Zvukobook.ru - Первый аудиокнижный | Восстание масс ортега и гассет: Читать Восстание масс онлайн (полностью и бесплатно)

Содержание

Читать Восстание масс онлайн (полностью и бесплатно)

Хосе Ортега-и-Гассет Восстание масс

I. Скученность

В современной общественной жизни Европы есть — к добру ли, к худу ли — один исключительно важный факт: вся власть в обществе перешла к массам. Так как массы, по определению, не должны и не могут управлять даже собственной судьбой, не говоря уж о целом обществе, из этого следует, что Европа переживает сейчас самый тяжелый кризис, какой только может постигнуть народ, нацию и культуру. Такие кризисы уже не раз бывали в истории; их признаки и последствия известны. Имя их также известно — это восстание масс.

Чтобы понять это грозное явление, условимся, что такие слова, как «восстание», «массы», «общественная власть» и т. п., мы не будем толковать в узкополитическом смысле. Общественная жизнь далеко не исчерпывается политикой; у нее есть, даже прежде политики, и другие аспекты — интеллектуальный, моральный, экономический, религиозный и др.; она охватывает все наши общие привычки, вплоть до моды на одежду и развлечения.

Быть может, мы лучше всего уясним себе это историческое явление, если начнем с одного внешнего факта нашей эпохи, который просто бросается в глаза. Его легко опознать, но не так-то легко в нем разобраться, и я назову его «скоплением» или «скученностью». Города переполнены людьми, дома — жильцами, отели — приезжими, поезда — пассажирами, кафе — посетителями, улицы — прохожими, приемные знаменитых врачей — пациентами, курорты — купальщиками, театры — зрителями (если спектакль не слишком старомоден). То, что раньше было так просто — найти себе место, теперь становится вечной проблемой.

Вот и все. Есть ли в нашей нынешней жизни что-нибудь более знакомое, обычное? Однако попробуем углубиться в этот «простой факт», и мы будем поражены: подобно лучу света, проходящему через призму, он даст нам целый спектр неожиданных открытий и заключений.

Что же мы видим, что нас поражает? Мы видим толпу, которая завладела и пользуется всеми просторами и всеми благами цивилизации. Но рассудок немедленно нас успокаивает: что ж тут такого? Разве это не прекрасно? Ведь театр на то и построен, чтобы места были заполнены. То же самое — с домами, отелями, железной дорогой. Да, конечно. Но раньше все они не были переполнены, а сейчас в них просто не войти. Как бы это ни было логично и естественно, мы должны признать, что раньше было иначе, и это оправдывает, по крайней мере, в первый момент, наше удивление.

Удивление, изумление — первый шаг к пониманию. Здесь — сфера интеллектуала, его спорт, его утеха. Ему свойственно смотреть на мир широко раскрытыми глазами. Все в мире странно и чудесно для широко раскрытых глаз. Способность удивляться не дана футболисту, интеллектуал же — всегда в экстазе и видениях, его отличительный признак — удивленные глаза. Потому-то древние и представляли себе Минерву совой.

Скученности, переполнения раньше почти не бывало. Почему же теперь оно стало обычным?

Индивиды, составляющие толпу, существовали и раньше, но не в толпе. Разбросанные по свету в одиночку или мелкими группами, они вели раздельную, уединенную жизнь. Каждый из них занимал свое место — в деревне, в городке, в квартале большого города.

Теперь они появились все вместе, и куда ни взглянешь, всюду видишь толпу. Повсюду? О, нет, как раз в лучших местах, в мало-мальски изысканных уголках нашей культуры, ранее доступных только избранным, меньшинству.

Массы внезапно стали видны, они расположились в местах, излюбленных «обществом». Они существовали и раньше, но оставались незаметными, занимая задний план социальной сцены; теперь они вышли на авансцену, к самой рампе, на места главных действующих лиц. Герои исчезли — остался хор.

Толпа — понятие количественное и видимое. Выражая ее в терминах социологии, мы приходим к понятию социальной массы. Всякое общество — это динамическое единство двух факторов, меньшинств и массы. Меньшинства — это личности или группы личностей особого, специального достоинства. Масса — это средний, заурядный человек. Таким образом, то, что раньше воспринималось как количество, теперь предстает перед нами как качество; оно становится общим социальным признаком человека без индивидуальности, ничем не отличающегося от других, безличного «общего типа».

Что мы выиграли от превращения количества в качество? Очень просто: изучив «тип», мы можем понять происхождение и природу массы. Ясно, даже общеизвестно, что нормальное, естественное возникновение массы предполагает общность вкусов, интересов, стиля жизни у составляющих ее индивидов. Могут возразить, что это верно в отношении каждой социальной группы, какой бы элитарной она себя ни считала. Правильно; но есть существенная разница!

Согласованность внутри группы — фактор вторичный, результат общего отталкивания. Это, так сказать, согласованность в несогласии. Иногда такой характер группы выражен явно, пример — англичане, называвшие себя «нонконформистами», т. е. «несогласными», которых связывает только их несогласие с большинством. Объединение меньшинства, чтобы отделить себя от большинства, — необходимая предпосылка его создания.

Строго говоря, принадлежность к массе — чисто психологический признак, и вовсе не обязательно, чтобы субъект физически к ней принадлежал. О каждом отдельном человеке можно сказать, что принадлежит он к массе, или нет. Человек массы — это тот, кто не ощущает в себе никакого особого дара или отличия от всех, хорошего или дурного, кто чувствует, что он — «точь-в-точь, как все остальные», и притом нисколько этим не огорчен, наоборот, счастлив чувствовать себя таким же, как все. Представим себе скромного человека, который пытается определить свою ценность на разных поприщах, испытывает свои способности там и тут и, наконец, приходит к заключению, что у него нет таланта ни к чему.

Такой человек будет чувствовать себя посредственностью, но никогда не почувствует себя членом «массы».

Когда речь заходит об «избранном меньшинстве», лицемеры сознательно искажают смысл этого выражения, притворяясь, будто они не знают, что «избранный» — вовсе не «важный», т. е. тот, кто считает себя выше остальных, а человек, который к себе самому требовательней, чем к другим, даже если он лично и не способен удовлетворять этим высоким требованиям. Несомненно, самым глубоким и радикальным делением человечества на группы было бы различение их по двум основным типам: на тех, кто строг и требователен к себе самому («подвижники»), берет на себя труд и долг, и тех, кто снисходителен к себе, доволен собой, кто живет без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить, кто плывет по течению.

Это напоминает мне правоверный буддизм, который состоит из двух различных религий: одной — более строгой и трудной, и другой — легкой и неглубокой. Махаяна — «великий путь», Хинаяна — «малый путь». Решает то, на какой путь направлена наша жизнь, — с высокими требованиями или с минимальными.

Таким образом, деление общества на массы и избранное меньшинство — деление не на социальные классы, а на типы людей; это совсем не то, что иерархическое различие «высших» и «низших». Конечно, среди «высших» классов, если они и впрямь высшие, гораздо больше вероятия встретить людей «великого пути», тогда как «низшие классы» обычно состоят из индивидов без особых достоинств. Но, строго говоря, в каждом классе можно найти и «массу», и настоящее «избранное меньшинство». Как мы увидим далее, в наше время массовый тип, «чернь», преобладает даже в традиционных избранных группах. Так, в интеллектуальную жизнь, которая по самой сути своей требует и предполагает высокие достоинства, все больше проникают псевдоинтеллектуалы, у которых не может быть достоинств; их или просто нет, или уже нет. То же самое — в уцелевших группах нашей «знати», как у мужчин, так и у женщин. И, наоборот, среди рабочих, которые раньше считались типичной «массой», сегодня нередко встречаются характеры исключительных качеств.

Итак, в нашем обществе есть действия, дела, профессии разного рода, которые по самой природе своей требуют специальных качеств, дарований, талантов. Таковы государственное управление, судопроизводство, искусство, политика. Раньше каждый специальный род деятельности выполнялся квалифицированным меньшинством. Масса не претендовала на участие: она знала, что для этого ей не хватало квалификации; если бы она эту квалификацию имела, она не была бы массой. Масса знала свою роль в нормальной динамике социальных сил.

Восстание масс Ортега-и-Гассет читать, Восстание масс Ортега-и-Гассет читать бесплатно, Восстание масс Ортега-и-Гассет читать онлайн

Восстание масс

Хосе Ортега-и-Гассет

Восстание масс

I. Скученность

Чтобы понять это грозное явление, условимся, что такие слова, как «восстание», “массы”, “общественная власть” и т. п., мы не будем толковать в узкополитическом смысле. Общественная жизнь далеко не исчерпывается политикой; у нее есть, даже прежде политики, и другие аспекты — интеллектуальный, моральный, экономический, религиозный и др.; она охватывает все наши общие привычки, вплоть до моды на одежду и развлечения.

Вот и все. Есть ли в нашей нынешней жизни что-нибудь более знакомое, обычное? Однако попробуем углубиться в этот “простой факт”, и мы будем поражены: подобно лучу света, проходящему через призму, он даст нам целый спектр неожиданных открытий и заключений.

Скученности, переполнения раньше почти не бывало. Почему же теперь оно стало обычным?

Оно возникло не случайно. Пятнадцать лет тому назад общая численность населения была почти та же, что и сейчас. После войны, она, казалось бы, должна была уменьшиться. Но здесь как раз мы приходим к первому важному пункту. Индивиды, составляющие толпу, существовали и раньше, но не в толпе. Разбросанные по свету в одиночку или мелкими группами, они вели раздельную, уединенную жизнь. Каждый из них занимал свое место — в деревне, в городке, в квартале большого города.

В тех группах, которые нельзя назвать массой, сплоченность членов основана на таких вкусах, идеях, идеалах, которые исключают массовое распространение. Для образования любого меньшинства необходимо, прежде всего, чтобы члены его отталкивались от большинства по особым, хоть относительно личным мотивам. Согласованность внутри группы — фактор вторичный, результат общего отталкивания. Это, так сказать, согласованность в несогласии. Иногда такой характер группы выражен явно, пример — англичане, называвшие себя «нонконформистами», т. е. «несогласными», которых связывает только их несогласие с большинством. Объединение меньшинства, чтобы отделить себя от большинства, — необходимая предпосылка его создания.

Строго говоря, принадлежность к массе — чисто психологический признак, и вовсе не обязательно, чтобы субъект физически к ней принадлежал. О каждом отдельном человеке можно сказать, что принадлежит он к массе, или нет. Человек массы — это тот, кто не ощущает в себе никакого особого дара или отличия от всех, хорошего или дурного, кто чувствует, что он — “точь-в-точь, как все остальные”, и притом нисколько этим не огорчен, наоборот, счастлив чувствовать себя таким же, как все. Представим себе скромного человека, который пытается определить свою ценность на разных поприщах, испытывает свои способности там и тут и, наконец, приходит к заключению, что у него нет таланта ни к чему. Такой человек будет чувствовать себя посредственностью, но никогда не почувствует себя членом “массы”.

Когда речь заходит об “избранном меньшинстве”, лицемеры сознательно искажают смысл этого выражения, притворяясь, будто они не знают, что «избранный» — вовсе не «важный», т. е. тот, кто считает себя выше остальных, а человек, который к себе самому требовательней, чем к другим, даже если он лично и не способен удовлетворять этим высоким требованиям. Несомненно, самым глубоким и радикальным делением человечества на группы было бы различение их по двум основным типам: на тех, кто строг и требователен к себе самому (“подвижники”), берет на себя труд и долг, и тех, кто снисходителен к себе, доволен собой, кто живет без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить, кто плывет по течению.

Это напоминает мне правоверный буддизм, который состоит из двух различных религий: одной — более строгой и трудной, и другой — легкой и неглубокой. Махаяна — “великий путь”, Хинаяна — “малый путь”. Решает то, на какой путь направлена наша жизнь, — с высокими требованиями или с минимальными.

