Читает Павел Майков. Довлатов. Зона | билеты на концерт в Москве | 27 января 2022 19:00
Павел МАЙКОВ
Сергей Довлатов
Музыка А. Шнитке, С. Горяинова, О. Егоровой
С участием Ансамбля солистов оркестра им. Н. П. Осипова
Популярный актер театра, кино, музыкант и телеведущий Павел Майков «проснулся знаменитым» после выхода сериала «Бригада», в котором сыграл Виктора Пчёлкина. Актер признавался, что несколько лет даже одевался в стиле своего героя. В сериале «Солдаты» Павлу пришлось преодолеть стереотипы и вжиться в другой образ – капитана Кудашева, после чего армия его поклонников еще умножилась.
Майков не только много снимается в кино (сериалы «Солдаты», «Десант есть десант», «Синдром дракона», фильм «Девять дней до весны» и др.), много играет в театре (спектакли «Пена дней» в Театральной компании Сергея Виноградова, «Сокровище острова Пеликан» в Творческом объединении «Телетеатр», «Шулера» по пьесе Гоголя «Игроки» в Современном театре антрепризы и мн.др.), но и профессионально занимается музыкой. Он играл в мюзиклах «Метро», «Иисус Христос – суперзвезда», «Воины духа». В 2011 году организовал группу ButterBrodsky, песни для которой сочинял сам; затем основал новый коллектив «Магрит», группы «БуттерБродский» («ButterBrodsky») и «7 процентов».
Особая линия творчества актера Майкова связана с Сергеем Довлатовым. В Спектакле «Чемодан-блюз», поставленном по мотивам произведений «Чемодан», «Хочу быть сильным» и «Блюз для Натэллы», Павел Майков исполняет свои песни. (Премьера состоялась в 2016 году в Петербурге на фестивале в честь юбилея Сергея Довлатова). Погрузившись в творчество писателя, Павел Майков проникся новой идеей – воплотить на сцене повесть Довлатова «Зона» в формате моноспектакля и в сочетании с музыкой (А. Шнитке, С. Горяинова и О. Егоровой) в исполнении Ансамбля солистов оркестра им. Н. П. Осипова. «Самое большое мужество – это знать про жизнь все и продолжать жить» – эта мысль писателя могла бы стать эпиграфом к литературно-музыкальному действу Павла Майкова, которое никого не оставит равнодушным. Не случайно «Зона. Записки надзирателя» – четырнадцать эпизодов из жизни заключенных и их охранников – рекомендованы Министерством образования и науки РФ школьникам для самостоятельного чтения.
Продолжительность: 2 отделения по 45 минут
| Организатор мероприятия: | ГБУК г. Москвы «Московский международный Дом музыки» |
| ИНН/ОГРН: | 7705464692 |
из зоны в заповедник — Российская газета
В советские времена литературные начальники делали вид, что писателя Сергея Довлатова не существует. Что не удивительно: говоря словами персонажа его «Заповедника»: «Парень далеко зашел. Сотрудничает в этом… ну… «Континентале». Типа радио «Свобода»… Литературным власовцем заделался не хуже Солженицына. Да еще и загудел по-черному с Валерой-мудозвоном…»
Странно другое: в «Комедии строгого режима», снятой в 1992 году по мотивам довлатовской «Зоны», фамилия автора не упоминается. Продолжение несправедливости?
И смех и грех
В повести «Заповедник» Довлатов, напялив на себя прозрачную маску Бориса Алиханова (то же имя носит явно автобиографический герой «Зоны»), описывает время работы экскурсоводом в пушкинском заповеднике Михайловское. Вся повесть, начиная с первых же строк, вызывает неудержимый смех.
«В двенадцать подъехали к Луге. Остановились на вокзальной площади. Девушка-экскурсовод сменила возвышенный тон на более земной:
— Там налево есть одно местечко…
Мой сосед заинтересованно приподнялся:
— В смысле — уборная?
Всю дорогу он изводил меня: «Отбеливающее средство из шести букв?.. Вымирающее парнокопытное? Австрийский горнолыжник?…»
Экспозиция, так сказать, заканчивается тем, что измученный похмельем герой «освежается» в станционном буфете и наконец прибывает в Пушкинские Горы. Смешны его диалоги с сотрудницами экскурсионного бюро, с непередаваемым юмором описывает Довлатов Михаила Ивановича, в доме которого он поместился на время службы, своих коллег-экскурсоводов Володю Митрофанова и Стасика Потоцкого. Но параллельно идут вполне серьезные раздумья довлатовского героя о своей творческой судьбе:
Тебя не публикуют, не издают. Не принимают в свою компанию. В свою бандитскую шайку. Но разве об этом ты мечтал, бормоча первые строчки?»
Автор документального фильма «Остановка на местности. Сергей Довлатов» Сергей Гуреев построил свою картину в форме рассказа о времени, которое будущий знаменитый писатель провел в пушкинском заповеднике. И сосредоточил внимание на том кризисе, который в ту пору переживал Довлатов.
Мораль сей басни
«Я начал писать рассказы в шестидесятом году, — вспоминал Довлатов. — В самый разгар хрущевской оттепели. Я мечтал опубликоваться в журнале «Юность». Или в «Новом мире». Или на худой конец — в «Авроре». Я завалил редакции своими произведениями. И получил не менее ста отказов».
Это сегодня, когда Довлатов уверенно занял свое место в пантеоне выдающихся российских авторов конца двадцатого столетия, странно читать, что его рассказы годами пылились в редакторских столах. «Довлатов рвется в официальную литературу с парадного подъезда, — объяснил позднее суть происходившего его исследователь Игорь Сухих, — пытается зацепиться хотя бы за первую ступеньку, но система безошибочно распознает в нем чужака и отбрасывает в сторону». Иногда он получал вместо лаконичных сухих отказов доброжелательные внутренние рецензии, вроде той, что написала Инна Соловьева из «Нового мира».
«Эти небольшие рассказы читаешь с каким-то двойным интересом. Интерес вызывает личная авторская нота, тот характер отношения к жизни, в котором преобладает стыд. Беспощадный дар наблюдательности вооружает писателя сильным биноклем. Программным видится у автора демонстративный, чуть заносчивый отказ от выводов, от морали». Вот это-то и есть суть необычайной привлекательности произведений Довлатова: никакой назидательности! Его герои — циники и выпивохи, опустившиеся творческие личности и люмпен-интеллигенты — не вызывают осуждения автора. Как и любимый им Пушкин, Довлатов «добру и злу внимает равнодушно». Но это никак не годилось в качестве пропуска в советскую литературу. И Довлатов уезжает в Америку. «Я уехал, чтобы стать писателем. Если бы меня печатали в России, я бы не уехал».
На пару с Набоковым
Историю создания «Зоны» Довлатов рассказал в предваряющем повесть письме издателю, но, похоже, по обыкновению слегка слукавил. «Это — своего рода дневник, хаотические записки, комплект неорганизованных материалов». На самом деле самостоятельные эпизоды, составляющие каркас повести, «смонтированы» очень органично, в довлатовском «хаосе» совершенно отчетливо видны логика и смысл. Казалось бы, лагерная тема исчерпана произведениями Солженицына, Шаламова и других писателей. Довлатов зорким своим оком подметил ужасающее сходство обитающих по обе стороны колючей проволоки. И рассказал не самые чудовищные случаи, а, напротив, комические. Вроде постановки спектакля о вожде мирового пролетариата.
«Надвигаются Октябрьские праздники, — сказал замполит. — Вчера мы начали репетировать одноактную пьесу «Кремлевские звезды». Пьеса идейно зрелая, рекомендована культурным сектором УВД. Действующих лиц — четыре. Ленин, Дзержинский, чекист Тимофей и его невеста Полина. Ленина играет вор с ропчинской пересылки. Потомственный щипач в законе. В роли Дзержинского — Цуриков, по кличке Мотыль. По делу у него совращение малолетних. В роли Тимофея — Геша, придурок из санчасти. В роли Полины — Томка Лебедева из АХЧ. Короче, публика та еще…»
Конечно же, кинематографисты не могли пройти мимо такого великолепного сюжета: Ленина и его соратников играют уголовники! Картина, правда, развила тему перевоплощения: «артисты» так вошли в образы, что Ленин пишет на нарах «Апрельские тезисы», а Дзержинский требует разоблачения оборотней в погонах. Надо ли говорить, какой успех имела «Комедия строгого режима»!
Улыбнулась фортуна и Сергею Довлатову. В Америке он стал процветающим автором. Его прозу переводили на английский язык, его вещи публиковал престижный журнал «Нью-Йоркер». Утверждают, что Довлатов стал вторым русским писателем после Набокова, удостоившимся такой чести.
Цепь случайностей
Довлатов то ли шутя, то ли всерьез утверждал, что его жизнь — цепь хорошо организованных случайностей. В «Соло на ундервуде» писатель рассказывает, что его, новорожденного младенца, видел сам Андрей Платонов! Было это, если верить мистификатору Довлатову, в Уфе в октябре 1941 года, где его родители (и великий писатель) оказались в эвакуации. Платонов сказал матери Сергея: «Я бы хотел ущипнуть этого мальчишку…»
Вылетев из университета, Довлатов оказался конвойным Внутренних войск, что дало бесценный материал для его будущей прозы. После армии стал «прогрессивным молодым писателем», то есть литератором, чьи сочинения не печатают. Много работал журналистом: «Мне казалось в ту пору, что журналистика сродни литературе».
