Дочь северного сияния — Лондон Джек » Онлайн библиотека книг читать онлайн бесплатно и полностью

Джек Лондон

Дочь северного сияния

— Вы… как это говорится… лентяй! Вы, лентяй, хотите стать моим мужем? Напрасный старанья. Никогда, о нет, никогда не станет моим мужем лентяй!

Так Джой Молино заявила без обиняков Джеку Харрингтону; ту же мысль, и не далее как накануне, она высказала Луи Савою, только в более банальной форме и на своем родном языке.

— Послушайте, Джой…

— Нет, нет! Почему должна я слушать лентяй? Это очень плохо — ходить за мной по пятам, торчать у меня в хижина и не делать никаких дел. Где вы возьмете еда для famille? note 1 Почему у вас нет зольотой песок? У других польный карман.

— Но я работаю, как вол, Джой. День изо дня рыскаю по Юкону и по притокам. Вот и сейчас я только что вернулся. Собаки так и валятся с ног. Другим везет — они находят уйму золота. А я… нет мне удачи.

— Ну да! А когда этот человек — Мак-Кормек, ну тот, что имеет жена-индианка, — когда он открыл Кльондайк, почему вы не пошел? Другие пошел. Другие стал богат.

— Вы же знаете, я был далеко, искал золото у истоков Тананы, — защищался Харрингтон. — И ничего не знал ни об Эльдорадо, ни о Бонанзе. А потом было уже поздно.

— Ну, это пусть. Только вы… как это… сбитый с толк.

— Что такое?

— Сбитый с толк. Ну, как это… в потемках. Поздно не бывает. Тут, по этот ручей, по Эльдорадо, есть очень богатый россыпь. Какой-то человек застольбил и ушел. Никто не знает, куда он девался. Никогда больше не появлялся он тут. Шестьдесят дней никто не может получить бумага на этот участок. Потом все… целый уйма людей… как это… кинутся застольбить участок. И помчатся, о, быстро, быстро, как ветер, помчатся получать бумага. Один станет очень богат. Один получит много еда для famille.

Харрингтон не подал виду, как сильно заинтересовало его это сообщение.

— А когда истекает срок? — спросил он. — И где этот участок?

— Вчера вечером я говорила об этом с Луи Савой, — продолжала она, словно не слыша его вопроса. — Мне кажется, участок будет его.

— К черту Луи Савоя!

— Вот и Луи Савой сказал вчера у меня в хижине. «Джой, — сказал он, — я сильный. У меня хороший упряжка. У меня хороший дыханье. Я добуду этот участок. Вы тогда будете выходить за меня замуж?» А я сказала ему… я сказала…

— Что же вы сказали?

— Я сказала: «Если Луи Савой победит, я буду стать его женой».

— А если он не победит?

— Тогда Луи Савой… как это по-вашему… тогда ему не стать отцом моих детей.

— А если я выйду победителем?

— Вы — победитель? — Джой расхохоталась. — Никогда!

Смех Джой Молино был приятен для слуха, даже когда в нем звучала издевка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно. Да и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников. К тому же она была так обольстительна сейчас — жгучие поцелуи мороза разрумянили ей щеки, смеющийся рот был полуоткрыт, а глаза сверкали тем великим соблазном, сильней которого нет на свете, — соблазном, таящимся только в глазах женщины. Собаки живой косматой грудой копошились у ее ног, а вожак упряжки — Волчий Клык — осторожно положил свою длинную морду к ней на колени.

— Ну а все же, если я выйду победителем? — настойчиво повторил Харрингтон.

Она посмотрела на своего поклонника, потом снова перевела взгляд на собак.

— Что ты скажешь, Вольчий Клык? Если он сильный и польючит бумага на участок, может быть, мы согласимся стать его женой? Ну, что ты скажешь?

Волчий Клык навострил уши и глухо заворчал на Харрингтона.

— Хольодно, — с женской непоследовательностью сказала вдруг Джой Молино, встала и подняла свою упряжку.

Ее поклонник невозмутимо наблюдал за ней. Она задавала ему загадки с первого дня их знакомства, и к прочим его достоинствам с той поры прибавилось еще и терпение.

— Эй, Вольчий Клык! — воскликнула Джой Молино, вскочив на нарты в ту секунду, когда они тронулись с места. — Эй-эй! Давай!

Не поворачивая головы, Харрингтон краем глаза следил, как ее собаки свернули на тропу, проложенную по замерзшей реке, и помчались к Сороковой Миле. У развилки, откуда одна дорога уходила через реку к форту Кьюдахи, Джой Молино придержала собак и обернулась.

— Эй, мистер Лентяй! — крикнула она. — Вольчий Клык говорит — да… если вы побеждать!

Все это, как обычно бывает в подобных случаях, каким-то образом получило огласку, и население Сороковой Мили, долго и безуспешно ломавшее себе голову, на кого из двух последних поклонников Джой Молино падет ее выбор, строило теперь догадки, кто из них окажется победителем в предстоящем состязании, и яростно заключало пари. Лагерь раскололся на две партии, и каждая старалась помочь своему фавориту прийти к финишу первым. Разгорелась ожесточенная борьба за лучших во всем крае собак, ибо в первую голову от собак, от хороших упряжек, зависел успех. А он сулил немало. Победителю доставалась в жены женщина, равной которой еще не родилось на свет, и в придачу золотой прииск стоимостью по меньшей мере в миллион долларов.

Осенью, когда разнеслась весть об открытиях, сделанных Мак-Кормеком у Бонанзы, все — и в том числе и жители Серкла и Сороковой Мили — ринулись вверх по Юкону; все, кроме тех, кто, подобно Джеку Харрингтону и Луи Савою, ушел искать золото на запад. Лосиные пастбища и берега ручьев столбили подряд, без разбору. Так, случайно, застолбили и малообещающий с виду ручей Эльдорадо. Олаф Нелсон воткнул на берегу колышки на расстоянии пятисот футов один от другого, без промедления отправил по почте свою заявку и так же без промедления исчез. Ближайшая приисковая контора, где регистрировались участки, помещалась тогда в полицейских казармах в форте Кьюдахи — как раз через реку напротив Сороковой Мили. Лишь только пронесся слух, что Эльдорадо — настоящее золотое дно, кому-то сейчас же удалось разнюхать, что Олаф Нелсон не дал себе труда спуститься вниз по Юкону, чтобы закрепить за собой свое приобретение. Уже многие жадно поглядывали на бесхозный участок, где, как всем было известно, на тысячи тысяч долларов ждало только лопаты и промывочного лотка. Однако завладеть участком никто не смел. По неписанному закону, старателю, застолбившему участок, давалось шестьдесят дней на то, чтобы оформить заявку, и пока не истечет этот срок, участок считался неприкосновенным. Об исчезновении Олафа Нелсона уже знали все кругом, и десятки золотоискателей готовились вбить заявочные столбы и помчаться на своих упряжках в форт Кьюдахи.

Но Сороковая Миля выставила мало претендентов. После того, как весь лагерь направил свои усилия на то, чтобы обеспечить победу либо Джеку Харрингтону, либо Луи Савою, никому даже не пришло на ум попытать счастья в одиночку. От участка до приисковой конторы считалось не менее ста миль, и на этом пути решено было расставить по три сменных упряжки для каждого из фаворитов. Последний перегон являлся, понятно, решающим, и для этих двадцати пяти миль ретивые добровольцы старались раздобыть самых сильных собак. Такая лютая борьба разгорелась между двумя партиями и в такой они вошли азарт, что цены на собак взлетели неслыханно высоко, как никогда еще не бывало в истории этого края. И не мудрено, если эта борьба еще крепче приковывала все взоры к Джой Молино. Ведь она была не только причиной этих треволнений, но и обладательницей самой лучшей упряжной собаки от Чилкута до Берингова моря. Как вожак, или головной, Волчий Клык не знал себе равных. Тот, чью упряжку повел бы он на последнем перегоне, мог считать себя победителем. На этот счет ни у кого не было сомнений. Но на Сороковой Миле чутьем понимали, что можно и чего нельзя, и никто не потревожил Джой Молино просьбой одолжить собаку. Каждая сторона утешала себя тем, что не только фавориту, но и противнику не придется воспользоваться таким преимуществом.

Однако мужчины — каждый в отдельности и все вкупе — устроены так, что часто доходят до могилы, оставаясь в блаженном неведении всей глубины коварства, присущего другой половине рода человеческого, и по этой причине мужское население Сороковой Мили оказалось неспособным разгадать дьявольские замыслы Джой Молино. Все признавались впоследствии, что недооценили эту черноокую дочь северного сияния, чей отец промышлял мехами в здешних краях еще в ту пору, когда им и не снилось, что они тоже нагрянут сюда, и чьи глаза впервые взглянули на мир при холодном мерцании полярных огней. Впрочем, обстоятельства, при которых появилась на свет Джой Молино, не мешали быть ей женщиной до мозга костей и не ограничили ее способности понимать мужскую натуру. Мужчины знали, что она ведет с ними игру, но им и в голову не приходило, как глубоко продумана эта игра, как она искусна и хитроумна. Они принимали в расчет лишь те карты, которые Джой пожелала им открыть, и до последней минуты пребывали в состоянии приятного ослепления, а когда она пошла со своего главного козыря, им оставалось только подсчитать проигрыш.

Читать Дочь северного сияния — Лондон Джек — Страница 1

Джек Лондон

Дочь северного сияния

— Вы… как это говорится… лентяй! Вы, лентяй, хотите стать моим мужем? Напрасный старанья. Никогда, о нет, никогда не станет моим мужем лентяй!

Так Джой Молино заявила без обиняков Джеку Харрингтону; ту же мысль, и не далее как накануне, она высказала Луи Савою, только в более банальной форме и на своем родном языке.

— Послушайте, Джой…

— Нет, нет! Почему должна я слушать лентяй? Это очень плохо — ходить за мной по пятам, торчать у меня в хижина и не делать никаких дел. Где вы возьмете еда для famille? note 1 Почему у вас нет зольотой песок? У других польный карман.

— Но я работаю, как вол, Джой. День изо дня рыскаю по Юкону и по притокам. Вот и сейчас я только что вернулся. Собаки так и валятся с ног. Другим везет — они находят уйму золота. А я… нет мне удачи.

— Ну да! А когда этот человек — Мак-Кормек, ну тот, что имеет жена-индианка, — когда он открыл Кльондайк, почему вы не пошел? Другие пошел. Другие стал богат.

— Вы же знаете, я был далеко, искал золото у истоков Тананы, — защищался Харрингтон. — И ничего не знал ни об Эльдорадо, ни о Бонанзе. А потом было уже поздно.

— Ну, это пусть. Только вы… как это… сбитый с толк.

— Что такое?

— Сбитый с толк. Ну, как это… в потемках. Поздно не бывает. Тут, по этот ручей, по Эльдорадо, есть очень богатый россыпь. Какой-то человек застольбил и ушел. Никто не знает, куда он девался. Никогда больше не появлялся он тут. Шестьдесят дней никто не может получить бумага на этот участок. Потом все… целый уйма людей… как это… кинутся застольбить участок. И помчатся, о, быстро, быстро, как ветер, помчатся получать бумага. Один станет очень богат. Один получит много еда для famille.

Харрингтон не подал виду, как сильно заинтересовало его это сообщение.

— А когда истекает срок? — спросил он. — И где этот участок?

— Вчера вечером я говорила об этом с Луи Савой, — продолжала она, словно не слыша его вопроса. — Мне кажется, участок будет его.

— К черту Луи Савоя!

— Вот и Луи Савой сказал вчера у меня в хижине. «Джой, — сказал он, — я сильный. У меня хороший упряжка. У меня хороший дыханье. Я добуду этот участок. Вы тогда будете выходить за меня замуж?» А я сказала ему… я сказала…

— Что же вы сказали?

— Я сказала: «Если Луи Савой победит, я буду стать его женой».

— А если он не победит?

— Тогда Луи Савой… как это по-вашему… тогда ему не стать отцом моих детей.

— А если я выйду победителем?

— Вы — победитель? — Джой расхохоталась. — Никогда!

Смех Джой Молино был приятен для слуха, даже когда в нем звучала издевка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно. Да и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников. К тому же она была так обольстительна сейчас — жгучие поцелуи мороза разрумянили ей щеки, смеющийся рот был полуоткрыт, а глаза сверкали тем великим соблазном, сильней которого нет на свете, — соблазном, таящимся только в глазах женщины. Собаки живой косматой грудой копошились у ее ног, а вожак упряжки — Волчий Клык — осторожно положил свою длинную морду к ней на колени.

— Ну а все же, если я выйду победителем? — настойчиво повторил Харрингтон.

Она посмотрела на своего поклонника, потом снова перевела взгляд на собак.

— Что ты скажешь, Вольчий Клык? Если он сильный и польючит бумага на участок, может быть, мы согласимся стать его женой? Ну, что ты скажешь?

Волчий Клык навострил уши и глухо заворчал на Харрингтона.

— Хольодно, — с женской непоследовательностью сказала вдруг Джой Молино, встала и подняла свою упряжку.

Ее поклонник невозмутимо наблюдал за ней. Она задавала ему загадки с первого дня их знакомства, и к прочим его достоинствам с той поры прибавилось еще и терпение.

— Эй, Вольчий Клык! — воскликнула Джой Молино, вскочив на нарты в ту секунду, когда они тронулись с места. — Эй-эй! Давай!

Не поворачивая головы, Харрингтон краем глаза следил, как ее собаки свернули на тропу, проложенную по замерзшей реке, и помчались к Сороковой Миле. У развилки, откуда одна дорога уходила через реку к форту Кьюдахи, Джой Молино придержала собак и обернулась.

— Эй, мистер Лентяй! — крикнула она. — Вольчий Клык говорит — да… если вы побеждать!

Все это, как обычно бывает в подобных случаях, каким-то образом получило огласку, и население Сороковой Мили, долго и безуспешно ломавшее себе голову, на кого из двух последних поклонников Джой Молино падет ее выбор, строило теперь догадки, кто из них окажется победителем в предстоящем состязании, и яростно заключало пари. Лагерь раскололся на две партии, и каждая старалась помочь своему фавориту прийти к финишу первым. Разгорелась ожесточенная борьба за лучших во всем крае собак, ибо в первую голову от собак, от хороших упряжек, зависел успех. А он сулил немало. Победителю доставалась в жены женщина, равной которой еще не родилось на свет, и в придачу золотой прииск стоимостью по меньшей мере в миллион долларов.

Осенью, когда разнеслась весть об открытиях, сделанных Мак-Кормеком у Бонанзы, все — и в том числе и жители Серкла и Сороковой Мили — ринулись вверх по Юкону; все, кроме тех, кто, подобно Джеку Харрингтону и Луи Савою, ушел искать золото на запад. Лосиные пастбища и берега ручьев столбили подряд, без разбору. Так, случайно, застолбили и малообещающий с виду ручей Эльдорадо. Олаф Нелсон воткнул на берегу колышки на расстоянии пятисот футов один от другого, без промедления отправил по почте свою заявку и так же без промедления исчез. Ближайшая приисковая контора, где регистрировались участки, помещалась тогда в полицейских казармах в форте Кьюдахи — как раз через реку напротив Сороковой Мили. Лишь только пронесся слух, что Эльдорадо — настоящее золотое дно, кому-то сейчас же удалось разнюхать, что Олаф Нелсон не дал себе труда спуститься вниз по Юкону, чтобы закрепить за собой свое приобретение. Уже многие жадно поглядывали на бесхозный участок, где, как всем было известно, на тысячи тысяч долларов ждало только лопаты и промывочного лотка. Однако завладеть участком никто не смел. По неписанному закону, старателю, застолбившему участок, давалось шестьдесят дней на то, чтобы оформить заявку, и пока не истечет этот срок, участок считался неприкосновенным. Об исчезновении Олафа Нелсона уже знали все кругом, и десятки золотоискателей готовились вбить заявочные столбы и помчаться на своих упряжках в форт Кьюдахи.

Но Сороковая Миля выставила мало претендентов. После того, как весь лагерь направил свои усилия на то, чтобы обеспечить победу либо Джеку Харрингтону, либо Луи Савою, никому даже не пришло на ум попытать счастья в одиночку. От участка до приисковой конторы считалось не менее ста миль, и на этом пути решено было расставить по три сменных упряжки для каждого из фаворитов. Последний перегон являлся, понятно, решающим, и для этих двадцати пяти миль ретивые добровольцы старались раздобыть самых сильных собак. Такая лютая борьба разгорелась между двумя партиями и в такой они вошли азарт, что цены на собак взлетели неслыханно высоко, как никогда еще не бывало в истории этого края. И не мудрено, если эта борьба еще крепче приковывала все взоры к Джой Молино. Ведь она была не только причиной этих треволнений, но и обладательницей самой лучшей упряжной собаки от Чилкута до Берингова моря. Как вожак, или головной, Волчий Клык не знал себе равных. Тот, чью упряжку повел бы он на последнем перегоне, мог считать себя победителем. На этот счет ни у кого не было сомнений. Но на Сороковой Миле чутьем понимали, что можно и чего нельзя, и никто не потревожил Джой Молино просьбой одолжить собаку. Каждая сторона утешала себя тем, что не только фавориту, но и противнику не придется воспользоваться таким преимуществом.

Однако мужчины — каждый в отдельности и все вкупе — устроены так, что часто доходят до могилы, оставаясь в блаженном неведении всей глубины коварства, присущего другой половине рода человеческого, и по этой причине мужское население Сороковой Мили оказалось неспособным разгадать дьявольские замыслы Джой Молино. Все признавались впоследствии, что недооценили эту черноокую дочь северного сияния, чей отец промышлял мехами в здешних краях еще в ту пору, когда им и не снилось, что они тоже нагрянут сюда, и чьи глаза впервые взглянули на мир при холодном мерцании полярных огней. Впрочем, обстоятельства, при которых появилась на свет Джой Молино, не мешали быть ей женщиной до мозга костей и не ограничили ее способности понимать мужскую натуру. Мужчины знали, что она ведет с ними игру, но им и в голову не приходило, как глубоко продумана эта игра, как она искусна и хитроумна. Они принимали в расчет лишь те карты, которые Джой пожелала им открыть, и до последней минуты пребывали в состоянии приятного ослепления, а когда она пошла со своего главного козыря, им оставалось только подсчитать проигрыш.

Книга «Дочь северного сияния». Джек Лондон. Читать онлайн бесплатно

 — Вы… как это говорится… лентяй! Вы, лентяй, хотите стать моим мужем? Напрасный старанья. Никогда, о нет, никогда не станет моим мужем лентяй!

 Так Джой Молино заявила без обиняков Джеку Харрингтону; ту же мысль, и не далее как накануне, она высказала Луи Савою, только в более банальной форме и на своем родном языке.

 — Послушайте, Джой…

 — Нет, нет! Почему должна я слушать лентяй? Это очень плохо — ходить за мной по пятам, торчать у меня в хижина и не делать никаких дел. Где вы возьмете еда для famille? ^{note 1} Почему у вас нет зольотой песок? У других польный карман.

 — Но я работаю, как вол, Джой. День изо дня рыскаю по Юкону и по притокам. Вот и сейчас я только что вернулся. Собаки так и валятся с ног. Другим везет — они находят уйму золота. А я… нет мне удачи.

 — Ну да! А когда этот человек — Мак-Кормек, ну тот, что имеет жена-индианка, — когда он открыл Кльондайк, почему вы не пошел? Другие пошел. Другие стал богат.

 — Вы же знаете, я был далеко, искал золото у истоков Тананы, — защищался Харрингтон. — И ничего не знал ни об Эльдорадо, ни о Бонанзе. А потом было уже поздно.

 — Ну, это пусть. Только вы… как это… сбитый с толк.

 — Что такое?

 — Сбитый с толк. Ну, как это… в потемках. Поздно не бывает. Тут, по этот ручей, по Эльдорадо, есть очень богатый россыпь. Какой-то человек застольбил и ушел. Никто не знает, куда он девался. Никогда больше не появлялся он тут. Шестьдесят дней никто не может получить бумага на этот участок. Потом все… целый уйма людей… как это… кинутся застольбить участок. И помчатся, о, быстро, быстро, как ветер, помчатся получать бумага. Один станет очень богат. Один получит много еда для famille.

 Харрингтон не подал виду, как сильно заинтересовало его это сообщение.

 — А когда истекает срок? — спросил он. — И где этот участок?

 — Вчера вечером я говорила об этом с Луи Савой, — продолжала она, словно не слыша его вопроса. — Мне кажется, участок будет его.

 — К черту Луи Савоя!

 — Вот и Луи Савой сказал вчера у меня в хижине. «Джой, — сказал он, — я сильный. У меня хороший упряжка. У меня хороший дыханье. Я добуду этот участок. Вы тогда будете выходить за меня замуж?» А я сказала ему… я сказала…

 — Что же вы сказали?

