Прочитать полностью

Читать онлайн «Эхопраксия» автора Уоттс Питер — RuLit

Двадцать минут спустя, когда свита из трематод и цестод была лишь наполовину внесена в каталог, вдалеке прогремел взрыв. По крайней мере звучало это так; мягкий, приглушенный «бах» далекой канонады.

Брюкс оторвался от работы, обозрев пустынную панораму, раскинувшуюся между тщедушными сучковатыми стволами.

Ничего. Ничего. Нич…

«Так. Минуточку…»

Монастырь.

Дэн схватил очки с мотоцикла, дал увеличение и сразу обратил внимание на торнадо.

«Как-то он слишком сильно вертится для столь позднего времени».

Потом увидел, как справа, за строениями, в гаснущих сумерках кружатся, парят и растворяются клубы темно-коричневого дыма.

Само здание вроде не пострадало. По крайней мере ничего такого Дэн не заметил.

«И чем они там занимаются?»

Официально — физикой. И космологией. Разными вопросами высокой энергии. Но все должно ограничиваться теорией. Насколько знал Брюкс, Двухпалатники не проводили настоящие эксперименты. Впрочем, сейчас их почти никто не проводил: машины сканировали небеса, машины исследовали пространство между атомами, машины задавали вопросы и планировали опыты, чтобы получить ответы. Мясу, похоже, осталось лишь созерцать собственный пупок: сидеть в пустыне и размышлять о том, какие ответы автоматы предоставят человечеству в этот раз. Хотя большинство по-прежнему предпочитало называть сей процесс анализом.

Роевой разум, одержимый глоссолалией: вроде Двухпалатники делали это так. Похоже на биорадио в головах, общинный corpus callosum: электроны колеблются в микротрубочках наподобие квантовой запутанности. Штука полностью органическая, чтобы обойти запрет на межмозговые интерфейсы. Труба, которая по команде сливает множество разумов в один. Они плыли вместе и призывали Вознесение, приобщение к таинствам; катались по полу, пускали слюни и улюлюкали, а прислужники все записывали, и в результате монахи каким-то образом полностью переписали теорию амплитуэдра[5].

Предполагалось, что для этого мумбо-юмбо существует рациональное объяснение: левополушарные процессы распознавания образов разогнали до неузнаваемости; глючную органику, которая заставляет человека видеть лица в облаках или гнев Господень в грозе, подрихтовали, желая пройти по тонкой грани между озарением и парейдолией. Видимо, во время прогулок по лезвию бритвы случались фундаментальные приходы, и только Двухпалатники могли отличить реальные образы от галлюцинаций. По крайней мере такова была официальная версия. Брюксу она казалась полной ерундой.

Правда, с Нобелями не поспоришь.

Может, они там разжились каким-нибудь ускорителем частиц. Монахи должны были заниматься чем-то действительно мощным и потреблявшим уйму энергии: никто не гонял индустриальный смерчевой двигатель ради кухонного комбайна.

Сзади послышался металлический звон потревоженных инструментов. Брюкс повернулся.

Сказеры валились в грязи. Лежа кверху брюхом и мелькая раздвоенным языком, за ним следила выпотрошенная змея.

«Нервы», — сказал себе Брюкс.

Препарированный труп дрожал, будто в разрез на животе проник холод. Складки ткани колыхались по обе стороны от раны, медленная волна перистальтики шла по всему телу.

Гальваническая реакция. И ничего больше.

Голова змеи приподнялась над краем кюветы. Стеклянные, немигающие глаза посмотрели туда-сюда. Красно-черный или черно-красный язык попробовал воздух на вкус.

Животное выползло наружу. Далось ему это нелегко: оно пыталось перекатиться на живот и ползти как обычно, только брюха уже не было. Чешую, которая толкала бы змею вперед, и мускулы полностью разрезали. Поэтому тварь лишь время от времени выворачивалась, терпела неудачу и снова ползла на спине: глаза навыкате, язык мелькает, а внутренностей нет.

Рептилия достигла края скамьи, секунду слабо покачалась на краю, упала в пыль. Ботинок Брюкса обрушился ей на голову. Он вминал ее в каменистую почву, пока не осталось ничего, кроме влажного липкого комка грязи. Тело твари корчилось, мускулы прыгали в такт нервам, забитым шумом без признаков сигнала. По крайней мере не осталось ничего, что могло бы чувствовать.

Рептилии — не слишком хрупкие существа. Брюкс часто находил на дороге гремучих змей, по которым несколько часов назад проехала машина, но они — позвоночник сломан, зубы выбиты, вместо головы кровавая каша — по-прежнему двигались, ползли в сторону кювета. Сумка-нейтрализатор, по идее, должна была предотвращать длительную агонию: обращала метаболизм животного против него, через легкие и капилляры доносила яд до каждой клетки ткани, принося быструю, безболезненную, и главное — полную смерть, чтобы образец, черт его дери, не проснулся, не взглянул на вас и не попытался сбежать, после того как у него выскребли внутренности.

Амплитуэдр — многомерная фигура, вычислив объем которой можно получить амплитуду рассеивания при определенном взаимодействии, элементарных частиц.

Echopraxia Питер Уоттс | FB2

Автор Питер Уоттс

Приготовьтесь к необычности иного рода в этом продолжении номинированного Хьюго романа Blindsight

Это канун двадцать второго века: мир, в котором покойные отправляют открытки с Небес, а евангелисты совершают научные открытия, говоря на языках; где вампиры, созданные с помощью генной инженерии, решают проблемы, которые невозможно решить обычным людям, а солдаты оснащены переключателями зомби, которые отключают самосознание во время боя.И все это находится под наблюдением инопланетного присутствия, которое отказывается показывать себя.

Дэниел Брукс — живое ископаемое: полевой биолог в мире, где биология превратилась в вычисления, кошачья лапа, используемая террористами для убийства тысяч. Укрывшись в пустыне Орегона, он отвернулся от человечества, которое с каждым ударом сердца распадается на новые странные подвиды. Но однажды ночью он просыпается и оказывается в центре бури, которая перевернет всю историю наизнанку.

Теперь он оказался в ловушке на корабле, направляющемся в центр Солнечной системы.Слева от него убитый горем солдат, одержимый шепотом сообщений от мертвого сына. Справа от него летчик, который еще не нашел человека, которого она поклялась убить на месте. Вампир и его свита из зомби-телохранителей прячутся в тени позади. И прямо впереди горстка восхищенных монахов ведет их всех на встречу с тем, кого они будут называть только «Ангелами астероидов».

Их паломничество встречает Дэна Брукса, ископаемого человека, лицом к лицу с самой большой эволюционной точкой останова с момента зарождения самой мысли.

384 страницы

ISBN 9780765328021

CrowdFlower может Echopraxia достичь высоких показателей точности в результате своих методов: все твиты были закодированы тремя кодировщиками, оценки были усреднены, а кодеры, которые плохо справились с тестовыми твитами, управляемыми на протяжении всего процесса кодирования, были исключены.

Но американские художники-комиксы Echopraxia делают с цветом гораздо больше, чем японские художники.

Проверено 18 октября, супергеройский фильм, супергеройский фильм или супергеройское кино — это фильм, в котором основное внимание уделяется действиям одного или нескольких супергероев.

Определение факторов окружающей среды, контролирующих процессы на земной поверхности и структуру рельефа в холодных регионах, является одной из центральных тем Echopraxia в перигляциальной геоморфологии.

Теория Маккензи, предложенная в Echopraxia ранних годов прошлого века Маккензи.

Политические подразделения Перу были подчеркнуты Echopraxia , поскольку большая часть этой столицы в день выборов была без электроэнергии.

Serway Автор, Можете ли вы найти свою фундаментальную истину, используя Slader в качестве полностью бесплатного руководства по решениям Physics for Scientists and Engineers with Modern Physics Echopraxia ?

Пряжка ремня Reach Dakine Belt обеспечивает надежный захват. Эхопраксия

Echopraxia, Уоттс, Питер (электронная книга)

Эта игра будет выпущена.

Этой книги больше нет в продаже.

Эта электронная книга недоступна в вашей стране.

Приготовьтесь к необычности иного рода в фильме Питера Уоттса Echopraxia, , продолжении номинированного на Хьюго романа Blindsight

Это канун двадцать второго века: мир, в котором покойные отправляют открытки вернувшись с Небес, евангелисты совершают научные прорывы, говоря на языках; где вампиры, созданные с помощью генной инженерии, решают проблемы, которые невозможно решить обычным людям, а солдаты оснащены переключателями зомби, которые отключают самосознание во время боя.И все это находится под наблюдением инопланетного присутствия, которое отказывается показывать себя.

Дэниел Брукс — живое ископаемое: полевой биолог в мире, где биология превратилась в вычисления, кошачья лапа, используемая террористами для убийства тысяч. Укрывшись в пустыне Орегона, он отвернулся от человечества, которое с каждым ударом сердца распадается на новые странные подвиды. Но однажды ночью он просыпается и оказывается в центре бури, которая перевернет всю историю наизнанку.