В эмиграции редактировал русскую газету «Новый американец». Умер в Нью-Йорке, чуть-чуть не дожив до 50. И до своей славы на родине.
«Заповедник» и «Зона». Иллюстрации Михаила Гавричкова к новому изданию повестей Сергея Довлатова. Выставка. Санкт-Петербург 2016 — Музей современного искусства Эрарта
«У гениев, конечно, есть знакомые, как и у всех прочих, но готовы ли вы признать, что ваш знакомый — гений?» — писал Довлатов в сейчас ставшей уже хрестоматийной повести «Заповедник». И действительно, кто мог подумать тогда, что преследуемый эмигрант, долго не признаваемый остроумец, живописец абсурдной советской реальности, с позором изгнанный из Союза журналистов, станет в итоге практически культовым классиком.
40 иллюстраций, созданных специально для вышедшей в 2016 году в издательстве «Вита нова» книги повестей, будут представлены на выставке. Их автору — Михаилу Гавричкову — не впервой переносить литературные образы и характеры в мир графики и живописи. С конца 80-х годов он проиллюстрировал больше тридцати книг. Гавричков оживлял героев финского эпоса, викторианский Лондон Конан-Дойля, «Бесов» Достоевского, Гофмана и даже «Историю государства Российского». И в этот раз ему, как всегда, удалось выполнить главную задачу — сохранить в своих иллюстрациях остроту довлатовского языка, самобытность его персонажей и горько-ироничную манеру повествования.
«Предложение проиллюстрировать произведения Сергея Довлатова застало меня врасплох. Конечно, в моей судьбе были моменты, сближающие с творчеством Довлатова, — это и студенческая жизнь в Пушкинских Горах в эпоху позднего брежневизма, и алкоромантика, и занятия спортом, и нелюбовь к стукачам и их покровителям из всесильного КГБ, а также нездоровый интерес к жизни блатных и дембелей-охранников — тем не менее я никогда не думал о такой работе. Весь в сомнениях, я обратился за советом к жене — самому близкому и авторитетному для меня человеку и художнику — Надежде Эверлинг. И Надя стала всячески убеждать меня не отказываться, а срочно приступать к работе. Начинать нечто новое, искать нетрадиционный подход (цветные иллюстрации для книги я выполнял впервые) — достаточно сложное, но интересное занятие. Главное тут — найти нужный язык. Каждый эскиз я обсуждал с супругой, и она вселяла в меня надежду и уверенность. Так что в дальнейшем, набравшись смелости, я стал легко и непринужденно создавать довлатовские образы, получая от этого удовольствие. Это было в августе прошлого года, на даче. Надежда, как муза-хранитель, нахваливала каждую новую мою иллюстрацию… Волею судьбы это были последние ласковые дни уходящего лета, которые мы провели вместе, — вскоре смертельный недуг оборвал Надину жизнь… Мне бы хотелось посвятить свою работу над этой книгой моей жене, сыгравшей важную роль в создании данных иллюстраций…».
Михаил Гавричков, Санкт-Петербург. Август 2015 г.
Записки надзирателя — ТОП КНИГ
Автор: Сергей Довлатов
Год издания книги: 1982
Повесть Довлатова «Зона: Записки надзирателя» впервые увидела свет в 1982 году в Америке. Произведение состоит из четырнадцати небольших рассказов и описывает впечатления автора от работы охранником лагерей. Повесть получила большую популярность и признание среди читателей и была рекомендована школьникам России для самостоятельного прочтения. По мотивам одного из рассказов произведения «Зона» Сергея Довлатова в 1992 году был снят художественный фильм «Комедия строгого режима».
Повести «Зона» краткое содержание
Ефрейтор Петров, которого по-другому еще называли Фидель, был очень жестоким и неграмотным человеком, который к тому же любил выпить чего-то покрепче. Однажды он ранил своего сослуживца – главного героя повести Бориса Алиханова, однако до сих пор он так и не испытал чувство вины за свой поступок. В повести Довлатова «Зона» подробно описывается, что ефрейтор, глядя на заключенных, понимает, что будущее у этого мира предопределено, при чем не в лучшую сторону. За время службы он разочаровался в людях, окончательно пристрастился к алкоголю и практически полностью потерял рассудок.Далее в произведении Довлатова «Зона» краткое содержание рассказывает о том, что как-то раз Фидель решил немного подшутить над эстонским охранником Пахапилем. Петров рассказал руководству, будто бы новоприбывший эстонец регулярно ухаживает за могилами погибших воинов. Начальство обрадовалось, услышав эту новость, и тут же позвало Пахапиля, чтобы тот подробнее рассказал об этом.
В следующих эпизодах книги Довлатова «Зона» читать можем о том, что на всей территории лагерей работает всего лишь одна женщина. Это медицинский сотрудник по имени Раиса. За молодой женщиной уже давно пытается ухаживать Пахапиль. Он уже уверен в том, что Раиса испытывает к нему чувства, как внезапно узнает о том, что девушку добивается еще один мужчина. Им оказывается его давнишний знакомый ефрейтор Петров. Такая ситуация очень не нравиться эстонцу.
Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов? (Эта цифра фигурировала в закрытых партийных документах.) Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой?
Следующая история о главном персонаже повести – Борисе Алиханове, который является прототипом самого автора. Он охраняет штрафной изолятор уже на протяжении нескольких месяцев, однако так и не успел завести на этой должности хороших товарищей. Даже местные собаки воспринимают его как чужого. В то время, как вся его рота весело праздновала новогодние праздники, Борис заперся наедине со своей тетрадью. В ней он, по примеру повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича», записывал все свои эмоции и впечатления о лагерной жизни.
Через какое-то время Борис начинает общаться с заключенным Купцовым, который провел на территории лагеря уже более тридцати лет. Все это время преступник пытался идти против системы, не желая подчиняться начальству. Во всех этих порывах и борьбе за правду рассказчик видит в Купцове самого себя. Они начинают подолгу разговаривать о жизни. Как-то раз, когда всех лагерных вывели на лесоповал, заключенный наотрез отказался работать. Тогда к нему подошел Алиханов. Он протянул Купцову топор, однако тот, как и многие герои книги «Архипелаг ГУЛАГ», взял орудие и одним ударом отрубил себе пальцы, не желая подчиняться командованию.Если скачать книгу Довлатова «Зона», то узнаем еще об одном персонаже повести – капитане Егорове, который как-то раз отправился в Сочи, где познакомился с молодой и красивой девушкой по имени Екатерина. Она училась на аспирантуре в одном из местных университетов. Молодые люди хорошо проводят вместе время и много беседуют о музыке и литературе. Катя просит Егорова оставить работу в лагерях, которая для девушки видится сущим адом. Он отвечает ей, что на данный момент не может выполнить ее просьбу, однако говорит, что ради нее готов перечитать уже забытые классические произведения. Как только приходит время капитану возвращаться на работу, Катя говорит, что согласна отправиться с ним. Они женятся и начинают семейную жизнь. Однако все это время Екатерина тяготится тем, что вокруг нее зима и преступники, а ведь она мечтала совсем о другом. Однажды девушке становится плохо, и ее увозят на машине скорой помощи, после чего Егоров долго не может собраться и найти в себе силы работать.
Также в повести «Зона» читать можем о других заключенных и их жизни в лагерях. Автор знакомит нас с персонажем по фамилии Бутырин. Он исправно трудился на заводе на протяжении долгого времени. Однако как-то раз на него падает огромный парогенератор. Бутырина тут же доставили в больницу, но спасти заключенного так и не удалось. Когда настало время сообщить родственникам погибшего о случившемся, начальство приняло решение написать, что он погиб во время поста, не вдаваясь в подробности происшествия. Довлатов также рассказывает о капитане Токаре, который переживает сейчас не лучшие времена. Он понимает, что все его товарищи уже получили повышение, а все близкие люди живут далеко от тайги. Единственной его отрадой является верная собака по кличке Брошка, которая проживает вместе с ним.
Не важно, что происходит кругом. Важно, как мы себя при этом чувствуем. Поскольку любой из нас есть то, чем себя ощущает.
В своей повести автор подробно рассказывает о буднях в лагерях. Одним из ключевых эпизодов произведения является процесс постановки заключенными спектакля под названием «Кремлевские звезды», в которой принимал участие в качестве помощника режиссера и Алиханов. Судьба Бориса в лагерях была довольно непростой. Повесть заканчивается тем, что надзирателя обвиняют в участии в массовой драке. За это он должен был понести наказание – его отправляют в гауптвахту. Все время по дороге до места заключения Алиханова сопровождает ефрейтор Петров.
Книга «Зона: Записки надзирателя» на сайте Топ книг
Повесть Довлатова «Зона: Записки надзирателя» читать стало возможным лишь с наступлением в нашей стране перестройки. Книга мгновенно завоевала признание, что позволило ей попасть в наш список лучших современных российских книг. И учитывая стабильно высокий интерес к произведению, можно с уверенностью заявить, что мы еще не раз увидим ее на страницах нашего сайта Топ книг.
