Краткое содержание сорокин голубое сало: Краткое содержание Сорокин Голубое сало для читательского дневника

by

Краткое содержание Сорокин Голубое сало для читательского дневника

Произведение «Голубое сало» — книга является произведением, которое можно отнести к постмодернистской культурной парадигме. Суть сюжета в том, что ученые создали вещество — голубое сало. Оно имеет уникальную структуру.

Действия разворачиваются в 21 веке. Правительство разработало тайный бункер в Сибири, в котором проводят исследования биологи. Ученые работают в направлении клонирования некогда живших велики российских деятелей.

В произведение описывается сразу два этапа времени. Первые исследования и эксперименты с необычным веществом стали делать 2 января 2048 года. Повествование ведется от лица профессора по имени Борис Глогер, работавший в том самом тайном бункере.

Получали голубое сало под кожей у клонов, которые создали исследователи. Выяснить цену данного материала у ученых не получилось. Экспериментаторы произвели клоны таких известных ученых как: Достоевский, Толстой, Набоков, Платонов, Пастернак. Все исследование уничтожено после вторжения необычного ордена монахов, настроенного против проекта. Воины начисто уничтожили технологии, а остаток материи забирают себе. Оставшиеся ученые приняли решение заморозить материю и переправить его во времени.

Сало попало в 1954 год. В эти времена Европа была поделена на 2 части между Германией и Советским Союзом. В этом времени между ними был мирный режим. И Сталин и Хрущев принимают решение подарить данное вещество Гитлеру.

Оцените произведение: Голосов: 16

Читать краткое содержание Сорокин — Голубое сало. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений

Картинка или рисунок Сорокин — Голубое сало

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

  • Краткое содержание Дрессировщики Сотника

    Герои рассказа — мальчики Петя и Гриша. Петя мечтает стать дрессировщиком. Он научил дворняжку Пальму основным собачим командам и готовит ее к защитно-караульной службе. Мальчик мечтает показать дрессированную

  • Лермонтов

    Михаил Лермонтов считается одним из лучших писателей России. Несмотря на короткий творческий путь, автор создал более 400 произведений, которые включают в себя поэзию и крупную прозу. Писательская карьера Михаила

  • Краткое содержание Любовь под вязами О’Нил

    Драматический сюжет произведений во все времена привлекал любителей данного жанра. Пьеса «Любовь под вязами» основоположника американской драмы Юджина О’Нил, в которой потрясающе воссозданы атмосфера и реалии жизни

  • Краткое содержание Виннипегский волк Сетона-Томпсона

    В первый раз, автор столкнулся с этим волком в 1882 г. Он увидел зверя из окна поезда. Смелый и решительный волк стоял, окруженный сворой собак. Они ощетинились, но боялись подойти близко. Спустя некоторое время

  • Краткое содержание Горький В людях

    Произведение «В людях», написанное советским писателем Максимом Горьким, является автобиографическим. Рассказчик повествует о нелёгкой жизни бедных детей и подростков до революции.

СТРАШНЫЙ СОН. О романе Владимира Сорокина «Голубое сало»

