Читать онлайн электронную книгу Консуэло Consuelo — Глава 1 бесплатно и без регистрации!

— Да, да, сударыни, можете качать головой сколько вам угодно: самая благоразумная, самая лучшая среди вас — это… Но я не назову ее, так как она единственная во всем моем классе скромница и я боюсь, что, назвав ее имя, я заставлю ее тотчас же утратить эту редкую добродетель, которой я желаю и вам.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritu Sancto , — пропела Констанца с вызывающим видом.

— Amen , — пропели хором все остальные девочки.

— Скверный злюка, — сказала Клоринда, мило надув губки и слегка ударяя ручкой веера по костлявым, морщинистым пальцам учителя пения, словно уснувшим на немой клавиатуре органа.

— Это вы не по адресу! — произнес старый профессор с глубоко невозмутимым видом человека, который в течение сорока лет по шести часов в день подвергался дерзким и шаловливым выходкам нескольких поколений юных особ женского пола. — И все-таки, — добавил он, пряча очки в футляр, а табакерку в карман и не поднимая глаз на раздраженный и насмешливый улей, — эта разумная, эта кроткая, эта прилежная, эта внимательная, эта добрая девочка — не вы, синьора Клоринда, не вы, синьора Констанца, и не вы, синьора Джульетта, и, уж конечно, не Розина, и еще того менее Микела… — Значит, это я!

— Нет, я!

— Вовсе нет, я!

— Я!

— Я! — закричало разом с полсотни блондинок и брюнеток, кто приятным, кто резким голосом, словно стая крикливых чаек, устремившихся на злосчастную раковину, выброшенную на берег отхлынувшей волной.

Эта раковина, то есть маэстро (и я настаиваю, что никакая метафора не подошла бы в большей мере к его угловатым движениям, глазам с перламутровым отливом, скулам, испещренным красными прожилками, а в особенности — к тысяче седых, жестких и остроконечных завитков его профессорского парика), — маэстро, повторяю я, вынужденный трижды опускаться на скамейку, с которой он подымался, собираясь уйти, но, спокойный и бесстрастный, как раковина, убаюканная и окаменевшая в бурях, долго не поддавался просьбам сказать, какая именно из его учениц заслуживает похвал, на которые он — всегда такой скупой — только что так расщедрился. Наконец, точно с сожалением уступая просьбам, вызванным его же хитростью, он взял свою профессорскую трость, которою обыкновенно отбивал такт, и с ее помощью разделил это недисциплинированное стадо на две шеренги; затем, продвигаясь с важным видом между двойным рядом легкомысленных головок, остановился в глубине хоров, где помещался орган, против маленькой фигурки, сидевшей, скорчившись, на ступеньке.

Опершись локтями на колени, заткнув пальцами уши, чтобы не отвлекаться шумом, она разучивала вполголоса урок, чтобы никому не мешать, скрючившись и согнувшись, как обезьянка; а он, торжественный и ликующий, стоял, выпрямившись и вытянув руки, словно Парис, присуждающий яблоко, но не самой красивой, а самой разумной.

— Консуэло? Испанка? — закричали в один голос юные хористки в величайшем изумлении. Затем раздался общий гомерический хохот, вызвавший краску негодования и гнева на величавом челе профессора.

Маленькая Консуэло, заткнув уши, ничего не слышала из того, что говорилось, глаза ее рассеянно блуждали, ни на чем не останавливаясь; она была так погружена в работу, что в течение нескольких минут не обращала ни малейшего внимания на весь этот шум. Заметив наконец, что она является предметом всеобщего внимания, девочка отняла руки от ушей, опустила их на колени и уронила на пол тетрадь; сначала, словно окаменев от изумления, не сконфуженная, а скорее несколько испуганная, она продолжала сидеть, но потом встала, чтобы посмотреть, нет ли позади нее какого-нибудь диковинного предмета или смешной фигуры, вызвавших такую шумную веселость.

— Консуэло, — сказал профессор, взяв ее за руку без дальнейших объяснений, — иди сюда, моя хорошая, и спой мне «Salve, Regina» Перголезе, которое ты разучиваешь две недели, а Клоринда зубрит целый год. Консуэло, ничего не отвечая, не выказывая ни страха, ни гордости, ни смущения, пошла вслед за профессором, который снова уселся за орган и с торжествующим видом дал тон своей юной ученице. Консуэло запела просто, непринужденно, и под высокими церковными сводами зазвучал такой прекрасный голос, какой никогда еще здесь не звучал. Она спела «Salve, Regina», причем память ей ни разу не изменила, она не взяла ни одной ноты, которая не прозвучала бы чисто и полно, не была бы вовремя оборвана или выдержана столько, сколько требовалось. Послушно и точно следуя наставлениям маэстро и выполняя в точности его разумные и ясные советы, она при всей своей детской неопытности и беззаботности достигла того, чего не могли бы дать и законченному певцу школа, навык и вдохновение: она спела безупречно.

— Хорошо, дочь моя, — сказал старый маэстро, всегда сдержанный в своих похвалах. — Ты разучила эту вещь добросовестно и спела ее с пониманием. К следующему разу ты повторишь кантату Скарлатти, уже пройденную нами.

— Si, signer professore . Теперь мне можно уйти?

— Да, дитя мое. Девицы, урок окончен!

Консуэло сложила в корзиночку свои тетради, карандаши и маленький веер из черной бумаги — неразлучную игрушку каждой испанки и венецианки, — которым она почти никогда не пользовалась, хотя всегда имела при себе; потом она скользнула за органные трубы, сбежала с легкостью мышки по таинственной лестнице, ведущей в церковь, на мгновение преклонила колени, проходя мимо главного алтаря, и при выходе столкнулась у кропильницы с красивым молодым синьором, который, улыбаясь, подал ей кропило. Окропив лоб и глядя незнакомцу прямо в лицо со смелостью девочки, еще не считающей и не чувствующей себя женщиной, она одновременно и перекрестилась и поблагодарила его, и это вышло так уморительно, что молодой человек расхохотался.

Рассмеялась и сама Консуэло, но вдруг, как будто вспомнив, что ее кто-то ждет, она пустилась бегом, в мгновение ока выскочила за дверь и сбежала по ступенькам на улицу.

Тем временем профессор снова спрятал очки в широкий карман жилета и обратился к притихнувшим ученицам.

— Стыдно вам, красавицы! — сказал он. — Эта девочка, самая младшая из вас, пришедшая в мой класс самой последней, только одна и может правильно пропеть соло, да и в хоре, какую бы какофонию вы ни разводили вокруг нее, я неукоснительно слышу ее голос, чистый и верный, как нота клавесина. И это потому, что у нее есть усердие, терпение и то, чего нет и не будет ни у кого из вас: у нее есть понимание.

— Не мог не выпалить своего любимого словечка, — крикнула Клоринда, лишь только маэстро ушел. — Во время урока он повторил его только тридцать девять раз и, наверно, заболел бы, если б не дошел до сорокового.

— Чему тут удивляться, если эта Консуэло делает успехи? — сказала Джульетта. — Она так бедна, что только и думает, как бы поскорее научиться чему-нибудь и начать зарабатывать на хлеб.

— Мне говорили, что ее мать цыганка, — добавила Микелина, — и что девочка пела на улицах и на дорогах, перед тем как попасть сюда. Нельзя отрицать, что у нее прекрасный голос, но у бедняжки нет и тени ума! Она долбит все наизусть, рабски следуя указаниям профессора, а все остальное довершают ее здоровые легкие.

— Пусть у нее будут самые лучшие легкие и самый замечательный ум в придачу, — сказала красавица Клоринда, — я отказалась бы от всех этих преимуществ, если б мне пришлось поменяться с ней наружностью.

— Вы потеряли бы не так уж много, — возразила Констанца, не особенно стремившаяся признавать красоту Клоринды.

— Она совсем нехороша собой, — добавила еще одна. — Желтая, как пасхальная свечка, а глаза большие, но совсем невыразительные. И вдобавок всегда так плохо одета! Нет, бесспорно: она дурнушка.

— Бедняжка! Какая она несчастная! Ни денег, ни красоты!

Так девушки закончили свой «панегирик» в честь Консуэло и, пожалев ее, утешили себя за то, что восхищались ею, когда она пела.

Читать онлайн электронную книгу Консуэло Consuelo — Глава 2 бесплатно и без регистрации!

Это происходило в Венеции около ста лет тому назад, в церкви Мендикаити, где знаменитый маэстро Порпора только что закончил первую репетицию своей музыки к большой вечерне, которою он должен был дирижировать в следующее воскресенье, в день Успения. Молодые хористки, которых он так сурово пробрал, были питомицами одной из тех школ, где девушек обучали на казенный счет, а потом давали пособие «для замужества или для поступления в монастырь», как сказал Жан-Жак Руссо, восхищавшийся их великолепными голосами около того же времени и в этой самой церкви. Ты хорошо помнишь, читатель, все эти подробности и прелестный эпизод, рассказанный им самим по этому поводу в восьмой книге его «Исповеди». Я не стану повторять здесь эти очаровательные страницы, после которых ты, конечно, не пожелал бы снова приняться за мои; я поступил бы точно так же на твоем месте, мой друг читатель. Надеюсь, однако, что в данную минуту у тебя нет под рукою «Исповеди», и продолжаю свое повествование.

Не все эти молодые девушки были одинаково бедны, и, несомненно, несмотря на всю зоркость администрации, в школу проскальзывали иногда и такие, которые не так уж нуждались, но использовали возможность получить за счет республики артистическое образование и недурно пристроиться. Поэтому-то иные из них и позволяли себе пренебрегать священными законами равенства, благодаря которым им удалось прокрасться на те самые скамьи, где сидели их сестры победнее. Не все также следовали суровым предначертаниям республики относительно их будущей судьбы. Нередко случалось, что какая-либо из них, воспользовавшись даровым воспитанием, отказывалась затем от пособия, стремясь к иной, более блестящей карьере. Видя, что подобные вещи неизбежны, администрация допускала иногда к обучению музыке детей бедных артистов, которым бродячая жизнь не позволяла оставаться надолго в Венеции. К числу таких относилась и маленькая Консуэло, родившаяся в Испании и попавшая оттуда в Италию через Санкт-Петербург, Константинополь, Мексику или Архангельск, а может быть, каким-нибудь другим, еще более прямым путем, доступным лишь для цыган.