Зона: Записки надзирателя Купить Купить TXT Купить Аудио
Зона: (Записки надзирателя)
И вновь под осень я бреду в библиотеку ,что бы взять этот старый, но такой родной томик Довлатова. Взять, чтобы окунутся в мир, который тебе не понятен, не известен. В мир, где люди не делятся на плохих и хороших, ведь « глупо делить людей на плохих и хороших… На злодеев и праведников… Человек неузнаваемо меняется под воздействием обстоятельств.» Зона: (Записки надзирателя)
«Зона» являет собой «своего рода дневник, записки, комплект неорганизованных материалов», сборник самостоятельных зарисовок о заключенных и надзирателях. Некоторые, так сказать, воспоминания и впечатления Довлатова от его службы в системе охраны исправительно-трудовых лагерей в первой половине 1960-х годов, а также перемежающие их «письма к издателю» с комментариями, пояснениями и уточнениями деталей. Говорят, «Зона» была для Довлатова самым важным произведением. Над ней он работал упорно и обстоятельно, собирая эпизоды скрупулезно, словно бусы на нитку. В ней он воспроизвел, возможно, наиболее противоречивые эпизоды собственной биографии. В ней попытался объяснить свое творчество. В ней же представил философские размышления о природе человека, о добре и зле, о «тенденции исторического момента». А у меня с «Зоной» не случилось. Не вошла она в список моих любимых довлатовских книг, понравилась меньше «Наших» и «Чемодана». Я было подумала, что проблема во мне (или в аудиокниге взамен обычного чтения), но из прочих рецензий поняла, что книга действительно такова — через нее бывает трудно продраться, уловить суть сюжета, проникнуться им. Не оттого ли, что мы — к счастью! — очень сильно отдалены от мира зэка? Вероятно, это не та книга, с которой стоит начинать знакомство с автором, потому что сюжеты в основном отрывисты, а лагерный колорит весьма своеобразен. Хотя неприглядные подробности были вычеркнуты сознательно, сама тема не слишком приятна и далеко не каждому близка. Однако преданные поклонники Довлатова непременно оценят его «фирменный» стиль, откровенность, тонкий юмор и точные замечания о сути человека. М. Моя рецензия на книгу Чемодан Зона: (Записки надзирателя) А я сегодня книгу прочитала. За ночь, в прямом смысле этого слова. Довлатова. «Зону». Внезапно, да? Зона: (Записки надзирателя) Сильно. Цепляет. Я все никак не доберусь до солженицивского архипелага, а «Зона» стала неким таким перевалочным пунктом. Думаю, они идеальна в качестве первой книги к ознакомлению с лагерной темой. Она мягкая, совсем не жестокая. Там нет ужасов тюрьмы, кровавых историй, а есть люди. Люди разные, и среди осужденных есть неплохие, и среди надзирателей откровенные твари. Ты читаешь и думаешь о том, как же это все же ужасно, что ты никогда-никогда там не окажешься, но ведь все эти люди тоже так думали… Зона: (Записки надзирателя)
Очередная книга для настоящей леди. У меня правда очень странные вкусы, помимо темы войны и армии, мне очень интересна тема исправительных учреждений. В молодости я даже просила папу сводить меня на экскурсию в какую-нибудь тюрьму, но он только покрутиил пальцем у виска. А теперь о самой книге и о ее авторе: с Довлатовым познакомилась в тот момент, когда о нем вышел фильм с одноименным названием. Сразу же возникло желание что-нибудь почитать из его творчества. Выбор пал на эту повесть, состоящую из 14 эпизодов из жизни заключенных и надзирателей и из писем автора к издателю. «Ад — это мы сами», — пишет Довлатов. Сложно не согласиться, ведь мы сами решаем, как нам себя вести, каких идеалов придерживаться и какие моральные рамки себе установить. Отсюда мысль о том, что порой надзиратели совсем не отличаются от самих зака. А вы знали, что абривеатура «ЗеКа» изначально означала Заключенный Красноармеец. Об этом Довлатов не пишет, это уже мои познания. Зато Довлатов пишет о том, что лагерь представляет собой точную модель государства. В лагере имеется политический режим (правила внутреннего порядка), народ (заключенные), милиция, ныне полиция (охрана). Так есть все, чему положено быть в государстве. Зона — это жизнь! Жизнь по ту сторону колючей проволоки. Жизнь ужасная, но от этого не спрятаться. Как говорится: От сумы да от тюрьмы не зарекайся. В целом, я довольна. Эту книгу прочитать стоит! Зона: (Записки надзирателя) Зона Довлатова — книга-назидание потомкам от человека, который жил в грусти и тщетно хотел писательской славы, но жизнь распорядилась по-другому. До самой смерти в США Довлатов так и не издал ни одной книги на родине. Всем, кто берет у меня почитать Довлатова, я рекомендую знакомиться с его произведениями строго в таком порядке: Зона — Компромисс — Заповедник. Зона — знаковое произведение, начало начал довлатовского стиля, некий компромисс между классической музыкой и шансоном. Не рекомендую Зону особо впечатлительным и романтическим натурам, будет больно. Зона: (Записки надзирателя) Вторая книга Довлатова, которую держал в руках. И почему-то мне кажется, что это будет та самая, единственная, которая мне не понравилась. Сказать, что она плохая, язык не повернется. Она живая, она наполненная образами и характерами, деталями, как в «Чемодане». Но она не звала меня к себе, может, только под конец. Она сочная, в ней есть то, зачем я ее купил. Но она разрозненная, совсем не цельная. Может, было бы лучше разбить ее на отдельные рассказы, чтобы не возникало ожиданий увидеть крепко сбитый продукт, и в итоге видеть подогнанные повести. Зона: (Записки надзирателя) Пожалуй, из того что я читала у Довлатова, эта книга самая слабая. Но тем не менее, отрицательную оценку я ей поставить не могу и не хочу. Зона: (Записки надзирателя)
Повесть построена как чередование историй зеков и надзирателей с письмами автора к издателю. Если Вы подумали, что это книга о лагерях и зеках, то Вы ошибаетесь, это книга о жизни и людях.
Зона: (Записки надзирателя) Довлатов в своей обычной манере — трагическая простота с вкраплениями смехуёчков сквозь скрежещущие от неуютности жизни зубы — показывает читателям, что любое место лишения свободы становится сакральным. Оно затрагивает не только тех, кто отбывает наказание, но и тех, кто за ними надзирает, так что первых от вторых иногда очень трудно отличить. Обволченные люди, которые существуют в каких-то немыслимых условиях, но при этом не превращаются в труху, а как-то умудряются шутить, приспосабливаться, вести дела, строить планы… На этом фоне сам альтер-эго Бориса Алиханов смотрится даже противоестественно: вот зэки сидят и точно знают, что делать и что они будут делать потом, а он вроде как на свободе, но при этом в жизненных координатах и путеводных огнях полный раздрай. Сергей Донатович всегда хорошо знал то, о чём писал, так что его наблюдениям можно верить. Литературоведы много спорят о том, зачем этой нежно выпестованной повести, которая на самом деле всё равно представляет себе кучку новелл с общим местом и примерным временем действия, нужно обрамление в виде писем. Чтобы было более автобиографично? Чтобы связать эти фрагменты воедино? Наверное, всё сразу. Мне кажется, что больше всего эти письма нужны, чтобы смазать особенно жёсткие места, выдернуть нас на секунду из этой морозной и душно-угарной реальности — эй, очнись, ты тут, читаешь в тёплой квартирке у уютной лампы за кружкой чая. Они там, держи дистанцию. В отличие от большинства другой лагерной прозы, в «Зоне» нет упора на какие-то детали быта, которые нас должны поразить своей суровостью. Всё это упоминается вскользь, как декорации. На сцене человеческие чувства, которые одинаковыми бывают что на воле, что за решёткой. только на зоне они острее и ярче, чтобы пробиться через это отупление и мороз, поэтому и смотрятся более выпукло. А так что музей Пушкина, что редакция газеты, что место отбывания наказаний — всё одно. Человеческое варево страстей. |
Довлатов, Сергей Донатович — ПЕРСОНА ТАСС
Родился 3 сентября 1941 г. в Уфе, где его семья находилась в эвакуации. Его отец — Донат Исаакович Мечик (1909-1995) — был театральным режиссером, мать — Нора Сергеевна Довлатова (1908-1999) — работала корректором. В 1944 г. семья вернулась в Ленинград. Вскоре отец Довлатова ушел из семьи.
В 1959-1962 гг. учился на филологическом факультете Ленинградского государственного университета (ЛГУ) им. А.А. Жданова (ныне Санкт-Петербургский государственный университет), был отчислен за неуспеваемость. В 1965-1966 гг. учился на факультете журналистики ЛГУ, но не окончил его.
В 1962-1965 гг. служил во Внутренних войсках МВД СССР охранником колонии ОС 34/37 (Коми АССР, ныне — Республика Коми).
После демобилизации работал журналистом в газетах Ленинградского кораблестроительного института («За кадры верфям») и Ленинградского оптико-механического объединения, некоторое время был литературным секретарем писательницы Веры Пановой. Был близок к ленинградской группе писателей «Горожане» (Владимир Марамзин, Игорь Ефимов, Борис Вахтин и др.), ленинградским поэтам Евгению Рейну, Анатолию Найману, Иосифу Бродскому.