Сибирь, первая половина XXI века, строго засекреченная лаборатория. В ней работают филоги-биологи, говорящие на почти непонятной смеси русского и китайского языков (в помощь читателю прикладывается словарь). В подземных бункерах они проводят изуверский эксперимент — военные литературоведы выращивают клонов великих русских писателей. Воскрешенные садистской генетикой авторы пишут новые сочинения (образцы прилагаются). В процессе письма в их телах накапливается таинственная субстанция — голубое сало, за которым охотятся члены секретного ордена или братства. . . Все эти события составляют только первую треть нового романа Владимира Сорокина «Голубое сало». Не удивительно, что первый тираж книги, выпущенной эзотерическим издательством «Ад Маргинем», разошелся в считанные дни. От романа Сорокина невозможно оторваться — даже когда хочется. А это, как всегда с его вещами, рано или поздно случается почти с каждым. Знаменитый своим эпатажем Сорокин — автор не для всех читателей. Тем удивительней, что их становится все больше. Сорокин постепенно приучил аудиторию считаться со своей небрезгливой поэтикой. Одни — ученые слависты всех стран и народов — читают новый роман ради диссертации «Категорический императив Канта и фекальная проблематика Владимира Сорокина» (название подлинное). Другие — необремененные степенями — ищут в книге те эмоциональные переживания, что вызывают американские горки: сладкий ужас у «бездны мрачной на краю». Третьи ревниво сравнивают успехи «Голубого сала» с другим русским бестселлером — романом Пелевина «Generation П». Я не только сочувствую первым и вторым, но и разделяю азарт третьих. Мне тоже самым интересным в сегодняшней литературе кажется соперничество Пелевина с Сорокиным. Месяц назад, когда я был в Москве, это заочное соревнование предстало перед моими глазами самым наглядным образом. В книжном магазине на Тверской лежали сложенные плашмя бестселлеры — Маринина, Тополь, «Шестерки умирают первыми». Вершину пирамиды делили два стоящих спиной к спине томика — «Generation П» и «Голубое сало». Они будто проросли сквозь отечественные лубки. Оправданность этой книготорговой метафоры в том, что оба писателя работают с популярными жанрами, используя их в качестве гумуса для своей поэтики. Как бы ужасны ни были гримасы свободного книжного рынка России, насаждаемая им массовая культура НЕ МОЖЕТ помешать по-настоящему талантливому писателю. Масскульт не губит искусство, напротив, он постоянно подпитывает его. На этой дорогой мне мысли я хочу остановиться — хотя бы потому, что не устаю ее повторять с самого начала перестройки. Чтобы объясниться покороче, мне придется процитировать самого себя.
Массовое искусство — это творческая протоплазма. Здесь кипит анонимная и универсальная фольклорнаяљстихия, рождающая жанровые формы. Художник приходит на все готовое. Осваивая чужие формы, он конечно, их разрушает, перекраивает, ломает, но обойтись без них не может. Форму вообще нельзя выдумать, она является в гуще народной жизни как архетип национальной или даже донациональной жизни. Скудость и однообразие советского искусства объяснялись не только идеологическим диктатом (отнюдь не новость в мировой истории), но и отсутствием рынка, свободного выбора, обратной связи, без которой сложилась искореженная и порочная картина массовой культуры.
Между тем, опыт XX столетия — века массового общества — показал, что его ведущими и наиболее популярными в России авторами стали те, кто сумел оседлать жанры поп-культуры, приспособив их поэтику к своим целям. Так работал Борхес, превративший детектив а орудие метафизики. Так писал Набоков, скрестивший эротику с высокой иронией. Так писал Лем, сделавший из научной фантастики теологию. Так пишет Умберто Эко, переодевший семиотику в приключенческий роман. Так пишет — если это устаревшее слово еще подходит для гипертекстов — Милорад Павич, которому удалось соединить гносеологическую фантасмагорию с мыльной оперой. Вот тот контекст, в котором следует рассматривать книги Пелевина и Сорокина. Помимо общих тактических приемов их сближают и стратегические установки: во-первых, интегрировать советское прошлое в постсоветское настоящее, во-вторых, вернуть сюжетность в литературу и в-третьих, создать адекватную этим задачам повествовательную ткань. Последнее важнее всего. Литературная ткань обоих писателей сродни сну — она соткана из того же материала, что сновидение. Окутывая мягкой паутиной брутальный жанр боевика, она меняет его свойства. Простодушное правдоподобие вагонной прозы оборачивается сюрреалистической выразительностью и абсурдистской многозначительностью. Ставший сном боевик возвращается в литературу, умудрившись не растерять своих поклонников. Пелевин и Сорокин рассказывают своим читателям непохожие сны. У Пелевина они ясновидческие. Во всех своих сочинениях он развивает двоящуюся тему — иллюзорность действительности и действительность иллюзии. На этой философской почве хорошо растет ветвистый лес его вымысла. Любимая Пелевиным пустота — зерно произвола: ведь даже из отсутствующей точки можно провести любое количество лучей. Поэтому сюжет у Пелевина всегда кажется равноудаленным от несуществующей реальности. (Неудача его последнего романа объясняется как раз тем, что книга слишком тесно «прилипла» к окружающему). Отчужденность от всякой жизни, включая и собственную, конечно связана с буддизмом писателя. Именно буддистское мировоззрение придает пелевинским сновидениям характер покойный, умозрительный и оптимистический: и автор, и читатель знают, что все кончится хорошо, потому что ничего и не начиналось. Сорокин — дело другое. Гностик по убеждению и сектант по темпераменту, он способен видеть только страшные сны. Если Пелевин отрицает существование реальности, то Сорокин считает ее недоступной. Тема Пелевина — неразличение сна и яви. Сорокина волнует невозможность пробуждения. В каждой книге он исследует парализованный мир, в котором сюжет никуда не ведет. Ведь что бы мы ни делали во сне, явь от этого не изменится. Мы живем во сне, страдая от того, что нам не во что проснуться. Нам недоступна истинная действительность, а ту, что есть, щадить не стоит. В этой цепочке силлогизмов — и источник, и оправдание сорокинских кошмаров. Задав изначальные параметры своей вселенной, Сорокин никогда не выходит за ее пределы. Это постоянство навлекло на него несправедливые обвинения в однообразии. Сорокин, однако, повторяется не чаще тех более привычных нам авторов, что изучают отношения между «настоящей» и описанной реальностью. Сорокин пишет книги, чтобы продемонстрировать отсутствие таких связей. Писатель в истолковании Сорокина сегодня становится дизайнером. Обесценивший идею репрезентации и упразднивший критерий сходства с оригиналом, он меняет словарь отечественной эстетики. Отучая читателя от значительности темы, изымая из книги внутреннюю мысль, вычеркивая из литературы нравственный посыл, Сорокин предлагает взамен набор формальных принципов — соотношение языков, распределение текстовых объемов, игру стилевых ракурсов. Современный автор занят манипуляцией повествовательными структурами за пределами их смысла. Содержание выходит за переплет: мы не узнаем из книги ничего такого, чего не знали до того, как ее открыли. Себя Сорокин тоже считает дизайнером текста. Художник и по образованию и по призванию Сорокин, описывает свою манеру в терминах изобразительного, а не словесного искусства:
«Я получаю колоссальное удовольствие, играя с различными стилями. Для меня это чистая пластическая работа — слова как глина. Я физически чувствую, как леплю текст. Когда мне говорят — как можно так издеваться над людьми, я отвечаю: «Это не люди, это просто буквы на бумаге». Как и другие сочинения Сорокина, «Голубое сало» — роман мнимый, что и делает его пригодным для чтения сразу на всех уровнях. Он одновременно рассказывает и НЕ рассказывает историю. Это роман, который сам себя отрицает. Его подлинное содержание скрывается в отсутствии такового. Книга соблазняет читателя бурным сюжетом. Она заполнена мелькающим, как в голливудской ленте, действием. Водоворот событий втягивает в себя, не давая времени очнуться. Накатывающие волны событий укачивают до тошноты. Их гипнотическое воздействие мешает понять, что мы не мчимся к финалу, а стоим на месте. Сорокин написал перенасыщенную действием книгу, в которой ничего не происходит. И это возвращает роман к исходному уравнению его творчества: жизнь — это сон без яви. Действительно, читать «Голубое сало» — все равно, что смотреть чужой сон. Не следует ждать от него последовательности, повествовательной логики, художественной равноценности или хотя бы связности. С бессмысленной, чисто сновидческой, щедростью книга навязывает избыточное, ненужное, безработное содержание. Лишнее тут заменяет необходимое. Мы знаем все, кроме того, что нам нужно. Различна и степень внятности того, что нам показывают. Отдельные куски, пародирующие самые разные стили и жанры, с трудом лепятся к друг другу. Создается впечатление, что собранные тут сны объединяет не содержание, а тот, кому они снятся. В случае Сорокина это — универсальное подсознание русской литературы. Прерывистый и непоследовательный кошмар ведет читателя в параллельный нашему мир, где разворачивается альтернативная нашей история. Из китаизированной России XXI века нас бросает в не менее фантастическое прошлое, где миром правят Гитлер и Сталин. Жуткие сны Москвы и Берлина насыщены обычными для этого автора сценами насилия, которые Сорокин охотно разнообразит каннибализмом. Например, в меню приватного ужина советских вождей, объединенных плотской любовью и больным воображением, — фондю из человечины: «Вмиг перед Сталиным и Хрущевым были поставлены кастрюли с кипящим оливковым маслом и нехотя булькающим расплавленным сыром, тарелки со специями и с мелко нарезанной человечиной. Хрущев окунул спицу в кровавый кусок, быстро обжарил его в масле, затем посыпал свежемолотым перцем, обмакнул в сыр и отправил в рот. Сталин выбрал небольшой кусочек человеческой вырезки, неспеша поднес к губам и попробовал». Изуверские кремлевские фантазии и тяжелый тевтонский бред — корчи тоталитарного подсознания. Исправляя ход истории в миражном пространстве сновидения, оно берет реванш за поражение. Отсюда пародийная помпезность описаний. Вот, например, как происходит встреча Сталина и Гитлера в альпийской резиденции фюрера: «К одиннадцати вечера в Небесном зале «Бергхоффа» все было готово к приему. Едва семья Сталина приблизилась к перламутровой входной арке … камерный оркестр заиграл увертюру из «Тристана и Изольды». Круглый Небесный зал простирался вокруг и над ними во всем своем великолепии. Бледно-голубой мрамор пола плавно перетекал в синюю яшму стен, стягивающуюся к огромному овальному небесному куполу темно-фиолетового лабрадора. Стальная свастика, удерживаемая невидимыми магнитами, парила под Полярной звездой, медленно вращаясь». В этих до нудности пышных декорациях свершается бессмысленно кровавый финал сновидения. Но, как уже было сказано, вопреки обычным снам кошмары Сорокина никогда не кончаются. Завершив псевдоисторическую часть, роман переползает в псевдофантастический жанр — из безумного прошлого в сумасшедшее будущее. С каждой страницей сон становится тоньше. Теряя себя в бессмыслице, он словно борется со страхом пробуждения. Хватаясь за соломинку, сновидение пристраивает к заключительному эпизоду последнюю, самую диковинную и поэтому самую нужную ему деталь — голубое сало: «Сталин осторожно поднял со стальной доски пласт голубого сала и накинул на костлявые плечи юноши. Составленная из 416 шматков, накидка светилась голубым». На этом роман — но не сон! — кончается. Читатель остается наедине с загадкой, заданной названием романа. Голубое сало — центральный герой, оно соединяет все временные сферы книги, но согласно все тому же сновидческому механизму, чем больше мы о нем знаем, тем меньше понимаем, зачем оно нужно. Сперва нам подробно рассказывают, как его добывают. Голубое сало, напомню, — квинтэссенция литературного процесса. Его получают из тел писателей-клонов, которых специально для этой цели выращивают в особом питомнике. Таким образом русская литература в сорокинском кошмаре — последнее полезное ископаемое развалившейся империи. Такой ход дает возможность автору предложить то, что он лучше всего умеет, — блестящие стилизации под классиков. Важно, впрочем, заметить, что эти инвалиды российской словесности не играют никакой роли в сюжете. Они — отход производства. Сорокин говорит: то, что двести лет казалось нам целью — литература, на самом деле — средство, но непонятно — чего. Весь остальной роман нам объясняют, что с голубым салом делают, но не говорят — зачем. Новый роман Сорокина написан на хорошо знакомых его читателю руинах семантики: он рассказывает «как», не говоря «что». На нашу долю остается лишь скучное описание технологической обработки: «Сплачивание — соединение шматков голубого сала в пласты. При сплачивании из узких и широких шматков получаются пласты нужных размеров…» Сорокина всегда интриговал производственный процесс как таковой. Он обращался к его изображению в своих лучших вещах — «Тридцатая любовь Марины» и «Сердца четырех». Соблазн производственного романа в том, что он превращается в абсурдный, стоит лишь убрать объект производства. Станок, изготовляющий ненужные детали, — машина абсурда. Действие без мотивов разрывает причинно-следственную связь, поэтому производственный роман, в котором неизвестно, что и зачем производят, принадлежит уже не социалистическому, а магическому реализму. Более того, производство, которое существует само для себя, не производя ничего полезного, и есть жизнь. Жизнь парадоксальней любого романа, ибо нет такого сюжета, в который она могла бы уложиться. Мандельштам однажды сказал: «Наша жизнь, — это повесть без фабулы, сделанная из горячего бреда отступлений». Такую повесть и написал Сорокин. Его книга маскирует свое отсутствие, и овеществленным символом этого каламбура служит голубое сало. Как эстафета, оно переходит из одной части книги в другую, так и оставшись необъясненным. У этой загадки слишком много ложных разгадок, чтобы хоть одна оказалась верной. Возможно, что таинственность эта объясняется тем, что голубое сало — цель всякого творчества, сбывшаяся мечта художника, предел божественного преображения. Дело в том, что голубое сало — это русский грааль: дух, ставший плотью.

Владимир Сорокин, Голубое сало – читать онлайн полностью – ЛитРес

© Владимир Сорокин, 1999, 2017

© А. Бондаренко, оформление, 2017

© ООО “Издательство АСТ”, 2017

Издательство CORPUS ®

* * *

– Взгляните! – воскликнул Пантагрюэль. – Вот вам несколько штук, еще не оттаявших.

