Отзывы о творчестве Андрей Волос
Что же такое «предатель», в чем суть этого слова, все словари сходятся на том, что это человек, предавший кого-то или что-то, нарушивший верность кому-то или чему-то. Но самое главное, «Предатель» – это человек. Вот ведь какая штука никто другой не может быть предателем по определению. Не назовешь же ты собаку предателем за то, что тяпнула хозяина за руку, кем угодно назовешь: сволочью, скотиной или другими более сильными словами, а предателем не назовешь. Не назовешь предателем и ветер, сорвавший шляпу и уронинивший ее в лужу или резкий порыв ветра, толкнувший на проезжую часть прямо под колеса едущего автомобиля. Никто не назовет их предателем, а человека – пожалуйста. Сколько раз в жизни сталкиваются люди с предательствами? Тысячи раз. В лучшем случае, сотни.
Всё начинается с детства, сначала воспринимаются мелкими предательствами поступки родителей, например, когда отдали в детский сад, к чужим людям. Или когда обещали подарить ту самую игрушку, и не купили. Это предательства в тесном семейном кругу. Со временем они начинают расти также, как растет человек. В школе он тоже оказывается окружен предателями. Когда кто-то не дал списать на контрольной или неправильно зачитал по телефону домашнее задание, которое ты сам не успел записать после урока. Учителя тоже предатели, не хотят вытягивать тебя на пятерку, хотя тех, кто слабее тянут. Или вы делите учебники с соседом по парте, чтобы не таскать десять килограмм, а он внезапно делает вид, что заболел конечно, а иначе мог бы предупредить заранее, и ты узнаешь, что он не придет уже только в школе, и сидишь весь урок краснеешь и трясешься, что тебя спросят: «почему не готов, где учебник?». Это несправедливо, но ты воспринимаешь это как предательство. Школа учит тебя, чтобы ты никогда никому не доверял. Пока это совсем незначительные затрещины, по сути, настоящих предательств ты еще не встречал.
Предательство бывает разным. Это и скидывание вины с себя на другого человека, просто потому что самому оправдаться нечем. Это и откровенная клевета на человека, который тебе ничего плохого не сделал и не собирался делать. В лицо вы самые лучшие друзья, а за спиной, спасая свою шкуру, воткнет кол в сердце, а потом сделает вид, что нет-нет, этого никогда не было. а запах стукача это просто кто-то мимо проходил. Подставы на работе коллегами коллег. Легко, «это рабочий момент, воспринимай это как рабочий момент, и главное улыбайся, ничего личного». А потом этот же человек, что недавно пытался сдать этого человека, резко сам становится жертвой, потому что видите ли, человек указал ему на грубые ошибки в тексте, которое должен был отправить дальше по рабочему конвейеру. И вместо того, чтобы поблагодарить и исправить ошибки начинает обвинять в предательстве того, на кого еще вчера, сидя в красивом кабинете начальника, очень толсто и грубо наговаривали.
Почему-то в предательство малознакомых людей трудно поверить, сперва, хотя почему не поверить?..
Ведь не брат ему этот клятый Семен Семёныч, не сын; это если родной человек, близкий сделает какую-нибудь такую дрянь – ну, скажем, возьмет и лежачего ногой в живот – р-раз! А потом с другой стороны – д-два! – тогда обидно, конечно: вроде родная кровь, почти твоя собственная – а тут такое. А этот совсем случайный. Ему по службе положено. Он даже собственной воли возможно не имеет. Почему же не поверить в его гадкую, мерзкую подлость?..
Это ведь всего лишь работа, его работа, он так привык, и по-другому не умеет. Не умеет работать, не строя заговоры и козни, взрастили его на этом, возможно, когда-то он сам не верил, что кто-то может вот так с ним. А теперь «Это всего лишь работа».
А вот в те времена, предатель — значит рядом маячат слова — лагерь или сразу расстрел. Чуть позже стали мягче лагерь или психушка. Вылечат от нездорового мышления. Вылечат. А сейчас предательство…
Это и супружеская измена. Когда застаешь его или её в вашей совместной постели, на вашем кровном постельном белье, когда пришел/пришла чуточку раньше с работы, чтобы сделать сюрприз и провести романтический вечер вместе.
Или другой момент, они давно хотят детей, очень давно. Мечтают об этом, долго стараются. Но:
— Шестьдесят, если не семьдесят процентов женского бесплодия не имеют рационального объяснения. Жена здорова. Муж здоров. Детей нет… От другого — пожалуйста. Другая от него — сколько угодно. А вот совместным, так сказать, образом… — Он досадливо щелкнул пальцами: — Полная стерильность!
Потом после этого разговора с врачом – чудо! Наконец-то рождается долгожданный ребенок. И растет он почему-то похожим на своего отца. Отца ли… Секрет отцовства известен только ей одной. Зато все счастливы, можно назвать это предательством?
Или вот ожидание, что он вот-вот позвонит, что он просто был очень занят и вчера, и позавчера, позапозавчера, и сегодня, а на самом деле он выводит каждый вечер погулять твою лучшую подружку. Но это ладно, это относится к категории супружеских измен. А что скажете на счет лучшей подруги, которая здорово проводит время с вашим мужем? Какая это измена? Просто, конечно, она считает, что он больше подходит ей, а не вам.
А если секретарша директора, которая выполняет разные поручения и капризы директора, вплоть до интимных услуг, и при этом работает бок о бок с его женой. Каждый день, глядя ей честно-честно в глаза, смеясь над её шутками. «Нет, что вы о каком предательстве тут идет речь, наивно хлопая глазками, вопрошает девушка, — это моя работа». Правда не уточняет, в каком пункте трудового контракта указаны деликатные обязанности.
А вот если рассмотреть еще один вариант. Он и она. Любят друг друга, во всяком случае, каждый из них в этом уверен. Он должен уехать учиться в другой город. Он уверен, хоть это и не обсуждалось, что через год она приедет учиться туда же. Честно ждет ее целый год, не смотрит в сторону других девиц, очень ждет её. Но прошли экзамены, получили аттестаты, а она оказывается и не думает ехать учиться в этот город. Напротив, во имя своих карьеристических целей уезжает совсем в другой. У него словно срывает крышу. Как же еще её можно назвать, кроме как П…?! А через год она узнает, что у него там появилась другая, с которой они живут вместе. А она здесь ждет его каждый раз, что он приедет навестить его на недельку или больше во время каникул. Очень ждет. А он стал звонить все реже, всё чаще пропадать… Так вот оно что! Как же еще его можно назвать, кроме как П…?!
Обвинения в предательстве чаще всего несправедливы. Предателем, врагом можно назначить хоть кого это очень легко. Лишь в редких случаях человека действительно можно назвать предателем. Предательство и справедливость рядом в принципе не идут. Подлость и предательство кажутся более сочетаемыми явлениями.
Убежденный в своей невиновности проходит примерно такую же эволюцию сознания, что и смертельно больной, знающий о неизбежном и относительно скором конце. Начальный страх и подавленность, вызванные ошеломительностью того, что с ним случилось, сменяются возмущением. Это возмущение некуда выплеснуть, никто не хочет вникать в совершенно разумные аргументы, подтверждающие несправедливость того, что происходит. Остается лишь кипеть наедине с самим собой, без устали – и без надежды на внятный ответ – спрашивая всё одно и то же: но почему же именно я?! Почему именно меня?..
С легким сердцем в двери таких книг не входят, не стоит надеяться на веселое времяпрепровождение, можно, конечно, улыбнуться той живости, с которой описываются бытовые моменты, редкие и счастливые.
То ли месяц начался так, то ли усталость годовая навалилась, но книга подобралась соответствующая состоянию, не без умысла, конечно, выбранная. Никто не может предугадать свою жизнь, каждый день совершая выбор за выбором, говоря то или иное слово; даже буква поставленная где-нибудь не в том, а в другом месте, всё это изменяет нашу судьбу. Как говорил Игумнов в его зубодробительных и иррациональных задачках с ромбами или без. Вся жизнь иррациональна и непериодична, в ней нет никакой системы. Невозможно ответить на вопрос, почему случается то, а не иное. Почему это то случается с тобой, а не с кем-то другим. Вопросы, вопросы, а ответов все нет и быть не может.
Надеюсь, что кое-что сказанное в этой книге окажется правдой и действительно в этих словах есть какой-то смысл. Потому что мне тоже очень хочется сказать одному моему дорогому и любимому человечку, которому сейчас очень тяжело такой же вот тост, и может быть, если написать это здесь, закрепить на бумаге еще и еще раз и будет прочитано и мысленно сказано другими, то так оно и будет, пожалуйста…
Игорь Иванович, торжественно встав и пригладив седую шевелюру, произнес красивый тост насчет того, что такие браки — заключенные в разгар самых невеселых, самых тяжелых коллизий жизни — оказываются куда надежней и крепче других.
И если кто-то идет в преддверие нового года с таким же грустным багажом как и я, то, может быть, последние строки такой печальной книги о людях, которых назначали в предатели, придадут немного сил и вам, потому что иногда все-таки чудеса случаются.
А в свежей прорехе белесых, молочно светящихся городским светом облаков, в черной, с неровными краями полынье, откуда тянуло бездонной тьмой нескончаемого неба, — мерцала неожиданно яркая звезда: помаргивала, осеняя его дальними лучами неясной надежды.
— Сириус, — пробормотал Бронников. — Это Сириус.