В 1972-1975 гг. жил в Таллине (Эстонская ССР), работал корреспондентом газет «Советская Эстония» и «Вечерний Таллин». В 1975-1976 г. являлся сотрудником журнала «Костер» (издавался для среднего и старшего школьного возраста) в Ленинграде. В 1976-1977 гг. работал экскурсоводом в Пушкинском музее-заповеднике в Пушкинских Горах (Псковская обл.).
Писать прозу начал с первой половины 1960-х гг. Одними из первых стали рассказы, позднее вошедшие в книгу «Зона» (1964-1982), созданные на основе личного опыта автора в годы службы лагерным надзирателем. Характерной особенностью большинства произведений Довлатова была их автобиографичность. В своих повестях и рассказах он точно передавал стиль жизни и атмосферу круга близкой ему богемной интеллигенции, повседневную жизнь советских эмигрантов в Америке. Собственный стиль писатель называл «псевдодокументальным». По мнению исследователей его творчества, он стремился передать «ощущение реальности», узнаваемости описанных ситуаций, а не точно воспроизводить их. В этом его работы были близки к поэтике бытового анекдота.
В 1960-х гг. рассказы Довлатова распространялись в самиздате. Официальные советские издания отказывались от публикации его произведений, так как они не соответствовали требованиям советской печати. Впрочем, в 1974 г. в журнале «Юность» был опубликован его рассказ на производственную тему «Интервью». С 1976 г. Довлатов стал нелегально печататься за рубежом, в частности, в эмигрантских журналах «Континент» и «Время и мы». В том же году, за публикации за границей, он был исключен из Союза журналистов СССР.
В 1978 г. эмигрировал из СССР в США, стал жить в Нью-Йорке. С 1980 г. и до конца жизни работал на радио «Свобода», вел авторскую передачу «Писатель у микрофона». В 1980-1982 гг. был главным редактором русскоязычной газеты «Новый американец», которую издавал вместе с друзьями, литераторами-эмигрантами. В 1980-х гг. Сергей Довлатов добился известности в американских литературных кругах, регулярно печатался (в переводах на английский) в литературных журналах The New Yorker («Нью-Йоркер»), Partisan Review («Партизан ревью») и др.
Сергей Довлатов скоропостижно скончался в Нью-Йорке 24 августа 1990 г. Похоронен там же на еврейском кладбище «Маунт-Хеброн».
За годы в эмиграции издал в общей сложности двенадцать книг. Основные произведения: «Невидимая книга» (1977), «Соло на ундервуде: Записные книжки» (1980), «Компромисс» (1981), «Заповедник» (1983), «Чемодан» (1986) и др. Первые публикации основных произведений писателя в СССР появились в 1989 г. в литературных журналах «Звезда», «Октябрь», «Радуга».
Довлатов был дважды официально женат. От первого брака с Асей Пекуровской у него осталась дочь Мария (род. 1970). Двое детей — Екатерина (род. 1966) и Николай (род. 1984) родились в браке со второй женой Еленой Довлатовой (урожденная Ритман). Дочь Александра (род. 1975) — от гражданской жены Тамары Зибуновой.
| / Сочинения / Сочинения на свободную тему / 11 класс / С. Д. Довлатов. «Зона» (Опыт рецензии) Сергей Довлатов — писатель нашего времени. Он стал известен только в восьмидесятых годах. У нас же в стране его книги появились несколько лет назад, в начале девяностых.
/ Сочинения / Сочинения на свободную тему / 11 класс / С. Д. Довлатов. «Зона» | |
Сергей Довлатов и слухи памяти
Довлатов при жизни не издавался в России. В 1970-х годах он распространял свои статьи в самиздате и начал публиковаться в европейских журналах, что привело к его изгнанию из Союза советских журналистов в 1976 году. Он покинул Советский Союз в 1978 году и прибыл в Нью-Йорк в 1979 году. присоединиться к его жене и дочери, часть так называемой «третьей волны» русской иммиграции (тревожный транзит, ожидаемый в Пушкинских холмах и более подробно описанный в Иностранная женщина и мемуары Наши, в которых прослеживаются истории четыре поколения его семьи).В Нью-Йорке Довлатов быстро стал одним из самых известных и популярных членов русской эмигрантской общины. Он был одним из редакторов либеральной эмигрантской газеты The New American и работал на Радио Свобода. Но в основном он написал: двенадцать книг за последние двенадцать лет своей жизни. Компромисс появился в 1981 году, Зона годом позже, Наша в 1983 году, Иностранка в 1986 году, в том же году, когда был опубликован Чемодан . Эти книги были написаны на русском языке и изданы небольшими издательствами, такими как Hermitage Press в Tenafly, Нью-Джерси, или Russica в Нью-Йорке.Лишь в середине 1980-х годов, когда Довлатов начал выходить на более широкую аудиторию (отчасти из-за публикации нескольких его рассказов в The New Yorker ), англоязычные издатели проявили интерес: The Zone был опубликован в английском переводе в 1985 году (Knopf) и The Suitcase в 1990 году (Weidenfeld).
Одна из этих книг, Пушкинские горы , появилась в 1983 году под названием Заповедник («Заповедник»). Тридцать лет она ждала своей публикации на английском языке в этом блестящем переводе дочери писателя Катерины Довлатовой.Как и все работы Довлатова, в нем есть очарование, резкость, жизненная сила и особая сладость. Рассказывает авторское альтер-эго Борис Алиханов, молодой неизданный писатель, который не пьет, проводит лето в качестве экскурсовода в доме и имении Пушкина под Псковом. В книге «Зона », в которой он рассказывал о своем опыте тюремного надзирателя, Довлатов писал, что он сознательно воздерживался от написания «самых диких, кровавых и чудовищных эпизодов лагерной жизни» — отчасти по моральным и эстетическим причинам, а отчасти потому, что он — добавил язвительно, — он не хотел, чтобы его называли Шаламовым или Солженицыным, писателями, наиболее известными своими пугающими описаниями жизни ГУЛАГа.«Я абсолютно не хочу, чтобы меня называли современным Вергилием, который ведет Данте через ад (как бы я ни любил Шаламова). Достаточно того, что я работал экскурсоводом в имении Пушкиных ». В этой книге Довлатов утверждал, что советский лагерь был советским обществом в микрокосме, а одно из дразнящих удовольствий Пушкинские горы — это шутливое отношение к пушкинскому имению как к доброму лагерю для военнопленных и как к еще одному микрокосмическому аналогу советской реальности. — с амбициозными аппаратчиками, лояльными идеологами, злобными крестьянами, отвратительными доносчиками и диссидентскими интеллектуалами (т.е. Сам Довлатов в образе Бориса Алиханова). Конечно, из-за того, что это мягкий литературный вариант, аппаратчики и идеологи — все пушкинские приверженцы, которые не могут мириться ни с чем, кроме безоговорочной преданности литературному кумиру. Марианна Петровна, чья работа в усадьбе — устрашающий «методист», оглядывается на Бориса:
«Любишь ли ты Пушкина?»
Я почувствовал приглушенное раздражение.
«Да».
При такой скорости, подумал я, скоро я не сделаю этого.
«А я могу спросить, почему?»…
«Что ты имеешь в виду?» Я попросил.
«За что ты любишь Пушкина?»
«Давай прекратим этот идиотский тест», — выпалила я.
Знакомые портреты Довлатова, полные нежной комедии: например, Митрофанов, известный своей фотографической памятью путеводитель, который прочитал десять тысяч книг, но стал неизлечимо ленивым. Он страдает, говорит Довлатов, абулией, «полной атрофией воли»: «Он был феноменом из царства растений, ярким, причудливым цветком.Хризантема не может рыхлить землю и сама поливать ». Как ни странно, жизнь в Пушкинском заповеднике устраивает Митрофанова, и он читает фанатично подробные научные лекции во многом неблагодарным туристам. Или Гурьянов, известный своим необыкновенным невежеством, который однажды перепутал Пушкинские Сказки Ивана Белкина с тем, что он нелепо назвал «Сказкой Иван Онегин »… Или Михаил Иваныч Сорокин, деревенский алкоголик, в отвратительно запущенной лачуге которого Борис снимает квартиру. комната по сезону, и кто хочет, чтобы ему платили не наличными, а выпивкой и сигаретами.