Таким образом, деление общества на массы и избранное меньшинство — деление не на социальные классы, а на типы людей; это совсем не то, что иерархическое различие «высших» и «низших». Конечно, среди «высших» классов, если они и впрямь высшие, гораздо больше вероятия встретить людей “великого пути”, тогда как “низшие классы” обычно состоят из индивидов без особых достоинств. Но, строго говоря, в каждом классе можно найти и «массу», и настоящее “избранное меньшинство”. Как мы увидим далее, в наше время массовый тип, «чернь», преобладает даже в традиционных избранных группах. Так, в интеллектуальную жизнь, которая по самой сути своей требует и предполагает высокие достоинства, все больше проникают псевдоинтеллектуалы, у которых не может быть достоинств; их или просто нет, или уже нет. То же самое — в уцелевших группах нашей «знати», как у мужчин, так и у женщин. И, наоборот, среди рабочих, которые раньше считались типичной «массой», сегодня нередко встречаются характеры исключительных качеств.

Если теперь мы обратимся к фактам, отмеченным вначале, мы, несомненно, должны будем признать, что поведение масс совершенно изменилось. Факты показывают, что массы решили двинуться на авансцену истории, занять там места, использовать достижения техники и наслаждаться всем тем, что раньше было предоставлено лишь немногим. Ясно, что сейчас все переполнено, — ведь места не предназначались для масс; а толпы все прибывают. Все это свидетельствует наглядно и убедительно о новом явлении: масса, не переставая быть массой, захватывает место меньшинства, вытесняя его.

Никто, я уверен, не будет возражать против того, что сегодня люди развлекаются больше, чем раньше, поскольку у них есть к этому желание и средства. Но тут есть опасность: решимость масс овладеть тем, что раньше было достоянием меньшинства, не ограничивается областью развлечений, это генеральная линия, знамение времени. Поэтому я полагаю, — предвосхищая то, что мы увидим далее, — что политические события последних лет означают не что иное, как политическое господство масс. Старая демократия была закалена значительной дозой либерализма и преклонением перед законом. Служение этим принципам обязывает человека к строгой самодисциплине. Под защитой либеральных принципов и правовых норм меньшинства могли жить и действовать. Демократия и закон были нераздельны. Сегодня же мы присутствуем при триумфе гипердемократии, когда массы действуют непосредственно, помимо закона, навязывая всему обществу свою волю и свои вкусы. Не следует объяснять новое поведение масс тем, что им надоела политика и что они готовы предоставить ее специальным лицам. Именно так было раньше, при либеральной демократии. Тогда массы полагали, что, в конце концов, профессиональные политики при всех их недостатках и ошибках все же лучше разбираются в общественных проблемах, чем они, массы. Теперь же, наоборот, массы считают, что они вправе пустить в ход и сделать государственным законом свои беседы в кафе. Сомневаюсь, чтобы в истории нашлась еще одна эпоха, когда бы массы господствовали так явно и непосредственно, как сегодня. Поэтому я и говорю о “гипердемократии”.

То же самое происходит и в других областях жизни, особенно в интеллектуальной. Быть может, я ошибаюсь, но писатель, который берет перо, чтобы писать на тему, которую он долго и основательно изучал, знает, что его рядовой читатель,

«Восстание масс» Ортега-и-Гассета. Толпа, массы, политика

«Восстание масс» Ортега-и-Гассета

Все эти идеи о месте и роли масс в обществе XX в. были подытожены в книге испанского философа Ортега-и-Гассета «Восстание масс» (1930 г.), посвященной характеристике новой роли масс в обществе, причин этого явления и последствий, вытекающих из этого. Ортега говорит о том, что в отличии от прежних времен, когда толпа находилась «у задников общественной сцены», сейчас она стала бросаться в глаза. Более того, согласно его мнению, вся власть в обществе перешла к массам, что и вызвало тяжелейший кризис в Европе.

Каковы же причины этого явления? Ортега, конечно, понимает, что речь идет о целом ряде причин. Одну из них он усматривает в невиданном росте населения земли и небывалой скученности людей в больших городах. «За три поколения вырвалась на свет такая толпа людей, что, сметая все на своем пути, она, подобно лавине, затопила всю поверхность истории»[144]. Массы стали видны, они расположились в местах, «излюбленных обществом», они заняли места главных действующих лиц. Как он выражается: герои исчезли, остался хор. То, что раньше воспринималось как количество, теперь предстает как качество. И эта масса захватывает все больше не только пространства, но и функций. Ортега говорит о расширении вселенной существования человека. В распоряжении масс оказались достижения науки и техники, доступные ранее лишь незначительному меньшинству. Весьма расширился круг профессий человека, возможности его отдыха, вещей, которыми он располагает. Спорт показал, как велики его физические возможности, наука — величие его интеллектуальных возможностей. Жизнь среднего человека стала вмещать в себя весь мир, он располагает огромным количеством информации обо всем, что происходит в мире. Произошло небывалое увеличение спектра человеческих возможностей и его жизнеспособности в целом, раздвинулись пространственные и временные границы его мира. Все это привело не только к расширению возможностей обычного человека, но и к тому, что во многом ему стали доступны если не все, то очень многие блага цивилизации.

Ортега говорит о повышении исторического уровня, имея в виду под этим то, что средний уровень нынешней жизни достиг значительно большего предела, поднялся, по сравнению с прошлым. Но поднялся он внезапно, одним скачком, за одно поколение. Как он выражается, наша армия сплошь состоит из офицеров. И в этом явлении он усматривает и благо, и зло. Благом он считает массовое просвещение, прогресс, подъем жизненного уровня, огромный рост жизненных возможностей человека. Он не согласен с представлениями о «закате Европы». В начале века, считает Ортега, европеец верил, что человеческая жизнь стала тем, чем она должна быть. И для современного времени характерна странная уверенность, что человек достиг всего.

Зло же он усматривает во всеобщей нивелировке, когда происходит выравнивание богатств, прав, культуры, классов, полов. Вулканический выброс масс на арену истории, согласно Ортеге, произошел с такой бешеной скоростью, что не было времени приобщить массы к ценностям традиционной культуры. Речь идет о том, что средний человек, приобщаясь к благам цивилизации в столь быстрых темпах, не усваивает культуру прошлого, более того, он ее отрицает, человек как представитель массы — самодовольный, для него как бы исчезли нормы, традиции, образцы прошлого. Для него характерна странная уверенность в том, что он не связан с прошлым. Именно решительный разрыв настоящего с прошлым выступает, по Ортеге, важнейшей характеристикой эпохи.

Для понимания современной ситуации, самого «восстания масс» Ортега вводит понятие «человек — масса». Для него это не социальное, не классовое, а чисто психологическое понятие. Это средний человек, который чувствует себя «как все», не ощущает какого-либо отличия от всех. Это человек — посредственность, который не переживает из-за этого, а воспринимает свою посредственность как норму жизни. Более того, зная, что он посредственность, он «имеет нахальство повсюду утверждать и всем навязывать свое право на посредственность.» Согласно Ортеге такие люди есть в любой социальной группе, в том числе и среди аристократии. У него речь не идет о делении на низшие и высшие классы. К аристократии, элите он относит не ту группу людей, которая оказалась таковой в силу своего происхождения, а ту, которая наделена определенными идеалами, желаниями и при этом обладает чувством ответственности. Эти люди следуют чувству долга, выдвигают к себе высокие требования и готовы к самосовершенствованию. Для них жить — значит активно действовать, а не ограничиваться тем, чтобы только реагировать на воздействие.

В отличие от таких благородных людей масса «навязывает свое право на вульгарность и провозглашает вульгарность как право». Человека — массу не интересуют основные ценности, созданные культурой. Он не собирается их придерживаться. Блага цивилизации он воспринимает как естественно данное состояние, у него отсутствует историческое сознание. И объясняет это положение Ортега следующим образом: современная цивилизация ставит перед человеком столь сложные задачи, а решение их столь запутанно, что человек нередко стремится устраниться от решения этих задач. Принципы, лежащие в основе современной цивилизации, «оказались столь глубокими и плодотворными и смогли произвести на свет такой обильный и разнообразный урожай, что, объевшись его плодов, „нормальный человек“ утерял к ним всякий интерес… Все прошлые цивилизации погибали по причине недостаточной обоснованности своих принципов, похоже, европейской цивилизации грозит противоположное… теперь уже сам человек не успевает шагать в ногу с прогрессом, по пути которого неуклонно движется цивилизация»[145]. Он придавлен собственными неограниченными возможностями. И приговор Ортеги звучит сурово — человек-масса или, как он еще говорит, «новые люди» — это варвары, выскочившие на сцену истории и все более заполняющие ее пространство. В лоне цивилизации возник дикарь, который даже не замечает, что живет в цивилизованном мире. «Человек-масса это и есть дикарь, который, ловко спустившись по веревке, выпрыгнул вдруг на старую сцену цивилизации»[146]. Все это свидетельствует, что Европа впадает в варварство. Столь пессимистичный вывод был не случаен. Он был связан с наблюдением за большевизмом, рвавшимся к власти фашизмом. Более того, Ортега фиксирует внимание на призывах французских синдикалистов к «прямым действиям», на их отказе от компромиссов, от всякого участия в политической борьбе. Он признает, что человек всегда был вынужден прибегать к насилию, но широко известный призыв теоретика анархо-синдикализма Ж. Сореля в начале века к «прямым действиям» превращало насилие в аргумент номер один. «Закон „прямого действия“ подразумевает уничтожение всех законов, всех действий, которые опосредуют нашу деятельность с момента постановки цели и до ее достижения; это охранная грамота варварства»[147]. В Европе появляется тип человека, который не хочет ни сам признавать чужую правоту, ни сам быть правым. Новым стало право на неправоту, четко выраженное стремление покончить с любыми дискуссиями, отказ от любой формы сосуществования мнений и смертельная ненависть ко всем тем, кто не принадлежит толпе или с ней не согласен. Восстание масс, по Ортеге, — это восстание против интеллектуальных и моральных основ общества, отказ от культурного сосуществования, от подчинения законам.

В своем исследовании роли масс в XX в. Ортега исходит из того, что уже XIX веку удалось создать такие общественные институты, которые толкали людей к сплочению в массы. С его точки зрения XIX век содержал какую-то изначальную порочность, таил в себе регресс, коль смог породить на свет новую породу людей — варваров, дикарей с их полным пренебрежением завоеваниями культуры. И в то же время получивший широкое распространение в XIX в. либерализм он трактует как сущностную необходимость, которая живет в сознании любого европейца, независимо от того, верит он в либерализм или нет. Коль признаком цивилизации у Ортеги выступает добровольное стремление к сосуществованию, то либерализм для него — самая возвышенная форма сосуществования в политике, ибо либерализм предполагает предоставление большинством прав меньшинству, стремление ограничения воздействия власти на общество, наличие оппозиции. Старая демократия могла существовать за счет либерализма и веры в закон. Демократия и закон, подчеркивает он, существуют как синонимы и предполагают строгую самодисциплину человека.

Приход масс в политику, Ортега трактует как торжество сверхдемократии, когда массы не уважают закон, действуют в обход закону, путем насилия, навязывая свои вкусы и желания всему обществу. Действия масс, как правило, принимает форму суда Линча. Америка тех лет предстает у него как «райское пристанище масс», при котором вседозволенность кажется массам природным состоянием человека, естественной как воздух. Масса давит все непохожее, особое, личностное. Мы живем под грубым господством масс. Бразды правления оказались в руках людей, незнакомых с принципами развития цивилизации. При характеристике сверхдемократии Ортега говорит о том, что массам как никогда ранее в истории удается задавать тон в обществе. Они готовы считать себя компетентными в решении любых вопросов и решать любые вопросы. Они все знают и им незачем слушать других. Поэтому, считает он, у них атрофированы органы слуха, они глухи к иным мнениям и точкам зрения. Массовость у него выступает как синоним инертности и непокорности одновременно. Дело не в том, что человек-масса глуп, он обладает большим интеллектом, чем в прошлом, но он не использует свой интеллект и не хочет им пользоваться. Именно поэтому у него речь идет об отказе от культуры.