И он бросил на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на драже, переливающихся разными цветами. Здесь были красные, зеленые, лазуревые и золотые. В наших руках они согревались и таяли, как снег, и тогда мы их действительно слышали, но не понимали, так как это был какой-то варварский язык…

…Мне захотелось сохранить несколько неприличных слов в масле или переложив соломой, как сохраняют снег и лед.

Франсуа Рабле.
Гаргантюа и Пантагрюэль

В мире больше идолов, чем реальных вещей; это мой “злой взгляд” на мир, мое “злое ухо”…

Фридрих Ницше.
Сумерки идолов, или Как философствуют молотом

2 января

Привет, mon petit.

Тяжелый мальчик мой, нежная сволочь, божественный и мерзкий топ-директ. Вспоминать тебя – адское дело, рипс лаовай, это тяжело в прямом смысле слова.

И опасно: для снов, для L-гармонии, для протоплазмы, для скандхи, для моего V-2.

Еще в Сиднее, когда садился в трафик, начал вспоминать. Твои ребра, светящиеся сквозь кожу, твое родимое пятно “монах”, твое безвкусное tatoo-pro, твои серые волосы, твои тайные цзинцзи, твой грязный шепот: поцелуй меня в ЗВЕЗДЫ.

Но нет.

Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши плюс твой гнойный минус-позит.

Это старая кровь, которая плещет во мне. Моя мутная Хэй Лун Цзян, на илистом берегу которой ты гадишь и мочишься.

Да. Несмотря на врожденный Stolz 6, твоему ДРУГУ тяжело без тебя. Без локтей, гаовань, колец. Без финального крика и заячьего писка:

во ай ни!

Рипс, я высушу тебя. Когда-нибудь? OK. Топ-директ.

Писать письма в наше время – страшное занятие. Но ты знаком с условиями. Здесь запрещены все средства связи, кроме голубиной почты. Мелькают пакеты в зеленой W-бумаге. Их запечатывают сургучом. Хорошее слово, рипс нимада?

АЭРОСАНИ – тоже неплохое. На них меня жевали шесть часов от Ачинска. Этот дизель ревел, как твой клон-файтер. Мы неслись по очень белому снегу.

“Восток-Сибирь большая”, – как говорит Фань Мо.

И здесь все по-прежнему, как в V или XX веке. Восточные сибиряки говорят на старом русском с примесью китайского, но больше любят молчать или смеяться. Много якутов. Из Ачинска выехали на рассвете. Аэросани вел молчаливый “белый жетон”, зато штурман-якут в форме мичмана хохотал всю дорогу, как наш фокусник Лао. Типичный представитель своего бодрого, L-гармоничного народа. Якуты здесь предпочитают мягкие зубы, одеваются в живородящую ткань китайского производства и активно пробируют мультисекс: 3 плюс Каролина, STAROSEX и ESSENSEX.

Рипс-рипс, путе-шественник!

За шесть часов от этого куайхожэнь я узнал, что:

1. Любимое блюдо якутов – оленина в вороньем соку (из живой вороны среднего размера выжимается сок, в который кладут оленью вырезку, немного морской соли, ягеля, и все тушится в котле до плюс-директа. Пробируем через 7 месяцев?).

2. Любимая секс-поза якутов – на четырех точках опоры.

3. Любимый сенсор-фильм – “Сон в красном тереме” (с Фэй Та, помнишь ее фиолетовый халат и запах, когда она входит с улиткой на руке и ворохом мокрых кувшинок?).

4. Любимый анекдот (старый, как вечная мерзлота): обустройство туалета в Якутии. Две палки – одна замерзшее… от ануса отковыривать, другая – от волков отбиваться. Топ-директный юмор. А?

Хотя, когда я после шести часов вылезал из сиденья, мне было не до смеха.

ПРОСТАТА. Фиолетовый контур в глазах. Минус-позит. Бад-кан сер-по. Творожистое настроение.

Только ты поймешь меня, гадкий лянмяньпай.

Место моего семимесячного пребывания весьма странное. GENLABI-18 спрятана между двух громадных сопок, напоминающих ягодицы.

Во всем намек, рипс нимада табень.

Сопки покрыты редколесьем: лиственницы, елки. Меня встретил полковник – квадратный, L-невменяемый мачо с мутным взглядом и директ-вопросом: КАК ДОЕХАЛИ? Ответил честно: минус-робо. Этот пень тань ша гуа был разочарован. Когда спустились в бункер, я совсем потерял чувство времени: GENLABI-18 размещена в бывшем КП ПВО. Глубокое заложение. Армированный бетон эпохи совкома. Полвека назад здесь днем нажимали на кнопки, а ночами мастурбировали советские ракетчики.

Счастливые: у них хотя бы были объекты мастурбации – TV и CD.

Здесь же нет даже сенсор-радио. Verbotten: весь медиальный плюс-гемайн. Вся аппаратура на сверхпроводниках третьего поколения. Которые? Да. Не оставляют S-трэшей в магнитных полях.

Соответственно – не фиксируемы ничем.

Ну и: температура в аппаратной –28 °C. Неплохо, рипс лаовай? Там работают в костюматорах.

Счастье, что я не оператор и не генетик. Плюс-плюс-счастье, что доехал мой чемодан с “Чжуд-ши”, а значит – с моей L-гармонией.

Надеюсь, все будет лин жэнь маньи-ди, и я за эти семь месяцев не превращусь в крота-альбиноса с розовой простатой.

And so, нежная сволочь моя, пошел обратный отсчет времени. 7 месяцев в компании. 32 “белых жетона”, 1 полковник, 3 лейтенанта-оператора, 4 генетика, 2 медика, 1 термодинамик. Плюс нежноизвестный тебе логостимулятор. И это все на 600 верст.

Таков наш дахуй, как говорят за Великой Китайской стеной.

Погода: – 12 °C, ветер с левой сопки. Какие-то белые птицы на лиственнице. Рябчики? Бывают белые рябчики, поросенок? à propos, ты совсем равнодушен к Природе. Что в принципе неправильно. И минус-активно.

Пожелай мне не створожиться здесь от тоски, obo-robo и мороза.

Сегодня на ночь – прижигание по-старому плюс жир ящерицы да-бйид. Масло ба-сам доехало, слава Космосу. “Пять хороших” тоже целы. Вспомнил: “Жажда, совокупление, бессонница, хождение, сидение, переживания – все, что может вызвать волнение мочи, запрещается”. Жаль, ночью некому будет подержать кувшин.

Посмотрим, что здесь едят. Bear’s hug, мой узкобедрый ханкун мудень. Целую тебя в ЗВЕЗДЫ.

Boris

4 января

Нинь хао, сухой мотылек.

Гнилые сутки форберайтена миновали. Устал просить и командовать. Несмотря на то, что почти все “белые жетоны” – сверхсрочники, у них вместо мозга протеиновая пульпа для инкубаций.

Вчера на рассвете приползла гора аппаратуры. Слава Космосу, моя часть встала не в аппаратной, а в B-гидропоник. Не надо будет переодеваться и потеть. В общем – все начинается, рипс нимада. Твой теплый Boris неплохо устроился в этой бетонной чжи-чан. Моя каюта во втором конце. Так что стон биотеплиц не доносится. Это минус-директный звук, всегда раздражавший меня во всех командировках.

Познакомился со всеми. Генетики: Бочвар – краснощекий словообильный русак с дюжиной мармолоновых пластин вокруг губ, Витте – серый немец, Карпенкофф Марта – корпулентная дама с прошлым TEO-амазонки, любит: клон-лошадей, old-gero-techno, аэрослалом и разговоры о M-балансе. Фань Фэй – бодрый шанхаец твоего возраста. Блестяще говорит на старом и новом русском. Видно, что большой чжуаньмыньцзя в генинже хорошо ходит (коэффициент L-гармонии походки более 60 единиц по шкале Шнайдера). С ним говорили о засилье китайских блокбастеров. Ему плевать на тудин, конечно.

Медики: Андрей Романович, Наталья Бок. Белые клон-крысы из вонючего GENMEO. Общаться с ними – тяжелый фарш. Зато термодинамик Агвидор Харитон – симпатичный плюс-директный шаонянь. Он потомок академика Харитона, который делал для Сталина H-bomb. В наш бетонный анус его занесла не жажда денег (как твоего мягкого друга), а SEX-БЭНХУЙ: он, solidный мультисексер со стажем, расстался с двумя своими нежными поршнями и с горя напросился в командировку.

Кто в этой дыре зарядит его дуплетом? Не сверхсрочники же, рипс лаовай. Сам любит: полуспортивные флаеры пятого поколения, Гималаи, пожилых мужчин-математиков, вишневые сигары и шахматы. Сыграем вечером.