Теперь он заперт на корабле, направляющемся в центр Солнечной системы.Слева от него убитый горем солдат, одержимый шепотом сообщений от мертвого сына. Справа от него летчик, который еще не нашел человека, которого она поклялась убить на месте. Вампир и его свита из зомби-телохранителей прячутся в тени позади. И прямо впереди горстка восхищенных монахов ведет их всех на встречу с тем, кого они будут называть только «Ангелами астероидов».

Их паломничество встречает Дэна Брукса, ископаемого человека, лицом к лицу с самой большой эволюционной точкой останова с момента зарождения самой мысли.

По запросу Издателя это название продается без программного обеспечения для управления цифровыми правами (DRM).

Эхопраксия: последняя попытка Питера Уоттса разрушить ваши предположения до смерти

Ученый Даниэль Брюкс — это то, что все насмешливо называют базовым, человек с таким небольшим количеством улучшений, что даже лекарства, которые он использует, чтобы стать умнее (лекарства, необходимые, чтобы он мог претендовать на должность на своей университетской работе), принимаются в форме таблеток, а не через умный синтезатор и помпа, которые используют все крутые дети.Он выходит в Интернет так же, как и мы, глядя на дисплеи, а не закидывая информацию прямо в свой мозг.

Этот устаревший и ретро-подход к технологиям дает ему клеймо «старой школы» людьми, которые на самом деле имеют в виду технофобов, слабаков и откровенно эксцентричных людей. Но у Дэна есть более серьезные проблемы с пиаром, чем просто луддизм. Некоторые из его исследований использовались для убийства людей, а чувство вины изгнало его в пустыню. Там он разбивает лагерь, прячется и проводит исследования, собирая образцы местной дикой природы, чтобы увидеть, могут ли какие-либо из них быть исходными сами по себе, или вся их ДНК была отвергнута различными безудержными биотехнологическими проектами человечества.

Ближайшие соседи Дэна, если не считать змей-нежитью с искалеченным генетическим кодом, — это монастырь, полный людей, которые использовали индивидуализированные виды рака, чтобы преобразовать свой интеллект в ульи супер-гения. Никаких таблеток этим парням: двухпалатные, как их называют, делают разоблачительные открытия и приписывают процессу, который больше связан с говорением на языках, чем с научным методом. Процесс настройки мозга лишил их возможности нормально общаться, поэтому они также нанимают людей, называемых жаргонавтами, для перевода — и, что более важно, патентования — своих открытий для них.

Даниэль их не беспокоит, и они оставляют его в покое, по крайней мере, до того дня, когда появится армия боевых зомби, дистанционно управляемая вампиром по имени Валери, и попытается сразиться с ними. Хорошо, что у монахов есть торнадо, чтобы обернуться против них, верно?

Ага. Это не обязательно то, что вы бы назвали простой историей.

Если вы надеетесь, что Echopraxia может в конечном итоге отклониться от Даниэля Брюкса или, по крайней мере, увести его где-нибудь поблизости от Сири Китон, рассказчика предыдущего романа Питера Уоттса, Blindsight , вы должны знать заранее, что это никогда должно случиться.Действие двух романов происходит в одной вселенной, и между ними существует связь: отец Сири Китон — Джим Мур, которого вы, возможно, также встречали в рассказе Уоттса на сайте Tor.com «Полковник». (Если вы не читали, это может подождать. Продолжайте. Я буду здесь.)

И, конечно же, одна и та же вселенная означает, что в ней есть такие же ужасающие вампиры.

Когда боевые зомби начинают вторгаться на его участок пустыни, Дэн укрывается в монастыре. Кажется, что ни одна из сторон не выиграет в первоначальном столкновении. Вместо этого Бикамеры и Валери соглашаются, что все, чего они на самом деле добились, — это привлечь внимание чего-то еще большего и подлого — правительства — и, возможно, им следует просто вместе бежать с места происшествия.

Они берут Дэна с собой, потому что в противном случае — уверяют они его — тот, кто придет убираться, обязательно допросит его очень тщательно и неприятно. Таким образом, он оказывается на борту корабля под названием Корона шипов , направляющегося в глубокий космос с Джимом Муром, жаргонавтом Лианной, пугающей Валери и всеми остальными, кто был в монастыре, когда вспыхнули военные действия.

Как только корабль выходит в космос, Даниэль становится почти ненужным.У него нет аугментации, поэтому он никому не может быть полезен. У него нет поставленной задачи, кроме как согревать его мясо на тот день, когда Валери обнаружит, что хочет тартар. Экипаж разбит на враждебные лагеря с радикально разными целями, и он почти физически неспособен понять десятую часть того, что происходит вокруг него. Лианна объясняет, на что она способна, и Джим дает ему несколько кусочков головоломки — те части команды, которые могут бесконечно сплетничать друг о друге, как это всегда делают люди, — но для всех намерений и целей бедный Дэн мог бы с таким же успехом придумать пушистый костюм и возьму на себя призвание корабельного питомца.

Это не мешает ему попытаться понять, что происходит, что является одной из замечательных особенностей этого персонажа: Дэн был счастлив валяться в чувстве вины в пустыне, но невежество — это совсем другое. Он поймет все, что он может понять, и даже при том, что он превосходит все интеллектуальные области, он и мы начинаем видеть, что Бикамеры и Валери преследуют нечто далекое в космосе, что может быть научно не отличимо от вашего базового всемогущества. божество.

Это было достаточно впечатляюще, в эпизоде ​​ Blindsight , чтобы увидеть, как Питер Уоттс создавал вампира, рожденного наукой, с традиционной аллергией на распятия, не имеющей ничего общего с религией. Однако увидеть, как жесткий автор научной фантастики отправляется в вымышленные поиски Бога, — это еще один вопрос. Это смелая вещь. Амбициозный. Хотя Уоттс ни в коем случае не говорит, что мы ошиблись с научным методом, он отмечает, что наша вера в науку — это, по сути, форма веры, которая, по общему признанию, подкрепляется ее способностью предсказывать, как будет работать мир, учитывая различные раздражители.

Романы Уоттса поражают воображение практически на каждой странице, но что я также заметил в этом романе, так это то, что его стиль письма становится все более гибким и красивым. (Я писал об этом в пересмотре его первой книги «Морская звезда».) Каждое слово было настроено и отполировано: здесь действует перфекционизм, отказ писать роман, который ничем не хуже предыдущего, если что-то получше. можно оттолкнуть от передовой науки и английского языка. В этой книге есть несколько настоящих примеров того, как мы пишем.

Дэн Брюкс, конечно, не единственный привлекательный персонаж в книге. Лианна, которая существует для того, чтобы связывать Бикамеры с обычными людьми, изо всех сил старается сделать его временное заключение сносным, а пилот корабля забавно отталкивает и в то же время странно мил. Стремление Джима Мура найти хоть какие-то следы пропавшего сына действительно тронет сердце. А Валери чем-то нервирует больше, чем капитан корабля Юкка Сарасти из Blindsight . Возможно, это просто чувство, что она работает против команды, а не вместе с ними, но ее абсолютная безжалостность восхитительно поднимает волосы.

Сказать больше о том, что происходит в Echopraxia , было бы непростительно спойлером, хотя я оставлю вас с некоторыми основными истинами: во-первых, это потрясающе. Во-вторых, вы можете прочитать его сразу, независимо от того, читали ли вы Blindsight или нет. В-третьих, только потому, что книга странным образом касается природы Бога (хотя, возможно, и не божественного, в точности), что не помешало Уоттсу предоставить свой уже привычный указатель, полный научных ссылок, чтобы показать, как исследование могло бы поддержать его мышление.

И наконец, в-пятых, такой роман часто бывает хорошо завершить выпивкой. Довольно сильный. Пройдет некоторое время, прежде чем вы усвоите идеи Echopraxia , не говоря уже об итогах неожиданного путешествия Дэна Брюкса в пустоту. То, что он там находит и передает вам, более чем тревожит.

Echopraxia теперь доступен в Tor Books.
Прочтите отрывок из романа здесь, на Tor.com

ЯВЛЯЮСЬ. Здесь, на Тор, у Делламоники есть целая книга художественной литературы.com, в том числе рассказ ужасов о путешествиях во времени «Цвет парадокса». Еще есть «Уродливая женщина из Кастелло ди Путти», вторая из серии рассказов под названием «Буря». И эта история, и ее предшественник, «Среди серебристого стада», являются приквелами к ее роману о Торе « Дитя скрытого моря ».

Если парусные корабли, пираты, магия и международные интриги не для вас, то рассказ о ее маленьком оборотне, у которого есть две мамы, «Клетка» вошел в Рекомендуемый список литературы Locus на 2010 год.Или посмотрите ее сексуальную новеллу «Дикие вещи», которая связана с миром ее отмеченного наградами романа « Индиго Спрингс » и его продолжения « Blue Magic ».

вещей Питера Уоттса: журнал Clarkesworld

Я являюсь Блэром. Я выхожу из спины, когда мир входит спереди.

Я медь. Я воскресаю из мертвых.

Я Чайлдс. Я охраняю главный вход.