Однако цыганкой она была только по профессии и по прозвищу, так как происхождения она была не цыганского, не индийского, и, во всяком случае, не еврейского. В ней текла хорошая испанская кровь, и происходила она, несомненно, из мавританского рода, так как отличалась смуглостью и была вся проникнута спокойствием, совершенно чуждым бродячим племенам. Я отнюдь не хочу сказать что-либо дурное по поводу этих племен. Если бы образ Консуэло был выдуман мною, то, весьма возможно, я заимствовал бы его у народа Израиля или из еще более древних времен, но она принадлежала к потомкам Измаила, все ее существо говорило об этом. Мне не довелось ее увидеть, ибо мне не исполнилось еще ста лет, но так утверждали, и я не могу это опровергнуть. У нее не было лихорадочной порывистости, перемежающейся с припадками апатичной томности, характерной для цыганки; не было у нее и вкрадчивого любопытства и назойливого попрошайничанья бедной еврейки. Она была спокойна, как воды лагун, и вместе с тем не менее подвижна» чем легкие гондолы, беспрестанно скользящие по их поверхности. Так как росла Консуэло быстро, а мать ее была чрезвычайно бедна, то она всегда носила платья, слишком короткие для своего возраста, что придавало этой четырнадцатилетней девочке, привыкшей ходить босиком, особую дикую грацию и делало ее походку такой непринужденной, что глядеть на нее было и приятно и жалко. Была ли у нее маленькая ножка — никто не мог сказать, до того плохо она была обута. Зато ее стан, затянутый в корсаж, слишком тесный и лопнувший по швам, был строен и гибок, словно пальма, но без округлости, без соблазнительности. Бедная девочка об этом и не думала, она привыкла к тому, что все белокурые, белые и полненькие дочери Адриатики вечно звали ее «обезьяной», «лимоном», «чернушкой». Ее лицо, совершенно круглое, бледное и незначительное, никого бы не поразило, если б короткие, густые, закинутые за уши волосы и в то же время серьезный вид человека, равнодушного ко всему внешнему миру, не придавали ей некоторой мало приятной оригинальности. Непривлекательные лица постепенно теряют способность нравиться. Человек, обладающий таким лицом, для всех безразличный, начинает относиться безразлично к своей особе и этим еще более отталкивает от себя взоры. Красивый следит за собой, прихорашивается, приглядывается к себе, точно постоянно смотрится в воображаемое зеркало. Некрасивый забывает о себе и становится небрежным. Но есть два вида некрасивости: одна, страдая от общего неодобрения, завидует и злобствует, — это и есть настоящая, истинная некрасивость; другая, наивная, беззаботная, мирится со своим положением и равнодушна к производимому ею впечатлению, — подобная некрасивость, не радуя взора, может привлекать сердца; такою именно и была некрасивость Консуэло. Люди великодушные, принимавшие в ней участие, на первых порах сожалели, что она некрасива, потом, как бы одумавшись, бесцеремонно гладили ее по голове, чего не сделали бы по отношению к красивой, и говорили: «Зато ты, кажется, славная девочка». Консуэло была довольна и этим, хотя отлично понимала, что такая фраза значит: «Больше у тебя ничего нет».

Между тем красивый молодой синьор, протянувший Консуэло кропило со святой водой, продолжал стоять у кропильницы, пока все ученицы одна за другой не прошли мимо него. Он разглядывал всех с большим вниманием, и когда самая красивая из них, Клоринда, приблизилась к нему, он решил подать ей святой воды и омочил пальцы, чтобы иметь удовольствие прикоснуться к ее пальчикам. Молодая девушка, покраснев от чувства удовлетворенного тщеславия, ушла, бросив ему стыдливо-смелый взгляд, отнюдь не выражавший ни гордости, ни целомудрия.

Как только ученицы скрылись за оградой монастыря, учтивый патриций вернулся на середину церкви и, приблизившись к профессору, медленно спускавшемуся с хоров, воскликнул:

— Клянусь Бахусом, дорогой маэстро, вы мне скажете, которая из ваших учениц только что пела «Salve, Regina»!

— А зачем вам это знать, граф Дзустиньяни? — спросил профессор, выходя вместе с ним из церкви.

— Для того, чтобы вас поздравить, — ответил молодой патриций.  — Я давно уже слежу не только за вашими вечерними церковными службами, но и за вашими занятиями с ученицами, — вы ведь знаете, какой я любитель церковной музыки. И уверяю вас, я впервые слышу Перголезе в таком совершенном исполнении, а что касается голоса, то это самый прекрасный, какой мне довелось слышать в моей жизни.

— Клянусь богом, это так, — проговорил профессор с самодовольной важностью, наслаждаясь в то же время большой понюшкой табаку.

— Скажите же мне имя неземного существа, которое привело меня в такой восторг, — настаивал граф. — Вы строги к себе, никогда не бываете довольны, но надо же признаться, что свою школу вы сделали одной из лучших в Италии: ваши хоры превосходны, и ваши солистки очень хороши. Однако музыка, которую вы даете исполнять своим ученицам, такая возвышенная, такая строгая, что редко кто из них может передать все ее красоты…

— Они не могут передать эти красоты так, чтоб их почувствовали другие, раз сами их не чувствуют, — с грустью промолвил профессор.  — В свежих, звучных, сильных голосах, слава богу, недостатка у нас нет, а вот что касается до музыкальных натур — увы, они так редки, так несовершенны…

— Ну, во всяком случае, одна у вас есть, и притом изумительно одаренная, — возразил граф. — Великолепный голос! Сколько чувства, какое умение! Да назовите же мне ее наконец!

— А ведь, правда, она доставила вам удовольствие? — спросил профессор, избегая ответа.

— Она растрогала меня, довела до слез… И при помощи таких простых средств, так натурально, что вначале я даже не мог понять, в чем дело. Но потом, о мой дорогой учитель, я вспомнил все то, что вы так часто повторяли, преподавая мне ваше божественное искусство, и впервые постиг, насколько вы были правы.

— А что же такое я вам говорил? — торжествующе спросил маэстро.

— Вы говорили мне, что великое, истинное и прекрасное в искусстве это простота, — ответил граф.

— Я упоминал вам также о блеске, изысканности и изощренности и говорил, что нередко приходится аплодировать этим качествам и восхищаться ими.

— Конечно; однако вы прибавляли, что эти второстепенные качества отделяет от истинной гениальности целая пропасть. Так вот, дорогой учитель, ваша певица — одна по ту сторону пропасти, а все остальные — по эту.

— Это правда и хорошо сказано, — потирая от удовольствия руки, заметил профессор.

— Ну, а ее имя? — настаивал граф.

— Чье имя? — лукаво переспросил профессор.

— Ах, боже мой! Да имя сирены, или, вернее, архангела, которого я только что слушал.

— А для чего вам это имя, граф? — строго возразил Порпора.

— Скажите, господин профессор, почему вы хотите сделать из него тайну?

— Я вам объясню, если вы предварительно откроете мне, почему вы так настойчиво добиваетесь узнать это имя.

— Разве не естественно непреодолимое желание узнать, увидеть и назвать то, чем восхищаешься?

— Так позвольте же мне уличить вас, любезный граф, — это не единственное ваше основание: вы большой любитель и знаток музыки, это я знаю, но к тому же вы еще и владелец театра Сан-Самуэле. Не столько ради выгоды, сколько ради славы вы привлекаете к себе лучшие таланты и лучшие голоса Италии. Вы прекрасно знаете, что мы хорошо учим, что у нас серьезно поставлено дело и что из нашей школы выходят большие артистки. Вы уже похитили у нас Кориллу, а так как не сегодня завтра у вас ее в свою очередь может переманить какой-нибудь другой театр, то вы и бродите вокруг нашей школы, чтобы высмотреть, не подготовили ли мы для вас новой Кориллы… Вот где истина, господин граф. Сознайтесь, что я сказал правду.

— Ну, а если бы и так, дорогой маэстро, — возразил граф улыбаясь, какое зло усматриваете вы в этом?

— А такое зло, господин граф, что вы развращаете, вы губите эти бедные создания.

— Однако что вы хотите этим сказать, свирепый профессор? С каких пор вы стали хранителем этих хрупких добродетелей?

— Я хочу сказать то, что есть в действительности, господин граф. Я не забочусь ни об их добродетели, ни о том, насколько прочна эта добродетель: я просто забочусь об их таланте, который вы извращаете и унижаете на подмостках своих театров, давая им исполнять пошлую музыку дурного вкуса. Разве это не ужас, не позор видеть, как та самая Корилла, которая уже начинала было по-настоящему понимать серьезное искусство, опустилась от духовного пения к светскому, от молитвы — к шутке, от алтаря — на подмостки, от великого — к смешному, от Аллегри и Палестрины — к Альбинони и цирюльнику Аполлини?

— Итак, в своей строгости вы отказываетесь открыть мне имя этой девушки, несмотря на то, что я не могу иметь никаких видов на нее, не зная еще, есть ли у нее качества, необходимые для сцены?

— Решительно отказываюсь.

— И вы думаете, что я его не открою?

— Увы! Задавшись этой целью, вы его откроете, но знайте, что я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы помешать вам похитить у нас эту певицу.

— Прекрасно, маэстро, только вы уже наполовину побеждены: ваше таинственное божество я видел, угадал, узнал…

— Вот как! Вы убеждены в этом? — недоверчиво и сдержанно промолвил профессор.

— Мои глаза и сердце открыли мне ее, в доказательство чего я сейчас набросаю ее портрет: она высокого роста — это, кажется, самая высокая из всех ваших учениц, — бела, как снег на вершине Фриуля, румяна, как небосклон на заре прекрасного дня. У нее золотистые волосы и лазоревые глаза и приятная полнота. На одном пальчике колечко с рубином, — прикоснувшись к моей руке, он обжег меня, точно искра волшебного огня.

— Браво! — насмешливо воскликнул Порпора. — В таком случае мне нечего от вас таить: имя этой красавицы — Клоринда. Идите к ней сейчас же с вашими соблазнительными предложениями, дайте ей золота, бриллиантов, тряпок! Она, конечно, охотно согласится поступить в вашу труппу и, вероятно, сможет заменить Кориллу, так как нынче публика ваших театров предпочитает красивые плечи красивым звукам и дерзкие взгляды возвышенному уму.

— Неужели я так ошибся, мой дорогой учитель, и Клоринда всего лишь заурядная красотка? — с некоторым смущением проговорил граф.

— А что, если моя сирена, мое божество, мой архангел, как вы ее называете, совсем нехороша собой? — лукаво спросил маэстро.

— Если она урод, умоляю вас, не показывайте ее мне: моя мечта была бы слишком жестоко разбита. Если она только некрасива, я мог бы еще обожать ее, но не стал бы приглашать в свой театр: на сцене талант без красоты часто является для женщины несчастьем, борьбой, пыткой. Однако что это вы там увидели, маэстро, и почему вы вдруг остановились?

— Мы как раз у пристани, где обычно стоят гондолы, но сейчас я не вижу ни одной. А вы, граф, куда смотрите?

— Поглядите вон на того юнца, что сидит подле довольно невзрачной девчушки, — не мой ли это питомец Андзолето, самый смышленый и самый красивый из наших юных плебеев? Обратите на него внимание, маэстро. Это так же интересно для вас, как и для меня. У этого мальчика лучший тенор в Венеции, страстная любовь к музыке и исключительные способности. Я давно уже хочу поговорить с вами и просить вас заняться с ним. Вот его я действительно прочу для своего театра и надеюсь, что через несколько лет буду вознагражден за свои заботы о нем. Эй, Дзото, поди сюда, мой мальчик, я представлю тебя знаменитому маэстро Порпоре.