Все военные, включая операторов, – тотально неинтересны. Жилистые амплифаеры. Они пользуют старый русмат, который я не перевариваю даже под северным соусом.

И!

О г. Полковнике – инф. по умолчан, как шутил мой пок. папаша.

Это весь шаншуйхуа – спросишь ты? И я кивну, рипс нимада.

Вот мы и дождались с тобой, козленок в шоколаде. Ты все пугал меня: “Von meinem BOBO muss ich scheiden”.

Тебе как нежной сволочи будет легче пережить это. Достаточно любой хорошо вымытой руке коснуться твоих плавников, – топ-директ, хуайдань, плюс-позит, сяотоу! Рука дающего вана не оскудеет, а твоя перламутровая сперма протея не загустеет.

К сожалению, я устроен по-другому и моя LM не расположена к протеизму.

Я целокупен.

И горжусь этим, рипс.

Поэтому, как и тогда в Барселоне, я сохраню тебе чжунши посредством смещения M-баланса и сохранения моей божественной L-гармонии. Уверен, “Чжуд-ши” поможет by Kosmos blessing.

Молись за меня по-русски. à propos – передо мной лежит “Чжуд-ши”, раскрытая на твоей нелюбимой главе 18.

НИРУХА, КОТОРАЯ ОТНОСИТСЯ К ЧИСЛУ ПЯТИ НАЗНАЧЕНИЙ:

“Когда в нижней части тела застрял обломок оружия, сохнет кал, гланг-тхабс, жар низа тела, задержка мочи, вздутие живота, глисты, скран свежий и застарелый римс”.

Обломок твоего сочного оружия, подонок, застрял у меня в чакре Сердца. А об этой болезни нет ничего даже в “Чжуд-ши”. И не смейся, чуньжэнь, над “Узнаванием болезней по зеркалу мочи”. Я старше и умнее тебя и повторю тебе 77 раз: твое любимое кровопускание – не панацея от всех болезней.

 

Вспомни великого Вернадского: L-гармония не связана с чистотой крови. Твои квазимедитации с Иваном и последующее совместное кровопускание – полное хушо бадао.

Минус-директ этого дикаря – два плюс-наших-плюс-директа. Я не боюсь твоего тибетского ножа для кровопускания в форме хвоста ласточки, но мне жалко твою юную кровь, беспричинно утекающую в землю. Лучше мои губы будут отсасывать ее.

И вообще – хватит о телесном. Это наша разница в возрасте скрипит в моих биофилологических суставах.

Ты счастлив – у тебя в запасе есть целых 12 лет. Как это много, рипс нимада!

Пишу без зависти.

За три года нашей аферы ты успел заметить, что, несмотря на гнойный характер, я сохранил детскую способность искренне радоваться за близких мне людей.

А ближе тебя, шагуа, у меня только мое бледное тело с перманентно пылающей простатой.

Но хватит о бэйцаньди. Пора о приятном: фудпровайдинг здесь топ-директ. То есть просто – ни ха табень. И очень лаконичный повар, не гарнизонный, хоть и в форме сержанта.

Оцени, пиявочка моя, МЕНЮ на сегодня:

Frühstück

Кленовый сок

Поридж-ламинария

Овечье масло

Овсяный хлеб

Кофе N

Кофе TW

Зеленый чай

Lunch

Ржаные гренки с козлиным мозгом

Салат из луговых трав

Куриный пресс-бульон

Филе нутрии с молодым бамбуком

Фрукты

Ежевичный blub

Трапеза

Кумыс

Ван тан суп

Ватрушка со пашеном

Повечерие

Березовая пульпа с мамалыгой

Сбитень имбирный

Родниковая вода

Коэффициент L-гармонии такого меню – 52–58 единиц по шкале Геращенко. Not bad, правда? А вчера на lunch подали клон-индейку под красными муравьями, что вызвало у меня приступ фиолетовой ностальгии.

Помнишь банкет в ASIA-центре по случаю split-фальжирования макросом ХЭТАО весеннего плюс-инкома?

Ты был тогда в минус-директе из-за этого лао бай син Злотникофф, поэтому наверняка ничего не помнишь, кроме его платиновых волос и жирных ручищ, которыми он тискал тебя возле обелиска.

А я в тот гнилой вечер целиком отдался гастрономии.

Общеизвестно, что повара в ХЭТАО – не бумажные тигры и не девушки, рисующие цветы цзы-динсянхуа рогом буйвола на поверхности озера Чжан.

После вербальной интродукции и раздачи шкатулок, когда на полуторатонной голубой клон-черепахе выехала несравненная Мяо Ма и запела “Седую девушку”, я присох и створожился: опять китайщина, рипс лаовай, никуда от нее теперь не денешься.

Представил: сейчас 38 юношей растворят сандаловые врата, стукнет серебряным посохом церемониймейстер и на нас обрушится тоталитарная мощь китайской кухни.

Но вместо этого – зеленая сенсор-wave, Булонский лес, le triomphe de la cuisine française: гиперустрицы, семга с паразитами, сиамские телята с трюфелями, землеройки с маком, белужья икра в розетках из лунного льда, буйволиные почки в сгущенной мадере, седло носорога под синим лазером и – любимая моя, простая, как улыбка репликанта, сочная, как жизнь, – клон-индейка под красными муравьями.

У ХЭТАО она была громадной, здесь же поскромнее – кг на семьдесят.

В тот вечер я рвал белое мясо и бодро хрустел муравьями, заливая свою M-ревность “Мытищинским 2222” (500 новых юаней бутылка).

Ты знаешь, из белых вин я предпочитаю старые подмосковные, а красные – тут уж глотка не сделаешь без албанских. Но тогда я не пил красного из L-принципа.

Когда ты уехал с Злотникофф на лифте, чтобы сделать ему в барокамере малый тип-тирип, подали десерт. Это был громадный круглый торт – подробная модель Луны, на которую у ХЭТАО большие виды (они уже перекупили у бразильцев здание разрушенного “Хилтона” в море Покоя). Торт парил над вибропластиной, музыка которой подействовала на меня возбуждающе.

Одним из первых я вонзил нож в торт, вырезал огромный кусок, взял двойной “Albogast”, потом водки “Катя Бобринская”, потом слоеный ликер “Семь цветов радуги”, затем опять “Albogast”, “Napoleon O. X.”, “Myer’s Planters Punch”, “Дядя Ваня”, “Cusam samroju”, и все кончилось помнишь чем.

Рипс!

Я не извинюсь ни перед тобой, ни перед Злотникофф даже на смертном одре. Это принципиально, бровеносец мой гибкий.

А свиноматка Злотникофф будет вечно помнить мой тепель-тапель.

Я zanuda?

Пора прервать T-вибрации и выбросить мороженого ежа из своей узкой постели.

Клон-голубиная почта – потрясающее изобретение наших военных, доложу я тебе. Клон-голубятней заведует ефрейтор Неделин. Она запирается на стальную дверь. И в этом есть резон, рипс. Существа, которых выращивает кривоногий Неделин, вовсе не напоминают невинную голубку Пикассо, голограмма которой парит перед входом. Они размером с орла, их желтые глаззззззззза светятся в темноте. Роговой клюв может спокойно проломить череп ефр. Неделину. Твари растут как грибы, Неделин кормит их пресс-крысами и XL-протеином. Они морозостойки, неприхотливы и дальнобойны.

И никогда не спят.

Если такой ублюдок столкнется в воздухе с настоящим голубем, он разорвет его на лету, проглотит и полетит дальше.

В сутки Неделин выпускает до 6 клон-голубей: military плюс privat почта.

Секретности никакой – мои письма настигнут тебя, когда проект будет завершен, а бункер ликвидирован. Может, я обниму тебя раньше, чем ты получишь их, стройный ван? И мы сплетемся, как белые осьминоги, обгоняя клон-голубей?

А потом, когда они долетят, ты будешь распечатывать и читать эти письма, а я, лежа за твоей татуированной спиной, буду бросать в нее

Голубое сало. ахматова-2. Три ночи (Владимир Сорокин, 1999)

Я молилась виадукам и погостам,

Растопила лед вечерних подворотен,

Забывала про печаль неосторожных,

Выходила на заросшую тропинку

Да спешила на пожарище слепое,

Чтобы ветер не сорвал мои одежды,

Чтобы ворон не закапал черной кровью,

Чтобы девушки не проронили звука.

Меня встретили торжественные люди,

Они прятали змеиные улыбки,

Раскрывали мне свинцовые объятья

И старались не нарушить детской клятвы.

Если слезы на морозе замерзали —

Мы скрывались за тесовыми вратами.

Если клекот обрывался с колокольни —

Запирались мы амбарными замками.

Да следили за паломником убогим,

Не давали пить сторожевым собакам,

Не метали мы каменья в смуглых нищих.