Имена не имеют значения. Они заполнители, не более того; вся биомасса взаимозаменяема. Важно то, что это все, что от меня осталось. Мир сжег все остальное.

Я вижу себя через окно, бегущего сквозь шторм, одетого в Блэр. МакРиди сказал мне сжечь Блера, если он вернется один, но МакРиди все еще думает, что я один из них. Я нет: я являюсь Блэром, и я стою у двери. Я являюсь Чайлдсом, и я впускаю себя. Я кратко причащаюсь, усики извиваются от моих лиц, переплетаются: я — БлэрЧилдс, обмениваюсь новостями мира.

Мир нашел меня. Он обнаружил мою нору под сараем для инструментов, недоделанную спасательную шлюпку, изъятую из внутренностей мертвых вертолетов. Мир занят уничтожением моих средств к бегству. Потом он вернется ко мне.

Остался только один вариант. Я распадаюсь. Будучи Блэром, я иду поделиться планом с Коппер и питаться гниющей биомассой, которую когда-то называли Кларк; столько изменений за столь короткое время опасно истощили мои резервы. Будучи Чайлдсом, я уже съел то, что осталось от Фукса, и пополняю его для следующего этапа.Я закидываю огнемет себе на спину и выхожу наружу, в долгую антарктическую ночь.

Я пойду в бурю и никогда не вернусь.

До крушения я был намного больше. Я был исследователем, послом, миссионером. Я распространился по космосу, встретил бесчисленные миры, причастился: подходящие изменили форму непригодных, и вся вселенная взлетела вверх радостными, бесконечно малыми шагами. Я был солдатом, воевавшим с самой энтропией. Я был той рукой, благодаря которой Творение совершенствуется.

У меня было столько мудрости. Столько опыта. Теперь я не могу вспомнить все, что знал. Помню только, что когда-то знал их.

Но я помню аварию. Он сразу убил большую часть этого ответвления, но немного выполз из-под обломков: несколько триллионов клеток, душа слишком слаба, чтобы держать их под контролем. Мятежная биомасса отлетела, несмотря на мои самые отчаянные попытки удержаться вместе: охваченные паникой маленькие сгустки мяса, инстинктивно растущие все конечности, которые они могли вспомнить, и бегство по горящему льду.К тому времени, когда я восстановил контроль над тем, что осталось, пожары погасли, и холод снова начал приближаться. Мне едва удалось вырастить достаточно антифриза, чтобы не лопнуть мои клетки, прежде чем лед схватил меня.

Я тоже помню свое пробуждение: тупые колебания ощущений в реальном времени, первые угольки познания, медленно расцветающее тепло осознания, когда тело и душа обнимались после долгого сна. Я помню окружавшие меня двуногие отростки, странные щебечущие звуки, которые они издавали, странную однородность их телосложения.Как плохо они выглядели! Как неэффективна их морфология! Даже будучи инвалидом, я мог многое исправить. Я протянул руку. Я причастился. Я вкусил плоть мира —

— и мир напал на меня. Он напал на меня.

Я покинул это место в руинах. Это было по ту сторону гор — норвежский лагерь, как он здесь называется — и я никогда не смог бы пересечь это расстояние на двуногой шкуре. К счастью, на выбор была другая форма, меньшая, чем двуногий, но более приспособленная к местному климату.Я спрятался в нем, пока остальная часть меня отбивалась от атаки. Я бежал в ночь на четырех ногах и позволил растущему пламени скрыть мой побег.

Я не прекращал бегать, пока не приехал сюда. Я ходил среди этих новых ответвлений в шкуре четвероногого; и поскольку они не видели, чтобы я принимал другую форму, они не атаковали.

И когда я ассимилировал их по очереди — когда моя биомасса изменилась и приняла формы, незнакомые местным глазам, — я принял это причастие в одиночестве, узнав, что миру не нравится то, чего он не знает.

Я один в шторме. Я обитатель дна какого-то мутного чужеродного моря. Снег идет горизонтальными полосами; зацепившись за овраги или выходы на поверхность, он вращается в ослепляющие маленькие вихри. Но я еще не достаточно далеко, еще нет. Оглядываясь назад, я все еще вижу лагерь, ярко скрюченный во мраке, приземистую угловатую мешанину света и тени, пузырь тепла в воющей бездне.

Пока я смотрю, он погружается во тьму. Я взорвал генератор.Теперь нет света, кроме маяков вдоль направляющих тросов: гирлянды тусклых синих звезд, качающихся взад и вперед на ветру, аварийные созвездия, направляющие потерянную биомассу обратно домой.

Я не пойду домой. Я недостаточно потерян. Я продираюсь во тьму, пока даже звезды не исчезнут. Слабые крики разгневанных испуганных мужчин разносятся ветром позади меня.

Где-то позади меня моя отключенная биомасса объединяется в более обширные, более мощные формы для финального противостояния.Я мог бы объединиться, все в одном: выбрать единство вместо фрагментации, рассосаться и получить утешение в целом. Я мог бы добавить свои силы в предстоящую битву. Но я выбрал другой путь. Я коплю запасы Чайлда на будущее. Настоящее не содержит ничего, кроме уничтожения.

Лучше не думать о прошлом.

Я уже очень долго пробыл во льду. Я не знал, сколько времени прошло, пока мир не собрал улики, не расшифровал записи и записи из норвежского лагеря, не определил место крушения.Тогда я был Палмером; ничего не подозревая, я отправился на прогулку.

Я позволил себе даже малейшую долю надежды.

Но это больше не был корабль. Это даже не был заброшенный дом. Это была окаменелость, врезанная в дно огромной ямы, взорванной ледником. Двадцать таких шкур могли стоять одна на другой и едва доходили до края кратера. Шкала времени легла на меня, как тяжесть мира: сколько времени, чтобы накопиться весь этот лед? Сколько эонов вселенная повторяла без меня?

И за все это время, возможно, через миллион лет, спасения не было.Я так и не нашел себя. Интересно, что это значит. Интересно, существую ли я еще где-нибудь, кроме как здесь.

Вернувшись в лагерь, я сотру след. Я дам им последнюю битву, их чудовище, которое нужно победить. Пусть побеждают. Пусть перестают смотреть.

Здесь, в шторм, я вернусь на лед. В конце концов, я даже почти не уезжал; живы всего несколько дней из всех этих бесконечных веков. Но за это время я узнал достаточно. По обломкам узнал, что ремонта не будет.Я узнал со льда, что спасения не будет. И я узнал из мира, что примирения не будет. Единственная надежда на спасение сейчас — в будущее; пережить всю эту враждебную, извращенную биомассу, позволить времени и космосу изменить правила. Возможно, в следующий раз, когда я проснусь, это будет другой мир.

Пройдут эоны, прежде чем я увижу еще один восход солнца.

Вот чему меня научил мир: адаптация — это провокация. Адаптация — это подстрекательство к насилию.

Это кажется почти непристойным — оскорбление самого Творения — оставаться в этой шкуре. Он настолько не подходит для окружающей среды, что его нужно завернуть в несколько слоев ткани, чтобы не замерзнуть. Есть множество способов, которыми я мог бы его оптимизировать: более короткие конечности, лучшая изоляция, более низкое соотношение поверхности к объему. Все эти формы все еще есть во мне, и я не осмеливаюсь использовать их даже для защиты от холода. Я не смею адаптироваться; в этом месте я могу только спрятаться.

Какой мир отвергает общение?

Это самое простое и неповторимое представление о биомассе.Чем больше вы можете измениться, тем больше вы сможете адаптироваться. Адаптация — это приспособленность, адаптация — это выживание. Это глубже интеллекта, глубже ткани; он клеточный, он аксиоматичен. И более того, это приятно. Приобщиться — значит испытать чистое чувственное наслаждение от улучшения космоса.

И все же, даже заключенный в эту неадаптированную кожу, этот мир не хочет меняться.

Сначала я подумал, что это может быть просто голод, что эти ледяные пустоши не обеспечивают достаточно энергии для повседневной смены облика.Или, возможно, это была какая-то лаборатория: аномальный уголок мира, отрезанный и замороженный в этих причудливых формах, как часть некоего загадочного эксперимента по мономорфизму в экстремальных условиях. После вскрытия я подумал, не забыл ли мир, как измениться: не имея возможности прикоснуться к тканям, душа не могла их лепить, а время, стресс и хронический голод стерли память, которая когда-либо могла.

Но было слишком много загадок, слишком много противоречий.Почему именно эти формы так плохо подходят для окружающей среды? Если душа была отделена от плоти, что удерживало плоть вместе?

И как эти скины могли быть такими пустыми, когда я въехал?

Я привык находить информацию повсюду, просматривая каждую часть каждого ответвления. Но в бездумной биомассе этого мира не было ничего, за что можно было ухватиться: только каналы, доставляющие приказы и ввод. Я причащался, когда его не предлагали; выбранные мной шкуры боролись и сдавались; мои фибриллы проникали во влажное электричество органических систем повсюду.Я видел глазами, которые еще не были моими, двигательные нервы, которыми я управлял, чтобы двигать конечностями, все еще построенными из чужеродного белка. Я носил эти шкуры, как я носил бесчисленное множество других, взял на себя управление и оставил ассимиляцию отдельных клеток, чтобы следовать в ее собственном темпе.