 — Я сказала: «Если Луи Савой победит, я буду стать его женой».

 — А если он не победит?

 — Тогда Луи Савой… как это по-вашему… тогда ему не стать отцом моих детей.

 — А если я выйду победителем?

 — Вы — победитель? — Джой расхохоталась. — Никогда!

 Смех Джой Молино был приятен для слуха, даже когда в нем звучала издевка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно. Да и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников. К тому же она была так обольстительна сейчас — жгучие поцелуи мороза разрумянили ей щеки, смеющийся рот был полуоткрыт, а глаза сверкали тем великим соблазном, сильней которого нет на свете, — соблазном, таящимся только в глазах женщины. Собаки живой косматой грудой копошились у ее ног, а вожак упряжки — Волчий Клык — осторожно положил свою длинную морду к ней на колени.

 — Ну а все же, если я выйду победителем? — настойчиво повторил Харрингтон.

 Она посмотрела на своего поклонника, потом снова перевела взгляд на собак.

 — Что ты скажешь, Вольчий Клык? Если он сильный и польючит бумага на участок, может быть, мы согласимся стать его женой? Ну, что ты скажешь?

 Волчий Клык навострил уши и глухо заворчал на Харрингтона.

 — Хольодно, — с женской непоследовательностью сказала вдруг Джой Молино, встала и подняла свою упряжку.

 Ее поклонник невозмутимо наблюдал за ней. Она задавала ему загадки с первого дня их знакомства, и к прочим его достоинствам с той поры прибавилось еще и терпение.

 — Эй, Вольчий Клык! — воскликнула Джой Молино, вскочив на нарты в ту секунду, когда они тронулись с места. — Эй-эй! Давай!

 Не поворачивая головы, Харрингтон краем глаза следил, как ее собаки свернули на тропу, проложенную по замерзшей реке, и помчались к Сороковой Миле. У развилки, откуда одна дорога уходила через реку к форту Кьюдахи, Джой Молино придержала собак и обернулась.

 — Эй, мистер Лентяй! — крикнула она. — Вольчий Клык говорит — да… если вы побеждать!

 

 Все это, как обычно бывает в подобных случаях, каким-то образом получило огласку, и население Сороковой Мили, долго и безуспешно ломавшее себе голову, на кого из двух последних поклонников Джой Молино падет ее выбор, строило теперь догадки, кто из них окажется победителем в предстоящем состязании, и яростно заключало пари. Лагерь раскололся на две партии, и каждая старалась помочь своему фавориту прийти к финишу первым. Разгорелась ожесточенная борьба за лучших во всем крае собак, ибо в первую голову от собак, от хороших упряжек, зависел успех. А он сулил немало. Победителю доставалась в жены женщина, равной которой еще не родилось на свет, и в придачу золотой прииск стоимостью по меньшей мере в миллион долларов.

 Осенью, когда разнеслась весть об открытиях, сделанных Мак-Кормеком у Бонанзы, все — и в том числе и жители Серкла и Сороковой Мили — ринулись вверх по Юкону; все, кроме тех, кто, подобно Джеку Харрингтону и Луи Савою, ушел искать золото на запад. Лосиные пастбища и берега ручьев столбили подряд, без разбору. Так, случайно, застолбили и малообещающий с виду ручей Эльдорадо. Олаф Нелсон воткнул на берегу колышки на расстоянии пятисот футов один от другого, без промедления отправил по почте свою заявку и так же без промедления исчез. Ближайшая приисковая контора, где регистрировались участки, помещалась тогда в полицейских казармах в форте Кьюдахи — как раз через реку напротив Сороковой Мили. Лишь только пронесся слух, что Эльдорадо — настоящее золотое дно, кому-то сейчас же удалось разнюхать, что Олаф Нелсон не дал себе труда спуститься вниз по Юкону, чтобы закрепить за собой свое приобретение. Уже многие жадно поглядывали на бесхозный участок, где, как всем было известно, на тысячи тысяч долларов ждало только лопаты и промывочного лотка. Однако завладеть участком никто не смел. По неписанному закону, старателю, застолбившему участок, давалось шестьдесят дней на то, чтобы оформить заявку, и пока не истечет этот срок, участок считался неприкосновенным. Об исчезновении Олафа Нелсона уже знали все кругом, и десятки золотоискателей готовились вбить заявочные столбы и помчаться на своих упряжках в форт Кьюдахи.

 Но Сороковая Миля выставила мало претендентов. После того, как весь лагерь направил свои усилия на то, чтобы обеспечить победу либо Джеку Харрингтону, либо Луи Савою, никому даже не пришло на ум попытать счастья в одиночку. От участка до приисковой конторы считалось не менее ста миль, и на этом пути решено было расставить по три сменных упряжки для каждого из фаворитов. Последний перегон являлся, понятно, решающим, и для этих двадцати пяти миль ретивые добровольцы старались раздобыть самых сильных собак. Такая лютая борьба разгорелась между двумя партиями и в такой они вошли азарт, что цены на собак взлетели неслыханно высоко, как никогда еще не бывало в истории этого края. И не мудрено, если эта борьба еще крепче приковывала все взоры к Джой Молино. Ведь она была не только причиной этих треволнений, но и обладательницей самой лучшей упряжной собаки от Чилкута до Берингова моря. Как вожак, или головной, Волчий Клык не знал себе равных. Тот, чью упряжку повел бы он на последнем перегоне, мог считать себя победителем. На этот счет ни у кого не было сомнений. Но на Сороковой Миле чутьем понимали, что можно и чего нельзя, и никто не потревожил Джой Молино просьбой одолжить собаку. Каждая сторона утешала себя тем, что не только фавориту, но и противнику не придется воспользоваться таким преимуществом.

 Однако мужчины — каждый в отдельности и все вкупе — устроены так, что часто доходят до могилы, оставаясь в блаженном неведении всей глубины коварства, присущего другой половине рода человеческого, и по этой причине мужское население Сороковой Мили оказалось неспособным разгадать дьявольские замыслы Джой Молино. Все признавались впоследствии, что недооценили эту черноокую дочь северного сияния, чей отец промышлял мехами в здешних краях еще в ту пору, когда им и не снилось, что они тоже нагрянут сюда, и чьи глаза впервые взглянули на мир при холодном мерцании полярных огней. Впрочем, обстоятельства, при которых появилась на свет Джой Молино, не мешали быть ей женщиной до мозга костей и не ограничили ее способности понимать мужскую натуру. Мужчины знали, что она ведет с ними игру, но им и в голову не приходило, как глубоко продумана эта игра, как она искусна и хитроумна. Они принимали в расчет лишь те карты, которые Джой пожелала им открыть, и до последней минуты пребывали в состоянии приятного ослепления, а когда она пошла со своего главного козыря, им оставалось только подсчитать проигрыш.

 В начале недели весь лагерь провожал Джека Харрингтона и Луи Савоя в путь. Соперники выехали с запасом на несколько дней — им хотелось прибыть на участок Олафа Нелсона загодя, чтобы немного отдохнуть и дать собакам восстановить свои силы перед началом гонок. По дороге они видели золотоискателей из Доусона, уже расставлявших сменные упряжки на пути, и получили возможность убедиться, что никто не поскупился на расходы в погоне за миллионом.

 Дня через два после их отъезда Сороковая Миля начала отправлять подставы — сначала на семьдесят пятую милю пути, потом на пятидесятую и, наконец, — на двадцать пятую. Упряжки, предназначавшиеся для последнего перегона, были великолепны — все собаки как на подбор, и лагерь битый час, при пятидесятиградусном морозе, обсуждал и сравнивал их достоинства, пока, наконец, они не получили возможности тронуться в путь. Но тут, в последнюю минуту, к ним подлетела Джой Молино на своих нартах. Она отозвала в сторону Лона Мак-Фейна, правившего харрингтоновской упряжкой, и не успели первые слова слететь с ее губ, как он разинул рот с таким остолбенелым видом, что важность полученного им сообщения стала очевидна для всех. Он выпряг Волчьего Клыка из ее нарт, поставил во главе харрингтоновской упряжки и погнал собак вверх по Юкону.

 — Бедняга Луи Савой! — заговорили кругом.

 Но Джой Молино вызывающе сверкнула черными глазами и повернула нарты назад к отцовской хижине.

 

 Приближалась полночь. Несколько сот закутанных в меха людей, собравшихся на участке Олафа Нелсона, предпочли шестидесятиградусный мороз и все треволнения этой ночи соблазну натопленных хижин и удобных коек. Некоторые из них держали свои колышки наготове и своих собак под рукой. Отряд конной полиции капитана Констэнтайна получил приказ быть на посту, дабы все шло по правилам. Поступило распоряжение: никому не ставить столбы, пока последняя секунда этого дня не канет в вечность. На Севере такой приказ равносилен повелению Иеговы, — ведь пуля дум-дум карает так же мгновенно и безвозвратно, как десница божья. Ночь была ясная и морозная. Северное сияние зажгло свои праздничные огни, расцветив небосклон гигантскими зеленовато-белыми мерцающими лучами, затмевавшими свет звезд. Волны холодного розового блеска омывали зенит, а на горизонте рука титана воздвигла сверкающие арки. И, потрясенные этим величественным зрелищем, собаки поднимали протяжный вой, как их далекие предки в незапамятные времена.

 Полисмен в медвежьей шубе торжественно шагнул вперед с часами в руке. Люди засуетились у своих упряжек, поднимая собак, распутывая и подтягивая постромки. Затем соревнующиеся подошли к меже, сжимая в кулаке колышки и заявки. Они уже столько раз переступали границы участка, что могли бы теперь сделать это с закрытыми глазами. Полисмен поднял руку. Скинув с плеч лишние меха и одеяла, в последний раз подтянув пояса, люди замерли в ожидании.

 — Приготовиться!

 Шестьдесят пар рукавиц сдернуто с рук; столько же пар обутых в мокасины ног покрепче уперлось в снег.

 — Пошли!

 Все ринулись с разных сторон на широкое пустое пространство участка, вбивая колышки по углам и посредине, где надлежало поставить две центральные заявки, потом опрометью бросились к своим нартам, поджидавшим их на замерзшей глади ручья. Все смешалось — движения, звуки; все слилось в единый хаос. Нарты сталкивались; ощетинившись, оскалив клыки, упряжка с визгом налетала на упряжку. Образовавшаяся свалка создала затор в узком месте ручья. Удары бичей сыпались на спины животных и людей без разбора. И в довершение неразберихи вокруг каждого гонщика суетилась кучка приятелей, старавшихся вызволить их из свалки. Но вот, силой проложив себе путь, одни нарты за другими стали вырываться на простор и исчезать во мраке между угрюмо нависших берегов.

 Джек Харрингтон предвидел заранее, что давки не миновать, и ждал у своих нарт, пока не уляжется суматоха. Луи Савой, зная, что его соперник даст ему сто очков вперед по части езды на собаках, ждал тоже, решив следовать его примеру. Крики уже затихли вдали, когда они пустились в путь, и, пройдя миль десять вниз до Бонанзы, нагнали остальные упряжки, которые шли гуськом, но не растягиваясь. Возгласов почти не было слышно, так как на этом участке пути нечего было и думать вырваться вперед: ширина нарт — от полоза до полоза — равнялась шестнадцати дюймам, а ширина проторенной дороги — восемнадцати. Этот санный путь, укатанный вглубь на добрый фут, был подобен желобу. По обеим сторонам его расстилался пушистый, сверкающий снежный покров. Стоило кому-нибудь, пытаясь обогнать другие нарты, сойти с пути, и его собаки неминуемо провалились бы по брюхо в рыхлый снег и поплелись бы со скоростью улитки. И люди замерли в своих подскакивавших на выбоинах нартах и выжидали. На протяжении пятнадцати миль вниз по Бонанзе и Клондайку до Доусона, где они вышли к Юкону, никаких изменений не произошло. Здесь их уже ждали сменные упряжки. Но Харрингтон и Савой расположили свои подставы двумя милями дальше, решив, если потребуется, загнать первую упряжку насмерть. Воспользовавшись сутолокой, воцарившейся при смене упряжек, они оставили позади добрую половину гонщиков. Когда нарты вынесли их на широкую грудь Юкона, впереди шло не более тридцати упряжек. Здесь можно было помериться силами. Осенью, когда река стала, между двумя мощными пластами льда осталась быстрина шириной в милю. Она совсем недавно оделась льдом, и он был твердым, гладким и скользким, как паркет бального зала. Лишь только полозья нарт коснулись этого сверкающего льда, Харрингтон привстал на колени, придерживаясь одной рукой за нарты, и бич его яростно засвистел над головами собак, а неистовая брань загремела у них в ушах. Упряжки растянулись по ледяной глади, и каждая напрягала силы до предела. Но мало кто на всем Севере умел так высылать собак, как Джек Харрингтон. Его упряжка сразу начала вырываться вперед, но Луи Савой прилагал отчаянные усилия, чтобы не отстать, и его головные собаки бежали, едва не касаясь мордами нарт соперника.

 Где-то на середине ледяного пути вторые подставы вынеслись с берега им навстречу. Но Харрингтон не замедлил бега своих собак. Выждав минуту, когда новая упряжка поравнялась с ним, он, гикнув, перескочил на другие нарты, с ходу наддав жару собакам. Гонщик подставы кубарем полетел с нарт. Луи Савой и тут во всем последовал примеру своего соперника. Брошенные на произвол судьбы упряжки заметались из стороны в сторону, и на них налетели другие, и на льду поднялась страшная кутерьма. Харрингтон набирал скорость. Луи Савой не отставал. У самого конца ледяного поля их нарты начали обходить головную упряжку. Когда они снова легли на узкий санный путь, проторенный в пушистых снежных сугробах, они уже вели гонку, и Доусон, наблюдавший за ними при свете северного сияния, клялся, что это была чистая работа.

 Когда мороз крепчает до шестидесяти градусов, надо или двигаться, или разводить огонь, иначе долго не протянешь. Харрингтон и Савой прибегли теперь к старинному способу — «бегом и на собаках». Соскочив с нарт, они бежали сзади, держась за лямки, пока кровь, сильнее забурлив в жилах, не изгоняла из тела мороз, потом прыгали обратно на нарты и лежали на них, пока опять не промерзали до костей. Так — бегом и на собаках — они покрыли второй и третий перегоны. Снова и снова, вылетев на гладкий лед, Луи Савой принимался нахлестывать собак, и всякий раз его попытки обойти соперника оканчивались неудачей. Растянувшись позади на пять миль, остальные участники состязания силились их нагнать, но безуспешно, ибо одному Луи Савою выпала в этих гонках честь выдержать убийственную скорость, предложенную Джеком Харрингтоном.

 Когда они приблизились к подставе на Семьдесят Пятой Миле, Лон Мак-Фэйн пустил своих собак. Их вел Волчий Клык, и как только Харрингтон увидел вожака, ему стало ясно, кому достанется победа. На всем Севере не было такой упряжки, которая могла бы теперь побить его на этом последнем перегоне. А Луи Савой, заметив Волчьего Клыка во главе харрингтоновской упряжки, понял, что проиграл, и послал кому-то сквозь зубы проклятия, какие обычно посылают женщинам. Но все же он решил биться до последнего, и его собаки неотступно бежали в вихре снежной пыли, летящей из-под передних нарт. На Юго-востоке занялась заря; Харрингтон и Савой неслись вперед: Один преисполненный радостного, другой горестного изумления перед поступком Джой Молино.

 

 Вся Сороковая Миля вылезла на рассвете из-под своих меховых одеял и столпилась у края санного пути. Он далеко был виден отсюда — на несколько миль вверх по Юкону, до первой излучины. И путь через реку к финишу у форта Кьюдахи, где ждал охваченный нетерпением приисковый инспектор, тоже был весь как на ладони. Джой Молино устроилась несколько поодаль, но ввиду столь исключительных обстоятельств никто не позволил себе торчать у нее перед глазами и загораживать ей чуть приметно темневшую на снегу полоску тропы. Таким образом, перед нею оставалось свободное пространство. Горели костры, и золотоискатели, собравшись у огня, держали пари, закладывая собак и золотой песок. Шансы Волчьего Клыка стояли необычайно высоко.

 — Идут! — раздался с верхушки сосны пронзительный крик мальчишки-индейца.

 У излучины Юкона на снегу появилась черная точка, и сейчас же следом за ней — вторая. Точки быстро росли, а за ними начали возникать другие — на некотором расстоянии от первых двух. Мало-помалу все они приняли очертания нарт, собак и людей, плашмя лежавших на нартах.

 — Впереди Волчий Клык! — шепнул лейтенант полиции Джой Молино.

 Она ответила ему улыбкой, не тая своего интереса.

 — Десять против одного за Харрингтона! — воскликнул какой-то король Березового ручья, вытаскивая свой мешочек с золотом.

 — Королева… она не очень щедро платит вам? — спросила Джой Молино лейтенанта.

 Тот покачал головой.

 — Есть у вас зольотой песок? Как много? — не унималась Джой.

 Лейтенант развязал свой мешочек. Одним взглядом она оценила его содержимое.

 — Пожалуй, тут… да, сотни две тут будет, верно? Хорошо, сейчас я дам вам… как это… подсказка. Принимайте пари. — Она загадочно улыбнулась.

 Лейтенант колебался. Он взглянул на реку. Оба передних гонщика, стоя на коленях, яростно нахлестывали собак, Харрингтон шел первым.

 — Десять против одного за Харрингтона! — орал король Березового ручья, размахивая своим мешочком перед носом лейтенанта.

 — Принимайте пари! — подзадорила лейтенанта Джой.

 Он повиновался, пожав плечами в знак того, что уступает не голосу рассудка, а ее чарам. Джой ободряюще кивнула.

 Шум стих. Ставки прекратились.

 Накреняясь, подскакивая, ныряя, словно утлые парусники в бурю, нарты бешено мчались к ним. Луи Савой все еще не отставал от Харрингтона, но лицо его было мрачно: надежда покинула его. Харрингтон не смотрел ни вправо, ни влево. Рот его был плотно сжат. Его собаки бежали ровно, ни на секунду не сбиваясь с ритма, ни на йоту не отклоняясь от пути, а Волчий Клык был поистине великолепен. Низко опустив голову, ничего не видя вокруг и глухо подвывая, вел он своих товарищей вперед.

 Сороковая Миля затаила дыхание. Слышен был только хрип собак да свист бичей.

 Внезапно звонкий голос Джой Молино нарушил тишину:

 — Эй-эй! Вольчий Клык! Вольчий Клык!

 Волчий Клык услыхал. Он резко свернул в сторону — прямо к своей хозяйке. Вся упряжка ринулась за ним, нарты накренились и, став на один полоз, выбросили Харрингтона в снег. Луи Савой вихрем пролетел мимо. Харрингтон поднялся на ноги и увидел, что его соперник мчится через реку к приисковой конторе. В эту минуту он невольно услышал разговор у себя за спиной.

 — Он? Да, он очень хорошо шел, — говорила Джой Молино лейтенанту. — Он… как это говорится… задал темп. О да, он отлично задал темп.

Джек Лондон — Дочь северного сияния » Книги читать онлайн бесплатно без регистрации

Джек Лондон

Дочь северного сияния

— Вы… как это говорится… лентяй! Вы, лентяй, хотите стать моим мужем? Напрасный старанья. Никогда, о нет, никогда не станет моим мужем лентяй!

Так Джой Молино заявила без обиняков Джеку Харрингтону; ту же мысль, и не далее как накануне, она высказала Луи Савою, только в более банальной форме и на своем родном языке.

— Послушайте, Джой…

— Нет, нет! Почему должна я слушать лентяй? Это очень плохо — ходить за мной по пятам, торчать у меня в хижина и не делать никаких дел. Где вы возьмете еда для famille? note 1 Почему у вас нет зольотой песок? У других польный карман.

— Но я работаю, как вол, Джой. День изо дня рыскаю по Юкону и по притокам. Вот и сейчас я только что вернулся. Собаки так и валятся с ног. Другим везет — они находят уйму золота. А я… нет мне удачи.

— Ну да! А когда этот человек — Мак-Кормек, ну тот, что имеет жена-индианка, — когда он открыл Кльондайк, почему вы не пошел? Другие пошел. Другие стал богат.

— Вы же знаете, я был далеко, искал золото у истоков Тананы, — защищался Харрингтон. — И ничего не знал ни об Эльдорадо, ни о Бонанзе. А потом было уже поздно.

— Ну, это пусть. Только вы… как это… сбитый с толк.

— Что такое?

— Сбитый с толк. Ну, как это… в потемках. Поздно не бывает. Тут, по этот ручей, по Эльдорадо, есть очень богатый россыпь. Какой-то человек застольбил и ушел. Никто не знает, куда он девался. Никогда больше не появлялся он тут. Шестьдесят дней никто не может получить бумага на этот участок. Потом все… целый уйма людей… как это… кинутся застольбить участок. И помчатся, о, быстро, быстро, как ветер, помчатся получать бумага. Один станет очень богат. Один получит много еда для famille.