«Возвращение в Панджруд» читать онлайн книгу автора Андрей Волос на MyBook.ru
Эту книгу надо смаковать, как какое-нибудь восточное лакомство – медленно, долго, с удовольствием вкушая каждую страницу. Вы – искушенный в восточных сладостях читатель? Что ж, в таком случае, могу сказать, что вам повезло. Я – нет.
На прошлый день рождения коллеги подарили мне сборник стихов Омар Хайяма. Сборник постигла участь большинства книг на нашем книжном стеллаже – он понуро стоит на полке, ожидая своего часа. Когда-то что-то слышала я о ходже Насретдине (и с тех пор собираюсь прочесть всё). В детстве зачитывалась сказками Тысячи и одной ночи и очень любила историю о Синдбаде-мореходе. Но не более. На этом мои познания в данной области заканчиваются.
Андрей Волос, совершенно случайно попавший в мои руки, буквально открыл мне глаза на Восток. Оказывается, Восток – это не только дело тонкое. Это ещё нечто невероятно интересное, просто кладезь мыслей, смыслов, красоты и удовольствия!
Сквозь не вполне привычный глазу среднестатистического читателя язык, полный незнакомых имен, которые приходилось перечитывать по два-три раза, прежде чем прочтешь правильно, странных «караван-сараев», «сипах-саларов», «масхарабозов» и прочих словечек, сперва действительно плыть было непросто. Зато, спустя пару глав, неспешная, повествовательно-описательная речь автора, неплохо так стилизованная под стиль восточных сказаний, становится настолько органичной для тебя, что ты невольно поддаешься её власти и с удовольствием смакуешь и перекатываешь на языке или в голове каждую фразу. Обилие метафор и эпитетов, сравнений и других фигур речи делает роман похожим на восточную поэму. Просто Песнь песней какая-то!
Нельзя не заметить и не отдать должное колоссальной работе автора над «Возвращением в Панджруд». В тексте органично переплетаются легенды и предания Востока, какие-то исторические события, притчи (мне очень понравилась история о казане и приплоде, рассказывала её всем, кто попадался на моём пути в процессе чтения. Как раз она и напомнила о ходже Насретдине) и основная сюжетная линия. Мастерская, просто блестящая стилизация! Поражает подробное, скрупулезное описание свадебного и похоронного обрядов, а также примет, поверий и обычаев, связанных с рождением ребенка. Я, как ни разу не востоковед, не уверена в их достоверности, но подробности, описанные автором и мастерство его как рассказчика (рассказчика, надо заметить, хорошего, потому что ни одно из подробных описаний не кажется занудным или излишне подробным, а только увлекает) не могут оставить равнодушным.
Сюжет «Возвращения в Панджруд» нелинейный, и это, на мой взгляд, ещё один плюс романа. Аннотация о мальчике и старце (который, к тому же, знаменитый поэт, живший на век раньше Омар Хайяма), следующих по дороге от Бухары в Панджруд, с намеком на морализаторство и всякие высокоинтеллектуальные глубокие смыслы и подтексты, мгновенно наводит тоску. Не верьте! Не ведитесь! Мальчик и Рудаки идут от силы 50% книги. Вторая половина – это описание жизни самого поэта и довольно подробный рассказ о политической обстановке на Востоке того времени. Дворцовые перевороты, набеги и захватнические войны, заговоры и самая настоящая восточная мудрость (куда ж без нее?!) – вот о чем, в сущности, пойдет речь в романе. Центральное место в романе занимают мотивы времени и дороги. Они как бы сливаются воедино в плоскостях «дорога мальчика и старца» (при постепенной полной потере связи со временем) и «жизненный путь Царя поэтов» (здесь на первом месте именно время жизни Рудаки).
Возможно, образ мальчика-поводыря, Шеравкана, не слишком удался. Вероятно, многие согласятся, что и другие образы – друзья и враги Царя поэтов, слуги и разнообразные эмиры, всякие попутчики и случайные встречные – проходят мимо читателя, словно караван в пустыне – вроде бы разные, но всё же похожие один на другого, по мере отдаления сливающиеся в одну массу песочного цвета. Но вряд ли кто-то станет спорить, что образ самого Рудаки получился очень удачным, довольно подробно прописанным. Не знаю, ставил ли Андрей Волос цель создать жизнеописание Царя поэтов, хотел ли показать восточный колорит и создать стилизацию под восточную поэму. Могу сказать, что у него получилось всё это сразу.
«Возвращение в Панджруд» — это ещё и небольшое пособие начинающим поэтам. Могло ли получиться иначе в романе о жизни великого поэта? Темы стихосложения, искусства сравнений, поисков своего «стиля», оттачивание мастерства, рассуждения на тему хороших и плохих поэтов, искусства в целом и роли поэзии в жизни – просто кладезь информации для тех, кто пишет, но считает, что всегда есть чему поучиться.
Придирчивый читатель мог бы упрекнуть автора в исторической недостоверности, возможно – в привирании фактов. Однако автор в послесловии сам сознается в том, что не ставил перед собой задачу научного исследования, а хотел всего-лишь создать художественное произведение. И, на мой взгляд, ему это удалось! Получился роман-медитация, роман-притча, роман, читая который, отдыхаешь от всего низкого и мирского, получая при этом колоссальное удовольствие и будто бы воспаряя над серыми скучными буднями.
За что Андрей Волос получил «Русский Букер»: Книги: Культура: Lenta.ru
В среду, 4 декабря, в Москве в 22-й раз была вручена литературная премия «Русский Букер». Ее получил прозаик Андрей Волос за роман «Возвращение в Панджруд», писавшийся с перерывами около десяти лет. Исторический роман Волоса о персидском поэте Рудаки вместе с «Лавром» Евгения Водолазкина считались главными претендентами на победу. «Лента.ру» рассказывает о выборе букеровского жюри.
Премия «Русский Букер» в последние годы находится в тени других крупных литературных наград. Существует мнение, что она давно исчерпала себя, стала литературной рутиной и, в общем, неважно, кому достанется. Между тем разговор о некогда главной литературной премии постсоветской России, лауреатами которой успели стать Булат Окуджава, Георгий Владимов и Василий Аксенов, может быть вполне интересен. Несколько недавних сюжетов — тому подтверждение. В 2011 году премия из-за отсутствия спонсора не вручалась, и вместо нее был учрежден «Букер десятилетия», посмертно присужденный филологу Александру Чудакову за роман «Ложится мгла на старые ступени…». Это произошло как раз после самого скандального эпизода в истории «Русского Букера»: в 2010 году награду получила Елена Колядина за роман «Цветочный крест»; множество критиков пришло в негодование и объявило книгу лауреата торжеством полуграмотной графомании, нашлись, впрочем, и те, кто радовался бесстрашному эксперименту Колядиной и стыдил ее хулителей. Так или иначе, именно это было последним громким событием в истории «Букера», вызвавшим резонанс даже в кругах, далеких от чтения современной прозы. В то же время роман Чудакова, с 2011-го дважды переизданный, стал одной из любимых книг молодых гуманитариев; на этом фоне прошлогоднее награждение Андрея Дмитриева прошло практически незамеченным.
Но речь необязательно должна идти только о судьбе премии. Сегодня «Букер» — повод поговорить о хорошем романе, потому что книга, победившая в нынешнем году, такого определения заслуживает. «Возвращение в Панджруд» Андрея Волоса — роман о великом персидском поэте таджикского происхождения Рудаки (858-941). Тех, кто ценит в современной прозе актуальность, попадание в «нерв времени», один этот факт может заставить отложить роман Волоса в сторону. Однако они пройдут мимо книги на редкость увлекательной — и, что интересно, отвечающей критерию актуальности. Оказывается, что события, происходившие в государстве Саманидов почти 1200 лет тому назад, вполне можно проецировать на современность.
В «Возвращении в Паджруд» три переплетенных сюжетных линии. Первая повествует о том, как старый Абу Абдаллах Джафар ибн Мухаммад Рудаки, бывший придворный поэт Бухары, потерявший влияние из-за религиозно-политических интриг (в которых сам был замешан лишь косвенно), ослепленный и изгнанный из города, возвращается в свой родной кишлак Панджруд. Селение под тем же названием и сегодня существует на территории современного Таджикистана. В провожатые ему дан шестнадцатилетний юноша Шеравкан, наивный и неграмотный, которого Рудаки понемногу обучает и грамоте, и жизненной мудрости.
Абу Абдаллах Джафар ибн Мухаммад Рудаки
Вторая сюжетная линия прослеживает биографию Рудаки с детства до его возвышения, а затем падения. Наконец, третья — это история становления саманидского государства, история козней и войн между родственными кланами и разнесенными на далекие расстояния центрами влияния. Параллельно с религиозными спорами между представителями разных течений ислама (споры эти были небезопасны тогда так же, как и сейчас) здесь есть заговоры и мучительная жажда власти, опять же неизменная во все времена. Рудаки, первый среди персидских поэтов, низвергнут — формально из-за сочувствия исмаилитам, представителям одной из ветвей шиизма; на самом деле за обвинениями стоят и зависть, и предательство, и попросту политическая неразбериха. Словом, причины дробятся так же, как время в тот миг, когда униженный поэт понимает, что его прежней жизни пришел конец: «В эту минуту время снова изменило свои свойства: рассыпалось лепестками, закружилось обрывками, безусловно подтверждая обреченность». Эта маленькая психологическая деталь — восприятие времени в момент потрясения — характерна: автор «Возвращения в Панджруд» о деталях не забывает, постоянно напоминая, что из них и складывается история.