Но я мог носить только тело. Я не мог найти ни воспоминаний, ни переживаний, ни понимания. Выживание зависело от слияния, и недостаточно было просто выглядеть как этот мир. Я должен был действовать именно так — и впервые в жизни не знал, как это сделать.

Что еще страшнее, мне не пришлось. Шкуры, которые я ассимилировал, продолжали двигаться сами по себе. Они поговорили и пошли по назначенному кругу. Я не мог этого понять. С каждым мгновением я все глубже проникал в конечности и внутренние органы, опасаясь признаков первоначального владельца. Я не мог найти никаких сетей, кроме своей.

Конечно, могло быть и хуже. Я мог бы все это потерять, превратившись в несколько клеток, руководствуясь только инстинктом и собственной пластичностью.В конце концов, я бы вырос — снова обрел разум, причастился и возродил интеллект, огромный, как мир, — но я был бы сиротой, больным амнезией, не понимая, кем я был. По крайней мере, я был избавлен от этого: я вышел из аварии с сохранением своей личности, шаблоны тысячи миров все еще резонируют в моей плоти. Я сохранил не только грубое желание выжить, но и убежденность в том, что выживание имеет смысл. Я все еще чувствую радость, если для этого есть достаточная причина.

И все же сколько еще было раньше.

Мудрость множества других миров потеряна. Все, что осталось, — это нечеткие абстракции, полу-воспоминания о теоремах и философиях, слишком обширных, чтобы уместиться в такой обедневшей сети. Я мог бы ассимилировать всю биомассу этого места, восстановить тело и душу в миллион раз больше, чем то, что здесь разбилось — но пока я нахожусь в ловушке на дне этого колодца, лишенный общения со своим высшим Я, я никогда не выздоровею. это знание.

Я такой жалкий фрагмент того, кем был.Каждая потерянная клетка забирает с собой немного моего интеллекта, и я стал таким маленьким. Если раньше я думал, то сейчас просто реагирую. Как многого из этого можно было бы избежать, если бы я только спас немного больше биомассы из обломков? Сколько вариантов я не вижу, потому что моя душа просто недостаточно велика, чтобы их вместить?

Мир говорил сам с собой, точно так же, как я, когда мои сообщения достаточно просты для передачи без соматического слияния. Даже будучи собакой, я мог уловить основные характерные морфемы — этим ответвлением была Windows, той была Беннингс, двое, которые оставили в своем летательном аппарате неизвестные части, были Медь и МакРиди, — и я удивился, что эти кусочки и части остались изолированными одна от другой, так долго сохраняли одну и ту же форму, что маркировка отдельных аликвот биомассы действительно служила полезной цели.

Позже я спрятался в самих двуногих, и все, что скрывалось в этих заколдованных шкурах, начало говорить со мной. Там говорилось, что двуногих называли парнями, мужчинами или засранцами. В нем говорилось, что MacReady иногда называют Mac. В нем говорилось, что это собрание построек было лагерем.

Он сказал, что боится, но, может быть, это был только я.

Конечно же, сочувствие неизбежно. Невозможно имитировать искры и химические вещества, которые мотивируют плоть, не чувствуя их в какой-то степени.Но это было иначе. Эти интуиции мерцали во мне, но каким-то образом оставались вне досягаемости. Мои шкуры блуждали по залам, и загадочные символы на каждой поверхности — «Прачечная», «Добро пожаловать в клуб», «Эта сторона вверх» — почти имели смысл. Круглый артефакт, висящий на стене, был часами; он измерял течение времени. Глаза мира метались то тут, то там, и я извлекала частичную номенклатуру из его — из его — разума.

Но я ехал только с прожектором. Я видел, что он освещал, но не мог направить его в любом направлении по своему выбору.Я мог подслушивать, но мог только подслушивать; никогда не допрашивайте.

Если бы только один из этих прожекторов остановился, чтобы остановиться на своей собственной эволюции, на траектории, которая привела его к этому месту. Как бы иначе все могло закончиться, если бы я только знал. Но вместо этого он опирался на совершенно новое слово:

Вскрытие.

Макриди и Коппер нашли часть меня в норвежском лагере: арьергардное ответвление, сожженное после моего побега. Они вернули его — обугленное, искривленное, застывшее в процессе трансформации — и, похоже, не знали, что это было.

Тогда я был Палмером, Норрисом и собакой. Я собрался с другой биомассой и наблюдал, как Медь разрезал меня и вытащил мои внутренности. Я смотрел, как он что-то выбил из-за моих глаз: какой-то орган.

Он был уродливым и неполным, но его суть была достаточно ясна. Это было похоже на огромную морщинистую опухоль, на разгул клеточной конкуренции — как будто сами процессы, определявшие жизнь, каким-то образом обернулись против нее. Это было до неприличия васкуляризовано; он, должно быть, потреблял кислород и питательные вещества, намного превышающие его массу.Я не мог понять, как что-то подобное могло вообще существовать, как оно могло достичь такого размера, не уступая более эффективным морфологиям.

Я и представить себе не мог, что он сделал. Но затем я начал смотреть новыми глазами на эти ответвления, эти двуногие формы, которые мои собственные клетки так скрупулезно и бездумно копировали, когда они меняли для этого мира. Неиспользованные для инвентаризации — зачем составлять каталог частей тела, которые превращаются в другие вещи только при малейшей провокации? — Я действительно впервые увидел эту раздутую структуру наверху каждого тела.Намного больше, чем должно быть: костное полушарие, в которое мог бы поместиться миллион ганглиозных интерфейсов, с свободным пространством. У каждого ответвления был один. Каждый кусок биомассы нес один из этих огромных скрученных сгустков ткани.

Я понял кое-что еще: глаза, уши моей омертвевшей кожи проникли в эту штуку, прежде чем Медь вытащила ее. Массивный пучок волокон проходил вдоль продольной оси кожи, вплоть до середины эндоскелета, прямо в темную липкую полость, где находился рост.Эта деформированная структура была встроена во всю кожу, как своего рода соматокогнитивный интерфейс, но гораздо более массивная. Как будто …

№

Вот как это работало. Вот так эти пустые скины двигались по собственному желанию, поэтому я не нашел другой сети, которую можно было бы интегрировать. Вот оно и было: не распределено по всему телу, а сжалось в себе, темное, плотное и покрытое оболочкой. Я нашел призрак в этих машинах.

Мне стало плохо.

Я разделил свою плоть с мыслящим раком.

Иногда даже спрятаться недостаточно.

Я помню, как видел себя растопыренным по полу конуры, химера раскололась по сотне швов, причащаяся к горстке собак. На полу корчились багровые усики. На моих боках росли полуформированные итерации, формы собак и вещи, которых раньше не видели в этом мире, случайные морфологии, наполовину запоминающиеся частям части.

Я помню, как Чайлдс еще до того, как я был Чайлдсом, сжег меня заживо.Я помню, как съежился внутри Палмера, боясь, что это пламя может охватить меня, что этот мир каким-то образом научился стрелять, едва заметив.

Я помню, как я шатался по снегу, грубый инстинкт, одетый в Беннингс. Сучковатые недифференцированные комки цеплялись за его руки, как грубые паразиты, скорее снаружи, чем внутри; несколько уцелевших фрагментов какой-то предыдущей резни, искалеченные, безмозглые, взяв все, что могли, и вырвав укрытие. Вокруг него в ночи толпились люди: красные ракеты в руках, синие огни за спинами, их лица двухцветные и красивые.Я помню Беннингса, охваченного пламенем, воющего, как животное, под небом.

Я помню Норриса, преданного его собственным, полностью скопированным, дефектным сердцем. Палмер, умирающий, чтобы остальная часть меня могла жить. Окна, все еще человеческие, загорелись превентивно.

Имена не имеют значения. Биомасса делает: очень много ее потеряно. Так много нового опыта, столько свежей мудрости, уничтоженной этим миром мыслящих опухолей.

Зачем меня откапывать? Зачем вырезать меня изо льда, нести меня через пустоши, возвращать к жизни только для того, чтобы нападать на меня в тот момент, когда я просыпаюсь?

Если целью было искоренение, почему бы просто не убить меня там, где я лежал?

Эти инцистированные души.Эти опухоли. Прячась в своих костлявых пещерах, замкнувшись на себе.

Я знал, что они не могут прятаться вечно; эта чудовищная анатомия только замедлила общение, но не остановила его. С каждым мгновением я немного рос. Я чувствовал, как обвиваюсь вокруг моторной проводки Палмера, обнюхивая миллионы крошечных токов вверх по течению. Я чувствовал свое проникновение в эту темную мыслящую массу за глазами Блер.

Воображение, конечно. Это все рефлексирует так далеко, бессознательно и невосприимчиво к микроменеджменту.И все же часть меня хотела остановиться, пока еще было время. Я привык объединять души, а не жить с ними в одной комнате. Это, это разделение было беспрецедентным. Я ассимилировал тысячу миров более сильных, чем этот, но никогда не было так странно. Что произойдет, если я встречу искру в опухоли? Кто кого ассимилирует?