Как и все, что написал Довлатов, Пушкинские горы смешно на каждой странице, искрится шутками, репликами и особым диким легкомыслием этого писателя. Но Довлатов также знает толк в том, что Гоголь называл «смехом сквозь слезы». В «Пушкинские холмы », почти вудхаусским выходкам в деревне постоянно угрожают обязательства и трудности, из которых бежал Борис — как стать писателем в Советском Союзе, как жить дружно с женой и дочерью. «Официально я была полноценной творческой личностью.На самом деле я был на грани психического срыва ». Эти опасения проявляются в концентрированной форме, когда жена Бориса, Таня, начинает форсировать вопрос об эмиграции. Во время неожиданного визита в имение Пушкиных она сообщает Борису, что приняла решение: на следующей неделе подаст документы на эмиграцию. Борис пугливый, иррациональный, стойкий. Он отказывается уезжать из Советского Союза. Он любит свою страну: «Мой язык, мой народ, моя сумасшедшая страна… Представьте себе, я даже люблю полицейских». Эмиграция кажется ему смертью; он говорит Тане, что на иностранном языке «мы теряем восемьдесят процентов своей личности.Америка кажется просто вымышленной, химерической: «Полузабытый фильм с тигром Акбаром и Чарли Чаплином…»
Борис, кажется, предвкушает эмигрантскую жизнь, которую Довлатов напишет три года спустя в книге Иностранка Как и Пушкинские горы , наполнен весельем и трепетной грустью. В этой более поздней книге некоторые персонажи изо всех сил пытаются адаптироваться к жизни в Нью-Йорке — например, такие люди, как Караваев, известный в Советском Союзе как отважный правозащитник (трижды заключенный в тюрьму и участник голодовки).Америка, пишет Довлатов, «разочаровала» Караваева: «Он скучал по советскому режиму, марксизму и карательным органам. Караваеву не против чего было протестовать ». Героиня сериала Иностранка Маруся Татарович решает, что по ошибке уехала из России, и подает заявление о возвращении. Довлатов (который появляется в этой книге как он сам) спрашивает ее о перспективе потери ее новообретенной свободы. «К черту свободу! Я хочу мира! » Выросшая в относительной привилегии в Советском Союзе, она имеет слабые экономические перспективы в Нью-Йорке: «Мыть посуду в паршивом ресторане? Изучать компьютеры? Продавать каштаны на 108-й улице? Я лучше вернусь.В советском посольстве ей говорят, что это очень хорошо — признаться наедине в совершении ошибки, но если она хочет вернуться, она должна теперь «заслужить прощение». (Политическая, красиво комическая версия идеи Достоевского о том, что преступник должен религиозно «принять свои страдания».) Марусе говорят, что ей придется написать газетную статью, излагающую свои ошибки в качестве публичного искупления. Но, по ее словам, она не умеет писать журналистику. Кто напишет произведение? «Я попрошу Довлатова написать». Само собой разумеется, что статья осталась ненаписанной; хорошо это или плохо, но Маруся остается в Америке.
Зона Сергея Довлатова как метатекстовый мемуар на JSTOR
AbstractС 1970-х годов термин «метафикшн» в основном использовался в исследованиях американской и западноевропейской литературы; Я предлагаю использовать метафикшн как средство приближения к «Зоне» Сергея Довлатова, роману, стирающему грань между беллетристикой и мемуарами. В каком-то смысле тюремный текст, в том смысле, что он касается жизни охранников и заключенных в лагере, однако, отделен от рассказов выживших, поскольку в лагере нет политических заключенных, поэтому «героями» являются воры и преступники. так повсеместно ругают в других воспоминаниях о советском ГУЛАГе.Это также отчет о развивающейся у автора потребности писать, поскольку он отслеживает трансформацию охранника Бориса Алиханова, альтер-эго Довлатова. Авторский образ Довлатова служит не для прояснения текста, а для построения гибридных тюремных мемуаров, которые подтверждают его взгляды на тюремный опыт; взгляды, которые противоречат ранее существовавшей традиции, и это приводит меня к описанию Зоны как метатекстуального лагерного повествования, содержащего многие атрибуты мета-вымышленного романа, хотя и происходящего из мемуаристского импульса и все еще находящегося на грани между художественной литературой и документальную литературу в том смысле, в котором это не настоящая метафора.
Информация журналаКанадские славянские газеты / Revue canadienne des slavistes (CSP) были созданы в 1956 году. В 1967 году они стали выходить два раза в год, а в 1968 году стали выходить ежеквартально. Журнал является официальным изданием Канадской ассоциации славистов (CAS). CSP — это рецензируемый многопрофильный журнал, публикующий оригинальные исследования на английском и французском языках по Центральной и Восточной Европе. Он привлекает читателей со всего мира и ученых из различных дисциплин: язык и лингвистика, литература, история, политология, социология, экономика, антропология, география, фольклор и искусство.Журнал особенно силен в славянском языкознании; Русская литература и история; Украинская литература и история; Польская и балканская история и культура. Статьи хорошо сбалансированы между темами современности, раннего модерна и средневековья. Специальные тематические выпуски (или разделы) выходят регулярно и проходят сложную рецензию журнала.
Информация об издателеОсновываясь на двухвековом опыте, Taylor & Francis за последние два десятилетия быстро выросла и стала ведущим международным академическим издателем.Группа издает более 800 журналов и более 1800 новых книг каждый год, охватывающих широкий спектр предметных областей и включая журнальные издания Routledge, Carfax, Spon Press, Psychology Press, Martin Dunitz и Taylor & Francis. Тейлор и Фрэнсис полностью привержены делу. на публикацию и распространение научной информации высочайшего качества, и сегодня это остается первоочередной задачей.
цитат из произведения Сергея Довлатова «Зона
» Ниже приведены некоторые из моих любимых цитат из книги Сергея Довлатова Зона…. любое сходство между персонажами этой книги и живыми людьми намеренно и злонамеренно. И все выдумки были неожиданными и случайными.
«Я был тонкой струной в грозовом концерте войны», — начал подполковник Мар.
К тому времени я был уже полностью сформировавшимся человеком, наделенным всевозможными деспотическими комплексами.
Живой отец мог произвести впечатление буржуазного излишества.
Мой отец был чем-то вроде спрятанного сокровища. Он платил алименты, но не очень регулярно.Это естественно.
Все приметы указывали на типичную советскую биографию.
Истории любви часто заканчиваются тюрьмой.
В том мире я видел людей с ужасным прошлым, отталкивающим настоящим и трагическим будущим.
Я дружил с человеком, который когда-то мариновал жену и детей в бочке.
То, что когда-то казалось важным, отошло на второй план. Мелочи закрыли горизонт.
Пятки хлеба были сравнимы с бриллиантами.
«Я женился», — трагическим тоном сказал Маркони и повесил голову.
«Я ее знаю?»
«Нет. Я почти не знаю ее. Вы не так уж много потеряете».
Чтобы попасть в изолятор лагеря строгого режима, нужно было совершить невероятно злой поступок. Как ни странно, многим это удалось.
На его лице постоянно играла рассеянная и тревожная улыбка. Интеллигента всегда можно узнать по этой улыбке, даже в тайге.
Ваш тезис должен быть таким: пить, но в пределах. Совсем не пить — это было бы чересчур. Это, как говорится, антимарксистская утопия.
«У Дзавашвили есть презерватив», — сказал Матстысн. «Я видел.»
«Один?» — спросил Фидель.
«Ой, смотри, ученый!» — рассердился Воликов. «Этому нужен свой личный презерватив! Подожди своей очереди».
Единственное развлечение — это сигареты. Я научился курить в душе.
… очень важно не путать гармонию с безразличием.
Я начинаю с кладбища, потому что рассказываю историю любви.
Мы были очень похожи друг на друга и даже взаимозаменяемы. Практически любой заключенный подошел бы на роль охранника. Практически любой охранник заслуживает тюремного срока.
Это были люди, чьи вражды и дружба не сильно отличались друг от друга.
«А я происхожу из длинной череды русских воров. Я украл и буду снова».
Рецензии на книги, Сайты, Романтика, Фэнтези, Художественная литература
Среди этих книг о лагерях для военнопленных лишь немногие трансформируют боль и унижение необычайным состраданием.В этом полуавтобиографическом романе Довлатов (Компромисс, 1983), политическое сознание которого развилось во время дежурства в исправительно-трудовом лагере для преступников, через плечо оглядывается на Солженицына, Шаламова и всех других русских тюремных писателей, начиная с Достоевского. . Но, как у стендап-комика на треке Борща, в его сердцевине есть пустота; он использует свою позу, чтобы продать свою прозу. Бросивший колледж, разведенный мужчина, неудачник со всех точек зрения, включая метафизические, но слишком доброжелательный, чтобы называться шлемилом, Довлатов постоянно переживает кризис идентичности.Он видит, что заключенные жестокие, капризные, бессердечные, потерянные, не любит их, но хочет быть с ними. Он наслаждается комфортом и привилегиями охранника, но также видит мелкую пустоту жизни офицеров охраны. Так что на самом деле он думает о себе — как он, который имел некоторую армейскую поддержку, потому что был боксером, был превращен лагерной службой в писателя. В книге сценки из жизни в «Зоне» в 1960-х чередуются с письмами о них российскому издателю в 1980-х, и все, что делает Довлатов, кажется более важным, чем все, что делает кто-либо другой: действительно, его арестовывают и бросают в тюрьму за Напившись с заключенными, Довлатов, кажется, счастлив, что наконец стал заключенным.Но что это за уловка. Преступники — профи; преступление — это их образ жизни, сама их природа. Когда Довлатов пытается добавить заявление о том, что советская тюрьма является совершенным микрокосмом советской жизни, он предлагает театрализованное представление, призванное сблизить Достоевского и советскую власть, как кульминацию своих повествовательных фрагментов. Но ему не хватает психологической проницательности мастера и уровней воспринимаемой реальности; его диалог даже не подтверждает его утверждение, что сленг заключенных остроумен, чист и силен.Ни один умный читатель не примет скрытого шмальца Довлатова — представления о том, что мы все преступники, на какой бы стороне колючей проволоки мы ни оказались. Чтобы сделать что-нибудь из этого, нужен кто-то с особыми способностями вроде Жене.
Дата публикации: 14 октября 1985 г.
ISBN: НЕТ
Количество страниц: —
Издатель: Knopf
Обзор Опубликовано в Интернете: N / A
Обзоры Киркуса Выпуск: Сентябрь.15 января 1985 г.