Трудно, не будучи специалистом по истории Востока, судить о достоверности персидской истории в изложении Волоса. В коротком послесловии к роману он пишет: «Поскольку автор ставил перед собой задачи преимущественно художественного характера, роман „Возвращение в Панджруд” ни в коей мере не может претендовать на роль научного исследования, результатом которого является новая информация, достоверная с фактологической точки зрения. Добиваясь убедительности реконструкций давно минувшего в глазах современного читателя, автор руководствовался в первую очередь принципом актуализма — в самом широком его толковании, то есть полагая, что главные чувства, желания и чаяния людей на протяжении многих веков остаются неизменными». Так ли это на самом деле, неизвестно, но Волос очень убедителен.
Конечно, в его глубоком знакомстве с материалом сомневаться не приходится. Рожденный и выросший в Сталинабаде/Душанбе, Волос много лет находился в окружении среднеазиатской культуры. «Возвращение в Панджруд» он писал больше десяти лет. На пресс-конференции после вручения «Букера» автор рассказывал: «За то время, что я писал это все, работал, у меня скопилось два шкафа литературы хоть как-то относящейся к описываемой мной эпохе — это и первоисточники, и научные работы».
Одна из предыдущих книг Волоса, «Хуррамабад», связана со среднеазиатской культурой непосредственно: это роман, состоящий из рассказов, в которых поэтично описывается повседневность Душанбе. Другой роман Волоса — «Маскавская Мекка» (Маскав — «Москва» по-таджикски) — текст антиутопического свойства о будущем исламохристианской Москвы на фоне происходящего в остальной России (здесь легко обнаружить, как с романом перекликаются такие книги, как «ЖД» Дмитрия Быкова и «Теллурия» Владимира Сорокина). Но «Возвращение в Панджруд» — совсем другой взгляд на культуру Востока. Можно сравнить роман Волоса с одной из лучших поэтических книг уходящего года — «Приближением окраин» ферганского поэта Шамшада Абдуллаева, пишущего по-русски. Кажется, что, сколько бы ни сменялись исторические эпохи, восточная культура остается укорененной, статичной; быт здесь — больше чем эфемерный быт европейцев; традиции беседы, торговли и приема пищи уходят далеко в прошлое. Но если в поэзии Абдуллаева явлена кинематографичная медлительность места и культуры, то роман Волоса, напротив, насыщен бурлящим действием. Тем не менее, обе книги оставляют ощущение «незыблемости Востока». Вопрос же об исторической аутентичности отпадает как-то сам собой.
Роман Волоса поначалу перенасыщен приметами «экзотики», которые автор заботливо объясняет: «Мазар [сноска: «Мазар — могила святого или просто обиталище местного доброго духа] тутошнего святого располагался у большого обложенного камнем пруда — хауза». Со временем к этому проверенному способу создания колорита привыкаешь и уже на одной из промежуточных остановок на пути из Бухары в Панджруд смотришь на постоялый двор со знанием дела — когда героям приходится принимать участие в похоронах, то подробное описание загробных верований мусульман вовсе не кажется «просветительской» вставкой из учебника или этнографического труда: «В этот-то миг и возникнут перед ним Мункар и Накир — два Божьих пламенных ангела с черным лицами. И увидит мертвец, что один высок, и статен, и мощен, и смотрит пронзительно и страшно, а тяжелая булава в руке пламенеет синим, почти не видимым огнем. Второй же сутулится, правая лопатка выпирает над левой — он горбат».
Хотя линия Шеравкана, юного проводника Рудаки, выписана с не меньшим старанием, она кажется менее удачной: перед нами классическая схема «романа воспитания», умещенная в очень небольшой временной промежуток. (В романе о седой древности Волос вообще оперирует старыми схемами, вероятно, опять-таки по принципу актуализма: сюжет о возвращении на родину тоже стар как мир.) Шеравкан поначалу ненавидит странного слепого старика, из-за которого его оторвали от родного города и возлюбленной. Но затем юноша проникается к своему спутнику все большим почтением, особенно — когда узнает, кто он такой: бейты Рудаки разнеслись по всему персоговорящему миру. Шеравкан начинает исподволь учиться у Рудаки, но самые интересные моменты этого обучения Волос не описывает, оставляет «за кадром».
Обложка книги Андрея Волоса «Возвращение в Панджруд»
Еще одна тема «Возвращения в Панджруд», кроме истории, биографии и политики, — это поэзия. Вполне естественно ожидать от романа о поэте, что рассказ о становлении его мастерства будет центром повествования. Но особенностей восточной поэтической традиции, теоретических тонкостей здесь очень немного. Все тот же принцип актуализма заставляет Волоса предположить, что в основе лирической поэзии лежат универсальные переживания — и что успех тех или иных приемов зависит не от их внутренних свойств, а от зоркости, точности самого сочинителя: характеристика традиционной поэзии, таким образом, сочетается здесь с идеей индивидуальности гения. В одном из самых замечательных эпизодов романа молодой Рудаки, вывесивший накануне на Стене поэтов в Бухаре свое первое, анонимное стихотворение, приходит и слушает, что говорят о нем первые читатели (тоже, все как один, поэты и критики). Сначала они приписывают стихотворение современнику Рудаки — поэту Шахиду Балхи: «Его рука, его! Так только он умеет! Смотрите: первая строка: — А! — а! — а! — а!». Речь идет о традиционной искусной звукописи. Затем кто-то заявляет о несуразности смелого сравнения: «Где такое бывало, чтобы любимую сравнивали с куропаткой?! Любимая — роза! Любимая — нарцисс! В самом крайнем случае — горлица! Но уж никак не куропатка, никак». Теперь речь идет об индивидуальном новаторстве, которое далеко не все готовы принять. И в этот миг новый поэт осознает, что появилось его настоящее «я»: ему хочется кричать, он более не может оставаться безымянным. Ему требуется поэтическое имя — псевдоним, в арабской и персидской культурах называемый тахаллусом или лакабом.
«А ему что выбрать?
Он из Панджруда… Панджрудú?.. Пятиречный… Пожалуй, это нескромно. Никто не возьмет себе прозвище “Поэтище” или, скажем, “Величайший”. Хороший тон — немного принизить себя в псевдониме…
Впрочем, стихи все равно сами скажут за себя, какой лакаб ни выбери. Горделивый или приниженный — если стихи нехороши, любой лакаб не будет стоить даже той бумаги, на которой написан.
Руд — поток… Рудак — речушка, ручей. Скорее даже — ручеек. Может быть, Рудаки? Сидящий у ручья… у тихого ручья… Мелодично журчащий ручей — это же не мощная река, гремящая камнями в потоке… это тихий ласковый говор, пленительный лепет.
Рудаки?..»
Рудаки у Волоса отнюдь не идеализированный герой. Смирение с собственной участью чередуется у него с приступами ярости. При бухарском дворе он не только главенствует над другими поэтами, но и вовлечен в государственные дела, и на том и на другом поприще наживая себе врагов. Гордый нрав может толкнуть его на роковые ошибки. Он честолюбив и знает себе цену — но не завистлив и способен оценить чужой талант. Ослепленный Рудаки отмечает про себя «поэтические» задатки в речи Шеравкана (например, тот сообщает о цвете шерсти встречной собаки, что она — «как вода в паводок»). И, вспоминая о том времени, когда у него были глаза, приходит к подобию поэтического кредо: «Как он смотрел! Смотрел — и не мог насмотреться. Жадно, пристально, вглядываясь во всякую мелочь. В пустяк, мимо которого другие проходили, не заметив. Какого цвета земля? На что похоже дерево? Искал сходство в вещах неродственных… различия в похожих. Зачем? Сначала не понимал, просто слушался инстинкта. Потом осознал. Если не увидел — как облечь в слова? И что именно облечь? Что видят все? Тогда и скажешь то, что говорили до тебя тысячи раз. И еще тысячи и тысячи раз скажут после. Слепцы. Скажут — небо синее. Вода — голубая. Трава — зеленая. А на самом деле небо — как глаза невольницы. А вода — будто утренние круги у нее под глазами. А трава — трава высохнет от зависти к несказанной красоте северянки — и только тогда станет похожей на пряди ее волос».
Дело, однако, не в одной утонченности метафор. Здесь можно вспомнить один показательный пример. В 2012 году в издательстве РГГУ вышел первый том огромного труда — полного собрания газелей Хафиза в филологическом переводе. Хафиз — еще один великий персидский поэт, живший через четыре с половиной века после Рудаки. Существует множество его переводов и переложений на европейские языки, в том числе на русский: его мотивами вдохновлялся Пушкин, его переводили Фет, Майков, Константин Липскеров, Илья Сельвинский. Хафиз для европейской культуры — поэт-гедонист, певец чувственных наслаждений и вина, и образ этот кажется довольно ограниченным. Но он меркнет, когда вчитываешься в подстрочный перевод газелей и подробнейшие комментарии, которые составили Наталья Пригарина, Наталья Чалисова и Максим Русанов. Вдруг выясняется, что мы толком не знаем ни поэзии Хафиза, ни вообще классической персидской поэзии. Почти каждый текст Хафиза пронизан множеством отсылок к персидской поэтической традиции, в частности к текстам известным и давно забытым. А кроме того — к современным для поэта политическим событиям, биографическим подробностям, даже, может быть, сплетням. Традиционные суфийские метафоры несут множество символических значений. Все эти сложности приводят комментаторов к «печальному» выводу «о практической невозможности адекватного воссоздания поэтики Хафиза на другом языке». И, вероятнее всего, с поэтикой Рудаки дело обстоит так же.