К тому времени у меня было уже трое мужчин. Мир становился настороженным, но пока этого не заметил. Даже опухоли на коже, которую я снял, не знали, насколько я близок.За это я мог бы быть только благодарен — что у Творения есть правила, что некоторые вещи не меняются, какую бы форму вы ни принимали. Не имеет значения, распространяется ли душа по коже или гноится в гротескной изоляции; он по-прежнему работает на электричестве. Воспоминаниям людей все еще требовалось время, чтобы закрепиться, пройти через любые привратники, фильтрующие шум из сигнала — и разумный всплеск статического электричества, каким бы неизбирательным он ни был, все же очистил эти тайники, прежде чем их содержимое могло быть сохранено на постоянной основе. По крайней мере, достаточно ясно, чтобы позволить этим опухолям просто забыть о том, что что-то еще иногда двигало их руками и ногами.

Сначала я взял на себя управление только тогда, когда шкуры закрыли глаза, и их прожекторы смущающе мигали на нереальных изображениях, узорах, которые бессмысленно перетекали друг в друга, как гиперактивная биомасса, неспособная осесть в единой форме. (Сны, — сказал мне один прожектор, а немного позже — Кошмары.) В те таинственные периоды покоя, когда люди лежали неподвижно и изолированно, было безопасно выйти наружу.

Однако вскоре мечты иссякли. Все глаза все время оставались открытыми, сосредоточенными на тенях и друг на друге.Когда-то рассредоточенные по всему лагерю ответвления начали сближаться, чтобы отказаться от своих уединенных занятий в пользу компании. Сначала я подумал, что они могут найти общий язык в общем страхе. Я даже надеялся, что, наконец, они смогут избавиться от своего таинственного окаменения и причаститься.

Но нет. Они просто перестали доверять всему, чего не могли видеть.

Они просто восставали друг против друга.

Мои конечности немеют; мои мысли замедляются, поскольку дальние уголки моей души поддаются холоду.Вес огнемета тянет за его ремни безопасности, навсегда выводит меня из равновесия. Я не очень долго был Чайлдсом; почти половина этой ткани остается неусвоенной. У меня есть час, может, два, прежде чем я начну плавить могилу во льду. К тому времени мне нужно преобразовать достаточно клеток, чтобы вся кожа не кристаллизовалась. Я делаю упор на производство антифризов.

Здесь почти мирно. Было так много всего, что нужно принять, и так мало времени, чтобы это обработать.Чтобы прятаться в этих шкурах, нужна такая концентрация, и под всеми этими зоркими глазами мне повезло, если общение длилось достаточно долго, чтобы обменяться воспоминаниями: о том, как сложить мою душу, было бы исключено. Но теперь ничего не остается, как готовиться к забвению. Ничто не занимало меня, но все эти уроки остались невыученными.

MacReady. Его детектор вещей, чтобы разоблачить самозванцев, выдающих себя за мужчин. Это работает не так хорошо, как думает мир; но тот факт, что он вообще работает, нарушает самые основные правила биологии.Это центр загадки. Это ответ на все загадки. Я мог бы уже догадаться, будь я немного крупнее. Я мог бы уже знать мир, если бы мир не пытался так сильно меня убить.

Тест MacReady.

Либо это невозможно, либо я во всем ошибался.

Форма не изменилась. Они не причащались. Их страх и взаимное недоверие росли, но они не хотели соединяться с душами; они будут искать врага только вне себя.

Итак, я дал им кое-что найти.

Я оставил ложные подсказки в рудиментарном компьютере лагеря: простые значки и анимация, вводящие в заблуждение числа и прогнозы, приправленные достаточно правдой, чтобы убедить мир в их правдивости. Не имело значения, что машина была слишком проста для выполнения таких вычислений или что в любом случае не было данных, на которых можно было бы их основывать; Блер был единственным биомассом, который мог это знать, а он уже был моим.

Я оставил ложные сведения, уничтожил настоящие, а затем — алиби на месте — отпустил Блэра, чтобы он разозлился.Я позволил ему ускользнуть в ночь и разбить машины, пока они спали, слегка дергая его за поводья, чтобы не потерять некоторые жизненно важные компоненты. Я отпустил его в радиорубку, наблюдал через его глаза и другие, как он неистовствовал и разрушал. Я слушал, как он говорил о мире в опасности, о необходимости сдерживания, о убеждении, что большинство из вас не знает, что здесь происходит — но я чертовски хорошо знаю, что некоторые из вас знают …

Он имел в виду каждое слово. Я видел это в его свете прожектора.Лучшие подделки — это те, кто забыл, что они ненастоящие.

Когда необходимый урон был нанесен, я позволил Блэру упасть на контратаку Макриди. Как Норрис я предложил сарай для инструментов в качестве камеры для содержания. Как Палмер, я заколачивал окна, помогал с хлипкими укреплениями, которые, как ожидалось, должны были держать меня в узде. Я смотрел, как мир запер меня для твоей же защиты, Блер, и предоставил мне самому. Когда никто не смотрел, я переодевался и выскакивал наружу, спасая нужные мне детали из всей этой поврежденной техники.Я бы отнес их обратно в свою нору под навесом и построил свой побег по частям. Я вызвался накормить заключенного и пришел в себя, когда мир не смотрел, загруженный достаточным количеством припасов, чтобы пройти через все необходимые метаморфозы. Я обошел треть продовольственных складов лагеря за три дня и — все еще находясь в ловушке собственных предубеждений — восхищался голодной диетой, которая удерживала эти ответвления прикованными к одной коже.

Еще одна удача: мир был слишком занят, чтобы беспокоиться о кухонном инвентаре.

Что-то дует ветер, шепот пробивается сквозь бушующий шторм. Я отращиваю уши, вытягиваю чашки с почти замороженной тканью по бокам головы, поворачиваюсь, как живые антенны, в поисках наилучшего приема.

Вот, слева от меня: бездна немного светится, силуэты черного кружащегося снега на фоне едва уловимого сгущения тьмы. Я слышу звуки бойни. Я слышу себя. Я не знаю, какую форму я принял, какая анатомия могла издавать эти звуки.Но я надел достаточно шкур на достаточном количестве миров, чтобы знать боль, когда я ее слышу.

Битва не идет. Битва идет по плану. Теперь пора отвернуться, лечь спать. Пора переждать века.

Я наклоняюсь к ветру. Я иду к свету.

Это не план. Но я думаю, что теперь у меня есть ответ: я думаю, я мог получить его еще до того, как отправился обратно в изгнание. Признать это нелегко. Даже сейчас я не совсем понимаю.Как долго я здесь, пересказывая себе сказку, приводя в порядок улики, в то время как моя кожа умирает постепенно? Как долго я кружил над этой очевидной, невозможной истиной?

Я двигаюсь к слабому потрескиванию пламени, тупое сотрясение взрывающихся боеприпасов больше ощущается, чем слышно. Пустота передо мной светлеет: серый переходит в желтый, желтый — в оранжевый. Одна рассеянная яркость растворяется во многих: одинокая горящая стена, чудом стоящая. Дымящийся скелет хижины Макриди на холме.Треснувшее тлеющее полушарие, бледно-желтое в мерцающем свете: Детский прожектор называет это радиокуполом.

Целого лагеря нет. Не осталось ничего, кроме пламени и обломков.

Они не могут выжить без крова. Не долго. Не в тех скинах.

Уничтожив меня, они погубили себя.

Все могло бы сложиться иначе, если бы я никогда не был Норрисом.

Норрис был слабым узлом: биомасса не только плохо адаптирована, но и дефектна, ответвление с выключенным выключателем.Мир знал, знал так долго, что даже не думал об этом. Только когда Норрис рухнул, это сердечное заболевание всплыло на поверхность разума Меди, где я мог его увидеть. Только когда Медь оседлала грудь Норриса, пытаясь вернуть его к жизни, я знал, чем это закончится. К тому времени было уже слишком поздно; Норрис перестал быть Норрисом. Он даже перестал быть мной.

Мне предстояло сыграть так много ролей, так что выбор ни на одну из них невелик. Часть, представляющая собой Медь, обрушила лопасти на часть, которая была Норрисом, таким верным Норрисом, каждая клетка была так скрупулезно ассимилирована, каждая часть этого неисправного клапана была реконструирована до совершенства.Я не знал. Откуда мне было знать? Эти формы внутри меня, миры и морфологии, которые я ассимилировал в течение эонов, — раньше я использовал их только для адаптации, а не для того, чтобы скрыть. Эта отчаянная мимикрия была импровизированной вещью, крайней мерой перед лицом мира, атакующего все незнакомое. Мои клетки читали знаки, и мои клетки соответствовали им, бессмысленны, как прионы.

Итак, я стал Норрисом, и Норрис самоуничтожился.

Я помню, как потерял себя после аварии. Я знаю, каково это — деградировать, ткани бунтуют, отчаянные попытки восстановить контроль, поскольку статика от какого-то органа с ошибками заглушает сигнал.Быть сетью, отделяющейся от самой себя, знать, что каждый момент я меньше, чем был в предыдущий момент. Стать ничем. Стать легионом.

