Кадзуо исигуро не отпускай меня fb2: Кадзуо Исигуро. Не отпускай меня скачать в fb2|pdf

Содержание

Книга: Не отпускай меня — Кадзуо Исигуро

Загрузка. Пожалуйста, подождите…

  • Просмотров: 432

    Дамские штучки

    Надежда Волгина

    Однокомнатная квартира на отшибе, любимая работа, вредный кот и суровый начальник – то,…

  • Просмотров: 369

    Идеальный сын

    Лорен Норт

    Лорен Норт потрясла читателей блистательным дебютом. Напряженный, со взрывной концовкой,…

  • Просмотров: 282

    Тропами Снайпера. Долг обреченных

    Константин Кривчиков

    Никогда заранее не знаешь, что сулит встреча с незнакомцами: в особенности, если она…

  • Просмотров: 281

    Мой чужой дом

    Люси Кларк

    Эль Филдинг всегда гордилась своим великолепным домом на вершине скалы над морем. И лишь…

  • Просмотров: 263

    Вьетнам. Отравленные джунгли

    Александр Тамоников

    Начало 1970-х. Американцы и их союзники уже несколько лет воюют на земле Вьетнама. Только…

  • Просмотров: 228

    Синдром бесконечной радости

    Марина Крамер

    В далекой сибирской тайге в небольшом поселке Листвяково появился настоящий Город…

  • Просмотров: 227

    Код

    Джеймс Прескотт

    В течение бесчисленных эпох правда об эволюции человека оставалась тайной. До тех пор,…

  • Просмотров: 226

    Среди тысячи слов

    Эмма Скотт

    УИЛЛОУ Ее душа помнила все. Знала, что такое одиночество в огромном городе. И каково…

  • Просмотров: 225

    Веер княгини Юсуповой

    Наталья Александрова

    Богатство представителей рода Юсуповых поражало воображение даже членов императорской…

  • Просмотров: 217

    Любовь не по сценарию

    Ася Лавринович

    Агния Леманн готова на все, чтобы испортить жизнь ненавистному отчиму. И когда тот…

  • Просмотров: 216

    Невероятное подземное путешествие…

    Ингерсол Локвуд

    Впервые на русском языке издаётся невероятный фантастический роман американского…

  • Просмотров: 213

    Порочный миллиардер

    Меган Марч

    Меган Марч кардинально изменила свою жизнь, оставив должность юриста в международной…

  • Просмотров: 198

    Квантовый волшебник

    Дерек Кюнскен

    Белизариус – созданный биоинженерией Homo quantus, сбежавший с родной планеты. Чтобы…

  • Просмотров: 198

    Пеку полезное. Волшебные десерты без…

    Марина Мелконян

    Школа полезной выпечки @awakengame уже научила тысячи учеников готовить вкусные и…

  • Просмотров: 198

    Икабог

    Джоан Роулинг

    Новая добрая, захватывающая история Дж. К. Роулинг о страшном монстре, невероятных…

  • Просмотров: 191

    В гостях у Перуна

    Татьяна Арбузова

    Татьяна в компании своих друзей отправляется сплавляться по реке. Тур выходного дня…

  • Просмотров: 190

    Сексология. Введение в семейную жизнь

    Евгений Тамчишин

    Данная книга «Сексология. Введение в семейную жизнь» написана для широкого круга…

  • Просмотров: 173

    Скрижаль альтера

    Александра Лисина

    Порой всего один поступок способен перевернуть все вверх дном. Вот и у Инги, не…

  • Просмотров: 160

    Заколдованное кресло

    Валерия Вербинина

    ЭКСКЛЮЗИВНО НА ЛИТРЕС!!! Новые истории о сыщике Опалине от мастера исторического…

  • Просмотров: 154

    Всё-всё-всё о воспитании детей

    Людмила Петрановская

    Людмила Петрановская – известный психолог, лауреат премии Президента РФ в области…

  • Просмотров: 152

    Ёкай

    Валерий Лисицкий

    Случайно встретив на улице старуху, знакомую с детства, Соня и не подозревала, что…

  • Просмотров: 149

    Кино для взрослых

    Евгений Новицкий

    1968 год. На киностудии «Мосфильм» начинающий режиссер Аркадий Дикобразов снимает свой…

  • Просмотров: 144

    Смелость быть обычной. Наслаждайся…

    Саманта Мэтт

    Когда следишь за другими людьми в Instagram и Facebook, легко поверить, что их жизнь…

  • Просмотров: 140

    Рэкетир

    Джон Гришем

    За всю историю США были убиты только четыре федеральных судьи. Недавно в этот список…

  • Читать книгу Не отпускай меня Кадзуо Исигуро : онлайн чтение

    Кадзуо Исигуро
    Не отпускай меня

    Посвящается Лорне и Наоми


    Англия, конец 1990-х
    Часть первая
    Глава 1

    Меня зовут Кэти Ш. Мне тридцать один, и я вот уже одиннадцать с лишним лет как помогаю донорам. Долго, конечно, но мне было сказано, чтобы я проработала еще восемь месяцев – до конца года. Получится почти двенадцать лет. Теперь я понимаю, что меня, может быть, совсем не потому держат столько времени, что считают мои успехи фантастическими. Бывали отличные помощники, которым приходилось поставить точку всего через два-три года. С другой стороны, я знала одного, у которого это длилось полных четырнадцать лет, хотя он был настоящее пустое место. Так что я не ради хвастовства говорю. Но все-таки я точно знаю, что они довольны моей работой, и я сама в целом тоже довольна. Состояние моих доноров чаще всего бывало гораздо лучше ожидаемого. Реабилитация шла быстро, и почти никому не писали «возбужден» – даже перед четвертой выемкой. Согласна, сейчас уже, наверно, хвастаюсь. Но это очень много для меня значит – ощущение, что я хорошо делаю свое дело, особенно ту его часть, что должна помочь донору оставаться в категории «спокойных». У меня развилось какое-то внутреннее чутье по отношению к ним. Я знаю, когда надо подбодрить, побыть рядом, когда лучше оставить одного; когда терпеливо выслушать, что он говорит, когда просто отмахнуться и сказать, чтобы переменил пластинку.

    Так или иначе, я не считаю себя чем-то особенным. Я знаю помощников, они и сейчас работают, которые выполняют свои обязанности не хуже меня, но далеко не так ценятся. Можно понять, если кто-нибудь из них и завидует – моей однокомнатной квартире, моей машине, но в первую очередь тому, что мне позволяют самой решать, о ком я буду заботиться. Ко всему, я еще и воспитанница Хейлшема – одного этого иногда хватает, чтобы на меня посмотрели косо. Эта Кэти Ш., говорят они, может выбирать кого захочет и выбирает только своих – воспитанников Хейлшема или какого-нибудь другого привилегированного заведения. Само собой, она на хорошем счету. Я наслушалась такого достаточно, а вы наверняка еще куда больше, и, может быть, своя правда тут имеется. С другой стороны, я не первая, у кого есть право выбора, и, думаю, не последняя. Как бы то ни было, разве я не отработала свое с донорами из всевозможных других мест? Не забывайте, что к тому времени, как я кончу, за плечами у меня будет двенадцать лет, и только последние шесть из них мне разрешают помогать кому сама захочу.

    И правильно делают, по-моему. Помощники ведь не автоматы. С каждым донором стараешься изо всех сил, и под конец это может вымотать. Запас терпения и энергии истощается. Поэтому когда есть выбор, разумеется, выбираешь своих – это естественно. Разве я продержалась бы так долго без общности с донорами, без сочувствия к ним от начала до конца? И, безусловно, не могла бы выбирать – не сблизилась бы снова, спустя годы, с Томми и Рут.

    Но чем дальше, тем, конечно, меньше и меньше остается доноров, которых я знаю по прошлым годам, так что на практике я пользуюсь своим правом не слишком уж часто. Как я уже сказала, дело идет куда тяжелее, когда с донором нет хорошей внутренней связи, поэтому, хотя мне будет не хватать обязанностей помощницы, поставить точку в конце года будет, пожалуй, в самый раз.

    Рут, между прочим, была только третьим или четвертым донором, которого мне разрешили выбрать. К ней уже была до этого приставлена помощница, и мне, помню, пришлось добиваться, чтобы Рут передали мне. Но в конце концов я это устроила, и едва я ее вновь увидела – в центре реабилитации в Дувре, – все, что нас разделяло, не то чтобы исчезло, но стало куда менее важным, чем другое – например, то, что мы вместе выросли в Хейлшеме, то, что мы знали и помнили такое, чего не знал и не помнил больше никто.

    Думаю, именно с тех пор я, чтобы выбрать донора и стать его помощницей, начала искать людей из моего прошлого, и прежде всего из Хейлшема.

    Бывало за эти годы и так, что я пыталась оставить Хейлшем позади, говорила себе, что не надо все время оглядываться. Но потом всякий раз наступал момент, когда я переставала сопротивляться. К этому имеет отношение один донор, который был у меня на третьем году работы в качестве помощницы. Точнее, его реакция, когда он узнал от меня, что я из Хейлшема. Он только что перенес третью выемку – перенес тяжело и, должно быть, знал, что не вытянет. Он едва дышал, но посмотрел на меня и сказал: «Хейлшем. Там, наверно, было замечательно». На следующее утро, когда я разговаривала с ним, чтобы его отвлечь, и спросила, где вырос он сам, он назвал какое-то место в Дорсете, и его лицо, покрытое пятнами, сложилось в какую-то совсем новую гримасу. Я поняла, как ему не хочется таких напоминаний. Вместо этого он хотел слышать о Хейлшеме.

    Так что я дней пять или шесть рассказывала ему все, о чем ему хотелось узнать, и у него на лице, хоть он и лежал весь скрюченный, проступала кроткая улыбка. Он расспрашивал обо всем – о большом и малом. Об опекунах, о личных сундучках для коллекций у каждого из нас под кроватью, о футболе, о раундерз,1
      Раундерз – британская игра в мяч, напоминающая бейсбол и лапту. (Здесь и далее – прим. перев.)

    [Закрыть] о тропинке, которая шла в обход главного корпуса и всех укромных мест, о пруде для домашних уток, о питании, о виде на поля туманным утром из окон комнаты творчества. Иногда он заставлял меня повторять снова и снова: об услышанном вчера спрашивал так, словно я ни разу еще про это не рассказывала. «А павильон2
      Павильон – здесь: небольшое строение у спортплощадки, крикетного или футбольного поля, которое служит, в частности, раздевалкой.

    [Закрыть] у вас был?… А кто был твой любимый опекун?» Вначале я объясняла это медикаментами, но потом поняла, что голова у него достаточно ясная. Он хотел не просто слушать про Хейлшем, но вспоминать его, точно свое собственное детство. Он знал, что близок к завершению, вот и требовал от меня, чтобы я все ему описывала, – хотел днем усвоить как следует, чтобы бессонной ночью среди всех этих изнурительных мук, когда обезболивающие не помогают, у него стиралась граница между моими и его воспоминаниями. Тогда-то я и поняла, по-настоящему поняла, как нам повезло – Томми, Рут, мне и всем остальным, кто с нами был.

    То, что я встречаю на пути в своих разъездах, и теперь иногда напоминает мне Хейлшем. Скажем, поле, над которым стоит туман. Или, съезжая с холма, вижу вдалеке угол большого здания. Или даже просто взгляд падает на тополиную рощицу на взгорье – и думаю: «Неужели здесь? Нашла! Ведь правда же – Хейлшем!» Потом соображаю – нет, ошибка, невозможно – и еду дальше, мысли переходят на другое. Павильоны – вот что чаще всего привлекает внимание, я повсюду их замечаю. У дальней стороны спортивного поля – маленькое белое типовое строение, окошки в ряд необычно высоко, почти под самой крышей. Я думаю, таких очень много настроили в пятидесятые и шестидесятые – тогда же, вероятно, появился и наш. Когда попадается такой павильон, я смотрю на него и смотрю, пока можно, и однажды, наверно, дело кончится автокатастрофой – но все равно смотрю. Недавно дорога шла по пустой местности в Вустершире, и у крикетного поля стоял павильон, который был так похож на наш, что я развернулась и проехала немного назад, чтобы посмотреть еще раз.

    Мы любили наш павильон – может быть, потому, что он напоминал нам милые маленькие семейные коттеджи на картинках в детских книжках. Помню, в младших классах мы упрашивали опекунов провести очередной урок не там, где обычно, а в павильоне. А ко второму старшему – нам тогда было двенадцать, шел тринадцатый – павильон стал местом, где можно было уединиться с лучшими друзьями, когда хотелось побыть подальше от остальных.

    В павильоне спокойно помещались две компании и не мешали друг другу, а летом на веранде могла расположиться и третья. Но в идеале тебе с друзьями или подружками хотелось занять весь павильон, и часто из-за этого начинались разные маневры и споры. Опекуны то и дело напоминали нам, что решать эти вопросы надо цивилизованно, но на практике, чтобы твоя компания получила павильон на перемену или на свободное время, в ее составе должны были быть сильные личности. Я сама была не робкого десятка, но думаю, что мы так часто занимали павильон благодаря Рут.

    Обычно мы рассаживались на стульях и скамейках – нас было пятеро, а если подключалась Дженни Б. , то шестеро – и давали волю языкам. Такие разговоры только там, в уединении, и могли происходить: мы делились всякими волнениями и заботами, задушевная беседа вполне могла кончиться взрывом хохота или яростной перепалкой. Прежде всего это был способ немного расслабиться, выпустить пар в дружеском обществе.

    В тот день, который я сейчас вспоминаю, мы стояли на табуретках и скамейках и глядели в окошки под потолком. Оттуда хорошо было видно северное игровое поле, где собралось для игры в футбол десять-двенадцать мальчишек из второго старшего, как мы, и из третьего. Светило яркое солнце, но утром, наверно, прошел дождь: я помню, как на траве блестела грязь.

    Кто-то из нас заметил, что не стоило бы таращиться так явно, но ни одна голова от окон не отодвинулась. Потом Рут сказала: «Он ничего не подозревает. Надо же – совсем ничего».

    Услышав это, я бросила на нее взгляд – хотела увидеть, нет ли на ее лице следа неодобрения по поводу того, как ребята собираются поступить с Томми. Но секунду спустя Рут усмехнулась и сказала: «Идиот!»

    И я поняла, что в глазах Рут и всей нашей компании замыслы мальчиков были чем-то довольно далеким от нас, одобрять или нет – такого вопроса не возникало. Мы не потому собрались у окон, что хотели порадоваться новому унижению Томми, а просто потому, что слыхали про сегодняшнюю затею и нам было немного любопытно, что из всего этого выйдет. Не думаю, что в то время мальчишеские дела занимали нас сильнее. Для Рут и девочек это были вещи, в общем, чужие, и для меня, скорее всего, тоже.

    Или, может быть, я ошибаюсь. Может быть, уже тогда при виде Томми, который носился по полю, давая волю радости из-за того, что его опять берут в игру, что он опять покажет свой высокий класс, я почувствовала легкий укол боли. Точно помню, я заметила, что на Томми голубая тенниска, которую он приобрел в прошлом месяце на Распродаже и которой очень гордился. Помню, подумала: «Он и правда дурак, что пошел в ней играть. Бедная тенниска. И каково ему потом будет?» Вслух я сказала, не обращаясь ни к кому конкретно: «На Томми та самая тенниска. Его любимая».