Харрингтон не подал виду, как сильно заинтересовало его это сообщение.

— А когда истекает срок? — спросил он. — И где этот участок?

— Вчера вечером я говорила об этом с Луи Савой, — продолжала она, словно не слыша его вопроса. — Мне кажется, участок будет его.

— К черту Луи Савоя!

— Вот и Луи Савой сказал вчера у меня в хижине. «Джой, — сказал он, — я сильный. У меня хороший упряжка. У меня хороший дыханье. Я добуду этот участок. Вы тогда будете выходить за меня замуж?» А я сказала ему… я сказала…

— Что же вы сказали?

— Я сказала: «Если Луи Савой победит, я буду стать его женой».

— А если он не победит?

— Тогда Луи Савой… как это по-вашему… тогда ему не стать отцом моих детей.

— А если я выйду победителем?

— Вы — победитель? — Джой расхохоталась. — Никогда!

Смех Джой Молино был приятен для слуха, даже когда в нем звучала издевка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно. Да и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников. К тому же она была так обольстительна сейчас — жгучие поцелуи мороза разрумянили ей щеки, смеющийся рот был полуоткрыт, а глаза сверкали тем великим соблазном, сильней которого нет на свете, — соблазном, таящимся только в глазах женщины. Собаки живой косматой грудой копошились у ее ног, а вожак упряжки — Волчий Клык — осторожно положил свою длинную морду к ней на колени.

— Ну а все же, если я выйду победителем? — настойчиво повторил Харрингтон.

Она посмотрела на своего поклонника, потом снова перевела взгляд на собак.

— Что ты скажешь, Вольчий Клык? Если он сильный и польючит бумага на участок, может быть, мы согласимся стать его женой? Ну, что ты скажешь?

Волчий Клык навострил уши и глухо заворчал на Харрингтона.

— Хольодно, — с женской непоследовательностью сказала вдруг Джой Молино, встала и подняла свою упряжку.

Ее поклонник невозмутимо наблюдал за ней. Она задавала ему загадки с первого дня их знакомства, и к прочим его достоинствам с той поры прибавилось еще и терпение.

— Эй, Вольчий Клык! — воскликнула Джой Молино, вскочив на нарты в ту секунду, когда они тронулись с места. — Эй-эй! Давай!

Не поворачивая головы, Харрингтон краем глаза следил, как ее собаки свернули на тропу, проложенную по замерзшей реке, и помчались к Сороковой Миле. У развилки, откуда одна дорога уходила через реку к форту Кьюдахи, Джой Молино придержала собак и обернулась.

— Эй, мистер Лентяй! — крикнула она. — Вольчий Клык говорит — да… если вы побеждать!

Все это, как обычно бывает в подобных случаях, каким-то образом получило огласку, и население Сороковой Мили, долго и безуспешно ломавшее себе голову, на кого из двух последних поклонников Джой Молино падет ее выбор, строило теперь догадки, кто из них окажется победителем в предстоящем состязании, и яростно заключало пари. Лагерь раскололся на две партии, и каждая старалась помочь своему фавориту прийти к финишу первым. Разгорелась ожесточенная борьба за лучших во всем крае собак, ибо в первую голову от собак, от хороших упряжек, зависел успех. А он сулил немало. Победителю доставалась в жены женщина, равной которой еще не родилось на свет, и в придачу золотой прииск стоимостью по меньшей мере в миллион долларов.

Осенью, когда разнеслась весть об открытиях, сделанных Мак-Кормеком у Бонанзы, все — и в том числе и жители Серкла и Сороковой Мили — ринулись вверх по Юкону; все, кроме тех, кто, подобно Джеку Харрингтону и Луи Савою, ушел искать золото на запад. Лосиные пастбища и берега ручьев столбили подряд, без разбору. Так, случайно, застолбили и малообещающий с виду ручей Эльдорадо. Олаф Нелсон воткнул на берегу колышки на расстоянии пятисот футов один от другого, без промедления отправил по почте свою заявку и так же без промедления исчез. Ближайшая приисковая контора, где регистрировались участки, помещалась тогда в полицейских казармах в форте Кьюдахи — как раз через реку напротив Сороковой Мили. Лишь только пронесся слух, что Эльдорадо — настоящее золотое дно, кому-то сейчас же удалось разнюхать, что Олаф Нелсон не дал себе труда спуститься вниз по Юкону, чтобы закрепить за собой свое приобретение. Уже многие жадно поглядывали на бесхозный участок, где, как всем было известно, на тысячи тысяч долларов ждало только лопаты и промывочного лотка. Однако завладеть участком никто не смел. По неписанному закону, старателю, застолбившему участок, давалось шестьдесят дней на то, чтобы оформить заявку, и пока не истечет этот срок, участок считался неприкосновенным. Об исчезновении Олафа Нелсона уже знали все кругом, и десятки золотоискателей готовились вбить заявочные столбы и помчаться на своих упряжках в форт Кьюдахи.

Но Сороковая Миля выставила мало претендентов. После того, как весь лагерь направил свои усилия на то, чтобы обеспечить победу либо Джеку Харрингтону, либо Луи Савою, никому даже не пришло на ум попытать счастья в одиночку. От участка до приисковой конторы считалось не менее ста миль, и на этом пути решено было расставить по три сменных упряжки для каждого из фаворитов. Последний перегон являлся, понятно, решающим, и для этих двадцати пяти миль ретивые добровольцы старались раздобыть самых сильных собак. Такая лютая борьба разгорелась между двумя партиями и в такой они вошли азарт, что цены на собак взлетели неслыханно высоко, как никогда еще не бывало в истории этого края. И не мудрено, если эта борьба еще крепче приковывала все взоры к Джой Молино. Ведь она была не только причиной этих треволнений, но и обладательницей самой лучшей упряжной собаки от Чилкута до Берингова моря. Как вожак, или головной, Волчий Клык не знал себе равных. Тот, чью упряжку повел бы он на последнем перегоне, мог считать себя победителем. На этот счет ни у кого не было сомнений. Но на Сороковой Миле чутьем понимали, что можно и чего нельзя, и никто не потревожил Джой Молино просьбой одолжить собаку. Каждая сторона утешала себя тем, что не только фавориту, но и противнику не придется воспользоваться таким преимуществом.

Читать книгу Дочь северного сияния Джека Лондона : онлайн чтение

Джек Лондон
Дочь Северного сияния

– Вы… как это говорится… лентяй! Вы, лентяй, хотите стать моим мужем? Напрасный старанья. Никогда, о нет, никогда не станет моим мужем лентяй!

Так Джой Молино заявила без обиняков Джеку Хар-рингтону; ту же мысль, и не далее как накануне, она высказала Луи Савою, только в более банальной форме и на своем родном языке.

– Послушайте, Джой…

– Нет, нет! Почему должна я слушать лентяй? Это очень плохо – ходить за мной по пятам, торчать у меня в хижина и не делать никаких дел. Где вы возьмете еда для famille1
  Семья (фр.).

[Закрыть]? Почему у вас нет зольотой песок? У других польный карман.

– Но я работаю как вол, Джой. День изо дня рыскаю по Юкону и по притокам. Вот и сейчас я только что вернулся. Собаки так и валятся с ног. Другим везет – они находят уйму золота. А я… нет мне удачи.

– Ну да! А когда этот человек – Мак-Кормек, ну тот, что имеет жена-индианка, – когда он открыл Кльондайк, почему вы не пошел? Другие пошел. Другие стал богат.

– Вы же знаете, я был далеко, искал золото у истоков Тананы, – защищался Харрингтон. – И ничего не знал ни об Эльдорадо, ни о Бонанце. А потом было уже поздно.

– Ну, это пусть. Только вы… как это… сбитый с толк.

– Что такое?

– Сбитый с толк. Ну, как это… в потемках. Поздно не бывает. Тут, по этот ручей, по Эльдорадо, есть очень богатый россыпь. Какой-то человек застольбил и ушел. Никто не знает, куда он девался. Никогда больше не появлялся он тут. Шестьдесят дней никто не может получить бумага на этот участок. Потом все… целый уйма людей… как это… кинутся застольбить участок. И помчатся, о, быстро, быстро, как ветер, помчатся получать бумага. Один станет очень богат. Один получит много еда для famille.

Харрингтон не подал виду, как сильно заитересова-ло его это сообщение.

– А когда истекает срок? – спросил он. – И где этот участок?

– Вчера вечером я говорила об этом с Луи Савой, – продолжала она, словно не слыша его вопроса. – Мне кажется, участок будет его.

– К черту Луи Савоя!

– Вот и Луи Савой сказал вчера у меня в хижине. «Джой, – сказал он, – я сильный. У меня хороший упряжка. У меня хороший дыханье. Я добуду этот участок. Вы тогда будете выходить за меня замуж?» А я сказала ему… я сказала…

– Что же вы сказали?

– Я сказала: «Если Луи Савой победит, я буду стать его женой».

– А если он не победит?

– Тогда Луи Савой… как это по-вашему… тогда ему не стать отцом моих детей.

– А если я выйду победителем?

– Вы – победитель? – Джой расхохоталась. – Никогда!

Смех Джой Молино был приятен для слуха, даже когда в нем звучала издевка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно. Да и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников. К тому же она была так обольстительна сейчас – жгучие поцелуи мороза разрумянили ей щеки, смеющийся рот был полуоткрыт, а глаза сверкали тем великим соблазном, сильней которого нет на свете, – соблазном, таящимся только в глазах женщины. Собаки живой косматой грудой копошились у ее ног, а вожак упряжки – Волчий Клык – осторожно положил свою длинную морду к ней на колени.

– Ну а все же, если я выйду победителем? – настойчиво повторил Харрингтон.

Она посмотрела на своего поклонника, потом снова перевела взгляд на собак.

– Что ты скажешь, Вольчий Клык? Если он сильный и получит бумага на участок, может быть, мы согласимся стать его женой? Ну, что ты скажешь?

Волчий Клык навострил уши и глухо заворчал на Харрингтона.

– Хольодно, – с женской непоследовательностью сказала вдруг Джой Молино, встала и подняла свою упряжку.

Ее поклонник невозмутимо наблюдал за ней. Она задавала ему загадки с первого дня их знакомства, и к прочим его достоинствам с той поры прибавилось еще терпение.

– Эй, Вольчий Клык! – воскликнула Джой Молино, вскочив на нарты в ту секунду, когда они тронулись с места. – Эй-эй! Давай!

Не поворачивая головы, Харрингтон краем глаза следил, как ее собаки свернули на тропу, проложенную по замерзшей реке, и помчались к Сороковой Миле. У развилки, откуда одна дорога уходила через реку к форту Кьюдахи, Джой Молино придержала собак и обернулась.

– Эй, мистер Лентяй! – крикнула она. – Вольчий Клык говорит – да… если вы побеждать!

Все это, как обычно бывает в подобных случаях, каким-то образом получило огласку, и население Сороковой Мили, долго и безуспешно ломавшее себе голову, на кого из двух последних поклонников Джой Молино падет ее выбор, строило теперь догадки, кто из них окажется победителем в предстоящем состязании, и яростно заключало пари. Лагерь раскололся на две партии, и каждая старалась помочь своему фавориту прийти к финишу первым. Разгорелась ожесточенная борьба за лучших во всем крае собак, ибо в первую голову от собак, от хороших упряжек, зависел успех. А он сулил немало. Победителю доставалась в жены женщина, равной которой еще не родилось на свет, и в придачу золотой прииск стоимостью по меньшей мере в миллион долларов.

Осенью, когда разнеслась весть об открытиях, сделанных Мак-Кормеком у Бонанцы, все – и в том числе жители Серкла и Сороковой Мили – ринулись вверх по Юкону; все, кроме тех, кто, подобно Джеку Харрингтону и Луи Савою, ушел искать золото на запад. Лосиные пастбища и берега ручьев столбили подряд, без разбору. Так, случайно, застолбили и малообещающий с виду ручей Эльдорадо. Олаф Нелсон воткнул на берегу колышки на расстоянии пятисот футов один от другого, без промедления отправил по почте свою заявку и так же без промедления исчез. Ближайшая приисковая контора, где регистрировались участки, помещалась тогда в полицейских казармах в форте Кьюдахи – как раз через реку напротив Сороковой Мили. Лишь только пронесся слух, что Эльдорадо – настоящее золотое дно, кому-то сейчас же удалось разнюхать, что Олаф Нелсон не дал себе труда спуститься вниз по Юкону, чтобы закрепить за собой свое приобретение. Уже многие жадно поглядывали на бесхозяйный участок, где, как всем было известно, на тысячи тысяч долларов золота ждало только лопаты и промывочного лотка. Однако завладеть участком никто не смел. По неписаному закону, старателю, застолбившему участок, давалось шестьдесят дней на то, чтобы оформить заявку, и пока не истечет этот срок, участок считался неприкосновенным. Об исчезновении Олафа Нелсона уже знали все кругом, и десятки золотоискателей готовились вбить заявочные столбы и помчаться на своих упряжках в форт Кьюдахи.

Но Сороковая Миля выставила мало претендентов. После того, как весь лагерь направил свои усилия на то, чтобы обеспечить победу либо Джеку Харрингтону, либо Луи Савою, никому даже не пришло на ум попытать счастья в одиночку. От участка до приисковой конторы считалось не менее ста миль, и на этом пути решено было расставить по три сменных упряжки для каждого из фаворитов. Последний перегон являлся, понятно, решающим, и для этих двадцати пяти миль ретивые добровольцы старались раздобыть самых сильных собак. Такая лютая борьба разгорелась между двумя партиями и в такой они вошли азарт, что цены на собак взлетели неслыханно высоко, как никогда еще не бывало в истории этого края. И не мудрено, если эта борьба еще крепче приковала все взоры к Джой Молино. Ведь она была не только причиной этих треволнений, но и обладательницей самой лучшей упряжной собаки от Чилкута до Берингова моря. Как вожак, или головной, Волчий Клык не знал себе равных. Тот, чью упряжку повел бы он на последнем перегоне, мог считать себя победителем. На этот счет ни у кого не было сомнений. Но на Сороковой Миле чутьем понимали, что можно и чего нельзя, и никто не потревожил Джой Молино просьбой одолжить собаку. Каждая сторона утешала себя тем, что не только фавориту, но и противнику не придется воспользоваться таким преимуществом.

Однако мужчины – каждый в отдельности и все вкупе – устроены так, что часто доходят до могилы, оставаясь в блаженном неведении всей глубины коварства, присущей другой половине рода человеческого, и по этой причине мужское население Сороковой Мили оказалось неспособным разгадать дьявольские замыслы Джой Молино. Все признавались впоследствии, что недооценили эту черноокую дочь северного сияния, чей отец промышлял мехами в здешних краях еще в ту пору, когда им и не снилось, что они тоже нагрянут сюда, и чьи глаза впервые взглянули на мир при холодном мерцании полярных огней. Впрочем, обстоятельства, при которых появилась на свет Джой Молино, не помешали ей быть женщиной до мозга костей и не ограничили ее способности понимать мужскую натуру. Мужчины знали, что она ведет с ними игру, но им и в голову не приходило, как глубоко продумана эта игра, как она искусна и хитроумна. Они принимали в расчет лишь те карты, которые Джой пожелала им открыть, и до последней минуты пребывали в состоянии приятного ослепления, а когда она пошла со своего главного козыря, им оставалось только подсчитать проигрыш.

В начале недели весь лагерь провожал Джека Хар-рингтона и Луи Савоя в путь. Соперники выехали с запасом на несколько дней – им хотелось прибыть на участок Олафа Нелсона загодя, чтобы немного отдохнуть и дать собакам восстановить силы перед началом гонок. По дороге они видели золотоискателей из Доусо-на, уже расставлявших сменные упряжки на пути, и получили возможность убедиться, что никто не поскупился на расходы в погоне за миллионом.

Дня через два после их отъезда Сороковая Миля начала отправлять подставы – сначала на семьдесят пятую милю пути, потом на пятидесятую и, наконец, – на двадцать пятую. Упряжки, предназначавшиеся для последнего перегона, были великолепны – все собаки как на подбор, и лагерь битый час, при пятидесятиградусном морозе, обсуждал и сравнивал их достоинства, пока наконец они не получили возможности тронуться в путь. Но тут, в последнюю минуту, к ним подлетела Джой Молино на своих нартах. Она отозвала в сторону Лона Мак-Фэйна, правившего харрингтоновской упряжкой, и не успели первые слова слететь с ее губ, как он разинул рот с таким остолбенелым видом, что важность полученного им сообщения стала очевидна для всех. Он выпряг Волчьего Клыка из ее нарт, поставил во главе харрингтоновской упряжки и погнал собак вверх по Юкону.

– Бедняга Луи Савой! – заговорили кругом.

Но Джой Молино вызывающе сверкнула черными глазами и повернула нарты назад к отцовской хижине.

Приближалась полночь. Несколько сот закутанных в меха людей, собравшихся на участке Олафа Нелсона, предпочли шестидесятиградусный мороз и все треволнения этой ночи соблазну натопленных хижин и удобных коек. Некоторые из них держали наготове свои колышки и своих собак под рукой. Отряд конной полиции капитана Констэнтайна получил приказ быть на посту, дабы все шло по правилам. Поступило распоряжение: никому не ставить столбы, пока последняя секунда этого дня не канет в вечность. На Севере такой приказ равносилен повелению Иеговы, – ведь пуля дум-дум карает так же мгновенно и безвозвратно, как десница Божья. Ночь была ясная и морозная. Северное сияние зажгло свои праздничные огни, расцветив небосклон гигантскими зеленовато-белыми мерцающими лучами, притушившими свет звезд. Волны холодного розового блеска омывали зенит, а на горизонте рука титана воздвигла сверкающие арки. И, потрясенные этим величественным зрелищем, собаки поднимали протяжный вой, как их далекие предки в незапамятные времена.

Полисмен в медвежьей шубе торжественно шагнул вперед с часами в руке. Люди засуетились у своих упряжек, поднимая собак, распутывая и подтягивая постромки. Затем соревнующиеся подошли к меже, сжимая в руках колышки и заявки. Они уже столько раз переступали границы участка, что могли бы теперь сделать это с закрытыми глазами. Полисмен поднял руку. Сняв с плеч лишние меха и одеяла, в последний раз подтянув пояса, люди замерли в ожидании.

– Приготовиться!

Шестьдесят пар рукавиц сдернуто с рук; столько же пар обутых в мокасины ног покрепче уперлось в снег.

– Пошли!

Все ринулись с разных сторон на широкое пустое пространство участка, вбивая колышки по углам и посредине, где надлежало поставить две центральные заявки, потом опрометью бросились к своим нартам, поджидавшим их на замерзшей глади ручья. Все смешалось – движения, звуки; все слилось в единый хаос. Нарты сталкивались; ощетинившись, оскалив клыки, упряжка с визгом налетала на упряжку. Образовавшаяся свалка создала затор в узком русле ручья. Удары бичей сыпались на спины животных и людей без разбора. И в довершение неразберихи вокруг каждого гонщика суетилась кучка приятелей, старавшихся вызволить его из свалки. Но вот, силой проложив себе путь, одни нарты за другими стали вырываться на простор и исчезать во мраке между угрюмо нависших берегов.

Джек Харрингтон предвидел заранее, что давки не миновать, и ждал у своих нарт, пока не уляжется суматоха. Луи Савой, зная, что его соперник даст ему сто очков вперед по части езды на собаках, ждал тоже, решив следовать его примеру. Крики уже затихли вдали, когда они пустились в путь, и, пройдя миль десять вниз до Бонанцы, нагнали остальные упряжки, которые шли гуськом, но не растягиваясь. Возгласов почти не было слышно, так как на этом отрезке пути нечего было и думать вырваться вперед: ширина нарт – от полоза до полоза – равнялась шестнадцати дюймам, а ширина проторенной дороги – восемнадцати. Этот санный путь, укатанный вглубь на добрый фут, был подобен желобу. По обеим сторонам его расстилался пушистый, сверкающий снежный покров. Стоило кому-нибудь, пытаясь обогнать другие нарты, сойти с пути, и его собаки неминуемо провалились бы по брюхо в рыхлый снег и поплелись бы со скоростью улитки. И люди замерли в своих подскакивавших на выбоинах нартах и выжидали. На протяжении пятнадцати миль вниз по Бонанце и Клондайку до Доусона, где они вышли к Юкону, никаких изменений не произошло. Здесь их уже ждали сменные упряжки. Но Харрингтон и Савой расположили свои подставы двумя-тремя милями дальше, решив, если потребуется, загнать первую упряжку насмерть. Воспользовавшись сутолокой, воцарившейся при смене упряжки, они оставили позади добрую половину гонщиков. Когда нарты вынесли их на широкую грудь Юкона, впереди шло не более тридцати упряжек. Здеcь можно было помериться силами. Осенью, когда река стала, между двумя мощными пластами льда осталась быстрина шириной в милю. Она совсем недавно оделась льдом, и он был твердым, гладким и скользким, как паркет бального зала. Лишь только полозья нарт коснулись этого сверкающего льда, Харрингтон привстал на колени, придерживаясь одной рукой за нарты, и бич его яростно засвистел над головами собак, а неистовая брань загремела у них в ушах. Упряжки растянулись по ледяной глади, и каждая напрягала силы до предела. Но мало кто на всем Севере умел так высылать собак, как Джек Харрингтон. Его упряжка сразу начала вырываться вперед, но Луи Савой прилагал отчаянные усилия, чтобы не отстать, и его головные собаки бежали, едва не касаясь мордами нарт соперника.