Рассказ охранника лагеря Сергея Довлатова
Этот пост был создан в сотрудничестве с Bloom, литературным сайтом, на котором представлены авторы, первые книги которых были опубликованы, когда им было 40 лет и старше.
1.
В ответ на прозвище «трубадур отточенной пошлости» Сергей Довлатов написал в 1982 году своему другу и издателю Игорю Ефимову: «Я не обижен.Потому что в наши дни очень мало трюизмов ». О своем детстве он утверждал: «Я не коллекционировал марки, не работал с дождевыми червями и не строил модели самолетов. Более того, я даже не особо любил читать. Мне нравилось ходить в кино и бездельничать ». Об отношениях между телом и душой он писал: «Мне кажется, что именно физически здоровые люди чаще всего духовно слепы … Я сам был очень здоровым человеком и не знаю о духовной слабости!»
Для Довлатова типично критиковать его неуспеваемость в целом.В главе своего романа «Чемодан» под названием «Финские креповые носки» о студенческих годах в Ленинграде он писал: «Университетский кампус находился в старой части города. Сочетание воды и камня создает здесь особую величественную атмосферу. В таких условиях тяжело быть бездельником, но я справился ». В отношении советской бюрократии он применил лечебный отрыв от реальности: «Нет смысла спорить. Но, конечно, я спорил ». Снова и снова на протяжении всей своей научной фантастики сторонники Довлатова осуждают путь писателя:« Что касается меня, никогда не было ясно, чем я занимаюсь »; «Я раздал [свои книги] своим друзьям вместе с моими так называемыми архивами»; «Вообще следует избегать художественных профессий.А в сфере семейной жизни он описывает свои отношения с женой так: «Мы оба были хроническими неудачниками, оба расходились с реальностью» и «Мы не воспитывали нашу дочь, мы просто любили ее».
Этот последний комментарий, возможно, является наиболее показательным из modus operandi Довлатова: «просто» одновременно высокомерно иронично и искренне сожалеет. Несколько лет назад, когда я впервые начал читать и писать о Довлатове, я сосредоточился на злобно-юмористической стороне невозмутимости Довлатова — «русского Давида Седариса», как выразился Давид Безмозгис.Но несколько лет спустя, когда он написал еще несколько книг, я обнаружил, что меня больше интересует эта серьезность и сожаление — Довлатов, развивающийся человек и художник, который создал и, да, отточил версию самого себя в своей художественной литературе. это было достаточно искажено, чтобы быть правдой. И правда — моральная, духовная, художественная — была в конце концов для Довлатова не до смеха. Так же легко, как он издевался над профессией писателя, например, писать для него было одновременно вопросом принуждения и выживания, рожденного — как мы узнаем из «Зоны», его автобиографического романа о работе тюремным надзирателем в советском лагере — из недалекого предрассудка. -отчаяние:
Вокруг меня происходили ужасные вещи.Люди вернулись в состояние животных. Мы потеряли человеческий облик — голод, унижения, муки страха.
Моя физическая конституция стала слабой. Но мое сознание оставалось безмятежным. Очевидно, это был защитный механизм. Иначе я бы умер от испуга.
Когда на моих глазах за пределами Ропчи задушили лагерного вора, мое сознание не преминуло зафиксировать каждую деталь…
Если я столкнулся с жестоким испытанием, мое сознание тихо радовалось. Теперь в его распоряжении новый материал…
На самом деле я уже писал.Мои произведения стали дополнением к жизни. Дополнение, без которого жизнь была бы совершенно непристойной.
2.
С выпуском в этом месяце первого английского перевода романа Довлатова 1983 года «Пушкинские горы», кажется особенно важным прочитать «Зону» — чтобы сохранить ощущение более прямого тона Довлатова, не подверженного иронии или абсурдизму, в своем « сознание », если использовать его собственное слово. «Как и все, что написал Довлатов, — пишет Джеймс Вуд в Послесловии к новому переводу, -« Пушкинские горы »смешны на каждой странице.«Это, конечно, верно в отношении Пушкинских гор, но« Зона », я бы сказал, исключение. Абсурдность жизни в советском лагере для военнопленных сообщается через фирменные острый глаз и ухо Довлатова, но в нем явно отсутствует легкомыслие. Сконструированный как метафикшн, в котором автор Довлатов, ныне эмигрант из Нью-Йорка, доставляет роман издателю Игорю Ефимову по частям в результате цензуры («несколько смелых француженок… смогли пронести мою работу через таможенные границы. ») — Зона чередуется между лагерными рассказами и личными письмами Игорю; и в нем мы находим уровень экзистенциальной серьезности, не имеющий себе равных в других его работах.В письме к Игорю примерно в середине книги он заявляет:
Теперь я уверен, что зло и добро произвольны. Одни и те же люди могут проявлять равные способности к добродетели или злодейству…
По этой причине любая категоричная моральная позиция мне кажется смешной…
Человек для человека — как бы лучше сказать? — a tabula rasa Другими словами — все, что угодно, в зависимости от стечения обстоятельств.
По этой причине, пусть Бог даст нам стойкость и мужество и, что еще лучше, обстоятельства времени и места, расположенные к добру.
В самом пугающем и, на мой взгляд, самом откровенном из рассказов в «Зоне» или любой из его работ, если на то пошло, Довлатов (персонажа зовут его «Боб» другие охранники) встречает заключенного по имени Купцов. крутой бродяга. Довлатов и взбешен, и тянется к Купцову:
«Ты пойдешь на работу, иначе погибнешь в изоляторе. Ты будешь работать, даю тебе слово. Иначе будешь квакать.
Зек посмотрел на меня, как на вещь, на иномарку, припаркованную напротив Эрмитажа.Он проследил за линией от радиатора до выхлопной трубы. Затем он отчетливо сказал: «Мне нравится доставлять себе удовольствие». И это мгновение: мираж корабельного мостика над волнами.
Потом позже:
«Вы один против всех. Значит, ты ошибаешься.
Купцов сказал медленно, отчетливо и строго: «Всегда прав».
И вдруг я понял, что этот зек, который хотел меня убить, меня радует, что я постоянно думаю о нем, что я не могу жить без Купцова … что он мне дорог и нужен, что он мне дороже, чем товарищество солдат, проглотивших последние жалкие крошки моего идеализма, что мы были одним целым.Потому что единственный человек, которого вы могли ненавидеть так сильно, — это себя.
И еще я почувствовал, насколько он устал.
История заканчивается тем, что Довлатов снова встречает исхудавшего Купцова, который сидит на корточках у костра и не работает. К тому времени Купцов находился в длительном одиночном заключении. Довлатов снова запугивает его по поводу работы, затем заставляет держать топор и замахиваться на ствол дерева. Вместо этого:
Купцов отошел в сторону. Затем он медленно опустился на колени возле пня, положил левую руку на грубое, блестящее желтое обрезанное дерево, затем поднял топор и позволил ему упасть одним быстрым ударом.
История заканчивается заключенным, кричащим Довлатову: «Что ты там стоишь, придурок? Вы выиграли — вызовите медика! » Довлатов ошеломлен своей способностью к садизму, а также чистотой убеждений Купцова: «один человек против всех». Кто пленник, кто охранник? Кто защитник, кто преступник? В письме Игорю он пишет: «Во всяком случае, я не пишу о тюрьме и зексах. Я хотел написать о жизни и людях ». В лагере случаются смешные вещи, но в «Зоне» Довлатова больше интересует острота этой нелепости, чем юмор.
3.
Все это — решающий фон для более юмористического творчества Довлатова. В рассказе «Водительские перчатки» Довлатов нанят второсортным шведским журналистом для исполнения роли царя Петра Великого в сатирическом андеграундном фильме. На киностудии реквизитором оказывается тот, кто помнит Довлатова по лагерям.
«Помните изолятор в Ропче?»
«Ага».
«Помните осужденного, который повесил себя на пояс?»
«Неопределенно.”
«Это был я. Качали меня часа два, сволочи.
Бывший заключенный поставляет Довлатову китчевый наряд царя, а потом, когда они расходятся, говорит: «Когда я был внутри, я хотел выйти. Но теперь, если я немного выпью, я начинаю скучать по лагерю. Какие люди! Левша, Одноглазый, Дизель! » Вне контекста это причудливая острая фраза, произнесенная нелепым второстепенным персонажем, но, как читатели «Зоны», мы чувствуем холодный подтекст: что такое свобода в любом случае? Фильм призван затронуть тот же вопрос, а его кульминация показывает Петра Великого, мелодраматически встревоженного современным Ленинградом: «Что я наделал?… Зачем я вообще построил этот мерзкий город?» Да и сам Довлатов борется со своим пост-тюремным заключением: его согласие на роль в первую очередь связано с его бесцельным поведением, его алкоголизмом и постоянным неодобрением его жены.
Более мрачные переживания и глубины Довлатова также помогают нам понять его «цветущее» путешествие. Если комфортное детство сделало его бездельником, а годы тюремного надзирателя разбудили его по зову писателя, то последующие годы превратились в период задержек и фальстартов, когда он изо всех сил пытался выполнить это призвание. Это были годы, характеризовавшиеся пьянством и безденежьем, грудой неопубликованных материалов и, в конечном итоге, «жесткими преследованиями» со стороны советских властей. Наконец, в возрасте 40 лет он воссоединился в Квинсе, штат Нью-Йорк.Y., с женой и дочерью, которые эмигрировали без него, «Компромисс» был опубликован в США небольшой российской эмигрантской прессой. В середине 80-х в журнале «The New Yorker» было опубликовано несколько его рассказов на английском языке, и начали появляться английские переводы его книг, в том числе «Иностранная женщина», «Наш: русский семейный альбом» и «Чемодан». Ни одна из его работ не была опубликована в России до его смерти в 1990 году (после распада Советского Союза).