    Никто меня, похоже, не услышал: все смеялись, глядя на Лору, главную нашу клоунессу, которая знай себе изображала, как меняется лицо Томми, когда он бежит, машет, кричит, ведет мяч. Другие ребята кружили по полю в разминочном темпе, все их движения были нарочито расслабленными, а вот Томми взыграл не на шутку и носился во весь дух. Я сказала – теперь погромче: «Горе у него будет, если тенниска придет в негодность». На этот раз Рут услышала, но, кажется, решила, что и мне захотелось над ним поиздеваться: она вяло усмехнулась и произнесла на его счет что-то свое, ядовитое.

    Потом мальчики перестали катать друг другу мяч и, спокойно, мерно дыша, встали кучкой на грязной траве – ждали разбора игроков по командам. Капитаны вышли вперед – оба из третьего старшего, хотя всем было известно, что Томми играет лучше любого из них. Кинули монетку, кто будет выбирать первым, и капитан, которому повезло, поднял глаза на ребят.

    – Гляньте-ка на него, – сказала одна из девчонок у меня за спиной.  – Он совершенно уверен, что его возьмут в первую очередь. Только поглядите!

    Что-то смешное в нем в тот момент действительно было, и думалось: да, если он и правда такой идиот, он заслужил то, что сейчас произойдет. Другие ребята делали вид, что им плевать на капитанский выбор, что им все равно, какими по счету они окажутся. Одни тихо переговаривались, другие перевязывали шнурки, третьи просто разглядывали свои бутсы, вязнущие в грязи. Но Томми смотрел на старшего мальчика с таким энтузиазмом, словно его уже выкликнули.

    Лора, пока шло распределение игроков, все время гримасничала – повторяла сменяющие друг друга выражения лица Томми: вначале радостный пыл, потом, когда выбрали четверых, а его еще нет, тревога и озадаченность и, наконец, когда он начал понимать, к чему идет дело, боль и отчаяние. Я, впрочем, смотрела на Томми и на Лору не оборачивалась. О том, чем она занята, я догадывалась по общему смеху и подзадоривающим репликам девочек. Потом, когда Томми остался один и мальчишки начали ухмыляться, я услышала голос Рут:

    – Начинается. Внимание. Семь секунд, шесть, пять…

    Она не досчитала. Томми громко завопил, а игроки, теперь уже смеявшиеся открыто, побежали к южному игровому полю. Томми сделал несколько шагов за ними – не знаю почему: то ли инстинкт подстрекал его погнаться и поквитаться, то ли он впал в панику из-за того, что его бросили одного. Так или иначе, он сразу остановился. Стоит, лицо багровое, смотрит им вслед. Потом раздались его вопли – бессмысленная смесь похабной ругани и угроз.

    Припадков Томми мы к тому времени уже повидали много, так что мы спустились на пол и разошлись по павильону. Начали было разговаривать о чем-то еще, но Томми все время было слышно, и, хотя поначалу мы только пожимали плечами и старались не обращать на выкрики внимания, в конце концов – может быть, через целых десять минут после того, как мы в первый раз отошли от окон, – мы опять встали на табуретки.

    Другие ребята уже совсем скрылись из виду, и вопли Томми теперь летели в разные стороны, а не в одну. Он бушевал, потрясал кулаками, посылал проклятия небу, ветру, ближайшему столбу забора. Лора сказала, что он, наверно, репетирует Шекспира. Какая-то другая девочка заметила, что при каждом выкрике он поднимает и отводит ногу, «как кобель, который делает по-маленькому». Я и сама обратила внимание на это движение ногой, но прежде всего мне бросилось в глаза то, что всякий раз, когда он с силой ставит ногу обратно, вокруг брызгами разлетается грязь. Мне опять пришла на ум его драгоценная тенниска, но он был слишком далеко, чтобы я могла увидеть, сильно ли она испачкана.

    – Все-таки это немножко жестоко, – сказала Рут. – Так его заводить. Хотя, конечно, сам виноват. Научился бы собой владеть – оставили бы в покое.

    – Нет, не оставили бы, – возразила Ханна. – Грэм К. такой же обидчивый, но они из-за этого только осторожнее с ним себя ведут. Над Томми издеваются потому, что он бездельник.

    Тут все заговорили разом – о том, что Томми ни одной попытки даже не сделал проявить себя творчески, о том, что он ничего не выставил на весеннюю Ярмарку. Мне кажется, все в тот момент втайне желали, чтобы из корпуса вышел кто-нибудь из опекунов и забрал Томми. И хотя мы в этом очередном заговоре против Томми не участвовали вовсе, зрительские места мы, как ни крути, занимали и теперь нам было немножко совестно. Но никто из опекунов не появлялся, и мы продолжали объяснять друг другу, почему Томми сам во всем виноват. Когда наконец Рут посмотрела на часы и, хотя время еще оставалось, сказала, что пора возвращаться в главный корпус, спорить никто не стал.

    Томми, когда мы выходили из павильона, еще буйствовал. Корпус был слева от нас, а Томми стоял на поле прямо перед нами, и приближаться к нему необходимости не было. К тому же он смотрел в другую сторону и нас, судя по всему, не замечал вовсе. Тем не менее я отделилась от подруг, которые двинулись краем поля, и пошла к нему. Я знала, что это их озадачит, но все равно отправилась, хотя Рут шепотом настойчиво звала меня обратно.

    Томми, как видно, не привык, чтобы к нему кто-нибудь подходил в такие минуты. Когда я приблизилась, он уставился на меня, смотрел секунду-другую, потом снова стал бушевать. И правда словно репетировал Шекспира, а я поднялась на сцену посреди монолога. Даже когда я сказала: «Томми, смотри, что с твоей замечательной тенниской. Всю заплескал», впечатление было, что он не слышит.

    Поэтому я протянула руку и коснулась его локтя. О том, что он сделал в этот момент, другие подумали, что он нарочно, но я почти уверена, что нет. Он все еще размахивал руками, и откуда ему было знать, что я до него дотронусь? Как бы то ни было, он вскинул руку, отбил мою ладонь в сторону и ударил меня по щеке. Было совсем не больно, но я вскрикнула – и большинство девчонок позади меня тоже.

    Тогда-то наконец Томми, кажется, осознал происходящее – увидел меня, других, себя со стороны, понял, как он выглядит посреди поля и как себя ведет, и взгляд, которым он на меня уставился, был довольно глупым.

    – Томми, – сказала я очень сурово. – Вся твоя рубашка в грязи.

    – Ну и что? – пробурчал он. Но одновременно опустил глаза, увидел коричневые пятна и едва удержался от вопля. Потом на его лице возникло удивление оттого, что я знаю, как он дорожит тенниской.

    – Ничего страшного, – сказала я, пока молчание еще не стало для него унизительным. – Отстирается. Если не можешь сам, отдай мисс Джоди.

    Но он продолжал исследовать тенниску, потом ворчливо сказал:

    – Тебе-то какое дело?

    Об этих словах он, кажется, тут же пожалел, и его взгляд сделался робким, сконфуженным – можно подумать, он ждал от меня каких-то успокоительных слов. Но я уже была сыта им по горло, тем более что на нас смотрели девчонки – и еще неизвестно сколько любопытных глаз из окон главного корпуса. Так что я пожала плечами, повернулась и пошла к подругам.

    Рут, когда мы уходили, обняла меня за плечи.

    – По крайней мере, ты заставила его заткнуться, – сказала она. – Ну как ты, ничего? Зверюга бешеный.

    Глава 2

    Это все давние дела, так что в чем-то я могу и напутать; но мне помнится, что эпизод с Томми в тот день был для меня частью фазы, которую я тогда проходила, – меня все время подмывало ставить себе трудные задачи, – и я успела более или менее забыть об этом случае, когда через несколько дней Томми ко мне обратился.

    Не знаю, как было там, где росли вы, но в Хейлшеме мы почти каждую неделю проходили медосмотр – обычно в кабинете 18 на верхнем этаже, – и проводила его суровая медсестра Триша, или Клювастая, как мы ее называли. В то солнечное утро одна толпа мальчишек и девчонок поднималась в ее владения по центральной лестнице, другая, с которой она только что закончила, спускалась. Поэтому весь лестничный колодец был полон голосов, отдававшихся эхом, и я шла вверх, глядя под ноги, чтобы не наступать на пятки идущему впереди. Вдруг рядом прозвучало: «Кэт!»

    Томми, который был в потоке спускающихся, намертво встал посреди лестницы с улыбкой до ушей, которая мгновенно рассердила меня. Так улыбаться мы могли несколькими годами раньше, встретившись с тем, кого приятно было увидеть. Но теперь-то нам уже тринадцать, и разве можно мальчику позволять себе такое с девочкой при всех? Мне захотелось пристыдить его: «Томми, сколько тебе лет?» Но я удержалась и сказала вместо этого: «Томми, ты задерживаешь людей. И я тоже».

    Он оглянулся и увидел, что задние и правда начали останавливаться. Сперва он растерялся, но секунду спустя прижался к стене рядом со мной, чтобы толпа хоть с трудом, но могла протискиваться. Потом сказал:

    – Знаешь, Кэт, я тут искал тебя везде. Хотел извиниться. Серьезно. Прошу у тебя прощения. Я честно не хотел тебя ударить. У меня и в мыслях такого не было, чтобы ударить девочку, а если бы и было, то тебя уж точно в жизни бы не тронул. Прости меня, очень прошу.

    – Ладно, все хорошо. Случайно вышло. Пустяки. Я кивнула ему и двинулась было дальше. Но Томми радостно произнес:

    – Рубашка как новенькая! Все отстиралось.

    – Рада за тебя.

    – Слушай, тебе не было больно? Когда я тебя ударил.

    – Как же не было. Череп треснул. Сотрясение и все такое. Даже Клювастая заметит. Если, конечно, доберусь до кабинета.

    – Нет, серьезно, Кэт. Ты правда не обижаешься? Мне очень, очень жаль. Честно.

    Я наконец улыбнулась ему и сказала уже серьезно:

    – Томми, это была случайность, все позабыто на сто процентов. Зла на тебя у меня ни капельки нет.

    Он все еще выглядел неуверенным, но какие-то старшие воспитанники уже толкали его в спину и требовали, чтобы он двигался. Он улыбнулся мне быстрой улыбкой, легонько хлопнул меня по плечу, как мог бы младшего мальчишку, и втиснулся в поток. Я стала подниматься, и снизу до меня донесся его крик: «Всего хорошего, Кэт!»

    Томми, я считала, поставил меня немножко в неловкое положение, но дразнить меня или сплетничать никто не стал. Должна признать, что, если бы не эта встреча на лестнице, я в последующие несколько недель, наверно, не заинтересовалась бы так проблемами Томми.

    Кое-что я увидела сама, но про большую часть эпизодов услышала. Когда кто-нибудь заговаривал на эту тему, я дотошно всех расспрашивала, пока не составляла более или менее полную картину. Были новые припадки – например, в классе 14, когда Томми будто бы опрокинул два стола, рассыпав по полу то, что на них лежало, и все бросились спасаться от него в коридор и забаррикадировали дверь. В другой раз мистеру Кристоферу пришлось во время футбольной тренировки схватить его за руки и держать, чтобы он не накинулся на Реджи Д. А еще, когда мальчишки из второго старшего соревновались в беге, Томми, я увидела, был единственным, кто бежал один, без напарника. Вообще-то он был хороший бегун и легко отрывался на десять – пятнадцать шагов – может быть, пытался этим затушевать тот факт, что никто не хотел с ним бежать. Кроме всего этого – почти ежедневные слухи об издевательствах и шутках над ним. Многое было обычным – подсунули что-то в постель, подкинули червяка в тарелку, – но кое-что выходило за рамки: однажды, например, его зубной щеткой почистили унитаз, и она дожидалась его с какашками по всей щетине. Из-за того, что он был крупный, сильный – и, думаю, из-за характера, – никто впрямую на него нападать не пытался, но издевательства вроде тех, что я описала, происходили, насколько помню, минимум месяца два. Я думала, рано или поздно кто-нибудь скажет, что хватит, слишком уж далеко зашло, но эти дела продолжались и никто ничего не говорил.

    Однажды я сама затронула эту тему – в спальне, когда выключили свет. В старших классах спальни у нас уже были маленькие, всего на шесть человек, как раз только наша компания и никого посторонних, и в темноте после отбоя у нас часто происходили самые задушевные разговоры. Иной раз о таком, о чем в другом месте, даже в павильоне, и в голову не пришло бы начать беседу. И вот однажды вечером я заговорила про Томми. Особенно долго не распространялась – просто напомнила в общих чертах, что с ним вытворяли, и сказала, что это не слишком справедливо. Когда кончила, в темноте повисло странное молчание, и я поняла, что все ждут, как ответит Рут. Так всегда бывало в трудных или неловких случаях. Я терпеливо ждала, потом с той стороны, где лежала Рут, раздался вздох, и она сказала:

    – Ты отчасти права, Кэти. Это нехорошо. Но если он хочет, чтобы они перестали, ему надо изменить свое собственное поведение. Он ни единой вещицы не дал на весеннюю Ярмарку. И на следующую Ярмарку через месяц у него, думаете, есть что-нибудь? Наверняка нет.

    Тут я должна кое-что пояснить насчет наших хейлшемских Ярмарок. Четыре раза в год – весной, летом, осенью, зимой – у нас происходила большая выставка-продажа всего, что мы сотворили за три месяца. Это и картины, и рисунки, и керамика, и всевозможные «скульптуры», сделанные из того, что считалось в то время модным, – скажем, из раздавленных консервных банок или из бутылочных крышек, наклеенных на картон. За каждую представленную вещь тебе платили жетонами (на сколько тянет твой шедевр, решали опекуны), и потом, в день Ярмарки, каждый приходил со своими жетонами и «покупал», что ему нравилось. По правилам «покупать» можно было только у ровесников, но выбор все равно был очень большой, потому что многие успевали за три месяца потрудиться на славу.

    Оглядываясь теперь назад, я понимаю, почему эти Ярмарки были для нас так важны. Во-первых, они давали единственную возможность, если не считать Распродаж (Распродажи – это другое, о них еще скажу), собрать коллекцию личных вещиц. Если, к примеру, тебе хотелось украсить стену возле кровати или носить что-то в сумке из класса в класс и выкладывать всюду на стол, этим можно было обзавестись во время Ярмарки. Но я вижу теперь и другое, более тонкое воздействие этих Ярмарок на нас. Ведь если, желая приобрести что-нибудь ценное для себя, ты зависишь от других, это влияет на твои отношения с ними. Томми – типичный пример. Как к тебе относились в Хейлшеме, насколько тебя любили и уважали – это во многом определялось твоими достижениями в «творчестве».

    Рут и я часто потом обсуждали это в центре реабилитации в Дувре, где я ей помогала.

    – Хейлшем в том числе и поэтому был единственным в своем роде, – заметила она однажды. – Нас приучали ценить работу друг друга.

    – Да, – согласилась я. – Но сейчас я иногда думаю об этих Ярмарках, и многое кажется довольно странным. Взять, например, стихи. Их нам разрешали представлять на Ярмарку наряду с рисунками и живописью, и вот что меня удивляет: мы все считали, что это здорово, что это имеет смысл.

    – А почему же не имеет? Поэзия – важная вещь.

    – Но ведь кто эти стихи сочинял? Девятилетние, в тетрадках, глупые строчки с кучей ошибок. И мы вместо чего-то действительно красивого, что можно было повесить над кроватью, тратили драгоценные жетоны на тетрадки, исписанные такими вот виршами. Если уж кому-то так нравились чьи-то стихи, почему не взять на время и не переписать? Но нет, ты помнишь, как это было. Приходит Ярмарка – и мы стоим, разрываемся между стихами Сюзи К. и жирафами Джеки.