На ночь выпростал возлюбленный рубаху,

Разорвал на мне резное ожерелье,

Опечатал бледный лоб мой поцелуем,

Наложил на груди жгучее заклятье:

Не ходи в страну голодных и веселых,

Не люби зеленоглазых и бесстрашных,

Не целуй межбровья отроков кудрявых,

Не рожай детей слепым легионерам.

Попросил меня исправить

Милое лицо —

В ноздри трепетные вставить

Медное кольцо.

Поднесла и поманила,

А потом взяла

И до звона закусила

Удила.

Жги меня, палач умелый,

Ставь свое клеймо.

Пусть узнает это тело

Преданность Шамо.

По тебе уж отрыдала —

Высохли глаза.

Мне теперь и боли мало —

Кончилась гроза.

Уготован путь неблизкий

На сырой погост.

Перед домом одалиски

Встану в полный рост.

Наклонюсь и поцелую

Дорогой порог.

Прокляни меня, былую,

На кресте дорог.

Все тебе прощу, сестрица

Горькая моя.

Отпусти меня молиться

За тебя, змея.

Жили три подруги в селенье Урозлы,

Три молодые колхозницы в селенье Урозлы:

Гаптиева, Газманова и Хабибулина.

Ай-бай!

В бедняцких семьях выросли они,

Первыми в колхоз вступили они,

Первыми комсомолками стали они

В селенье Урозлы.

Ай-бай!

Ленину-Сталину верили они,

Большевистской партии верили они,

Родному колхозу верили они.

Ай-бай!

Как весной сошел снег,

Стали строить школу

Гаптиева, Газманова и Хабибулина.

Хорошую школу,

Просторную школу,

Для крестьянских детей школу.

Ай-бай!

Гаптиева кетменем глину копала,

Газманова солому вязала,

Хабибулина саман месила,

Крепкими ногами саман месила,

Молодой навоз в саман положила,

Чтобы крепко стояла школа,

Чтобы теплой была школа,

Чтобы светлой была школа

Селенья Урозлы.

Ай-бай!

Жили кулаки в селенье Урозлы,

Жадные кулаки в селенье Урозлы,

Злые кулаки в селенье Урозлы:

Лукман, Рашид, старик Фазиев да мулла Бурган.

Ай-бай!

Узнали про школу кулаки,

Затряслись от злобы кулаки,

Сжали кулаки свои кулаки,

Пошли вредить кулаки:

Солому поджигали кулаки,

Саман воровали кулаки,

Тухлой кониной швырялись кулаки,

Над колхозом насмехались кулаки.

Ай-бай!

Не стерпели Гаптиева, Газманова и Хабибулина,

В район пошли подруги-колхозницы —

Управу искать на кулаков,

Защиту просить от кулаков,

Войну вести против кулаков.

Ай-бай!

В город Туймазы подруги пришли,

В ГПУ колхозницы пришли,

С серьезным разговором пришли.

Тепло их встретил товарищ Ахмат,

Чернобровый сероглазый товарищ Ахмат,

Герой Гражданской товарищ Ахмат,

Соратник Ленина-Сталина товарищ Ахмат.

Ай-бай!

Рассказали все ему комсомолки

Гаптиева, Газманова и Хабибулина,

Всю правду, все как есть рассказали,

Всю печаль да всю боль рассказали,

Все заботы свои рассказали.

Ай-бай!

Снарядил отряд товарищ Ахмат,

Сел на белого коня товарищ Ахмат,

И повел отряд товарищ Ахмат,

В селенье Урозлы повел отряд.

Ай-бай!

Похватали кулаков, как паршивых псов:

Лукмана, Рашида, старика Фазиева да муллу Бургана.

Испугались кулаки,

Упирались кулаки,

Со страху обмарались кулаки.

Судил кулаков народ,

Покарал кулаков народ —

На воротах повесил кулаков народ:

Лукмана, Рашида, старика Фазиева да муллу Бургана.

Ай-бай!

Обрадовались колхозники селенья Урозлы,

Устроили сабантуй в селенье Урозлы,

Славный сабантуй в селенье Урозлы:

Зарезали трех жирных баранов в селенье Урозлы.

Приготовила Гаптиева баурсаки,

Приготовила Газманова бельдыме,

Приготовила Хабибулина беляши.

Ай-бай!

Стали поить товарища Ахмата,

Стали кормить товарища Ахмата,

Стали песни петь товарищу Ахмату,

Стали спрашивать товарища Ахмата:

— Что пожелаешь ты, дорогой товарищ Ахмат?

Отвечал им товарищ Ахмат:

— Понравились мне комсомолки

Гаптиева, Газманова и Хабибулина,

Хочу с одной из них ночь провести.

Ай-бай!

Улыбнулись подруги,

Смутились подруги,

Отвечали подруги:

— Не сердись, товарищ Ахмат,

Не злись, товарищ Ахмат,

Мы подруги-комсомолки, товарищ Ахмат,

В семьях бедных росли мы, товарищ Ахмат,

Слезы вместе глотали, товарищ Ахмат,

Ленину-Сталину вместе молились, товарищ Ахмат,

В колхоз вместе вступили, товарищ Ахмат,

Комсомолками стали, товарищ Ахмат,

Школу строим мы вместе, товарищ Ахмат,

Спать с тобой будем вместе, товарищ Ахмат.

Ай-бай!

Удивился товарищ Ахмат,

Согласился товарищ Ахмат.

Пошли на луг Дубьяз

Гаптиева, Газманова и Хабибулина,

Поставили на лугу юрту из белого войлока.

Раскатали в юрте верблюжью кошму,

Застелили кошму китайским шелком,

Взяли под руки товарища Ахмата,

Ввели в юрту товарища Ахмата,

Раздели товарища Ахмата,

Натерли его твердый плуг бараньим салом,

Чтобы лучше он подруг перепахивал.

Разделись подруги-колхозницы догола,

Возлегли рядом с товарищем Ахматом.

Ай-бай!

Всю ночь пахал их товарищ Ахмат:

Гаптиеву три раза,

Газманову три раза,

Хабибулину три раза.

Ай-бай!

Утром, как солнце взошло,

Встали подруги, оделись, самовар раздули,

Напоили чаем товарища Ахмата,

Брынзой накормили товарища Ахмата,

В путь снарядили товарища Ахмата,

На коня посадили товарища Ахмата.

Поехал по степи товарищ Ахмат,

По широкой степи товарищ Ахмат,

В город Туймазы товарищ Ахмат,

На большие дела товарищ Ахмат.

Ай-бай!

Как минуло девять лун,

Родили Гаптиева, Газманова и Хабибулина

Трех сыновей:

Ахмата Гаптиева,

Ахмата Газманова,

Ахмата Хабибулина.

Сильными, смелыми, ловкими стали они,

Умными, хитрыми, мудрыми стали они,

Бескорыстными и беспощадными стали они.

И не было равных им

Ни в Урозлы, ни в Туймазы,

Ни в Ишимбае, ни в Уфе,

Ни в Казани большой.

Ай-бай!

Узнал великий Ленин-Сталин

Про трех Ахматов,

Призвал к себе трех Ахматов,

На службу призвал трех Ахматов,

В Небесную Москву трех Ахматов,

В Невидимый Кремль трех Ахматов.

Ай-бай!

С тех пор три Ахмата

В Небесной Москве живут,

В Невидимом Кремле живут,

На Ленине-Сталине живут:

Ахмат Гаптиев

На рогах Ленина-Сталина живет,

На шести рогах Ленина-Сталина живет —

На могучих рогах,

На тягучих рогах,

На ветвистых рогах,

На бугристых рогах,

На завитых тройной спиралью рогах:

Первый рог в Грядущее целит,

Второй рог в Минувшее целит,

Третий рог в Небесное целит,

Четвертый рог в Земное целит,

Пятый рог в Правое целит,

Шестой рог в Неправое целит.

Ай-бай!

Ахмат Газманов

На груди Ленина-Сталина живет —

На широкой груди,

На глубокой груди,

На могучей груди,

На текучей груди,

На груди с тремя сосцами:

В первом сосце — Белое молоко,

Во втором сосце — Черное молоко,

В третьем сосце — Невидимое молоко.

Ай-бай!

Ахмат Хабибулин

На мудях Ленина-Сталина живет,

На пяти мудях его живет —

На тяжелых мудях,

На багровых мудях,

На мохнатых мудях,

На горбатых мудях,

На мудях под ледяной коркой:

В первом муде — семя Начал,

Во втором муде — семя Пределов,

В третьем муде — семя Пути,

В четвертом муде — семя Борьбы,

В пятом муде — семя Конца.

Так и живут они вечно.

Ай-бай!