4.
Но я не хочу показаться вонючим.«Искрометный» юмор, на который ссылается Вуд, «шутки, реплики и особая дикая легкомыслие этого писателя» — вот что в первую очередь взволновало меня в творчестве Довлатова. Действительно, веселье — в форме как пьяного, так и трезвого диалога и невозмутимых остросюжетных фраз — наполняет каждую сцену «Пушкинских гор». Я только хочу обратить внимание читателей на дополнительные аспекты творчества Довлатова, многочисленные и столь же полезные. Есть, например, его способности к физическому описанию — чаще всего в форме коротких, отрывочных предложений, резких и резких.Но то и дело случается пир довлатовских наблюдений:
Он уселся, как полицейские, провокаторы и полуночные гости, боком к столу.
Парень выглядел сильным.
Кирпично-коричневое лицо возвышалось над стеной плеч. Его купол венчал ломкий пыльный клочок прошлогодней травы. Лепные арки его ушей поглотила полумрак. В бастионе его широкого твердого лба отсутствовали бойницы. Разинутые губы казались мрачными, как овраг.Его глаза, покрытые ледяным облаком, сомневались. Бездонный пещерный рот таил в себе угрозу.
Двоюродный брат встал и протянул левую руку, как военный корабль.
Есть также его тонкое внимание к миру природы — способам, которыми природа одновременно воплощает и отражает человеческую судьбу, просто и прямо, — что я особенно заметил в «Пушкинских горах»:
Утро. Молоко с синюшной кожицей. Собачий лай, звяканье ведер…
и
Галки летели по чистому небу.Туман накрыл болото у подножия горы. Овцы серыми стаями лежали на зеленой траве … Желтый песок прилип к моим ботинкам, мокрый от утренней росы. Воздух из рощи носил холод и дым.
И последнее, но не менее важное: чем больше вы читаете Довлатова, тем больше вы цените его особый романтизм, который чаще всего выражается в его одержимости своей женой Леной (произносится «Йенна»). В «Пушкинских горах» образ Довлатова, Борис Алиханов, запутался как в семейной жизни, так и в писательском призвании.Он слишком много пьет и у него накопились долги, поэтому он сбегает в заповедник «Пушкинские горы», где работает экскурсоводом, отдавая (до смешного фальшивый) дань уважения великому поэту Александру Пушкину в интересах паломников. Это своего рода остров неудачников, изобилующий незабываемо эксцентричными персонажами (в том числе депрессивным гидом, рассказывающий настолько убедительно, что «туристы падают в обморок от напряжения»), и Борис начинает хорошо приживаться. Но как только он начинает возвращаться к писательству, признанию своих кредиторов и очищению от водки, появляется его жена (технически бывшая жена, но это не имеет особого значения), которую в этой версии событий зовут Татьяной.
Под «этой версией событий» я подразумеваю примечательное переосмысление и ревизию Довлатовым через свои метафиксы истории о том, как он встретил свою жену; как они поженились; и то, как ее почти сверхъестественно невозмутимый темперамент и их совместная жизнь совершенно сбивают его с толку. «Пушкинские горы» предлагают еще одну версию их отношений — двое других появляются в фильмах «Полковник говорит, что я тебя люблю» (из «Наших») и «Поплиновая рубашка» (из «Чемодана») — в которых они встречаются на вечеринке артиста.Вот как рассказывает Борис:
Татьяна поднялась над моей жизнью, как утренний свет зари. То есть спокойно, красиво, не вызывая лишних эмоций. Чрезмерным было только ее равнодушие. Ее безграничное безразличие было сравнимо с природным явлением.
Они вместе уходят с вечеринки, она приглашает его к себе на квартиру, они разговаривают, она подает вино.
Произошла пауза, которая в такой ситуации могла быть фатальной…
Как ни странно, я чувствовал что-то вроде любви.
Откуда это взялось? Из какой кучи мусора? Из каких глубин этой жалкой, жалкой жизни? На какой пустой, бесплодной почве цветут эти экзотические цветы? Под лучами какого солнца?
Какие-то арт-студии полны барахла, вульгарно одетых барышень… Гитара, водка, жалкое диссидентство… И вдруг — Господи! — люблю.
Татьяна предлагает «просто поговорить». Борис говорит: «Теоретически это возможно. На практике — нет ». А потом получаем:
Потом было тесно, и были слова, о которых было больно думать по утрам … Так все и началось.И длилось десять лет.
В «Поплиновой рубашке» Лена появляется на пороге его дома в качестве агитатора выборов. Он приглашает ее на чай, затем они идут в кино (не похоже, чтобы голосовать), а затем отправляются на встречу с некоторыми писателями и обедают.
Елена Борисовна поразила меня своей покорностью. Или, точнее, не покорность — скорее какое-то безразличие к реалиям жизни… Решив, что мама уже спит, я повернулся домой. Я даже не сказала «Пойдем со мной» Елене Борисовне. Я даже не взял ее за руку.Мы просто оказались дома. Это было двадцать лет назад.
И, наконец, в «Полковник говорит, что я тебя люблю» Лена появляется в его жизни почти волшебным образом. Он просыпается посреди ночи после пьяного вечера и обнаруживает, что кто-то спит на его диване:
«Кто там?»
«Допустим, это Лена».
Оказывается, один из приятелей Довлатова привел ее в коммуналку, а потом забыл о ней. Довлатов принимает душ, Лена одевается, завтракают. Лена уходит, но сначала говорит: «Я буду здесь около шести.Она возвращается в тот же вечер; и она никогда не уходит.
Во всех трех версиях «безграничное безразличие» его жены (также называемое «крайняя невозмутимость») озадачивает его до раздражения, а иногда и гнева. Но есть моменты, загадочные и восторженные, вроде «Боже милостивый!» откровение выше, или в «Поплиновой рубашке», когда он находит свое изображение в ее фотоальбоме:
Я внезапно осознал серьезность всего. Если бы я впервые почувствовал это только сейчас, то сколько любви было потеряно за долгие годы?
У меня не было сил обдумать.Я никогда не знал, что любовь может быть такой сильной и острой.
Есть только один случай, реальный случай, который также неоднократно повторяется в работах Довлатова, когда его жена теряет свое равнодушие: она решает, что они с дочерью должны эмигрировать в Америку. В «Пушкинских горах», когда Таня объявляет об этом Борису, это его разрушает. Борис пьет один в своей запертой комнате 11 дней. У него появляются галлюцинации; потом заканчиваются деньги и выпивка; затем натягивает одеяло на голову. Наконец звонит Лена из Австрии, говорит, что все в порядке.Борис спрашивает, увидятся ли они снова, на что она отвечает: «Да… если ты нас любишь…»
Довлатов закончил «Полковник говорит, что я люблю тебя», по сути, таким же обменом. И в обеих концовках обеих историй одно и то же возражение Довлатова: «При чем тут любовь? Любовь для молодых … Это выше любви. Это судьба … »
Лена остается загадкой как для Довлатова, так и для читателя. И все же повторения и повторные исследования ее присутствия в его жизни говорят о чем-то столь же реальном, как галка в небе, экзотический цветок или даже желтый песок, прилипший к сапогу.Лена держит Довлатова честным и настороженным:
«Художником нельзя быть за счет другого человека… Это всего лишь слова. Бесконечные, красивые слова … с меня хватит ». (Пушкинские горы)
Мои рассказы Лену не интересовали. Я даже не уверен, что она имела четкое представление о том, где я работал … Моя жена просто брала ближайшую книгу и читала, где бы она ни открывалась. Это раньше меня злило. Потом я понял, что она всегда заканчивала чтением хорошей книги… («Поплиновая рубашка»)
«Любить публично — непристойно!» Довлатов кричит на своего коллегу по заповеднику, который требует от него объяснить, почему он любит Пушкина.И хотя Довлатов не пытается «объяснить» любовь, его попытки понять ее — не говоря уже об эпиграфе романа: «Моя жена, которая была права» — свидетельствуют об исключительном и неизменном почтении Лены.
5.
Сравнения с Хемингуэем небезосновательны: Довлатов был крупным, дородным, темноволосым и усатым мужчиной. Он был физически возбужден (боксер в молодые годы), много пил, журналист. Оба служили в армии и видели невообразимое насилие. «Со своими пороками ты должен быть как минимум Хемингуэем…», — говорит Таня Борису в их последнем споре перед тем, как он направится на Пушкинские горы.Борис утверждает, что презирает работы Хемингуэя, и тем не менее, среди его очень немногих вещей есть «изображение Хемингуэя».