Андзолето вытащил свои босые ноги из воды, где они беззаботно болтались в то время, как он просверливал толстой иглой хорошенькие раковины, которые в Венеции так поэтично называют fiori di mare . Вся его одежда состояла из очень поношенных штанов и довольно тонкой, но совершенно изодранной рубашки, сквозь которую проглядывали его белые, точеные, словно у юного Вакха, плечи. Он действительно отличался греческой красотой молодого фавна, а в лице его было столь часто встречающееся в языческой скульптуре сочетание мечтательной грусти и беззаботной иронии. Его курчавые и вместе с тем тонкие белокурые волосы, позолоченные солнцем, бесчисленными короткими крутыми локонами вились вокруг его алебастровой шеи. Все черты его лица были идеально правильны, но в пронзительных черных, как чернила, глазах проглядывало что-то слишком дерзкое, и это не понравилось профессору. Услышав голос Дзустиньяни, мальчик вскочил, бросил все ракушки на колени девочки, сидевшей с ним рядом, и в то время как она, не вставая с места, продолжала нанизывать их вперемежку с золотистым бисером, подошел к графу и, по местному обычаю, поцеловал ему руку.

— В самом деле красивый мальчик! — проговорил профессор, ласково потрепав его по щеке. — Но мне кажется, что он занимается уж слишком ребяческим для своих лет делом, ведь ему, наверно, лет восемнадцать?

— Скоро будет девятнадцать, sior profesor , — ответил Андзолето по-венециански. — А вожусь я с раковинами только потому, что хочу помочь маленькой Консуэло, которая делает из них ожерелья.

— Я и не подозревал, Консуэло, что ты любишь украшения, — проговорил Порпора, подходя с графом и Андзолето к своей ученице.

— О, это не для меня, господин профессор, — ответила Консуэло, приподнимаясь только наполовину, чтобы не уронить в воду раковины из передника, — это ожерелья для продажи, чтобы купить потом рису и кукурузы.

— Она бедна и таким путем добывает на пропитание своей матери, — пояснил Порпора. — Послушай, Консуэло, — сказал он девочке, — когда у вас с матерью нужда, обращайся ко мне, но я запрещаю тебе просить милостыню, поняла?

— О, вам незачем запрещать ей это, sior profesor, — с живостью возразил Андзолето. — Она сама никогда бы не стала просить милостыню, да и я не допустил бы этого.

— Но ведь у тебя самого ровно ничего нет! — сказал граф.

— Ничего, кроме ваших милостей, ваше сиятельство, но я делюсь с этой девочкой.

— Она твоя родственница?

— Нет, она чужестранка, это Консуэло.

— Консуэло? Какое странное имя, — заметил граф.

— Прекрасное имя, синьор, — возразил Андзолето, — оно означает «утешение»…

— В добрый час! Как видно, она твоя подруга?

— Она моя невеста, синьор.

— Уже? Каково! Эти дети уже мечтают о свадьбе.

— Мы обвенчаемся в тот день, когда вы, ваше сиятельство, подпишете мой ангажемент в театр Сан-Самуэле.

— В таком случае, дети мои, вам придется еще долго ждать.

— О, мы подождем, — проговорила Консуэло с веселым спокойствием невинности.

Граф и маэстро еще несколько минут забавлялись наивными ответами юной четы, затем профессор велел Андзолето прийти к нему на следующий день, обещав послушать его, и они ушли, предоставив юношу его серьезным занятиям.

— Как вы находите эту девочку? — спросил профессор графа.

— Я уже видел ее сегодня и нахожу, что она достаточно некрасива, чтобы оправдать пословицу: «В глазах восемнадцатилетнего мальчика каждая женщина — красавица».

— Прекрасно, — ответил профессор, — теперь я могу вам открыть, что ваша божественная певица, ваша сирена, ваша таинственная красавица — Консуэло.

— Как? Она? Эта замарашка? Этот черный худенький кузнечик? Быть не может, маэстро!

— Она самая, сиятельный граф. Разве вы не находите, что она была бы соблазнительной примадонной?

Граф остановился, обернулся, еще раз издали поглядел на Консуэло и, сложив руки, с комическим отчаянием воскликнул:

— Праведное небо! Как можешь ты допускать подобные ошибки, наделяя огнем гениальности такие безобразные головы!

— Значит, вы отказываетесь от ваших преступных намерений? — спросил профессор.

— Разумеется.

— Вы обещаете мне это? — добавил Порпора.

— О, клянусь вам! — ответил граф.

Читать Консуэло онлайн (полностью и бесплатно)

Глава 1

— Да, да, сударыни, можете качать головой сколько вам угодно: самая благоразумная, самая лучшая среди вас — это… Но я не назову ее, так

как она единственная во всем моем классе скромница и я боюсь, что, назвав ее имя, я заставлю ее тотчас же утратить эту редкую добродетель,

которой я желаю и вам.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritu Sancto <Во имя отца, и сына, и святого духа (лат.).>, — пропела Констанца с вызывающим видом.

— Amen <Аминь (лат.).>, — пропели хором все остальные девочки.

— Скверный злюка, — сказала Клоринда, мило надув губки и слегка ударяя ручкой веера по костлявым, морщинистым пальцам учителя пения, словно

уснувшим на немой клавиатуре органа.

— Это вы не по адресу! — произнес старый профессор с глубоко невозмутимым видом человека, который в течение сорока лет по шести часов в

день подвергался дерзким и шаловливым выходкам нескольких поколений юных особ женского пола. — И все-таки, — добавил он, пряча очки в футляр, а

табакерку в карман и не поднимая глаз на раздраженный и насмешливый улей, — эта разумная, эта кроткая, эта прилежная, эта внимательная, эта

добрая девочка — не вы, синьора Клоринда, не вы, синьора Констанца, и не вы, синьора Джульетта, и, уж конечно, не Розина, и еще того менее

Микела… — Значит, это я!

— Нет, я!

— Вовсе нет, я!

— Я!

— Я! — закричало разом с полсотни блондинок и брюнеток, кто приятным, кто резким голосом, словно стая крикливых чаек, устремившихся на

злосчастную раковину, выброшенную на берег отхлынувшей волной.

Эта раковина, то есть маэстро (и я настаиваю, что никакая метафора не подошла бы в большей мере к его угловатым движениям, глазам с

перламутровым отливом, скулам, испещренным красными прожилками, а в особенности — к тысяче седых, жестких и остроконечных завитков его

профессорского парика), — маэстро, повторяю я, вынужденный трижды опускаться на скамейку, с которой он подымался, собираясь уйти, но, спокойный

и бесстрастный, как раковина, убаюканная и окаменевшая в бурях, долго не поддавался просьбам сказать, какая именно из его учениц заслуживает

похвал, на которые он — всегда такой скупой — только что так расщедрился. Наконец, точно с сожалением уступая просьбам, вызванным его же

хитростью, он взял свою профессорскую трость, которою обыкновенно отбивал такт, и с ее помощью разделил это недисциплинированное стадо на две

шеренги; затем, продвигаясь с важным видом между двойным рядом легкомысленных головок, остановился в глубине хоров, где помещался орган, против

маленькой фигурки, сидевшей, скорчившись, на ступеньке. Опершись локтями на колени, заткнув пальцами уши, чтобы не отвлекаться шумом, она

разучивала вполголоса урок, чтобы никому не мешать, скрючившись и согнувшись, как обезьянка; а он, торжественный и ликующий, стоял, выпрямившись

и вытянув руки, словно Парис, присуждающий яблоко, но не самой красивой, а самой разумной.

— Консуэло? Испанка? — закричали в один голос юные хористки в величайшем изумлении. Затем раздался общий гомерический хохот, вызвавший

краску негодования и гнева на величавом челе профессора.

Маленькая Консуэло, заткнув уши, ничего не слышала из того, что говорилось, глаза ее рассеянно блуждали, ни на чем не останавливаясь; она

была так погружена в работу, что в течение нескольких минут не обращала ни малейшего внимания на весь этот шум.

Серия: Консуэло — 3 книг. Главная страница.

КОММЕНТАРИИ 847

Император по случаю. Книга первая
Юрий Николаевич Москаленко

Видимо у автора всё плохо на сексуальном фронте.
Тема произведения возможно и не плоха для сказочного жанра. Автор хорошо владеет пером. Но повествование сплошь и рядом вступает в противоречие со сказанным ранее. Главный герой выглядит не столько героем, сколько неявно выраженным дебилом. Постоянно наступает на одни и те же грабли. Всем своим достижениям он обязан только каким-либо случайностям. Ну типа Иванушки Дурачка из русских сказок.
К тому же этот Иванушка просто бредит сексом. Половина текста — это либо секс, либо размышления на сексуальные темы.
Слушал в аудио варианте. Бросил это дело на середине второй книги. Не смог больше выносить этот сексуальный бред.

Валерий   10-11-2020 в 19:56   #189596 EVE 3. Дела наши житейские (СИ)
Сергей Колесников

Пля… сука… как ненавижу таких писак… всегда на самом интересном бросают книги…
где продолжение????? уже не первая книга попадается без оканцовки… одну не закончили за другую взялись… как я понимаю эта книга писалась в 2018г и что за два года дописать не судьба???

Андрей   10-11-2020 в 16:07   #189595 Рябиновая ветка
Виктор Александрович Стариков

Книга прозы Виктора Старикова «Рябиновая ветка » читается легко и с каким -то светлым настроением. Наверно потому, что время -1950 годы было светлее нынешнего. О жизни наших людей советского Урала. В рассказе » Рябиновая ветка «, давшем название и всей книжке, молодой художник, только закончивший учебу, приезжает в поселок Мраморское работать руководителем местной артели народных художественных промыслов, которые необходимо возродить. Художник талантливый, молодой, интеллигентный, он встречает здесь и симпатичную местную девушку. Эта встреча придает ему сил и вдохновения. Прототипом главного героя стал позже известный советский уральский скульптор Владимир Егорович Егроров, который в начале пятидесятых после учебы в Москве и приехал на Урал, в Мраморское, начитавшись чарующих здешним колоритом сказов П.Бажова. В дальнейшем скульптор В.Е. Егоров сделал на Урале и по стране много всего. В Свердловске -Екатеринбурге он автор памятника изобретателю радио А. Попову и других знаковых монументов и мемориальных досок.