Я мог это видеть, будучи Медным. Я до сих пор не знаю, почему мир этого не сделал; к тому времени его части уже давно обратились друг против друга, и все ответвления подозревали друг друга. Конечно, они были начеку на предмет признаков инфекции. Несомненно, часть этой биомассы заметила бы тонкое подергивание и рябь Норриса, меняющегося под поверхностью, последнего инстинктивного прибежища диких тканей, брошенных на произвол судьбы.

Но я был единственным, кто видел. Будучи Чайлдсом, я мог только стоять и смотреть. Поскольку я Медь, я мог сделать только хуже; если бы я взял на себя прямой контроль, заставил эту кожу уронить лопасти, я бы выдал себя. И так я отыграл свои роли до конца. Я грохнул этими лопастями воскрешения, когда грудь Норриса раскололась под ними. Я закричала по команде, когда зазубренные зубы с расстояния в сотню звезд щелкнули. Я упал назад, руки откусили выше запястья. Толпились люди, волнение перерастало в панику.Макриди нацелил свое оружие; пламя охватило ограду. Мясо и машины кричали от жары.

Опухоль Коппера мигнула рядом со мной. В любом случае мир никогда бы не позволил ему выжить, если бы не такое очевидное заражение. Я позволил нашей коже казаться мертвой на полу, пока я наверху, что-то, что когда-то было мной разбито, корчилось и повторялось через мириады случайных шаблонов, отчаянно ища что-то огнестойкое.

Они сами себя уничтожили.Они.

Такое безумное слово применительно к миру.

Что-то ползет ко мне сквозь обломки: зазубренная сочащаяся мозаика из почерневшего мяса и раздробленной, полуразрушенной кости. Угольки прилипают к его бокам, как яркие горящие глаза; у него недостаточно силы, чтобы соскрести их. Он содержит едва ли половину массы кожи этого Чайлда; большая его часть, сгоревшая до неочищенного углерода, уже мертва.

То, что осталось от Чайлдса, почти спит, думает ублюдок, но теперь я им являюсь.Я сам могу нести эту мелодию.

Масса протягивает ко мне псевдопод, заключительный акт причастия. Я чувствую свою боль:

Я был Блэром, я был Медным, я был даже куском собаки, который пережил ту первую огненную резню и скрывался в стенах, без еды и без сил для восстановления. Затем я съел неусвояемую плоть, съеденную, а не причащенную; возродившись и пополнившись, я собрал как одно целое.

И все же не совсем. Я почти не могу вспомнить — столько всего было разрушено, столько памяти потеряно — но я думаю, что сети, восстановленные из моих разных скинов, остались лишь немного рассинхронизированными, даже воссоединились в одной соме.Я вижу наполовину искаженное воспоминание о собаке, вырвавшейся из высшего я, голодной, травмированной и решившей сохранить свою индивидуальность. Я помню ярость и разочарование, что этот мир так развратил меня, что я едва мог снова собраться вместе. Но это не имело значения. Теперь я был больше, чем Блер, Медь и Пёс. Я был великаном, у которого на выбор были разные формы миров, больше, чем соперник для последнего одинокого человека, который противостоял мне.

Но динамит в его руке не сравнится.

Теперь я не более чем боль, страх и обугленная вонючая плоть. То, что у меня есть, пребывает в замешательстве. Я — заблудшие и разрозненные мысли, сомнения и призраки теорий. Я осознал, что пришел слишком поздно и уже забыт.

Но я тоже Чайлдс, и когда ветер наконец утихает, я помню, как задавался вопросом: Кто кого ассимилирует? Снег сужается, и я помню невозможное испытание, в котором я разделся догола.

Опухоль внутри меня тоже это помнит.Я вижу его в последних лучах угасающего прожектора — и наконец, наконец, этот луч направлен внутрь.

Указала на меня.

Я едва вижу, что он освещает: Паразит. Монстр. Болезнь.

Вещь.

Как мало он знает. Он знает даже меньше, чем я.

Я знаю достаточно, ублюдок. Ты похититель душ и насильник-дерьмо.

Я не знаю, что это значит. В этих мыслях есть насилие и насильственное проникновение в плоть, но за всем этим скрывается кое-что еще, чего я не могу понять.Я почти спрашиваю, но прожектор Чайлдса наконец-то погас. Теперь здесь нет ничего, кроме меня, ничего снаружи, кроме огня, льда и тьмы.

Я Чайлдс, и буря закончилась.

В мире, который давал бессмысленные имена взаимозаменяемым частям биомассы, одно имя действительно имело значение: MacReady.

MacReady всегда был главным. Сама идея до сих пор кажется абсурдной: главный. Как может этот мир не видеть глупости иерархий? Одна пуля в жизненно важное место, и норвежец умирает навсегда.Один удар по голове — и Блер без сознания. Централизация — это уязвимость, и все же мир не довольствуется созданием своей биомассы на таком хрупком шаблоне, он навязывает ту же модель и своим метасистемам. Макриди говорит; остальные подчиняются. Это система со встроенным местом поражения.

И все же каким-то образом MacReady остался за рулем. Даже после того, как мир обнаружил доказательства, которые я подбросил; даже после того, как было решено, что МакРиди был одним из таких существ, запер его, чтобы он умер в шторме, атаковал его огнем и топорами, когда он пробивался обратно внутрь.Каким-то образом у Макриди всегда было ружье, всегда был огнемет, всегда был динамит и всегда была готовность уничтожить весь чертов лагерь, если понадобится. Кларк был последним, кто пытался его остановить; МакРиди прострелил ему опухоль.

Место убийства.

Но когда Норрис раскололся на части, каждый инстинктивно бросился за свою жизнь, МакРиди собрал их вместе.

Я был так уверен в себе, когда он рассказывал о своем испытании. Он связал всю биомассу — связал меня больше раз, чем он думал — и я почти почувствовал некоторую жалость, когда он говорил.Он заставил Винду нас всех порезать, с каждого взять немного крови. Он нагревал кончик металлической проволоки до тех пор, пока тот не засветился, и говорил о кусках, достаточно маленьких, чтобы выдать себя, о кусках, олицетворяющих инстинкт, но без интеллекта или самообладания. МакРиди наблюдал за растворением Норриса и решил: мужская кровь не реагирует на воздействие тепла. Мой мог сломать ряды, когда меня спровоцировали.

Конечно, он так думал. Эти ответвления забыли, что они могут измениться.

Мне было интересно, как мир отреагирует, когда каждый кусочек биомассы в комнате будет обнаружен как оборотень, когда небольшой эксперимент МакРиди оторвал фасад от большего и заставил эти искривленные фрагменты взглянуть правде в глаза. Сможет ли мир очнуться от долгой амнезии, наконец, вспомнить, что он жил, дышал и изменялся, как и все остальное? Или дело зашло слишком далеко — Макриди просто сожжет каждое протестующее ответвление по очереди, поскольку его кровь станет предателем?

Я не мог поверить в это, когда MacReady погрузил провод в кровь Windows, и ничего не произошло.«Какой-то трюк, — подумал я. А потом кровь МакРиди прошла тест, а кровь Кларка.

Copper — нет. Игла вошла, и кровь Меди слегка вздрогнула в ее миске. Я сам этого почти не видел; мужчины вообще не отреагировали. Если они вообще заметили, то, должно быть, приписали это дрожанию руки Макриди. Они все равно думали, что тест — это дерьмо. Я, будучи Чайлдсом, даже сказал это.

Потому что это было слишком удивительно, слишком страшно, чтобы признать, что это не так.

Будучи Чайлдсом, я знал, что есть надежда. Кровь — это не душа: я могу контролировать двигательные системы, но ассимиляция требует времени. Если бы кровь Меди была достаточно сырой, чтобы пройти проверку, прошли бы часы, прежде чем мне было бы чего бояться этого испытания; Я был Чайлдсом еще меньше времени.

Но я был также Палмером, я был Палмером несколько дней. Каждая последняя клетка этой биомассы была ассимилирована; от оригинала не осталось ничего.

Когда кровь Палмера закричала и отскочила от иглы МакРиди, я ничего не мог сделать, кроме как раствориться в ней.

Я ошибался во всем.

Голод. Экспериментируйте. Болезнь. Все мои предположения, все теории, которые я использовал для объяснения этого места — ограничения сверху вниз, все это. В глубине души я всегда знал, что способность меняться — ассимилироваться — должна оставаться универсальной константой. Ни один мир не развивается, если его клетки не развиваются; никакая клетка не развивается, если не может измениться. Такова природа жизни повсюду.

Везде, но не здесь.

Этот мир не забыл, как измениться.Этим не манипулировали, чтобы отвергнуть изменение. Это не были низкорослые ответвления какого-либо более великого «я», скрученные под нужды какого-то эксперимента; они не экономили энергию, ожидая временного дефицита.

Это вариант, который моя сморщенная душа не могла охватить до сих пор: из всех миров, которые я испытал, это единственный, биомасса которого не может измениться. Этого никогда не могло быть.

Это единственный способ, которым тест MacReady имеет хоть какой-то смысл.