    – Помню, помню, – отозвалась Рут со смехом. – Красивые были жирафы. Я брала одного обычно.

    Мы вспоминали об этом погожим летним вечером, сидя на балкончике ее реабилитационной палаты. Прошло уже несколько месяцев после ее первой выемки, и теперь, когда самое тяжелое было позади, я всегда так планировала свои вечерние посещения, чтобы мы могли посидеть там хотя бы полчаса, глядя на солнце, садящееся за крыши. Видно было множество антенн и спутниковых тарелок, а иногда совсем далеко проблескивала полоска моря. Я приносила минеральную воду, печенье, и мы сидели и разговаривали обо всем, что приходило в голову. Центр, где тогда была Рут, – один из моих любимых, и я бы не прочь сама оказаться там напоследок. Реабилитационные палаты там небольшие, но хорошо оборудованные и комфортабельные. Все поверхности – стены, пол – облицованы блестящим белым кафелем, который сотрудники центра содержат в такой чистоте, что входишь – и кажется, будто попала в зеркальную комнату. Конечно, нет такого, чтобы ты видела множество своих отражений, но можно настроить себя так, что почти видишь. Поднимешь руку или донор сядет в кровати – и ощущаешь это бледное, теневое движение в кафеле повсюду вокруг. К тому же в палате Рут в этом центре были еще и большие окна со скользящими рамами, так что ей легко было из кровати смотреть наружу. Даже не поднимая головы с подушки, она видела очень большой кусок неба, а в хорошую погоду могла вволю дышать на балкончике свежим воздухом. Мне нравилось бывать у нее там, нравились эти не слишком связные разговоры, которые мы вели, сидя на ее балкончике, – о Хейлшеме, о Коттеджах, обо всем, что приходило на ум.

    – Я хочу сказать, – продолжала я, – что в том возрасте, скажем лет в одиннадцать, стихи друг друга нас как таковые не интересовали. Но помнишь, например, Кристи? Она славилась как поэтесса, все ее уважали. Даже ты, Рут, не решалась с ней говорить свысока. И все потому, что мы считали ее докой по этой части. При этом поэзию мы не ценили и не понимали в ней ровно ничего. Странно как-то.

    Но Рут не поняла меня – или, может быть, нарочно не захотела понять. Возможно, она была настроена представлять себе нас более утонченными, чем мы были. Или же почувствовала, куда может завести разговор, и решила не идти в этом направлении. Как бы то ни было, она испустила глубокий вздох и сказала:

    – Да, стихи Кристи нам всем очень нравились. Интересно, что бы мы сейчас о них сказали. Я бы охотно их с тобой почитала и сравнила впечатления.

    Потом она засмеялась:

    – У меня до сих пор хранятся стихи Питера Б. Правда, это уже было гораздо позже – в четвертом старшем. Наверно, он мне нравился – иначе зачем я стала бы их покупать? Сплошная истерика и глупость. Жутко серьезное отношение к самому себе. Но Кристи другое дело, она действительно хорошо сочиняла, я помню. Забавно: потом бросила поэзию и перешла на живопись, но там у нее получалось намного хуже.

    Хочу, однако, вернуться к Томми. Мнение, которое Рут высказала тогда в спальне после отбоя, – о том, что Томми сам виноват в своих неприятностях, – думаю, совпадало с мнением большинства в Хейлшеме в то время. Но только когда она договорила, мне, лежащей в темноте, пришло на ум, что такое суждение о нем – как о мальчике, не дающем себе труда попытаться, – бытует уже давно, с младших классов. И я даже похолодела слегка, когда мне стало ясно, что эти испытания тянутся у Томми не какие-нибудь там недели или месяцы, а годы.

    Сравнительно недавно мы говорили с ним об этом, и рассказ Томми о начале его неприятностей подтвердил мысли, возникшие у меня в тот вечер. Он сказал, что это пошло с одного из уроков изобразительного искусства у мисс Джеральдины. До того дня Томми, по его словам, очень любил живопись. Но тогда на «изо» у мисс Джеральдины Томми нарисовал одну акварель – на ней был слон, стоящий в высокой траве, – и с нее-то все и началось. С его стороны, он сказал, это была вроде как шутка. Я дотошно его расспросила насчет того эпизода и вижу здесь вполне обычную вещь для такого возраста: делаешь что-то без ясных причин, делаешь, и все. Делаешь, потому что хочешь насмешить, взбудоражить, привлечь к себе внимание. А когда потом просят объяснить твой поступок, он кажется тебе бессмысленным. С нами со всеми такое случалось. Томми сказал об этом немножко по-другому, но я уверена, что именно так все и было.

    В общем, он нарисовал этого слона – точно такого, какого мог бы изобразить малыш тремя годами младше. Заняла вся работа от силы минут двадцать, и насмешить эта акварель действительно насмешила, хотя не совсем так, как он ожидал. И все равно это вряд ли имело бы серьезные последствия, если бы урок не вела мисс Джеральдина.

    Здесь есть какая-то злая ирония: ведь у нас у всех в том возрасте она была любимой опекуншей. Мягкая, спокойная, всегда готовая утешить, если ты в этом нуждаешься, даже если ты сделал что-то не так или тебя отругал другой опекун. Если ей самой приходилось отругать воспитанника, она потом не один день уделяла ему особое внимание, как будто что-то была ему должна. Томми не повезло, что «изо» в тот день проводила она, а не, скажем, мистер Роберт или старшая опекунша мисс Эмили, которые часто вели этот урок. Будь это кто-нибудь из них, Томми, безусловно, отчитали бы, он бы, наверно, ухмыльнулся, и самое худшее, что подумали бы о нем остальные, – что он неудачно пошутил. Иные, пожалуй, даже решили бы, что он большой юморист. Но мисс Джеральдина – это мисс Джеральдина. Она повела себя по-своему: глядя на акварель, всем видом своим постаралась выразить участие и понимание. И, вероятно, боясь, что Томми могут высмеять, она перегнула палку: нашла в акварели что-то достойное похвалы и указала на это всему классу. Чем и вызвала недоброжелательство.

    Кадзуо Исигуро, Не отпускай меня – читать онлайн полностью – ЛитРес

    Посвящается Лорне и Наоми


    Англия, конец 1990-х

    Часть первая

    Глава 1

    Меня зовут Кэти Ш. Мне тридцать один, и я вот уже одиннадцать с лишним лет как помогаю донорам. Долго, конечно, но мне было сказано, чтобы я проработала еще восемь месяцев – до конца года. Получится почти двенадцать лет. Теперь я понимаю, что меня, может быть, совсем не потому держат столько времени, что считают мои успехи фантастическими. Бывали отличные помощники, которым приходилось поставить точку всего через два-три года. С другой стороны, я знала одного, у которого это длилось полных четырнадцать лет, хотя он был настоящее пустое место. Так что я не ради хвастовства говорю. Но все-таки я точно знаю, что они довольны моей работой, и я сама в целом тоже довольна. Состояние моих доноров чаще всего бывало гораздо лучше ожидаемого. Реабилитация шла быстро, и почти никому не писали «возбужден» – даже перед четвертой выемкой. Согласна, сейчас уже, наверно, хвастаюсь. Но это очень много для меня значит – ощущение, что я хорошо делаю свое дело, особенно ту его часть, что должна помочь донору оставаться в категории «спокойных». У меня развилось какое-то внутреннее чутье по отношению к ним. Я знаю, когда надо подбодрить, побыть рядом, когда лучше оставить одного; когда терпеливо выслушать, что он говорит, когда просто отмахнуться и сказать, чтобы переменил пластинку.

    Так или иначе, я не считаю себя чем-то особенным. Я знаю помощников, они и сейчас работают, которые выполняют свои обязанности не хуже меня, но далеко не так ценятся. Можно понять, если кто-нибудь из них и завидует – моей однокомнатной квартире, моей машине, но в первую очередь тому, что мне позволяют самой решать, о ком я буду заботиться. Ко всему, я еще и воспитанница Хейлшема – одного этого иногда хватает, чтобы на меня посмотрели косо. Эта Кэти Ш., говорят они, может выбирать кого захочет и выбирает только своих – воспитанников Хейлшема или какого-нибудь другого привилегированного заведения. Само собой, она на хорошем счету. Я наслушалась такого достаточно, а вы наверняка еще куда больше, и, может быть, своя правда тут имеется. С другой стороны, я не первая, у кого есть право выбора, и, думаю, не последняя. Как бы то ни было, разве я не отработала свое с донорами из всевозможных других мест? Не забывайте, что к тому времени, как я кончу, за плечами у меня будет двенадцать лет, и только последние шесть из них мне разрешают помогать кому сама захочу.

    И правильно делают, по-моему. Помощники ведь не автоматы. С каждым донором стараешься изо всех сил, и под конец это может вымотать. Запас терпения и энергии истощается. Поэтому когда есть выбор, разумеется, выбираешь своих – это естественно. Разве я продержалась бы так долго без общности с донорами, без сочувствия к ним от начала до конца? И, безусловно, не могла бы выбирать – не сблизилась бы снова, спустя годы, с Томми и Рут.

    Но чем дальше, тем, конечно, меньше и меньше остается доноров, которых я знаю по прошлым годам, так что на практике я пользуюсь своим правом не слишком уж часто. Как я уже сказала, дело идет куда тяжелее, когда с донором нет хорошей внутренней связи, поэтому, хотя мне будет не хватать обязанностей помощницы, поставить точку в конце года будет, пожалуй, в самый раз.

    Рут, между прочим, была только третьим или четвертым донором, которого мне разрешили выбрать. К ней уже была до этого приставлена помощница, и мне, помню, пришлось добиваться, чтобы Рут передали мне. Но в конце концов я это устроила, и едва я ее вновь увидела – в центре реабилитации в Дувре, – все, что нас разделяло, не то чтобы исчезло, но стало куда менее важным, чем другое – например, то, что мы вместе выросли в Хейлшеме, то, что мы знали и помнили такое, чего не знал и не помнил больше никто. Думаю, именно с тех пор я, чтобы выбрать донора и стать его помощницей, начала искать людей из моего прошлого, и прежде всего из Хейлшема.

    Бывало за эти годы и так, что я пыталась оставить Хейлшем позади, говорила себе, что не надо все время оглядываться. Но потом всякий раз наступал момент, когда я переставала сопротивляться. К этому имеет отношение один донор, который был у меня на третьем году работы в качестве помощницы. Точнее, его реакция, когда он узнал от меня, что я из Хейлшема. Он только что перенес третью выемку – перенес тяжело и, должно быть, знал, что не вытянет. Он едва дышал, но посмотрел на меня и сказал: «Хейлшем. Там, наверно, было замечательно». На следующее утро, когда я разговаривала с ним, чтобы его отвлечь, и спросила, где вырос он сам, он назвал какое-то место в Дорсете, и его лицо, покрытое пятнами, сложилось в какую-то совсем новую гримасу. Я поняла, как ему не хочется таких напоминаний. Вместо этого он хотел слышать о Хейлшеме.

    Так что я дней пять или шесть рассказывала ему все, о чем ему хотелось узнать, и у него на лице, хоть он и лежал весь скрюченный, проступала кроткая улыбка. Он расспрашивал обо всем – о большом и малом. Об опекунах, о личных сундучках для коллекций у каждого из нас под кроватью, о футболе, о раундерз,[1] о тропинке, которая шла в обход главного корпуса и всех укромных мест, о пруде для домашних уток, о питании, о виде на поля туманным утром из окон комнаты творчества. Иногда он заставлял меня повторять снова и снова: об услышанном вчера спрашивал так, словно я ни разу еще про это не рассказывала. «А павильон[2] у вас был?… А кто был твой любимый опекун?» Вначале я объясняла это медикаментами, но потом поняла, что голова у него достаточно ясная. Он хотел не просто слушать про Хейлшем, но вспоминать его, точно свое собственное детство. Он знал, что близок к завершению, вот и требовал от меня, чтобы я все ему описывала, – хотел днем усвоить как следует, чтобы бессонной ночью среди всех этих изнурительных мук, когда обезболивающие не помогают, у него стиралась граница между моими и его воспоминаниями. Тогда-то я и поняла, по-настоящему поняла, как нам повезло – Томми, Рут, мне и всем остальным, кто с нами был.

    То, что я встречаю на пути в своих разъездах, и теперь иногда напоминает мне Хейлшем. Скажем, поле, над которым стоит туман. Или, съезжая с холма, вижу вдалеке угол большого здания. Или даже просто взгляд падает на тополиную рощицу на взгорье – и думаю: «Неужели здесь? Нашла! Ведь правда же – Хейлшем!» Потом соображаю – нет, ошибка, невозможно – и еду дальше, мысли переходят на другое. Павильоны – вот что чаще всего привлекает внимание, я повсюду их замечаю. У дальней стороны спортивного поля – маленькое белое типовое строение, окошки в ряд необычно высоко, почти под самой крышей. Я думаю, таких очень много настроили в пятидесятые и шестидесятые – тогда же, вероятно, появился и наш. Когда попадается такой павильон, я смотрю на него и смотрю, пока можно, и однажды, наверно, дело кончится автокатастрофой – но все равно смотрю. Недавно дорога шла по пустой местности в Вустершире, и у крикетного поля стоял павильон, который был так похож на наш, что я развернулась и проехала немного назад, чтобы посмотреть еще раз.

    Мы любили наш павильон – может быть, потому, что он напоминал нам милые маленькие семейные коттеджи на картинках в детских книжках. Помню, в младших классах мы упрашивали опекунов провести очередной урок не там, где обычно, а в павильоне. А ко второму старшему – нам тогда было двенадцать, шел тринадцатый – павильон стал местом, где можно было уединиться с лучшими друзьями, когда хотелось побыть подальше от остальных.

    В павильоне спокойно помещались две компании и не мешали друг другу, а летом на веранде могла расположиться и третья. Но в идеале тебе с друзьями или подружками хотелось занять весь павильон, и часто из-за этого начинались разные маневры и споры. Опекуны то и дело напоминали нам, что решать эти вопросы надо цивилизованно, но на практике, чтобы твоя компания получила павильон на перемену или на свободное время, в ее составе должны были быть сильные личности. Я сама была не робкого десятка, но думаю, что мы так часто занимали павильон благодаря Рут.

    Обычно мы рассаживались на стульях и скамейках – нас было пятеро, а если подключалась Дженни Б., то шестеро – и давали волю языкам. Такие разговоры только там, в уединении, и могли происходить: мы делились всякими волнениями и заботами, задушевная беседа вполне могла кончиться взрывом хохота или яростной перепалкой. Прежде всего это был способ немного расслабиться, выпустить пар в дружеском обществе.

    В тот день, который я сейчас вспоминаю, мы стояли на табуретках и скамейках и глядели в окошки под потолком. Оттуда хорошо было видно северное игровое поле, где собралось для игры в футбол десять-двенадцать мальчишек из второго старшего, как мы, и из третьего. Светило яркое солнце, но утром, наверно, прошел дождь: я помню, как на траве блестела грязь.

    Кто-то из нас заметил, что не стоило бы таращиться так явно, но ни одна голова от окон не отодвинулась. Потом Рут сказала: «Он ничего не подозревает. Надо же – совсем ничего».

    Услышав это, я бросила на нее взгляд – хотела увидеть, нет ли на ее лице следа неодобрения по поводу того, как ребята собираются поступить с Томми. Но секунду спустя Рут усмехнулась и сказала: «Идиот!»