Но различия заметны: на мой взгляд, те годы в лагере — где он столкнулся (и, в конце концов, записал) человечество, которое он нашел в самых темных уголках существования, включая его собственный — вместе с его пожизненным союзом с невозмутимой Леной. , отличало его от более неприкрытого Хемингуэя. К тому времени, когда он написал работу, которая принесла ему признание критиков, моральный центр Довлатова — то есть его способ видеть и изображать человеческие неудачи — был полностью сформирован: он знал, на что он способен, и знал свои ограничения.У него было сплоченное сообщество в русско-американском Нью-Йорке и семья, которую он очень любил. Возможно, как и Борис, он боролся с призраками «непризнанного гения», но он также умел высмеивать саму идею гения, а также разочарования и абсурды остальной жизни. В дальнейшей жизни Хемингуэй становился все темнее и мучился; Довлатов умер молодым от сердечной недостаточности, но за последние 12 лет своей жизни написал 12 книг.
Более подходящим сравнением был бы Чехов, от которого, по мнению некоторых критиков, унаследовали ясность и отстраненность его повествовательного голоса.Если Чехов считал, что «человек станет лучше, когда вы покажете ему, какой он есть», Довлатов, возможно, не знал, что означает «лучше» или как он выглядит. Тем не менее, он все равно наблюдал и передавал своих собратьев с той же непоколебимой невозмутимостью: кем бы вы ни были, что бы вы ни делали или не собираетесь делать, вы достойны моего внимания, моего сознания на самом глубоком духовном уровне.
И при чем тут любовь? В интервью Paris Review с дочерью Довлатова Катериной — «Катей», которая прекрасно перевела «Пушкинские горы», — она рассказывает:
Это должно было быть идеально.И мой английский далек от того, как мой отец использовал русский язык. Он оттачивал свое мастерство. Писал медленно и кропотливо… Это была огромная ответственность. Я не хотел подвести папу.
Что касается Лены, ее загадка остается неизменной. На вопрос, что ее мать думает о переводе, Кэтрин ответила: «Она сказала мне, что он ей понравился. Она думала, что это хорошо читается и было забавно ». Видно только лицо Лены: по словам Довлатова, «беззаботная, как плотина», безмятежно сдерживающая поток прожитых жизней.
9781582437484: Зона: история охранника лагеря — AbeBooks
Написанная уникальным голосом Сергея Довлатова и непревзойденным стилем, «Зона » представляет собой сатирическую новеллу о временах Довлатова в качестве тюремного надзирателя Советской Армии в начале 1960-х годов.Снимки тюрьмы соседствуют с письмами рассказчика Игорю Марковичу из Hermitage Press, в которых он убеждает Игоря издать ту самую книгу, которую мы читаем. Как Игорь получает отрывки из рукописи лагеря, так и читатель.
Пожалуй, самая значительная работа Довлатова, Зона освещает извращенную абсурдность жизни тюремного надзирателя: почти любой заключенный подошел бы на роль охранника. Практически любой охранник заслуживает тюремного срока ». Повествователь The Zone , наполненный фирменным черным юмором и сухим остроумием Довлатова, является продолжением его автора, и книга уместно начинается со следующего отказа от ответственности: все имена, события и даты, приведенные здесь, реальны.Придумывал только те детали, которые не были существенными. Поэтому любое сходство между персонажами этой книги и живыми людьми намеренно и злонамеренно. И все выдумки были неожиданными и случайными ». Далее следует сложный роман, в котором запечатлены две стороны Довлатова: писатель и человек.
«синопсис» может принадлежать другой редакции этого названия.
Об авторе :Сергей Довлатов (1941–1990) родился в семье армянки и еврея. Он вырос в Ленинграде.Из-за своих произведений, которые он не мог опубликовать в России, он подвергся преследованиям со стороны властей и в конечном итоге был вынужден бежать в США, где он развил свой талант комического писателя. После своей смерти в 1990 году Довлатов стал одним из самых популярных и читаемых авторов в России.
Обзор :Хотелось бы, чтобы он прожил дольше, был опубликован раньше, дал нам больше.- Франсин Проза
«Об этом заглавии» может принадлежать другой редакции этого заглавия.
Сергей Довлатов | Слово Wabbit
Леонид Андреев, Бездна (1902)
Светлана Аллилуева, Двадцать писем другу (1967)
Анна Ахматова, Реквием (1963)
Василий Аксенов, Поколения зимы (1994)
Михаил Булгаков, Мастер и Маргарита (написано между 1928 и 1940 годами; опубликовано в 1967 году)
Андрей Битов, Пушкинский дом (1978)
Борис Бугаев, Андрей Белый (1880), Серебряный голубь ( 1910)
Ивана Бунина, Деревня (1909)
Чехов Антон, Приют № 6 (1892)
Антон Чехов, Милый (1899)
Антон Чехов, Дуэль (1892)
Антон Чехов, Моя жизнь (1896)
Антон Чехов, Крестьяне (1897)
Антон Чехов, В овраге (1900)
Антон Чехов, Дама с собакой (1899)
Федор Достоевский, Преступление и наказание (1866)
Федор Достоевский, Братья Карамазовы (1880)
Федор Достоевский, Дубль (1846)
Федор Достоевский, 9 Идиотский, 9 Идиотский Метрополитен (1864)
Федор Достоевский, Обладал (1872)
Федор Достоевский, Белые ночи (1848)
Сергей Довлатов, Филиал (1990)
Сергей Довлатов, (Довлатов, 1983) , Ремесло: история в двух частях (1985)
Сергей Довлатов, Демарш энтузиастов (1985)
Сергей Довлатов, Зарубежное отделение (1989)
Сергей Довлатов, Иностранка (1986)
Сергей Довлатов, Невидимая книга (1977)
Сергей Довлатов, Марш одиноких (1983)
Сергей Довлатов, Блокноты (1990)
Сергей До Влатов, Наши: Русский семейный альбом (1989)
Сергей Довлатов, Спектакль (1987)
Сергей Довлатов, Пушкинские горы (2014)
Сергей Довлатов, Заповедник (1983)
Сергей Довлатов, Solo on Underwood: Notebooks (1980)
Сергей Довлатов, Чемодан (1986)
Сергей Довлатов, Зона: Рассказ охранника лагеря (1982)
Всеволод Гарсин, Красный цветок (1883)
Николай Гоголь, Мертвые души (1842)
Николай Гоголь, Ночь перед Рождеством (1832)
Николай Гоголь, Нос (1836)
Николай Гоголь Шинель (1842)
Николай Гоголь, Тарас Бульба (1842)
Иван Гончаров, Обломов (1859)
Иван Гончаров, Та же история (1847)
Герцен Александр, Вина (1846)
Владислав Ходасевич, Тяжелая лира (1922)
Владислав Ходасевич, Европейская ночь (1927)
Владимир Короленко, Сон Макара (1885)
Сигизмунд Кржижановский, Квадратурин и Смерть
309 Пингвин (1996)
Иван Лажечников, Ледовый дворец (1835)
Леонид Леонов, Русский лес (1953)
Леонид Леонов, Вор (1927)
Михаил Лермонтов, Герой нашего времени (1841)
Николай Лесков, Очарованный странник (1873)
Николай Лесков, Соборный Народ (1872)
Николай Лесков, Запечатанный ангел
Котик Летаев, Воспоминания чудака (1923)
Набоков Владимир, Слава (1832)
Владимир Набоков, Лолита (1955)
Владимир Одоевский, Русские ночи (1844)
Юрий Олеша, Зависть (1927)
Борис Пастернак, Доктор Живаго (1957)
Людмила Петрушевская, Время: Ночь (1994)
Людмила Петрушевская, Жила-была женщина, которая пыталась убить соседского ребенка (2009)
Алексей Писемс Тысяча душ (1858)
Андрей Платонов, Котлован (1951)
Андрей Платонов, Чевенгур (1951)
Александр Пушкин, Евгений Онегин (1825)
Александр Пушкин, 10 Пиковая дама 1834)
Валентин Распутин, Окончательный семестр (1971)
Ремизов Алексей, Пруд (1903)
Алексей Ремизов, Оля (1927)
Михаил Салтыков-Щедрин, Господа Головлевых / Семья Головлевых (1876)
Михаил Шолохов, Тихий Дон (1934)
Василий Слепцов, Тяжелые времена (1865)
Саша Соколов, Школа для (1977)
Саша Соколов, Палисандрия / Астрофобия (1985)
Саша Соколов, Между собакой и волком (1980)
Александр Солженицын, Онкологическая палата (1968)
Александр Солженицын, День в жизни Иван Денисович (1962)
Владимир Сорокин, Очередь (1985)
Аркадий и Борис Стругацкие, Пикник на обочине (1971)
Алексей Толстой, Петр Первый (1945)
Лев Толстой, Анна Каренина (1877)
Лев Толстой, Смерть Ивана Ильича (1886)
Лев Толстой, Крейцерова Соната 183 Толстого, Воскресение (1899)
Лев Толстой, Война и мир (1869)
Иван Тургенев, Отцы и дети (1862)
Иван Тургенев, Дворянский дом (1859)
Иван Тургенев, Накануне (1860)
Юрий Трифонов, Время и место (1981)
Людмила Улицкая, Дело Кукоцкого (2001)
Людмила Улицкая, Маленькая Соня (1995)
Александр Вельтман, Странник (1832)
Александр Вельтман, Бессмертный (1832)
Владимир Войнович, Жизнь и необычные приключения рядового Ивана Чонкина (1975)
Замятин Евгений, Се (1924)
Случайные интересные цитаты:
Евгений Гришковец: «Я настаиваю на том, что пишу литературу, основанную не на наблюдениях, а на эмоциональном опыте.