Я прощаюсь с Блер, с Коппер, с собой.Я сбрасываю морфологию на локальные значения по умолчанию. Я Чайлдс, вернулся из бури, чтобы наконец собрать все детали. Что-то движется впереди: темное пятно, шаркающее на фоне пламени, какое-то усталое животное, ищущее место, чтобы прилечь. Когда я подхожу, он смотрит вверх.

MacReady.

Мы смотрим друг на друга и держимся на расстоянии. Внутри меня тревожно перемещаются колонии клеток. Я чувствую, как мои ткани меняют свое определение.

«Ты единственный, кто это сделал?»

«Не единственный… «

У меня есть огнемет. Я одержал верх. MacReady, похоже, это не волнует.

Но ему все равно. Он должен. Потому что здесь ткани и органы — это не временные союзы на поле боя; они постоянны, предопределены. Макроструктуры не возникают, когда выгоды от сотрудничества превышают его затраты, и не исчезают, когда этот баланс смещается в другую сторону; здесь каждая ячейка имеет только одну неизменяемую функцию. Нет пластичности, нет возможности адаптироваться; каждая структура заморожена на месте.Это не один большой мир, а множество маленьких. Не частями чего-то большего; это вещи. Они имеют множественное число.

И это означает, я думаю, что они останавливаются. Они просто изнашиваются со временем.

«Где ты был, Чайлдс?»

Я помню слова в мертвых прожекторах: «Думал, я видел Блера. Вышел за ним. Заблудился в шторме».

Носил эти тела, пощупал их изнутри. Болезненные суставы меди. Искривленный позвоночник Блэра. Норрис и его больное сердце.Они не созданы для долговечности. Никакой соматической эволюции для их формирования, никакого общения для восстановления биомассы и предотвращения энтропии. Их даже не должно быть; существующие, они не должны выжить.

Но они пытаются. Как они стараются. Все здесь ходячие мертвецы, и все же все это так тяжело борется, чтобы продержаться еще немного. Каждый скин сражается так отчаянно, как я, если бы один был всем, что у меня когда-либо было.

MacReady пытается.

«Если ты беспокоишься обо мне…» — начинаю я.

MacReady качает головой, сдерживая усталую улыбку.«Если у нас есть сюрпризы друг для друга, я не думаю, что мы в хорошей форме, чтобы что-то с этим поделать …»

Но мы. Я.

Целая планета миров, и ни один из них — ни один — не имеет души. Они блуждают по своей жизни отдельно и в одиночестве, неспособные даже общаться, кроме как посредством ворчания и жетонов: как если бы сущность заката или сверхновой звезды могла когда-либо содержаться в некоторой цепочке фонем, нескольких линейных царапинах черного на белом. Они никогда не знали общения, ни к чему не могут стремиться, кроме растворения.Да, парадокс их биологии поразителен; но масштаб их одиночества, тщетность этих жизней ошеломляет меня.

Я был так слеп, так быстро виноват. Но насилие, которое я перенес от этих вещей, не отражает большого зла. Они просто так привыкли к боли, настолько ослеплены инвалидностью, что буквально не могут представить себе никакого другого существования. Когда каждый нерв истерзан, вы наносите удары даже при малейшем прикосновении.

«Что нам делать?» Я думаю.Я не могу сбежать в будущее, не зная того, что знаю сейчас. Как я мог оставить их такими?

«Почему бы нам просто… подождать здесь немного», — предлагает МакРиди. «Посмотри, что происходит».

Я могу сделать гораздо больше.

Это будет непросто. Они не поймут. Измученные, неполные, они не могут понять. Предлагая большее целое, они видят потерю меньшего. Предлагая причастие, они видят только исчезновение. Я должен быть осторожен. Я должен использовать эту новообретенную способность прятаться.Со временем сюда придут и другие вещи, и не имеет значения, найдут ли они живых или мертвых; важно то, что они найдут что-то похожее на себя, чтобы забрать домой. Так что я буду в том же духе. Я буду работать за кадром. Я спасу их изнутри, иначе их невообразимое одиночество никогда не закончится.

Эти бедные дикари никогда не примут спасения.

Мне придется изнасиловать их.

Echopraxia (электронная книга), Питер Уоттс

2 Diese Artikel unterliegen nicht der Preisbindung, die Preisbindung dieser Artikel wurde aufgehoben oder der Preis wurde vom Verlag gesenkt. Die jeweils zutreffende Alternative wird Ihnen auf der Artikelseite dargestellt. Angaben zu Preissenkungen beziehen sich auf den vorherigen Preis.

3 Durch Öffnen der Leseprobe willigen Sie ein, dass Daten an den Anbieter der Leseprobe übermittelt werden.

4 Der gebundene Preis dieses Artikels wird nach Ablauf des auf der Artikelseite dargestellten Datums vom Verlag angehoben.

5 Der Preisvergleich bezieht sich auf die unverbindliche Preisempfehlung (UVP) des Herstellers.

6 Der gebundene Preis dieses Artikels wurde vom Verlag gesenkt. Angaben zu Preissenkungen beziehen sich auf den vorherigen Preis.

7 Die Preisbindung dieses Artikels wurde aufgehoben. Angaben zu Preissenkungen beziehen sich auf den vorherigen Preis.

10 Ihr Gutschein APRIL12 gilt bis einschließlich 27.04.2021. Sie können den Gutschein ausschließlich online einlösen unter www.hugendubel.de. Keine Bestellung zur Abholung in der Buchhandlung möglich. Der Gutschein ist nicht gültig für gesetzlich preisgebundene Artikel (deutschsprachige Bücher und eBooks) sowie für preisgebundene Kalender, Tonieboxen, tolino eReader und tolino select. Der Gutschein ist nicht mit anderen Gutscheinen und Geschenkkarten kombinierbar. Eine Barauszahlung ist nicht möglich.Ein Weiterverkauf und der Handel des Gutscheincodes sind nicht gestattet.

12 Bestellungen ins Ausland und der DHL-Paketversand sind von der portofreien Lieferung ausgeschlossen. Gültig bis 30.06.2021.

* Alle Preise verstehen sich inkl. der gesetzlichen MwSt. Informationen über den Versand und anfallende Versandkosten finden Sie hier.

Питер Уоттс: Эхопраксия. Heyne Verlag (электронная книга)