     

    И я поняла, что в глазах Рут и всей нашей компании замыслы мальчиков были чем-то довольно далеким от нас, одобрять или нет – такого вопроса не возникало. Мы не потому собрались у окон, что хотели порадоваться новому унижению Томми, а просто потому, что слыхали про сегодняшнюю затею и нам было немного любопытно, что из всего этого выйдет. Не думаю, что в то время мальчишеские дела занимали нас сильнее. Для Рут и девочек это были вещи, в общем, чужие, и для меня, скорее всего, тоже.

    Или, может быть, я ошибаюсь. Может быть, уже тогда при виде Томми, который носился по полю, давая волю радости из-за того, что его опять берут в игру, что он опять покажет свой высокий класс, я почувствовала легкий укол боли. Точно помню, я заметила, что на Томми голубая тенниска, которую он приобрел в прошлом месяце на Распродаже и которой очень гордился. Помню, подумала: «Он и правда дурак, что пошел в ней играть. Бедная тенниска. И каково ему потом будет?» Вслух я сказала, не обращаясь ни к кому конкретно: «На Томми та самая тенниска. Его любимая».

    Никто меня, похоже, не услышал: все смеялись, глядя на Лору, главную нашу клоунессу, которая знай себе изображала, как меняется лицо Томми, когда он бежит, машет, кричит, ведет мяч. Другие ребята кружили по полю в разминочном темпе, все их движения были нарочито расслабленными, а вот Томми взыграл не на шутку и носился во весь дух. Я сказала – теперь погромче: «Горе у него будет, если тенниска придет в негодность». На этот раз Рут услышала, но, кажется, решила, что и мне захотелось над ним поиздеваться: она вяло усмехнулась и произнесла на его счет что-то свое, ядовитое.

    Потом мальчики перестали катать друг другу мяч и, спокойно, мерно дыша, встали кучкой на грязной траве – ждали разбора игроков по командам. Капитаны вышли вперед – оба из третьего старшего, хотя всем было известно, что Томми играет лучше любого из них. Кинули монетку, кто будет выбирать первым, и капитан, которому повезло, поднял глаза на ребят.

    – Гляньте-ка на него, – сказала одна из девчонок у меня за спиной. – Он совершенно уверен, что его возьмут в первую очередь. Только поглядите!

    Что-то смешное в нем в тот момент действительно было, и думалось: да, если он и правда такой идиот, он заслужил то, что сейчас произойдет. Другие ребята делали вид, что им плевать на капитанский выбор, что им все равно, какими по счету они окажутся. Одни тихо переговаривались, другие перевязывали шнурки, третьи просто разглядывали свои бутсы, вязнущие в грязи. Но Томми смотрел на старшего мальчика с таким энтузиазмом, словно его уже выкликнули.

    Лора, пока шло распределение игроков, все время гримасничала – повторяла сменяющие друг друга выражения лица Томми: вначале радостный пыл, потом, когда выбрали четверых, а его еще нет, тревога и озадаченность и, наконец, когда он начал понимать, к чему идет дело, боль и отчаяние. Я, впрочем, смотрела на Томми и на Лору не оборачивалась. О том, чем она занята, я догадывалась по общему смеху и подзадоривающим репликам девочек. Потом, когда Томми остался один и мальчишки начали ухмыляться, я услышала голос Рут:

    – Начинается. Внимание. Семь секунд, шесть, пять…

    Она не досчитала. Томми громко завопил, а игроки, теперь уже смеявшиеся открыто, побежали к южному игровому полю. Томми сделал несколько шагов за ними – не знаю почему: то ли инстинкт подстрекал его погнаться и поквитаться, то ли он впал в панику из-за того, что его бросили одного. Так или иначе, он сразу остановился. Стоит, лицо багровое, смотрит им вслед. Потом раздались его вопли – бессмысленная смесь похабной ругани и угроз.

    Припадков Томми мы к тому времени уже повидали много, так что мы спустились на пол и разошлись по павильону. Начали было разговаривать о чем-то еще, но Томми все время было слышно, и, хотя поначалу мы только пожимали плечами и старались не обращать на выкрики внимания, в конце концов – может быть, через целых десять минут после того, как мы в первый раз отошли от окон, – мы опять встали на табуретки.

    Другие ребята уже совсем скрылись из виду, и вопли Томми теперь летели в разные стороны, а не в одну. Он бушевал, потрясал кулаками, посылал проклятия небу, ветру, ближайшему столбу забора. Лора сказала, что он, наверно, репетирует Шекспира. Какая-то другая девочка заметила, что при каждом выкрике он поднимает и отводит ногу, «как кобель, который делает по-маленькому». Я и сама обратила внимание на это движение ногой, но прежде всего мне бросилось в глаза то, что всякий раз, когда он с силой ставит ногу обратно, вокруг брызгами разлетается грязь. Мне опять пришла на ум его драгоценная тенниска, но он был слишком далеко, чтобы я могла увидеть, сильно ли она испачкана.

    – Все-таки это немножко жестоко, – сказала Рут. – Так его заводить. Хотя, конечно, сам виноват. Научился бы собой владеть – оставили бы в покое.

    – Нет, не оставили бы, – возразила Ханна. – Грэм К. такой же обидчивый, но они из-за этого только осторожнее с ним себя ведут. Над Томми издеваются потому, что он бездельник.

    Тут все заговорили разом – о том, что Томми ни одной попытки даже не сделал проявить себя творчески, о том, что он ничего не выставил на весеннюю Ярмарку. Мне кажется, все в тот момент втайне желали, чтобы из корпуса вышел кто-нибудь из опекунов и забрал Томми. И хотя мы в этом очередном заговоре против Томми не участвовали вовсе, зрительские места мы, как ни крути, занимали и теперь нам было немножко совестно. Но никто из опекунов не появлялся, и мы продолжали объяснять друг другу, почему Томми сам во всем виноват. Когда наконец Рут посмотрела на часы и, хотя время еще оставалось, сказала, что пора возвращаться в главный корпус, спорить никто не стал.

    Томми, когда мы выходили из павильона, еще буйствовал. Корпус был слева от нас, а Томми стоял на поле прямо перед нами, и приближаться к нему необходимости не было. К тому же он смотрел в другую сторону и нас, судя по всему, не замечал вовсе. Тем не менее я отделилась от подруг, которые двинулись краем поля, и пошла к нему. Я знала, что это их озадачит, но все равно отправилась, хотя Рут шепотом настойчиво звала меня обратно.

    Томми, как видно, не привык, чтобы к нему кто-нибудь подходил в такие минуты. Когда я приблизилась, он уставился на меня, смотрел секунду-другую, потом снова стал бушевать. И правда словно репетировал Шекспира, а я поднялась на сцену посреди монолога. Даже когда я сказала: «Томми, смотри, что с твоей замечательной тенниской. Всю заплескал», впечатление было, что он не слышит.

    Поэтому я протянула руку и коснулась его локтя. О том, что он сделал в этот момент, другие подумали, что он нарочно, но я почти уверена, что нет. Он все еще размахивал руками, и откуда ему было знать, что я до него дотронусь? Как бы то ни было, он вскинул руку, отбил мою ладонь в сторону и ударил меня по щеке. Было совсем не больно, но я вскрикнула – и большинство девчонок позади меня тоже.

    Тогда-то наконец Томми, кажется, осознал происходящее – увидел меня, других, себя со стороны, понял, как он выглядит посреди поля и как себя ведет, и взгляд, которым он на меня уставился, был довольно глупым.

    – Томми, – сказала я очень сурово. – Вся твоя рубашка в грязи.

    – Ну и что? – пробурчал он. Но одновременно опустил глаза, увидел коричневые пятна и едва удержался от вопля. Потом на его лице возникло удивление оттого, что я знаю, как он дорожит тенниской.

    – Ничего страшного, – сказала я, пока молчание еще не стало для него унизительным. – Отстирается. Если не можешь сам, отдай мисс Джоди.

    Но он продолжал исследовать тенниску, потом ворчливо сказал:

    – Тебе-то какое дело?

    Об этих словах он, кажется, тут же пожалел, и его взгляд сделался робким, сконфуженным – можно подумать, он ждал от меня каких-то успокоительных слов. Но я уже была сыта им по горло, тем более что на нас смотрели девчонки – и еще неизвестно сколько любопытных глаз из окон главного корпуса. Так что я пожала плечами, повернулась и пошла к подругам.

    Рут, когда мы уходили, обняла меня за плечи.

    – По крайней мере, ты заставила его заткнуться, – сказала она. – Ну как ты, ничего? Зверюга бешеный.

    Глава 2

    Это все давние дела, так что в чем-то я могу и напутать; но мне помнится, что эпизод с Томми в тот день был для меня частью фазы, которую я тогда проходила, – меня все время подмывало ставить себе трудные задачи, – и я успела более или менее забыть об этом случае, когда через несколько дней Томми ко мне обратился.

    Не знаю, как было там, где росли вы, но в Хейлшеме мы почти каждую неделю проходили медосмотр – обычно в кабинете 18 на верхнем этаже, – и проводила его суровая медсестра Триша, или Клювастая, как мы ее называли. В то солнечное утро одна толпа мальчишек и девчонок поднималась в ее владения по центральной лестнице, другая, с которой она только что закончила, спускалась. Поэтому весь лестничный колодец был полон голосов, отдававшихся эхом, и я шла вверх, глядя под ноги, чтобы не наступать на пятки идущему впереди. Вдруг рядом прозвучало: «Кэт!»

    Томми, который был в потоке спускающихся, намертво встал посреди лестницы с улыбкой до ушей, которая мгновенно рассердила меня. Так улыбаться мы могли несколькими годами раньше, встретившись с тем, кого приятно было увидеть. Но теперь-то нам уже тринадцать, и разве можно мальчику позволять себе такое с девочкой при всех? Мне захотелось пристыдить его: «Томми, сколько тебе лет?» Но я удержалась и сказала вместо этого: «Томми, ты задерживаешь людей. И я тоже».

    Он оглянулся и увидел, что задние и правда начали останавливаться. Сперва он растерялся, но секунду спустя прижался к стене рядом со мной, чтобы толпа хоть с трудом, но могла протискиваться. Потом сказал:

    – Знаешь, Кэт, я тут искал тебя везде. Хотел извиниться. Серьезно. Прошу у тебя прощения. Я честно не хотел тебя ударить. У меня и в мыслях такого не было, чтобы ударить девочку, а если бы и было, то тебя уж точно в жизни бы не тронул. Прости меня, очень прошу.

    – Ладно, все хорошо. Случайно вышло. Пустяки. Я кивнула ему и двинулась было дальше. Но Томми радостно произнес:

    – Рубашка как новенькая! Все отстиралось.

    – Рада за тебя.

    – Слушай, тебе не было больно? Когда я тебя ударил.

    – Как же не было. Череп треснул. Сотрясение и все такое. Даже Клювастая заметит. Если, конечно, доберусь до кабинета.

    – Нет, серьезно, Кэт. Ты правда не обижаешься? Мне очень, очень жаль. Честно.

    Я наконец улыбнулась ему и сказала уже серьезно:

    – Томми, это была случайность, все позабыто на сто процентов. Зла на тебя у меня ни капельки нет.

    Он все еще выглядел неуверенным, но какие-то старшие воспитанники уже толкали его в спину и требовали, чтобы он двигался. Он улыбнулся мне быстрой улыбкой, легонько хлопнул меня по плечу, как мог бы младшего мальчишку, и втиснулся в поток. Я стала подниматься, и снизу до меня донесся его крик: «Всего хорошего, Кэт!»

    Томми, я считала, поставил меня немножко в неловкое положение, но дразнить меня или сплетничать никто не стал. Должна признать, что, если бы не эта встреча на лестнице, я в последующие несколько недель, наверно, не заинтересовалась бы так проблемами Томми.

    Кое-что я увидела сама, но про большую часть эпизодов услышала. Когда кто-нибудь заговаривал на эту тему, я дотошно всех расспрашивала, пока не составляла более или менее полную картину. Были новые припадки – например, в классе 14, когда Томми будто бы опрокинул два стола, рассыпав по полу то, что на них лежало, и все бросились спасаться от него в коридор и забаррикадировали дверь. В другой раз мистеру Кристоферу пришлось во время футбольной тренировки схватить его за руки и держать, чтобы он не накинулся на Реджи Д. А еще, когда мальчишки из второго старшего соревновались в беге, Томми, я увидела, был единственным, кто бежал один, без напарника. Вообще-то он был хороший бегун и легко отрывался на десять – пятнадцать шагов – может быть, пытался этим затушевать тот факт, что никто не хотел с ним бежать. Кроме всего этого – почти ежедневные слухи об издевательствах и шутках над ним. Многое было обычным – подсунули что-то в постель, подкинули червяка в тарелку, – но кое-что выходило за рамки: однажды, например, его зубной щеткой почистили унитаз, и она дожидалась его с какашками по всей щетине. Из-за того, что он был крупный, сильный – и, думаю, из-за характера, – никто впрямую на него нападать не пытался, но издевательства вроде тех, что я описала, происходили, насколько помню, минимум месяца два. Я думала, рано или поздно кто-нибудь скажет, что хватит, слишком уж далеко зашло, но эти дела продолжались и никто ничего не говорил.

    Однажды я сама затронула эту тему – в спальне, когда выключили свет. В старших классах спальни у нас уже были маленькие, всего на шесть человек, как раз только наша компания и никого посторонних, и в темноте после отбоя у нас часто происходили самые задушевные разговоры. Иной раз о таком, о чем в другом месте, даже в павильоне, и в голову не пришло бы начать беседу. И вот однажды вечером я заговорила про Томми. Особенно долго не распространялась – просто напомнила в общих чертах, что с ним вытворяли, и сказала, что это не слишком справедливо. Когда кончила, в темноте повисло странное молчание, и я поняла, что все ждут, как ответит Рут. Так всегда бывало в трудных или неловких случаях. Я терпеливо ждала, потом с той стороны, где лежала Рут, раздался вздох, и она сказала:

     

    – Ты отчасти права, Кэти. Это нехорошо. Но если он хочет, чтобы они перестали, ему надо изменить свое собственное поведение. Он ни единой вещицы не дал на весеннюю Ярмарку. И на следующую Ярмарку через месяц у него, думаете, есть что-нибудь? Наверняка нет.

    Тут я должна кое-что пояснить насчет наших хейлшемских Ярмарок. Четыре раза в год – весной, летом, осенью, зимой – у нас происходила большая выставка-продажа всего, что мы сотворили за три месяца. Это и картины, и рисунки, и керамика, и всевозможные «скульптуры», сделанные из того, что считалось в то время модным, – скажем, из раздавленных консервных банок или из бутылочных крышек, наклеенных на картон. За каждую представленную вещь тебе платили жетонами (на сколько тянет твой шедевр, решали опекуны), и потом, в день Ярмарки, каждый приходил со своими жетонами и «покупал», что ему нравилось. По правилам «покупать» можно было только у ровесников, но выбор все равно был очень большой, потому что многие успевали за три месяца потрудиться на славу.

    Оглядываясь теперь назад, я понимаю, почему эти Ярмарки были для нас так важны. Во-первых, они давали единственную возможность, если не считать Распродаж (Распродажи – это другое, о них еще скажу), собрать коллекцию личных вещиц. Если, к примеру, тебе хотелось украсить стену возле кровати или носить что-то в сумке из класса в класс и выкладывать всюду на стол, этим можно было обзавестись во время Ярмарки. Но я вижу теперь и другое, более тонкое воздействие этих Ярмарок на нас. Ведь если, желая приобрести что-нибудь ценное для себя, ты зависишь от других, это влияет на твои отношения с ними. Томми – типичный пример. Как к тебе относились в Хейлшеме, насколько тебя любили и уважали – это во многом определялось твоими достижениями в «творчестве».