Если бы Андрей Волос пошел по пути филологического комментария, он дал бы читателям умозрительное представление о богатстве поэзии Рудаки, но его собственный текст, должно быть, растерял бы всякую поэтичность. Волос выбирает другой путь: он насыщает приметами культуры — персидской, суфийской — мир вокруг своего героя, прозу вокруг фигуры поэта. И здесь актуализм, то есть почти слепой расчет на достоверность, уступает место поэтическому правдоподобию.
Дочитала совершенно прекрасную книжку, точно лучшую из всего, что попалось мне в руки в этом году, и даже в прошлом. Всячески рекомендую! Вообще-то, я давно уже на нее смотрела, пару раз собиралась купить, столько же передумывала. Уж больно аннотация пугала: Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)Абу Абдаллах Рудаки, великий таджико-персидский поэт, возвращается в родной город в сопровождении мальчика-поводыря, который даже не знает, кто этот нищий слепой старик. Слава Царя поэтов бежит впереди него, долгая жизнь остается позади, а гордыня, отчаяние и мудрость борются в душе, поочередно одерживая победу. Рассказанная с конца история жизни Рудаки – не исторический роман, а изящная художественная проза, наполненная запахами и звуками, напевностью стихов и мудростью Востока. Справедливости ради надо сказать, что она вообще-то вполне соответствует содержанию (особенно последняя фраза), но акценты расставлены как-то не совсем правильно. Во-первых, книга написана отличным языком и легко читается. Первая половина так и вообще проглатывается на одном дыхании, потому что увлекательно, приключенчески, не без иронии и вообще очень интересно, ведь Средняя Азия — это совершенно иной мир, в том числе в бытовом смысле. Например, вы знали, что в Бухаре существовала стена поэтов? Каждый мог прийти и прикрепить на стену свои стихи. А остальные приходили читать, оценивать и запоминать. Писали их на подсушеных капустных листьях, бумага была слишком дорога. Эти стихи учили наизусть и цитировали затем на базаре. Стихи. Наизусть. На базаре. Впечатляет, да? А эмир имел целую команду придворных поэтов, и получить место в этой команде — означало сделать отличную карьеру. История про то, как два эмира соревновались в великодушии — это вообще маленький шедевр. В плане атмосферы — тоже все хорошо, у меня прямо перед глазами стояли Бухара и Хива, казалось, что почти ощутимы запахи нагретого пыльного города и прохлада маленьких квадратных прудов. И матовый изюм, и лепешки, и зеленый чай, и теплые камни… Так что не верьте, что вам будут рассказывать только про путешествие слепого и поводыря (хотя именно эта часть написана чуть ли не занимательнее всего, и я бы с удовольствием про это путешествие почитала еще, особенно про изучение арабского языка и стихосложение). На самом деле это книга про азиатский восток, в самом широком смысле этого выражения. Жесткая и неумолимая Бухара, немного блистательного Самарканда, восточные базары, караван-сарай, медресе, верблюды, огромные чинары, система наказаний, свадьба и похороны, интриги, поэзия, уважение к старшим, религия, философия, пророки, джины. Вот, например, считается, что последние нашептывают поэтам стихи, в свою очередь подслушивая речи ангелов. Может быть чуть многовато политической борьбы (про поэзию и быт все-таки интереснее), но в целом, это действительно прекрасная вещь. И довольно уникальная. Одновременно немного сказочная и совершенно реалистичная. Кстати, хотя действие и происходит во времена Мавераннахра, книга не воспринимается историческим романом. Вовсе нет. Зато читается взахлеб. Попробуйте просеять муку ее страниц через сито своего внимания. Это стоит того. И да, это тот случай, когда Букер дали абсолютно заслуженно. Upd. Прочитала ниже, что мол у Иванова в «Парме» все куда лучше. Не могу согласиться. «Парма» может и атмосферна, но тяжеловесна, уныла и полна крови. На мой взгляд, «Возвращение в Панджруд» выше на две головы. Изящнее, умнее, тоньше. Эту книгу просто интересно читать, в конце-концов. |
Андрей Волос, Возвращение в Панджруд – читать онлайн полностью – ЛитРес
© Волос А. Г.
© ООО «Издательство АСТ», 2016
* * *
Иветте Ивановне Воропаевой – дорогой моей маме, многие годы терпеливо ждавшей завершения этой книги, с любовью и благодарностью.
Прошлое когда-то было будущим,
И будущее когда-то станет прошлым.
Абу Абдаллах Джафар Рудаки
Пролог
Орлица медленно плыла в сине-серебряном воздухе, и его раковины и сгустки, оставлявшие ощущение легких толчков и поглаживаний, ласково теребили мягкое оперение брюха и поджатых лап. Твердые же, будто кованые перья крыльев и хвоста резали ветер, как резали бы стальные ножи, безжалостно разваливая его тугую плоть на две равные части, – и поток лишь жалобно посвистывал, сворачиваясь прозрачными лепестками возле жестких концов пружинисто подрагивавших перьев.
Несколько часов назад она удачно поохотилась. Желтые суслики бессмысленно-радостно посвистывали возле своих нор и, кажется, умирали от ужаса еще за мгновение до того, как орлица с размаху вонзала в их жирную плоть когти и наотмашь била клювом. Головы она тоже расклевывала – там ждал круглый орех сладкого мозга.
Самой ей некого было бояться в зыблемом до самого горизонта стеклистом просторе, накрывшем неровную землю лазурным колпаком. Она подремывала, вольно бросив над прозрачной бездной широкие крылья и лениво отмечая неохватные течения теплого воздуха – одни относили ее к востоку, к предгорьям, другие (когда она уже оказывалась над темной прохладой ущелья и была вынуждена несколькими сильными махами поднять себя на десяток локтей выше) медленно влекли к западу, к бурому краю неровной степи.
Шеравкан проследил взглядом плавное парение птицы, казавшейся отсюда, с дороги, темным штрихом, и почему-то почувствовал тоску. Он не умел разбираться в своих чувствах, но если бы попытался понять, почему так сжалось сердце и почему такими острыми показались в эту секунду одиночество и оторванность, то, возможно, нашел бы причину именно в мимолетном взгляде, брошенном в серо-синее небо – жаркое, пустое, украшенное только резкой черточкой парящей орлицы.
Да, орлица! Она была так свободна! – и в сравнении с ней так несвободен был он. Она могла лететь куда хотела. Она сама управляла своей жизнью. Каждый взмах ее крыльев был сделан по ее собственной воле – и потому она вольна была парить, куда влекло ее хоть бы и мимолетное желание, каприз, минутная прихоть: на юг, на север!.. на запад, на восток!..
Стоило лишь оглянуться, чтобы за переливчатым маревом, заставлявшим камни дрожать и колебаться, увидеть низкое облако, плоской лепешкой висящее над краем бугристой равнины. Закатное солнце красило его розовым, а ветер тщетно силился стронуть и потащить, как играючи таскал другие облака. Не тут-то было: неподвижное, буро-серое, оно вечно стояло на одном и том же месте.
Бухара, благородная Бухара! – это она оставалась за спиной! это была ее пыль, ее дым, ее запах! – это она клубилась и темнела, это ее нечистое сладкое дыхание поднималось к небесам!.. Ее сады волновались под ветром, ее ручьи гремели мутной водой!..
Отсюда уже нельзя было разглядеть ни слепых стен низких глинобитных строений, ни узких, извилистых и грязных улиц, ни снующих по ним озабоченных прохожих с вечным выражением подозрительности на хмурых физиономиях. Теперь совсем другая Бухара – выпуклая, ясная, горделивая – оставалась за спиной. Словно по волшебству поднявшись из того, что еще недавно казалось простой глиной, она открыла небу все свои купола, фасады высоких зданий, минареты, мечети, глыбу Арка[1], окруженную дворцами, зубчатую стену вокруг, расплавленное золото блистающего озера и зеленое кружево окрестных садов и рощ.
Будь его воля, Шеравкан сорвался бы, пустился бегом – и совсем скоро, задыхающийся, но счастливый, влетел бы в городские ворота… а там рукой подать до дома! Уж от ворот-то он добрался бы, даже если б и сам вдруг мгновенно ослеп, – зачем глаза, если все переулки там знакомы до каждого поворота, до каждой щербины в глиняной стене, до каждой тутовой ветви, торчащей из-за дувала?
Но никак, никак нельзя было повернуть назад: дорога домой, в Бухару лежала через этот чертов Панджруд[2], куда он должен был проводить слепца, – и никак иначе.
Слепец держался за конец поясного платка, то и дело спотыкался и дергал. В эти моменты отчетливо слышное его дыхание прерывалось – а вдобавок он еще иногда всхлипывал, набирая полную грудь воздуха.
Не взлететь, не вернуться! – потому что обречен шаг за шагом пройти все сорок фарсахов[3]: тупо идти по неровной каменистой дороге, не пытаясь повернуть назад и не сворачивая.
Да хоть бы идти по-человечески! – а если плестись такой походкой, такой семенящей, похожей на черепашью, – нет, на тараканью, одновременно суетливую и все-таки очень медленную в сравнении с обычным человеческим шагом, – то и подумать страшно, сколько времени уйдет на эти несчастные сорок фарсахов!..
– Шагайте, уважаемый, – досадливо сказал он, оборачиваясь.
Глава первая
Шеравкан
Его томило сожаление, что он не смог на прощание увидеть Сабзину. Накануне, ближе к вечеру, в урочное время стоял у изгороди, чувствуя холодок в груди, жадно высматривая, когда же мелькнет между яблоневых стволов красное платье. Но красное платье так и не показалось. Зато примчался ее шестилетний братишка и, едва переводя дух и тараща глаза от преданности, протараторил, что, оказывается, мать увела ее по каким-то делам к тетке.