Лиза   09-11-2020 в 12:06   #189590

ВСЕ КОММЕНТАРИИ

Интересно почитать: Неправильные глаголы в английском языке

«Консуэло» Жорж Санд: рецензии на книгу

Любящим роман прошу не читать, мое субъективное восприятие с вашим несколько будет расходится….
Десять признаков того, что читаешь женский роман позапрошлого века:
1. Много текста и объема отдается описаниям — внешности, антуража, одежды. Акцент на визуализацию велик, и на мой взгляд является признаком времени. Роман нетороплив и просто переполнен текстом, сопровождающим сюжет, обрамляющим его, но никак не влияющим на сюжет. Автор ориентирован на неспешное и многодневное чтение и постоянным откладыванием книги с желанием поразмыслить над хитросплетением судеб и цитат автора. Внешность героини также служит предметом рассуждений на многие страницы….
2. Много переживаний и чувств. Ё-мое, прямо избыточно много. Народ заморачивается каждым словом, каждым жестом, анализирует то, что сейчас никому и в голову не придет принимать в расчет. Причем сама главная героиня меня начала неимоверно раздражать уже на втором этапе ее мытарств — в Чехии. Если первая часть — Венеция, динамичная, многообещающая, полная музыки и театральных страстей с битвой талантов и змей, то вторая — это же переиначенная Джейн Эйр вкупе с готическими викторианскими романами: сумасшедший, исторические корни, зависть, любовь, странные родственники, и бедная возвышенная героиня, целеустремленно, бескорыстно и добродетельно спасающая вопреки всему одного богача. Видно что автор упивается ее идеальностью. Цинично, но не верится в существование таковой… Третья часть ее жизненной линии после бредово-мистической второй читается уже с недоверием, и содержит все те же признаки дамского романа, но уже более такого, развлекательного толка, алогичного, но с попыткой адреналина.
3. Идеальная героиня. Такая чудовищно идеальная, что непонятно чего добивалась автор — то ли описать свою мечту об эталонных чертах женщины, то ли наоборот, показать, что такие люди в целом не жизнеспособны и невероятно несчастны. При этом особого ума я не заметила, принципы у нее тоже весьма своеобразны и зависят от обстоятельств. Добродетельность, да, но мера есть? Или в том тоже задумка автора — вот, злые люди, гадости постоянно в ответ на ее доброту творят, а она не сломлена и все продолжает гнуть свою линию. Что-то символичное наверное.
4. Много типичных персонажей: шаблоны прямо таки классические. Если негодяй, так обязательно посягнет на честь, если тетушка — так религиозная ханжа, если девушка — то глупая щебетунья (выглядеть благородно и возвышенно — удел лишь главной героини), молчу уж про всяких беспринципных богачей и мужланистых контрабандистов. не ясным осталось, зачем делать из Гайдна влюбленного барана, только из женского тщеславия? — вот, классную героиню придумала, пусть и он падет к ее ногам (кстати этимологию его сокращенного имени Беппо от Иосифа я не постигла, интересно почему так сокращается…).
5. Драма. В каждой части рассказанной жизни героини — своя драма. Плачущие по каждому поводу мужчины и женщины вызывают далеко не восторг…
6. Миром правит любовь. А героиню любят все хорошие персонажи и в общем-то некоторые нехорошие, влюбляясь сразу и бесповоротно. И не смотря на ее идеальность, принимаются ее ревновать, хотя видят ее чистоту, восхищаются, но природа ревности не подвластна логике… И не важно, что выглядит она чумазой бродяжкой ( а как можно выглядеть после скитания без цивилизации, не говоря уже о том, какой там амбре), но предложения непристойнейшие она получает с непередаваемой частотой.
7. Много морализаторства и разговоров. Дань времени, несомненно, но только вот разговоры очень тягучие, длинные, многословные, уходящие в дебри и не всегда прозрачные и позволяющие проникнуть в суть сюжетного замысла автора, отчего создается ощущение жуткой мешанины образов, мыслей и выразимых взглядов.
8. Множество персонажей, смысл существования в романе не ясен, особенно в третьей части ее жизненного пути в этой книге. Закралась мысль, что это напрямую связано с интересным фактом: Жорж Санд изначально написала новеллу и только по просьбе читателей продолжила историю, которая выросла в целый роман.
9. Предтеча феминизма, выраженная в переодевании в мужской наряд, смелых взглядах и речах в сием костюме и попытке самостоятельно решать свою судьбу. Звучит чертовски смело, если бы еще она действительно что то решала, полагаясь на здравый смысл. Ее нерешительность в важных же для нее самой вопросах вгоняют просто в депрессию.
10. Убийственная концовка, логика которой за моей гранью восприятия..
Не мой формат классического автора, наверное, или не по возрасту мне. Хотя что сможет показать данный хаотичный текст молодой поросли, ума не приложу, ну да ладно, мое субъективное мнение. Продолжение имеется, но читать не стану, не вижу смысла для себя…

Прочитано в рамках Игры в классики, Собери их всех и Школьная вселенная

Жорж Санд — Консуэло: описание книги, сюжет, рецензии и отзывы

Действие происходит в 40—50 годах XVIII века, начинаясь в Италии, в Венеции, и продолжаясь в Богемии, Чехии, Австрии и Пруссии. Роман повествует о дочери цыганки — Консуэло, с детства не знавшей своего отца. Она бедна и некрасива, но обладает чудесным голосом. Композитор и вокальный педагог Никколо Порпора, угадав в девушке необычайный талант, бесплатно даёт ей уроки. Лучший друг Консуэло — Андзолето, который также имеет превосходный голос. Когда они подрастают, то начинают выступать в салонах Венеции. Андзолето понимает, что в пении Консуэло нет равных, и в нём просыпается зависть.

Со временем дружеские чувства Консуэло и Андзолето перерастают в страсть, однако Андзолето не хочет жениться на своей подруге детства и убеждает её, что это может помешать их музыкальной карьере. Через некоторое время Консуэло узнает об измене Андзолето и в расстроенных чувствах бежит из Венеции. По рекомендации своего наставника Порпоры она уезжает в старинный замок Исполинов на границе Чехии и Германии, чтобы стать компаньонкой и учительницей музыки юной баронессы Амалии. Баронесса помолвлена со своим двоюродным братом — графом Альбертом Рудольштадт, проживающим в том же замке. Альберт обладает даром ясновидения, пугающим его родных, окружающие считают его сумасшедшим. Через некоторое время Альберт влюбляется в Консуэло, но она не отвечает ему взаимностью, испытывая к нему лишь сестринскую дружбу. Через некоторое время в замок Исполинов приезжает Андзолето, представившись братом Консуэло. Девушка принимает решение сбежать в Вену к Порпоре и осуществляет его. Она платит проводнику за то, чтобы он помог ей, и указывает ему дорогу, где «будет ждать» Андзолето, а сама отправляется в другом направлении.

В Богемском лесу Консуэло встречает юного музыканта — Иосифа (позже он станет композитором, известным как Йозеф Гайдн), как оказалось искавшего её, чтобы попросить походатайствовать перед Порпорой. Они вместе отправляются в Вену. По пути Консуэло переодевается в подростка, и это вызывает множество недоразумений.

Оказавшись в Вене, Консуэло продолжает переписку с Альбертом и графом Христианом, его отцом. Позже юная певица подписывает контракт с Берлинским театром и вместе с Порпорой, своим учителем, отправляется туда. По дороге их перехватывает дядя Альберта и, сказав, что Альберт при смерти, везет их в замок Исполинов. Там Консуэло застает полумертвого возлюбленного и вступает с ним в брак за несколько минут до его смерти, становясь вдовой графиней Рудольштадтской.

CONSUELO. LA COMTESSE DE RUDOLSTATDT. ФОМЫ I III. от GEORGE SAND: суп Bon Couverture (1959)

Опубликовано GERNIER, 1959 г.

Состояние: bon Мягкое покрытие

---

Об этом товаре

R260142543: 1959.В-12. Брош. Bon tat, Couv. удобный, удовлетворительный, Intrieur frais. 404 + 572 + 590 стр. Jaquettes illustres en noir et blanc. Nombreuses иллюстрации en noir et blanc sur fond bleu. Avec Jaquette. . . Классификация Дьюи: 840-Littratures des langues romanes. Littrature franaise. Инвентарь продавца книг № R260142543

Задайте вопрос продавцу

Библиографические данные

Заголовок: CONSUELO.LA COMTESSE DE RUDOLSTATDT. Тома …

Издатель: GERNIER

Дата публикации: 1959

Переплет: Couverture souple

Состояние книги: бон

Пылезащитный кожух Состояние: Пылезащитный кожух в комплекте

Описание магазина

Уникальная вентиляция в Интернете.

Посетить витрину продавца

Член ассоциации Члены этих ассоциаций стремятся поддерживать самые высокие стандарты. Они ручаются за подлинность всех выставленных на продажу предметов. Они предоставляют экспертные и подробные описания, раскрывают все существенные дефекты и / или реставрации, предоставляют четкие и точные цены и действуют справедливо и честно во время покупки. Условия продажи:

Tous nos envois sont effectus en courrier ou colissimo suivi quotidienement. Les ouvrages sont expdis accept de rglement, les cartes bleues sont accept.

Условия доставки:

Les commandes sont gnralement expdies sous un jour ouvrable avec une traabilit pour le monde entier (au moins un Recommand) quel que soit le mode de transport choisi. Les frais de port sont forfaitaires et affichs au moment de la commande.Au cas o les livres предписывает seraient specific lourds ou imposants, vous serez inform que des frais de transports Supplmentaires sont ncessaires.
Кордиаэлемент.
Дидье Родригес