    Рут и я часто потом обсуждали это в центре реабилитации в Дувре, где я ей помогала.

    – Хейлшем в том числе и поэтому был единственным в своем роде, – заметила она однажды. – Нас приучали ценить работу друг друга.

    – Да, – согласилась я. – Но сейчас я иногда думаю об этих Ярмарках, и многое кажется довольно странным. Взять, например, стихи. Их нам разрешали представлять на Ярмарку наряду с рисунками и живописью, и вот что меня удивляет: мы все считали, что это здорово, что это имеет смысл.

    – А почему же не имеет? Поэзия – важная вещь.

    – Но ведь кто эти стихи сочинял? Девятилетние, в тетрадках, глупые строчки с кучей ошибок. И мы вместо чего-то действительно красивого, что можно было повесить над кроватью, тратили драгоценные жетоны на тетрадки, исписанные такими вот виршами. Если уж кому-то так нравились чьи-то стихи, почему не взять на время и не переписать? Но нет, ты помнишь, как это было. Приходит Ярмарка – и мы стоим, разрываемся между стихами Сюзи К. и жирафами Джеки.

    – Помню, помню, – отозвалась Рут со смехом. – Красивые были жирафы. Я брала одного обычно.

    Мы вспоминали об этом погожим летним вечером, сидя на балкончике ее реабилитационной палаты. Прошло уже несколько месяцев после ее первой выемки, и теперь, когда самое тяжелое было позади, я всегда так планировала свои вечерние посещения, чтобы мы могли посидеть там хотя бы полчаса, глядя на солнце, садящееся за крыши. Видно было множество антенн и спутниковых тарелок, а иногда совсем далеко проблескивала полоска моря. Я приносила минеральную воду, печенье, и мы сидели и разговаривали обо всем, что приходило в голову. Центр, где тогда была Рут, – один из моих любимых, и я бы не прочь сама оказаться там напоследок. Реабилитационные палаты там небольшие, но хорошо оборудованные и комфортабельные. Все поверхности – стены, пол – облицованы блестящим белым кафелем, который сотрудники центра содержат в такой чистоте, что входишь – и кажется, будто попала в зеркальную комнату. Конечно, нет такого, чтобы ты видела множество своих отражений, но можно настроить себя так, что почти видишь. Поднимешь руку или донор сядет в кровати – и ощущаешь это бледное, теневое движение в кафеле повсюду вокруг. К тому же в палате Рут в этом центре были еще и большие окна со скользящими рамами, так что ей легко было из кровати смотреть наружу. Даже не поднимая головы с подушки, она видела очень большой кусок неба, а в хорошую погоду могла вволю дышать на балкончике свежим воздухом. Мне нравилось бывать у нее там, нравились эти не слишком связные разговоры, которые мы вели, сидя на ее балкончике, – о Хейлшеме, о Коттеджах, обо всем, что приходило на ум.

    – Я хочу сказать, – продолжала я, – что в том возрасте, скажем лет в одиннадцать, стихи друг друга нас как таковые не интересовали. Но помнишь, например, Кристи? Она славилась как поэтесса, все ее уважали. Даже ты, Рут, не решалась с ней говорить свысока. И все потому, что мы считали ее докой по этой части. При этом поэзию мы не ценили и не понимали в ней ровно ничего. Странно как-то.

    Но Рут не поняла меня – или, может быть, нарочно не захотела понять. Возможно, она была настроена представлять себе нас более утонченными, чем мы были. Или же почувствовала, куда может завести разговор, и решила не идти в этом направлении. Как бы то ни было, она испустила глубокий вздох и сказала:

    – Да, стихи Кристи нам всем очень нравились. Интересно, что бы мы сейчас о них сказали. Я бы охотно их с тобой почитала и сравнила впечатления.

    Потом она засмеялась:

    – У меня до сих пор хранятся стихи Питера Б. Правда, это уже было гораздо позже – в четвертом старшем. Наверно, он мне нравился – иначе зачем я стала бы их покупать? Сплошная истерика и глупость. Жутко серьезное отношение к самому себе. Но Кристи другое дело, она действительно хорошо сочиняла, я помню. Забавно: потом бросила поэзию и перешла на живопись, но там у нее получалось намного хуже.

    Хочу, однако, вернуться к Томми. Мнение, которое Рут высказала тогда в спальне после отбоя, – о том, что Томми сам виноват в своих неприятностях, – думаю, совпадало с мнением большинства в Хейлшеме в то время. Но только когда она договорила, мне, лежащей в темноте, пришло на ум, что такое суждение о нем – как о мальчике, не дающем себе труда попытаться, – бытует уже давно, с младших классов. И я даже похолодела слегка, когда мне стало ясно, что эти испытания тянутся у Томми не какие-нибудь там недели или месяцы, а годы.

    Сравнительно недавно мы говорили с ним об этом, и рассказ Томми о начале его неприятностей подтвердил мысли, возникшие у меня в тот вечер. Он сказал, что это пошло с одного из уроков изобразительного искусства у мисс Джеральдины. До того дня Томми, по его словам, очень любил живопись. Но тогда на «изо» у мисс Джеральдины Томми нарисовал одну акварель – на ней был слон, стоящий в высокой траве, – и с нее-то все и началось. С его стороны, он сказал, это была вроде как шутка. Я дотошно его расспросила насчет того эпизода и вижу здесь вполне обычную вещь для такого возраста: делаешь что-то без ясных причин, делаешь, и все. Делаешь, потому что хочешь насмешить, взбудоражить, привлечь к себе внимание. А когда потом просят объяснить твой поступок, он кажется тебе бессмысленным. С нами со всеми такое случалось. Томми сказал об этом немножко по-другому, но я уверена, что именно так все и было.

    В общем, он нарисовал этого слона – точно такого, какого мог бы изобразить малыш тремя годами младше. Заняла вся работа от силы минут двадцать, и насмешить эта акварель действительно насмешила, хотя не совсем так, как он ожидал. И все равно это вряд ли имело бы серьезные последствия, если бы урок не вела мисс Джеральдина.

    Здесь есть какая-то злая ирония: ведь у нас у всех в том возрасте она была любимой опекуншей. Мягкая, спокойная, всегда готовая утешить, если ты в этом нуждаешься, даже если ты сделал что-то не так или тебя отругал другой опекун. Если ей самой приходилось отругать воспитанника, она потом не один день уделяла ему особое внимание, как будто что-то была ему должна. Томми не повезло, что «изо» в тот день проводила она, а не, скажем, мистер Роберт или старшая опекунша мисс Эмили, которые часто вели этот урок. Будь это кто-нибудь из них, Томми, безусловно, отчитали бы, он бы, наверно, ухмыльнулся, и самое худшее, что подумали бы о нем остальные, – что он неудачно пошутил. Иные, пожалуй, даже решили бы, что он большой юморист. Но мисс Джеральдина – это мисс Джеральдина. Она повела себя по-своему: глядя на акварель, всем видом своим постаралась выразить участие и понимание. И, вероятно, боясь, что Томми могут высмеять, она перегнула палку: нашла в акварели что-то достойное похвалы и указала на это всему классу. Чем и вызвала недоброжелательство.

    Кадзуо Исигуро. Не отпускай меня |

    Booksee.org Main →

    Кадзуо Исигуро. Не отпускай меня

    No image available

    Buy an electronic version  |  Read «Кадзуо Исигуро. Не отпускай меня»
    fb2   txt   rtf   epub Read in the app

    Популярные книги за неделю:

    #1

    И. Ю.Темпер, В.Е.Ошеров. Справочник радиолюбителя (1949, djvu)

    4.95 Mb

    #2

    Твоё свободное время (занимательные задачи, опыты, игры)

    Болховитинов В.Н., Колтова Б.И., Лаговский И.К. Category: Педагогика в помощь учителю

    33.80 Mb

    #3

    Биохимия

    Северин Е.С Category: Медицина, Химия, Биохимия

    26.09 Mb

    Читать Не отпускай меня / Never let me go — Исигуро Кадзуо — Страница 1

    Кадзуо Исигуро

    Не отпускай меня / Never let me go

    Кадзуо Исигуро

    Не отпускай меня

    Посвящается Лорне и Наоми

    Англия, конец 1990-х

    Часть первая

    Глава 1

    Меня зовут Кэти Ш. Мне тридцать один, и я вот уже одиннадцать с лишним лет как помогаю донорам. Долго, конечно, но мне было сказано, чтобы я проработала еще восемь месяцев – до конца года. Получится почти двенадцать лет. Теперь я понимаю, что меня, может быть, совсем не потому держат столько времени, что считают мои успехи фантастическими. Бывали отличные помощники, которым приходилось поставить точку всего через два-три года. С другой стороны, я знала одного, у которого это длилось полных четырнадцать лет, хотя он был настоящее пустое место. Так что я не ради хвастовства говорю. Но все-таки я точно знаю, что они довольны моей работой, и я сама в целом тоже довольна. Состояние моих доноров чаще всего бывало гораздо лучше ожидаемого. Реабилитация шла быстро, и почти никому не писали «возбужден» – даже перед четвертой выемкой. Согласна, сейчас уже, наверное, хвастаюсь. Но это очень много для меня значит – ощущение, что я хорошо делаю свое дело, особенно ту его часть, что должна помочь донору оставаться в категории «спокойных». У меня развилось какое-то внутреннее чутье по отношению к ним. Я знаю, когда надо подбодрить, побыть рядом, когда лучше оставить одного; когда терпеливо выслушать, что он говорит, когда просто отмахнуться и сказать, чтобы переменил пластинку.

    Так или иначе, я не считаю себя кем-то особенным. Я знаю помощников, они и сейчас работают и выполняют свои обязанности не хуже меня, но далеко не так ценятся. Можно понять, если кто-нибудь из них и завидует – моей однокомнатной квартире, моей машине, но в первую очередь тому, что мне позволяют самой решать, о ком я буду заботиться. Ко всему я еще и воспитанница Хейлшема – одного этого иногда хватает, чтобы на меня посмотрели косо. Эта Кэти Ш., говорят они, может выбирать кого захочет и выбирает только своих – воспитанников Хейлшема или какого-нибудь другого привилегированного заведения. Само собой, она на хорошем счету. Я наслушалась такого достаточно, а вы наверняка еще куда больше, и, может быть, своя правда тут имеется. С другой стороны, я не первая, у кого есть право выбора, и, думаю, не последняя. Как бы то ни было, разве я не отработала свое с донорами из всевозможных других мест? Не забывайте, что к тому времени, как я кончу, за плечами у меня будет двенадцать лет, и только последние шесть из них мне разрешают помогать кому сама захочу.

    И правильно делают, по-моему. Помощники ведь не автоматы. С каждым донором стараешься изо всех сил, и под конец это может вымотать. Запас терпения и энергии истощается. Поэтому когда есть выбор, разумеется, выбираешь своих – это естественно. Разве я продержалась бы так долго без общности с донорами, без сочувствия к ним от начала до конца? И, безусловно, не могла бы выбирать – не сблизилась бы снова, спустя годы, с Томми и Рут.

    Но чем дальше, тем, конечно, меньше и меньше остается доноров, которых я знаю по прошлым годам, так что на практике я пользуюсь своим правом не слишком уж часто. Как я уже сказала, дело идет куда тяжелее, когда с донором нет хорошей внутренней связи, поэтому, хотя мне будет не хватать обязанностей помощницы, поставить точку в конце года будет, пожалуй, в самый раз.

    Рут, между прочим, была только третьим или четвертым донором, которого мне разрешили выбрать. К ней уже была до этого приставлена помощница, и мне, помню, пришлось добиваться, чтобы Рут передали мне. Но в конце концов я это устроила, и едва я ее вновь увидела – в центре реабилитации в Дувре, – все, что нас разделяло, не то чтобы исчезло, но стало куда менее важным, чем другое – например, то, что мы вместе выросли в Хейлшеме, то, что мы знали и помнили такое, чего не знал и не помнил больше никто. Думаю, именно с тех пор я, чтобы выбрать донора и стать его помощницей, начала искать людей из моего прошлого, и прежде всего из Хейлшема.

    Бывало за эти годы и так, что я пыталась оставить Хейлшем позади, говорила себе, что не надо все время оглядываться. Но потом всякий раз наступал момент, когда я переставала сопротивляться. К этому имеет отношение один донор, который был у меня на третьем году работы в качестве помощника. Точнее, его реакция, когда он узнал от меня, что я из Хейлшема. Он только что перенес третью выемку – перенес тяжело и, должно быть, знал, что не вытянет. Он едва дышал, но посмотрел на меня и сказал: «Хейлшем. Там, наверное, было замечательно». На следующее утро, когда я разговаривала с ним, чтобы его отвлечь, и спросила, где вырос он сам, он назвал какое-то место в Дорсете, и его лицо, покрытое пятнами, сложилось в какую-то совсем новую гримасу. Я поняла, как ему не хочется таких напоминаний. Вместо этого он хотел слышать о Хейлшеме.

    Так что я дней пять или шесть рассказывала ему все, о чем ему хотелось узнать, и у него на лице, хоть он и лежал весь скрюченный, проступала кроткая улыбка. Он расспрашивал обо всем – о большом и малом. Об опекунах, о личных сундучках для коллекций у каждого из нас под кроватью, о футболе, о раундерз, о тропинке, которая шла в обход главного корпуса и всех укромных мест, о пруде для домашних уток, о питании, о виде на поля туманным утром из окон комнаты творчества. Иногда он заставлял меня повторять снова и снова: об услышанном вчера спрашивал так, словно я ни разу еще про это не рассказывала. «А павильон у вас был?.. А кто был твой любимый опекун?» Вначале я объясняла это медикаментами, но потом поняла, что голова у него достаточно ясная. Он хотел не просто слушать про Хейлшем, но вспоминать его, точно свое собственное детство. Он знал, что близок к завершению, вот и требовал от меня, чтобы я все ему описывала, – хотел днем усвоить как следует, чтобы бессонной ночью среди всех этих изнурительных мук, когда обезболивающие не помогают, у него стиралась граница между моими и его воспоминаниями. Тогда-то я и поняла, по-настоящему поняла, как нам повезло – Томми, Рут, мне и всем остальным, кто с нами был.

    То, что я встречаю на пути в своих разъездах, и теперь иногда напоминает мне Хейлшем. Скажем, поле, над которым стоит туман. Или, съезжая с холма, вижу вдалеке угол большого здания. Или даже просто взгляд падает на тополиную рощицу на взгорке – и думаю: «Неужели здесь? Нашла! Ведь правда же – Хейлшем!» Потом соображаю – нет, ошибка, невозможно – и еду дальше, мысли переходят на другое. Павильоны – вот что чаще всего привлекает внимание, я повсюду их замечаю. У дальней стороны спортивного поля – маленькое белое типовое строение, окошки в ряд необычно высоко, почти под самой крышей. Я думаю, таких очень много настроили в пятидесятые и шестидесятые – тогда же, вероятно, появился и наш. Когда попадается такой павильон, я смотрю на него и смотрю, пока можно, и однажды, наверное, дело кончится автокатастрофой – но все равно смотрю. Недавно дорога шла по пустынной местности в Вустершире, и у крикетного поля стоял павильон, который был так похож на наш, что я развернулась и проехала немного назад, чтобы посмотреть еще раз.

    Мы любили наш павильон – может быть, потому, что он напоминал нам милые маленькие семейные коттеджи на картинках в детских книжках. Помню, в младших классах мы упрашивали опекунов провести очередной урок не там, где обычно, а в павильоне. А ко второму старшему – нам тогда было двенадцать, шел тринадцатый – павильон стал местом, где можно было уединиться с лучшими друзьями, когда хотелось побыть подальше от остальных.