Особый интерес представляет выявление Ортегой связи между государством и массами. Современная государственная машина усовершенствовалась настолько, что охватила своими щупальцами все общественное тело. Он обращает внимание на небывалый рост полицейских сил во всех европейских странах. Именно поэтому он видит в современном Государстве угрозу всей европейской цивилизации. Оно в зародыше подавляет всякую возможность возникновения новых идей. Общество оказывается в подчинении Государству, а не наоборот. Лозунг Муссолини — «Все для Государства, ничего помимо Государства, ничего против Государства» выступает для Ортеги как проявление типичной идеологии масс. Ведь масса уверена, что Государство принадлежит ей и все свои пожелания она хотела бы, не рискуя ничем, осуществить при помощи Государства. Все, что человеку-массе кажется несоответствующим, он стремится задавить при помощи государственной машины. Одна из основных иллюзий масс — это убеждение, что государство и массы тождественны и что через государство они добьются всего. «Диктатура Государства — вот та высшая форма, которую принимает насилие и прямое действие, ставшие законом поведения»[148].

Ортега хорошо понимает суть государства, то, что само появление государства означало отход от родового типа общества, связанного узами кровного родства, что с первого момента своего появления государство характеризуется смесью всех кровей и языков, и лишь затем оно нивелирует эти первоначальные различия.

Национальное государство, по Ортеге, может существовать за счет своего плебисцитного характера. Привычка к плебисциту у него выступает как специфический принцип существования нации. Всенародное обсуждение, а отнюдь не патриотизм сплачивает нацию воедино. Национализм противостоит национальному объединению и исключает нацию из сообщества других наций. Разговоры же о недостатке жизненного пространства, которые постоянно можно было слышать в 30-е годы, в своей основе имеют противоречие между возросшими способностями человека и устаревшей системой общественной организации. Именно в этом он усматривает суть кризиса общественной жизни. Иными словами, основу кризиса он видит не в экономическом кризисе, разразившемся в 30-е годы, а в диспропорции между огромными потенциальными благами цивилизации и узкими рамками национальной жизни, в которых европеец начинает задыхаться. Экономическую жизнь уже стало невозможно вмещать в узкие рамки национальных государств. Именно этим объясняется взрыв национализма, его широкое распространение в массах. Но национализм — это устаревший принцип, который искусственным образом насаждают определенные политические деятели. «Посмотрите какого разряда люди его проповедуют и какими примитивными методами они действуют, и вы с лихвой убедитесь, что национализм и историческое творчество — две вещи несовместимые»[149]. В национализме находит свое проявление характерная для варварства тенденция к разъединению. Массы поддаются националистическому угару, им свойственна склонность везде находить врага. Ортега прямо говорит, что пути национализма ведут в никуда, ибо человечество постепенно осознает свою общность и происходит слияние со своим вчерашним врагом. Более того, он считает, что способность к слиянию общественных сил неограниченна, а в балансе национального и общеевропейского перевешивает общеевропейское.

Ортега не отрицает наличие прогресса, но не считает, что он происходит с фатальной неизбежностью. В истории возможен как прогресс, так и регресс. Прогрессивный либерализм и социализм Маркса, по его мнению, исходили из того, что светлое будущее наступит с неотвратимостью астрономических явлений. Такого рода вера затмила рассудок людей, которые поверили, что будущее не преподнесет им ни сюрпризов, ни каких-то резких поворотов судьбы. Это привело к тому, что политическая власть стала неспособной к созидательной работе. Она перешла к человеку-массе, который не имеет четкой жизненной программы, плывет по течению, не строя реальных, а не ирреальных планов на будущее.

Восстание масс, имея определенные положительные стороны, таит в себе, согласно Ортеге, страшную опасность. Стержнем, вокруг которого стала вращаться история, оказался человек-масса. Уже в XVIII в. лучшие умы обнаружили, что любой человек в силу факта своего рождения обладает правами человека и гражданина. И в этом смысле все равны. Массы сделали эту идею своим идеалом, но не прочувствовали ее, не стремились воплотить в жизнь. «Народ», как его тогда называли, уже знал, что он суверенен, но еще не верил этому. «Сегодня идеал равноправия стал действительностью, причем не только в юриспруденции, которая всегда лишь схематично отражает происходящее на поверхности общественной жизни. Идеал этот проник в плоть и кровь каждого индивида… даже тогда, когда он критикует и порицает те институты, которые призваны гарантировать его права… Суверенность любого человека, суверенность человека как вида именно в таком своем качестве превратилась из идеи и юридического идеала (которым была) в реальность, стала неотъемлемой частью психологии среднего человека… Благородная демократическая идея равноправия перестала быть далеким идеалом и превратилась в бессознательное, неудержимое, несбыточное желание…»[150]. Сама идея равенства прав на деле выродилась «в удовлетворение аппетитов и подсознательных вожделений». Осознание равенства перед законом приводит к такому психологическому состоянию, при котором каждый человек чувствует себя господином и хозяином самого себя, равным любому другому. Одновременно с этим далеко не каждый чувствует свою способность решать многочисленные проблемы, стоящие перед обществом, и нести ответственность за решение этих проблем. Существовавшая вера в прогресс порой выступает как вечная обреченность идти одним и тем же путем. «Люди XIX века в своей непоколебимой вере в прогресс полагали, что многое уже не может произойти. Мы же как раз из-за того, что считаем возможным все, предчувствуем, что возможно и самое худшее: поворот, возвращение к варварскому состоянию падения»[151]. Ортега говорит об этом накануне прихода к власти немецкого и испанского фашизма, незадолго до начала 2 мировой войны.

Власть в обществе, управляемом непосредственно массами, подчеркивает Ортега, и всемогуща, и эфемерна… Поскольку человек-масса плывет по течению, ему не дано проектировать, то он, как бы велики ни были его возможности, ничего не создает. Духовная структура современного европейца, человека-массы здоровее и сильнее, чем раньше, она только гораздо проще, примитивнее. Современных людей наспех научили пользоваться современными аппаратами, инструментами, но не дали понимания исторических задач, не наделили их чувством ответственности. Существующее изобилие внушило уверенность, что завтра будет еще большее изобилие. Происходит «безудержный рост жизненных вожделений» и одновременно с этим «принципиальная неблагодарность ко всему, что позволило так хорошо жить». Коль исполняются все желания, то все дозволено, нет запретов, не надо ни с кем считаться. «За готовыми благами цивилизации они не видят… упорных усилий… Во время голодных бунтов толпы народа часто громят пекарни. Это может служить прообразом обращения нынешних масс (в более крупном масштабе и в более сложных формах) с цивилизацией, которая их питает»[152]. Обзаведясь запасом готовых идей, человек-масса довольствуется этим, душа и его умственные способности костенеют. Он с развязностью пользуется обрывками мыслей, набором общих слов, клише и трафаретов. Желая иметь собственное мнение, человек-масса не желает принять предпосылки, необходимые для этого.

Особый упор Ортега делает на нежелании человека-массы знать историю и считаться с нею. Он забыл свое прошлое, оно как бы у него отсутствует. Именно в этом аспекте Ортега характеризует такие новые политические явления, как большевизм и фашизм. Он в данном случае не касается содержания этих теорий, а отмечает их антиисторизм, анахронизм. «Эти движения, типичные для человека-массы, управляются, как всегда, людьми посредственными, несовременными, с короткой памятью, без исторического чутья, которые с самого начала ведут себя так, словно уже стали прошлым, влились в первобытную фауну. Вопрос не в том, быть или не быть коммунистом и большевиком. Я не обсуждаю веру, я просто не понимаю, считаю анахронизмом, что коммунист 1917 года производит революцию, тождественную тем, какие уже бывали, ни в малой мере не улучшив их, не исправляя ошибок… Это монотонное повторение прошлого, трафарет, революционный шаблон… То же самое, но с обратным знаком, можно сказать о фашизме. Ни большевизм, ни фашизм не стоят „на высоте эпохи“… С прошлым нельзя бороться врукопашную… И большевизм, и фашизм — ложные зори; они предвещают не новый день, а возврат к архаическому, давно пережитому, они первобытны»[153]. Один из основных постулатов Ортеги — прошлое нельзя изгнать, оно возвращается, с ним необходимо считаться. Это касается и революций, и эволюции. Они должны быть историчны, а не анахроничны. Фашист, считает Ортега, ополчается на политические свободы именно потому, что знает, что они неотъемлемая часть европейской жизни, что подавить их надолго невозможно. Именно так поступает человек-масса. Поспешность разоблачает его, он делает все как бы не всерьез. Такого рода человек не желает стоять на твердой почве, а предпочитает как бы висеть в воздухе. Никогда еще столько жизней не было вырвано с корнем и не оказывалось без почвы как в настоящее время.

Приход к власти большевизма и рвавшегося к власти фашизма как бы подкрепляет мнение, что в современном мире демократические учреждения потеряли свою популярность. Несмотря на то, что во всех государствах бранят парламент, пишет Ортега, тем не менее его никто не упраздняет. Не предлагается иного государственного устройства, даже в виде утопического плана. Отсюда он делает вывод: зло таится не в самих этих учреждениях, а в целях, для которых их используют. Речь идет об оптическом обмане, ибо взамен парламента никто не предлагает ничего, его заменяющего. Практически речь может идти о радикальной реформе парламентаризма с тем, чтобы сделать его еще более дееспособным. Мы видим — пишет Ортега, — что диктатуры заигрывают с людьми массы, льстят им, попирая все, что выше среднего уровня. Мы живем в эпоху всеобщего шантажа. Сущность политических событий XX в. он усматривает именно в приходе масс во власть, в ее давлении на политику.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

Читать онлайн «Восстание масс (сборник)» автора Ортега-и-Гассет Хосе — RuLit

Хосе Ортега-и-Гассет

Восстание масс

Ортега-и-Гассет: привнести философию в жизнь, а жизнь — в философию

Я выхожу в мироздание через перевалы Гвадаррамы или поля Онтиголы. Этот окрестный мир — другая половина моей личности, и только вкупе с ним я могу быть цельным и стать самим собой… Я это я и моя среда, и если не спасу ее, не спасусь и я.

Ортега-и-Гассет

Расхождение философии и жизни происходит не только в обыденном сознании. Мыслители сами часто любили дистанцироваться от низкой и тривиальной повседневности, стремясь к отстраненности и неангажированности, пытаясь воспарить в абстрактные всеобщие высоты, чтобы иметь возможность окинуть весь мир одним взглядом, дабы увидеть все как оно есть на самом деле. Но и обычная жизнь текла своим чередом, не испытывая, как правило, особой потребности в какой бы то ни было философии и не чувствуя с ее стороны никакого воздействия. Даже появление к началу XX века специальной «философии жизни», которая поставила себе в качестве основной задачи осмысление жизненных процессов в биологическом, космологическом или культурно-историческом планах, ситуацию существенно не изменило, поскольку осталось событием только внутри философии. Самым колоритным исключением — чуть ли не единственным! — из этого почти замкнутого круга выступает крупнейший испанский мыслитель Ортега-и-Гассет. Яркий лектор и увлеченный публицист, активный издатель и блестящий стилист, Ортега (просивший называть себя по первой фамилии) никогда не устранялся от самых злободневных проблем и острых принципиальных вопросов. Его вполне заслуженный авторитет и мощнейшее влияние определяются в первую очередь именно тем обстоятельством, что ему удалось подходить к обсуждению актуальных трудностей общественной и культурной жизни с философских позиций, а в своих концептуальных построениях учитывать новейшие жизненные тенденции.