Список книг продавца

Способы оплаты
принимает продавец

Жорж Санд

Жорж Санд AKA Амандин-Аврора-Люсиль Дюпен Родился: 1 июля 1804 г. Место рождения: Париж, Франция Умер: 8 июня 1876 г. Место смерти: Ноан, Эндр, Франция Причина смерти: не указана Останки: Похоронен, Симтьер-де-Ноан, Эндр, Франция Пол: Женский Раса или этническая принадлежность: Белый Сексуальная ориентация: Натурал Род занятий: Автор Национальность: Франция Краткое содержание: Ллия Жорж Санд, псевдоним мадам Амандин Люсиль Аврора Дюдеван, ne Dupin, самая плодовитая писательница в истории литературы и не имеющий аналогов среди писательниц Франции.Ее жизнь была такой же странной и приключенческой, как и любой из ее романов, которые по большей части представляют собой идеализированные версии разнообразных событий ее жизни. В своих откровениях она следовала Руссо, своему первому мастеру стиля, но в то время как Руссо в своем труде Confessions затемнил все тени, Жорж Санд — героиня ее рассказа, часто хрупкая и ошибочная, но всегда женщина, против которой грешили больше, чем грешить. Однако благодаря ее обширной переписке, которая была позже опубликована, и семейным документам, которые были обнаружены ее французскими биографами, теперь есть полные материалы для отслеживания истории ее общественной и частной карьеры и для формирования четкой и непредвзятой оценки ее характера. и гений. Ее отцом был Морис Дюпен, лейтенант в отставке армии республики; ее мать, Софи Делаборд, дочь парижского любителя птиц. Их непродуманный брак состоялся всего за месяц до рождения ребенка (1 июля 1804 г. в Париже). Ее дедом по отцовской линии был г-н Дюпен де Франкей, доходный генерал-фермер, который женился на вдове графа Хорна, естественного сына Людовика XV, которая, в свою очередь, была родной дочерью Мориса де Сакса, самого известного из них многочисленные незаконнорожденные дети Августа Сильного от прекрасной графини Книгсмарк.Жорж Санд, которая твердо верила в доктрину наследственности, посвящает целый том своей автобиографии ( Histoire de ma vie , 1857 seq.) Разработке этой странной родословной. Она хвастается королевской кровью, которая текла по ее венам, и, игнорируя зловещую планку, она заявляет о родстве с Карлом X и Людовиком XVII, но не менее откровенно заявляет, что она vilaine et trs vilaine , дочь народа , который от рождения разделяет их инстинкты и симпатии.Само ее рождение было романтическим. Ее отец играл в деревенском танце в доме своего сослуживца, будущего мужа сестры Софи, когда ему сказали, что его жена, которая не так давно вышла из комнаты, родила ему дочь. «Ей повезет, — сказала тетя, — она ​​родилась среди роз под звуки музыки». Пройдя мимо ее детских воспоминаний, которые уходят корнями в глубь веков, чем даже воспоминания Чарльза Диккенса, мы находим ее в трехлетнем возрасте, пересекающую Пиренеи, чтобы присоединиться к своему отцу, который был в штате Мурата, и вместе с родителями занимал апартаменты в королевском дворце. Он был усыновлен как дитя полка, за которым ухаживали грубые старые сержанты, и был одет в полную форму, чтобы угодить генералу. Следующие десять лет она жила в Ноане, недалеко от Ла-Ктр в Берри, загородном доме ее бабушки. Здесь сформировался ее характер; здесь она впитала ту страстную любовь к деревенским пейзажам и деревенской жизни, которую не могли искоренить ни отсутствие, ни политика, ни расточительство; здесь она научилась понимать обычаи и мысли крестьян и накопила богатый запас сцен и персонажей, которые благодаря чудесной запоминающейся памяти позволяла ей рисовать по своему желанию. Прогресс ее ума в эти ранние годы заслуживает того, чтобы его записали.Образования, в строгом смысле этого слова, у нее не было. Через несколько месяцев после ее возвращения из Испании ее отец упал с лошади. Он был человеком замечательных литературных способностей, а также хорошим солдатом. «Характер, — говорит Жорж Санд, — в значительной степени наследственный: если мои читатели хотят знать меня, они должны знать моего отца». После его смерти мать передала, хотя и не без борьбы, заботу об Авроре своей бабушке, мадам. Дюпен де Франкей, хороший представитель ancien rgime .Хотя ее муж был покровителем Руссо, она сама чудом избежала гильотины и лишь наполовину впитала идеи революции. При жизни сына она ради него потворствовала альянсу msalliance , но величественная ктелайн и ее невестка низкого происхождения не могли жить в мире под одной крышей. Она ревновала как любительница детской нежности, и борьба между матерью и бабушкой была одной из самых горьких детских проблем Авроры. После бабушки самым важным человеком в доме в Ноане был Дешатр. Он был бывшим настоятелем, который показал свою преданность своей любовнице, когда ее жизнь находилась под угрозой, и с тех пор он был посажен в Ноанте как фактотум. Он был мэром деревни, наставником сводного брата Авроры и, помимо других своих обязанностей, брал на себя воспитание девочки. Учитель хотел учить не больше, чем ученик учиться. Он тоже был учеником Руссо, верил в образование природы и позволял своей Софи бродить по ее сладкой воле.В нечетные часы уроков она подбирала немного латыни, музыки и естествознания, но большинство дней были каникулами и проводились в деревенских прогулках и играх с деревенскими детьми. Ее любимыми книгами были Tasso, Atala и Paul et Virginie . Простой припев детской песенки или монотонное пение пахаря тронул скрытый аккорд и взволновал ее до слез. Она изобрела собственное божество, таинственного Корамб, наполовину язычник, наполовину христианин, и, подобно Гете, воздвигла ему деревенский жертвенник из самой зеленой травы, самого мягкого мха и самой яркой гальки. От свободной жизни на природе в Ноане она перешла в тринадцать лет в монастырь английских августинцев в Париже, где в течение первых двух лет никогда не выходила за стены. Ничто лучше не показывает пластичность ее характера, чем легкость, с которой она приспособилась к этой внезапной перемене. Том, в котором описывается ее монастырская жизнь, столь же нагляден, как и « Villette » Шарлотты Бронт, но мы можем остановиться только на одном его отрывке. Устав от безумных шалостей, в приступе тоски по дому, она однажды вечером оказалась в монастырской часовне. «Я забыл все: я не знал, что происходило во мне; моей душой, а не своими чувствами, я вдохнул воздух невыразимой сладости. Вдруг внезапный шок прошел через все мое существо, мои глаза поплыли, и я казался окутанный ослепительно белым туманом. Я услышал шепот в моем ухе, Tolle, lege . Я обернулся, думая, что это одна из сестер разговаривает со мной — я был один. Я не питал тщетных иллюзий; Я не верил ни в какое чудо; я вполне чувствовал галлюцинацию, в которую я впал; я не стремился ни усилить ее, ни убежать от нее.Только я чувствовал, что вера овладевает мной — сердцем, как я этого хотел. Я был так переполнен благодарностью и радостью, что слезы катились по моим щекам. Я, как и прежде, чувствовал, что люблю Бога, что мой разум объял и принял тот идеал справедливости, нежности и святости, в котором я никогда не сомневался, но с которым я никогда не имел прямого общения, и теперь я наконец почувствовал, что это общение завершилось как будто между источником бесконечного света и тлеющим огнем моего сердца сломалась непреодолимая преграда.Передо мной открывался бесконечный вид, и я задыхался, чтобы двинуться в путь. Больше не было сомнений или теплоты. Я никогда не думал о том, что завтра я должен покаяться и сплотиться в своем чрезмерном экстазе. Я был похож на человека, который никогда не оглядывается назад, кто колеблется перед переходом какого-нибудь Рубикона, но, коснувшись более дальнего берега, больше не видит того берега, который только что покинул ». Такова история ее обращения, рассказанная ею самой. Это больше похоже на главу из жизни Сте.Thrse или Madame Guyon, чем у автора Llia . И все же никто не может сомневаться в искренности ее повествования или даже в постоянстве ее религиозных чувств во всех ее многочисленных проявлениях веры и отклонениях в поведении. Недавний критик искал в религии ключ к разгадке ее характера и главную движущую силу ее гения. Только в ее случае религию следует понимать в еще более узком смысле, чем «мораль, затронутая эмоциями» Мэтью Арнольда. Для нее не было категорического императива, никакого морального кодекса, кроме как следовать указаниям своего сердца.«Нежности» у нее было в изобилии, и она проявлялась не только в чрезмерной сентиментальности, как у Руссо и Шатобриана, но и в активной доброжелательности; «справедливость» тоже была у нее, поскольку она искренне желала, чтобы все мужчины разделяли ее счастье одинаково; но о «святости», о том чувстве трепета и благоговения, которое испытывали в различных формах и степенях Исайя, Софокл, Вергилий и Св. Павел, она не имела рудименатического зачатия. Снова в 1820 году Аврора сменила монастырские ограничения на свободу, будучи отозвана г-жой Ноан.де Франкей, которая не собиралась позволять своей внучке вырасти двоте . Она ехала по стране со своим братом, она ходила на съемки с Дешатром, она сидела у дверей коттеджа долгими летними вечерами и слышала, как льноводы рассказывают свои сказки о ведьмах и колдунах. Она была значительным лингвистом и знала английский, итальянский и немного латыни, хотя никогда не бралась за греческий. Она читала много, хотя и бессистемно, изучала философию у Аристотеля, Лейбница, Локка и Кондильяка и питала свое воображение Ren и Childe Harold .Ее духовник одолжил ей Гений христианства , и этой книге она приписывает первое изменение своих религиозных взглядов. Она раз и навсегда отказалась от аскетизма и изоляции De imitatione ради более гениального и сочувствующего христианства Шатобриана. Тем не менее, она по-прежнему цеплялась за старые ассоциации, и после смерти бабушки собиралась вернуться в свой монастырь, но ее отговорили друзья, которые нашли ей мужа. Казимир Дюдеван, за которого она вышла замуж 11 декабря 1822 года, был естественным сыном барона Дюдевана.Он рано ушел из армии и вел праздную жизнь дома как джентльмен-фермер. Ее муж, хотя впоследствии его состояние ухудшилось, похоже, в то время не было ни лучше, ни хуже, чем окружавшие его оруженосцы Берришон, и первые годы ее супружеской жизни, в течение которых у нее родился сын Морис и дочь Соланж, за исключением любовников. ссоры проходили в тишине и покое, хотя признаков надвигающейся бури не было. Среди них следует упомянуть ее дружбу с Орлиеном де Сзе, генеральным адвокатом Бурдо.Де Сзе был юристом средних лет с философским складом ума, и мадам Дюдеван в течение двух лет поддерживала с ним интимную переписку. Дружба была чисто платонической, но муж чувствовал или влиял на ревность и возмущался близостью, которую он не мог разделить из-за своего полного отсутствия культуры. Брешь быстро увеличивалась. Он, со своей стороны, все больше и больше отталкивался от превосходной женщины, решившей жить своей интеллектуальной жизнью, и она обнаружила, что была повязана, если не с клоуном, то по крайней мере с hobereau , все сердце которого было в его сердце. крупный рогатый скот и его репа.Пока сохранялись условности, она терпела это, но когда ее муж напился и занялся любовью с горничными прямо на ее глазах, она решила сломать ярмо, которое стало невыносимым. Последней каплей, побудившей к действию, стало открытие бумаги с пометкой «Не открывать до моей смерти», которая была не чем иным, как обвинением против нее самой. Она сразу же покинула Ноан, взяв с собой Соланж, и в 1831 году была достигнута договоренность о мирном разводе, по которому все ее состояние было передано мужу с условием, что она должна получать пособие в размере 120 в год.Она вернула себе свободу и не скрывала своего намерения использовать ее в полной мере. Она безуспешно пыталась компенсировать свое нерегулярно выплачиваемое пособие теми средствами, к которым склонны бедные женщины, — рукоделием, веерами для рисования и табакерками; она жила на чердаке и часто не могла позволить себе роскоши пожара. Она попробовала литературу только в качестве последнего ресурса. Ее первое ученичество проходило у Делатуша, редактора журнала Figaro . Он был уроженцем Берри, как и она, суровым, но добрым надсмотрщиком, обращавшимся с ней так же, как Сэмюэл Джонсон с Фанни Берни.Жорж Санд была методичной и у нее была готовая ручка, но ей не хватало более существенных качеств парижского журналиста — остроумия, блеска и лаконичности. По ее словам, в конце месяца ее заработок составил пятнадцать франков. В штате Фигаро была еще одна соотечественница, с которой она уже была в близких отношениях как посетительница Ноана. Жюль Сандо был умным и привлекательным молодым юристом. Совместно написанные статьи вскоре привели к полному литературному сотрудничеству, и в 1831 году в « Revue de Paris » появился совместный роман « Prima Donna », подписанный Жюлем Сандом.