    В павильоне спокойно помещались две компании и не мешали друг другу, а летом на веранде могла расположиться и третья. Но в идеале тебе с друзьями или подружками хотелось занять весь павильон, и часто из-за этого начинались разные маневры и споры. Опекуны то и дело напоминали нам, что решать эти вопросы надо цивилизованно, но на практике, чтобы твоя компания получила павильон на перемену или на свободное время, в ее составе должны были быть сильные личности. Я сама была не робкого десятка, но думаю, что мы так часто занимали павильон благодаря Рут.

    Читать Не отпускай меня — Исигуро Кадзуо — Страница 1

    Кадзуо Исигуро

    Не отпускай меня

    Посвящается Лорне и Наоми

    Англия, конец 1990-х

    Часть первая

    Глава 1

    Меня зовут Кэти Ш. Мне тридцать один, и я вот уже одиннадцать с лишним лет как помогаю донорам. Долго, конечно, но мне было сказано, чтобы я проработала еще восемь месяцев — до конца года. Получится почти двенадцать лет. Теперь я понимаю, что меня, может быть, совсем не потому держат столько времени, что считают мои успехи фантастическими. Бывали отличные помощники, которым приходилось поставить точку всего через два-три года. С другой стороны, я знала одного, у которого это длилось полных четырнадцать лет, хотя он был настоящее пустое место. Так что я не ради хвастовства говорю. Но все-таки я точно знаю, что они довольны моей работой, и я сама в целом тоже довольна. Состояние моих доноров чаще всего бывало гораздо лучше ожидаемого. Реабилитация шла быстро, и почти никому не писали «возбужден» — даже перед четвертой выемкой. Согласна, сейчас уже, наверно, хвастаюсь. Но это очень много для меня значит — ощущение, что я хорошо делаю свое дело, особенно ту его часть, что должна помочь донору оставаться в категории «спокойных». У меня развилось какое-то внутреннее чутье по отношению к ним. Я знаю, когда надо подбодрить, побыть рядом, когда лучше оставить одного; когда терпеливо выслушать, что он говорит, когда просто отмахнуться и сказать, чтобы переменил пластинку.

    Так или иначе, я не считаю себя чем-то особенным. Я знаю помощников, они и сейчас работают, которые выполняют свои обязанности не хуже меня, но далеко не так ценятся. Можно понять, если кто-нибудь из них и завидует — моей однокомнатной квартире, моей машине, но в первую очередь тому, что мне позволяют самой решать, о ком я буду заботиться. Ко всему, я еще и воспитанница Хейлшема — одного этого иногда хватает, чтобы на меня посмотрели косо. Эта Кэти Ш., говорят они, может выбирать кого захочет и выбирает только своих — воспитанников Хейлшема или какого-нибудь другого привилегированного заведения. Само собой, она на хорошем счету. Я наслушалась такого достаточно, а вы наверняка еще куда больше, и, может быть, своя правда тут имеется. С другой стороны, я не первая, у кого есть право выбора, и, думаю, не последняя. Как бы то ни было, разве я не отработала свое с донорами из всевозможных других мест? Не забывайте, что к тому времени, как я кончу, за плечами у меня будет двенадцать лет, и только последние шесть из них мне разрешают помогать кому сама захочу.

    И правильно делают, по-моему. Помощники ведь не автоматы. С каждым донором стараешься изо всех сил, и под конец это может вымотать. Запас терпения и энергии истощается. Поэтому когда есть выбор, разумеется, выбираешь своих — это естественно. Разве я продержалась бы так долго без общности с донорами, без сочувствия к ним от начала до конца? И, безусловно, не могла бы выбирать — не сблизилась бы снова, спустя годы, с Томми и Рут.

    Но чем дальше, тем, конечно, меньше и меньше остается доноров, которых я знаю по прошлым годам, так что на практике я пользуюсь своим правом не слишком уж часто. Как я уже сказала, дело идет куда тяжелее, когда с донором нет хорошей внутренней связи, поэтому, хотя мне будет не хватать обязанностей помощницы, поставить точку в конце года будет, пожалуй, в самый раз.

    Рут, между прочим, была только третьим или четвертым донором, которого мне разрешили выбрать. К ней уже была до этого приставлена помощница, и мне, помню, пришлось добиваться, чтобы Рут передали мне. Но в конце концов я это устроила, и едва я ее вновь увидела — в центре реабилитации в Дувре, — все, что нас разделяло, не то чтобы исчезло, но стало куда менее важным, чем другое — например, то, что мы вместе выросли в Хейлшеме, то, что мы знали и помнили такое, чего не знал и не помнил больше никто. Думаю, именно с тех пор я, чтобы выбрать донора и стать его помощницей, начала искать людей из моего прошлого, и прежде всего из Хейлшема.

    Бывало за эти годы и так, что я пыталась оставить Хейлшем позади, говорила себе, что не надо все время оглядываться. Но потом всякий раз наступал момент, когда я переставала сопротивляться. К этому имеет отношение один донор, который был у меня на третьем году работы в качестве помощницы. Точнее, его реакция, когда он узнал от меня, что я из Хейлшема. Он только что перенес третью выемку — перенес тяжело и, должно быть, знал, что не вытянет. Он едва дышал, но посмотрел на меня и сказал: «Хейлшем. Там, наверно, было замечательно». На следующее утро, когда я разговаривала с ним, чтобы его отвлечь, и спросила, где вырос он сам, он назвал какое-то место в Дорсете и его лицо, покрытое пятнами, сложилось в какую-то совсем новую гримасу. Я поняла, как ему не хочется таких напоминаний. Вместо этого он хотел слышать о Хейлшеме.

    Так что я дней пять или шесть рассказывала ему все, о чем ему хотелось узнать, и у него на лице, хоть он и лежал весь скрюченный, проступала кроткая улыбка. Он расспрашивал обо всем — о большом и малом. Об опекунах, о личных сундучках для коллекций у каждого из нас под кроватью, о футболе, о раундерз, [1] о тропинке, которая шла в обход главного корпуса и всех укромных мест, о пруде для домашних уток, о питании, о виде на поля туманным утром из окон комнаты творчества. Иногда он заставлял меня повторять снова и снова: об услышанном вчера спрашивал так, словно я ни разу еще про это не рассказывала. «А павильон [2] у вас был?.. А кто был твой любимый опекун?» Вначале я объясняла это медикаментами, но потом поняла, что голова у него достаточно ясная. Он хотел не просто слушать про Хейлшем, но вспоминать его, точно свое собственное детство. Он знал, что близок к завершению, вот и требовал от меня, чтобы я все ему описывала, — хотел днем усвоить как следует, чтобы бессонной ночью среди всех этих изнурительных мук, когда обезболивающие не помогают, у него стиралась граница между моими и его воспоминаниями. Тогда-то я и поняла, по-настоящему поняла, как нам повезло — Томми, Рут, мне и всем остальным, кто с нами был.

    То, что я встречаю на пути в своих разъездах, и теперь иногда напоминает мне Хейлшем. Скажем, поле, над которым стоит туман. Или, съезжая с холма, вижу вдалеке угол большого здания. Или даже просто взгляд падает на тополиную рощицу на взгорье — и думаю: «Неужели здесь? Нашла! Ведь правда же — Хейлшем!» Потом соображаю — нет, ошибка, невозможно — и еду дальше, мысли переходят на другое. Павильоны — вот что чаще всего привлекает внимание, я повсюду их замечаю. У дальней стороны спортивного поля — маленькое белое типовое строение, окошки в ряд необычно высоко, почти под самой крышей. Я думаю, таких очень много настроили в пятидесятые и шестидесятые — тогда же, вероятно, появился и наш. Когда попадается такой павильон, я смотрю на него и смотрю, пока можно, и однажды, наверно, дело кончится автокатастрофой — но все равно смотрю. Недавно дорога шла по пустой местности в Вустершире, и у крикетного поля стоял павильон, который был так похож на наш, что я развернулась и проехала немного назад, чтобы посмотреть еще раз.

    Мы любили наш павильон — может быть, потому, что он напоминал нам милые маленькие семейные коттеджи на картинках в детских книжках. Помню, в младших классах мы упрашивали опекунов провести очередной урок не там, где обычно, а в павильоне. А ко второму старшему — нам тогда было двенадцать, шел тринадцатый — павильон стал местом, где можно было уединиться с лучшими друзьями, когда хотелось побыть подальше от остальных.

    В павильоне спокойно помещались две компании и не мешали друг другу, а летом на веранде могла расположиться и третья. Но в идеале тебе с друзьями или подружками хотелось занять весь павильон, и часто из-за этого начинались разные маневры и споры. Опекуны то и дело напоминали нам, что решать эти вопросы надо цивилизованно, но на практике, чтобы твоя компания получила павильон на перемену или на свободное время, в ее составе должны были быть сильные личности. Я сама была не робкого десятка, но думаю, что мы так часто занимали павильон благодаря Рут.

    Never Let Me Go, Казуо Исигуро, электронная книга, epub / pdf / prc / mobi / azw3 загрузить

    Никогда не отпускай меня, Кадзуо Исигуро

    Never Let Me Go, Казуо Исигуро, электронная книга в формате epub / pdf / prc / mobi / azw3 скачать бесплатно

    Never Let Me Go — это фантастический роман-антиутопия 2005 года британского писателя японского происхождения Кадзуо Исигуро. Он был включен в шорт-лист Букеровской премии 2005 года (награда, которую Исигуро ранее выигрывал в 1989 году за «Остатки дня»), а также премии Артура К.Кларка и Национальной премии круга книжных критиков 2005 года. Журнал Time назвал его лучшим романом 2005 года и включил роман в список TIME 100 лучших англоязычных романов с 1923 по 2005 год. Он также получил премию ALA Alex Award в 2006 году. В 2010 году вышла экранизация режиссера Марка Романека; японская телевизионная драма, вышедшая в эфир в 2016 году.

    Never Let Me Go От получившего Букеровскую премию автора книги «Остатки дня» выходит новый разрушительный роман о невиновности, знаниях и потерях.В детстве Кэти, Рут и Томми учились в Хейлшеме, эксклюзивной школе-интернате, уединенной в английской сельской местности. Это было место непостоянных клик и таинственных правил, где учителя постоянно напоминали своим подопечным о том, насколько они особенные.

    Теперь, годы спустя, Кэти — молодая женщина. Рут и Томми вернулись в ее жизнь. И впервые она начинает оглядываться на их общее прошлое и понимать, что именно делает их особенными и как этот дар повлияет на их остаток времени вместе.Захватывающий, трогательный, красиво атмосферный, Never Let Me Go — еще одна классика автора «Остатков дня».

    Amazon.com Обзор

    Все дети должны верить в то, что они особенные. Но ученики Хейлшема, элитной школы в английской сельской местности, настолько особенные, что посетители избегают их, и только по слухам и случайным мимолетным замечаниям учителя они обнаруживают свое нетрадиционное происхождение и странную судьбу. Шестой роман Кадзуо Исигуро, Never Let Me Go , является шедевром косвенного обращения.Подобно студентам Хейлшема, читателям «рассказывают, но не говорят» о том, что происходит, и им следует разрешить открывать секреты Хейлшема и правду об этих детях самостоятельно.

    Уравновешивает причудливость этих откровений спокойный, размеренный голос рассказчика Кэти Х., 31-летней выпускницы Хейлшема, которая в конце 1990-х сознательно заканчивает один этап своей жизни и начинает другой. Она находится в задумчивом настроении и рассказывает не только о своих детских воспоминаниях, но и о своих поисках во взрослом возрасте, чтобы узнать больше о Хейлшеме и идеалистических женщинах, которые руководили им.Несмотря на то, что зачастую остроумный рассказ Кэти притупляет более острые эмоциональные эффекты, которые вы могли бы ожидать от романа, посвященного болезням, самопожертвованию и суровому ограничению личных свобод. Как и в самой известной работе Исигуро «Остатки дня», только после закрытия книги вы осознаете всю величину того, что терпят его персонажи. –Реджина Марлер –Этот текст относится к изданию в твердом переплете.

    Из журнала школьной библиотеки

    Взрослый / Средняя школа — Элегантность прозы Исигуро и безупречный голос его рассказчика убедительно вводят читателей в запоминающийся мир Хейлшема, британской школы-интерната для особых учеников.Воспоминания рассказываются с точки зрения Кэти Х., которой сейчас 31 год, чьи воспоминания о залитых солнцем холмах, охранниках, общежитиях и спортивных павильонах этого защищенного поместья пронизаны скрытыми течениями приглушенного напряжения и дурных предчувствий, которые предвещают более темную реальность. Став взрослой, Кэти снова вступает в потерянные дружеские отношения с одноклассниками Рут и Томми, исследуя детали их совместной юности и с растущим осознанием возвращаясь к разгадкам и анекдотическим свидетельствам, очевидным для них даже в юности, что они отличались от всех, кто был за пределами.[…] Исигуро с изысканной чувствительностью передает эмоциональную структуру отношений втроем, их узы личной преданности, которые преодолевают разрывы доверия, ощутимые границы надежды и человеческую способность прощать. Особенно рекомендуется для литературных достоинств и в качестве исключительной платформы для обсуждения спорного topic.-Линн Nutwell, Fairfax City областной библиотеки, VA

    Copyright © Reed Business Information, подразделение Reed Elsevier Inc. Все права защищены.–Этот текст относится к изданию в твердом переплете.

    Отзыв Дебби Ли Вессельманн — ТОП 100 РЕЦЕНЗЕНТОВ ГОЛОС

    Действие тихого и тревожного романа Кадзуо Исигуро, действие которого происходит в 1990-х годах, ставит перед нами задачу поставить под сомнение этику науки, хотя автор никогда не поднимает эту тему напрямую. Рассказчик «Never Let Me Go» — Кэти Х., женщина, которая представилась как «сиделка» всего за несколько месяцев до того, как стать «донором», как будто мы должны знать, что означают эти термины. Эта близость к завершению одного этапа своей жизни и переходу к другому заставляет ее вспоминать о Хейлшеме, школе в английской сельской местности, где она выросла со своими двумя ближайшими друзьями, Томми Д.и Рут. Эти трое образуют маловероятное трио: Рут упряма и обладает богатым воображением; У Томми неконтролируемый характер; Кэти уравновешена и внимательна к тонкостям человеческого поведения. Именно это последнее качество, принадлежащее Кэти Х., задает тон романа. Все точно рассказано ровным, прозаичным голосом, который никогда не подвергает сомнению странную терминологию и разговоры, которые предупреждают читателя о чем-то более серьезном, скрывающемся под тем, что на первый взгляд кажется обычной историей о трех друзьях детства.По мере взросления они начинают сталкиваться с моментами более важными, чем мелкие разногласия в детстве.

    Богато текстурированное описание отношений между этими тремя Исигуро дает все детали, не затрагивая более серьезных проблем. Как говорит нам Кэти, опекуны в Хейлшеме и рассказывают, и не говорят студентам правду о Хейлшеме и их жизни — именно то, что Исигуро делает с читателем. Истина распределяется постепенно, на протяжении всего романа, требуя от читателя понимания того, что подразумевается, а также того, что говорится.Пугающая сторона всего этого в том, что персонажи никогда не ставят под сомнение ход своей жизни. Никто не бежит и не задается вопросом, почему именно они приносят максимальную жертву. Один из самых болезненных моментов подходит к концу, когда Кэти говорит: «Почему у нас не должно быть душ?» К этому моменту читателю стало очевидно, что Кэти, Томми и Рут — люди во всех смыслах этого слова, с талантами, интеллектом, слабостями и сложными эмоциями, и все же «нормальные люди» считают их и уродов, и одноразовых. .«Для читателя эти персонажи совсем не расходные материалы.