Хосе Ортега-и-Гассет родился 9 мая 1883 года в Мадриде; его двойная фамилия, как это принято у испанцев, составлена из фамилий отца — писателя и публициста, ведущего литературный раздел в либеральной газете «Беспристрастный» («El Imparsial») — и матери, дочери основателя и владельца этой газеты. В 1891 году родители отдали его в иезуитский колледж Мирафлорес-дель-Пало, расположенный недалеко от Малаги. Неординарные способности Ортеги не остались незамеченными — с 15 лет он учится уже в университете, сначала в Бильбао, а затем в Мадриде. К 1898 году относится и первое знакомство Ортеги с Мигелем де Унамуно, переписка с которым, несмотря на значительную разницу в возрасте, повлияла на творчество обоих мыслителей. После защиты в конце 1904 года диссертации «Ужасы тысячного года. Критика одной легенды» (об исторической эпохе и настроениях во Франции), Ортега отправился в Германию, чтобы заниматься философией в университетах Лейпцига, Берлина, Марбурга. В Марбурге он с большим интересом и увлечением слушает лекции крупного неокантианца Германа Когена. С лета 1908 года Ортега становится профессором Высшей педагогической школы в Мадриде, а с осени 1910 года — возглавляет кафедру метафизики Мадридского университета. Здесь вокруг него быстро складывается круг учеников и последователей, формируется «мадридская школа», получившая международное признание. Кроме преподавания, Ортега много печатается в различных газетах и журналах, издает со своими предисловиями целые серии переводов на испанский новейших книг по философии, социологии, психологии и даже по народному хозяйству, выступает с публичными лекциями, которые пользовались большим успехом. В 1923 году он основывает свой собственный ежегодник «Наблюдатель» («El Espectador»), в котором является единственным автором, и «Западный журнал» («Revista de Occidente»). Взлет творчества Ортеги приходится на двадцатые годы. Именно в этот период он пишет «Дегуманизацию искусства» и «Восстание масс», которые приносят ему мировую славу. Несмотря на условия военной диктатуры, Ортега принимает активное участие и в политической жизни: в 1930 году вместе с Г. Мараньоном и П. де Аялой основал «Союз защиты республики», в 1931-м участвовал в свержении монархии Альфонса XIII и стал депутатом парламента. Но вскоре, не желая погрязнуть в политических интригах, слагает с себя депутатские полномочия. После франкистского мятежа 1936 года и начала гражданской войны в Испании Ортега вынужден эмигрировать. Он едет сначала в Париж, затем в Голландию и Португалию. С началом мировой войны Ортега отправляется было в Аргентину, но уже в 1942 году возвращается опять в Португалию. В 1945 году он приезжает наконец-то в Мадрид — его тянет на родину, но поддерживать, даже косвенно, франкистский режим Ортега не хочет категорически, поэтому он отказывается занять свою прежнюю кафедру и выступать в официальных изданиях. Вместе со своим учеником X. Мариасом Ортега основывает в 1948 году Институт гуманитарных наук, делая последнюю попытку повлиять на интеллектуальную жизнь Испании, но уже чувствуя тщетность этих усилий. Умер Ортега 18 октября 1955 года в Мадриде, так и оставшись, по сути дела, во внутренней эмиграции, не приняв испанского гражданства.

Двадцатые годы — удивительное время, бурное, яркое, разностильное… Выходят в свет «По ту сторону принципа удовольствия» (1920), «Я и Оно» (1923) и «Будущее одной иллюзии» (1927) Зигмунда Фрейда, «Логико-философский трактат» (1921) Людвига Витгенштейна, «Борьба как внутреннее переживание» (1922) и «Огонь и кровь» (1925) Эрнста Юнгера, «Философия неравенства» и «Смысл истории» (1923) Николая Бердяева, «Условные рефлексы» (1923) Ивана Павлова, «Манифест сюрреализма» (1924) Андре Бретона, «Речь и мышление ребенка» (1924) Жана Пиаже, «Бытие и время» (1927) Мартина Хайдеггера, «Философия имени» (1927) Алексея Лосева, «Морфология сказки» (1928) Владимира Проппа, «История глаза» (1928) Жоржа Батая, «Философия символических форм» (1923–1929) Эрнста Кассирера, «Проблемы поэтики Достоевского» (1929) Михаила Бахтина, «Процесс и реальность» (1929) Альфреда Уайтхеда, «Идеология и утопия» (1929) Карла Манхейма, манифест «Научное понимание мира» (1929) Венского кружка философов-неопозитивистов. Создаются шедевры немого кино: «Носферату» (1922) Фридриха Мурнау, «Нибелунги» (1924) Фрица Ланга, «Киноглаз» (1924) и «Человек с киноаппаратом» (1929) Дзиги Вертова, «Броненосец „Потемкин“» (1925) Сергея Эйзенштейна, «Золотая лихорадка» (1925) Чарли Чаплина, «Андалузский пес» (1929) Луиса Бунюэля. Обретают успех первые мультфильмы Уолта Диснея о Микки-Маусе (1922). Умирает знаменитый испанский архитектор Антонио Гауди (1926), не завершив свое главное творение — собор Саграда Фамилиа в Барселоне; практически одновременно в архитектуре устанавливается Международный стиль конструктивистских и формалистических проектов, ориентированных на массовое промышленное производство (Ле Корбюзье, Татлин, Эль Лисицкий, немецкие архитекторы Баухауза и многие другие). Арнольд Шёнберг разрабатывает и воплощает технику додекафонии — серийно-двенадцатитоновой музыкальной композиции — «Сюита для фортепиано» (1923). Не без влияния известного испанского живописца Пабло Пикассо именно в этот период Сальвадор Дали обретает свой знаменитый сюрреалистический стиль: «Великий мастурбатор» (1924), «Загадка желания», «Раскрашенные удовольствия», «Приспособление для желаний» (1929).

В эти же годы небывалого расцвета достигает мировая литература, появляются «Цвета Мории» (1921) Рериха, «Улисс» (1922) Джойса, «Бесплодная земля» (1922) Элиота, «Конармия» (1922) Бабеля, «Дуинские элегии» (1923) Рильке, «Волшебная гора» (1924) Т. Манна, «Мы» (1924) Замятина, «Видение» (1925) Йейтса, «Замок» (1926) Кафки, «Винни Пух» (1926) и «Дом в медвежьем углу» (1929) Милна, «Обретенное время» (1927) Пруста — завершающий том эпопеи «В поисках утраченного времени», «Степной волк» (1927) Гессе, «Жизнь идиота» (1927) Акутагавы, «Козлиная песнь» (1928) Ваганова, «Двенадцать стульев» (1928) Ильфа и Петрова, «Тихий Дон» (1928) Шолохова, «Трехгрошовая опера» (1928) Брехта, «Защита Лужина» (1929) Набокова, «Прощай, оружие» (1929) Хемингуэя, «На Западном фронте без перемен» (1929) Ремарка; печатают сборники своих стихотворений Блок, Гумилев, Бальмонт, Кузмин, Есенин, Волошин, Мандельштам, Маяковский. В испанской литературе продолжают активно работать Хуан Рамон Хименес и Антонио Мачадо, приступают к творчеству Федерико Гарсия Лорка, Рафаэль Альберти и Мигель Эрнандес.

Читать онлайн «Восстание масс» автора Ортега-и-Гассет Хосе — RuLit

Хосе Ортега-и-Гассет

Восстание масс

I. Скученность

Скученности, переполнения раньше почти не бывало. Почему же теперь оно стало обычным?

Хосе Ортега-и-Гассет, Восстание масс – читать онлайн полностью – ЛитРес

José Ortega y Gasset

LA REBELIÓN DE LAS MASAS

Часть первая

I. Феномен стадности

Происходит явление, которое, к счастью или к несчастью, определяет современную европейскую жизнь. Этот феномен – полный захват массами общественной власти. Поскольку масса, по определению, не должна и не способна управлять собой, а тем более обществом, речь идет о серьезном кризисе европейских народов и культур, самом серьезном из возможных. В истории подобный кризис разражался не однажды. Его характер и последствия известны. Известно и его название. Он именуется восстанием масс.

Чтобы понять это грандиозное явление, надо стараться не вкладывать в такие слова, как «восстание», «масса», «власть» и т. д., смысл исключительно или преимущественно политический. Общественная жизнь – процесс не только политический, но вместе с тем, и даже прежде того, интеллектуальный, нравственный, экономический, духовный, включающий в себя обычаи и всевозможные правила и условности, вплоть до манеры одеваться и развлекаться.

Быть может, лучший способ подойти к этому историческому феномену – довериться зрению, выделив ту черту современного мира, которая первой бросается в глаза.

Назвать ее легко, хоть и не так легко объяснить, – я говорю о растущем столпотворении, стадности, всеобщей переполненности. Города переполнены. Дома переполнены. Отели переполнены. Поезда переполнены. Кафе уже не вмещают посетителей. Улицы – прохожих. Приемные медицинских светил – больных. Театры, какими бы посредственными ни были спектакли, ломятся от публики. Пляжи не вмещают купальщиков. Становится вечной проблемой то, что прежде не составляло труда, – найти место.

Всего-навсего. Есть ли что проще, привычней и очевидней? Стоит, однако, вспороть будничную оболочку этой очевидности – и брызнет нежданная струя, в которой дневной свет, бесцветный свет нашего, сегодняшнего дня распахнет все многоцветие своего спектра.

Что же мы, в сущности, видим и чему так удивляемся? Перед нами – толпа как таковая, в чьем распоряжении сегодня все, что создано цивилизацией. Слегка поразмыслив, удивляешься своему удивлению. Да что же здесь не так? Театральные кресла для того и ставятся, чтобы их занимали, чтобы зал был полон. С поездами и гостиницами обстоит так же. Это ясно. Но ясно и другое – прежде места были, а теперь их не хватает для всех жаждущих ими завладеть. Признав сам факт естественным и закономерным, нельзя не признать его непривычным; следовательно, что-то в мире изменилось, и перемены оправдывают, по крайней мере на первых порах, наше удивление.

Удивление – залог понимания. Это сила и богатство мыслящего человека. Поэтому его отличительный, корпоративный знак – глаза, изумленно распахнутые в мир. Все на свете незнакомо и удивительно для широко раскрытых глаз. Изумление – радость, недоступная футболисту, но она-то и пьянит философа на земных дорогах. Его примета – завороженные зрачки. Недаром же древние снабдили Минерву совой, птицей с ослепленным навеки взглядом.

Столпотворение, переполненность раньше не были повседневностью. Что же произошло?

Толпы не возникли из пустоты. Население было примерно таким же пятнадцать лет назад. С войной оно могло лишь уменьшиться. Тем не менее напрашивается первый важный вывод. Люди, составляющие эти толпы, существовали и до них, но не были толпой. Рассеянные по миру маленькими группами или поодиночке, они жили, казалось, разбросанно и разобщенно. Каждый был на месте, и порой действительно на своем: в поле, в сельской глуши, на хуторе, на городских окраинах.

Внезапно они сгрудились, и вот мы повсеместно видим столпотворение. Повсеместно? Как бы не так! Не повсеместно, а в первом ряду, на лучших местах, облюбованных человеческой культурой и отведенных когда-то для узкого круга – для меньшинства.

Толпа, возникшая на авансцене общества, внезапно стала зримой. Прежде она, возникая, оставалась незаметной, теснилась где-то в глубине сцены; теперь она вышла к рампе – и сегодня это главный персонаж. Солистов больше нет – один хор.

Толпа – понятие количественное и визуальное: множество. Переведем его, не искажая, на язык социологии. И получим «массу». Общество всегда было подвижным единством меньшинства и массы. Меньшинство – это совокупность лиц, выделенных особыми качествами; масса – не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет не только и не столько о «рабочей массе». Масса – это «средний человек». Таким образом, чисто количественное определение – множество – переходит в качественное. Это – совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип. Какой смысл в этом переводе количества в качество? Простейший – так понятней происхождение массы. До банальности очевидно, что стихийный рост ее предполагает совпадение мыслей, целей, образа жизни. Но не так ли обстоит дело и с любым сообществом, каким бы избранным оно себя ни считало? В общем, да. Но есть существенная разница.