Вскоре после этого был опубликован в виде книги с той же подписью второй роман, Rose et Blanche . Продолжение этого литературного союза лучше всего описывается собственными словами Жорж Санд: «Я сопротивлялся ему в течение трех месяцев, но затем уступил; я жил в своей собственной квартире в нетрадиционном стиле». Ее первый независимый роман, Indiana (1832), был написан по инициативе Делатуша, а всемирно известный псевдоним Джордж (первоначально Джордж) Санд был принят как компромисс между ней и ее партнером.«Джордж» означает Берричон, как «Давид» — валлийца. Один хотел вложить Indiana в обыкновенные акции, другой отказался предоставить свое имя или даже часть своего имени для работы, в которой он не участвовал. Роман был встречен сразу же с одобрением, и Сент-Бев только подтвердил суждение публики, когда объявил в Globe , что этот новый автор (тогда ему неизвестный) пробил новую и оригинальную жилку и ему суждено далеко пойти. . Делатуш был первым, кто бросился к ее ногам и велел ей забыть все резкие слова, которые он сказал о ней. Indiana — это прямая запись личного опыта автора (неприятный муж — М. Дюдеван жизни) и изложение ее теории сексуальных отношений, которая основана на этом. Многим критикам казалось, что она сказала все, что сказала, и что ничего, кроме реплик, не может последовать. Валентин , опубликованный в том же году, указывал, что это была лишь первая глава в жизни, полной бесконечных приключений, и что воображение, превращающее грубые факты в поэзию, и фантазия, которая играла вокруг них, как радуга, были неисчерпаемы. Как роман Валентин мало что может похвалить; сюжет слабоват, а персонажи мрачны. Только в описании пейзажей, которые здесь слишком много напоминают пурпурные пятна, Жорж Санд раскрывает свое истинное вдохновение, художественные качества, которыми она будет жить. Никто не осознавал свою силу и слабость лучше, чем сама Жорж Санд. В предисловии к более позднему изданию она рассказывает нам, как был написан роман, и, хотя он предвосхищает события, это откровение о себе лучше всего можно дать здесь: «После неожиданного литературного успеха Indiana я вернулся в Берри в 1832 году и нашел удовольствие в рисовании сцен, с которыми я был знаком с детства.С тех самых ранних дней я почувствовал побуждение описать их, но, как и в случае со всеми глубокими эмоциями, интеллектуальными или моральными, то, что мы больше всего хотим реализовать для себя, мы меньше всего склонны открывать миру в целом. Этот маленький уголок Берри, этот неизвестный Валле Нуар, этот тихий и неприхотливый пейзаж, который нужно искать, чтобы его найти и которым любить восхищаться, был прибежищем моих первых и последних мечтаний. Двадцать два года я живу среди этих опрятных деревьев, этих колейных дорог, рядом с этими запутанными зарослями и ручьями, по берегам которых могут пройти только дети и овцы.Все это было очаровательно только для меня и не заслуживает того, чтобы открываться праздному любопытству. Зачем предавать инкогнито этой скромной сельской местности без исторической ассоциации или живописных мест, чтобы отдать ее антиквару или туристу? Валле Нуар, как мне казалось, был неотъемлемой частью меня самого, рамкой, в которой была заключена моя жизнь, местным костюмом, который я всегда носил — всего, что было далеко от шелка и атласа, которые подходят для публики. этап. Если бы я мог предвидеть, какой ажиотаж вызовут мои сочинения, я думаю, я бы ревностно охранял уединение этого святилища, где до тех пор я, возможно, был единственной душой, которая питала видения художника и мечты поэта.Но у меня не было такого ожидания; Я никогда не думал об этом. Я был вынужден писать, и я писал. Я позволил себе увлечься тайным очарованием воздуха, которым дышал; мой родной воздух, я могу его назвать. Описательные части моего романа пользовались популярностью. Сюжет вызвал резкую критику антиматримониальных доктрин, которые я якобы высказывал раньше в Indiana . В обоих романах я указывал на опасности и страдания неудачного брака. Я подумал, что просто писал рассказ, и обнаружил, что невольно проповедовал сен-симонианство.В то время я был не в том возрасте, чтобы размышлять о социальных проблемах. Я был слишком молод, чтобы делать больше, чем просто видеть и отмечать факты, и благодаря моей естественной праздности и той страсти к конкретному, которая одновременно является радостью и слабостью художников, мне, возможно, следовало бы всегда оставаться на этой стадии, если бы мои несколько педантичные критики не заставили меня задуматься и мучительно искать первопричины, последствия которых до того момента я только осознавал. Но меня так проницательно обвинили в том, чтобы изображать из себя сильную мыслительную женщину и философа, что в один прекрасный день я сказал себе: что, интересно, такое философия? » Ее связь с Жюлем Сандо, продолжавшаяся более года, была внезапно прервана из-за того, что в их квартире по неожиданному возвращению из Ноана было обнаружено une blanchisseuse quelconque .На короткое время она была убита сердцем: «Мое сердце — кладбище!», — писала она Сент-Бёву. «Некрополь», — так прокомментировал ее брошенный любовник, когда годы спустя это замечание повторили ему. Ее третий роман, Llia (1833), находится в том же духе, это более сильная и откровенная обличительная критика общества и закона о браке. Ллия — женщина Манфреда, и у Дюма были причины жаловаться на то, что Жорж Санд дает им «дю лорда Байрона в кило». Но теперь должна была открыться новая глава в ее жизни.В своем отчаянии она обратилась за утешением и советом к Сент-Беву, который теперь стал ее постоянным духовником. Этот призрачный сэр Пандарус рекомендовал завести новых друзей, но ей было трудно угодить. Дюма был «тропическим путешественником», Жуфруа — слишком безмятежно-добродетельным, а Альфред де Мюссе — «троповым денди». Мрайма судили неделю, но холодный циник и упорный апостол прав женщин оказались взаимно отталкивающими. Был представлен Альфред де Мюссе, и две натуры сошлись вместе как по избирательному сродству.Моральный аспект описан Суинберном в эпиграмме: «Альфред был ужасным флиртом, а Джордж не вел себя как идеальный джентльмен». К концу 1833 года Жорж Санд, заручившись неохотным согласием матери Мюссе, отправился в компании поэта в Италию, а в январе 1834 года пара достигла Венеции, остановившись сначала в отеле Danieli, а затем в ночлеге. Сначала это был настоящий медовый месяц; разговор никогда не прекращался и ни находился в другом дополнении его души.Но у занятий любовью есть предел, и Жорж Санд, всегда практичный, принялся за работу, чтобы обеспечить средства к существованию. Мюссе, хотя и зависел от ее усилий, сначала скучал, а потом раздражал вид этого ужасного vache crire , чья ручка работала по восемь часов в день, и он искал развлечений в кафе и других менее уважаемых местах для развлечений. Следствием этого стало нервное заболевание с некоторыми из симптомов белой горячки, от которого Жорж Санд лечил его с нежностью и заботой.Но со странным недостатком деликатности, выражаясь самым мягким выражением, она одновременно занималась любовью с молодым венецианским доктором, которого она позвала по имени Пагелло. Пара уехала и в конце концов добралась до Парижа, оставив Мюссе в Италии, глубоко раненого в своих привязанностях, но, надо отдать ему должное, взяв всю вину за разрыв на себя. Жорж Санд скоро устал от ее новой любви, и еще до того, как она отдала ему его конг, умирал от желания снова вернуться к старой. Она остригла волосы и отправила их Мюссе в знак раскаяния, но Мюссе, хотя он все еще флиртовал с ней, так и не простил ее неверности и отказался допустить ее к своему смертному одру.Среди массы римских ключей и брошюр, созданных в ходе этого приключения, два имеют литературное значение только: Мюссе Confessions d’un enfant du sicle и Жорж Санд Elle et lui . В первом случае женщина предстает как змея, чей след пронизывает все; в последнем, написанном через двадцать пять лет после этого события, она — ангел-хранитель, оскорбляемый и жестоко обращающийся со стороны мужчин. Lui et elle , возражение брата поэта Поля де Мюссе, было еще более пародией на факты без каких-либо искупительных достоинств стиля. Осталось проследить влияние, прямое или косвенное, поэта на писателя. Jacques был первым результатом путешествия в Италию, и по точности и великолепию стиля он знаменует собой явный прогресс. Мотив этого и последующих романов о том, что можно назвать ее вторым периодом, — свободная (не путать с беспорядочными половыми связями) любовь. Герой, который является не кем иным, как Жорж Санд в обличье человека, исповедует веру: «Я никогда не навязывал себе постоянство.Когда я почувствовал, что любовь умерла, я сказал это без стыда и угрызений совести и повиновался Провидению, которое вело меня куда-то еще ». И сбежавшая жена пишет своему любовнику:« О мой дорогой Октав, мы никогда не проведем вместе ночи не преклонив колени и не помолившись за Жака ». Любовь — это божественный инстинкт: любить — значит быть добродетельным; следуйте велениям своего сердца, и вы не ошибетесь — такова доктрина, которую проповедовал и практиковал Жорж Санд. В Les Lettres d’un voyageur , который проходил в Revue des deux mondes между 1834 и 1836 годами, у нас есть не только впечатления от путешествий, но и прямые впечатления от людей и вещей, не искаженные потребностями романа.Они открывают нам истинную и лучшую сторону Жорж Санд, верного и преданного друга, матери, которая в более счастливых условиях могла бы слыть римской матроной. Мы не могли выбрать более совершенный образец ее стиля, чем аллегория, под которой она изображает «могло бы быть». «Меня мало заботит старение; меня гораздо больше заботит то, чтобы не состариться один, но я никогда не встречал существа, с которым я мог бы выбрать жить и умереть, или, если бы я когда-нибудь встретил его, я не знал, как его удержать.Слушайте рассказ и плачьте. Был хороший художник по имени Ватлет, лучший гравер по аквафортису своего времени. Он любил Маргариту Леконт и научил ее гравировать не хуже себя. Она оставила мужа и дом, чтобы жить с ним. Мир их осудил; потом, поскольку они были бедными и скромными, он забыл о них. Спустя сорок лет их отступление было обнаружено. В коттедже в окрестностях Парижа под названием Le Moulin joli за одним столом сидели гравировавший старик и старуха, которую он назвал своим meunire , тоже гравировавшей.Последний дизайн, над которым они работали, представлял собой Moulin joli , дом Маргариты, с устройством Cur valle permutem Sabina divitias operosiores? Он висит в моей комнате над портретом, оригинала которого здесь никто не видел. В течение года человек, подаривший мне этот портрет, каждую ночь сидел со мной за маленьким столиком и жил одним и тем же делом. На рассвете мы вместе советовались по поводу нашей работы в течение дня, а ночью мы ужинали за одним столиком, болтая об искусстве, о чувствах, о будущем.Будущее разрушило нашу веру. Молись за меня, о Маргарита Леконт! » Эверард из Lettres знакомит нас с новым и в то время доминирующим влиянием на жизнь и писания. Мишель де Бурж был адвокатом, чьи красноречивые выступления привели к успешному рассмотрению иска о судебном разлучении в 1836 году. В отличие от ее бывших любовников, он был человеком сильной воли, философом-сдвигом, который унес ее интеллект штурмом, прежде чем осадить ее. Ее сердце.Он почасово проповедовал ей республиканизм и даже запер ее в спальне, чтобы размышлять над его проповедями. Она была лишь наполовину обращена и вскоре сбежала из республики, в которой не было места искусству и поэзии. Другие знаменитости, фигурирующие в Lettres под прозрачной маской, — это Ференц Лист и мадам. Д’Агу (известный в литературе как Даниэль Стерн), с которым она познакомилась в Швейцарии и несколько месяцев развлекалась в Ноане. Лист, спустя годы, когда они разошлись, писал о ней: «Жорж Санд ловит ее бабочку и приручает ее в клетке, кормя ее цветами и нектаром — это период любви.Затем она вставляет булавку в него, когда он борется — это конг, и он всегда исходит от нее. После этого она вивисектирует его, набивает и добавляет в свою коллекцию героев романов. «В сатире есть доля правды, но она полностью искажает ее разрыв с Фредериком Шопеном. Чтобы объяснить это, мы должны открыть новую главу в жизни, в которой Жорж Санд предстает преданной матерью. Опубликованные письма к ее дочери Соланж неотразимо напоминают письма мадам.де Свинь к мадам де Гриньян. Соланж, унаследовавшая всю дикую кровь своей матери без всякого гения, накануне свадьбы, устроенной с джентльменом из Берришона, сбежала с Клсингер, скульптором, которому она прислала свой бюст. Жорж Санд не только простила побег и замяла скандал частным браком, но и поселила молодую пару в Париже и передала им почти половину своего имения. Клсингер оказался неблагодарным козлом отпущения, и Жорж Санд наконец был вынужден отказаться допустить его в Ноан.В разразившейся семейной ссоре Соланж, которая была очень Вивьен, услышала Шопена. Он упрекнул мать за ее жестокосердие, а когда она возмутилась его вмешательством, он ушел в раздражении, и они больше никогда не встречались. Упоминание Листа заставило нас предвидеть конец истории, и мы должны вернуться к 1836 году, когда началось знакомство. Она тогда жила в Париже, в нескольких шагах от ее подруги мадам. Д’Агулт, и они создали общий салон в отеле Htel de France.