Где-то на середине ледяного пути вторые подставы вынеслись с берега им навстречу. Но Харрингтон не замедлил бега своих собак. Выждав минуту, когда новая упряжка поравнялась с ним, он, гикнув, перескочил на другие нарты, с ходу наддав жару собакам. Гонщик подставы кубарем полетел с нарт. Луи Савой и тут во всем последовал примеру своего соперника. Брошенные на произвол судьбы упряжки заметались из стороны в сторону, на них налетели другие, и на льду поднялась страшная кутерьма. Харрингтон набирал скорость. Луи Савой не отставал. У самого конца ледяного поля их нарты начали обходить головную упряжку. Когда они снова легли на узкий санный путь, проторенный в пушистых снежных сугробах, они уже вели гонку, и Доу-сон, наблюдавший за ними при свете северного сияния, клялся, что это была чистая работа.

Когда мороз крепчает до шестидесяти градусов, надо или двигаться, или разводить огонь, иначе долго не протянешь. Харрингтон и Савой прибегли теперь к старинному способу – «бегом на собаках». Соскочив с нарт, они бежали сзади, держась за лямки, пока кровь, сильнее забурлив в жилах, не изгоняла из тела мороз, потом прыгали обратно на нарты и лежали на них, пока опять не промерзали до костей. Так – бегом и на собаках – они покрыли второй и третий перегоны. Снова и снова, вылетев на гладкий лед, Луи Савой принимался нахлестывать собак, и всякий раз его попытки обойти соперника оканчивались неудачей. Растянувшись позади на пять миль, остальные участники состязания силились их нагнать, но безуспешно, ибо одному Луи Савою выпала в этих гонках честь выдержать убийственную скорость, предложенную Джеком Харрингтоном.

Когда они приблизились к подставе на Семьдесят Пятой Миле, Лон Мак-Фэйн пустил своих собак. Их вел Волчий Клык, и как только Харрингтон увидел вожака, ему стало ясно, кому достанется победа. На всем Севере не было такой упряжки, которая могла бы теперь побить его на этом последнем перегоне. А Луи Савой, заметив Волчьего Клыка во главе харрингтоновской упряжки, понял, что проиграл, и послал кому-то сквозь зубы проклятия, какие обычно посылают женщинам. Но все же он решил биться до последнего, и его собаки неотступно бежали в вихре снежной пыли, летящей из-под передних нарт. На юго-востоке занялась заря; Харрингтон и Савой неслись вперед: один преисполненный радостного, другой горестного изумления перед поступком Джой Молино.

Вся Сороковая Миля вылезла на рассвете из-под своих меховых одеял и столпилась у края санного пути. Он далеко был виден отсюда – на несколько миль вверх по Юкону, до первой излучины. И путь через реку к финишу у форта Кьюдахи, где ждал охваченный нетерпением приисковый инспектор, тоже был весь как на ладони. Джой Молино устроилась несколько поодаль, но ввиду столь исключительных обстоятельств никто не позволил себе торчать у нее перед глазами и загораживать ей чуть приметно темневшую на снегу полоску тропы. Таким образом, перед нею оставалось свободное пространство. Горели костры; и золотоискатели, собравшись у огня, держали пари, закладывая собак и золотой песок. Шансы Волчьего Клыка стояли необычайно высоко.

– Идут! – раздался с верхушки сосны пронзительный крик мальчишки-индейца.

У излучины Юкона на снегу появилась черная точка, и сейчас же следом за ней – вторая. Точки быстро росли, а за ними начали возникать другие – на некотором расстоянии от первых двух. Мало-помалу все они приняли очертания нарт, собак и людей, плашмя лежавших на нартах.

– Впереди Волчий Клык! – шепнул лейтенант полиции Джой Молино.

Она ответила ему улыбкой, не тая своего интереса.

– Десять против одного за Харрингтона! – воскликнул какой-то король Березового ручья, вытаскивая свой мешочек с золотом.

– Королева… она не очень щедро платит вам? – спросила Джой Молино лейтенанта.

Тот покачал головой.

– Есть у вас зольотой песок? Как много? – не унималась Джой.

Лейтенант развязал свой мешочек. Одним взглядом она оценила его содержимое.

– Пожалуй, тут… да, сотни две тут будет, верно? Хорошо, сейчас я дам вам… как это… подсказка. Принимайте пари. – Она загадочно улыбнулась.

Лейтенант колебался. Он взглянул на реку. Оба передних гонщика, стоя на коленях, яростно нахлестывали собак, Харрингтон шел первым.

– Десять против одного за Харрингтона! – орал король Березового ручья, размахивая своим мешочком перед носом лейтенанта.

– Принимайте пари! – подзадоривала лейтенанта Джой.

Он повиновался, пожав плечами в знак того, что уступает не голосу рассудка, а ее чарам. Джой ободряюще кивнула.

Шум стих. Ставки прекратились.

Накреняясь, подскакивая, ныряя, словно утлые парусники в бурю, нарты бешено мчались к ним. Луи Савой все еще не отставал от Харрингтона, но лицо его было мрачно: надежда покинула его. Харрингтон не смотрел ни вправо, ни влево. Рот его был плотно сжат. Его собаки бежали ровно, ни на секунду не сбиваясь с ритма, ни на йоту не отклоняясь от пути, а Волчий Клык был поистине великолепен. Низко опустив голову, ничего не видя вокруг и глухо подвывая, вел он своих товарищей вперед.

Сороковая Миля затаила дыхание. Слышен был только хрип собак да свист бичей.

Внезапно звонкий голос Джой Молино нарушил тишину:

– Эй-эй! Вольчий Клык! Вольчий Клык!

Волчий Клык услыхал. Он резко свернул в сторону – прямо к своей хозяйке. Вся упряжка ринулась за ним, нарты накренились и, став на один полоз, выбросили Харрингтона в снег. Луи Савой вихрем пролетел мимо. Харрингтон поднялся на ноги и увидел, что его соперник мчится через реку к приисковой конторе. В эту минуту он невольно услышал разговор у себя за спиной.

– Он? Да, он очень хорошо шел, – говорила Джой Молино лейтенанту. – Он… как это говорится… задал темп. О да, он отлично задал темп.

ЖЕНСКОЕ ПРЕЗРЕНИЕ

I

Случилось так, что пути Фреды и миссис Эппингуэлл сошлись. Надо сказать, что Фреда была молодая танцовщица, гречанка, точнее, она хотела, чтобы ее считали гречанкой, но для многих вопрос об ее происхождении оставался нерешенным, так как классические черты Фреды казались слишком энергичными, а в иные, правда, редкие, минуты в глазах ее вспыхивали дьявольские огни, что вызывало еще больше сомнений в ее национальности. Лишь немногие – да и то только мужчины – удостоились видеть эти огни, но тот, кто видел, уже не забудет их до конца жизни. Сама Фреда ничего не рассказывала о себе, и когда она была спокойна, и вправду казалось, будто есть в ней что-то эллинское. Во всем крае от Чилкута до Сент-Майкла не было мехов более роскошных, чем у Фреды, и ее имя не сходило с мужских уст. А миссис Эппингуэлл была женой капитана, тоже звездой первой величины, и орбита ее охватывала самое избранное общество Доусона – общество тех, кого непосвященные прозвали «службистами». Ситка Чарли однажды путешествовал на собаках вместе с миссис Эппингуэлл – в год жестокого голода, когда жизнь человека стоила дешевле чашки муки, – и он ставил эту женщину выше всех других. Ситка Чарли был индеец; он судил со своей, примитивной точки зрения; но в поселках, расположенных неподалеку от Полярного круга, слову его верили и приговор его не оспаривали.

Обе женщины были неотразимыми завоевательницами и покорительницами мужчин – каждая в своем роде. Миссис Эппингуэлл правила в своем собственном доме, в Казармах, набитых младшими сыновьями знатных семейств, а также в высших кругах полиции, администрации и суда. Фреда правила в городе; но мужчины, подвластные ей, были все те же, кого миссис Эппингуэлл поила чаем и кормила консервами в своем бревенчатом доме на склоне холма. Эти две женщины были так же далеки одна от другой, как Северный полюс от Южного; и хотя они, вероятно, кое-что слышали друг о друге, а может быть, и хотели узнать побольше, но никогда не высказывали своего желания. И жизнь текла бы спокойно, если бы не появилось новое лицо – некая очаровательная экс-натурщица, прибывшая в Доусон по первому льду на превосходных собаках и в ореоле космополитической известности. Венгерка со звучным и нашумевшим именем Лорэн Лиснаи ускорила начало сражения, и по ее вине миссис Эппингуэлл спустилась со склона и проникла во владения Фреды, а Фреда со своей стороны покинула город, чтобы посеять смятение и замешательство на губернаторском балу.

События эти для Клондайка – пожалуй, уже история, но лишь очень немногие в Доусоне знали их подоплеку; а кто не знал, тот не мог понять до конца ни жену капитана, ни гречанку-танцовщицу. И если теперь все имеют возможность оценить их по достоинству, то это заслуга Ситки Чарли. Главные факты предлагаемого повествования записаны с его слов. Трудно допустить, что сама Фреда удостоила бы своей откровенностью какого-то бумагомарателя или что миссис Эппингуэлл соблаговолила бы рассказать о том, что произошло. Возможно, конечно, но маловероятно.

II

По-видимому, Флойд Вандерлип был сильным человеком; судя по рассказам о первых годах его жизни, его не смущали ни тяжелая работа, ни грубая пища. В опасности он был настоящий лев, и когда ему однажды пришлось сдерживать натиск пяти сотен изголодавшихся людей, он смотрел на сверкающий прицел своего ружья с таким хладнокровием, какое мало кто способен сохранить в подобную минуту. Была у него одна слабость, но, порожденная, в сущности, избытком силы, она, следовательно, вовсе не была слабостью. Все свойства его характера были ярко выражены, но плохо уравновешены. И вот получилось так, что хотя Флойд Вандерлип был от природы влюбчив, но влюбчивость дремала в нем в течение всех тех лет, когда он питался только олениной и вяленой рыбой и рыскал по обледенелым хребтам в поисках сказочных золотых россыпей. Когда он наконец поставил заявочный столб и центральные вехи на одном из богатейших золотоносных участков Клондайка, влюбчивость его стала просыпаться; когда же он занял надлежащее место в обществе как всеми признанный король Бонанзы, она проснулась совсем и овладела им. И тут он внезапно вспомнил об одной девушке, оставшейся в Соединенных Штатах, и проникся уверенностью, что она его ждет и что жена – очень приятное приобретение для мужчины, который живет за шестьдесят третьим градусом северной широты. Итак, он сочинил надлежащее послание, приложил к нему аккредитив на сумму, достаточную для покрытия всех расходов невесты, включая покупку приданого и содержание компаньонки, и послал все это в адрес некоей Флосси. Флосси? Нетрудно было догадаться, что она собой представляет! Так или иначе, послав письмо, он выстроил удобный домик на своем участке, купил дом в Доусоне и сообщил знакомым о том, что скоро женится.

Тут-то и сказалась неуравновешенность Флойда. Ждать невесту было скучно, а его так долго дремавшее сердце не соглашалось ни на какие отсрочки. Флосси должна была скоро приехать, но Лорэн Лиснаи уже приехала. И дело заключалось не только в том, что Лорэн Лиснаи уже приехала, но и в том, что ее международная известность несколько поизносилась и Лорэн была теперь уже не так молода, как в те времена, когда позировала в студиях венценосных художниц-любительниц, а кардиналы и принцы оставляли в ее передней свои визитные карточки. Да и денежные ее дела были расстроены. Пожив в свое время полной жизнью, она теперь задумала атаковать какого-нибудь короля Бонанзы, чье богатство было бы так велико, что не укладывалось в шестизначное число. Как заслуженный вояка, устав от долгих лет службы, ищет спокойного местечка, так и она приехала на Север, чтобы выйти замуж. И вот однажды она бросила взгляд на Флойда Вандерлипа, когда он покупал для Флосси столовое белье в лавке Компании Тихоокеанского побережья, и этот взгляд сразу все и решил.

Холостяку прощают многое такое, что общество немедленно поставит ему на вид, если он опрометчиво свяжет себя семейными узами. Так случилось и с Флойдом Вандерлипом. Скоро должна была приехать Флосси, и потому, когда Лорэн Лиснаи промчалась по главной улице на его собаках, это вызвало разговоры. Когда же в Доусоне появилась некая журналистка – корреспондент газеты «Канзас-Сити стар», Лорэн ее сопровождала и видела, как та фотографирует золотые прииски Вандерлипа на речке Бонанзе и как рождается очерк на шесть газетных столбцов. В те дни обеих дам угощали царскими обедами в доме, выстроенном для Флосси, за столом, который был покрыт скатертью, купленной для Флосси. Начались визиты, прогулки, пирушки, кстати сказать, ничуть не выходившие из рамок благопристойности, и вот мужчины начали резко осуждать все это, а женщины ехидствовать. Только миссис Эппингуэлл ничего не хотела слышать. До нее, правда, доходил отдаленный гул сплетен, но она была склонна верить хорошим отзывам о людях и не слушать дурных, а потому и не обращала внимания на пересуды.

Иное дело – Фреда. У нее не было оснований жалеть мужчин, но в силу каких-то причуд сердце ее тянулось к женщинам… к женщинам, жалеть которых у нее было еще меньше оснований. И вот сердце Фреды потянулось к Флосси, уже начавшей свой долгий путь на суровый Север, где ее, быть может, и не ждали больше. Застенчивая, привязчивая девушка, с хорошенькими пухлыми губками немного вялого рта, с пушистыми светлыми волосами, с глазами, в которых сияли непритязательное веселье и бесхитростная радость жизни, – вот какой Фреда рисовала себе Флосси. Но ей представлялась и другая Флосси – с посиневшим от мороза, укутанным до самых глаз лицом, устало бредущая за собаками. И вот однажды во время танца Фреда улыбнулась Флойду Вандерлипу.

Немного найдется на свете мужчин, которых не взволновала бы улыбка Фреды. И Флойд Вандерлип не принадлежал к их числу. Благосклонность очаровательной экс-натурщицы Лорэн Лиснаи заставила его взглянуть на себя по-новому, а расположение гречанки-танцовщицы подтвердило эту переоценку, – он почувствовал себя «интересным мужчиной». Очевидно, думал он, у него есть какие-то глубоко скрытые достоинства, и обе женщины подметили их. Сам Флойд хорошенько не знал, что это за тайные достоинства, но у него было смутное ощущение, что они существуют, и вот он возгордился. Мужчина, способный заинтересовать двух таких женщин, не может быть заурядным человеком. Когда-нибудь на досуге он попробует разобраться в этих своих достоинствах, думал он, но пока он просто возьмет то, что ему даруют боги. И тут в голове у Флойда закопошилась мелкая мыслишка: да чем же, черт побери, приглянулась ему Флосси? И он стал горько раскаиваться в том, что вызвал ее. Конечно, о женитьбе на Фреде не может быть и речи. Прииски его – самые богатые на Бонанзе, он занимает видное положение в обществе и несет перед ним некоторую ответственность за свои поступки. А вот Лорэн Лиснаи – это как раз такая женщина, какая ему нужна. Она когда-то жила широко; она может стать достойной хозяйкой его дома и придать блеск его долларам.

Но Фреда улыбнулась ему и продолжала улыбаться, и он стал проводить много времени в ее обществе. И вот в один прекрасный день она тоже пронеслась по главной улице на его собаках, а экс-натурщица призадумалась и во время следующей встречи с Флойдом Вандерлипом ослепила его рассказами о своих принцах и кардиналах и разных случаях из придворной жизни, действующими лицами в которых были короли, аристократы и она сама. Кроме того, она показала ему письма на элегантной бумаге, которые начинались обращением «Моя милая Лорэн», кончались словами «любящая Вас» и были подписаны именем некоей ныне здравствующей и царствующей королевы. А он в душе удивлялся, как это столь высокая особа снисходит до того, чтобы потратить хоть минуту на разговоры с ним. Но она вела игру умно, сравнивала его со всеми этими знатными призраками, которые по большей части были плодом ее воображения, и сравнивала так, что сравнения оказывались в его пользу, а у Флойда Вандерлипа голова шла кругом от восхищения самим собой и снисходительной жалости ко всему миру, который так долго не замечал его достоинств. Фреда действовала более искусно. Если она кому-нибудь льстила, никто об этом не догадывался. Если ей приходилось унижаться, никто не замечал ее унижения. Если мужчина чувствовал ее благосклонность, то это чувство внушалось ему так тонко, что он при всем желании не мог бы сказать, почему и как оно возникло. Итак, Фреда все больше завораживала Флойда Вандерлипа и каждый день каталась на его собаках.

Дочь северного сияния. Джек Лондон

Джек Лондон

– Вы… как это говорится… лентяй! Вы, лентяй, хотите стать моим мужем? Напрасный старанья. Никогда, о нет, никогда не станет моим мужем лентяй!

Так Джой Молино заявила без обиняков Джеку Харрингтону; ту же мысль, и не далее как накануне, она высказала Луи Савою, только в более банальной форме и на своем родном языке.

– Послушайте, Джой…

– Нет, нет! Почему должна я слушать лентяй? Это очень плохо – ходить за мной по пятам, торчать у меня в хижина и не делать никаких дел. Где вы возьмете еда для famille? ¹ Почему у вас нет зольотой песок? У других польный карман.

– Но я работаю, как вол, Джой. День изо дня рыскаю по Юкону и по притокам. Вот и сейчас я только что вернулся. Собаки так и валятся с ног. Другим везет – они находят уйму золота. А я… нет мне удачи.

– Ну да! А когда этот человек – Мак Кормек, ну тот, что имеет жена индианка, – когда он открыл Кльондайк, почему вы не пошел? Другие пошел. Другие стал богат.

– Вы же знаете, я был далеко, искал золото у истоков Тананы, – защищался Харрингтон. – И ничего не знал ни об Эльдорадо, ни о Бонанзе. А потом было уже поздно.

– Ну, это пусть. Только вы… как это… сбитый с толк.

– Что такое?

– Сбитый с толк. Ну, как это… в потемках. Поздно не бывает. Тут, по этот ручей, по Эльдорадо, есть очень богатый россыпь. Какой то человек застольбил и ушел. Никто не знает, куда он девался. Никогда больше не появлялся он тут. Шестьдесят дней никто не может получить бумага на этот участок. Потом все… целый уйма людей… как это… кинутся застольбить участок. И помчатся, о, быстро, быстро, как ветер, помчатся получать бумага. Один станет очень богат. Один получит много еда для famille.

Харрингтон не подал виду, как сильно заинтересовало его это сообщение.

– А когда истекает срок? – спросил он. – И где этот участок?

– Вчера вечером я говорила об этом с Луи Савой, – продолжала она, словно не слыша его вопроса. – Мне кажется, участок будет его.

– К черту Луи Савоя!

– Вот и Луи Савой сказал вчера у меня в хижине. «Джой, – сказал он, – я сильный. У меня хороший упряжка. У меня хороший дыханье. Я добуду этот участок. Вы тогда будете выходить за меня замуж?» А я сказала ему… я сказала…

– Что же вы сказали?

– Я сказала: «Если Луи Савой победит, я буду стать его женой».

– А если он не победит?

– Тогда Луи Савой… как это по вашему… тогда ему не стать отцом моих детей.

– А если я выйду победителем?

– Вы – победитель? – Джой расхохоталась. – Никогда!

Смех Джой Молино был приятен для слуха, даже когда в нем звучала издевка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно. Да и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников. К тому же она была так обольстительна сейчас – жгучие поцелуи мороза разрумянили ей щеки, смеющийся рот был полуоткрыт, а глаза сверкали тем великим соблазном, сильней которого нет на свете, – соблазном, таящимся только в глазах женщины. Собаки живой косматой грудой копошились у ее ног, а вожак упряжки – Волчий Клык – осторожно положил свою длинную морду к ней на колени.