В сообществах, чуждых массовости, совместная цель, идея или идеал служат единственной связью, что само по себе исключает многочисленность. Для создания меньшинства – какого угодно – сначала надо, чтобы каждый по причинам особым, более или менее личным, отпал от толпы. Его совпадение с теми, кто образует меньшинство, – это позднейший, вторичный результат особости каждого, и, таким образом, это во многом совпадение несовпадений. Порой печать отъединенности бросается в глаза: именующие себя «нонконформистами» англичане – союз согласных лишь в несогласии с обществом. Но сама установка – объединение как можно меньшего числа для отъединения от как можно большего – входит составной частью в структуру каждого меньшинства. Говоря об избранной публике на концерте изысканного музыканта, Малларме тонко заметил, что этот узкий круг своим присутствием демонстрировал отсутствие толпы.

В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет. Масса – всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как и все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой – задаваясь вопросом, есть ли у него какое-то дарование, умение, достоинство, – убеждается, что нет никакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью, серостью. Но не «массой».

Обычно, говоря об «избранном меньшинстве», передергивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно. И конечно, радикальней всего делить человечество на два класса: на тех, кто требует от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех, кто не требует ничего и для кого жить – это плыть по течению, оставаясь таким, каков ни на есть, и не силясь перерасти себя.

Это напоминает мне две ветви ортодоксального буддизма: более трудную и требовательную Махаяну – «большую колесницу», или «большой путь», – и более будничную и блеклую Хинаяну – «малую колесницу», «малый путь». Главное и решающее – какой колеснице мы вверим нашу жизнь.

Таким образом, деление общества на массы и избранные меньшинства типологическое и не совпадает ни с делением на социальные классы, ни с их иерархией. Разумеется, высшему классу, когда он становится высшим и пока действительно им остается, легче выдвинуть человека «большой колесницы», чем низшему, обычно и состоящему из людей обычных. Но на самом деле внутри любого класса есть собственные массы и меньшинства. Нам еще предстоит убедиться, что плебейство и гнет массы даже в кругах традиционно элитарных – характерный признак нашего времени. Так, интеллектуальная жизнь, казалось бы, взыскательная к мысли, становится триумфальной дорогой псевдоинтеллигентов, не мыслящих, немыслимых и ни в каком виде неприемлемых. Ничем не лучше останки «аристократии», как мужские, так и женские. И напротив, в рабочей среде, которая прежде считалась эталоном массы, не редкость сегодня встретить души высочайшего закала.

Далее. Во всех сферах общественной жизни есть обязанности и занятия особого рода, и способностей они требуют тоже особых. Это касается и зрелищных или увеселительных программ, и программ политических и правительственных. Подобными делами всегда занималось опытное, искусное или хотя бы претендующее на искусность меньшинство. Масса ни на что не претендовала, прекрасно сознавая, что если она хочет участвовать, то должна обрести необходимое умение и перестать быть массой. Она знала свою роль в целительной общественной динамике.

Если вернуться теперь к изложенным выше фактам, они предстанут безошибочными признаками того, что роль массы изменилась. Все подтверждает, что она решила выйти на авансцену, занять места и получить удовольствия и блага, прежде адресованные немногим. Заметно, в частности, что места эти не предназначались толпе, и вот она постоянно переполняет их, выплескиваясь наружу и являя глазам новое красноречивое зрелище – массу, которая, не перестав быть массой, упраздняет меньшинство.

Никто, надеюсь, не огорчится, что люди сегодня развлекаются с большим размахом и в большем числе, – пусть развлекаются, раз есть желание и средства. Беда в том, что эта решимость массы взять на себя функции меньшинства не ограничивается и не может ограничиться только сферой развлечений, но становится стержнем нашего времени. Забегая вперед, скажу, что новоявленные политические режимы, недавно возникшие, представляются мне не чем иным, как политическим диктатом масс. Прежде народовластие было разбавлено изрядной порцией либерализма и преклонения перед законом. Служение этим двум началам требовало от каждого большой внутренней дисциплины. Благодаря либеральным основам и юридическим нормам могли существовать и действовать меньшинства. Закон и демократия, узаконенное существование, были синонимами. Сегодня мы видим торжество гипердемократии, при которой масса действует непосредственно, вне всякого закона, и с помощью грубого давления навязывает свои желания и вкусы. Толковать эти перемены так, будто масса, устав от политики, препоручила ее профессионалам, неверно. Ничего подобного. Так делалось раньше, это и была демократия. Масса догадывалась, что в конце концов при всех своих изъянах и просчетах политики в общественных проблемах разбираются несколько лучше ее. Сегодня, напротив, она убеждена, что вправе давать ход и силу закона своим трактирным фантазиям. Сомневаюсь, что когда-либо в истории большинству удавалось править так непосредственно, напрямую. Потому и говорю о гипердемократии.

То же самое творится и в других сферах, особенно в интеллектуальной. Возможно, я заблуждаюсь, но все же те, кто берется за перо, не могут не сознавать, что рядовой читатель, далекий от проблем, над которыми они бились годами, если и прочтет их, то не для того, чтобы чему-то научиться, а только для того, чтоб осудить прочитанное как несообразное с его куцыми мыслями. Масса – это посредственность, и поверь она в свою одаренность, имел бы место не крах социологии, а всего-навсего самообман. Особенность нашего времени в том и состоит, что заурядные уши, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду. Как говорят американцы, выделяться неприлично. Масса сминает непохожее, недюжинное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать изгоем. И ясно, что «все» – это отнюдь не все. Мир обычно был неоднородным единством массы и независимых меньшинств. Сегодня весь мир стал массой.

Такова жестокая реальность наших дней, и такой я вижу ее, не закрывая глаз на жестокость.

II. Исторический подъем

Такова жестокая реальность, увиденная во всей ее жестокости. И кроме того, невиданная прежде. Никогда еще наша цивилизация не переживала ничего похожего. Какое-то подобие можно найти только вне нашей истории, погружаясь в иную жизненную среду, во всем отличную от нашей, – в античный мир накануне упадка. История Римской империи тоже была историей ниспровержения, господства массы, которая поглотила правящее меньшинство, встала на его место. Возник феномен такой же стадности и скученности. Поэтому, как тонко подметил Шпенглер, здания стали гигантскими, наподобие наших. Эпоха масс – эпоха гигантомании^[1].

Мы живем под жестокой властью масс. Итак, я уже дважды назвал ее жестокой, отдал дань риторике, и теперь, расплатившись, можно с билетом в руке и с легким сердцем вторгаться в сюжет и видеть действие изнутри. Да и мог ли бы я довольствоваться такой прописью, пусть и верной, но беглой, лишь одной стороной медали, где настоящее искажено обратной перспективой? Застрянь я на этом в ущерб моему исследованию, читатель решил бы – и с полным основанием, – что небывалое извержение масс на поверхность истории вдохновило меня лишь на пару враждебных и высокомерных фраз, частью брезгливых, частью возмущенных, – меня, известного своим сугубо аристократическим толкованием истории^[2].

Подчеркиваю, что я никогда не призывал общество стать аристократичным. Я утверждал нечто большее и продолжаю твердить, день ото дня убежденней, что человеческое общество всегда, хочет оно того или нет, аристократично по самой своей сути, чем оно аристократичней, тем в большей степени оно общество, как и наоборот. Само собой, я говорю об обществе, а не о государстве. В немыслимом водовороте масс никого не обманет и не сойдет за аристократизм легкая гримаска версальского щеголя. Версаль – речь именно о таком, жеманном Версале – это не аристократия, а полный ее антипод: это смерть и разложение прославленного аристократизма. Оттого-то единственно аристократическим у этих господ было то пленительное достоинство, с которым они склоняли голову перед гильотиной – они смирялись с ней, как смиряется опухоль с ланцетом. Нет, того, кто ощутил исконное призвание аристократа, зрелище масс будит и воспламеняет, как девственный мрамор – скульптора. У такой аристократии нет ничего общего с тем узким и замкнутым кланом, который называет себя всеобъемлющим словом «общество», присвоив его как имя, и живет единственной заботой – быть или не быть туда принятым. У этого «изысканного мирка» есть и свои сподвижники в мире внешнем, есть у него, как у всего на свете, и свои достоинства, и свое назначение, но назначение второстепенное и несопоставимое с титаническим призванием подлинной аристократии. Я не считаю предосудительным говорить о смысле этой изысканной жизни, отнюдь не бессмысленной, но сейчас предмет разговора у нас иной и совсем иных масштабов. Да, кстати, и само это «избранное общество» следует духу времени. Я невольно задумался, когда одна юная и сверхсовременная дама, звезда первой величины в светском небе Мадрида, призналась мне: «Я не терплю балов, где меньше восьмисот приглашенных». Эта фраза удостоверила меня, что массовый вкус торжествует во всех сферах жизни и утверждается даже в таких ее заповедных углах, которые предназначены, казалось бы, для happy few^[3].

В общем, я отвергаю и такой взгляд на современность, когда в господстве масс не видят ни единого доброго знака, и противоположный, когда блаженно потирают руки, умудряясь не вздрагивать от страха. Судьба всегда драматична, и в ее глубинах вечно зреет трагедия. Кто не испытывал озноба перед угрозой времени, тот не проникал никогда в глубь судьбы и лишь касался ее нежной оболочки. Что же до нас, то эту тень угрозы несет нам сокрушительный и свирепый бунт массовой морали, неотвратимый, неодолимый и темный, как сама судьба. Куда он заведет? На беду он или на благо? Вот он, огромный, изначально двойственный, нависший над веком, как гигантский, космический вопросительный знак, в котором действительно что-то есть от гильотины или виселицы, но и что-то еще, готовое стать триумфальной аркой!

В том процессе, который предстоит анализировать, можно выделить два момента: во-первых, сегодня массы достигли жизненного уровня, подобного тому, который прежде казался предназначенным лишь для немногих; во-вторых, массы вышли из повиновения, не подчиняются никакому меньшинству, не следуют за ним и не только не считаются с ним, но и вытесняют его и сами его замещают.

Начнем с первого утверждения. В нем говорится, что массы наслаждаются теми благами и пользуются теми достижениями, которые созданы избранным меньшинством и прежде принадлежали только ему. Стали массовыми те запросы и потребности, которые прежде считались утонченными, поскольку были достоянием немногих. Простой пример – в 1820 году в Париже не насчитывалось и десяти ванных комнат (см. мемуары графини де Буань). Больше того, сегодня массы довольно успешно овладевают и пользуются техникой, которая прежде требовала специалистов. И техникой, что особенно важно, не только материальной, но также юридической и социальной.

В XVIII веке определенные узкие круги открыли, что каждому человеку, без каких-либо оценок, один уже факт его появления на свет дает основные политические права, названные правами человека и гражданина, и что в действительности лишь эти всеобщие права и существуют. Все иные права, связанные с личными заслугами, осуждались как привилегии. Вначале это было идеей немногих и чистой теорией, но вскоре эти немногие, лучшие из немногих, стали воплощать свою идею в жизнь, утверждать и отстаивать ее. Однако в течение всего XIX века масса, вдохновляясь идеей всеобщих прав как идеалом, за собой этих прав не чувствовала, не пользовалась и не дорожила ими, а продолжала жить и ощущать себя в условиях демократии так же, как и до нее. «Народ» – так теперь в духе времени именовали массу, – «народ» уже знал, что он властитель, но сам в это не верил. Лишь сегодня идеал осуществился – и не в законодательстве, в этом поверхностном чертеже общественной жизни, а в сердце каждого человека независимо от убеждений, включая убежденных реакционеров; другими словами – включая тех, кто крушит и вдребезги разносит устои, обеспечившие ему всеобщие права. Этот моральный настрой массы крайне любопытен, и, по-моему, не разобравшись в нем, нельзя понять происходящего. Приоритет человека вообще, без примет и отличий, человека как такового, превратился из общей идеи или правового идеала в массовое мироощущение, во всеобщую психологическую установку. Заметим, что идеал, осуществляясь, перестает быть идеалом. Притягательность и магическая власть над человеком, присущие идеалу, исчезают. Уравнительные права, рожденные благородным демократическим порывом, из надежд и чаяний превращаются в вожделения и бессознательные домогательства.