Здесь она встретила двух мужчин, один из которых внушил ей религиозный мистицизм, а другой — передовой социализм, Ламенне и Пьера Леру. В случае с Ламенне ученик опередил мастера. Она бросилась на сторону Ламенне и написала много бесплатных статей в его органе, Le Monde , но в конце концов они разделились по вопросам труда и прав женщин, и она жаловалась, что Ламенне сначала вытащил ее вперед, а затем оскорбил за то, что она тоже ушла. быстро. Lettres Marcie (1837) — свидетельство его облагораживающей и одухотворяющей личности.Социализм был более продолжительной фазой, но ее природное здравомыслие оттолкнуло экстравагантные мумии Пре-Энфантена, и она отказалась от должности верховной жрицы. Несомненно, отвращение к доктринерам и, в частности, к пуританскому правлению Мишеля заставило ее обратиться к Шопену. К концу 1837 года она застала маэстро удрученным из-за временного затмения популярности и на первой стадии его роковой болезни, и унесла его с собой на зиму на юг.О том, как она справилась с этим на острове, неизвестном туристам, рассказывается в книге о путешествиях Un hiver Majorque (1842), которая может сравниться с «Рейсебильдером » Генриха Гейне. Почти во всех любовных отношениях Жорж Санд было сильное напряжение материнского чувства. Она сначала ласкала Шопена, как избалованную избранницу, а потом кормила годами, как больного ребенка. В течение этого второго периода Жорж Санд позволила себе быть рупором других — «un cho qui embellissait la voix», как выразился Делатуш. Spiridion (1838) и Les Sept cordes de la lyre (1840) — мистические отголоски Ламенне. Le Compagnon du Tour de France (1841), Les Matres mosastes и Le Meunier d’Angibault (1845), Le Pch de M. Antoine (1847) — все это социалистические романы, хотя они гораздо больше. , и хорошо не смотря на социализм. Consuelo (1842-44) и его продолжение La Comtesse de Rudolstadt (1843-45) — это фантазии Шопена , хотя сцена, на которой они разыгрываются, — это Венеция Мюссе.Шопен — принц Кароль из Лукреция Флориани (1847), автопортрет, невозмутимый как Tagebuch einer Verlorenen и невиновный как Paul et Virginie . Перечисление романов Жорж Санд составило бы гомеровский каталог, и достаточно было бы отметить только наиболее типичные и характерные. Она заключила контракт с Булозом на поставку ему заявленного количества экземпляров за скромную удерживающую плату в размере 160 в год, и ее редактор свидетельствует, что рассказ о сценарии был оформлен с точностью нотариуса.Она писала с быстротой сэра Вальтера Скотта и регулярностью Энтони Троллопа. В течение многих лет ее обычай заключался в том, чтобы уходить к своему рабочему столу в 10 часов вечера и не вставать с него до 5 утра. Она написала la diable , начиная с какого-то центрального тезиса, который нужно изложить, или с какой-то проблемы, которую нужно исследовать, но без заранее определенного сюжета или плана действий. Вокруг этого ядра группировались ее персонажи (зачастую просто марионетки), и история постепенно кристаллизовалась. Этот неметодический метод порождает в ее более длинных и амбициозных романах, например, в Консуэло и его продолжении, запутанную пустыню, ключ к которой утерян или забыт; но в ее новеллах, когда обстановка не меняется, а персонажи немногочисленны и просты, это приводит к совершенству художественного письма, «искусства, созданного природой.» От романов о восстаниях и тенденциях Жорж Санд наконец превратился в простые рассказы о деревенской жизни, подлинной пасторали. Именно здесь она показывает свою настоящую оригинальность, и этим она в основном будет жить. Жорж Санд по своему рождению и воспитанию была наполовину крестьянкой, по выражению г-на Фаге, «un paysan qui savait parler». Она познала сердце крестьянина — его суеверия, его мнительность и низкую хитрость, не меньше, чем его проницательность, его твердую независимость и его сильные домашние привязанности. Жанна (1844) начинает серию, которую счастливо назвали «Буколики Франции». Нарисовать Жанну д’Арк, которая живет и умирает бесславно, — это тема, которую она задает себе, и на протяжении большей части романа она прекрасно воплощается в жизнь. Последние главы, в которых Жанна предстает как Велида Мон Барбо и Гранд Пастур, представляют собой падение и пережиток романтизма ее второго образа. La Mare au diable (1846) — драгоценный камень с четкой огранкой, идеальный как произведение греческого искусства. Franois le champi и La Petite Fadette отличаются не менее изысканным мастерством. Les Matres sonneurs (1853) — любимый роман сэра Лесли Стивена — завершает серию деревенских романов, но не менее близким к ним следует упомянуть Contes d’une grande-mre , восхитительный сказки о Говорящем Дубе, Крыльях Мужества и Королеве Коакси, рассказанные ее внукам в последние годы жизни. Революция 1848 г. на время остановила ее писательскую деятельность.Она всем сердцем и душой посвятила себя делу крайних республиканцев, сочиняла манифесты для своих друзей, обращалась с письмами к народу и даже начала выпускать газету. Но ее политический пыл был недолгим; ее мало заботили формы правления, и, когда июньские дни рухнули ее надежды на социальное возрождение, она раз и навсегда покинула сферу политики и вернулась к своим тихим деревенским обычаям и своему истинному призванию толкователя природы. , спиритуализатор простейших земных взглядов и самых домашних домашних привязанностей.В 1849 году она пишет от Берри своему другу-политику: «Вы думали, что я пил кровь из черепов аристократов. Нет, я изучаю Вергилия и изучаю латынь!» В своих последних работах она вернулась к своим прежним темам романтической и неизведанной любви, но сцена перенесена с Берри, которую, как она чувствовала, она исчерпала, в другие провинции Франции, и вместо страстных манифестов у нас есть галерея жанровых картин. обработан в духе Franois le champi .«Vous faites, — сказала она своей подруге Хонор де Бальзак, — la comdie humaine; et moi, c’est l’glogue humaine que j’ai voulu faire». Следует сказать несколько слов о Жорж Санд как о драматурге. Она так же любила играть, как Гете, и, как и он, начинала с кукольной сцены, на смену которой пришли любительские спектакли, главное развлечение для ее гостей в Ноане. Не испугавшись многих неудач, она с умеренным успехом поставила несколько своих романов — лучшими из них были «Франсуа ле чемпиона» , сыгранный в «Одоне» в 1849 году, и «Мессьеры де Буа-Дор » (1862); Claudie , поставленная в 1851 году, представляет собой очаровательную пасторальную пьесу, а Le Marquis de Villemer (1864) (в которой ей помогал Александр Дюма Филс) была подлинным триумфом.Ее статуя работы Клзингера была установлена ​​в фойе Французского дворца в 1877 году. Что касается стиля Жорж Санд, иностранец может быть лишь несовершенным судьей, но французские критики, от Сент-Бева, Нисара и Каро до Жюля Лематра и Фаге, соглашались восхвалять ее непосредственность, правильность словарного запаса, ее легкую роскошь — lactea ubertas , который Квинтилиан приписывает Ливи. Язык ее деревенских романов — это подлинный наречие средней Франции, переданный в литературной форме.Так, в La Petite Fadette , удачно сделав рассказчиком конопляного комода, она говорит (цитируя Сент-Бёва) так, как если бы справа у нее был неграмотный деревенский человек, а слева — член Академии, и сделала себя переводчиком между ними. Она попадает в золотую середину между изученным архаизмом романа Курьера «Дафнис и Кло » и реалистичным жаргоном позднего романа «Кайярд», который для южан требует глоссария. Для ее стиля характерна подвижность.В ней есть вся непринужденность итальянского импровизатора, простота Бернардин де Сен-Пьер без его сентиментальности, сентиментальность Руссо без его эгоизма, ритмичное красноречие Шатобриана без его высокопарности. Как живописец природы у нее много общего с Уильямом Вордсвортом. Она не спускает глаз с предмета, но добавляет, как Вордсворт, призрачный блеск и получает от природы то, что дает сама. Подобно Вордсворту, она кладет нас на землю и излучает свежесть древнего мира.Она тоже нашла любовь в хижинах, где живут бедняки, и ее мельник, ее волынщики, ее работники в мозаике — такие же верные изображения крестьянской жизни и сантиментов в прозе, как собиратель пиявок Вордсворта и повозки и сборщики в стихах. Ее психология не является тонкой или глубокой, но ее главные персонажи ясно задуманы и нарисованы в широких, смелых очертаниях. Никто не мог лучше понять или более искусно изобразить артистический темперамент — музыкант, актер, поэт — и ни один французский писатель до нее не угадывал и не обнажал сердце девушки.Она работает изнутри наружу, сначала касается боевой пружины, а затем запускает ее. По словам Генри Джеймса, она берет интервью у себя. Редко теряя прикосновение к земле, а иногда и к земле земной, она все еще в душе спиритуалист. Ее последнее слово о себе звучит правдоподобно: «Toujours tourmente des choses divines». В отличие от Виктора Гюго и Бальзака, она не основала школу, хотя Фроментин, Тёреет, Шербулье, Фабр и Базен могли считаться ее потомками по наследству. В России ее влияние было больше.Она напрямую вдохновляла Федора Достоевского, и Иван Тургенев многим ей обязан. В Англии она нашла самых горячих поклонников. Элизабет Барретт Браунинг написала сонеты «женщине с большим мозгом и великодушному мужчине по имени Жорж Санд». Для Теккерея ее дикция напомнила звук деревенских колоколов, сладко и мягко трепещущих над ухом, и он заставил Джона Стюарта Милля дрожать, как симфония Гайдна или Моцарта. Лесли Стивен посоветовал Томасу Харди, тогда начинавшему сотрудничать с Cornhill , прочитать Жорж Санд, чьи рассказы о деревнях казались ему идеальными.«Гармония и изящество, даже если они строго неподражаемы, хороши для достижения». Он произнес Histoire de ma vie о лучшей биографии, которую он когда-либо читал. Ф. В. Х. Майерс называл ее anima naturaliter Christiana и вдохновенным проповедником религии будущего. Джордж Элиот своим именем приглашает и бросает вызов сравнению с Жорж Санд. Но она выбрала Жорж Санд в качестве спонсора как скромный последователь, а не как соперница. Обе женщины порвали с общественными традициями, но в то время как Жорж Санд (если можно так выразиться) перешла по следам, Джордж Элиот тем более решительно из-за ее исключительных обстоятельств была вынуждена ставить долг выше склонности и поддерживать господство закон и порядок.Оба прошли через фазы веры, но хотя даже позитивизм не охладил врожденный религиозный пыл Джорджа Элиота, религия Жорж Санд была преходящим опытом, не более глубоким, чем ее республиканизм, и менее продолжительным, чем ее социализм, и она жила и умерла мягкой дикарем. «Исповедь » Руссо была любимой книгой обоих (как и Эмерсона), но Джордж Элиот так и не был обращен верховным жрецом сентиментализма в веру в человеческое совершенство и возвращение к природе.Как мыслитель Джордж Элиот намного лучше; ее знания более глубокие, а ее психологический анализ более тонкий и научный. Но как художник, в единстве замысла, в гармонии трактовок, в чистоте и простоте языка, столь удачной и в то же время столь неизученной, в тех качествах, которые делают лучшие романы Жорж Санд шедеврами искусства, она в той же мере уступает ей. . Фрэнсис Гриббл охарактеризовал ее характер в «пренебрежительном, замкнутом образе» легкой женщины.Более точная оценка — это оценка Сент-Бева, ее близкого друга более тридцати лет, но никогда ее любовника. «В великих кризисах действий ее интеллект, ее сердце и ее темперамент едины. Она основательная женщина, но без мелочей, уловок и умственных ограничений своего пола; она любит широкие просторы и безграничные горизонты и инстинктивно ищет их; она озабочена всеобщим счастьем и заботится об улучшении человечества — последней немощи и самой невинной мании щедрых душ.Ее работы на самом деле являются отголоском нашего времени. Где бы мы ни были ранены и поражены, ее сердце истекало кровью от сочувствия, и все наши болезни и несчастья вызывали у нее лирический вопль «. Жорж Санд умер в Ноане 8 июня 1876 года. За молодостью и женственностью бурь и стрессов пришла старость спокойной активности, а затем спокойного упадка. По ночам она писала, что в ее случае казалось отдыхом от повседневных дел: играми с внуками, садоводством, беседами с посетителями — это мог быть Бальзак, Дюма, Октав Фейе или Мэтью Арнольд. или писать длинные письма Сент-Бёву и Флоберу.«Calme, toujours plus de calme» — была ее последняя молитва, и ее последние слова: «Ne dtruisez pas la verdure». Отец: Морис Дюпен (лейтенант) Мать: Софи Делаборд Муж: Казимир Дюдевант (м. 11 декабря 1822 г., разошлись в 1835 г.) Сын: Морис (р. 1823 г.) Дочь: Соланж (р. 1828) Парень: Альфред де Мюссе (1833-34) Парень: Ференц Лист (композитор) Парень: Фредерик Шопен (композитор) Требуется Flash 7+ и Javascript. Вы знаете то, чего не знаем мы? Внесите исправление или оставьте комментарий к этому профилю Copyright © 2019 Soylent Communications