– Ну а все же, если я выйду победителем? – настойчиво повторил Харрингтон.

Она посмотрела на своего поклонника, потом снова перевела взгляд на собак.

– Что ты скажешь, Вольчий Клык? Если он сильный и польючит бумага на участок, может быть, мы согласимся стать его женой? Ну, что ты скажешь?

Волчий Клык навострил уши и глухо заворчал на Харрингтона.

– Хольодно, – с женской непоследовательностью сказала вдруг Джой Молино, встала и подняла свою упряжку.

Ее поклонник невозмутимо наблюдал за ней. Она задавала ему загадки с первого дня их знакомства, и к прочим его достоинствам с той поры прибавилось еще и терпение.

– Эй, Вольчий Клык! – воскликнула Джой Молино, вскочив на нарты в ту секунду, когда они тронулись с места. – Эй эй! Давай!

Не поворачивая головы, Харрингтон краем глаза следил, как ее собаки свернули на тропу, проложенную по замерзшей реке, и помчались к Сороковой Миле. У развилки, откуда одна дорога уходила через реку к форту Кьюдахи, Джой Молино придержала собак и обернулась.

– Эй, мистер Лентяй! – крикнула она. – Вольчий Клык говорит – да… если вы побеждать!

Все это, как обычно бывает в подобных случаях, каким то образом получило огласку, и население Сороковой Мили, долго и безуспешно ломавшее себе голову, на кого из двух последних поклонников Джой Молино падет ее выбор, строило теперь догадки, кто из них окажется победителем в предстоящем состязании, и яростно заключало пари. Лагерь раскололся на две партии, и каждая старалась помочь своему фавориту прийти к финишу первым. Разгорелась ожесточенная борьба за лучших во всем крае собак, ибо в первую голову от собак, от хороших упряжек, зависел успех. А он сулил немало. Победителю доставалась в жены женщина, равной которой еще не родилось на свет, и в придачу золотой прииск стоимостью по меньшей мере в миллион долларов.

Осенью, когда разнеслась весть об открытиях, сделанных Мак Кормеком у Бонанзы, все – и в том числе и жители Серкла и Сороковой Мили – ринулись вверх по Юкону; все, кроме тех, кто, подобно Джеку Харрингтону и Луи Савою, ушел искать золото на запад. Лосиные пастбища и берега ручьев столбили подряд, без разбору. Так, случайно, застолбили и малообещающий с виду ручей Эльдорадо. Олаф Нелсон воткнул на берегу колышки на расстоянии пятисот футов один от другого, без промедления отправил по почте свою заявку и так же без промедления исчез. Ближайшая приисковая контора, где регистрировались участки, помещалась тогда в полицейских казармах в форте Кьюдахи – как раз через реку напротив Сороковой Мили. Лишь только пронесся слух, что Эльдорадо – настоящее золотое дно, кому то сейчас же удалось разнюхать, что Олаф Нелсон не дал себе труда спуститься вниз по Юкону, чтобы закрепить за собой свое приобретение. Уже многие жадно поглядывали на бесхозный участок, где, как всем было известно, на тысячи тысяч долларов ждало только лопаты и промывочного лотка. Однако завладеть участком никто не смел. По неписанному закону, старателю, застолбившему участок, давалось шестьдесят дней на то, чтобы оформить заявку, и пока не истечет этот срок, участок считался неприкосновенным. Об исчезновении Олафа Нелсона уже знали все кругом, и десятки золотоискателей готовились вбить заявочные столбы и помчаться на своих упряжках в форт Кьюдахи.

Но Сороковая Миля выставила мало претендентов. После того, как весь лагерь направил свои усилия на то, чтобы обеспечить победу либо Джеку Харрингтону, либо Луи Савою, никому даже не пришло на ум попытать счастья в одиночку. От участка до приисковой конторы считалось не менее ста миль, и на этом пути решено было расставить по три сменных упряжки для каждого из фаворитов. Последний перегон являлся, понятно, решающим, и для этих двадцати пяти миль ретивые добровольцы старались раздобыть самых сильных собак. Такая лютая борьба разгорелась между двумя партиями и в такой они вошли азарт, что цены на собак взлетели неслыханно высоко, как никогда еще не бывало в истории этого края. И не мудрено, если эта борьба еще крепче приковывала все взоры к Джой Молино. Ведь она была не только причиной этих треволнений, но и обладательницей самой лучшей упряжной собаки от Чилкута до Берингова моря. Как вожак, или головной, Волчий Клык не знал себе равных. Тот, чью упряжку повел бы он на последнем перегоне, мог считать себя победителем. На этот счет ни у кого не было сомнений. Но на Сороковой Миле чутьем понимали, что можно и чего нельзя, и никто не потревожил Джой Молино просьбой одолжить собаку. Каждая сторона утешала себя тем, что не только фавориту, но и противнику не придется воспользоваться таким преимуществом.

Однако мужчины – каждый в отдельности и все вкупе – устроены так, что часто доходят до могилы, оставаясь в блаженном неведении всей глубины коварства, присущего другой половине рода человеческого, и по этой причине мужское население Сороковой Мили оказалось неспособным разгадать дьявольские замыслы Джой Молино. Все признавались впоследствии, что недооценили эту черноокую дочь северного сияния, чей отец промышлял мехами в здешних краях еще в ту пору, когда им и не снилось, что они тоже нагрянут сюда, и чьи глаза впервые взглянули на мир при холодном мерцании полярных огней. Впрочем, обстоятельства, при которых появилась на свет Джой Молино, не мешали быть ей женщиной до мозга костей и не ограничили ее способности понимать мужскую натуру. Мужчины знали, что она ведет с ними игру, но им и в голову не приходило, как глубоко продумана эта игра, как она искусна и хитроумна. Они принимали в расчет лишь те карты, которые Джой пожелала им открыть, и до последней минуты пребывали в состоянии приятного ослепления, а когда она пошла со своего главного козыря, им оставалось только подсчитать проигрыш.

В начале недели весь лагерь провожал Джека Харрингтона и Луи Савоя в путь. Соперники выехали с запасом на несколько дней – им хотелось прибыть на участок Олафа Нелсона загодя, чтобы немного отдохнуть и дать собакам восстановить свои силы перед началом гонок. По дороге они видели золотоискателей из Доусона, уже расставлявших сменные упряжки на пути, и получили возможность убедиться, что никто не поскупился на расходы в погоне за миллионом.

Дня через два после их отъезда Сороковая Миля начала отправлять подставы – сначала на семьдесят пятую милю пути, потом на пятидесятую и, наконец, – на двадцать пятую. Упряжки, предназначавшиеся для последнего перегона, были великолепны – все собаки как на подбор, и лагерь битый час, при пятидесятиградусном морозе, обсуждал и сравнивал их достоинства, пока, наконец, они не получили возможности тронуться в путь. Но тут, в последнюю минуту, к ним подлетела Джой Молино на своих нартах. Она отозвала в сторону Лона Мак Фейна, правившего харрингтоновской упряжкой, и не успели первые слова слететь с ее губ, как он разинул рот с таким остолбенелым видом, что важность полученного им сообщения стала очевидна для всех. Он выпряг Волчьего Клыка из ее нарт, поставил во главе харрингтоновской упряжки и погнал собак вверх по Юкону.

– Бедняга Луи Савой! – заговорили кругом.

Но Джой Молино вызывающе сверкнула черными глазами и повернула нарты назад к отцовской хижине.

Приближалась полночь. Несколько сот закутанных в меха людей, собравшихся на участке Олафа Нелсона, предпочли шестидесятиградусный мороз и все треволнения этой ночи соблазну натопленных хижин и удобных коек. Некоторые из них держали свои колышки наготове и своих собак под рукой. Отряд конной полиции капитана Констэнтайна получил приказ быть на посту, дабы все шло по правилам. Поступило распоряжение: никому не ставить столбы, пока последняя секунда этого дня не канет в вечность. На Севере такой приказ равносилен повелению Иеговы, – ведь пуля дум дум карает так же мгновенно и безвозвратно, как десница божья. Ночь была ясная и морозная. Северное сияние зажгло свои праздничные огни, расцветив небосклон гигантскими зеленовато белыми мерцающими лучами, затмевавшими свет звезд. Волны холодного розового блеска омывали зенит, а на горизонте рука титана воздвигла сверкающие арки. И, потрясенные этим величественным зрелищем, собаки поднимали протяжный вой, как их далекие предки в незапамятные времена.

Полисмен в медвежьей шубе торжественно шагнул вперед с часами в руке. Люди засуетились у своих упряжек, поднимая собак, распутывая и подтягивая постромки. Затем соревнующиеся подошли к меже, сжимая в кулаке колышки и заявки. Они уже столько раз переступали границы участка, что могли бы теперь сделать это с закрытыми глазами. Полисмен поднял руку. Скинув с плеч лишние меха и одеяла, в последний раз подтянув пояса, люди замерли в ожидании.

– Приготовиться!

Шестьдесят пар рукавиц сдернуто с рук; столько же пар обутых в мокасины ног покрепче уперлось в снег.

– Пошли!

Все ринулись с разных сторон на широкое пустое пространство участка, вбивая колышки по углам и посредине, где надлежало поставить две центральные заявки, потом опрометью бросились к своим нартам, поджидавшим их на замерзшей глади ручья. Все смешалось – движения, звуки; все слилось в единый хаос. Нарты сталкивались; ощетинившись, оскалив клыки, упряжка с визгом налетала на упряжку. Образовавшаяся свалка создала затор в узком месте ручья. Удары бичей сыпались на спины животных и людей без разбора. И в довершение неразберихи вокруг каждого гонщика суетилась кучка приятелей, старавшихся вызволить их из свалки. Но вот, силой проложив себе путь, одни нарты за другими стали вырываться на простор и исчезать во мраке между угрюмо нависших берегов.

Джек Харрингтон предвидел заранее, что давки не миновать, и ждал у своих нарт, пока не уляжется суматоха. Луи Савой, зная, что его соперник даст ему сто очков вперед по части езды на собаках, ждал тоже, решив следовать его примеру. Крики уже затихли вдали, когда они пустились в путь, и, пройдя миль десять вниз до Бонанзы, нагнали остальные упряжки, которые шли гуськом, но не растягиваясь. Возгласов почти не было слышно, так как на этом участке пути нечего было и думать вырваться вперед: ширина нарт – от полоза до полоза – равнялась шестнадцати дюймам, а ширина проторенной дороги – восемнадцати. Этот санный путь, укатанный вглубь на добрый фут, был подобен желобу. По обеим сторонам его расстилался пушистый, сверкающий снежный покров. Стоило кому нибудь, пытаясь обогнать другие нарты, сойти с пути, и его собаки неминуемо провалились бы по брюхо в рыхлый снег и поплелись бы со скоростью улитки. И люди замерли в своих подскакивавших на выбоинах нартах и выжидали. На протяжении пятнадцати миль вниз по Бонанзе и Клондайку до Доусона, где они вышли к Юкону, никаких изменений не произошло. Здесь их уже ждали сменные упряжки. Но Харрингтон и Савой расположили свои подставы двумя милями дальше, решив, если потребуется, загнать первую упряжку насмерть. Воспользовавшись сутолокой, воцарившейся при смене упряжек, они оставили позади добрую половину гонщиков. Когда нарты вынесли их на широкую грудь Юкона, впереди шло не более тридцати упряжек. Здесь можно было помериться силами. Осенью, когда река стала, между двумя мощными пластами льда осталась быстрина шириной в милю. Она совсем недавно оделась льдом, и он был твердым, гладким и скользким, как паркет бального зала. Лишь только полозья нарт коснулись этого сверкающего льда, Харрингтон привстал на колени, придерживаясь одной рукой за нарты, и бич его яростно засвистел над головами собак, а неистовая брань загремела у них в ушах. Упряжки растянулись по ледяной глади, и каждая напрягала силы до предела. Но мало кто на всем Севере умел так высылать собак, как Джек Харрингтон. Его упряжка сразу начала вырываться вперед, но Луи Савой прилагал отчаянные усилия, чтобы не отстать, и его головные собаки бежали, едва не касаясь мордами нарт соперника.

Где то на середине ледяного пути вторые подставы вынеслись с берега им навстречу. Но Харрингтон не замедлил бега своих собак. Выждав минуту, когда новая упряжка поравнялась с ним, он, гикнув, перескочил на другие нарты, с ходу наддав жару собакам. Гонщик подставы кубарем полетел с нарт. Луи Савой и тут во всем последовал примеру своего соперника. Брошенные на произвол судьбы упряжки заметались из стороны в сторону, и на них налетели другие, и на льду поднялась страшная кутерьма. Харрингтон набирал скорость. Луи Савой не отставал. У самого конца ледяного поля их нарты начали обходить головную упряжку. Когда они снова легли на узкий санный путь, проторенный в пушистых снежных сугробах, они уже вели гонку, и Доусон, наблюдавший за ними при свете северного сияния, клялся, что это была чистая работа.

Когда мороз крепчает до шестидесяти градусов, надо или двигаться, или разводить огонь, иначе долго не протянешь. Харрингтон и Савой прибегли теперь к старинному способу – «бегом и на собаках». Соскочив с нарт, они бежали сзади, держась за лямки, пока кровь, сильнее забурлив в жилах, не изгоняла из тела мороз, потом прыгали обратно на нарты и лежали на них, пока опять не промерзали до костей. Так – бегом и на собаках – они покрыли второй и третий перегоны. Снова и снова, вылетев на гладкий лед, Луи Савой принимался нахлестывать собак, и всякий раз его попытки обойти соперника оканчивались неудачей. Растянувшись позади на пять миль, остальные участники состязания силились их нагнать, но безуспешно, ибо одному Луи Савою выпала в этих гонках честь выдержать убийственную скорость, предложенную Джеком Харрингтоном.

Когда они приблизились к подставе на Семьдесят Пятой Миле, Лон Мак Фэйн пустил своих собак. Их вел Волчий Клык, и как только Харрингтон увидел вожака, ему стало ясно, кому достанется победа. На всем Севере не было такой упряжки, которая могла бы теперь побить его на этом последнем перегоне. А Луи Савой, заметив Волчьего Клыка во главе харрингтоновской упряжки, понял, что проиграл, и послал кому то сквозь зубы проклятия, какие обычно посылают женщинам. Но все же он решил биться до последнего, и его собаки неотступно бежали в вихре снежной пыли, летящей из под передних нарт. На Юго востоке занялась заря; Харрингтон и Савой неслись вперед: Один преисполненный радостного, другой горестного изумления перед поступком Джой Молино.

Вся Сороковая Миля вылезла на рассвете из под своих меховых одеял и столпилась у края санного пути. Он далеко был виден отсюда – на несколько миль вверх по Юкону, до первой излучины. И путь через реку к финишу у форта Кьюдахи, где ждал охваченный нетерпением приисковый инспектор, тоже был весь как на ладони. Джой Молино устроилась несколько поодаль, но ввиду столь исключительных обстоятельств никто не позволил себе торчать у нее перед глазами и загораживать ей чуть приметно темневшую на снегу полоску тропы. Таким образом, перед нею оставалось свободное пространство. Горели костры, и золотоискатели, собравшись у огня, держали пари, закладывая собак и золотой песок. Шансы Волчьего Клыка стояли необычайно высоко.

– Идут! – раздался с верхушки сосны пронзительный крик мальчишки индейца.

У излучины Юкона на снегу появилась черная точка, и сейчас же следом за ней – вторая. Точки быстро росли, а за ними начали возникать другие – на некотором расстоянии от первых двух. Мало помалу все они приняли очертания нарт, собак и людей, плашмя лежавших на нартах.

– Впереди Волчий Клык! – шепнул лейтенант полиции Джой Молино.

Она ответила ему улыбкой, не тая своего интереса.

– Десять против одного за Харрингтона! – воскликнул какой то король Березового ручья, вытаскивая свой мешочек с золотом.

– Королева… она не очень щедро платит вам? – спросила Джой Молино лейтенанта.

Тот покачал головой.

– Есть у вас зольотой песок? Как много? – не унималась Джой.

Лейтенант развязал свой мешочек. Одним взглядом она оценила его содержимое.

– Пожалуй, тут… да, сотни две тут будет, верно? Хорошо, сейчас я дам вам… как это… подсказка. Принимайте пари. – Она загадочно улыбнулась.

Лейтенант колебался. Он взглянул на реку. Оба передних гонщика, стоя на коленях, яростно нахлестывали собак, Харрингтон шел первым.

– Десять против одного за Харрингтона! – орал король Березового ручья, размахивая своим мешочком перед носом лейтенанта.

– Принимайте пари! – подзадорила лейтенанта Джой.

Он повиновался, пожав плечами в знак того, что уступает не голосу рассудка, а ее чарам. Джой ободряюще кивнула.

Шум стих. Ставки прекратились.

Накреняясь, подскакивая, ныряя, словно утлые парусники в бурю, нарты бешено мчались к ним. Луи Савой все еще не отставал от Харрингтона, но лицо его было мрачно: надежда покинула его. Харрингтон не смотрел ни вправо, ни влево. Рот его был плотно сжат. Его собаки бежали ровно, ни на секунду не сбиваясь с ритма, ни на йоту не отклоняясь от пути, а Волчий Клык был поистине великолепен. Низко опустив голову, ничего не видя вокруг и глухо подвывая, вел он своих товарищей вперед.

Сороковая Миля затаила дыхание. Слышен был только хрип собак да свист бичей.

Внезапно звонкий голос Джой Молино нарушил тишину:

– Эй эй! Вольчий Клык! Вольчий Клык!

Волчий Клык услыхал. Он резко свернул в сторону – прямо к своей хозяйке. Вся упряжка ринулась за ним, нарты накренились и, став на один полоз, выбросили Харрингтона в снег. Луи Савой вихрем пролетел мимо. Харрингтон поднялся на ноги и увидел, что его соперник мчится через реку к приисковой конторе. В эту минуту он невольно услышал разговор у себя за спиной.

– Он? Да, он очень хорошо шел, – говорила Джой Молино лейтенанту. – Он… как это говорится… задал темп. О да, он отлично задал темп.

______________

¹ семья (франц.)

Читать книгу «Дочь северного сияния» онлайн полностью — Джек Лондон — MyBook.

– Вы… как это говорится… лентяй! Вы, лентяй, хотите стать моим мужем? Напрасный старанья. Никогда, о нет, никогда не станет моим мужем лентяй!

Так Джой Молино заявила без обиняков Джеку Хар-рингтону; ту же мысль, и не далее как накануне, она высказала Луи Савою, только в более банальной форме и на своем родном языке.

– Послушайте, Джой…

– Нет, нет! Почему должна я слушать лентяй? Это очень плохо – ходить за мной по пятам, торчать у меня в хижина и не делать никаких дел. Где вы возьмете еда для famille^[1]? Почему у вас нет зольотой песок? У других польный карман.

– Но я работаю как вол, Джой. День изо дня рыскаю по Юкону и по притокам. Вот и сейчас я только что вернулся. Собаки так и валятся с ног. Другим везет – они находят уйму золота. А я… нет мне удачи.

– Ну да! А когда этот человек – Мак-Кормек, ну тот, что имеет жена-индианка, – когда он открыл Кльондайк, почему вы не пошел? Другие пошел. Другие стал богат.

– Вы же знаете, я был далеко, искал золото у истоков Тананы, – защищался Харрингтон. – И ничего не знал ни об Эльдорадо, ни о Бонанце. А потом было уже поздно.

– Ну, это пусть. Только вы… как это… сбитый с толк.

– Что такое?

– Сбитый с толк. Ну, как это… в потемках. Поздно не бывает. Тут, по этот ручей, по Эльдорадо, есть очень богатый россыпь. Какой-то человек застольбил и ушел. Никто не знает, куда он девался. Никогда больше не появлялся он тут. Шестьдесят дней никто не может получить бумага на этот участок. Потом все… целый уйма людей… как это… кинутся застольбить участок. И помчатся, о, быстро, быстро, как ветер, помчатся получать бумага. Один станет очень богат. Один получит много еда для famille.

Харрингтон не подал виду, как сильно заитересова-ло его это сообщение.

– А когда истекает срок? – спросил он. – И где этот участок?

– Вчера вечером я говорила об этом с Луи Савой, – продолжала она, словно не слыша его вопроса. – Мне кажется, участок будет его.

– К черту Луи Савоя!

– Вот и Луи Савой сказал вчера у меня в хижине. «Джой, – сказал он, – я сильный. У меня хороший упряжка. У меня хороший дыханье. Я добуду этот участок. Вы тогда будете выходить за меня замуж?» А я сказала ему… я сказала…

– Что же вы сказали?

– Я сказала: «Если Луи Савой победит, я буду стать его женой».

– А если он не победит?

– Тогда Луи Савой… как это по-вашему… тогда ему не стать отцом моих детей.

– А если я выйду победителем?

– Вы – победитель? – Джой расхохоталась. – Никогда!