Все так, но ведь смысл равноправия в том и состоял, чтобы вызволить человеческие души из внутреннего рабства и уверить их в собственном достоинстве и могуществе. Чего добивались? Чтобы простой человек ощутил себя господином своей судьбы? Цель достигнута. На что же так сетуют уже третье десятилетие либералы, демократы, прогрессисты? Или они, как дети, любят резвиться и не любят ушибаться? Хотелось, чтобы рядовой человек стал господином? Нечего тогда удивляться, что он живет для себя и в свое удовольствие, что он твердо навязывает свою волю, что он не терпит подчинения и не подчиняется никому, что он поглощен собой и своим досугом, что он кичится своей экипировкой. Все это исконно господские черты. Сегодня мы распознаем их в рядовом человеке, в массе.

Итак, в жизнь рядового человека вошло все то, что прежде отличало лишь самые верхи общества. Но рядовой человек и есть та поверхность, над которой зыблется история каждой эпохи; в истории он – то же самое, что уровень моря в географии. И если сегодня средний уровень достиг отметки, которой прежде касались лишь аристократы, надо честно признать, что уровень истории внезапно поднялся – подземный процесс был долгим, но итог его стремительный, не дольше жизни одного поколения. Человеческая жизнь, вся разом, пошла в гору. У рядовых современности много, так сказать, командирского; человеческое войско сегодня – сплошь офицеры. Достаточно видеть, как решительно, ловко и лихо каждый из них добивается успеха, срывает удовольствия и гнет свое.

Все блага и все беды настоящего и ближайшего будущего берут истоки в этом общем подъеме исторического уровня.

Невольно напрашивается одна мысль. То, что средний уровень жизни – уровень некогда элитарный, ново для Европы, но исконно для Америки. Чтобы ясней понять меня, обратитесь к осознанию своего равноправия. То психологическое состояние, когда человек сам себе хозяин и равен любому другому, в Европе обретали немногие и лишь особо выдающиеся натуры, но в Америке оно бытовало с XVIII века – по сути, изначально. И любопытное совпадение! Едва этот психологический настрой появился у рядового европейца, едва вырос общий его жизненный уровень, как тут же стиль и облик европейской жизни повсеместно приобрели черты, заставившие многих говорить: «Европа американизируется». Говорившие так не придавали переменам особого значения – они думали, что дело сводится к легкому подражанию чужим модам и нравам, и, обманутые внешним сходством, приписывали это бог весть какому американскому влиянию. И, на мой взгляд, упрощали проблему, которая гораздо глубже, тоньше и неординарней.

Из вежливости я мог бы сказать заокеанским гостям, что Европа действительно американизировалась и что причиной тому американское влияние. Но вежливость, увы, сталкивается с истиной и должна уступить. Европа не американизировалась. И даже не испытала заметного влияния Америки. То и другое, возможно, происходит сегодня, но отсутствовало в недавнем прошлом, из которого это «сегодня» возникло. Досадный груз ложных представлений мешает нам разглядеть и американцев, и европейцев. Торжеством масс и последующим сказочным подъемом жизненного уровня Европа обязана двухвековому внутреннему процессу – материальному обогащению общества, воспитанного прогрессистами. Но результат совпал с первостепенной чертой американского развития, и лишь по той причине, что моральное самочувствие рядового европейца совпало с американским, европейцу впервые стал понятен американский образ жизни, прежде для него темный и загадочный. Суть, таким образом, не в постороннем влиянии, не в чем-то отраженном, а гораздо неожиданней – суть в уравнивании.

Европейцы всегда смутно чувствовали, что средний уровень жизни в Америке выше, чем у них. Чувство, не слишком отчетливое, но очевидное, приводило к мысли, общепринятой и не подлежащей сомнению, что Америка – это будущее. Понятно, что столь расхожее и упорное мнение не занесено ветром, подобно орхидее, способной, по слухам, расти без корней. Его укрепляло именно это чувство превосходства среднего уровня заокеанской жизни, особенно ощутимое при большей состоятельности европейской элиты сравнительно с американской. Но история, как земледелие, зависит от долин, а не от пиков, от средних отметок общественной жизни, а не от перепада высот.

Мы живем в эпоху уравнивания – уравниваются богатства, уравнивается культура, уравнивается слабый и сильный пол. И точно так же уравниваются континенты. А поскольку европеец жизненно обретался ниже, от этой нивелировки он только выиграл. Под таким углом зрения нашествие масс выглядит как небывалый прилив жизненных сил и возможностей – вопреки всему, что твердят нам о закате Европы. Само это выражение темно и топорно, да и неясно, что имеется в виду – европейские государства, европейская культура или то, что подспудней и бесконечно важней, а именно – европейская жизненная сила. Что до государственности и культуры, о них еще зайдет речь – и, возможно, упомянутое выражение вполне пригодится, – но что касается жизненной энергии, то налицо грубейшая ошибка. Быть может, изложенное иначе, мое утверждение покажется более убедительным или хотя бы менее неправдоподобным: я утверждаю, что сегодня рядовой итальянец, рядовой испанец, рядовой немец по своему жизненному тонусу меньше отличаются от янки или аргентинца, чем тридцать лет назад. И американцам не следует забывать это обстоятельство.

Восстание масс, Хосе Ортега и Гассет — right_wing_lit_guide — Аненербе

Wykorzystujemy pliki cookies и подобная технология w celu usprawnienia korzystania z serwisu Chomikuj.pl oraz wyświetlenia reklam dopasowanych do Twoich potrzeb.

Jeśli nie zmienisz ustawień dotyczących cookies w Twojej przeglądarce, wyrażasz zgodę na ich umieszczanie na Twoim komputerze przez administratora serwisu Chomikuj.pl — Корпорация Кело.

W każdej chwili możesz zmienić swoje ustawienia dotyczące cookies w swojej przeglądarce internetowej. Dowiedz się więcej w naszej Polityce Prywatności — http://chomikuj.pl/PolitykaPrywatnosci.aspx.

Jednocześnie informujemy że zmiana ustawień przeglądarki może spowodować ograniczenie korzystania ze strony Chomikuj.pl.

W przypadku braku twojej zgody na akceptację cookies niestety prosimy o opuszczenie serwisu chomikuj.пл.

Wykorzystanie plików cookies przez Zaufanych Partnerów (dostosowanie reklam do Twoich potrzeb, analiza skuteczności działań marketingowych).

Wyrażam sprzeciw na cookies Zaufanych Partnerów

NIE

ТАК

Wyrażenie sprzeciwu spowoduje, że wyświetlana Ci reklama nie będzie dopasowana do Twoich preferencji, a będzie to reklama wyświetlona przypadkowo.

Istnieje możliwość zmiany ustawień przeglądarki internetowej w sposób uniemożliwiający przechowywanie plików cookies na urządzeniu końcowym. Można również usunąć pliki cookies, dokonując odpowiednich zmian w ustawieniach przeglądarki internetowej.

Полную информацию о десяти темах, известных под адресом http://chomikuj.pl/PolitykaPrywatnosci.aspx.

Восстание масс — Хосе Ортега-и-Гассет — Английский язык — WW Norton & Co —

Восстание масс — Хосе Ортега-и-Гассет — Либро на английском языке — WW Norton & Co — | СРК

Inserire indirizzo действительный адрес электронной почты

Accettare le condizioni d’uso di ibs.это

Verifica email

Esiste già un ordine in corso по электронной почте. Hai raggiunto il limite agreementito dell’account ospite.

Per poter proseguire subito, registrati sul sito ed accedi così anche ad aree e servizi esclusivi.

REGISTRATI ORA

Verifica email

L’indirizzo {{errorUsername}} risulta già registrato.

Inserire un indirizzo mail alternativo or Accedere tramite l’area Login

ВАЙ АЛЬ ВХОД

Verifica email

È appena stata inviata una mail di verifica all’indirizzo {{errorUsername}}

Questo passaggio aggiuntivo dimostra che sei tu che stai provando proseguire come ospite.

Verifica carrello

Sono presenti uno or the most products venduti e spediti da terzi e / o eBook.Невозможная работа.

Per poter proseguire subito, registrati sul sito ed accedi così anche ad aree e servizi esclusivi.

Ошибка

Errore sconosciuto.

PROSEGUI Termini e condizioni del servizio

Обзор книги Хосе Ортеги-и-Гассета «Восстание масс»

[T] Анализируемый здесь новый социальный факт таков: Европейский история впервые обнаруживает себя переданной решениям обычного
человека как такового.Или превратить его в активный голос: обычный человек, которого до сих пор руководили другие, решил управлять сам мир. Этот
решение выйти на социальный передний план имеет возникло в нем автоматически, когда новый тип человека, который он представляет было
едва достигли срока погашения. Если с точки зрения того, что касается общественной жизни, психологической структуры этого нового типа массового человека быть
, мы обнаружили следующее: (1) врожденное, корень-впечатление, что жизнь легка, изобильна, без каких-либо серьезных ограничений; как следствие,
каждый средний мужчина находит в себе ощущение силы и триумфа, которая (2) предлагает ему постоять за себя, как он есть, чтобы посмотреть
о его превосходных моральных и интеллектуальных способностях, полный.Это удовлетворение собой заставляет его отключаться от любой
внешний апелляционный суд; не слушать, не слушать подвергать свое мнение суждению, а не принимать во внимание существование других. Его интимное чувство Власть
побуждает его всегда проявлять превосходство. Он будет действовать так, как если бы он и ему подобные были единственными существами, существующими в мир и,
следовательно, (3) будет вмешиваться во все дела, навязывание своих вульгарных взглядов без уважения и уважения к другим, без лимит или резерв,
, то есть в соответствии с системой «прямого действие.’
-Хосе Ортега-и-Гассет , Восстание масс

Великая трагедия ХХ века заключается в том, что критика левых либерально-демократический капитализм воспринимался всерьез и принимался катастрофические результаты, начиная с Нового курса / Великого общества здесь, в Америке, к социализму / коммунизму / фашизму в Европе, хотя эта критика была позже оказалось совершенно неверным; а критика правых (1), что оказалось совершенно правдой, в значительной степени игнорировалось.Среди самых блестящими консервативными критиками был испанец Хосе Ортега-и-Гассет, чей наиболее известное изложение его идей содержится в книге г. Масса .

Первое и одно из самых важных различий между критика правых и левых состоит в том, что правые понимали сильные стороны либерально-демократического капитализма намного лучше, чем слева. Где марксисты и попутчики думали о капитализме была настолько ошибочной по своей сути, что не могла добиться успеха в долгосрочной перспективе, Ортега и Гассет считал само собой разумеющимся, что либерально-демократическому капитализму суждено преуспеть в обеспечении беспрецедентного благополучия граждан, которые жили в обществах, где такая система получила:

Таким образом, цивилизация XIX века — это такой характер, что позволяет среднему мужчине занять свое место в мир
сверхизобилие

Критика системы Ортега-и-Гассет исходит не из страха что он обязательно потерпит неудачу с экономической точки зрения, но из наблюдения что это система, созданная культурной элитой западной цивилизации, что все больше и больше падало на недифференцированные массы, чтобы поддерживать :

Моя дипломная работа…это: то самое совершенство, с которым XIX век дал организацию определенным порядкам существования. вызвал
масс получили выгоду от того, чтобы рассматривать его, а не как организованная, но как естественная система. Так объясняется и определяется абсурдное состояние ума
выявлено этими массами; они только озабочены с собственным благополучием, и в то же время они остаются чуждыми причина этого
благополучия. Как они не видят, за преимуществами цивилизации, чудес изобретения и строительства, которые могут быть только поддерживается
большие усилия и дальновидность, они воображают, что их роль ограничивается безапелляционным требованием этих льгот, как если бы они были естественные права.В
беспорядки, вызванные нехваткой пищи, Толпа отправляется на поиски хлеба, и обычно она использует средства пекарни.
Это может служить символом принятой позиции, в большем и более сложном масштабе, массами сегодняшнего дня к то
цивилизация, которая их поддерживает.