Владимир Сорокин — Голубое Сало » Книги читать онлайн бесплатно без регистрации

literature ВладимирСорокин http://sorokin.rema.ru Голубое Сало сорокин, голубое сало, постмодерн, сталин, пизда, современная русская литература, издевательство над классиками, рипс 1999ruru [email protected] Any2FB, FB Tools, EditPlus апрель, 2004 http://slovo.cjb.net/salo.html jk280580_salo1.0 Замечания по fb-версии: [email protected]

Владимир Сорокин

Голубое сало

Китайские слова и выражения, употребляемые в тексте
Другие слова и выражения


– Взгляните! – воскликнул Пантагрюэль. – Вот вам несколько штук, еще не оттаявших.

И он бросил на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на драже, переливающихся разными цветами. Здесь были красные, зеленые, лазуревые и золотые. В наших руках они согревались и таяли как снег, и тогда мы их действительно слышали, но не понимали, так как это был какой-то варварский язык…

…Мне захотелось сохранить несколько неприличных слов в масле или переложив соломой, как сохраняют снег и лед.

Франсуа Рабле«Гаргантюа и Пантагрюэль»

В мире больше идолов, чем реальных вещей; это мой «злой взгляд» на мир, мое «злое ухо»…

Фридрих Ницше«Сумерки идолов, или как философствуют молотом»

Привет, mon petit.

Тяжелый мальчик мой, нежная сволочь, божественный и мерзкий топ-директ. Вспоминать тебя – адское дело, рипс лаовай, это тяжело в прямом смысле слова.

И опасно: для снов, для L-гармонии, для протоплазмы, для скандхи, для моего V 2.

Еще в Сиднее, когда садился в траффик, начал вспоминать . Твои ребра, светящиеся сквозь кожу, твое родимое пятно «монах», твое безвкусное tatoo-pro, твои серые волосы, твои тайные цзинцзи, твой грязный шепот; поцелуй меня в ЗВЕЗДЫ.

Но нет.

Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши, плюс твой гнойный минус-позит.

Это старая кровь, которая плещет во мне. Моя мутная Хэй Лун Цзян, на илистом берегу которой ты гадишь и мочишься.

Да. Несмотря на врожденный Stolz 6, твоему ДРУГУ тяжело без тебя. Без локтей, гаовань, колец. Без финального крика и заячьего писка:

Рипс, я высушу тебя. Когда-нибудь? ОК. Топ-директ.

Писать письма в наше время – страшное занятие. Но ты знаком с условиями. Здесь запрещены все средства связи, кроме голубиной почты. Мелькают пакеты в зеленой W-бумаге. Их запечатывают сургучом . Хорошее слово, рипс нимада?

АЭРОСАНИ – тоже неплохое, На них меня жевали шесть часов от Ачинска. Этот дизель ревел как твой клон-файтер. Мы неслись по очень белому снегу .

«Восток-Сибирь большая», – как говорит Фань Мо.

И здесь все по-прежнему, как в V или XX веке. Восточные сибиряки говорят на старом русском с примесью китайского, но больше любят молчать или смеяться. Много якутов. Из Ачинска выехали на рассвете. Аэросани вел молчаливый «белый жетон», зато штурман-якут в форме мичмана хохотал всю дорогу, как наш фокусник Лао. Типичный представитель своего бодрого, L-гармоничного народа. Якуты здесь предпочитают мягкие зубы, одеваются в живородящую ткань китайского производства и активно пробируют мультисекс: 3 плюс Каролина, STAROSEX и ESSENSEX.

Рипс-рипс, путe–шественник!

За шесть часов от этого куайхожэнь я узнал, что:

1. Любимое блюдо якутов – оленина в вороньем соку (из живой вороны среднего размера выжимается сок, в который кладут оленью вырезку, немного морской соли, ягеля, и все тушится в котле до плюс-директа. Пробируем через 7 месяцев?).

2. Любимая секс-поза якутов – на четырех точках опоры.

3. Любимый сенсор-фильм – «Сон в красном тереме» (с Фэй Та, помнишь ее фиолетовый халат и запах , когда она входит с улиткой на руке и ворохом мокрых кувшинок?).

4. Любимый анекдот (старый, как вечная мерзлота): обустройство туалета в Якутии. Две палки – одна замерзшее ,,, от ануса отковыривать, другая – от волков отбиваться. Топ-директный юмор. А?

Хотя, когда я после шести часов вылезал из сиденья, мне было не до смеха.

ПРОСТАТА. Фиолетовый контур в глазах. Минус-позит. Бад-кан сер-по. Творожистое настроение.

Только ты поймешь меня, гадкий лянмяньпай.

Место моего семимесячного пребывания весьма странное. GENLABI-18 спрятана между двух громадных сопок, напоминающих ягодицы.

Во всем намек, рипс нимада та бень.

Сопки покрыты редколесьем: лиственницы, елки. Меня встретил полковник – квадратный, L-невменяемый мачо с мутным взглядом и директ-вопросом: КАК ДОЕХАЛИ? Ответил честно: минус-робо. Этот пень тань ша гуа был разочарован. Когда спустились в бункер, я совсем потерял чувство времени: GENLABI-18 размещена в бывшем КП ПВО. Глубокое заложение. Армированный бетон эпохи совкома. Полвека назад здесь днем нажимали на кнопки, а ночами мастурбировали советские ракетчики.

Счастливые: у них хотя бы были объекты мастурбации – TV и CD.

Здесь же нет даже сенсор-радио. Verbotten: весь медиальный плюс-гемайн. Вся аппаратура на сверхпроводниках третьего поколения. Которые? Да. Не оставляют S-трэшей в магнитных полях.

Соответственно – не фиксируемы ничем,

Ну и: температура в аппаратной –28°C. Не плохо, рипс лаовай? Там работают в костюматорах .

Счастье, что я не оператор и не генетик. Плюс-плюс-счастье, что доехал мой чемодан с «Чжуд-ши», а значит – с моей L-гармонией.

Надеюсь, все будет лин жэнь маньи-ди, и я за эти семь месяцев не превращусь в крота-альбиноса с розовой простатой.

And so, нежная сволочь моя, пошел обратный отсчет времени. 7 месяцев в компании. 32 «белых жетона», 1 полковник, 3 лейтенанта-оператора, 4 генетика, 2 медика, 1 термодинамик. Плюс нежноизвестный тебе логостимулятор. И это в с е на 600 верст.

Таков наш дахуй, как говорят за Великой Китайской Стеной.

Погода: –12°C, ветер с левой сопки. Какие-то белые птицы на лиственнице. Рябчики? Бывают белые рябчики, поросенок? A propos, ты совсем равнодушен к Природе. Что в принципе не правильно. И минус-активно.

Пожелай мне не створожиться здесь от тоски, obo-robo и мороза.

Сегодня на ночь – прижигание по-старому , плюс жир ящерицы да-бйид. Масло ба-сам доехало, слава Космосу. «Пять хороших» тоже целы. Вспомнил; «Жажда, совокупление, бессонница, хождение, сидение, переживания – все, что может вызвать волнение мочи, запрещается». Жаль, ночью некому будет подержать кувшин.

Посмотрим, что здесь едят. Bear’s hug, мой узкобедрый ханкун мудень. Целую тебя в ЗВЕЗДЫ.

Boris.

Нинь хао, сухой мотылек.

Гнилые сутки форберайтена миновали. Устал просить и командовать. Несмотря на то, что почти все «белые жетоны» – сверхсрочники, у них вместо мозга протеиновая пульпа для инкубаций.

Вчера на рассвете приползла гора аппаратуры. Слава Космосу, моя часть встала не в аппаратной, а в B-гидропоник. Не надо будет переодеваться и потеть. В общем – все начинается, рипс нимада. Твой теплый Boris неплохо устроился в этой бетонной чжи-чан. Моя каюта во втором конце. Так что стон биотеплиц не доносится. Это минус-директный звук, всегда раздражавший меня во всех командировках .

Познакомился со всеми. Генетики: Бочвар – краснощекий словообильный русак с дюжиной мармолоновых пластин вокруг губ, Витте – серый немец, Карпенкофф Марта – корпулентная дама с прошлым TEO-амазонки, любит: клон-лошадей, old-gero-techno, аэрослалом и разговоры о М-балансе. Фань Фэй – бодрый шанхаец твоего возраста. Блестяще говорит на старом и новом русском. Видно, что большой чжуаньмыньцзя в генинже хорошо ходит (коэффициент L-гармонии походки более 60 единиц по шкале Шнайдера). С ним говорили о засилии китайских блокбастеров. Ему плевать на тудин, конечно.

Медики: Андрей Романович, Наталья Бок. Белые клон-крысы из вонючего GENMEO. Общаться с ними – тяжелый фарш . Зато термодинамик Агвидор Харитон – симпатичный, плюс-директный шаонянь. Он потомок академика Харитона, который делал для Сталина H-bomb. В наш бетонный анус его занесла не жажда денег (как твоего мягкого друга), а SEX-БЭНХУЙ: он, solidный мультисексер со стажем, расстался с двумя своими нежными поршнями и с горя напросился в командировку .