Смех Джой Молино был приятен для слуха, даже когда в нем звучала издевка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно. Да и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников. К тому же она была так обольстительна сейчас – жгучие поцелуи мороза разрумянили ей щеки, смеющийся рот был полуоткрыт, а глаза сверкали тем великим соблазном, сильней которого нет на свете, – соблазном, таящимся только в глазах женщины. Собаки живой косматой грудой копошились у ее ног, а вожак упряжки – Волчий Клык – осторожно положил свою длинную морду к ней на колени.

– Ну а все же, если я выйду победителем? – настойчиво повторил Харрингтон.

Она посмотрела на своего поклонника, потом снова перевела взгляд на собак.

– Что ты скажешь, Вольчий Клык? Если он сильный и получит бумага на участок, может быть, мы согласимся стать его женой? Ну, что ты скажешь?

Волчий Клык навострил уши и глухо заворчал на Харрингтона.

– Хольодно, – с женской непоследовательностью сказала вдруг Джой Молино, встала и подняла свою упряжку.

Ее поклонник невозмутимо наблюдал за ней. Она задавала ему загадки с первого дня их знакомства, и к прочим его достоинствам с той поры прибавилось еще терпение.

– Эй, Вольчий Клык! – воскликнула Джой Молино, вскочив на нарты в ту секунду, когда они тронулись с места. – Эй-эй! Давай!

Не поворачивая головы, Харрингтон краем глаза следил, как ее собаки свернули на тропу, проложенную по замерзшей реке, и помчались к Сороковой Миле. У развилки, откуда одна дорога уходила через реку к форту Кьюдахи, Джой Молино придержала собак и обернулась.

– Эй, мистер Лентяй! – крикнула она. – Вольчий Клык говорит – да… если вы побеждать!

Все это, как обычно бывает в подобных случаях, каким-то образом получило огласку, и население Сороковой Мили, долго и безуспешно ломавшее себе голову, на кого из двух последних поклонников Джой Молино падет ее выбор, строило теперь догадки, кто из них окажется победителем в предстоящем состязании, и яростно заключало пари. Лагерь раскололся на две партии, и каждая старалась помочь своему фавориту прийти к финишу первым. Разгорелась ожесточенная борьба за лучших во всем крае собак, ибо в первую голову от собак, от хороших упряжек, зависел успех. А он сулил немало. Победителю доставалась в жены женщина, равной которой еще не родилось на свет, и в придачу золотой прииск стоимостью по меньшей мере в миллион долларов.

Осенью, когда разнеслась весть об открытиях, сделанных Мак-Кормеком у Бонанцы, все – и в том числе жители Серкла и Сороковой Мили – ринулись вверх по Юкону; все, кроме тех, кто, подобно Джеку Харрингтону и Луи Савою, ушел искать золото на запад. Лосиные пастбища и берега ручьев столбили подряд, без разбору. Так, случайно, застолбили и малообещающий с виду ручей Эльдорадо. Олаф Нелсон воткнул на берегу колышки на расстоянии пятисот футов один от другого, без промедления отправил по почте свою заявку и так же без промедления исчез. Ближайшая приисковая контора, где регистрировались участки, помещалась тогда в полицейских казармах в форте Кьюдахи – как раз через реку напротив Сороковой Мили. Лишь только пронесся слух, что Эльдорадо – настоящее золотое дно, кому-то сейчас же удалось разнюхать, что Олаф Нелсон не дал себе труда спуститься вниз по Юкону, чтобы закрепить за собой свое приобретение. Уже многие жадно поглядывали на бесхозяйный участок, где, как всем было известно, на тысячи тысяч долларов золота ждало только лопаты и промывочного лотка. Однако завладеть участком никто не смел. По неписаному закону, старателю, застолбившему участок, давалось шестьдесят дней на то, чтобы оформить заявку, и пока не истечет этот срок, участок считался неприкосновенным. Об исчезновении Олафа Нелсона уже знали все кругом, и десятки золотоискателей готовились вбить заявочные столбы и помчаться на своих упряжках в форт Кьюдахи.

Но Сороковая Миля выставила мало претендентов. После того, как весь лагерь направил свои усилия на то, чтобы обеспечить победу либо Джеку Харрингтону, либо Луи Савою, никому даже не пришло на ум попытать счастья в одиночку. От участка до приисковой конторы считалось не менее ста миль, и на этом пути решено было расставить по три сменных упряжки для каждого из фаворитов. Последний перегон являлся, понятно, решающим, и для этих двадцати пяти миль ретивые добровольцы старались раздобыть самых сильных собак. Такая лютая борьба разгорелась между двумя партиями и в такой они вошли азарт, что цены на собак взлетели неслыханно высоко, как никогда еще не бывало в истории этого края. И не мудрено, если эта борьба еще крепче приковала все взоры к Джой Молино. Ведь она была не только причиной этих треволнений, но и обладательницей самой лучшей упряжной собаки от Чилкута до Берингова моря.

Дочь Авроры

Джека Лондона

---

«Вы — как вы их называете — ленивые мужчины, вы, ленивые, хотели бы, чтобы я женился. Это нехорошо. Невер, нет, невайр, будет ленивым. мужик мой мужик быть. »

Таким образом, Джой Молино высказала свое мнение Джеку Харрингтону, как она говорила это, но более банально и на его собственном языке, Луи Савою прошлой ночью.

«Послушай, Джой -»

«Нет, нет; почему мычание, я слушаю ленивых? Это очень плохо, ты болтаешься, ходишь в мою хижину и ничего не делаешь.Как добыть жратву на голод? Почему ты не прах? Odder mans haf plentee. «

» Но я много работаю, Джой. Ни дня не бывал на тропе или вверх по ручью. Даже сейчас я только что оторвался. Мои собаки еще устали. Другим мужчинам везет и они находят много золота; но я … мне не повезло. «

» Ах! Но когда этот мужчина с женой, которая является индианкой, этот мужчина Маккормак, когда он открывает Клондайк, вы не уходите. Чудаки уходят; более странные люди теперь богаты ».

« Вы знаете, что я занимался разведкой на высотах Тананы, — возразил Харрингтон, — и ничего не знал об Эльдорадо или Бонанзе, пока не стало слишком поздно.«

» Это не так; только вы — то, что вы называете далеко ».

« Что? »

« Далеко. В — да — в темноте. Еще не поздно. Там, на ручье Эльдорадо, есть одна богатая шахта. Мужчины вбивают кол, а он уходит. Ни один чудак не знает, кем он станет. Человека, который ставит ставку, больше нет. Шестьдесят дней ни один мужчина по этому иску не подал отцу. Тогда еще более странные мужчины, более необычные мужчины — как вы называете — откажитесь от этого утверждения. Затем они мчатся, о чудак, как ветер, чтобы подать папару.Он будет очень богатым. Он получает пищу за голод ».

Харрингтон скрыл большую часть своего интереса.

« Когда время истекло? »- спросил он. продолжал, игнорируя его. «Его я считаю победителем.»

«Повесьте Луи Савой!»

«Итак, Луи Савой говорил в моей каюте прошлой ночью. Он говорит: «Радость, я сильный мужчина. У меня есть хорошие собаки. У меня долгий ветер. Я буду победителем. Значит, вы возьмете меня за мужа? И я говорю ему, я говорю… «

» Что ты сказал? «

» Я говорю: «Если Луи Савой выиграет, то он возьмет меня в жены.«

« А если он не выиграет? »

« Тогда Луи Савой, он не будет — как вы называете — отцом моих детей ».

« А если я выиграю? »

«Ты победитель? Ха! ха! Невер! »

Каким бы досадным он ни был, смех Джой Молино было приятно слышать. Харрингтон не возражал. Его давно взломали. Кроме того, он не был исключением. Она заставляла всех своих любовников страдать. И она была очень соблазнительной именно тогда, ее губы приоткрылись, цвет ее усилился от резкого поцелуя мороза, ее глаза горели приманкой, которая является величайшей из всех приманок и которую нигде нельзя увидеть, кроме глаз женщины.Её ездовые собаки сгрудились вокруг нее волосатой кучей, а вожак, Волчий Клык, мягко положил свою длинную морду ей на колени.

«Если я выиграю?» — настаивал Харрингтон.

Она переводила взгляд с собаки на любовника и обратно.

«Что ты скажешь, Волчий Клык? Если он будет сильным мужчиной и станет папой, станем ли мы его женой? Э? Что ты говоришь?»

Волчий Клык ухватился за уши и зарычал на Харрингтона.

«Очень холодно», — внезапно добавила она с женской нерелевантностью, вставая на ноги и распрямляя команду.

Ее любовник флегматично смотрел. Она заставляла его гадать с первого раза, когда они встретились, и терпение соединилось с его достоинствами.

«Привет! Волчий клык!» — воскликнула она, прыгая на сани, когда они внезапно вскочили. «Ай! Йа! Муш!»

Краем глаза Харрингтон наблюдал, как она спускается по тропе к Сорок миль. Там, где дорога разветвлялась и пересекала реку к форту Кудахи, она остановила собак и развернулась.

«О, ленивые мистеры!» она перезвонила.«Волчий Клык, скажи ему да — если ты победил!»

Но каким-то образом, по мере того, как это произойдет, она просочилась наружу, и вся Сорок миль, которая до сих пор размышляла о выборе Джой Молино между двумя ее последними любовниками, теперь рискнула сделать ставки и предположить, кто из них выиграет в предстоящей гонке. Лагерь разделился на две фракции, и были приложены все усилия, чтобы их фавориты смогли первыми выйти на финиш. Шла борьба за лучших собак, которых страна могла себе позволить, потому что собаки, и хорошие были важны, прежде всего, для успеха.И это много значило для победителя. Помимо владения жены, подобное еще не было создано, это была шахта стоимостью не менее миллиона.

Той осенью, когда пришло известие об открытии Маккормаком острова Бонанза, вся Нижняя Страна, Серкл-Сити и Сорок-Майл включая, панически устремились вверх по Юкону — по крайней мере, все, кроме тех, кто, как Джек Харрингтон и Луи Савой, был вдали разведки на западе. Лосиные пастбища и ручьи забивались без разбора и беспорядочно; и, кстати, один из самых необычных ручьев Эльдорадо.Олаф Нельсон предъявил права на пятьсот линейных футов, должным образом разместил свое уведомление и, как следует, исчез. В то время ближайший офис звукозаписи находился в полицейских казармах в Форт-Кудахи, через реку от Сорок-Майл; но когда за границей стало известно, что Эльдорадо-Крик является сокровищницей, быстро выяснилось, что Олаф Нельсон не смог совершить поездку вниз по Юкону, чтобы подать документы на свою собственность. Люди с жадностью смотрели на бесхозную претензию, где, как они знали, ждала тысяча тысяч долларов, кроме лопаты и шлюзового ящика.Однако они не осмелились прикоснуться к нему; поскольку существовал закон, разрешающий 60-дневный промежуток между размещением ставки и подачей заявки, в течение которого иск не имел иммунитета. Вся страна знала об исчезновении Олафа Нельсона, и множество людей готовились к прыжку и последующей гонке к форту Кудахи.

Но конкуренция на Сорок миль была ограничена. Поскольку лагерь посвятил всю свою энергию экипировке Джека Харрингтона или Луи Савоя, ни один человек не был достаточно неразумным, чтобы участвовать в состязании в одиночку.До офиса Регистратора было около сотни миль, и планировалось, что у двух фаворитов должно быть четыре эстафеты с собаками на тропе. Естественно, последняя эстафета должна была стать решающей, и на протяжении этих двадцати пяти миль их партизаны стремились заполучить самых сильных животных. Фракции так ожесточились и предлагали такие высокие ставки, что цены на собак были выше, чем когда-либо ранее в анналах страны. И, как оказалось, эта схватка за собак еще более пристально привлекла внимание публики к Джой Молино.Мало того, что она была причиной всего этого, но у нее была лучшая ездовая собака от Чилкута до Берингова моря. В роли колеса или лидера Волчий Клык не имел равных. Человек, чьи сани он вел на последний отрезок, должен был победить. В этом не могло быть никаких сомнений. Но у сообщества было врожденное чувство пригодности вещей, и Джой ни разу не досадовал на предложения его использовать. И фракции находили утешение в том факте, что, если один человек не получил от него выгоды, то и другой — тоже.

Однако, поскольку мужчина, в отдельности или в совокупности, был устроен так, что он проходит жизнь блаженно тупо к более глубоким тонкостям своего женского рода, поэтому мужчинам Сорок миль не удалось разгадать внутреннюю чертовщину Джой Молино.Позже они признались, что не смогли оценить эту темноглазую дочь Авроры, чей отец торговал мехами в стране еще до того, как они мечтали о ее вторжении, и которая сама впервые открыла глаза на сверкающее северное сияние. Более того, случайность рождения не сделала ее менее женщиной и не ограничила ее понимание мужчин мужчинами. Они знали, что она играет с ними, но не знали мудрости ее игры, ее глубины и ловкости. Они не смогли увидеть ничего, кроме открытой карты, так что до самой последней «Сорок миль» находилась в состоянии приятной обфускации, и только после того, как она бросила свой последний козырь, пришло время подвести счет.

В начале недели выяснилось, что в лагерь отправились Джек Харрингтон и Луи Савой. Они потратили очень много времени, так как они хотели прибыть к заявке Олафа Нельсона за несколько дней до истечения его иммунитета, чтобы они могли отдохнуть, а их собаки были свежими для первой эстафеты. По пути они обнаружили, что люди Доусона уже разместили запасные собачьи упряжки вдоль тропы, и было очевидно, что на кону были сэкономлены небольшие средства.

Через пару дней после отъезда своих чемпионов «Сорок Майл» начали посылать свои ретрансляторы — сначала на семьдесят пять станций, затем на пятьдесят и в последнюю очередь на двадцать пять. Команды на последнем отрезке были великолепны и настолько равны, что лагерь целый час обсуждал их относительные достоинства на пятидесяти ниже, прежде чем им разрешили выйти. В последний момент Джой Молино ворвалась среди них на своих санях. Она отвлекла в сторону Лона МакФейна, возглавлявшего команду Харрингтона, и едва ли первые слова сорвались с ее губ, как было замечено, что его нижняя челюсть отвисла со стремительностью и акцентом, наводящим на мысль о великих делах.Он отцепил Волчий Клык от ее саней, поставил его во главе команды Харрингтона и направил цепочку животных на тропу Юкона.

«Бедный Луи Савой!» мужчины сказали; но Джой Молино вызывающе сверкнула черными глазами и поехала обратно в хижину своего отца.

Приближалась полночь по заявлению Олафа Нельсона. Несколько сотен одетых в мех мужчин предпочли шестьдесят низов и прыжки теплой хижине и удобным койкам. У нескольких десятков из них были подготовлены объявления к отправке и их собаки были под рукой.Группе конной полиции капитана Константина было приказано дежурить, чтобы правила честная игра. Было сказано, что никто не должен ставить кол до тех пор, пока последняя секунда дня не уйдет в прошлое. На севере такие повеления равны повелениям Иеговы в отношении силы; дум-дум, быстрый и эффективный, как молния. Было ясно и холодно. Окрашенное трепещущими красками северное сияние пьет по небу. Розовые волны холодного блеска пронеслись по зениту, в то время как огромные сверкающие полосы зеленовато-белого цвета заслонили звезды, или рука Титана вздымала могучие арки над полюсом.И при этом грандиозном зрелище волкодавы выли, как и их предки в старину.

Полицейский в медвежьей шкуре заметно выступил вперед с часами в руке. Мужчины поспешили среди собак, поднимая их на ноги, распутывая их следы, поправляя их. Записи попали в цель, прочно удерживая ставки и анонсы. Они так часто переходили границы требований, что теперь могли делать это с завязанными глазами. Полицейский поднял руку. Скинув лишние меха и одеяла и окончательно затянув ремни, они обратили внимание.

«Время!»

Шестьдесят пар рук не выданы; столько пар мокасин крепко держались за снег.

«Вперед!»

Они стреляли через широкое пространство, вокруг четырех сторон, наклеивая таблички на каждом углу и посередине, где должны были быть установлены два центральных колья. Затем они бросились за санями на замерзшее русло ручья. Началась анархия звука и движения. Сани столкнулись с нартами, и собачья упряжка со щетинистыми гривами и кричащими клыками нацепилась на собачью упряжку.Узкий ручей был переполнен сопротивляющейся массой. Плети и приклада собачьих кнута раздавались беспристрастно среди людей и животных. И чтобы сделать это лучше, у каждого участника была группа товарищей, намеревающихся вырвать его из затора. Но одна за другой, благодаря огромной силе, сани выползли и скрылись из виду в темноте нависающих берегов.

Джек Харрингтон ожидал этого столкновения и ждал у своих саней, пока он не распутывается. Луи Савой, зная о большей мудрости своего соперника в вопросе собачьей езды, последовал его примеру и тоже ждал.Когда они пошли по тропе, бегство было неуместным, и только когда они проехали десять миль или около того до Бонанзы, они наткнулись на нее, мчась гуськом, но плотной группой. Шума было мало, и на этом этапе было меньше шансов встретить друг друга. Сани, от бегуна до бегуна, имели размеры шестнадцать дюймов, след — восемнадцать; но тропа, полностью уложенная потоком машин на фут, была похожа на сточную канаву. По сторонам расстелено покрывало из мягких снежных кристаллов. Если человек превращался в это в попытке пройти, его собаки волей-неволей валялись на животе и замедлялись до скорости улитки.Итак, мужчины легли рядом со своими прыгающими санями и стали ждать. На протяжении пятнадцати миль от Бонанзы и Клондайка до Доусона, где встречался Юкон, положение не изменилось. Здесь ждали первые реле. Но здесь, намереваясь при необходимости убить свои первые команды, Харрингтон и Савой разместили свои свежие команды в паре миль от остальных. В суматохе смены саней они миновали половину группы. Может быть, тридцать человек все еще вели их, когда они стреляли в широкую грудь Юкона.Вот буксир. Когда осенью река замерзла, между двумя сильными заторами осталась миля открытой воды. Он только недавно покрылся коркой, течение было быстрым, и теперь оно было таким же ровным, твердым и скользким, как танцпол. В тот момент, когда они ударили по ледяному сиянию, Харрингтон упал на колени, опасно держась за него одной рукой, его хлыст отчаянно звенел среди его собак, а ужасающие отречения проносились у них в ушах. Команды рассредоточились по гладкой поверхности, каждая изо всех сил напряглась.Но мало кто на Севере умел поднимать собак, как Джек Харрингтон. Он сразу же начал вырываться вперед, и Луи Савой, набирая темп, отчаянно держался, его лидеры бежали даже с хвоста саней своего соперника.

На полпути на стеклянной полосе их реле вырвались из берега. Но Харрингтон не расслабился. Воспользовавшись своим шансом, когда новые сани приблизились, он перепрыгнул, крича при этом и подпрыгивая вперед своих свежих собак. Другой водитель как-то упал.Савой сделал то же самое со своей эстафетой, и брошенные команды, отклоняясь вправо и влево, столкнулись с остальными и в замешательстве завалили лед. Харрингтон сбавил темп; Савой держался. Когда они приблизились к краю сияющего льда, они пронеслись в ногу с ведущими санями. Когда они стреляли по узкой тропе между мягкими сугробами, они лидировали в гонке; и Доусон, наблюдая при свете северного сияния, поклялся, что все было сделано аккуратно.

Когда на шестидесяти градусах ниже мороз становится похотливым, люди не могут долго оставаться без огня или чрезмерных упражнений и жить.Итак, Харрингтон и Савой теперь приняли древний обычай «ездить и бегать». Спрыгнув с саней с ремнями в руках, они бежали позади, пока кровь не вернулась в свои старые каналы и не вытеснила мороз, а затем вернулась к саням, пока жара снова не утихла. Таким образом, катаясь и бегая, они охватили вторую и третью эстафеты. Несколько раз на гладком льду Савой швырял своих собак и, как часто, не мог пройти мимо. Оставшаяся часть гонки, растянувшаяся на пять миль в тылу, пыталась обогнать их, но тщетно, потому что одному Луи Савою была дана слава за то, что он поддерживал убийственный темп Джека Харрингтона.

Когда они свернули на станцию ​​протяженностью семьдесят пять миль, Лон Макфейн ринулся рядом; Волчий Клык, идущий впереди, привлек внимание Харрингтона, и он знал, что гонка принадлежит ему. Ни одна команда на севере не могла обойти его на последних двадцати пяти милях. И когда Савой увидел, что Волчий Клык возглавляет команду своего соперника, он понял, что ему нечего делать, и мягко проклял себя, как чаще всего проклинают женщину. Но он все еще цеплялся за дымящийся след другого, рискуя до последнего. И пока они плыли, когда день начинался на юго-востоке, они с радостью и печалью дивились тому, что сделала Джой Молино.