Просто чтобы закончить нашу первую точку; думайте о демократическом капитализме как о машина: левые не верили, что машина будет работать; Право, для Например, Ортега-и-Гассет был уверен, что это сработает, но не был уверен в драйвере.

Драйвер — с ростом демократии и расширением избирательного права внутри демократий — это, конечно же, вся масса человечества, а Ортега -и Гассет, как и многие консерваторы, сомневался, что они способны управлять :

Никто, я думаю, не пожалеет о том, что сегодня люди веселятся в большей мере и в большем количестве, чем раньше, поскольку они есть сейчас
как желание, так и средства его удовлетворения. Зло состоит в том, что это решение масс принять собственно деятельность
меньшинствам не проявляется и не может проявляться исключительно в сфере удовольствия, но это общая черта нашего время.Таким образом
предвидеть то, что мы увидим позже — я считаю, что политические инновации последнего времени означают не что иное, как политическое господство
масс. Старая демократия сдерживалась щедрая доза либерализма и энтузиазма по поводу закона. Служа этим принципы
человек обязался соблюдать суровую дисциплину над собой. Под прикрытием либеральных принципов и верховенства закона, меньшинства
мог жить и действовать.Демократия и закон — общая жизнь по закону — были синонимами. Сегодня мы становимся свидетелями торжеств а
гипердемократия, при которой масса действует напрямую, вне закона, навязывая свои стремления и желания с помощью материальных давление. это
ложная интерпретация новой ситуации, чтобы сказать что масса устала от политики и сдала упражнения из этого в специализированные
человек. Наоборот.Вот что случилось ранее; это была демократия. Масса считала само собой разумеющимся, что после все, несмотря на
свои недостатки и слабости, меньшинства понимали немного больше общественных проблем, чем он сам. Теперь с другой рука, масса
считает, что имеет право налагать и придать силу закона понятиям, рожденным в кафе. Я сомневаюсь, есть ли были другие периоды
история, в которой множество людей пришло править более прямо, чем в нашем собственном.Вот почему я говорю о гипердемократии.

Главное здесь, о котором почти полностью забыли в наше время, в том, что можно отстаивать более ограниченную форму демократии в вопрос о том, кто будет править, подлежит согласию управляемых, тем не менее, те, кем управляют, не имеют права на исполнение их воли по каждому вопросу. В том, что Ортега-и-Гассет называет гипердемократией, но это сейчас почти единственная форма демократии, которую мы признаем как таковую, считается само собой разумеющимся, что люди, все люди должны иметь право голоса в каждом действии правительства.

Проблема в том, что у большого количества людей мало или нет понимания того, как мы пришли на уровень цивилизации, который делает возможным либерально-демократический капитализм и принципы, которые поддержать его, ни жертвы, необходимые для его поддержания. Цивилизация, как пишет Ортега-и-Гассет, это очень тонкая вещь и отнюдь не естественная ;

ПРИРОДА всегда с нами. Самостоятельно. В лесах природы мы можем безнаказанно оставаться дикарями.Мы также можем никогда не решайся
перестать быть таковым без дальнейшего риска, чем приход других народов, не являющихся дикарями. Но, в принципе, можно иметь народы
, которые неизменно примитивны. Брейссиг позвонил эти «народы вечного рассвета», те, кто остался в неподвижности, замороженный
сумерки, никогда не доходящие до полудня.

Это то, что происходит в мире, который является простой Природой.Но этого не происходит в мире цивилизации, который принадлежит нам. Цивилизация не является
«просто там», это не самоокупаемость. Это искусственно и требует художника или ремесленника. Если вы хотите использовать Преимущества
цивилизации, но не готовы беспокоиться о себе с поддержанием цивилизации — все готово. В мгновение ока вы окажетесь осталось
без цивилизации. Просто промах, и когда ты осмотритесь, все растворилось в воздухе.Появляется первобытный лес в родном состоянии,
, как если бы занавески, покрывающие чистую природу, были отодвигается. Джунгли всегда примитивны и наоборот все примитив просто
джунгли.

Западная цивилизация — это порождение элит, а не масс которым просто передали политико-экономическую систему, которую Ортега-и-Гассет не сомневается, что сделает их достаточно богатыми, по крайней мере временно. Однако, если они не сохранят цивилизацию, породившую эту систему, тогда, конечно, он должен в конечном итоге потерпеть неудачу.Однако массы, кажется, мало или совсем не интересует тот факт, что это иудео-христианские традиции западной цивилизации, такие идеи, как абсолютная мораль и естественный закон, которые сделали систему возможной. Их умы, как и ожидалось, сосредоточены на материальном, а не на духовном:

Итак, мы считаем, что что-то произошло в высшей степени парадоксально, но на самом деле это было наиболее естественно; с самого открытие
мира и жизни для среднего человека, его душа заткнулась в нем.Что ж, я утверждаю, что именно в этом уничтожение
средняя душа, в которой состоит восстание масс, и в этом, в свою очередь, заключается гигантская проблема, которая сегодня стоит перед человечеством.

Разве это не признак огромного прогресса, что массы должны иметь «идеи», то есть должны быть культурными? Ни в коем случае. В «идеи»
обычных человека не являются подлинными идеями, и их культура владения. Идея — это ставить истину в мат.Кто хочет иметь идеи
должен сначала подготовиться к желанию истины и принять навязанные им правила игры. Бесполезно говорить об идеях когда нет
принятие вышестоящего органа для их регулирования, серия стандартов, к которым можно обратиться в ходе обсуждения. Эти стандарты
принципы, на которых зиждется культура. я нет озабочены формой, которую они принимают. Я утверждаю, что нет культуры где есть
нет стандартов, к которым могли бы прибегнуть наши собратья.Нет культуры, в которой нет принципов законности, которые подавать апелляцию.
Нет культуры, где нет принятия определенных заключительных интеллектуальных позиций, к которым может быть отнесен спор. Здесь нет
культура, где экономические отношения не подлежат к регулирующему принципу защиты вовлеченных интересов. Нет культуры где эстетика
противоречие не признает необходимость оправдание произведения искусства.

Когда всего этого не хватает, нет культуры; есть в самом строгом смысле слова варварство. И давайте не будем обмануть себя,
это то, что начинает появляться в Европе под прогрессивное восстание масс. Путешественник, прибывающий в варварская страна
знает, что на этой территории нет принципы, к которым можно апеллировать. Собственно говоря, там не варвары
стандартов.Варварство — это отсутствие стандартов к которому можно подать апелляцию.

Современная демократия, делая массу людей всемогущей, становится своего рода эгалитарное, деморализованное, материалистическое предприятие, никогда не поднимающееся его голова видеть за пределами физических желаний человека. Здесь нет другая мера добра, чем желание большинства. Однако то, что мы желаем, что мы потребуем от нашего правительства, будет обычно быть не чем иным, как удовлетворять наши собственные эгоистические желания значит необходимо:

Ограничения, стандарты, вежливость, косвенные методы, справедливость, разум! Зачем все это было изобретено, зачем все эти сложности создано? Oни Все
суммируются в слове «цивилизация», которое, через лежащее в основе понятие civis гражданин раскрывает свое истинное происхождение.С помощью всех
это попытка сделать возможным город, сообщество, общая жизнь. Следовательно, если мы посмотрим на все эти составляющие цивилизации
, мы найдем ту же общую основу. Фактически все предполагают радикальное прогрессивное желание со стороны каждый человек
, чтобы принять во внимание другие. Цивилизация это прежде всего воля к совместной жизни. Мужчина нецивилизованный, варвар в степени в
, который он не принимает во внимание.Варварство это тенденция к разобщению. Соответственно, все варварские эпохи имели были времена
человеческого рассеяния, притяжения крошечных группы, отдельные и враждебные друг другу.

Политическая доктрина, представляющая Самым возвышенным стремлением к совместной жизни является либеральная демократия. Он несет до крайности
решимость уважать ближнего и является прообразом «непрямого действия».»Либерализм — это принцип политических
человека, согласно которым орган государственной власти, несмотря на то, что он всемогущ, ограничивает себя и пытается, даже за свой счет, оставить
номер в государстве, которым управляет жить, кто не думает и не чувствует, как он, то есть как сильнее, большинство.
Либерализм — хорошо вспомнить сегодня — это высшая форма щедрости; это право, которое признает большинство меньшинствам и
, следовательно, это самый благородный крик, который когда-либо разносился на этой планете.Он объявляет о своем намерении разделить существование с враг; Больше
чем то, с врагом, который слаб. Это было невероятно что человечество должно было занять такое благородное отношение,
парадоксальный, такой изысканный, такой акробатический, такой антиестественный. Следовательно, не следует удивляться тому, что это же человечество вскоре казаться встревоженным
, чтобы избавиться от него. Это слишком сложная дисциплина и сложно укорениться на земле.

Ортега-и-Гассет здесь говорит о классическом либерализме, который сегодня мы называем консерватизмом. Он вернулся со времен гипердемократии о которых он предупреждал, в 70-х годах Запад оказался на грани банкротства, но даже сегодня его упор на ограниченное правительство, на самоограничение, о социальных стандартах, о внимании к другим, с ужасом встречают многие, которые настаивают на крайнем индивидуализме и правительстве, которое обеспечит на все желания каждого гражданина.

Если мы сможем немного утешиться тем фактом, что — хотя такие люди, как Ортега, y Гассета не прислушивались к тому времени, когда их критика массовой демократия могла бы спасти Запад почти столетие страданий — консервативные критика была подтверждена событиями и возрождена (такими людьми, как Рассел Кирк, Уильям Ф. Бакли мл., Барри Голдуотера и Рональда Рейгана, чтобы назвать немного) вовремя, чтобы спасти либеральную капиталистическую демократию, прежде чем она окончательно рухнет, мы также должны знать, что большая часть ущерба, который предвидел Ортега-и-Гассет, еще предстоит отремонтировать.Главным среди травм является то, как Рост государства задушил частную инициативу и общественность:

Современное государство лучше всего видно и известно продукт цивилизации. И это интересное открытие, если взять примечание о
позиция, которую до него занял массовый человек. Он видит это, восхищается им, знает, что это есть, охраняя свое существование; но он не в сознании
того факта, что это изобретение человека некоторыми людьми и поддерживается определенными добродетелями и фундаментальными качествами которые мужчины
вчера были, а завтра могут исчезнуть в воздухе.Более того, массовый человек видит в Государстве анонимную силу и чувствует Сам
, вроде, аноним, считает, что Государство что-то свое. Предположим, что в общественной жизни страна какая-то трудность,
конфликт, или проблема возникает, массовый человек будет стремиться требовать, чтобы государство немедленно вмешалось и предприняло решение напрямую
с его огромными и неприступными ресурсами.

Это самая серьезная опасность, которая сегодня угрожает цивилизация: вмешательство государства; поглощение всех спонтанных социальных усилия государства,
, то есть спонтанного исторического действия, которая в конечном итоге поддерживает, питает и направляет человеческие судьбы.Когда масса
страдает от несчастья или просто чувствует себя сильным аппетита, его величайшим соблазном является постоянная, надежная возможность получить все-
без усилий, борьбы, сомнений или риска — просто прикоснувшись к кнопке и приведя в движение могучую машину. Масса говорит себе,
«L’Etat, c’est moi», что является полной ошибкой. Государство есть масса только в том смысле, в котором его можно сказать о двух мужчины, которые они есть
идентичны, потому что никого из них не зовут Джон.Современное государство и масса совпадают только в анонимности. Но то
массовый человек действительно верит, что он — государство, и он будет все больше и больше заставлять его машины работать над чем угодно. предлог, чтобы
подавить любое творческое меньшинство, которое беспокоит это беспокоит его в любом порядке: в политике, в идеях, в промышленности.