Кто в этой дыре зарядит его дуплетом? Не сверхсрочники же, рипс лаовай. Сам любит: полуспортивные флаеры пятого поколения, Гималаи, пожилых мужчин-математиков, вишневые сигары и шахматы. Сыграем вечером.

Все военные, включая операторов, – тотально неинтересны. Жилистые амплифаеры. Они пользуют старый русмат, который я не перевариваю даже под северным соусом.

Книга Голубое сало читать онлайн Владимир Сорокин

Владимир Сорокин. Голубое сало


— Взгляните! — воскликнул Пантагрюэль. — Вот вам несколько штук, еще не оттаявших.
И он бросил на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на драже, переливающихся разными цветами. Здесь были красные, зеленые, лазуревые и золотые. В наших руках они согревались и таяли как снег, и тогда мы их действительно слышали, но не понимали, так как это был какой-то варварский язык…
…Мне захотелось сохранить несколько неприличных слов в масле или переложив соломой, как сохраняют снег и лед.
Франсуа Рабле
«Гаргантюа и Пантагрюэль»

В мире больше идолов, чем реальных вещей; это мой «злой взгляд» на мир, мое «злое ухо»…
Фридрих Ницше  
«Сумерки идолов, или как философствуют молотом»

2 января.
Привет, mon petit.
Тяжелый мальчик мой, нежная сволочь, божественный и мерзкий топ-директ. Вспоминать тебя — адское дело, рипс лаовай, это тяжело в прямом смысле слова.
И опасно: для снов, для L-гармонии, для протоплазмы, для скандхи, для моего V 2.
Еще в Сиднее, когда садился в траффик, начал вспоминать. Твои ребра, светящиеся сквозь кожу, твое родимое пятно «монах», твое безвкусное tatoo-pro, твои серые волосы, твои тайные цзинцзи, твой грязный шепот; поцелуй меня в ЗВЕЗДЫ.
Но нет.
Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши, плюс твой гнойный минус-позит.
Это старая кровь, которая плещет во мне. Моя мутная Хэй Лун Цзян, на илистом берегу которой ты гадишь и мочишься.
Да. Несмотря на врожденный Stolz 6, твоему ДРУГУ тяжело без тебя. Без локтей, гаовань, колец. Без финального крика и заячьего писка:
во ай ни!
Рипс, я высушу тебя. Когда-нибудь? ОК. Топ-директ.
Писать письма в наше время — страшное занятие. Но ты знаком с условиями. Здесь запрещены все средства связи, кроме голубиной почты. Мелькают пакеты в зеленой W-бумаге. Их запечатывают сургучом. Хорошее слово, рипс нимада?
АЭРОСАНИ — тоже неплохое, На них меня жевали шесть часов от Ачинска. Этот дизель ревел как твой клон-файтер. Мы неслись по очень белому снегу.
«Восток-Сибирь большая», — как говорит Фань Мо.
И здесь все по-прежнему, как в V или XX веке. Восточные сибиряки говорят на старом русском с примесью китайского, но больше любят молчать или смеяться. Много якутов. Из Ачинска выехали на рассвете. Аэросани вел молчаливый «белый жетон», зато штурман-якут в форме мичмана хохотал всю дорогу, как наш фокусник Лао. Типичный представитель своего бодрого, L-гармоничного народа. Якуты здесь предпочитают мягкие зубы, одеваются в живородящую ткань китайского производства и активно пробируют мультисекс: 3 плюс Каролина, STAROSEX и ESSENSEX.
Рипс-рипс, путe-шественник!
За шесть часов от этого куайхожэнь я узнал, что:
1. Любимое блюдо якутов — оленина в вороньем соку (из живой вороны среднего размера выжимается сок, в который кладут оленью вырезку, немного морской соли, ягеля, и все тушится в котле до плюс-директа. Пробируем через 7 месяцев?).
2. Любимая секс-поза якутов — на четырех точках опоры.
3. Любимый сенсор-фильм — «Сон в красном тереме» (с Фэй Та, помнишь ее фиолетовый халат и запах, когда она входит с улиткой на руке и ворохом мокрых кувшинок?).
4. Любимый анекдот (старый, как вечная мерзлота): обустройство туалета в Якутии. Две палки — одна замерзшее, от ануса отковыривать, другая — от волков отбиваться. Топ-директный юмор. А?
Хотя, когда я после шести часов вылезал из сиденья, мне было не до смеха.
ПРОСТАТА. Фиолетовый контур в глазах. Минус-позит. Бад-кан сер-по. Творожистое настроение.
Только ты поймешь меня, гадкий лянмяньпай.
Место моего семимесячного пребывания весьма странное.

Клаус (2019) — Краткое содержание сюжета

Фильм начинается с доставки письма. Мы следим за письмом, пока оно проходит через систему почтовых отделений, пока наконец не достигает сержанта-инструктора Королевской почтовой академии. Это вызов одному из студентов, Йесперу Йоханссону (Джейсон Шварцман). Отец Джеспера является главой академии и записал Джеспера в надежде научить его ответственности. Однако Джеспер — эгоистичный негодяй и предпочитает проводить время, бездельничая в своей роскошной палатке.

Сержант по строевой подготовке считает общую производительность Джеспера ужасной; он совершенно неосторожен с доставкой почты. Его отец делает вывод, что Джеспер делает это намеренно, потому что хочет другого «наказания». Поэтому он объявляет, что Джеспер официально является почтальоном и будет работать в небольшом городке Смиренсберг. Еще он ставит ему ультиматум: доставить 6000 писем в год, иначе он будет отрезан от семьи.

В Smeerensberg уныло серый и холодный. Когда прибывает Джеспер, саркастичный перевозчик Могенс (Норм Макдональд) говорит ему позвонить в колокол на городской площади, чтобы он мог получить приветственный прием.Когда он это делает, между горожанами разгорается огромная драка. Оказывается, этот колокол известен как «Боевой колокол». Город разделен на два клана; Крамс и Эллингбоэ, которые много лет борются друг с другом. Джесперу удается спрятаться в соседнем здании школы. Он знакомится со школьной учительницей мисс Альва (Рашида Джонс). Родители отказываются отправлять своих детей в школу (они не хотят, чтобы их дети общались с противоположным кланом), поэтому она была вынуждена продавать рыбу. Она копила заработки, чтобы наконец уехать из Смернсберга.Паромщик находит Джеспера и ведет его в его новый дом: ветхое почтовое отделение, полное снега и цыплят. Мальчик, катающийся неподалеку на санях, бросает снежок в Джеспера и называет его неудачником.

На следующее утро Джеспер идет собирать письма, но не находит их. Он пытается попросить у горожан их почту, но они слишком заняты драками и розыгрышами друг друга. В одном доме рисунок маленького мальчика приземляется к ногам Джеспера. Он предлагает «отправить» его обратно, но отец мальчика прогоняет его. Две недели спустя Джесперу не повезло.Однако есть еще один дом, который он еще не пробовал: лесоруб, мистер Клаус (Дж. К. Симмонс), который живет далеко за городом. Дом пуст, поэтому Джеспер входит. В подвале он находит сотни игрушек ручной работы. Клаус возвращается, и Джеспер убегает, уронив сумку. Рисунок мальчика выпадает, и Клаус с любопытством поднимает его.

Джеспер пытается покинуть Смеренсберг, но его останавливает Клаус. Он хочет знать, где живет мальчик. Джеспер забирает мальчика домой, но пакет, который Клаус хочет, чтобы он оставил, слишком велик для почтового ящика, а двор полон ловушек.В конечном итоге его запускают в дымоход (любезно предоставлено Клаусом). Джеспер оставляет подарок и убегает, но Клаус остается, чтобы посмотреть, как мальчик разворачивает его и играет с игрушкой. На следующее утро Джеспер с удивлением видит нескольких детей возле своего дома. Мальчик рассказал всем о визите Клауса, и теперь все хотят отправлять ему письма с просьбой о игрушках. Джеспер немедленно начинает раздавать детям бумагу и карандаши и призывает их сделать свои письма грустными. Он рисует на стене таблицу, чтобы отслеживать, сколько букв он доставит.Джеспер возвращается в дом Клауса, где дровосек вешает скворечники на деревьях. Он показывает ему письма и убеждает подарить игрушки в его подвале. Клаус соглашается.

Мальчик играет со своей игрушкой во дворе, и к нему присоединяется маленькая девочка. Их родители видят это и быстро отделяют двоих, так как они из противоположных кланов. Детей приводят к лидерам клана: мистеру Эллингбоу (Уилл Сассо) и миссис Крам (Джоан Кьюсак). Им говорят, что кланы не предназначены для смешивания, и причина, по которой они продолжают сражаться друг с другом, — это традиции.Дети обещают, что этого больше не повторится, но миссис Крам насторожена.