Вот тебе раз!
Раньше-то они по целым дням не расставались – играли, лазали по деревьям, бегали на выгоне с другими детьми. А года два назад им запретили бывать вместе, и теперь приходилось видеться украдкой. Благо дома рядом: по разные стороны одного забора. И, между прочим, если бы родители Сабзины и Шеравкана не состояли в родстве, этот забор был бы высоченной глиняной стеной, а вовсе не редким плетнем из кривых жердей.
Нарвав охапку луковых стрелок, фиолетовых листьев базилика, курчавых перьев кинзы и петрушки, Сабзина, оглянувшись, подбегала и протягивала руку сквозь прутья. Шеравкан брал ее в свою, и несколько мгновений они стояли и молча смотрели друг на друга. Сабзина пахла пряными ароматами трав, глаза смеялись и сияли, а тонкая ладонь дрожала: ведь она боялась, что отец ненароком выйдет на крыльцо, приметит ее рядом с Шеравканом – и в наказание отдаст замуж за другого.
Дядя Фарух так и пригрозил однажды – смотрите у меня, мол!..
Но если бы у Шеравкана были крылья, его бы это не напугало. Что ему? Он бы просто выхватил любимую из-за плетня – и унес. Как птица Симург, как могучий джинн!
Но крыльев нет, и как ослушаться? Сговор уже сделали. На туй[4] мулла приходил. Теперь, отец сказал, положено год выждать. А уж тогда он всерьез потолкует с дядей Фарухом о свадьбе.
Вот так. Год терпеть… да пока еще столкуются!.. да приготовят все нужное!..
Эх, может быть, нужно было встать раньше и на всякий случай подождать ее у ограды? А вдруг она догадалась, что он уходит в дальние края… или дядя Фарух обмолвился – так и так, мол, твой-то суженый с утра в дорогу собирается… и Сабзина тайком выбежала бы проститься?
Но куда уж раньше?
Он долго не мог уснуть накануне, все ворочался, кутаясь в тонкое одеяльце, представлял, как придется ему идти невесть куда с этим слепцом… сорок фарсахов, отец сказал… кто считал-то их, фарсахи эти… а Сабзина протянет подрагивающую тонкую ладонь… обовьет шею… потянется к губам…
И вдруг кто-то стал теребить за плечо.
– Шеравкан! Эй, Шеравкан! – говорила мама. – Просыпайся!
Звезды бледнели на темно-сером небе. Он поднял голову и заскулил, ничего еще не понимая.
– Вставай, вставай, поесть не успеешь, – ворчливо повторила она, взъерошив сухой ладонью жесткие волосы. И вдруг обняла, стала гладить плечи, приникла: – Горе мое, куда он тебя тащит! Сыночек, да увижу ли я тебя! Ведь какая дорога! Сколько злых людей кругом!
– Ой, ну пусти, – пробормотал Шеравкан хриплым со сна голосом и сел на подстилке.
– Что ты причитаешь? – прикрикнул отец. – Замолчи! Слава богу, молодой эмир Нух переловил всех разбойников! Да и туркменов отогнал подальше. А ты не стой столбом, а иди полей мне. Да быстрей, идти пора!
Шеравкан взял глиняную чашку, окунул в чан.
Он был бос, и брызги ледяной воды казались обжигающе горячими.
– Что ерзаешь? – буркнул отец, снова подставляя ладони. – Лей как следует!
Из дома тянуло запахом молока. Мать суетилась возле танура – озаренный зев печи в рассветной мгле казался пастью огнедышащего дэва.
Отец утер лицо платком, посмотрел на него и спросил вдруг и ласково, и хмуро:
– Не боишься?
– Нет, – сказал Шеравкан, помотав головой.
А слезы вдруг сами собой брызнули из глаз, и чтобы скрыть их, ему пришлось торопливо плеснуть себе в лицо остатками воды.
* * *
Небо светлело, и уже с разных концов города летели вперебив друг другу протяжные вопли муэдзинов.
Возле мечети, как всегда перед утренним намазом, сойдясь несколькими небольшими группами, толклись мужчины. Шеравкан удивлялся – ну, допустим, сегодня они с отцом маленько припозднились… но все равно – как рано ни заявись, первым не окажешься. Обязательно уже кто-нибудь стоит у входа, чешет языком с соседом. В начале лета он специально прибегал утром один, никого не дожидаясь, чтобы оказаться раньше всех, и что толку? – как ни спеши, а придешь вторым, потому что Ахмед-жестянщик уже непременно подпирает стену своей сутулой спиной. Ночует здесь, что ли?
Сейчас Ахмед-жестянщик помогал Исхаку-молчуну вытащить носилки из дверей подсобки. Исхак-молчун не только исполнял в квартале[5] дворницкие нужды, но и служил при мечети – грел воду для омовений, привозил дрова, вытрясал коврики, чистил и заправлял маслом лампы для вечерних служб.
Носилки за что-то зацепились и не шли.
– Да погоди! – волновался Ахмед-жестянщик. – Да не так же!
В конце концов совместными усилиями выволокли.
– Постой, – сказал Исхак-молчун, скребя ногтями в клокастой бороде. – А сапоги-то брать?
– Какие сапоги? – удивился Ахмед. – Зачем сапоги? Третью неделю сушь стоит.
– Как скажете, – вздохнул Исхак, прикрывая двери. – Только чтоб потом разговору не было. А то вон, когда старого Фарида носили, всю плешь мне проели. Почему сапоги не дал?.. Не дал! А почему сами не взяли? Я что, своими руками вас обувать должен? Как дети малые, честное слово. Нужны, так берите… если грязно на кладбище… я ж не виноват, что дождь. А не нужны, так какой разговор? А то сначала одно, потом другое… вечно сами напутают, а потом попреков не оберешься.
– Да не ворчи ты! – прикрикнул Ахмед-жестянщик. – При чем тут Фарид? Фарид в январе умер. Есть же разница!
– Я и говорю: грязь была непролазная. Я ничего… только чтобы разговоров не было. А то сын-то его сапог не взял, а потом на меня накинулся. А я и говорю: так, мол, и так…
– Господи, ты можешь замолчать? Вот уж послал нам Бог работничка!
– Молчать, молчать, – недовольно забухтел Исхак, почесывая корявыми пальцами седые лохмы под грязной чалмой. – Я и так лишнего слова никогда не молвлю. Потому что скажешь правду, так тебя самого же за эту правду палкой по башке. А если, к примеру, попробуешь кому…
Но тут Ахмед-жестянщик зажмурился и стал трясти головой, как перед припадком, Исхак-молчун осекся, скорбно посмотрел на него и пожал плечами, а несколько мужчин подхватили носилки, чтобы прислонить к стене.
– Здравствуйте, – сказал отец, останавливаясь. – Что случилось?
– У Камола Самаркандца невестка умерла, – сказал Ахмед, виновато разводя руками. – С вечера легла, говорит – знобит. Молока ей дали горячего. Камол хотел с утра за лекарем послать… а она под утро возьми – и вон чего.
Опустив голову, отец несколько мгновений стоял неподвижно.
– Царство ей небесное, – сказал он, огладив бороду. – Аминь.
Со стороны канала Джуйбар показался человек. Чапан[6] был накинут на голову[7]. Мужчины как по команде повернулись и проводили его взглядом. Не открывая лица, человек торопливо прошагал к дверям пристройки и захлопнул за собой скрипучую дверь.
– Дело молодое, – неопределенно сказал Ахмед. – Жизнь есть жизнь. Что делать!.. Все мы гости в этом мире.
– Вот именно, вот именно, – кивнул отец и снова огладил бороду. – Как вы верно сказали, дорогой Ахмед! Бедный Камол! Что за беда пришла к нему в дом! Ай-ай-ай! А это часом не чума ли?
– Нет-нет, что вы! Ничего похожего. Лекарь сказал, что просто у нее желчь ушла в ноги, а кровь ударила в голову. Наверное, говорит, слишком много на солнце была. Честно сказать, Камол ей и впрямь покою не давал. У него же зеленные огороды… да вы знаете – за каналом Самчан. Дневала там и ночевала. Никуда не денешься: прополка. – Ахмед вздохнул. – Аллах сам знает, как распорядиться нашими жизнями… Шеравкан тоже пойдет?
Вопрос означал, что Ахмед-жестянщик причисляет Шеравкана к взрослым мужчинам, поскольку все взрослые мужчины квартала должны были, по обычаю, проводить покойную на кладбище. Шеравкан невольно приосанился.
– Нет, Шеравкан не сможет, – ответил отец извиняющимся голосом. – И я не смогу. К сожалению, после намаза мы должны идти по делу. Нас ждет господин Гурган.
– О-о-о! – протянул Ахмед.
Он жевал губу, и было похоже, что сейчас разведет руками, оглянется на присутствующих, часть из которых внимательно прислушивалась к разговору, и воскликнет что-нибудь вроде: «Какое дело может быть важнее, чем проводить в последний путь невестку соседа?!» Но вместо этого Ахмед-жестянщик вдруг расплылся в умильной улыбке и сказал, прижимая ладони к груди:
– Дорогой Бадриддин, конечно! Все мы знаем, что только неотложные дела могут помешать вам присоединиться! Если сам господин Гурган… что вы! Не волнуйтесь, мы достойно проводим покойную.
Тут он и в самом деле развел руками и оглянулся. Исхак-молчун тоже конфузливо хмыкнул, сдвинул чалму на лоб и почесал затылок.