определение george_sand и синонимы george_sand (венгерский)

A Wikipédiából, a szabad enciklopédiából.

Амандин Аврора Люсиль Дюпен, барон Дюдеван (Párizs, 1804. július 1. — 1876. június 8.) ismert írói nevén George Sand , francia írónő, novellista.

Élete és munkássága

Nohantban és Berryben töltötte gyermekkorát.1817-1820 között egy párizsi kolostorban nevelkedett. 1822-Бен Казимир Дудевант báróhoz ment feleségül és Nohantba költözött. Házasság, melyből két gyermek — született, egy Maurice nevű fiú és egy Solange nevű leány, rövid életűnek bizonyult. 1831 г. — Бен Жорж Санд, ферье белидьезесевел, леаньявал егйютт Парижбамент. Itt számos íróval ismerkedett meg, többek közt Jules Sandeau-val is, akivel a Rose et Blanche című regényét együtt írta meg. E regény a közös Jules Sand álnév alatt jelent meg (1832-ben, 5 kötetben), amelyből későbbi álneve keletkezett.Tehetsége különösen Balzac és Planche hatása alatt, он же Revue des Deux Mondes hasábjait nyitotta meg neki, gyorsan fejlődött. Египетские оласзорсаги утазаса алкалмавал мегисмеркедетт Бейл-лель Веленсебен, Парижбан Альфред де Мюссе-вел, акивел сорос баратсагба керулт; illetve az egyik judicmertebb kapcsolata köztük fűződött, de viszonyuk később felbomlott, s összetörten váltak el.

Miután Индиана CIMU kitűnő regényével (1832 Париж была, 2 kötet; magyarra fordította Récsi Эмиль, Olcsó könyvtár) önállóan utat ГРАЖДАНСКОГО ПРАВОНАРУШЕНИЯ Маганак, egymás Utan ADTA közre regényeit, melyekben olykor tévedések fordulnak ELO, с melyekben képzelete szabadon csapongott.Leírásai mesterien frissek, stílusa vonzó, élénk. Нок szexuális egyenjogúsításáról ВАЛО eszméi és rossz anyagi viszonyai miatt 1836-бан elvált férjétől, miután felváltva Nohantban és Párizsban ELT, ahol Листа Ferenccel, Dorval asszonnyal (Мадам Dorval), Ламенне-Vel és аз író- és művészvilág TOBB Кивало személyiségével ismerkedett мег. Viszonyra lépett 1837 — Бен Шопеннель, акивел Mallorcába utazott, s később Párizsban és Nohantban együtt élt. Ez a viszony 1847 — Бен Шопен és George Sand fia közt támadt viszály következtében felbomlott.Az 1848-as események mellett több szenvedélyes hangú nyilatkozatot írt; hasonlóképen barátságos viszonyban állt III. Napóleonnal. Élete utolsó éveiben — это élénk figyelemmel kísérte a napi kérdéseket — это политический взгляд, valamint tartalmas levelezést folytatott Gustave Flaubert-rel.

George Sand költői tehetsége legragyogóbban későbbi kisebb elbeszéléseiben nyilvánul meg, melyek mentesebbek lévén a célzatos vonatkozásoktól, szigorúan a célzatos vonatkozásoktól, szigorúan a valís.Legnagyobb érdeme, hogy az emberiség legmagasabb és legnemesebb érdekeit férfiasan, állhatatos szívvel képviselte.

Жорж Санд 1876. június 8-án halt meg Châteauroux-hoz közeli Nohant-i birtokán. Halálakor 72 éves volt.

Művei

George Sand 1838-ban, Auguste Charpentier festménye

David W. Bartlett rajza George Sandról

George Sand (Nadar által készített fénykép 1864-bl) Voyzénátett fénykép 1864-bl,

• 9011 Compagnon Du Tour De France (1840)
• La Petite Fadette (1848)
• Château Des Désertes (1850)
• Histoire De Ma Vie (1855, Önéleletrajz 9038 9 904 Rose Et Blanche (1831, Jules Sandeau-val)
• Indiana (1832)
• Lélia (1833)
• Andréa (1833)
• Jacques Jacques (1833)
• Kourroglou / Épopée Persane (1833)
• Леоне Леони (1833)
• Саймон (1835)
• Маупра (1837)
• les Maîtres Mosaïtes (1837)
• l’Oreo (1838)
• l’Uscoque (1838)
• Un Hiver À Majorque (183919) (183919)
  1839)
• Гораций (1840)
• Консуэло (1842)
• La Comtesse De Rudolstadt (1843, a Consuelo folytatása)
• Жанверь Жанверь )
• Пеш де М Антуан (1845)
• Ле Менье д’Анжибо (1845)
• Ла Маре Au Diable (1846)
• Лукреция Флориани 22 Шампани (18419) (1847)
• Les Maîtres Sonneurs (1853)
• La Daniella (1857)
• Эль Эт Луи (1859)
• Жан Де Ля Рош (185919) 90me 904 Де Нейдж (1859)
• La ville Noire (1860)
• Marquis De Villemer (1860)
• Mademoiselle La Quintinie (1863)
• Laura, Voyage Dans64 (1860)
• Ле Дернье Амур (1866, Flaubert-nek ajánlva)

Színdarabok

• Габриэль (1839)
• Франсуа Ле Шампи (18419 904 (184919) Де Викторин (1851)
• Le Pressoir (1853, Play)
• Az Ahogy tetszik francia adapációja (1856)
• Le Marquis De Villemer (1864)
• L Сара Бернхардт-дал)

Forrás

Külső hivatkozások

.