Результат этой тенденции будет фатальным. Спонтанный социальное действие будет снова и снова разрушаться вмешательством государства; ничего нового
семян смогут дать плоды.Общество будет иметь жить для государства, человек для правительственной машины. И как после все, это всего лишь
машина, существование и обслуживание которой зависят от жизненно важные опоры вокруг него, Государство, после высасывания самого костного мозга общества,
останется бескровным, скелет, мертвый с этим ржавая смерть машин, более ужасная, чем смерть живого организма.

Это предсказание оказалось слишком пророческим, поскольку мы уступили почти все аспекты нашей жизни правительственным решениям.»В результате гражданское общество оказалось в ужасном состоянии. Процесс восстановления жизни в частных учреждениях потребует от нас сделать такие вещи, как возвращение образования и благосостояния в частную сферу, даже если мы продолжим использовать государственные деньги для их оплаты. , так что церкви, общественные организации и другие частные учреждения вернутся к центральной роли в обществе.

Другая затяжная рана, которая остро ощущалась в дни после 11 сентября, касается нашего ощущения себя как вида, как человечества, а не просто отдельных личностей:

[S] uch это простая правда.Весь мир — народы и отдельные люди — деморализован. Некоторое время эта деморализация людей скорее забавляет, и даже вызывает смутную иллюзию. Нижние слои считают, что с них сняли тяжесть. Декалоги сохраняются с того времени, когда они были написанные на камне или бронзе их характер тяжести. Этимология команды передает понятие о возложении груза на чью-то Руки. Тот, кто командует, не может не быть занудой. Низшие чины во всем мире устали от приказов и команд, а праздничный воздух воспользуйтесь преимуществами периода, свободного от обременительных императивов.Но праздник длится недолго. Без заповедей, вынуждая нас жить определенным образом, мы существуем как «безработные». Это ужасная духовная ситуация, в которой лучшие молодежь мира находится сегодня. Чувствуя себя свободным, освобожденным от ограничений, он чувствует себя пустым. «Безработный» существование — худшее отрицание жизни, чем сама смерть. Потому что жить — значит иметь определенное дело — миссию, которую нужно выполнить — и в мера, в которой мы избегаем устанавливать нашу жизнь на что-то, мы делаем ее пустой.Вскоре по всей планете услышат грозный крик, поднимающийся, как вой бесчисленных собак, к звездам, просящий кого-то или что-то взять на себя командование, наложить занятие, долг. … Командовать — значит дать людям занятие, приспособить их к их судьбе, предотвратить их бесцельные блуждания в пустом, заброшенном существовании. Человеческая жизнь по самой своей природе должна быть посвящена чему-то, славному или скромному предприятию, прославленной или тривиальной судьбе.Мы столкнулся с состоянием, странным, но неумолимым, с которым связано само наше существование. С одной стороны, жить — это то, что делает каждый. себя и для себя. С другой стороны, если моя жизнь, которая касается только меня, не направлена мною на что-то, она будут разрознены, лишены напряжения и «формы». В эти годы мы становимся свидетелями гигантского зрелища бесчисленных человеческих жизней. блуждая по своим лабиринтам, потому что им нечего отдать.Все императивы, все приказы в состоянии подвески. Ситуация может показаться идеальной, поскольку каждое существо полностью свободно делать то, что ему заблагорассудится — позаботьтесь о себе. То же самое с каждым народом. Европа ослабила свое давление на мир. Но результат был противоположен тому, что можно было ожидать. Преданная самой себе, каждая жизнь осталась пустой, без дела. И поскольку он должен быть заполнен что-то, придумывает себе легкомыслие, отдаётся лживым занятиям, не навязывающим ничего интимного, искреннего.Сегодня это одно, завтра другой, противоположный первому. Жизнь теряется в том, чтобы оказаться в полном одиночестве. Чистый эгоизм — это лабиринт. Это вполне понятно. На самом деле жить — значит быть направленным к чему-то, двигаться к цели. Цель — не мое движение, не моя жизнь, это то, что нужно которую я вкладываю в свою жизнь и которая, следовательно, находится вне ее, за ее пределами. Если я решаю в одиночестве войти в свое собственное существование, эгоистично, я Нет прогресса.Я никуда не приезжаю. Я продолжаю вертеться на одном месте. Это лабиринт, дорога, ведущая в никуда, теряет себя, будучи простым поворотом внутри себя.

Кто из нас не испытывал некоторого восторга, когда президент созвал нас на войну, в которой он ясно дал понять, что мы стремимся отстоять классические западные ценности, которые прославлял Ортега-и-Гассет: свобода; демократия; рассмотрение других; стандарты поведения; верховенство закона? Хотя 90-е годы были периодом изобилия, у нас появилось ощущение, что мы потерялись в этом лабиринте эгоизма, настолько поглощены собой, что наша жизнь потеряла смысл, стала пустой.Текущая война дает нам краткую передышку от этого чувства страха, момент, когда события заставляют нас повернуться вовне, заглянуть за пределы самих себя и постичь высшую цель. Но большая проблема, с которой мы сталкиваемся, остается, как определил Ортега-и-Гассет более 70 лет назад, «быть направленными к чему-то». Я думаю, что это должно быть для поддержания основ западной цивилизации, которая сделала возможной либерально-демократический капитализм, дающий нам такое изобилие. Мы, массы, должны признать, что наша цивилизация — это драгоценное наследие, продукт великих умов и великих людей, которые были до нас, а не что-то, что возникло естественным образом.Мы должны смотреть за пределы себя и «принимать во внимание других», чтобы мы могли «жить вместе». Мы должны принять всю тяжесть заповедей и придерживаться объективных стандартов, которые сохраняют наши души и дают жизнь обществу.

Класс: ( A + ) Оррин К. Джадд

Revolt of the_masses_updated_

Размер вставки (пикс.) 344 x 292429 x 357514 x 422599 x 487

ОПИСАНИЕ

ggjgj

Текст Revolt of the_masses_updated_

1.Соперничество с Испанией в эпоху разведывательных сражений: требовал, чтобы Легаспи покинул Сугбу
2. но альянс кебуано-испанцев отказал генералу Гонсало Перейре в приказе блокады Себу, но в 1568 г. 1570 г. снова разбомбил некоторые испанские поселения
3.Португальцы сдались из-за присоединения Испании к Португалии в 1580 году.
4. Бывшая колония Испании, провозгласившая свою независимость в 1579 году (30-летняя война в Европе). 1597 год под командованием адмирала Оливера Ван Норта достигла Манильского залива.
5. 1.Маривелес побежден с Антонио де Морга 2. Куйо 1610 3. Манила-Бэй (2-й Маривелес) 4. Плайя-Хонда 1617
6. 5. Битва при Кавите и Батаане 1647 отказалась от своей попытки.
7. Продолжение 7-летней войны в Европе Джордж III приказал завоевать Филиппины
8.Манила 24.09.1762 Британцы не полностью завоевали Филиппины под руководством Дона Симона де Анда и Салазара
9. Закончился 31 мая 1764 года в соответствии с положениями Парижского договора.
10. 1574 (19 ноября) они прибыли в Манильский залив и Параак.30 — атаковал Манилу. де Гоити был жертвой битвы.
11. 3 декабря — атаковал Манилу, но потерпел поражение. В 1575 году вместе с Лакандулой / Раджей Сулейманом они окончательно отразили нападение пиратов в Лингайене, Пангасинан,
, 12. потребовали дань уважения испанцам и напряженность в отношениях с христианской религией.Он попытался завоевать Филиппины, но умер в 1598 году.
13. 1603 атаковал Сангли в Маниле Коксинга
14. 1662 — потребовал дань Испании Из-за напряженности китайцы терроризировали Манилу
15.Франсиско Лаксамана с 4000 воинов дал отпор террористам и был удостоен звания главнокомандующего форта Сантьяго.
16. Свобода Дискриминация Религия
17. Восстание: Мятеж лидеров Гатдулы: Лакандула / Раджа Сулейман Год: 1574 Место: Манила, Тондо и Навотас
18.Причина: генерал-губернатор Гвидо де Лавасарес — прекращение владения землями в Маниле и освобождение от уплаты дани. Имея тесные связи между Лакандулой, Хуаном де Сальседо
19. и отцом Джеронимо Марином, они нашли мирное решение и помогли испанцам дать отпор Лим-А-хонгу в Пангасинане.
20.Восстание: Лидеры заговора тондо: Агустин де Легаспи (внук Лакандулас) Магат Саламат Лакандулас Сон (Дату в Тондо)
21. Педро Балигуит Дату в Пандакане Фелипе Салонга (сын Лакандулы; Дату из Поло, Манилакан) , Куйо Год / годы: 1587-1588
22.Причина: вернуть утраченную свободу и вернуть традиции своего народа. Они стремятся к союзу с Борнео, Лагуной и Батангасом для оружия и людских ресурсов.
23. В Куйо, Антонио Сурабао (избитый испанцами), что он сообщил испанцам о заговоре. Все заговорщики были казнены, за исключением Педро Балингита и некоторых оставшихся Тондо Дату, которые должны были быть сосланы в Мексику
24.Восстание: Восстание Магалац Лидер: Магалат Год: 1596 Место: Кагаян Причина: Испанское правило жестокого обращения
25. Докажите, что он хороший лидер, убив много испанцев и филиппинцев в Тугегарао. Благодаря его победам, испанцы наняли убийцу, чтобы убить Магалата, и это им удалось.
26.Восстание: Восстание Гадданга в Иррайе. Лидеры: Габриэль Даяг и Филипп Кутабай Годы: 1621 — 1622 Место: Северная Исабела в долине Кагаян
27. Причина: злоупотребления со стороны испанских властей (Reduccion) Единство племени Ирраяс осадило и убило несколько испанских чиновников и монахов.
28.Фрай Педро де Санто Томас убедил Иррая (Даяг) помиловать. Основал город Макила и Кабаган, бывшие лагеря повстанцев Ирраяса
29. Восстание: Леди заговора Лидер: Педро Ладиа Год: 1643 Место: Малолос, Булакан Причина: вернуть утраченную Свободу
30.Утверждалось, что он внук Раджи Матанды, у него появилось много последователей, и он имел титул раджа тагальского.

Восстание масс ортега и гассет: Читать Восстание масс онлайн (полностью и бесплатно)

Читать Восстание масс онлайн (полностью и бесплатно)

Хосе Ортега-и-Гассет Восстание масс

I. Скученность

Восстание масс Ортега-и-Гассет читать, Восстание масс Ортега-и-Гассет читать бесплатно, Восстание масс Ортега-и-Гассет читать онлайн

«Восстание масс» Ортега-и-Гассета. Толпа, массы, политика

Читать онлайн «Восстание масс (сборник)» автора Ортега-и-Гассет Хосе — RuLit

Читать онлайн «Восстание масс» автора Ортега-и-Гассет Хосе — RuLit

Хосе Ортега-и-Гассет, Восстание масс – читать онлайн полностью – ЛитРес

Часть первая

I. Феномен стадности

II. Исторический подъем

Восстание масс, Хосе Ортега и Гассет — right_wing_lit_guide — Аненербе

Восстание масс — Хосе Ортега-и-Гассет — Английский язык — WW Norton & Co —

Обзор книги Хосе Ортеги-и-Гассета «Восстание масс»

Revolt of the_masses_updated_

Текст Revolt of the_masses_updated_

Related Posts

Post A Comment