* * *
Сейчас-то уж все более или менее успокоилось, но Шеравкан помнил, что было в Бухаре в конце зимы – месяц или полтора назад. Проклятые карматы[8] замышляли против эмира и веры, заговор раскрылся, главарей схватили, но много еще злоумышленников пряталось среди простого народа. По городу рыскали вооруженные люди, норовя их, окаянных, поскорее перебить. Как-то раз днем отца не оказалось дома – да и откуда ему взяться, он в ту пору днем и ночью пропадал на службе. Стали стучать. Шеравкан подумал, что вернулся отец, поднял щеколду – и во двор ворвались два злых пьяных человека на серых туркменских лошадях. Правда, Шеравкан только сначала испугался, а потом вовсе не испугался и хотел сам разговаривать с ними, чтобы разъяснить, что зря они машут саблями, потому что это дом стражника Бадриддина, его отца, который не кармат никакой, а, напротив, состоит при дворце, и чтобы они убирались подобру-поздорову.
Но один из них наставил острие пики ему в грудь и, щерясь, крикнул:
– Ты кармат, парень? Батинит?
Тут, слава богу, мама выбежала из дома. Подняла такой плач и такой крик, и так размахивала тряпкой перед лошадиными мордами, и так толкала Шеравкана к дверям, что не осталось ну просто никакой возможности продолжить. А всадники, несмотря на хмель и злобу, уяснив, что здесь карматством и не пахнет, хмуро выпятили фыркавших коней за ворота и двинулись куда-то дальше. В соседнем квартале возле большой мечети разорили два дома, зарубили несколько человек… но тех ли молодчиков это было рук дело или, может, совсем других, Шеравкан не знал, как не знал и того, кто подвернулся им под горячую руку.
Теперь они с отцом шли переулками к центру города, и Шеравкана подмывало спросить, кого же именно придется ему вести сорок фарсахов до кишлака Панджруд? Но мужчины не задают лишних вопросов, это только дети недостойно ноют, чтобы узнать что-нибудь поскорее. Мужчины сурово молчат – и в конце концов им говорят все, что нужно.
Вчера отец вернулся из казарм немного под хмельком… позвал к себе, долго втолковывал, в каком деле Шеравкану будет поручено участвовать. «Ты понял меня? – и повторял, поднимая толстый палец: – Сам господин Гурган, да пошлет ему Господь тысячу лет благополучия!..» Целый час рассуждал. Мол, смотри, Шеравкан, не упусти возможность. Мы маленькие люди, а жизнь маленького человека устроена просто: показал себя с самого начала – и дело пошло. Большая, мол, река начинается с одной капли. В следующий раз господину Гургану скажут: есть один такой славный парень по имени Шеравкан, – а он и спросит: какой еще такой Шеравкан-Меравкан? – Как же какой, господин Гурган! Извольте вспомнить: это же тот, который слепца препровождал в Панджруд. Тут Гурган воскликнет: «Ах! Конечно! Как я забыл! Отличный парень этот Шеравкан, как раз такие нам нужны! Сколько ему? Семнадцати нет? Ну ничего. Записать его в третью сотню и дать самую хорошую лошадь».
Отец твердил это на разные лады. А разве Шеравкан сам не понимает? Он понимает: конечно, важное дело… еще бы не важное!.. Кому сказать – не поверит: пацану только-только шестнадцать исполнилось, а он уже на казенной службе. И получает за нее как все – полновесными дирхемами[9] исмаили́. О таком и мечтать боязно!..
Но к утру хмель улетучился, отец был хмур, ничего не говорил, да и сам, должно быть, ничего больше не знал.
Квартальные ворота открылись.
Они прошли длинной узкой улочкой между глухих глинобитных стен.
Слева лежал квартал красильщиков. Их покровитель Шейх Рангрези некогда с молитвой окунул три мотка пряжи в чистую воду, и они окрасились в три разных цвета.
Справа простирался квартал святого Джанди. Этот не позволял ездить мимо себя: как ни спешишь, а все же коли верхом, так давай спешивайся, чтобы миновать могилу, будь любезен, – а иначе святой сбросит на землю своей таинственной силой.
Улица разложилась на две, и они свернули направо в сторону квартала Шакшак. Мазар[10] тутошнего святого располагался у большого обложенного камнем пруда – хауза. Сюда стекались маявшиеся головной болью. Каждый страждущий должен был принести блюдо с вареной бараньей головой и веник. Веником он подметал сторожку, воздвигнутую над самой могилой, баранью голову съедали местные водоносы. На мазаре стоял длинный шест с хвостом яка. Поговаривали, что хвост наделен магической силой: если череда пациентов редеет, алчные водоносы трясут его, чтобы оживить в округе головную боль.
Торговые улицы в этот ранний час были сравнительно малолюдны. Торговцы раскладывали товар, мальчишки поливали и яростно мели ободранными вениками утоптанную глину перед открывшимися лавками. Впрочем, уже слышались какие-то покрики, и чем ближе к Регистану, тем оживленней становилась жизнь в торговых рядах. Груды женских туфель, вороха и кучи москательных товаров, за ними корзины, корзинки, корзиночки, коробочки, пакетики и склянки благовоний – и все это рядами! рядами! Персидская бирюза, бадахшанские лалы, золотые подвески для тюрчанок – все россыпью и кучками (и тоже ряд за рядом, в каждом из которых орут и волнуются продавцы), следом засахаренные фисташки, сушеные фрукты и халва, пряности и приправы, еще дальше кольчуги и наконечники для стрел и копий, в трех шагах от них три десятка лавчонок, торгующих жареным горохом и сушеными дынями, потом амбары чужеземных тканей (а рядом свои – синяя занданачи и роскошная ярко-зеленая иезди), и снова съестные лавки, над которыми сизый дым вперемешку со сладостной вонью плова и кебабов.
Регистан уже шумел в полную силу. Возле большого хауза теснились разноцветные палатки, убираемые на ночь, а к утру столь же быстро возвигаемые владельцами. На площади, за века избитой бесчисленными копытами до глубоких ямин и покрытой вековечным же слоем конского и ослиного навоза, шумело, орало, вопило, гоготало и ржало торжище. Ловко уворачиваясь и крича, разносчики воды и сластей рассекали толпу во всех направлениях. Толпы пеших и отряды конных толклись в беспорядке, что настает лишь в тот непреложный момент битвы, когда один полководец должен познать сладость победы, а другой – горечь поражения. Каждый здесь являлся если не продавцом, то покупателем: дров, овощей, риса, ячменя, сухих снопов джугары, мяса, хлопкового семени, кунжутного масла, верблюжьего корма, фруктов, хлеба, кур, свечей (а также всего остального, здесь не упомянутого, но столь же необходимого для жизни большого города), – и неописуемый гвалт, поднимавшийся к ярко-синим небесам и золотому солнцу тысячеславной Бухары, являлся тому неопровержимым доказательством.
Ближе к воротам Арка, хмуро смотревшего с высоты своего холма, насыпанного некогда чародеем Афрасиабом, теснились здания казенных приказов и канцелярий. Их было десять, и неровный уступчатый полукруг строений ограждал и образовывал небольшую площадь перед воротами, возле которых прохаживались несколько стражников. Слева от ворот, вплотную к стене Арка, стояли покосившиеся столбы – виселицы. Шеравкан слышал, что вчера казнили пятерых воров, но тел уже не было. Зато чуть поодаль торчали чьи-то головы на палках, и еще десятка полтора лежали на низком помосте – должно быть, разбойных туркмен… а то и разысканных где-то окаянных карматов.
– Жди здесь, – сказал отец.
И неторопливо пошел к стражникам.
Сидя на корточках и чертя пыль подвернувшимся прутиком, Шеравкан поглядывал в сторону ворот. Стражники отцу оказались знакомые, и теперь они шумно и весело говорили, причем один, усатый коротышка, то и дело покатывался со смеху и хлопал себя по коленкам.
Между тем на другой стороне базарной площади показались несколько верховых. Два охранника помахивали плетками (впрочем, толпа и сама расступалась перед оскаленными мордами боевых коней), за ними какой-то вельможа на черном хатлонском жеребце, а следом еще два мордоворота, у одного в руке копье с белым бунчуком.
Расшитый золотом чапан вельможи посверкивал на солнце.
Заметив их, отец поспешил навстречу.
– А, Бадриддин, ты здесь, – придерживая коня, протянул человек в расшитом чапане.
– Конечно, ваша милость! С самого утра, как велели.
– Ну хорошо, – сказал господин, отчего-то морщась. – Давай подходи к зиндану[11].
Он махнул камчой, конь вскинул голову и переступил. Кавалькада повернула налево и ленивой рысью двинулась к тюрьме.
– Давай, давай, – торопил отец Шеравкана, спеша за верховыми. – Пошевеливайся!
Придержав коня у ворот, вельможа нетерпеливо оглянулся.
– Доброта эмира не знает границ, – недовольно сказал он, после чего спросил, показав камчой на Шеравкана: – Этот, что ли?
Шеравкан испуганно поклонился.
– Как вы и сказали, ваша милость, – заторопился отец. – Отведет за милую душу, не извольте беспокоиться.
– Как зовут?
– Шеравкан! – звонко сказал Шеравкан.
– Ишь ты! – господин Гурган ощерил крепкие белые зубы. – Ладно, что там? – мгновенно раздражась, крикнул он. – Что копаетесь?
Между тем тюремные воротца, на живую нитку связанные из жердей и косо висящие на кожаных петлях, отворились. Придерживая саблю, толстый человек в нечистом чапане подбежал к приехавшим.