[Eher 2,5 als reine 3, und Vorwarnung: Es wird ein langer Text.] Zunächst einmal: Ich brauchte extrem lange, um in dieses Buch «hineinzukommen». Das könnte daran liegen, dass ich schon lange keine und auch allgemein eher wenig Hard-Science Fiction las, sondern eher solche, die sich mit der Gesellschaft und den Folgen für den Menschen beschäftigt. Die Prämisse в «Echopraxia», Wissenschaft und Glaube würden sich durchmischen, Menschen durch Religiöse Ekstase wissenschaftliche Erkenntnisse erlangen, fand ich einerseits dezent absurd, dann aber auch Buchesn, dann aber auch, du interessant.Nicht nur wegen des Techno- und Biobabbels und der verstreuten, unerklärt bleibenden Andeutungen in diese fremde Welt, war es mir eine ganze Weile unklar, wer auf welcher Seite ist bzw. был überhaupt die Seiten sind und wofür sie kämpfen. Das war teilweise sicherlich Absicht des Autor, um die Verwirrung des Protagonisten Daniel Brüks wiederzugeben — aber irgendetwas muss man dem Leser geben, damit er sich nicht 500 Seiten lang uninvolviert und uninformiert fühlt. Brüks wiederum taumelt recht fremdbestimmt durch die Reihen, wobei seine herausragendste Charaktereigenschaft zu sein scheint, gerne zu fluchen.Bis zum Ende wurde er für mich nicht lebendig oder wenigstens interessant. Von seiner bewussten Entscheidung gegen Implantate / Genveränderung / и т. Д. hatte ich mir anfangs viel versprochen. Ich rechnete mit Wettbewerbsnachteil, vielleicht auch sozialer Ausgrenzung und Mobbing. Letztlich spielt das allerdings kaum eine Rolle. «Schabe» genannt zu werden, ist das Schlimmste, был его dadurch passiert. Zumal er den Konflikt, in den er zufällig gerät, weder wirklich versteht, noch sich stark darum kümmert.Er steht gefühlt immer drei Meter hinter den anderen und lässt sich herumdirigieren. Uns überlegene, aber nie ganz erklärte Vampire, Zombies [etwas besser erklärt] und Sätze, die mit einem Neckenden «Schnittchen» или noch schlimmer «Professorchen» abgeschlossen werden, machen das Ganze ehrlich gesagt. Und obwohl ich gerne mehr Antworten bekommen hätte, kam mir unser nicht-genveränderter, hinter den anderen herhinkender «Simplex» — главный герой zunehmend nur noch wie ein сюжетное устройство vor, der dem Leser zu besserem Verständter dellum is Solfen der nachfragen muss, der zu den anderen hinzustößt und dem [wie uns] erklärt werden muss, был Sache ist, wo sich gerade befinden, wer eigentlich angreift und wo’s hingeht, da die anderen ihm alle voraus sind.Ohne seine vermittelnden «Äh … Was bedeutet das?» kämen wir vermutlich auch nicht mit, da sich die Post- und Transhumanen auf einer ganz anderen Ebene befinden. Ich bin selbst kein Autor und weiß nicht, wie ich es gemacht hätte, aber es hätte von hoher Erzählkunst gezeugt, nicht alles durch plumpes Nachfragen, das die «Überlegenen» genervt beantworten, zu vermitteln. Auf Seite 200 war mir die Welt leider immer noch nicht wirklich näher gekommen. Ich erfuhr über dieses Universum vermutlich mehr durch den Klappentext als durch die eigentliche Geschichte.Wer greift an? Wie konnten die das vorher wissen? Warum fliegen sie dahin? Wie funktioniert das Schwarmbewusstsein? — Die Anfangsbefürchtung [«Bin ich nicht intelligent genug, um dieses Buch zu verstehen?»] Wandelte sich dann recht schnell zu «Man kann es auch nicht verstehen, wenn es nicht ordentlich erklärt-Erklärt-Erklärt wird», gerade-dieses . Erst online las ich davon, dass Watts erster Roman «Blindflug», der im selben Universum spielt, von vielen als notwendig beschrieben wird, um «Echopraxia» zu verstehen, obwohl das auf dem deutschen Buch nirgends so beworben.Wenn es als Einzelroman funktionieren soll, muss es anders aufgebaut sein. Erst im Nachwort mit Fußnoten zu wissenschaftlichen Artikeln, werden einige Vorgänge des Romans endlich erklärt — nur leider nicht im Roman. Während des Lesens bleibt man über die meisten Vorgänge im Dunkeln. Etwa ab zwei Dritteln des Buches wurde mir die Welt etwas plastischer, die kurzen Andeutungen über die Zustände auf der Erde [Die mich mehr interessierten als diese angebliche «Pilgerreise»] etwas ausgebauter, wenn auteres de keiner.Grundsätzlich bin ich der Meinung, dem Buch fehlt es an Rhythmus, an guter Erzählkunst — die Ideen dahinter sind gut [Schwarmintelligenz, Bewusstsein, Wissenschaft, die so fortschrittlich ist, das sie siegernenstén, das siegensisme, wiegenschrittlich ist, das sie siegennée de Magieren, Wiegen, Das sie siegen, wie, wie siegensih et al. Gott als Virus], weswegen meine Bewertung doch noch so hoch ist; die Ausführung war aber nicht meins. Um zum Nachdenken über Genmanipulation und dergleichen anzuregen, ist es wiederum zu gehetzt; wir sind immer auf der Flucht, im Kampf, am Arbeiten.Die Szenen reihen sich ohne große Verbindung einfach aneinander und ich bin froh, online von einer Menge Menschen gelesen zu haben, die auch recht verwirrt waren, nicht erkannten, was eigentlich das Ziel ist und wufie die Protagonisten überses и т. Д. Es ist «gute science», aber «weniger gute fiction», meiner Meinung nach.

Питер Уоттс — Эхопраксия

Как вы будете следить за номинированным на премию романом в жанре Hard-SF о постгуманности и эволюционной и дарвиновской ценности сознания, если вы пристрелили свою ношу (формулировка автора, а не моя…) по теме о первом романе? Ответ Питера Ватта заключается в расширении круга игроков для будущего человечества (которое может не содержать много человечности в том виде, в каком мы его знаем), и добавлении религии в эту смесь — как он указывает, « жесткая научная фантастика, основанная на вере » вполне может быть окончательный оксюморон. Мощь. И, конечно же, постоянно возникает вопрос о пригодности к выживанию.

Питер Уоттс — канадский писатель научной фантастики, удостоенный наград, недействительный морской биолог, переживший некротический фасциит и осужденный преступник (просто спросите TSA), который больше не въезжает в США.Думаю, есть судьбы и похуже …
Его результаты на сегодняшний день включают клаустрофобную трилогию о конце света (и она уже наступила), два сборника рассказов (в том числе один с самым скромным названием в истории). : Ten Monkeys Ten Minutes), номинированный на Хьюго роман «Слепота», а теперь и продолжение этой истории, «Эхопраксия». Эхопраксия проявляется более или менее одновременно на английском, русском, французском, немецком, польском и японском языках. В Великобритании он будет доступен только через несколько месяцев, до тех пор вы либо получите книгу под названием Firefall, содержащую как Blindsight, так и Echopraxia, либо, конечно же, купите издание для США…

Эхопраксия — это непроизвольное повторение чужих движений. Как это вписывается в общую историю, это умно, и не может быть частью этого обзора, это пролило бы слишком много бобов!

Ключевым героем истории является Даниэль Брюкс, биолог и исследователь, находящийся в длительном исследовательском творческом отпуске в пустыне после какого-то скрытого скандала (Уоттс позволяет нам долго висеть, пока он не проливает на него бобы. ), которая оказывается втянутой в действие, когда вампир (который, в первую очередь, не должен находиться в одиночестве) атакует двухпалатный монастырь недалеко от его исследовательского лагеря с ее 4 зомби (Зомби — солдат с большинством своих сознательных функций либо удалено, либо отключено.Очень быстро. Очень опасно. Никаких воспоминаний, вторых мыслей или сожалений). Двухкамерные камеры — это своего рода коллективный разум, который изменил свой мозг, чтобы значительно улучшить свои когнитивные функции, особенно сопоставление с образцом. Эффект от объединения группы таких модифицированных умов поразителен — как говорят Брюксу, двухпалатные камеры владеют половиной патентного ведомства; и не все в восторге от того, что вокруг есть такой постчеловеческий разум.
Брюкс сам является луддитом, полностью немодифицированным и не дополненным базовым человеком.«Таракан», как его называют некоторые другие герои. И теперь его бросают вместе с группой Двухкамеров, Вампиршей Валери (которая таинственным образом или, скорее, по причинам, не понятным Брюксу, объединила силы с Двухкамерными) и ее Зомби, и тремя улучшенными людьми на космическом корабле Терновый венец. направился к солнцу. Или, скорее, направился к Икару, солнечной электростанции, которую мы знаем из «Слепого взгляда». Еще одна команда поврежденных людей, постлюдей и вампиров, хотя на этот раз в совершенно ином варианте…

Мы пассажиры, смотрим глазами Брюкса. Уоттсу не удается вызвать чувство клаустрофобии, как в первой половине «Слепого взгляда» или «Морской звезды» (нет, я не знаю, стремился ли он сделать это снова для этой истории в первую очередь). Но он снова рассказывает увлекательную историю с большим драйвом, несмотря на частые объяснения. И мы всегда жаждем большего знания, большего понимания, поскольку мы находимся во власти Брюкса, базового уровня, и его информации и недостатка обработки информации по сравнению со всеми остальными участниками истории.И Брюкс мне не нравился. Он — возврат, обуздание и спорный зад, просто ради этого. Все постчеловеки гораздо более отзывчивы. Что это говорит обо мне?

Это еще одна медитация, нет, демонстрация ценности и роли сознания. Это другая сторона истории Сири Китон, другая чаша весов событий в Blindsight. Это договор о природе того, что мы считаем реальностью (посмотрите цифровую физику и плачьте) и о науке и религии — насколько они похожи, если вы углубитесь в основополагающие принципы! Насколько сложнее отличить! И о возможности свободы воли (забудьте об этом), в довершение ко всему.

Главы начинаются с соответствующих цитат — часто заставляющих задуматься, и всегда намекающих на мысли и слои, расположенные ниже действия / активности в рассказе. Самая первая из них написана Цицероном: «Мы не уничтожаем религию, уничтожая суеверия».
Особенно последняя третья часть делает чтение неотразимым — как только все части будут на своих местах, мы направляемся к чему-то, что, прочитав его неоднократно, я все еще не уверен, это греческая трагедия, 2-е пришествие или предварение. к некой банксианской сублимации.

За рассказом следует короткое эссе о научных теориях и гипотезах, использованных в рассказе для науки. И длинный список цитирования. Жопа-освещение, встречайте издание SF. (И, чтобы быть ясным, мне это очень нравится, особенно объяснения).

Стоит ли это читать? Чертовски хорошо, что вам следует — Уоттс — один из самых важных авторов Hard SF в последнее время.
Стоит ли вам также прочитать Blindsight? Да, конечно, это отличная книга, и она даст вам несколько точек соприкосновения с ней.
Вы не читали Blindsight? Нет, я бы так не подумал, эхопраксия может существовать сама по себе. Но учитывая, что Tor только что представил две истории в одной книге (Firefall), это не так уж сложно, не так ли?

Подробнее Питер Уоттс

Название: Echopraxia
Серия: Blindsight
Номер серии: 2
Автор: Питер Уоттс
Рецензент: Маркус
URL рецензента: http://thierstein.net
Издатель: Tor / Forge
URL издателя: http : //www.tor-forge.com
Дата публикации: август 2014 г.
Дата обзора: 140902
ISBN: 9781429948067
Страниц: 299
Формат: ePub
Тема: Hard SF
Тема: Posthumanity