Среди детей начинают распространяться слухи о мистере Клаусе и о том, как он ночью спускается в дымоход и оставляет игрушки (и что он любит печенье). На самом деле подарки доставляет Джеспер, а Клаус просто идет за ним. В одном из домов Джеспер замечает, что мальчик, который раньше бросил в него снежок, живет там и оставляет кусок угля в своем чулке. На почте девушка саами по имени Маргу пытается попросить подарок, но, поскольку она не говорит по-английски, Джеспер игнорирует ее.Некоторые из детей говорят ему, что они не умеют писать, поэтому он решает отправить их к Альве (поскольку она школьная учительница).

Альва, однако, недовольна этим новым развитием, потому что она так близка к тому, чтобы иметь возможность уйти. Дети настаивают на том, чтобы научиться писать свои имена, поэтому она начинает брать деньги из своих сбережений на школьные принадлежности. Между тем, количество подарков настолько увеличилось, что лошадь Джеспера больше не может тянуть повозку. Клаусу приходит в голову идея переспать с каким-нибудь ближайшим оленем, что заставляет повозку ехать быстрее.

На следующее утро мальчик-снежок противостоит Джесперу, спрашивая, почему он получает уголь вместо подарков. На месте Джеспер говорит, что Клаус видит все, что делают дети, и если они будут шалить, то не получат подарков. Дети начинают делать добрые дела в надежде остаться в благосклонности Клауса. Они убирают город и ведут себя лучше со своими соседями. Их добрые поступки также начинают вдохновлять взрослых на то же самое. Альва может перестать продавать рыбу и начать преподавать.Вскоре город становится намного счастливее, и все ладят. Но мистер Эллингбо и миссис Крам не довольны изменениями. Они понимают, что Джеспер несет ответственность за это и должен быть остановлен.

Клаус рад слышать, что в городе дела идут лучше. Он отмечает: «Истинный самоотверженный поступок всегда зажигает другой». Однако Джеспера это не убедило. Он считает, что каждый всегда стремится к чему-то. Мистер Эллингбо и миссис Крам пытаются устроить на них засаду, но Клаус может безопасно увести их. При этом повозка теряет колеса, и они в конечном итоге съезжают со скалы.Мальчик смотрит в окно и видит в воздухе сани и оленей. На следующее утро поползли слухи, что у Клауса есть летающие олени. Это впервые заставляет его смеяться («Хо-хо-хо!»).

Мистер Эллингбо и миссис Крам решают встретиться поздно ночью на городской площади. Число их кланов сокращается из-за всех добрых дел. Миссис Крам предлагает временное перемирие, чтобы они наконец могли положить конец Клаусу. Мистер Эллингбо соглашается, и они пожимают друг другу руки. Перемирие временно нарушено; однако, когда кто-то случайно звонит в «Боевой колокол», начинается новая драка.

Джеспер замечает, что игрушки заканчиваются. Ему приходит в голову идея сделать огромную доставку на Рождество, и Клаус может сделать больше. Клаус утверждает, что больше этого не делает, но Джеспер продолжает настаивать на том, что они могут превратить дом Клауса в мастерскую. В волнении он случайно находит декоративную полку с изображением лесоруба, молодой женщины (его жены) и несколько пустых ям. Клаус сердито приказывает Джесперу уйти.

Джеспер возвращается на почту и находит ожидающую его Маргу.Наконец он отвозит ее к Альве, чтобы они могли написать письмо Клаусу на английском языке. Ей нужны сани с парусом. Джеспер приносит письмо в дом Клауса и начинает его готовить, но оно выглядит очень плохим. Клаус в конце концов сжалился и помогает ему. Они приносят подарок в деревню Маргу (совсем недалеко от города) и оставляют его возле ее палатки. На этот раз Джеспер остается с Клаусом и смотрит, как она разворачивается и играет с санями со своими родителями. Вернувшись в дом, Клаус наконец говорит о своей жене Лидии.Они уехали из деревни, потому что хотели создать семью. Пока они ждали, он начал делать игрушки. К сожалению, у них никогда не было детей, а Лидия умерла от болезни. Он продолжал делать скворечники из-за ее любви к птицам. Клаус благодарит Джеспера за то, что он вернул радость в его жизнь, и решает следовать рождественскому плану, даже планируя на годы вперед. Джеспер колеблется, потому что он все еще хочет покинуть Смиренсбург, но он не может заставить себя сказать Клаусу правду. Он останавливается возле школы и удивляется, увидев это, а мисс Альва полностью изменилась, тем более, что Альва израсходовала все свои сбережения.Она приносит ему городскую площадь, которая была полностью украшена к Рождеству, и все горожане смешиваются друг с другом.

Мистер Эллингбо и миссис Крам врываются в почтовое отделение и находят таблицу доставленных писем Джеспера. Они начинают делать несколько фальшивых писем и кладут их на лодку Моргенса, поскольку он обрабатывает всю исходящую почту. Маргу приводит всю свою деревню в мастерскую Клауса, чтобы подготовиться к большой ночи. Джеспер приводит Альву в мастерскую и начинает думать о том, чтобы поселиться в Смиренсбурге.Сочельник наступил. В саамской деревне переделали сани Клау и подарили Клаусу новый красный наряд.

Хорошее настроение портится, когда приходит отец Джеспера; Г-н Эллингбо и г-жа Крам пригласили его, потому что было доставлено более 14 000 писем. Поскольку он сдержал свою часть сделки, он может идти домой. Клаус и Альва разочарованы, узнав об истинных намерениях Джеспера. В доках Моргенс говорит отцу Джеспера, что его сын — первый почтальон, покинувший Смиренсбург несчастным; Обычно больше всего счастливы уходящие почтальоны.Маргу, похоже, прибывает слишком поздно, но оказывается, что Джеспер не уехал на лодке! Он сказал отцу правду, и ему разрешили остаться. На вершине горы он замечает, что кланы несут факелы к дому Клауса.

Пока сани загружаются подарками, кланы прибывают, чтобы уничтожить их. Как только дети перестанут получать игрушки, они в конечном итоге снова начнут драться, что заставит взрослых снова ссориться. Джеспер запрыгивает в сани и пытается сбежать, но это не связано, поэтому они катятся с горы.Кланы преследуют их по склону холма. Клаус отказывается помочь, потому что все еще злится на Джеспера. Сумка разрывается, и игрушки начинают выпадать. Джеспер отчаянно извиняется, пытаясь закрыть сумку. Гигантская дочь мистера Крама, Тыква, почти падает насмерть, но ее спас сын миссис Эллингбоу Олаф. Джесперу удается остановить сани, перевалившие через обрыв. Тем не менее, миссис Эллингбо злобно рвет сумку, и подарки падают.

Миссис Эллингбоу настаивает, что город всегда будет несчастным, пока они у власти.Тем не менее, Джеспер не согласен: настоящий акт доброй воли всегда зажигает другой. Чтобы доказать свою точку зрения, Тыква и Олаф больше не враги, к большому шоку их родителей. Оказывается, подарки в санях были просто обернутыми оберточной бумагой поленьями. Настоящие подарки вернулись в сейф мастерской. Альва узнала об этом плане, потому что дети рассказали ей об этом в школе, а она, в свою очередь, рассказала Клаусу. Официально прощенные, Джеспер и Клаус отправляются за подарками. Наступает рождественское утро, и дети с нетерпением открывают свои подарки.На соседнем холме сидят Джеспер и Клаус и слушают.

Жизнь в Смеренсбурге продолжает улучшаться. Тыква и Олаф женятся, что делает мистера Крума и миссис Эллингбо родственниками мужа. Джеспер и Альва женятся и у них двое детей. Нынешняя деятельность Клауса продолжает расти и развиваться. Джеспер и Клаус остаются друзьями до тех пор, пока 12 лет спустя Клаус не исчезает, чтобы побыть с женой. В эпилоге Джеспер целует своих детей и Алву на ночь и садится перед камином у елки.Он слышит звон бубенцов и улыбается, готовый снова увидеть своего старого друга.

Владимир Сорокин: О человеческой жестокости

Среда 2 декабря 2020

  • 25 ° С

      Абу-Даби

      ОАЭ

      Четверг

      В: 25 °

      л: 21 °

      		 25 °
      Пятница

      В: 26 °

      л: 24 °

      		 26 °
      суббота

      В: 26 °

      л: 24 °

      		 26 °
      Воскресенье

      В: 25 °

      л: 22 °

      		 25 °
      Понедельник

      В: 24 °

      л: 22 °

      		 24 °
      вторник

      В: 24 °

      Д: 23 °

      		 24 °