– Господин Гурган! – воскликнул он неожиданно тонким голосом. – Я ваш слуга! Как вы себя чувствуете? Молюсь о вашем здравии, господин Гурган!
Он мелко кланялся, прикладывая руки к груди. Сабля болталась.
– Хорошо, хорошо, Салих… верю, верю. Рифмоплет жив у тебя?
– Жив, – сказал начальник тюрьмы, преданно прижимая руки. – Что ему сделается.
– А хоть бы и сдох. – Гурган нетерпеливо махнул плеткой, предупреждая попытку рассказа насчет того, как хорошо живется заключенным. – Давай его сюда. Постой, возьми там… одежду ему привезли. Доброта эмира не знает границ.
Мелко кивая и бормоча, начальник тюрьмы Салих попятился и, придерживая саблю, скрылся за воротами.
Гурган снова раздраженно взмахнул камчой.
– И ты смотри, парень! Этот человек не должен побираться на дорогах. Ты понял? Эмир не оказал ему такой милости. Эмир оставил ему жизнь, но не оказал милости собирать милостыню. Хватит и того, что в тюрьме его кормил народ Бухары!
Зло посмотрел и вдруг холодно засмеялся.
– Я понял, – торопливо ответил Шеравкан, кивая. – Я прослежу. Как же, господин. Обязательно.
Минут через пять два стражника, предваряемые начальником Салихом, крепко взяв под руки, вывели из ворот долговязого человека в колодках. Он деревянно переставлял ноги и стонал. Шеравкан невольно вытянул шею, всматриваясь, и вздрогнул – человек был явно зряч. Он то жмурился, то, наоборот, широко раскрывал глаза, надеясь, видимо, тем самым умерить боль, которую при каждом шаге причиняли ему колодки; так или иначе, глаза его были совершенно живыми.
– Вот дурак ты, Салих! – сказал вельможа. – Кого ты привел?!
Начальник тюрьмы схватился было за голову и, судя по всему, хотел броситься обратно, чтобы собственноручно исправить допущенную ошибку.
– Хотя нет, погоди-ка, – морщась, сказал господин Гурган. Привстав на стременах, он хрипло выкрикнул: – Эмир рассмотрел твое дело! Признал виновным! Ты караешься смертью!
Человек то ли не услышал его, то ли не понял – все так же озирался и мотал головой.
Начальник тюрьмы подбежал и кратко скомандовал.
Стражники снова схватили человека под руки. Подведя к городской стене, потащили наверх. Это было непросто – глиняные ступени давным-давно оплыли и выкрошились.
– Да снимите с него колодки, ослы! – не выдержал Гурган.
Остановившись, один из охранников связал заключенному руки какой-то тряпкой; второй осторожно, чтобы не потерять равновесия, присел; когда распрямился, колодки свалились.
Скоро они оказались на самом верху, под такими же, как ступени, оплывшими зубцами, – на длинной узкой террасе, откуда в пору былых войн и осад эмирские лучники пускали стрелы в осаждающего неприятеля.
Базар по-прежнему шумел; когда человек полетел вниз, шум колыхнулся, как будто какое-то огромное существо ахнуло от неожиданности.
Ударившись об откос, человек тяжело шмякнулся на землю, вскочил было, тут же снова упал и, сонно поворочавшись, затих.
– Вода, вода! – уже летело над толпой. – Вот кому свежая вода!.. Финики, финики!..
– Аллаху виднее, кого чем наказывать, – меланхолично произнес Гурган.
Стражники гуськом осторожно спустились со стены. Один подошел к лежащему и попинал его мыском мягкого сапога. Тот не шевельнулся. Стражник махнул рукой и что-то крикнул. Второй недовольно отмахнулся. Первый пожал плечами и тоже побрел к воротам тюрьмы.
– Вы будете шевелиться? – крикнул Гурган. – Мурад, дорогой, угости-ка их плетью. Долго мне ждать?
Один из мордоворотов тронул коня и порысил к воротам – тоже довольно неспешно.
– Даже крестьянские волы бодрее этих скотов, – буркнул Гурган. – Чтоб вас всех!
Взгляд его снова упал на Шеравкана.
– Так что вот так, – протянул он. – Да-да, пешочком. Подойди-ка.
Шеравкан сделал два шага и остановился, когда пыльный сапог вельможи и тусклое серебро стремени коснулось его одежды. Он задрал голову, преданно глядя в лицо господина Гургана.
– Ты, я вижу, парень хороший, – сказал Гурган.
Разжал пальцы. Тускло блеснув, что-то упало возле передних копыт его лошади.
Шеравкан наклонился и погрузил пальцы в теплую пыль.
– Господин Гурган, – растерянно сказал он, протягивая дирхем. – Вы уронили.
Дорогу идущим — рецензии и отзывы читать онлайн
Андрей Волос. Возвращение в Панджруд. — М.: ОГИ, 2014. — 640 с.Со времени, когда роман Андрея Волоса «Хуррамабад» был удостоен многочисленных литературных наград, прошло почти 15 лет. На сей раз на обложке книги писателя почетная надпись: «Лауреат премии „Русский Букер-2013“». Любопытно, что новый роман Волоса, как и «Хуррамабад», предлагает читателю совершить далекое путешествие — на Восток. Однако «Возвращение в Панджруд» — это не только странствие в географическом пространстве, но и во временном.
Широкая дорога от Бухары до Панджруда расстилается перед взором читателя. Восточный мир оживает на страницах книги — художественный язык писателя настолько точен, красочен, подвижен, что можно уловить запахи, звуки и цвета:
Склоны окрестных холмов покрывала пышная бело-розовая пена: щедро проливая на всю округу одуряющий аромат, жарко, безоглядно цвели фруктовые сады, золотой воздух гудел, взбудораженный крыльями как мириад бесполезно порхающих, так и неисчислимого количества опьяневших от своей сладкой работы пчел.
Созерцание внешнего мира положено в основу этой книги. За форматом прозы скрывается настоящая поэзия. И не случайно. Ведь главный герой книги и есть поэт. Джафар Рудаки — таджикско-персидский стихотворец, живший на рубеже IX — X веков. Именно он идет по длинной дороге, возвращаясь на свою родину, в Панджруд. Его верный спутник — мальчик Шеравкан, оказавшийся рядом с Царем поэтов вовсе не по своей воле. Андрей Волос переосмысливает в художественной форме историю жизни Рудаки, ослепленного в старости по приказу эмира. Но биография поэта — лишь материал, из которого писатель творит свою историю — историю о том, что добро и красота не всегда побеждают в жизни, но всегда остаются в вечности.
Парадокс этой книги заключается в том, что мир прекрасен в газах невидящего героя. Всё, что доступно его взору — темнота, ночь. Но даже она может быть необыкновенной — «полупрозрачной, вышитой звездным бисером». Поэзия и воспоминания — вот что позволяет Рудаки оставаться зрячим по-настоящему. Герой обладает удивительным талантом сквозь один временной покров видеть другой. Подобно тому, как сплетаются узоры на ткани, создается искусная канва повествования, скольжение от настоящего к прошлому — от старости к юности и детству Джафара Рудаки. Повествование не разделено на упорядоченные линейные отрезки. Андрей Волос не стремится выстроить строгую хронологию, потому что знает, «время — это единственное, о чем не надо заботиться: оно, слава богу, течет само по себе».
«Возвращение в Панджруд» — настоящий сундук с сокровищами: фразы, которые хочется подчеркнуть в книге и выписать себе в отдельный блокнот, разбросаны по тексту романа, словно драгоценные камни. Наверное, дело в том, что на протяжении веков люди ищут ответы на одни и те же вопросы, забывая, что ответы на них когда-то были даны. Так, между «Возвращением в Панджруд» и «Хуррамабадом» есть нечто общее. И дело не только в месте действия. Оба романа рассказывают о том, что любая борьба за власть сильных мира сего несет огромные страдания для человека, будь он Царем поэтов или простым гражданином своей страны. Тема, к сожалению, особо актуальна и сегодня. «Многое в мире имеет значение, но еще большее — нет». После прочтения романа Андрея Волоса кажется, что не существует ничего по-настоящему ценного, кроме судьбы отдельного человека, даже если от «манящего тумана собственной жизни» в конце остаются лишь «бисеринки влаги на плечах».
По форме «Возвращение в Панджруд» близко к роману-путешествию. Герои останавливаются в караван-сараях, встречаются с другими путниками, обмениваются историями, спорят. Благодаря выбранной композиционной схеме автор может с легкостью включать в основное повествование вставные рассказы, вводить второстепенных героев, раскрывать загадку главного персонажа. Но странствие Джафара Рудаки и Шеравкана — это не просто перемещение из одного города в другой. В первую очередь это путешествие к себе.
Для поэта — это путь к обретению покоя, к преодолению ненависти по отношению к тем, кто совершил против него страшное преступление. Ведь если подумать, именно ненависть ослепляет поэта. Стоит ему забыть о ней, как в его жизнь снова возвращается свет. Для Шеравкана — это дорога к взрослению, к приобретению знаний и мудрости. И для каждого читателя — это собственное путешествие. Чем оно окончится, можно понять, только дочитав роман.
Международное литературное агентство ELKOST — Возвращение в Панджруд 2013
Права проданы: Китай — Народная литература, Македония — Антолог, Сербия — Руссика, Словения — ЦАНКАРЬЕВА ЗАЛОЗБА, Россия — OGI
Победитель премии имени Бунина 2013
Вошел в шорт-лист в номинации «Большая книга» за 2013 год Ясная Поляна
Через 12 лет после публикации своего знаменитого «Хуррамабад» Андрей Волос в своем новом произведении снова обращается к своей любимой Средней Азии, но на этот раз его роман разворачивается не в современности, а в Средневековье.