Сорок Миля рано выползла из своих спящих мехов и собралась у края тропы. С этого места он мог видеть курс вверх по Юкону до его первого поворота в нескольких милях от него. Здесь он также мог видеть за рекой до финиша в форте Кудахи, где нервно ждал Золотой Регистратор. Джой Молино заняла свою позицию на несколько удочек от тропы, и в сложившихся обстоятельствах остальная часть Сорок миль воздержалась. Таким образом, между ней и тонкой линией трассы оставалось свободное пространство.Были разожжены костры, и вокруг этих людей держали пари прах и собак, ставка на Волчий Клык.

«Вот они!» — завизжал индийский мальчик с вершины сосны.

Вверх по Юкону на снегу показалось черное пятнышко, за которым последовала вторая. По мере того, как они становились больше, появлялось больше черных пятен, но на значительном расстоянии сзади. Постепенно они превратились в собак, сани и людей, лежащих на них плашмя. «Волчий Клык ведет», — прошептал Джой лейтенант полиции.Она улыбнулась в ответ.

«Десять против одного на Харрингтоне!» — воскликнул король Берч-Крик, вытаскивая свой мешок.

«Королева, она тебе не платит?» — спросила Джой.

Лейтенант покачал головой.

«У вас есть пыль, а, как болтать?» она продолжила.

Он обнажил свой мешок. Она оценила это быстрым взглядом.

«Меббе, скажем, двести, а? Хорошо. Теперь я даю — как вы называете — чаевые. Сделайте ставку». Джой загадочно улыбнулась. Лейтенант задумался.Он взглянул на тропу. Двое мужчин поднялись на колени и яростно хлестали своих собак, Харрингтон шла впереди.

«Десять против одного на Харрингтоне!» — проревел Король Берч-Крик, размахивая мешком перед лицом лейтенанта.

«Сделай ставку», — подсказала Джой.

Он повиновался, пожал плечами в знак того, что уступил не велению своего разума, а ее очарованию. Джой кивнула, чтобы успокоить его.

Все шумы прекратились. Мужчины сделали паузу в размещении ставок.

Кренившись, раскачиваясь и ныряя, как люггеры на ветру, сани неслись по ним. Хотя он все еще держал своего лидера в хвосте саней Харрингтона, лицо Луи Савоя было безнадежным. Рот Харрингтона был сжат. Он не смотрел ни вправо, ни влево. Его собаки прыгали в идеальном ритме, твердые ноги, близко к тропе, и Волчий Клык, с низко опущенной головой, невидящий, тихонько скуля, величественно вел своих товарищей.

Сорок Майл стояла, затаив дыхание.Ни звука, кроме рева бегунов и голоса кнутов.

Затем в эфире раздался чистый голос Джой Молино. «Ай! Йа! Волчий клык! Волчий клык!»

Волчий Клык услышал. Он резко свернул с тропы и направился прямо к своей хозяйке. Команда помчалась за ним, сани на мгновение остановились на одном бегуне, а затем выстрелили Харрингтона в снег. Савой промелькнул как вспышка. Харрингтон поднялся на ноги и смотрел, как он скользит по реке к Золотому Регистратору. Он не мог не слышать то, что было сказано.

«А, он молодец», — объясняла лейтенанту Джой Молино. «Он — как вы его называете — задал темп. Да, он задал темп неплохо».

---

Создайте библиотеку и добавьте свои любимые истории. Начните, нажав кнопку «Добавить».

Добавьте Дочь Авроры в свою личную библиотеку. Добавьте Дочь Авроры в свою личную библиотеку. .

Дочь снегов

---

Глава 1

---

«Все готово, мисс Уэлс, хотя мне жаль, что мы не можем пощадить одну из лодок парохода».

Фрона Велсе поспешно встала и встала на сторону первого офицера.

«Мы так заняты, — объяснил он, — а золотоискатели — такой скоропортящийся груз, по крайней мере …»

«Я понимаю, — прервала она, — и я тоже веду себя так, как будто я скоропортящийся. И я прошу прощения за беспокойство, которое доставляю вам, но … но … — Она быстро повернулась и указала на берег.«Видишь этот большой бревенчатый дом? Между рощей сосен и рекой? Я там родился».

«Думаю, я бы и сам торопился», — сочувственно пробормотал он, ведя ее по переполненной палубе.

Все были на пути друг к другу; и не было никого, кто не смог бы заявить об этом во все тяжкие. Тысячи искателей золота требовали немедленной высадки своих нарядов. Каждый люк был широко распахнут, и из глубин визжащие ослиные машины несли в небо неправильно подобранные наряды.По обе стороны от парохода ряды шалфей принимали летающий груз, и на каждой из этих шалостей потная толпа людей бросалась на спускающиеся стропы и в отчаянии тащила тюки и ящики. Мужчины махали квитанциями и кричали им через рельсы парохода. Иногда двое и трое идентифицировали одну и ту же статью, и начиналась война. Бренды «два круга» и «круг и точка» вызывали бесконечные разговоры, в то время как каждая резкая пила обнаруживала десяток претендентов.

«Казначей настаивает на том, что сходит с ума», — сказал первый офицер, помогая Фроне Велс спуститься по трапу к пристани, — и клерки передали груз пассажирам и уволились.Но нам не так повезло, как Вифлеемской Звезде, — заверил он ее, указывая на стоящий на якоре пароход в четверти мили от нас. связаны над Чилкутом. Итак, они взбунтовались, и все замерло ».

« Эй, ты! »- крикнул он, подзывая Уайтхолл, который незаметно парил на внешнем краю парящего беспорядка. буксирная баржа попыталась пройти между ними, но лодочник нервно выстрелил через ее нос и, как только он был чист, к сожалению, поймал краба.Это развернуло лодку и остановило ее.

«Осторожно!» — крикнул первый офицер.

Пара семидесятифутовых каноэ, нагруженных снаряжением, золотоискателей и индейцев, на всех парусах, двинулась вниз со встречного направления. Один из них резко повернул к пристани, но другой прижал «Уайтхолл» к барже. Лодочник вовремя разгрузил весла, но его небольшое судно застонало от давления и грозило обрушиться. Тут он вскочил и короткими нервными фразами отправил всех гребцов и капитанов лодок на вечную погибель.Человек на барже наклонился сверху и крестил его резкими и хрустящими клятвами, в то время как белые и индейцы в лодке насмешливо смеялись.

«Ой, г’ван!» — крикнул один из них. «Почему бы тебе не научиться грести?»

Кулак лодочника попал в челюсть критика и ошеломленно уронил его на груду товаров. Не удовлетворившись этим кратким актом, он продолжил следовать за своим кулаком в другое ремесло. Ближайший к нему шахтер энергично дернул револьвер, застрявший в блестящей кожаной кобуре, а его братья-аргонавты, смеясь, ждали результата.Но каноэ снова тронулось, и индийский рулевой вонзил острие весла в грудь лодочнику и швырнул его назад на дно Уайтхолла.

Когда поток клятв и богохульств был в полном разгаре, жестокое нападение и быстрая смерть казались неизбежными, первый офицер украл взгляд на девушку рядом с ним. Он ожидал увидеть шокированное и испуганное девичье лицо, и совершенно не был готов к тому покрасневшему и глубоко заинтересованному лицу, которое встретилось ему в глаза.

«Мне очень жаль», — начал он.

Но она вмешалась, как будто раздраженная прерыванием: «Нет, нет, совсем нет. Я наслаждаюсь всем этим. Хотя я рад, что револьвер этого человека застрял. Если бы он не …»

могли задержаться с высадкой на берег «. Первый офицер засмеялся и в этом проявил такт.

«Этот человек — грабитель», — продолжил он, указывая на лодочника, который воткнул свои весла в воду и шел рядом. «Он согласился взять всего двадцать долларов за то, чтобы высадить вас на берег.Сказал, что у него было бы двадцать пять, будь это мужчина. Он пират, отметьте меня, и он обязательно когда-нибудь повешен. Двадцать долларов за получасовую работу! Подумайте об этом! »

« Легко, спорт! Легко! — предупредил тот, о ком идет речь, одновременно совершив неловкую посадку и уронив одно из своих веслов за борт. — Тебе нечего называть именами, — демонстративно добавил он, отжимая рубашку. -рукав, мокрый от спасательного весла

«У тебя хорошие уши, дружище», — начал первый помощник.

«И быстрый кулак», — отрезал другой.

«И готовый язык».

«Это нужно в моем деле. Нельзя долго обходиться без этого среди вас, морские акулы. Пират, не так ли? А вы с тысячей пассажиров, набитых, как сардины! жрать и навалить им хуже свиней! Пират, а! Я? »

Красный человек высунул голову через перила наверху и начал страстно мычать.

«Я хочу, чтобы мои акции приземлились!Терстон! Сейчас! Сразу! Пятьдесят разновидностей | я поедаю им головы в этой вашей грязной конуре, и вам будет нелегко, если вы не вытолкните их на берег так быстро, как вам позволит Бог! Я теряю тысячу долларов в день и не выдержу! Ты слышишь? Я этого не выдержу! Ты грабил меня направо и налево с тех пор, как очистил причал в Сиэтле, и, клянусь, я больше не выдержу! Я сломаю эту компанию так же уверенно, как Тад Фергюсон, меня зовут! Слышишь мою болтовню? Я Тад Фергюсон, и вы не можете прийти ко мне слишком быстро для вашего здоровья! Слышишь? «

» Пират; а? »- солидно спросил лодочник.»Кто? Я?»

Мистер Терстон умиротворяюще махнул рукой краснолицому мужчине и повернулся к девушке. «Я бы хотел сойти с тобой на берег и дойти до магазина, но ты видишь, как мы заняты. До свидания и удачной поездки. Вынеси свой багаж. Возьми его в магазин завтра утром, ровно «.

Она легко взяла его за руку и вошла на борт. Ее вес заставил протекающую лодку внезапно покачиваться, и вода хлынула по нижним доскам к ее ботинкам; но она приняла это достаточно хладнокровно, устроившись на кормах и подложив под себя ноги.

«Держись!» — воскликнул офицер. «Это никогда не пойдет, мисс Уэлс. Возвращайтесь, и я переправлю одну из наших лодок, как только смогу».

«Увидимся сначала на… на небесах», — парировал лодочник, отталкиваясь. «Отпустить!» он угрожал.

Мистер Терстон крепко ухватился за планшир, и в награду за свое рыцарское благородство ему резко ударили кулаками весла. Потом он забыл себя, и мисс Уэлс тоже, и выругался, и горячо выругался.

«Смею сказать, что наше прощание могло бы быть более достойным», — крикнула она ему, и ее смех разнесся по воде.

«Боже!» — пробормотал он, галантно снимая фуражку. «Есть _woman_!» И внезапно его охватил голод и тоска по себе всегда отражаться в серых глазах Фроны Велс. Он не был аналитиком; он не знал почему; но он знал, что с ней он сможет отправиться на край земли. Он чувствовал отвращение к своей профессии и искушение бросить все это и броситься на Клондайк, куда она шла; затем он взглянул на изнеженный борт корабля, увидел красное лицо Тада Фергюсона и забыл о сне, которое ему приснилось на мгновение.

Всплеск! Пригоршня воды из его напряженного весла ударила ее прямо в лицо. «Надеюсь, вы не против, мисс», — извинился он. «Я делаю все, что умею, а это немного».

«Похоже, — добродушно ответила она.

«Не то чтобы я люблю море» горько; «но мне нужно как-то обменять несколько честных долларов, и это казалось наиболее вероятным способом. Если бы мне хоть немного повезло, я бы уже получил бен в Клондайке. Расскажу, как это было. Я потерял свою наряд на Винди-Арм, на полпути, после того, как собрал его чистым через перевал … «

Zip! Всплеск! Она стряхнула воду с глаз, поеживаясь, пока часть воды стекала по ее теплой спине.

«Подойдет», — подбодрил он ее. «Вы подходите для этой страны.

Она весело кивнула.

«Тогда подойдет. Но, как я уже говорил, после того, как я потерял свою экипировку, я нанес удар по берегу, разорившись, чтобы поторопить другую. Вот почему я заряжаюсь высоким давлением. И я надеюсь, вам не обидно то, что я заставил вас заплатить. Я не хуже остальных, мисс, конечно. Мне пришлось выкопать сотню для этой старой ванны, которая не стоит десяти в Состояния.Цены везде одинаковые. На Skaguay Trail подковообразные гвозди так же хороши, как четверть в любой день. Мужчина подходит к бару и зовет виски. Виски полдоллара. Ну, он выпил виски, выбил два гвоздя в форме подковы, и все в порядке. Подковообразные гвозди не пинают. Они используют их для внесения изменений ».

« Вы должны быть храбрым человеком, чтобы снова отправиться в страну после такого опыта. Ты не скажешь мне свое имя? Мы можем встретиться внутри «

» Кто? Мне? О, я Дель Бишоп, карманный шахтер; и если мы когда-нибудь столкнемся друг с другом, помни, я отдам тебе последнюю рубашку — я имею в виду, помни, что моя последняя жратва принадлежит тебе.«

« Спасибо », — ответила она с нежной улыбкой, потому что она была женщиной, которая любила то, что росло прямо из сердца.

Он перестал грести достаточно долго, чтобы порыбачить в воде вокруг своих ног для старика. консервная банка с кукурузной говядиной.

«Тебе лучше поработать», — приказал он, бросая ей банку. «Она протекает хуже после этого сжатия».

Фрона мысленно улыбнулась, заправила юбки и наклонилась к работе. При каждом падении, словно огромные валы, вздымающиеся вдоль линии горизонта, вздымались и опускались покрытые ледниками горы.Иногда она отдыхала спиной и смотрела на многолюдный берег, к которому они направлялись, и снова на не имеющий выхода к морю рукав моря, в котором около десятка больших пароходов стояли на якоре. От каждого из них к берегу и обратно стекал постоянный поток шалостей, катеров, каноэ и всяких мелких судов. «Человек, могучий труженик, реагирующий на враждебное окружение», — подумала она, возвращаясь в память о мастерах, мудрость которых она делилась в аудитории и полуночных занятиях. Она была зрелым ребенком своего возраста и хорошо понимала физический мир и его работу.И у нее была любовь к миру и глубокое уважение.

Некоторое время Дель Бишоп лишь нарушал тишину брызгами своих весел; но его осенила мысль.

«Вы не назвали мне свое имя», — предположил он с самодовольной деликатностью.

«Меня зовут Велс», — ответила она. «Фрона Велс».

Великий трепет проявился на его лице, переходя во все больший и больший страх. «Вы — Фрона — Велс?» — медленно произнес он. «Джейкоб Велс не твой старик, не так ли?»

«Да, я дочь Джейкоба Велса, к вашим услугам.«

Он сморщил губы в длинном низком свисте понимания и перестал грести.« Просто заберись обратно на корму и вытащи ноги из воды », — приказал он. — И дай мне холт, что можно. Разве я не сдам под залог? »- возмущенно спросила она.

« Ага. У тебя все в порядке; но, но, вы … «

» Именно тем, кем я был до того, как вы узнали, кем я был. Теперь ты продолжаешь грести — это твоя доля работы; а я позабочусь о своем.

«О, ты справишься!» — пробормотал он в экстазе, снова наклоняясь к веслам.«А Джейкоб Велс — твой старик? Я должен это знать, конечно!»

Когда они достигли песчаной косы, заполненной разнородными грудами товаров и гудящей от людей, она остановилась на достаточно долгое время, чтобы пожать руку своему паромщику. И хотя такой поступок со стороны его покровительниц женского пола был определенно необычным, Дель Бишоп легко согласился с тем фактом, что она была дочерью Якоба Уэлса.

«Помни, моя последняя жратва твоя», — заверил он ее, все еще держа ее за руку.

«И твоя последняя рубашка тоже, не забывай».

«Ну, ты — взломщик!» он взорвался с последним сжатием. «Конечно!»

Ее короткая юбка не мешала свободному движению ее конечностей, и она с приятным удивлением обнаружила, что быстрый спотыкающийся ступенька городского тротуара отошел от нее, и что она отскакивала длинным легким шагом, порожденным след, который приходит только после долгих усилий и усилий. Не одна золотоискательница, бросая пристальные взгляды на ее щиколотки и икры в серой мантии, подтверждала суждение Дель Бишопа.И более чем один взглянул на ее лицо и снова взглянул; поскольку ее взгляд был искренним, с откровенностью товарищества; и в ее глазах всегда был улыбающийся свет, просто дрожащий на пороге рассвета; и зритель улыбнулся, ее глаза тоже улыбнулись. И улыбающийся свет был многогранным — веселым, сочувствующим, радостным, насмешливым — дополнением всего, что его зажигало. А иногда свет заливал все ее лицо, пока не реализовывалась прообразованная им улыбка. Но это всегда было искренним и открытым товариществом.

И было много причин, заставляющих ее улыбаться, когда она спешила сквозь толпу, через песчаную косу и по квартире к бревенчатому зданию, которое она указала мистеру Терстону. Время откатилось назад, и передвижение и транспортировка снова оказались на самых примитивных стадиях. Мужчины, которые за всю свою жизнь не носили больше, чем свертки, теперь стали нести бремя. Они больше не ходили прямо под солнцем, а наклонили тело вперед и склонили голову к земле. Каждая спина превратилась в седло для рюкзака, и на ремешках начали образовываться желчи.Они пошатнулись из-за необычного усилия, ноги опьянели от усталости и начали раскачиваться в разных направлениях, пока солнечный свет не потемнел, а носитель и ноша не упали на пути. Другие мужчины, тайно ликуя, сложили свои товары на двухколесных тележках и довольно беспечно выехали, только чтобы остановиться на первом же месте, где огромные круглые валуны вторгаются в тропу. При этом они заново обобщили принципы путешествия по Аляске, выбросили тележку или отвезли ее обратно на пляж и продали по баснословной цене последнему высадившемуся человеку.Нежный с десятью фунтами револьверов Кольта, патронами и охотничьими ножами, привязанными к ним, храбро бродил по тропе и тихонько пополз обратно, сбрасывая револьверы, патроны и ножи под ливнем отчаяния. Итак, задыхаясь и в горьком поту, эти сыновья Адама страдали за грех Адама.

Фрона почувствовала смутное беспокойство из-за этого огромного пульсирующего наплыва людей, помешанных на золоте, и старая сцена с ее ассоциациями скоплений казалась стерта этими трудящимися инопланетянами. Даже старые достопримечательности казались странно незнакомыми.Это было то же самое, но не то же самое. Здесь, на покрытой травой равнине, где она играла в детстве и съежилась от звука ее голоса, эхом разносящегося от ледника к леднику, десять тысяч мужчин беспрерывно топали вверх и вниз, втирая нежные травы в землю и насмехаясь над каменистой тишиной. . И прямо по тропе прошли десять тысяч человек, а за Чилкутом было еще десять тысяч. А позади, по всему населенному островами побережью Аляски, даже до Рога, были еще десять тысяч, конвоиров ветра и пара, поспешных со всех концов земли.Река Дайя, как и прежде, бурно неслась к морю; но его древние берега были пробиты ногами многих людей, и эти люди трудились волнообразными рядами у капающих буксирных тросов, и глубоко груженые лодки следовали за ними, пока они пробивались вверх. И воля человека боролась с волей воды, и люди смеялись над старой рекой Дайя и углубляли ее берега для людей, которые должны были последовать за ней.

Дверь магазина, через который она когда-то выбегала и вошла и где она с трепетом смотрела на необычный вид заблудшего зверолова или торговца мехом, теперь была заполнена шумной толпой мужчин.Там, где раньше было удивительно одно письмо, ожидающее заявителя, теперь она увидела, вглядываясь в окно, как почту, скопившуюся от пола до потолка. И именно по этой почте мужчины так настойчиво требовали. Перед магазином, судя по весам, была другая толпа. Индеец бросил свой рюкзак на весы, белый владелец записал вес в блокноте, и на него бросили еще один рюкзак. Каждый рюкзак был на ремнях, готовый к спине упаковщика и опасному путешествию через Чилкут. Фрона подошла ближе.Ее интересовали грузы. Она вспомнила в свое время, когда одинокий старатель или торговец упаковывал свое снаряжение за шесть центов, сто двадцать долларов за тонну.

Взвешивающий ласковый ноготь сверился со своим путеводителем. «Восемь центов», — сказал он индейцу. На что индейцы презрительно засмеялись и хором воскликнули: «Сорок центов!» На его лице появилось болезненное выражение, и он с тревогой огляделся. Сочувствующий свет в глазах Фроны поймал его, и он пристально посмотрел на нее.На самом деле он был занят сокращением трехтонного снаряжения до денег по цене сорок долларов за сотню. «Двадцать четыреста долларов за тридцать миль!» он плакал. «Что мне делать?»

Фрона пожала плечами. «Вам лучше заплатить им сорок центов, — посоветовала она, — иначе они снимут ремни».

Мужчина поблагодарил ее, но вместо того, чтобы прислушаться, продолжил торг. Один из индейцев подошел и начал расстегивать ремни своего ранца. Нежная ступня заколебалась, но когда он собирался сдаться, упаковщики подскочили до сорока пяти центов.Он болезненно улыбнулся и кивнул в знак сдачи. Но к группе присоединился еще один индеец и начал возбужденно шептать. Поднялись аплодисменты, и, прежде чем мужчина успел это осознать, они сорвали ремни и ушли, распространяя новость по пути, что груз до озера Линдерман стоит пятьдесят центов.

Неожиданно толпа перед магазином заметно взволновалась. Его члены взволнованно перешептывались друг с другом, и все их глаза были прикованы к трем мужчинам, приближающимся с тропы.Трио были невзрачными существами, плохо одетыми и даже оборванными. В более стабильном сообществе деревенский констебль их задержал и арестовал бы за бродяжничество. «Французский Луи», — прошептали нежные ножки и передали слово. «Владеет тремя претензиями на Эльдорадо в блоке», — признался ей человек рядом с Фроной. «Стоит как минимум десять миллионов». Французский Людовик, немного опередивший своих товарищей, не смотрел на это. Он расстался со своей шляпой где-то по дороге, а потрепанный шелковый платок небрежно был обернут вокруг его головы.И на все свои десять миллионов он нес на своих широких плечах собственный дорожный рюкзак. «А тот, с бородой, это Свифтуотер Билл, еще один из королей Эльдорадо».

«Откуда ты знаешь?» — с сомнением спросила Фрона.

«Знай!» — воскликнул мужчина. «Знай! Почему его фотография была во всех газетах последние шесть недель. Смотри!» Он развернул газету. «И довольно хорошее сходство. Я так много разглядывал это, что знаю его кружку среди тысячи».

«Тогда кто третий?» — спросила она, молчаливо принимая его как источник власти.

Ее осведомитель приподнялся на цыпочках, чтобы лучше видеть. «Я не знаю», — с сожалением признался он, затем похлопал человека по плечу рядом с ним. «Кто этот худощавый, с гладким лицом? Тот, в синей рубашке и с нашивкой на колене?»

В этот момент Фрона радостно вскрикнула и бросилась вперед. «Мэтт!» воскликнула она. «Мэтт Маккарти!»

Человек с повязкой от души пожал ей руку, хотя он не знал ее, и недоверие было ясно в его глазах.

«Ой, ты меня не помнишь!» — болтала она.«И не смей говорить, что да! Если бы не так много людей, я бы обняла тебя, старый медведь!

» И так Большой Медведь отправился домой к Маленьким Медведям, — торжественно произнесла она. «А Медведи были очень голодны. И Большой Медведь сказал: «Угадайте, что у меня есть, дети мои». И один Медвежонок угадал ягоды, и один Медвежонок угадал лосося, а другой Маленький Медведь угадал дикобраза. Затем Большой Медведь засмеялся: «Ух! Ого! ‘ и сказал: «Хороший Большой Толстяк!»

Когда он слушал, воспоминание проявилось на его лице, и, когда она закончила, его глаза сморщились, и он засмеялся странным смехотворным тихим смехом.

«Конечно, я хорошо тебя знаю, — объяснил он; «но ради жизни я не могу тронуть тебя».

Она указала на магазин и с тревогой наблюдала за ним.

«Теперь ты у меня!» Он отстранился и посмотрел на нее с головы до ног, и выражение его лица сменилось разочарованием. Я ошибся. Ты жвачка нивер жила в той хижине, — ткнув большим пальцем в сторону магазина.

Фрона энергично кивнула.

«Тоненький, он сам от всего? Маленькая бездомная дорогая, с бестолковыми волосами, которые я вычесывала кучками много раз? Маленькая ведьма, которая везде бегает босиком и с голыми ногами?»

«Да, да», — радостно подтвердила она.

«Маленькая дьяволица, которая украла собачью упряжку и пробежала через перевал в мертвую зиму, чтобы увидеть, где находится мир на ее стороне, только потому, что старый Мэтт Маккарти позже рассказывал ее фее. истории?»

«О Мэтт, дорогой старый Мэтт! Помнишь, как я плавал с девушками Сиваш из индейского лагеря?»

«А я тебя вытащил за волосы на голове?»

«И потерял один из ваших новых резиновых сапог?»

«А, конечно, да. И это было шокирующим и нескромным делом! А сапоги стоили оловянные доллары на прилавке твоего отца.«

» А потом вы ушли через перевал внутрь, и мы никогда не слышали о вас ни слова. Все думали, что ты мертв ».

« Хорошо, я помню тот день. И ты заплакал в объятиях меня и поцеловал своего старого Мэтта на прощание. Но вы сделали это в Индии, — торжествующе воскликнул он, — когда вы видели, что я наверняка собирался вас укрыть. Какая же ты крошечная! »

« Мне было всего восемь ».

« И вот уже двенадцать лет назад. Двенадцать лет я крутился внутри, ни разу не совершив поездки. Ты, должно быть, сейчас близнец? »

« И почти такой же большой, как ты », — подтвердила Фрона.

«Вероятная женщина, в которую ты вырос, высокая, стройная и все такое». Он критически осмотрел ее. «Но ты жвачка, я думаю, стоила немного больше плоти».

«Нет, нет», — отрицает она. «Не в двадцать, Мэтт, не в двадцать. Пощупай мою руку, вот увидишь». Она сдвинула этот член вдвое, пока не завязал бицепс.

«Это мышца», — признал он, восхищенно проводя рукой по опухшему пучку; «так же, как если бы вы много работали, чтобы жить».

«О, я могу размахивать дубинками, боксировать и фехтовать», — воскликнула она, последовательно принимая типичные позы; «И плавать, и нырять в высоту, двадцать раз подтянуться к перекладине, и — и ходить на моих руках.Вот! «

» Это то, что вы делали? «Я думал, ты уйдешь за книжный магазин», — сухо прокомментировал он.

«Но теперь у них есть новые способы обучения, Мэтт, и они не выводят тебя с забитой головой» И твои тонкие ноги, которые не могут нести все! «Ну, и я прощаю тебя, мускулы».

«А как насчет тебя, Мэтт?» — спросил Фрона. «Каким был мир для тебя эти двенадцать лет?»

«Вот!» Он раздвинул ноги, запрокинул голову и грудь.«Теперь вы узрите мистера Мэтью Маккарти, короля благородной династии Эльдорадо, благодаря силе собственной правой руки. Мои владения безграничны. У меня в пустую минуту больше пыли, чем я когда-либо видел за всю свою жизнь прежде. «Эта поездка в Штаты состоит в том, чтобы найти своих предков. У меня есть твердое убеждение, что они существовали. Вы можете найти самородки в Клондайке, но нет хорошего виски». Точно так же я собираюсь выпить раньше Я умру. После этого я поклялся вернуться в супервизию во владениях Клондайка.Индад, а я король Эльдорадо; и «Если тебе не хватит линда в аккуратном кусочке, я тебе одолжу его».

«Тот же старый, старый Мэтт, который никогда не стареет», — засмеялась Фрона.

«И» это ты сам — через Велса, для всех мускулов твоего призера и мозгов твоего философа. Но давайте побродим по пятам Луи и Свифтуотера. Мне сказали, что Энди все еще ведет магазин, и «посмотрим, задержусь ли я на страницах его воспоминаний».

«И я тоже.» Фрона схватила его за руку.У нее была дурная привычка хватать руки тех, кого она любила. «Прошло десять лет с тех пор, как я уехал».

Ирландец пробивался сквозь толпу, как копатель свай, и Фрона легко следовал за ним с подветренной стороны. Ноги нежно смотрели на них, потому что для них они были как северные божества. Гул разговоров снова усилился.

«Кто эта девушка?» кто-то спросил. И как только Фрона вошла в дверь, она уловила открывающийся ответ: «Дочь Якоба Велса.Никогда не слышали о Джейкобе Уэлсе? Где ты себя держал? »

.

Елизавета II | Биография, семья, правление и факты

Елизавета II , полностью Елизавета Александра Мария , официально Елизавета II, милостью Божьей Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии и других ее королевств и территорий Королева, глава Содружества, защитник of the Faith (родилась 21 апреля 1926 года, Лондон, Англия), королева Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии с 6 февраля 1952 года. В 2015 году она превзошла Викторию и стала самым продолжительным правящим монархом в истории Великобритании.

Популярные вопросы

Когда и где родилась Елизавета II?

Елизавета II родилась 21 апреля 1926 года в Лондоне.

Чем известна Елизавета II?

Елизавета II — королева Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Она — самый продолжительный монарх в истории Великобритании.

Как Елизавета II стала известной?

Елизавета родилась в королевской семье как дочь второго сына короля Георга V. После того, как ее дядя Эдуард VIII отрекся от престола в 1936 году (впоследствии став герцогом Виндзорским), ее отец стал королем Георгом VI, и она стала предполагаемой наследницей.Елизавета приняла титул королевы после смерти своего отца в 1952 году.

Как получила образование Елизавета II?

Воспитанием принцессы руководила ее мать, которая доверила Елизавету и ее сестру гувернантке Мэрион Кроуфорд. Элизабет была внесена в историю Ч. Мартен, впоследствии проректор Итонского колледжа, обучался музыке и языкам у приглашенных учителей.

Какой была семья Елизаветы II?

Ранние годы

Елизавета была старшей дочерью принца Альберта, герцога Йоркского, и его жены леди Элизабет Боуз-Лайон.Будучи ребенком младшего сына короля Георга V, юная Елизавета имела мало шансов взойти на престол до тех пор, пока ее дядя, Эдуард VIII (впоследствии герцог Виндзорский) не отрекся от престола в пользу ее отца 11 декабря 1936 года, когда ее отец стал королем Георгом VI, и она стала предполагаемой наследницей. Воспитанием принцессы руководила ее мать, которая доверила своих дочерей гувернантке Мэрион Кроуфорд; принцесса также была включена в историю Ч. Мартен, впоследствии проректор Итонского колледжа, обучался музыке и языкам у приглашенных учителей.Во время Второй мировой войны она и ее сестра, принцесса Маргарет Роуз, волей-неволей провели большую часть своего времени в безопасности вдали от лондонского блица и отдельно от своих родителей, живя в основном в замке Балморал в Шотландии, а также в Королевской Ложе, Виндзоре и Виндзорском замке.

(Слева направо) королева Елизавета, король Георг VI, принцесса Маргарет и принцесса Елизавета, 1939 г. Encyclopædia Britannica, Inc.

В начале 1947 года принцесса Елизавета отправилась с королем и королевой в Южную Африку. После ее возвращения было объявлено о ее помолвке с дальним кузеном лейтенантом Королевского флота Филипом Маунтбаттеном, бывшим принцем Филиппом Греции и Дании.Венчание состоялось в Вестминстерском аббатстве 20 ноября 1947 года. Накануне свадьбы ее отец, король, пожаловал жениху титулы герцога Эдинбургского, графа Мерионета и барона Гринвича. Они поселились в Кларенс-хаусе в Лондоне. Их первый ребенок, принц Чарльз (Чарльз Филип Артур Джордж), родился 14 ноября 1948 года в Букингемском дворце.

Вступление на престол

Летом 1951 года здоровье короля Георга VI серьезно ухудшилось, и принцесса Елизавета представляла его на Войсках флага и на различных других государственных мероприятиях.7 октября она и ее муж отправились в очень успешное турне по Канаде и Вашингтону, округ Колумбия. После Рождества в Англии она и герцог отправились в январе 1952 года в тур по Австралии и Новой Зеландии, но по пути в Сагану, Кения. до них дошли новости о смерти короля 6 февраля 1952 года. Елизавета, ставшая королевой, сразу же улетела обратно в Англию. Первые три месяца ее правления, период полного траура по отцу, прошли в относительной изоляции. Но летом, после того как она переехала из Кларенс-хауса в Букингемский дворец, она взяла на себя рутинные обязанности государя и провела свое первое государственное открытие парламента 4 ноября 1952 года.Ее коронация прошла в Вестминстерском аббатстве 2 июня 1953 года.

Получите эксклюзивный доступ к контенту нашего 1768 First Edition с подпиской. Подпишитесь сегодня

Начиная с ноября 1953 года королева и герцог Эдинбургские совершили шестимесячное кругосветное путешествие по Содружеству, которое включало первое посещение Австралии и Новой Зеландии правящим британским монархом. В 1957 году, после государственных визитов в различные европейские страны, она и герцог посетили Канаду и США.В 1961 году она совершила первое королевское британское турне по Индийскому субконтиненту за 50 лет, а также была первым правящим британским монархом, посетившим Южную Америку (в 1968 году) и страны Персидского залива (в 1979 году). Во время своего «Серебряного юбилея» в 1977 году она председательствовала на лондонском банкете, на котором присутствовали лидеры 36 членов Содружества, объехала всю Великобританию и Северную Ирландию, а также совершила поездку за границу в Южную часть Тихого океана и Австралию, в Канаду и другие страны. Карибы.

После прихода на престол королевы Елизаветы ее сын принц Чарльз стал наследником; 26 июля 1958 года он был назначен принцем Уэльского, а 1 июля 1969 года — таким образом.Другими детьми королевы были принцесса Анна (Анна Элизабет Алиса Луиза), родившаяся 15 августа 1950 года и ставшая королевской принцессой в 1987 году; Принц Эндрю (Эндрю Альберт Кристиан Эдвард), родился 19 февраля 1960 года, в 1986 году стал герцогом Йоркским; и принц Эдвард (Эдвард Энтони Ричард Луи), родившийся 10 марта 1964 года, созданный графом Уэссексом и виконтом Северном в 1999 году. Все эти дети носят фамилию «Виндзорские», но в 1960 году Элизабет решила создать через дефис имя Маунтбеттен. Виндзор для других потомков именовался не принцем или принцессой, а королевским высочеством.Первый внук Елизаветы (сын принцессы Анны) родился 15 ноября 1977 года.

Елизавета II: семья Елизавета II с принцессой Анной, принцем Филиппом, принцем Эндрю и принцем Чарльзом (слева направо). Encyclopædia Britannica, Inc.

Современная монархия

Похоже, королева все больше осознавала современную роль монархии, позволяя, например, транслировать по телевидению семейную жизнь королевской семьи в 1970 году и потворствовать формальному расторжению брака своей сестры в 1978 году.Однако в 1990-х годах королевская семья столкнулась с рядом проблем. В 1992 году, в год, который Елизавета назвала annus horribilis королевской семьи, принц Чарльз и его жена Диана, принцесса Уэльская, расстались, как и принц Эндрю и его жена Сара, герцогиня Йоркская. Более того, Анна развелась, и королевская резиденция Виндзорский замок распотрошила пожар. Кроме того, по мере того как страна боролась с рецессией, возмущение по поводу образа жизни королевской семьи нарастало, и в 1992 году Элизабет, хотя и была освобождена от этого, согласилась платить налоги со своего личного дохода.Разделение и последующий развод (1996) Чарльза и чрезвычайно популярной Дианы еще больше подорвали поддержку королевской семьи, которую некоторые считали устаревшей и бесчувственной. Критика усилилась после смерти Дианы в 1997 году, особенно после того, как Элизабет изначально отказалась позволить национальному флагу развеваться над Букингемским дворцом. В соответствии с ее более ранними попытками модернизации монархии, королева впоследствии стремилась представить менее сдержанный и менее традиционный образ монархии.Эти попытки были встречены с переменным успехом.

Королева Елизавета II приветствует детей в Центре космических полетов имени Годдарда НАСА во время визита в США, май 2007 г. НАСА / Билл Ингаллс

В 2002 году Елизавета отметила свое 50-летие на престоле. В рамках ее «Золотого юбилея» мероприятия проводились по всему Содружеству, в том числе несколько дней гуляний в Лондоне. Празднования были несколько омрачены смертью матери и сестры Элизабет в начале года.Начиная со второй половины первого десятилетия XXI века, общественное положение королевской семьи восстановилось, и даже брак Чарльза 2005 года с Камиллой Паркер Боулз нашел большую поддержку среди британцев. В апреле 2011 года Елизавета возглавила семью на праздновании свадьбы принца Уильяма Уильяма — старшего сына Чарльза и Дианы — и Кэтрин Миддлтон. В следующем месяце она превзошла Георга III и стала вторым правящим монархом в истории Великобритании после Виктории.Также в мае Елизавета совершила историческую поездку в Ирландию, став первым британским монархом, посетившим Ирландию, и первым ступившим в Ирландию с 1911 года. В 2012 году Елизавета отметила свой «Бриллиантовый юбилей», отметив 60-летие своего правления. . 9 сентября 2015 года она превзошла рекорд Виктории в 63 года и 216 дней.

Известно, что Елизавета предпочитает простоту в придворной жизни, а также проявляет серьезный и осознанный интерес к государственным делам, помимо традиционных и церемониальных обязанностей.В частном порядке она стала увлеченной наездницей; она держит скаковых лошадей, часто ходит на скачки и периодически посещает конезаводы в Кентукки в США. Ее финансовые и имущественные владения сделали ее одной из самых богатых женщин мира.

Елизавета II, 2007. Крис Джексон / Getty Images The Editors of Encyclopaedia Britannica Эта статья была недавно отредактирована и обновлена ​​Адамом Августином, управляющим редактором, справочное содержание.

Узнайте больше в этих связанных статьях Britannica:

• Принц Уильям и Кэтрин Миддлтон: Королевская свадьба 2011 года: принцесса Елизавета и Филип Маунтбеттен, герцог Эдинбургский

  В 1948 году в своей записи для Великобритании Книга года «Британика» назвала 1947 год «годом неоднократных разочарований и стойкой настойчивости», который «закончился на ноте почти беспощадной экономии.«Свадьба принцессы Елизаветы ……

• Соединенное Королевство: консервативное правительство (1951–64)

  … нового монарха, королевы Елизаветы II , 6 февраля 1952 года, но был вынужден уйти в отставку по причине возраста и здоровья 5 апреля 1955 года — а затем при бывшем лейтенанте Черчилля и министре иностранных дел Энтони Идене.Иден ушел в отставку в январе 1957 года, частично из-за плохого состояния здоровья, но в основном из-за…

• Ирландия: долговой кризис и за его пределами

  В середине мая королева Елизавета II совершила четырехдневный визит в Ирландию, став первым британским монархом, посетившим страну за 100 лет, и первым посетившим ее с тех пор, как она стала независимой республикой.…

.

Зов предков — Зов предков

Джека Лондона

Глава I. В первобытный Глава II. Закон клуба и клыка Глава III. Доминирующий Изначальный Зверь Глава IV. Кто добился звания мастера Глава V. Труд поиска и следа Глава VI. Из любви к мужчине Глава VII. Звонок

Глава I.В первобытный

«Старые стремления кочуют,
Натирает цепь обычая;
Опять из безумного сна
Пробуждает фериновое напряжение».

Бак не читал газет, иначе он знал бы, что проблемы назревают не только для него самого, но и для каждой приливной собаки, сильной мускулатуры и с теплой длинной шерстью, от Пьюджет-Саунда до Сан-Диего. Из-за того, что люди, ощупывающие в арктической темноте, нашли желтый металл, и поскольку пароходы и транспортные компании активно занимались этой находкой, тысячи людей устремились в Северную Землю.Этим людям нужны были собаки, а собаки, которые они хотели, были тяжелыми собаками, с сильными мышцами, с помощью которых можно было трудиться, и меховыми пальто, защищающими их от мороза.

Бак жил в большом доме в залитой солнцем долине Санта-Клара. Это называлось домом судьи Миллера. Он стоял в стороне от дороги, наполовину скрытый среди деревьев, сквозь которые можно было увидеть широкую прохладную веранду, огибающую его четыре стороны. К дому подходили подъездные пути, выложенные гравием, которые вились через широкие лужайки и под переплетающимися ветвями высоких тополей.Сзади дела были даже шире, чем спереди. Здесь были огромные конюшни, где выступала дюжина женихов и мальчиков, ряды увитых виноградной лозой хижин слуг, бесконечный и упорядоченный ряд флигелей, длинные виноградные беседки, зеленые пастбища, фруктовые сады и ягодные грядки. Затем была насосная станция для артезианской скважины и большой цементный резервуар, где ребята судьи Миллера утром окунулись в воду и сохранили прохладу жарким днем.

И этим великим владением правил Бак.Здесь он родился, и здесь он прожил четыре года своей жизни. Это правда, были и другие собаки, На таком огромном месте не могло не быть других собак, но они не в счет. Они приходили и уходили, жили в густонаселенных конурах или жили в укромных уголках дома, как это делали Тутс, японский мопс, или Исабель, мексиканский лысый, — странные существа, которые редко высовывают нос из двери или ступают ногами. К земле, приземляться.

.