    Литературный стиль Исигуро в исследовании мелких моментов может разочаровать читателей, ожидающих сильного сюжета. Хотя замысел может принадлежать научной фантастике, этот роман больше посвящен характеристике и теме. Если вам нравятся писатели в традициях Иэна МакЭвана, Мэрилин Робинсон, Чанг-Рэ Ли и Маргарет Этвуд (чья «Рассказ служанки» создает другую антиутопию), вы сразу же попадете в этот альтернативный мир, где прошлое также является будущим. .

    Об авторе

    Казуо Исигуро — автор шести романов, в том числе международных бестселлеров «Остатки дня» (обладатель Букеровской премии) и «Никогда не отпускай». Он получил OBE за заслуги перед литературой и Кавалером ордена искусств и литературы. Он живет в Лондоне с женой и дочерью.

    Подпишитесь на нашу ленту, чтобы получать электронную книгу каждый день!

    Never Let Me Go

    Оценить этот пост
    Входящие поисковые запросы:

    Связанные

    Как загрузить электронные книги: нажмите «Загрузить», подождите 5 секунд и нажмите «Пропустить это объявление», чтобы загрузить электронную книгу

    Книги Кадзуо Исигуро (автора Never Let Me Go)

    Показаны 30 различных работ.

    Никогда не отпускай меня
    пользователя
    3,82 средняя оценка — 474196 оценок — опубликовано 2005 г. — 232 издания
    • Хочу почитать
    • В настоящее время читаю
    • Читать

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Остаток дня
    пользователя
    4,12 средняя оценка — 201 134 оценок — опубликовано 1989 г. — 259 изданий

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Погребенный гигант
    пользователя
    3,52 средняя оценка — 73 641 оценка — опубликовано 2015 г. — 122 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Когда мы были сиротами
    пользователя
    3,50 средний рейтинг — 27,550 оценок — опубликовано 2000 г. — 105 изданий

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Художник парящего мира
    пользователя
    3,76 средний рейтинг — 23018 оценок — опубликовано 1986 г. — 26 изданий

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Бледный вид на холмы
    пользователя
    3,75 средний рейтинг — 19 695 оценок — опубликовано 1982 г. — 100 изданий

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Ноктюрны: Пять историй о музыке и сумерках
    пользователя
    3,47 средняя оценка — 18 391 оценка — опубликовано 2009 г. — 103 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Неутешительный
    пользователя
    3,55 средний рейтинг — 10,559 оценок — опубликовано 1995 г. — 87 изданий

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Приходи дождь или приходи сиять
    пользователя
    3,68 средний рейтинг — 960 оценок — опубликовано 2019 г. — 3 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Мой вечер двадцатого века и другие небольшие открытия: Нобелевская лекция
    пользователя
    4,18 средняя оценка — 797 оценок — опубликовано 2017 г. — 18 изданий

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    لاتاری ، چخوف و داستانهای دیگر
    пользователя
    3,78 средняя оценка — 542 оценки — опубликовано 2007 г. — 3 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Деревня после наступления темноты
    пользователя
    3,73 средняя оценка — 505 оценок — опубликовано 2001 г. — 2 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Семейный ужин
    пользователя
    3,73 средняя оценка — 488 оценок — опубликовано 1983 г. — 4 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Книга современных британских рассказов о пингвинах
    пользователя
    3,56 средний рейтинг — 401 оценка — опубликовано 1987 г. — 4 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Художник плавучего мира и остатков дня
    пользователя

    3,93 средняя оценка — 204 оценки — опубликовано 2000 г.

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Певец
    пользователя

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Странная, а иногда и грустная
    пользователя
    3.74 средняя оценка — 31 оценка — опубликовано 1981 г. — 2 издания

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Вступление седьмое: рассказы новых писателей
    пользователя

    3.71 средняя оценка — 28 оценок — опубликовано 1981 г.

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    В ожидании J
    пользователя
    3,52 средняя оценка — 29 оценок — опубликовано 1981 г. — 2 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Отравление
    пользователя
    3,40 средняя оценка — 25 оценок — опубликовано 1982 г. — 2 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Триби: Казуо Исигуро
    пользователя

    4,25 средняя оценка — 16 оценок — опубликовано 2003 г.

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    ند داستان وتاه همراه با تحلیل
    пользователя

    3,61 средняя оценка — 18 оценок

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    بقايا النهار: الرواية الفائزة بجائزة البوكر البريطانية
    пользователя

    4.27 средняя оценка — 15 оценок

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    L’été, après la guerre
    пользователя
    3,86 средняя оценка — 14 оценок — опубликовано 1983 г. — 2 издания

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Клара и Солнце
    пользователя
    4,45 средняя оценка — 11 оценок — ожидаемая публикация 2021 г. — 13 выпусков

    Книга оценок ошибок.Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Октябрь 1948 г.
    пользователя

    4,33 средняя оценка — 6 оценок — опубликовано 1985 г.

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Os vestígios do dia: Seguido de «Depois do anoitecer»
    пользователя

    это было потрясающе средняя оценка 5,00 — 4 оценки

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Ранние японские рассказы
    пользователя

    4.25 средняя оценка — 4 оценки — опубликовано 2000 г.

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Never Let Me Go: Учебник. Camden Town Oberstufe — Zusatzmaterial zu der Ausgabe 2018 für Niedersachsen
    пользователя

    очень понравилось 4.00 средняя оценка — 2 оценки

    Книга оценок ошибок. Обновите и попробуйте еще раз.

    Оценить книгу

    Очистить рейтинг

    Текстовое руководство примечаний ATAR: Никогда не отпускай меня
    пользователя

    Кадзуо Исигуро (автор Never Let Me Go)

    Сэр Кадзуо Исигуро (カ ズ オ ・ イ シ グ ロ или 石 黒 一 雄), OBE, FRSA, FRSL, британский писатель японского происхождения и лауреат Нобелевской премии по литературе (2017).Его семья переехала в Англию в 1960 году. Исигуро получил степень бакалавра в Кентском университете в 1978 году и степень магистра по курсу творческого письма Университета Восточной Англии в 1980 году. Он стал гражданином Великобритании в 1982 году. Сейчас он живет в Лондоне.

    Его первый роман, Бледный вид на холмы , получил в 1982 году премию памяти Уинифреда Холтби. Его второй роман, Художник плавающего мира , получил премию Уитбреда 1986 года. Исигуро получил Букеровскую премию 1989 года за свой третий роман Остатки дня .Его четвертый роман, Неутешительный , получил премию Челтнема в 1995 году. Его последний роман — The Buried Gia

    Sir Kazuo Ishiguro (カ ズ オ ・ イ シ グ ロ или 石 黒 一 雄), OBE, FRSA, FRSL — британский писатель японского происхождения и лауреат Нобелевской премии по литературе (2017). Его семья переехала в Англию в 1960 году. Ишигуро получил степень бакалавра в Кентском университете в 1978 году и степень магистра на курсе творческого письма Университета Восточной Англии в 1980 году. Он стал гражданином Великобритании в 1982 году.Сейчас он живет в Лондоне.

    Его первый роман, Бледный вид на холмы , получил в 1982 году премию памяти Уинифреда Холтби. Его второй роман, Художник плавающего мира , получил премию Уитбреда 1986 года. Исигуро получил Букеровскую премию 1989 года за свой третий роман Остатки дня . Его четвертый роман, Неутешительный , получил премию Челтнема в 1995 году. Его последний роман — The Buried Giant , бестселлер New York Times. Он был удостоен Нобелевской премии по литературе 2017 года.

    Его романы Художник плавающего мира (1986), Когда мы были сиротами (2000) и Никогда не отпускай меня (2005) вошли в шорт-лист Букеровской премии Мана.

    В 2008 году газета The Times поставила Ишигуро на 32-е место в своем списке «50 величайших британских писателей с 1945 года». В 2017 году Шведская академия присудила ему Нобелевскую премию по литературе, охарактеризовав его в своей цитате как писателя, «который в романах большой эмоциональной силы открыл бездну под нашим иллюзорным чувством связи с миром».

    Никогда не отпускай меня, Кадзуо Исигуро

    Жаль, что людям говорят, что это научно-фантастическая книга, прежде чем они ее прочитают. Я считаю, что наименее интересным в нем является то, что это научная фантастика. Я имею в виду это почти так же, как наименее интересная вещь, которую можно сказать о 1984 , — это то, что это научная фантастика. Как литературный материал, он мне понравился гораздо больше, чем Oryx и Crake Маргарет Этвуд и даже больше, чем Brave New World Хаксли.

    Темы, которые делают эту книгу наиболее интересной, связаны с социальным отчуждением.

    Жалко, что людям говорят, что это научно-фантастическая книга, прежде чем они ее прочитают. Я считаю, что наименее интересным в нем является то, что это научная фантастика. Я имею в виду это почти так же, как наименее интересная вещь, которую можно сказать о 1984 , — это то, что это научная фантастика. Как литературный материал, он мне понравился гораздо больше, чем Oryx и Crake Маргарет Этвуд и даже больше, чем Brave New World Хаксли.

    Темы, которые делают эту книгу наиболее интересной, связаны с социальным отчуждением групп людей на основе унаследованных генетических характеристик. Фактически, эта книга является блестящей критикой расизма. Те, кто находится в расовом отчуждении, генетически идентичны (фактически, они клоны) тем, кто их атакует.

    Платон считал, что «знающие» должны лгать тем, «кто не знает», чтобы защитить их от слишком ужасных истин о жизни. Я всегда ненавидел этот аспект Платона, всегда считая его гротескным и пугающим по своему содержанию.Эти последствия проявляются здесь во всем их тревожном ужасе.

    В этой книге много говорится о природе «болезни» и о том, как пораженные ею используют шрамы от этой болезни как знаки своей истинной принадлежности к группе. Так что те, кто «менее продвинулся» в разрушительном воздействии болезни, на самом деле не знают или действительно не принадлежат к группе. Будучи портретом жертв, которые становятся жертвами, он много говорит о нас как людях — вдумчивые читатели могут найти в нем слишком много.Я пишу это во Всемирный день борьбы со СПИДом.

    Исигуро пишет самые кошмарные романы, которые я когда-либо читал. В других, таких как Неутешительные или Когда мы были сиротами кошмарное ощущение возникает из-за сказочной странности взаимосвязи событий в истории. Эти книги читают почти так же, как просыпаются от тревожного сна, с чувствами дезориентации и беспокойства. Несмотря на то, что это самая буквальная его « книга-кошмар », которую я читал — мир, который он создает, буквально кошмар, и только усугубляется тем, что действие происходит в недавнем прошлом, — этой книге совершенно не хватает этого странного сказочного качества. так характерно для этих других романов.В этом смысле он казался меньшим кошмаром, чем другие. Если вы боролись с этим, вы не будете бороться с этим таким же образом.

    У него также есть захватывающие и довольно болезненные вещи, которые он может сказать о природе любви и о том, как у любви есть свое время, время, которое может быть потеряно или упущено. Как человек, который любил, терял и скучал, я нашел это особенно трудным. Взаимосвязь между сексом, любовью и болезнью — это, возможно, то, что люди могут найти слишком много — не потому, что это делается слишком явно, а потому, что я действительно считаю, что нам нравится думать, что секс как проявление любви имеет целительные и искупительные силы.Книга, которая ставит под сомнение это, ставит под сомнение то, что мы очень дорожим, и некоторые читатели могут найти это слишком много, чтобы спросить.

    Это тоже книга о предательстве. Предательства, которые мы совершаем против тех, кого любим больше всего, но которые едва ли можем понять или объяснить после того, как совершили их, — они постоянны на протяжении всей книги. Он писатель, слишком осведомленный о человеческих условиях. Сцена, которая дает название книге, является прекрасным примером того, что нас почти не могут понять другие, и все же наше бесконечное желание именно такого понимания.

    В этой книге нет ничего легкого, хотя она написана самой простой прозой. В нем есть искреннее чувство, которое клеймит душу.

    Мне очень понравилась эта книга, я много думал о ней с тех пор, как закончил читать и буду думать о ней больше. Я хотел бы сказать гораздо больше, но здесь нет места. Да будем мы все хорошими воспитателями, прежде чем мы закончим.

    Сочувствие в «Never Let Me Go» Кадзуо Исигуро

    Содержание

    1.Введение: роль клонов в «Never Let Me Go»

    2. Использование сочувствия в «Never Let Me Go»

    3. Значение образования Хейлшем

    4. Заключение: чтение с сочувствием

    Библиография

    1. Введение: роль клонов в «Never Let Me Go»

    Действие романа-антиутопии «Never Let Me Go» японского писателя Кадзуо Исигуро разворачивается в противоположной Англии в конце двадцатого века. Роман был впервые опубликован в 2005 году и впоследствии вошел в шорт-лист нескольких премий критиков и книжных премий.В 2010 году состоялась премьера экранизации режиссера Марка Романека.

    В антиутопии Кадзуо Исигуро «Never Let Me Go» человеческие клоны выращиваются в школах-интернатах, отделенных от британского общества, с целью обеспечить готовый запас человеческих органов для донорства. Прежде чем клоны должны начать жертвовать свои органы, они выступают в качестве «сиделок», ухаживая за клонами, которые уже должны были стать «донорами» в специальных реабилитационных центрах. В конце концов, каждый клон в «Never Let Me Go» «завершается», что является эвфемистическим термином, обозначающим смерть, вызванную пожертвованием нескольких органов.Тем не менее, мир, изображенный в «Never Let Me Go», сильно напоминает нашу нынешнюю среду, поскольку не следует замечать никаких технических достижений или изменений в обществе, кроме существования клонов, запланированных для производства человеческих органов.

    Главный герой и рассказчик от первого лица романа — Кэти Х., клон, которой тридцать один год, и она размышляет о своей жизни. Она выпускница школы-интерната «Хейлшем», которая по сравнению с другими школами для клонов считается довольно изысканным учебным заведением.В ходе повествования читатель узнает историю ее жизни и ее близких друзей Томми и Рут. В конце концов, Томми и Рут умирают раньше, чем рассказчик, из-за пожертвований органов, которые они должны были сделать.

    Роман Кадзуо Исигуро «Никогда не отпускай меня» следует традициям других известных фантастических романов-антиутопий, таких как «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли (1932) или «1984» Джорджа Оруэлла (1949). Когда дело доходит до клонирования и генной инженерии, особенно чувствуется сильное напоминание известной антиутопии Хаксли «О дивный новый мир».Однако есть очевидные различия между ролью клонирования в «О дивном новом мире» и в «Never Let Me Go» Кадзуо Исигуро. В «О дивном новом мире» все люди искусственно «созданы» в лабораториях и генетически модифицированы в соответствии с потребностями общества. В антиутопии Хаксли есть так называемые «Альфа», «Бета», «Гамма», «Дельта» и «Эпсилон» типы людей, которые созданы генетически разными. В антиутопическом обществе Хаксли эпсилоны считаются низшей «кастой» и должны выполнять легкие, нетребовательные задачи, тогда как альфы считаются высшим классом, занимающим престижные позиции в обществе.Очевидно, что генная инженерия имеет решающее значение в «О дивном новом мире», поскольку это главный механизм, помимо обусловливания, который удерживает антиутопическое общество Хаксли от краха. Без генетического изменения, которое также включает снижение способности мозга людей из низших каст, антиутопический мир Олдоса Хаксли не смог бы нормально функционировать, поскольку не было бы людей, готовых выполнять простую работу Эпсилонов. Вдобавок люди из низших каст с полностью функциональным мозгом начнут сомневаться в системе и, возможно, начнут протестовать против нее.В антиутопии Джорджа Оруэлла «1984», с другой стороны, существует жесткое федеральное наблюдение, которое стабилизирует систему.