Признанный мастер реалистичного «мужского» стиля письма и в то же время чуткий и доброжелательный наблюдатель, Волос, как никакой другой писатель, чувствует и понимает Восток, столь загадочный и привлекательный для жителей Запада. Его «Возвращение в Панджруд» — это тонкое, тонкое, глубоко психологическое повествование, в значительной степени экспериментальное по своей природе.
Главный герой романа — легендарный персидский поэт Рудаки (858–941). В начале его жизни слава о его достижениях достигла ушей султана, который пригласил поэта к своему двору в Бухару, где Рудаки стал его высокочтимым спутником.Утверждается, что он вполне заслуживает титула отца персидской литературы или «короля поэтов»; он был первым, кто запечатлел в каждой форме эпической, лирической и дидактической поэзии свой особый отпечаток и свой индивидуальный характер. Около 940 г. н.э. Рудаки в конечном итоге потерял расположение султана, позже был подвергнут пыткам, ослеплен и изгнан из дворца. После этого он вернулся в небольшой городок Панджруд, где родился, и вскоре умер.
В романе Волоса мы видим старого слепого поэта на последнем пути домой в сопровождении только одного неграмотного мальчика, его «глаза».Во время этой долгой прогулки по пыльным, безлюдным дорогам Персии Рудаки вспоминает дни своей славы. Ослепший недавно поэт учится видеть мир вокруг себя через звуки, запахи, тактильные ощущения, а читатель получает подробное изображение этого мира в восприятии Рудаки. В то же время Рудаки учит своего мальчика-проводника читать, передавая ему не только навыки чтения, но и свой опыт и искусство мышления, тем самым приобщая его к культуре. В беседах с мальчиком Рудаки вспоминает годы, которые он провел при дворе, полные тонких восточных интриг, политики и постоянной борьбы за власть, свидетелем которой был поэт, а иногда и участником которой он был.
Волосу удается воссоздать подлинный дух древней Персии через восприятие и воспоминания своего слепого главного героя; роман переполнен вербализованными чувственными чувствами и представляет собой симфонию звуков и ароматов. Кроме того, стиль письма Волоса чрезвычайно кинематографичен; его описания и диалоги в любой момент привлекают внимание читателя к конкретному предмету, предмету, детали, жесту или персонажу.
Таким образом, «Возвращение Волоса в Панджруд» — это широкая метафора образа жизни человека, пути к познанию самого себя.
Андрей Волос — обладатель Букеровской премии России 2013 за фильм «Возвращение в Панджруд»
По вердикту трех из пяти членов жюри Андрей Волос стал победителем конкурса
2013 года. Приз победителю — 1,5 миллиона рублей, а каждый из финалистов получит по 150 тысяч рублей. В этом году на соискание премии было принято 82 романа из 87 номинированных.
Наряду с Return to Panjrud в шорт-лист Букеровской премии России вошли следующие книги: Лавр Евгений Водолазкин,Beta Male от Дениса Гуцко,
Харбинские бабочки Андрея Иванова,
У подножия необъятного мира Владимир Шапко.
Романы, номинированные на премию в этом году, обращаются к истории и мифологии, темам, которые пользуются большой популярностью и имеют современную привлекательность.Российская Букеровская премия, созданная по образцу Английской Букеровской премии, была учреждена в 1991 году и впервые присуждена в 1992 году. Единственное различие между этими двумя премиями состоит в том, что в случае Русской Букеровской премии книги номинируются не только издателями. , но также журналами, университетами и библиотеками.Цель данной премии — привлечь внимание читателей к серьезной прозе, обеспечить больший коммерческий успех книг, подтверждающих столь традиционные для русской литературы ценности, а также поощрить работу переводчиков.
Букеровская премия России в прошлом была присуждена таким авторам, как Булат Окуджава, Людмила Улицкая, Александр Ильичевский, Михаил Елизаров, Василий Аксенов, Владимир Маканин, Михаил Бутов и другие.
отзывов о спортивной обуви | RunRepeat
- обувь
Индивидуальный спорт
- Назад
- Бег
- Пеший туризм
- Обучение
- Кроссовки
- Гольф
- Альпинизм
- Борьба
- Легкая атлетика
- Кататься на велосипеде
- Кроссфит
- Ходьба
- Гиревой спорт
Командные виды спорта
- Баскетбол
- Футбольный
- Футбол
- Бейсбол
- Волейбол
Ракетка спортивная
- Бадминтон
- Большой теннис
- Направляющие
7 миллионов отзывов + предложения от 213 ритейлеров
Индивидуальные виды спорта
Бег Туризм Тренировочные кроссовки Гольф Скалолазание Борьба Легкая атлетика Велоспорт Кроссфит Ходьба Тяжелая атлетикаКомандные виды спорта
БаскетболПравила возврата и возврата
1.Заявление на возврат / возврат
В соответствии с условиями, изложенными в настоящей Политике возмещения и возврата, а также в Условиях обслуживания, Покупатель может подать заявку на возврат приобретенных товаров («Предмет») и / или возврат не позднее, чем через 7 дней после истечения гарантийного срока покупателя.
Гарантия Shopee — это услуга, предоставляемая Shopee по запросу Пользователя для помощи Пользователям в разрешении определенных конфликтов, которые могут возникнуть в ходе транзакции. Пользователи могут общаться друг с другом в частном порядке, чтобы разрешить свои разногласия, или обратиться в соответствующие местные органы власти, чтобы помочь им в разрешении любых споров до, во время или после использования гарантии Shopee.
2. Заявление о возврате вещи
Покупатель может подать заявку на возврат и / или возврат Товара только в следующих случаях:
• Товар не получен Покупателем;
• Товар был неисправен и / или поврежден при доставке;
• Продавец доставил Покупателю Товар, который не соответствует согласованной спецификации (например, неправильного размера, цвета и т. Д.);
• Товар, доставленный Покупателю, существенно отличается от описания, предоставленного Продавцом в списке Товара; или
• Посредством частного соглашения с Продавцом, и Продавец должен отправить его / ее подтверждение в Shopee, подтверждающее такое соглашение.
Заявку покупателя необходимо подать через мобильное приложение Shopee. Shopee рассматривает заявку каждого Покупателя в индивидуальном порядке и по своему собственному усмотрению определяет, была ли заявка Покупателя успешной. В случае, если Покупатель возбудил судебный иск против Продавца, Покупатель может предоставить Shopee официальное уведомление от соответствующего органа, чтобы попросить Shopee продолжать удерживать деньги за покупку до тех пор, пока не будет вынесено официальное решение. Shopee будет по своему единоличному и абсолютному усмотрению определять, необходимо ли продолжать удерживать такие деньги от покупки.
3. Никаких перемен
Если иное не указано в настоящей Политике возмещения и возврата, Покупатель не может подать заявку на возврат Товара и / или возмещение в связи с изменением мнения.
4. Права продавца
Когда Shopee получает заявку от Покупателя на возврат Предмета и / или возмещение, Shopee уведомит Продавца в письменной форме. Продавец может ответить на заявку Покупателя в соответствии с инструкциями, указанными Shopee в письменном уведомлении.Продавец должен ответить в сроки, указанные в письменном уведомлении («Предусмотренный срок»). Если Shopee не получит известие от Продавца в течение Установленного периода, Shopee будет считать, что Продавец не получил ответа на заявку Покупателя, и продолжит оценку заявки Покупателя без дополнительного уведомления Продавца. Shopee будет рассматривать ответ каждого Продавца в индивидуальном порядке и по своему собственному усмотрению определять, может ли заявка Покупателя быть успешной в обстоятельствах, указанных Продавцом.
5. Условия возврата товара
Чтобы получить беспроблемный процесс возврата Товара, Покупатель должен убедиться, что Товар, включая любые дополнительные предметы, такие как аксессуары, которые поставляются с Товаром, должен быть возвращен Продавцу в состоянии, полученном Покупателем при доставке. Мы рекомендуем Покупателю сфотографировать Товар при получении.
6. Ответственность за возврат товара
i) В случае непредвиденной ошибки со стороны продавца (т.e — поврежденный, неисправный или неправильный товар доставлен покупателю), продавец оплачивает обратную доставку покупателя.
ii) В случае изменения мнения покупателя, покупатель должен получить согласие продавца до запроса на возврат, и покупатель будет нести плату за обратную доставку.
iii) В сценарии, когда оба продавца и покупателя оспаривают сторону, несущую ответственность за возврат стоимости доставки, Shopee по своему собственному усмотрению определяет сторону, несущую ответственность за возврат стоимости доставки.
7. Возврат
Покупатель получит возмещение только после того, как Shopee получит подтверждение от Продавца о том, что Продавец получил возвращенный Товар. В случае, если Shopee не получит ответа от Продавца в течение указанного времени, Shopee будет вправе вернуть соответствующую сумму Покупателю без дополнительного уведомления Продавца. Чтобы получить дополнительную информацию о сроках ответа Продавца, нажмите эту ссылку. Возврат будет произведен путем выплаты на счет покупателя ShopeePay.Условия использования ShopeePay можно найти по этой ссылке.
8. Связь между покупателем и продавцом
Shopee поощряет пользователей общаться друг с другом в случае возникновения проблемы в транзакции. Поскольку Shopee — это платформа, на которой Пользователи могут проводить торговлю, Покупатель должен напрямую связываться с Продавцом по любым вопросам, связанным с приобретенным Предметом.
Последнее обновление: 8 Oct 2020