    В «Never Let Me Go» нет федерального надзора, генетических изменений или условий, которые можно было бы засвидетельствовать. Однако следует отметить, что клоны в романе Исигуро не могут воспроизводиться сами по себе, что показывает, что их тела должны были быть модифицированы определенным образом, но, тем не менее, ясно, что клоны в романе Кадзуо Исигуро «Never Let Me Go» — это полноценные люди, обладающие интеллектом, способные чувствовать, любить и творить искусство.

    Когда дело доходит до характеристики антиутопического мира в «Never Let Me Go» Кадзуо Исигуро с особым вниманием к жизни клонов в нем, Шамим Блэк говорит:

    «Во многих отношениях альтернативная реальность конца двадцатого века« Never Let Me Go »отражает мир, который антигуманистические модернисты признали бы. Жизни генетически модифицированных учеников кажутся в основном автоматическими и механизированными: они проходят этапы своей жизни с регулярностью учеников, переходящих из класса в класс, по-видимому, слепые к ужасам, которые омрачают их марш к страданиям и смерти.Любой протест против этой системы ценностей, сознательных или бессознательных, встречает насмешки со стороны их сверстников, которые делают столько же, сколько едва зарегистрированная система учителей и врачей, чтобы поддерживать свой статус машин, не способных противостоять собственной эксплуатации. Это видение представляет собой одну логическую крайность навязчивой идеи двадцатого века против определения человека »(788).

    В этом контексте возникает вопрос, почему клоны из антиутопии Исигуро никогда не начинают подвергать сомнению систему, которая эксплуатирует их физически и эмоционально и в конечном итоге приводит к их верной смерти.В онлайн-критике «Never Let Me Go» рецензент по имени «Стивен» выражает свое разочарование по поводу этого обстоятельства, когда пишет:

    «Никогда не бывает ощущения, что кто-либо из персонажей борется с чрезвычайно серьезными проблемами, которые делают жизнь стоящей; их пасут со сцены на стадию, как скот, они членораздельно мычем и жуют жвачку со смутным чувством недомогания, но на самом деле никогда не берут в руки свою жизнь. Их собственные надвигающиеся судьбы, кажется, не мобилизуют их на действия или вообще не концентрируют их умы »(Стивен Уэб).

    Очевидно, что в отличие от «Дивного нового мира» или «1984» не существует таких механизмов, как репрессивное наблюдение, генетическая манипуляция, обусловливание или использование силы, которые могли бы объяснить образ мышления клонов в «Never Let Me Go». Поэтому кажется довольно странным, что клоны Хейлшема не протестуют против бесчеловечной системы ценностей, с которой они сталкиваются, тем более что они образованы и могут свободно перемещаться по всей стране. Реальность в «Never Let Me Go» прямо противоположна: клоны, кажется, отождествляют себя с системой, которая их эксплуатирует, и любой протест против системы даже встречает критику и насмешки со стороны самих клонов (см.Черный 788). Это мышление абсолютного одобрения, например, проявляется, когда Рут, которая является одним из главных героев романа, должна сделать пожертвование. Незадолго до операции она сообщает:

    «Я был почти готов, когда стал донором. Это было правильно. В конце концов, это то, что мы должны делать, не так ли? » (Исигуро 227).

    Другой пример безоговорочного одобрения бесчеловечной системы самими клонами — это очевидная гордость рассказчика от первого лица, когда она описывает, что она хороший «воспитатель» в самом начале своего повествования (Исигуро 3f.). Очевидно, что клоны никогда не оспаривают свою судьбу. Напротив, они даже гордятся тем, что хорошо выполняют свое положение в обществе. Таким образом, помимо работы врачей и учителей, главное, что удерживает систему от сбоев, — это моральные ценности, которые разделяют клоны.

    Роман Кадзуо Исигуро начинается следующими словами:

    «Меня зовут Кэти. Мне тридцать один год, и я ухаживаю за ним более одиннадцати лет. Это звучит долго, я знаю, но на самом деле они хотят, чтобы я продержался еще восемь месяцев, до конца этого года »(3).

    Помимо гордости Кэти, когда она называет себя «сиделкой», в этих первых строках повествования заметен еще один аспект. В своем романе автор использует прием внутреннего адресата, заставляя рассказчика рассказывать свою историю предполагаемому слушателю от первого лица (см. Уайтхед 73). Из-за этого стилистического приема читатель начинает сомневаться в своем отношении к антиутопическому обществу Исигуро, задавая себе вопрос, рассказывает ли Кэти свою историю решительному слушателю в «своем мире» или она пытается общаться с миром «за его пределами». антиутопия », следовательно, обращаясь непосредственно к читателю.Однако, благодаря тому, что автор использует этот стиль письма, читатель чувствует, что к нему обращается напрямую рассказчик, и он лично связан с клонами и происходящим в «Never Let Me Go». Вдобавок читатель вынужден увидеть антиутопический мир с точки зрения Кэти, прямо столкнувшись с ее чувствами и печалями, тем самым сталкиваясь с мышлением типичного клона из «Never Let Me Go» (ср. Уайтхед 70). Эта «личная связь» с Кэти, ее друзьями и их судьбой вызывает у читателя сочувствие клонам.

    Цель этого эссе — исследовать роль эмпатии в произведении Кадзуо Исигуро «Never Let Me Go» с особым вниманием к «обучению» эмпатии в школе-интернате Хейлшема. Как уже говорилось, для функционирования антиутопического общества Кадзуо Исигуро важно, чтобы у клонов развивалась эмпатия, поскольку они предназначены не только для поставки органов для донорства, но и для успокоения других клонов в реабилитационных центрах, прежде чем они сами станут донорами. Тем не менее, клоны из романа Исигуро никогда не откажутся от своей жестокой судьбы.Напротив, они даже гордятся тем, что выполняют свою функцию в обществе. Как уже было сказано, основными факторами, которые удерживают антиутопическую систему от краха, являются, помимо едва заметной системы врачей и учителей, которые управляют эксплуатацией клонов, образ мышления и работу самих клонов. Это обстоятельство кажется странным, по крайней мере, на первый взгляд. Как правило, клоны в «Never Let Me Go» с одной стороны подчеркнуты, любящие и заботливые, но с другой стороны, они неспособны осознать бесчеловечность и несправедливость извращенной системы, которую в значительной степени они поддерживают самостоятельно. Работа.В этом эссе будет исследована роль образовательной системы в «Never Let Me Go», чтобы охарактеризовать формы обучения, воспитания и воспитания, которые приводят к типичным характеристикам клонов.

    Прежде чем приступить к рассмотрению важности образовательной системы для сохранения общественного порядка в мире антиутопии, во вводной части будут обсуждены общие функции и способы сочувствия в художественной литературе. В заключительной части будет доказано, что Казуо Исигуро использует стиль повествования, который убеждает читателя «сопереживать» с главными героями.Поступая так, читатель будет судить общество антиутопического мира как жестокое и нежелательное.

    2. Использование сочувствия в «Never Let Me Go»

    Очевидно, что Кадзуо Исигуро использует стиль повествования, который убеждает читателя сопереживать главным героям Кэти, Рут и Томми. В следующей части будет обсуждаться использование эмпатии в «Never Let Me Go» и художественной литературе в целом, а также ее влияние на читателя.

    Во-первых, необходимо отметить терминологические разногласия, когда дело доходит до определения выражений сочувствия или эмфатического письма.Существуют многочисленные описания и определения терминов на протяжении всех периодов времени, относящиеся к различным областям применения. В этом отношении Ноэль Кэрролл заявляет:

    «Для некоторых объект сочувствия — это человек; для других — ситуация. Иногда кажется, что сочувствие относится только к простому пониманию точки зрения другого человека, что, конечно, возможно без каких-либо ощущений. Согласно другим авторитетным источникам, чувства необходимы, хотя чувства разнятся. Итак, некоторые считают эмпатию сугубо когнитивной, некоторые рассматривают ее как по существу аффективную, а, кроме того, другие думают, что она представляет собой смесь когнитивных и аффективных элементов »(163).

    В следующем анализе «Never Let Me Go» будет использоваться термин эмпатия для описания процесса «чувства с» или «чувства к» другому человеку. Очевидно, что чувства необходимы для этого процесса. Предполагается, что сочувствие имеет когнитивное и аффективное измерение. Однако способ, которым эмпатия обрабатывается в человеке, не является существенным для анализа, поскольку будет рассматриваться только практическая реализация эмпатии при чтении и письме.

    Для концепции эмпатии очень важно то, что она подразумевает самочувствие эмоций другого человека.Следовательно, сочувствие — это не только «чувство с кем-то», его скорее можно описать как спонтанное разделение эмоций — буквально ощущать боль, радость, ненависть или печаль другого человека — даже просто читая об этом (ср. Кин 4). В этом контексте необходимо отличать сочувствие от сочувствия. Подходящее определение для этих двух терминов, также подчеркивающее их различие, дано Сюзанной Кин:

    «Сочувствие, косвенное, спонтанное разделение аффекта, можно спровоцировать, наблюдая за эмоциональным состоянием другого человека, слыша о его состоянии или даже читая.Это не обязательно должна быть сознательная реакция: новорожденные, которые плачут на звук криков других младенцев, почти наверняка не осознают своего примитивного сочувствия. […] В эмпатии, иногда описываемой как отдельная эмоция, мы чувствуем то, что мы считаем эмоциями других. Это явление отличается как в психологии, так и в философии […] от сочувствия, при котором возникают чувства к другому »(4).

    Практически это означает, что сочувствие — это, например, самочувствие боли другого человека, тогда как сочувствие в этом случае будет выражаться в чувстве жалости к боли этого другого человека, следовательно, в наличии поддерживающей эмоции в отношении чувств другого человека, но сам не испытывающий чувств (ср.Кин 5). Ноэль Кэрролл описывает требования к вымышленному персонажу, к которому возможно сочувствие, следующим образом:

    «Чтобы почувствовать сочувствие к вымышленному персонажу, мы должны найти персонаж, достойный наших эмоций. Должна быть какая-то причина, обосновывающая наши пожелания, чтобы они жили хорошо. Но как создатель популярных художественных произведений будет мотивировать широкую аудиторию с часто весьма разнообразными, а иногда даже противоречащими друг другу интересами реального мира, чтобы они поддерживали главных героев? В качестве эмпирического обобщения я предполагаю, что наиболее частым решением этой дизайнерской проблемы на сегодняшний день является использование других персонажей, призванных оправдать нашу озабоченность таким образом, чтобы мы воспринимали их, в широком смысле, морально хорошими »(174).

    Очевидно, что дизайн клонов из антиутопии Кадзуо Исигуро идеально подходит для этой модели «морально хороших» людей. Рассказчик Кэти Х. — человек, которого можно охарактеризовать как приятный, вежливый и внимательный. Кроме того, клоны из «Never Let Me Go» обычно обладают заботливым характером, который, например, прекрасно проявляется, когда они ухаживают за клонами, которые уже пожертвовали органы в реабилитационных центрах, и утешают их. Таким образом, читателю легко почувствовать симпатию к клонам в «Never Let Me Go», даже несмотря на то, что реальное окружение читателя и вымышленных персонажей Кадзуо Исигуро, очевидно, сильно различаются.

    Сочувствие

    , однако, можно понимать как необходимое условие сопереживания, поскольку необходимо почувствовать с другим человеком, чтобы затем, на следующем этапе, почувствовать в своего двойника (см. Коплан, Голди xv). Если читатель не способен испытывать симпатию к вымышленному персонажу, он также не сможет использовать сочувствие, поскольку, как выразился Ноэль Кэрролл, вымышленный персонаж не будет рассматриваться как «достойный наших эмоций», не будет считаться таковым. «Морально хороший» достаточно, чтобы сочувствовать читателю.Конечно, сначала необходимо понять поведение персонажа, его систему ценностей и образ мышления, чтобы затем понять его / ее чувства. Таким образом, сопереживание вымышленному персонажу романа — это шаг за пределы чувства сочувствия к нему / ней.

    По словам Ноэля Кэрролла, еще одним важным фактором способности сопереживать вымышленному персонажу является идентификация. Кэрролл утверждает, что для читателя крайне важно уметь поставить себя «на место персонажа» (165).То, что читатель ставит себя на место персонажа, является, в понимании Кэрролла, скорее проекцией читателя на вымышленного персонажа, чем разделением чувств вымышленного персонажа (см. Кэрролл 166). По словам Ноэля Кэрролла, читатель скорее проецирует на вымышленного персонажа свою личность и систему ценностей, чем перенимает его образ мышления. Таким образом, такого рода эмпатию можно назвать «эгоцентричной», поскольку чувства, возникающие у читателя, основаны на собственных взглядах и нормах читателя, а не на системе ценностей, на которой вымышленный персонаж романа может основывать свои эмоции. (ср.Коплан, Голди xxxiv). В этом случае чувства человека, которому сопереживают, и чувства сопереживающего не обязательно будут одинаковыми из-за различных систем ценностей, которые они используют в качестве основы своих эмоций.

    Следовательно, существует концепция эмпатии, основанной на других, в отличие от изложенной концепции эмпатии, основанной на себе (см. Коплан, Голди, xxxiv): сопереживание на основе других возникает, если читатель принимает образ мышления вымышленного персонажа, чтобы затем поделиться своим чувства.Эту форму сочувствия, безусловно, можно считать более «точной», потому что человек, которому сопереживает, и сопереживающий, по крайней мере теоретически, разделяют одни и те же эмоции. Однако очевидно, что при чтении читатель вряд ли сможет скопировать весь образ мышления вымышленного персонажа, включая все отношения, ценности и нормы, потому что для читателя было бы слишком сложно передать всю полноту. система ценностей другого человека к своей. Это связано с тем, что система ценностей другого человека является результатом его жизненного опыта, включая воспитание, социализацию и образование.Очевидно, что результат такого огромного количества различных переживаний нельзя «перенести» от одного человека к другому, просто прочитав о нем. Взгляды и мнения вымышленного персонажа также могут быть связаны с вымышленным миром, например, с антиутопическим обществом «Never Let Me Go», из-за чего читателю становится еще труднее поставить себя на место персонажа. Кроме того, от собственных способностей читателя зависит, насколько возможно сочувствие вымышленному персонажу романа.Очевидно, читателю с высокой эмоциональной компетентностью будет легче сделать вывод о том, что может чувствовать человек с незнакомым мышлением.

    […]

    Аудиокнига недоступна | Audible.com

    • Evvie Drake: более

    • Роман
    • От: Линда Холмс
    • Рассказал: Джулия Уилан, Линда Холмс
    • Продолжительность: 9 часов 6 минут
    • Несокращенный

    В сонном приморском городке в штате Мэн недавно овдовевшая Эвелет «Эвви» Дрейк редко покидает свой большой, мучительно пустой дом почти через год после гибели ее мужа в автокатастрофе.Все в городе, даже ее лучший друг Энди, думают, что горе держит ее внутри, а Эви не поправляет их. Тем временем в Нью-Йорке Дин Тенни, бывший питчер Высшей лиги и лучший друг детства Энди, борется с тем, что несчастные спортсмены, живущие в своих худших кошмарах, называют «ура»: он больше не может бросать прямо, и, что еще хуже, он не может понять почему.

    • 3 из 5 звезд
    • Что-то заставляло меня слушать….

    • От Каролина Девушка на 10-12-19
    .

    Post A Comment

    Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *