— Загулял я от Шейлы.

Взгляд отца пришпилил Тома к табурету.

— Сколько раз?

— Один всего.

— Не ври мне.

— Во второй раз испугался, не довел дело до конца.

— Два раза, значит.

— Ну да.

Бармен подошел взглянуть, не надо ли им еще пива, и двинулся дальше, перебросив полотенце через плечо. Отец покосился на Эйлин, а она усердней надавила на карандаш, так что грифель сломался.

— Что за деваха-то?

— В банке работает.

— Вот и скажи ей, что глупость эта закончилась.

— Скажу, Майк.

— Говори сразу — будешь еще дурить?

— Не буду.

В бар зашел новый посетитель. Отец и Том кивнули ему. Сквозняк из открытой двери холодил голые ноги Эйлин. Он пах пролитым пивом и средством для мытья полов.

— Заначку свою вытряхни, — велел отец. — Всю до последнего пенни. Купи Шейле подарок хороший.

— Ага, точно. Так и сделаю.

— До последнего пенни, слышишь?

— Жмотиться не буду.

— Богом поклянись, что это не повторится.

— Клянусь, Майк! Вот как Бог свят.

— Чтобы я больше не слышал про такие твои подвиги.

— Сказал — кончено.

— И смотри сдуру ей не ляпни, что натворил. Бедняжке и без того с тобой трудно.

— Да, — сказал Том. — Да.

— Обалдуй ты чертов.

— Точно.

— И хватит об этом. Давай еще по одной.

Когда отец шутил, все смеялись, а когда бывал серьезен — все делали строгие лица. Вслух перечисляли его подвиги и душевные качества, как будто не при нем. Половине завсегдатаев он нашел работу сразу по приезде из Ирландии — у Шефера, в универмаге «Мейсис», барменом, десятником или разнорабочим.

Его не называли иначе как Большой Майк. Говорили, что он не чувствует боли. Даже когда он ходил в одной рубашке, из-за ширины плеч казалось, что на нем пиджак, а кулаки у него были размером с детскую голову. Фигурой напоминал пивной бочонок — из тех, что он таскал по две штуки, держа под мышками. Никаким спортом отец не занимался, только физическим трудом, и не мог покрасоваться скульптурными мышцами — просто был по-деревенски крепко сбит. Если застать его в минуту отдыха, он словно уменьшался до размеров обыкновенного человека. А если вам было что скрывать, он вырастал буквально на глазах.

Эйлин, хоть и маленькая, понимала, что больше всего ему нравятся люди, которые не выхлебывают легенды о нем единым глотком пенного напитка, а поначалу ходят вокруг да около, скептически принюхиваясь.

Ей было всего девять, но она обо многом догадывалась своим детским умом. Например, она знала, почему отец не забирает ее после окончания урока, по дороге домой из бара. Это значило бы отнять каждодневную долю своего времени у тех самых служащих в деловых костюмах, что позже других добирались в бар Догерти с Манхэттена, распускали узел галстука, снимали пиджаки, присаживались поближе и начинали разговор. Ему пришлось бы уходить из бара не без четверти шесть, а в половине шестого — и эти пятнадцать минут составляли важную разницу. Эйлин понимала, что для него посиделки в баре — не просто развлечение. Люди могут прийти к нему, когда он им нужен. Еще она понимала, что так же серьезно он относится и к своим обязанностям по отношению к маме.

Они обедали всегда вместе, втроем. Целый день мама убирала и мыла полы в туалетах и офисных помещениях на часовом заводе «Булова», но ровно в шесть обед был на столе, и никаких отговорок. По дороге домой отец поглядывал на часы и все ускорял шаг. Иной раз Эйлин не могла за ним угнаться, и отцу приходилось под конец нести ее на руках. А иногда она нарочно тащилась нога за ногу, чтобы отец ее понес.

Однажды чудесным июньским вечером, за неделю до окончания учебного года — Эйлин тогда училась в четвертом классе, — они с отцом, придя домой, увидели накрытый стол и плотно закрытую дверь в комнату родителей. Отец укоризненно щелкнул по циферблату наручных часов, завел их и поставил заново — по настенным часам над раковиной. Те показывали двадцать минут седьмого. Эйлин еще никогда не видела его таким расстроенным. Видно было, что дело не только в опоздании, а в чем-то еще, ей неизвестном. Она злилась на мать за придирки, а отец как будто совсем не сердился. Он молча, неторопливо ел, вставал из-за стола только налить себе и ей по стакану воды и взять из кастрюли на плите еще тушеной морковки для Эйлин. Потом накинул пальто и вышел. Эйлин постояла у двери спальни, послушала, но открывать не рискнула. За дверью была тишина. Эйлин подошла к двери мистера Кьоу — там тоже ни звука. Вдруг стало страшно. Показалось, что все ее бросили. Хотелось стучаться в двери, колотить кулаками, пока не откроют, но Эйлин понимала, что к маме сейчас лучше не лезть. Чтобы как-то успокоиться, она протерла плиту и кухонный стол — не осталось ни крошки, ни пятнышка, будто мама здесь и не готовила никогда. Эйлин попробовала вообразить, каково всю жизнь быть совсем одной, и решила, что так лучше, чем вдруг потерять близких и остаться в одиночестве. Хуже этого нет ничего.

В баре Эйлин ловила каждое слово отца, потому что дома он разговаривал мало. Коротко формулировал основополагающие жизненные принципы, накалывая мясо на вилку. «Человек не должен отказывать себе в необходимом только потому, что ему лень для этого поработать»; «Каждый должен трудиться на двух работах»; «Деньги существуют, чтобы их тратить» — в этом убеждении он был особенно тверд и презирал тех коренных американцев, у кого в карманах пусто и не на что угостить приятелей.

У него самого тоже была вторая работа — в барах. У Догерти, у Хартнетта, в «Литрим-Касл». Раз в неделю в каждом. В те дни, когда пиво разливал Большой Майк Тумулти, народ валил валом, словно на гастроли известного артиста. И основная работа тоже не страдала; все знали, что Большой Майк — человек Шефера. Он специально сохранил ирландский акцент, от которого мать так старалась избавиться, — для работы полезно.

Когда Эйлин, набравшись храбрости, спрашивала о семейных корнях, отец только рукой махал.

— Я американец, — говорил он, словно этим вопрос исчерпывался.

В каком-то смысле так оно и было.

В сорок первом году, когда родилась Эйлин, в их районе — Вудсайде [Woodside (англ.) — опушка леса.] — еще сохранялись остатки лесов, обозначенных в названии, правда главным образом на кладбищах. Естественный порядок вещей здесь был вывернут наизнанку: среди кирпича и асфальта кипела жизнь, а зелеными окраинами владели мертвецы.

В семье отца было двенадцать детей, в маминой — тринадцать, а у Эйлин — ни братьев, ни сестер. Они жили втроем в четырехэтажном доме среди других таких же, выстроившихся тесными рядами вдоль Седьмой линии надземки. Спали на узеньких кроватях, в комнате, напоминающей казарму. Вторую комнату сдавали жильцу по имени Генри Кьоу. Он спал как король, за скромный вклад в семейный бюджет. Питался жилец вне дома, а когда был у себя, закрывался в своей комнате и тихонько играл на кларнете — Эйлин приходилось прижиматься ухом к двери, чтобы расслышать. А видела она мистера Кьоу, только когда он уходил и возвращался, и еще — когда выходил в туалет. Его призрачное существование могло бы показаться жутковатым, если бы не было таким привычным. Даже как-то спокойней знать, что он там, за дверью, — особенно в те вечера, когда отец приходил домой пьяным.

Пил он не всегда, а уж в те дни, когда работал в баре, — вообще ни капли. Весь Великий пост совсем не прикасался к виски — доказывал, что может бросить, если захочет. Не считая, конечно, Дня святого Патрика и еще пары дней накануне и сразу после.

Когда отец работал в баре, Эйлин с матерью ложились пораньше и спали спокойно. Зато в другие вечера мать загружала ее разной мелкой работой по дому. Они чистили столовое серебро, протирали статуэтки, подвески хрустальной люстры, рамы от картин, точно готовились встречать важного гостя. Когда мыть и чистить было уже нечего, мама отправляла Эйлин в постель, а сама садилась ждать на диване. Эйлин оставляла дверь спальни приоткрытой на щелочку.

Если отец перед приходом домой пил пиво, все было хорошо. Размеренными движениями он вешал на крючок пальто и шляпу. Затем садился на диван ссутулившись, точно медведь на поводке, большой, мягкий, и что-то тихонько ворчал, зажав трубку в зубах. Мама вполголоса рассказывала ему о домашних делах, а он кивал и то сближал, то разводил руки, соединив кончики пальцев.

Иногда он входил в дом пританцовывая и смешил маму, хоть она и старалась на него сердиться. Отец подхватывал ее с дивана и кружил по комнате в медленном вальсе. Перед его чудовищным обаянием она не могла устоять.

А вот когда отец пил виски — чаще всего в день получки, — он срывался с поводка. Швырнув пальто на столик в прихожей, шел искать, что бы еще такое бросить, словно только физическим действием он мог сбросить с себя груз всеобщих ожиданий в баре. Все знали, что отец Эйлин может выпить очень много виски, не теряя над собой контроля, — мужчины хвастались этим у Догерти. Однажды, когда мать в отчаянии спросила его напрямик, зачем он пьет, отец ответил, что не может разочаровать друзей, когда ему на спор выставляют целую вереницу стопок. Пусть даже приходится напрягаться из последних сил, чтобы держать спину прямо и произносить слова отчетливо. Каждому надо во что-то верить.

Он никогда ничем не швырял в мать и к тому же бросал только небьющиеся предметы: книги, диванные подушки. Мать сидела молча и неподвижно, пока он отводил душу. Если отец вдруг замечал, что Эйлин подсматривает в щелочку, то внезапно останавливался, точно актер, забывший текст роли, и уходил в уборную. Мама тихонько забиралась в постель. Утром отец сидел над чашкой чая мрачный, нахохленный, медленно моргая, словно ящерица.

Иногда Эйлин слышала, как ссорятся соседи — Грейди или Лонги. Ей это было приятно — значит, не только в ее семье бывают сложности. Родители тоже, заслышав повышенные голоса за стенкой, переглядывались, многозначительно подняв брови или загадочно улыбаясь.

Однажды за обедом отец, кивнув на комнату мистера Кьоу, сказал:

— Он не вечно здесь будет.

Эйлин опечалилась, представив себе жизнь без мистера Кьоу, но тут отец прибавил:

— Дай-то бог.

Сколько Эйлин ни прислушивалась, из комнаты мистера Кьоу доносился только скрип кроватных пружин, шуршание пера о бумагу или тихое похрипывание кларнета.

Однажды они всей семьей сидели за столом, как вдруг мама вскочила и выбежала из комнаты. Отец бросился следом, плотно закрыв за собой дверь. В приглушенных голосах слышалось сдерживаемое напряжение. Эйлин подобралась поближе к двери в спальню.

— Я его верну.

— Дурак чертов!

— Я все исправлю.

— Как?! «Большой Майк не берет в долг ни пенни!» — передразнила мама.

— Способ найдется.

— Как ты мог до этого довести?

— Думаешь, мне нравится, что мои жена и дочь живут в такой халупе?

— Вот прекрасно! Значит, это мы виноваты?

— Я этого не говорил!

Сквозняком качнуло дверь, она плотней прижалась к ладоням Эйлин, так что сердце заколотилось быстрее.

— Не надо ничего придумывать, — сказала мама. — Просто ты любишь лошадок и ставки.

— В глубине души я все время думал о вас, — ответил отец. — Я же знаю, тебе здесь не нравится.

— Когда-то я думала, что ты можешь стать мэром Нью-Йорка, — сказала мама. — А тебе довольно быть мэром «Догерти». Не владельцем даже — мэром пивной. — Она добавила, помолчав: — Надо было мне его носить не снимая.

— Я верну, слово даю.

— Не вернешь ты его, сам знаешь.

Все это время мать старалась не кричать и от этого почти шипела, а сейчас она говорила тихо и грустно.

— Все время ты отрываешь от нас по кусочку, каждый день. Когда-нибудь совсем ничего не останется.

— Прекрати! — сказал отец, а потом наступила тишина.

Эйлин старалась представить, как они там стоят, обмениваясь неким безмолвным знанием, словно две каменные статуи, чью душу ей вовек не понять.

Позже, как только осталась одна в квартире, она заглянула в ящик бюро, где мать хранила обручальное кольцо — с тех пор, как однажды мыла посуду и чуть не упустила его в трубу. Эйлин любила смотреть, как мама открывает коробочку — полюбоваться игрой света на сверкающих гранях, так она думала. Только сейчас, увидев на месте коробочки пустоту, Эйлин поняла, что мать проверяла, на месте ли кольцо.

За неделю до того, как Эйлин исполнилось десять лет, они с отцом вернулись вечером домой и не увидели маму в кухне. И в спальне ее не оказалось, и в ванной тоже, и никакой записки нигде.

Отец подогрел консервированную фасоль, поджарил несколько ломтиков бекона и нарезал хлеб.

Пока они ели, вернулась мама.

— Поздравьте меня! — сказала она, снимая пальто.

Отец не спеша прожевал.

— С чем поздравить?

Мама шлепнула на стол какие-то бумаги и посмотрела на отца в упор, точно дразнила. Он откусил еще бекона, взял бумаги, прочел и нахмурился.

— Как ты могла? — тихо спросил отец. — Без меня?

Можно было подумать, что он обиделся, — только Эйлин знала, что отца ничто на свете не может задеть.

Мама смотрела чуть ли не разочарованно, что на нее не кричат. Собрав бумаги, она ушла в спальню. А отец через пару минут снял с крючка шляпу и ушел.

Эйлин отправилась в спальню и села на свою кровать. Мама курила, стоя у окна.

— Что случилось, я не поняла?

Мама указала на комод:

— Это бумаги о натурализации. Иди посмотри. И поздравь меня: с сегодняшнего дня я гражданка Соединенных Штатов.

— Поздравляю, — сказала Эйлин.

Мама грустно улыбнулась между затяжками:

— Я уже давно подала заявление. Отцу не говорила, думала сделать ему сюрприз — пригласить на церемонию принятия присяги. Ему было бы приятно стать моим поручителем. А потом захотела его обидеть и позвала вместо него кузена, Дэнни Глашина.

«Мы над собой не властны» Мэтью Томас: рецензии и отзывы на книгу | ISBN 978-5-389-07003-5

книга, что выпила из меня все силы и все эмоции. за ней я провела самые сложные в этом году часы чтения. наверное, потому что все пришлось очень уж в пору.

а если по порядку, то Эйлин Тумулти — главная героиня этой семейной саги раздражала меня от первой строки до самого конца. честолюбивая и эгоистичная, она нарисовала в своей голове идеальную жизнь и всеми силами пыталась приблизиться к этому надуманному идеалу, забывая, что самое главное происходит здесь и сейчас. все, что занимало мысли и желания этой женщины было слишком материально, она хотела большой дом, богатого и надежного супруга, успешного сына — политика и замечательных отношений с соседями по престижному району. и в погоне за каждым из этих пунктов, она не замечала самого главного, что муж — Эд, человек, который и правда ее любил, потихоньку сходит с ума. Эйлин была слишком занята выбором нового дома, что совершенно им не по карману, чтобы увидеть, как некогда успешный ученый тонет в неуверенности и потерях контроля над своим разумом, как он меркнет и замыкается. и я не могу понять, как можно было так бессмысленно упустить самое важное в жажде вещей. ведь все самые главные вещи в жизни — не вещи. так что первая часть этой увесистой истории приводила меня в тихое бешенство. вторая же, где начинается непосредственная борьба с ранним Альцгеймером, борьба обреченная на провал, сжала мое сердце в кулаке. слишком близка эта тема моей семье, слишком актуальна мысль, как просто разум уходит из человека и как сложно найти в себе мудрости и любви, чтобы сделать жизнь больного достойной, даже если человек своего достоинства уже не замечает. Эйлин из всех сил пыталась хоть как то наверстать упущенное время. старается наладить отношения с сыном, успевшим отдалиться, ведь она ни разу в сознательной жизни не обняла его. ни разу, представляете? делает шаги на встречу мужу, чтобы успеть ощутить близость с ним, уходящим в дебри безумия, что уже почти не возможно. зачем-то устраивает пышные праздники, приглашает гостей, мечтает о идеальной прощальной вечеринке, перед тем, как отдать его в лечебницу, и каждый ее поступок так неуместен и нелеп, что мне становилось за нее стыдно. в итоге Эйлин осталась одна в огромном, полупустом доме престижного района, не ставшего ее семье домом, с сыном, которому так и не сумела помочь найти свое место в жизни, с памятью о муже, что любил ее сильнее, чем она, что понимал ее сильнее, даже потеряв рассудок, чем умела она понять его в лучшие их годы.

это книга тяжелая, насущная и откровенная, напоминает читателю о том, что наши великие «вещные» цели не стоят и дня счастья с семьей. и как пишет в своем прощальном письме сыну Эд — «мы живем не только ради достижений, просто быть хорошим человеком тоже кое-чего стоит.» поэтому, наверное, так важно обнять своих любимых. прямо сейчас. пока есть такая возможность. важно успеть сказать им, как они нам дороги. важно жить ради них, а не ради своих больших мечтаний. потому что, когда мы уйдем, а уходят все в свое время, только память о нас и будет значить хоть что-то. память и любовь.

Мэтью Томас — Мы над собой не властны » Книги читать онлайн бесплатно без регистрации

Впервые на русском — «книга года» по мнению New York Times, Esquire, Washington Post и Publishers Weekly, «лучшая семейная сага со времени выхода “Поправок” Джонатана Франзена» (Entertainment Weekly) и мгновенный бестселлер.  Познакомьтесь с Эйлин Тумулти. Она родилась в бедном районе Нью-Йорка, в панельном доме, где отчаяние сменяется бурным весельем в зависимости от количества принятого. С самого детства она мечтала жить где-нибудь в другом месте, например, в уютном Бронксвилле… Так родилась Американская мечта.  Эйлин работает медсестрой, но, как в детстве, хочет от жизни большего. Она надеется, что ее муж, талантливый молодой ученый, поможет ей осуществить ее мечту. Но Эд Лири не рвется вверх по служебной лестнице, не хочет рисковать с покупкой нового дома, не спешит делать карьеру. И постепенно Эйлин понимает, что его нерешительность имеет не только психологические корни, что все гораздо серьезнее…

Мэтью Томас

Мы над собой не властны

Copyrights © 2014 by Matthew Thomas

© М. Лахути, перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015 Издательство Иностранка®

Почти каждый год выходит в свет очередной великий американский роман. В этом году — сага о жизни американской семьи ирландского происхождения, бесхитростная, но эмоционально насыщенная, к ее персонажам невозможно остаться равнодушным.

Захватывающая семейная сага. Пожалуй, лучшая со времени выхода «Поправок» Джонатана Франзена.

Роман «Мы над собой не властны» — необычайно сильная книга. Образ Эйлин Лири — матери, жены, дочери, возлюбленной, медсестры, заботливой сиделки, ценительницы виски, честолюбивой мечтательницы и закоренелой хранительницы традиционных ценностей — прочно войдет в историю американской литературы.

Человеческий мозг — такая же загадка, как и сердце. Автор романа «Мы над собой не властны» Мэтью Томас блистательно исследует обе эти тайны и в то же время препарирует средний класс Америки двадцатого века. В этой книге есть всё: как мы живем, как любим, как умираем, как преодолеваем невзгоды. Здесь и эпический размах, и милые мелочи, как во всяком произведении большой литературы. Когда читаешь настолько прекрасную книгу, невольно чувствуешь себя пигмеем по сравнению с автором, и в то же время она поднимает ввысь.

Скажу напрямик: в романе «Мы над собой не властны» — правда, вся правда и ничего, кроме правды. С такой книгой хорошо уютно устроиться на диване и на несколько часов забыть обо всем на свете, а занимаясь другими делами, невольно то и дело возвращаешься к ней и почитываешь урывками. Истинно эпический роман в лучшем смысле этого слова, вместивший в себя все душераздирающее великолепие Америки двадцатого столетия. В каждой строчке виден беспощадный гений автора и его большое человеческое сердце. Впечатление от книги не просто мелькнет яркой вспышкой на темном небосклоне, а останется с вами надолго после того, как вы, перевернув последнюю страницу, отдадите книгу читать своим близким. Литература жива, пока есть такие книги, как «Мы над собой не властны», и такие писатели, как Мэтью Томас.

В своем дебютном романе Мэтью Томас с удивительной мощью, наблюдательностью и мастерством показывает жизненный путь женщины из среды ирландского рабочего класса… В книге ярко отражено развитие американского общества в двадцатом веке. Правдивость человеческих чувств в сочетании с масштабностью и великолепной фактурой оставляют незабываемое впечатление.

В романе «Мы над собой не властны» великолепно описаны взаимоотношения классов, честолюбивые родительские мечты и реакция человека на внезапно обрушившееся несчастье. Книга такая же страстная, самоотверженная и яркая, как ее главная героиня Эйлин, на которой держится вся семья.

Дебют большого мастера.

Потрясающий дебютный роман… Правдивая и очень личная история семьи берет за душу… невероятно жизненный главный герой… пристальный взгляд автора при богатом событиями сюжете и метко очерченных образах персонажей-ирландцев с их страхами, мужеством и несокрушимым апломбом… Удивительно ярко и притом на редкость достоверно мистер Томас раскрывает в мельчайших подробностях самый страшный кошмар любого нейробиолога… Прочтя сотню насыщенных стремительным действием страниц, словно проживаешь целую жизнь и начинаешь на многое смотреть по-другому. Точка зрения читателя меняется вместе с мировосприятием персонажей, совсем как в реальной жизни… Одна из самых откровенных книг о любви между безнадежным больным и человеком, который о нем заботится. Об эмоциональных аспектах подобных отношений рассказывает великий франко-немецко-австрийский фильм «Любовь», однако мистер Томас беспощадно реалистичен и в то же время ясно показывает глубокое чувство, связывающее между собой две родные души.

Удивительной силы книга… Тонкая наблюдательность автора зачаровывает читателя, повествование держит и не отпускает. Эпического масштаба картина американского общества конца двадцатого века приглашает нас в путешествие, исполненное глубокого смысла.

Дебютный роман многообещающего автора Мэтью Томаса предваряет цитата из шекспировской трагедии «Король Лир», давшая название всей книге: «Мы над собой не властны: если тело / Страдает, то и разум не в порядке». В пьесе эти слова насыщены подспудной иронией: Лир, подыскивая причину отказа герцога Корнуэльского явиться по его приказанию, невольно предрекает собственную судьбу. Разум короля останется наг, как и тело, личность его разрушится, и даже речь покинет Лира, оставив лишь мучительно простые последние слова.

Ни для кого не секрет, что в романе «Мы над собой не властны», включенном в лонг-лист литературной премии «Гардиан» за дебютную книгу, речь идет о страшной болезни Альцгеймера, наступившей в сравнительно раннем возрасте, — это становится ясно после нескольких первых глав. Начинающие авторы часто рассказывают о становлении личности; реже случается увидеть в дебютном романе ее медленный распад. В книге рассказана история целой семьи — начиная с детства Эйлин Тумулти в нью-йоркском семействе выходцев из Ирландии, ее свадьбы с Эдмундом Лири и рождения их сына Коннелла.

Подобно Джону Апдайку в цикле романов о Кролике, Томас исследует жизнь простых американцев, для кого серьезная болезнь может стать не только испытанием, требующим огромной затраты времени, сил и любви, но и настоящей катастрофой в финансовом плане. Если человек не успел заработать хорошую пенсию или не оформил подходящую медицинскую страховку, его ждет полное разорение. Эйлин бережет каждый доллар. Цепляясь за извечную «американскую мечту», она стремится отдать сына в престижный университет и переехать в роскошный особняк. Ее преследует навязчивый страх оказаться в «плохом» районе. Эйлин с Эдом далеко не бедствуют: он — преподаватель в колледже, она — старшая медсестра. Казалось бы, семья преуспевает, но благополучие это шаткое. Томас постепенно и очень тонко показывает, как общинная, хоть и трудная жизнь времен детства Эйлин сменяется изолированностью, раздробленностью общества, где каждая семья до последнего скрывает свои беды от окружающих.

Потрясающе показано, как протекает у Эда Лири болезнь Альцгеймера. Читатель вместе с женой и сыном Эда постепенно осознает всю глубину несчастья. Автор повествует об этом беспощадно, однако ни в коем случае не равнодушно. Мы словно вместе с Эдом ведем отчаянную борьбу против неумолимо надвигающегося распада личности. Коннелл, который всегда был с отцом ближе, чем с матерью, вынужден понять и принять, что взросление не добавит их отношениям новой глубины, а, напротив, будет мало-помалу отнимать у него близкого человека.

Наверное, самый трагический момент в пьесе Шекспира «Король Лир» — когда Лир, уже теряя рассудок, выкрикивает: «Спаси, благое небо, от безумья! Дай сил: я не хочу сойти с ума!» Отголоски этого ужаса звучат в удивительном по своей мощи дебютном романе Мэтью Томаса «Мы над собой не властны», где один из главных героев в 51 год становится жертвой болезни Альцгеймера.

«Что нам делать?» — спрашивает Эд Лири, услышав диагноз.

«Нести свой крест с достоинством — вот что», — отвечает его жена Эйлин Лири.

Разумеется, это недостижимо. Врач говорит Эйлин: «Его болезнь победить невозможно, и она поражает не только самого больного. Страдают и жена или муж, и дети, и друзья»

Врач прав только отчасти. Ничто не может сломить Эйлин, главную героиню этого масштабного романа, охватывающего жизнь нескольких поколений. Эйлин — на редкость привлекательный персонаж. Умная, ранимая, работящая, мужественная и отзывчивая — читая о ней, мы и восхищаемся, и болеем за нее душой.

Однако было бы несправедливо назвать этот роман всего лишь повествованием о болезни Альцгеймера. Эта книга — хвала человеческому духу, его стойкости и торжеству любви над всеми жизненными невзгодами.

«Мы над собой не властны» читать онлайн книгу автора Мэтью Томас на MyBook.ru

Рассказывают, будто один иностранный турист, покидая СССР, сочувственно заметил: вы (советские люди) очень счастливые; вы даже не представляете себе, как плохо живёте. Следуя этой логике, можно предположить, что граждане США несчастливы, потому что не подозревают, насколько хорошо они живут. Трагедия американской мечты заключается не в том, что она недостижима, а в том, что она уже сбылась. Быть может, американцам, недовольным жизнью, вместо сеансов психоанализа посещать Гаити или, скажем, Никарагуа?

Эйлин, главная героиня романа «Мы над собой не властны», с детства была «заражена» мечтой об успехе, материальном благополучии и собственном большом доме в престижном районе. Так, по крайней мере, утверждает автор-повествователь. «Она сидела бы и радовалась своему камину, кожаному дивану, книжным шкафам в гостиной, слушала бы тишину, любовалась пустующими пока спальнями, дожидающимися милых, обаятельных гостей… Собственного дома вполне достаточно для счастья». Однако всеведущий автор не объясняет, когда и каким образом американская мечта вытеснила в сознании девочки-католички христианскую идею о спасении. Точнее, по сюжету романа совершенно не понятно, почему внешние обстоятельства жизни Эйлин настолько не соответствуют её внутреннему миру, каким его рисует рассказчик.

Объективные факты биографии Эйлин таковы: родилась в 1941 году в семье ирландских иммигрантов, начала подрабатывать в 13 лет, помогая родителям, успешно окончила католическую школу, затем училище Святой Екатерины, получив профессию медсестры, после замужества работу не бросила. Заботливая дочь, хорошая жена. Случившуюся в семье трагедию приняла мужественно и с достоинством. Однако «внутренний» образ героини, создаваемый рассказчиком, совершенно иной: здесь Эйлин предстаёт как исключительно прагматичная и честолюбивая особа, высокомерная, холодная и замкнутая, не удовлетворенная собственной жизнью и отравляющая существование мужу и сыну. Автор пытается убедить читателя, что для Эйлин жизнь – это кросс на длинную дистанцию, многолетний забег с препятствиями, в котором нужно обязательно быть впереди или, в крайнем случае, не отстать от большинства. (Всё это резко контрастирует с мировоззрением мужа Эйлин, для которого главное в жизни – быть хорошим человеком. Но своему единственному сыну Эйлин и Эд желают одного и того же: быть счастливым. Естественно, понимая счастье по-разному, и естественно, не имея никакого рецепта достижения этого счастья). Противоречие между «низкими» мотивами и «высокими» поступками Эйлин в романе никак не объясняется. Однако всезнающий рассказчик претендует на философскую глубину и тщательный анализ жизненной ситуации семьи Лири. Складывается впечатление, что реальных людей, тех, с кого списаны персонажи книги, автор совершенно не понимает, а для вымышленных характеров ему не хватает воображения. Поэтому, когда в романе наступает время психологии, автор совершенно теряется. Конечно, психологизм в романе присутствует, но на уровне вульгарного фрейдизма, правда, не без творческой фантазии: стандартное «убей отца» у Мэтью Томаса трансформировалось в «убить мать»; отца, как выясняется, иногда можно и воскресить. Возможно, вместо семейной саги Мэтью Томасу следовало создать роман-воспитания и писать не от лица «ничего не понимающего автора», а от имени сына?

На пользу роману пошло бы и некоторое сокращение в финале. Правильный, пусть и слишком очевидный вывод Эйлин о собственной жизни — «я и не знала, как много теряю» — прекрасно завершил бы роман. Американская мечта (как и любая другая) – это иллюзия, погоня за успехом ведёт к разочарованиям, а желаемое в юности почти никогда не совпадает с получаемым в зрелости. Точка. Но Мэтью Томас зачем-то написал «эпилог». Решил затронуть проблему бессмертия. Что останется от меня в этом мире? Кто унаследует после меня? Хорошо, что Фланнери О’Коннор никогда этого не увидит. Как-то даже неловко за автора.

Мы над собой не властны читать онлайн — Мэтью Томас (Страница 2)

Эйлин кивнула: в бумаге стояло имя Дэнни. Документ выглядел солидно, будто его до́лжно хранить сотни лет. Да что там — пока существует цивилизация.

— Теперь жалею, да поздно. — Мама невесело рассмеялась. — Твой отец очень уважает всяческие ритуалы.

Эйлин толком не поняла, о чем говорит мать, но решила, что та имеет в виду привычку отца все делать как положено, даже в мелочах. Она и сама часто наблюдала, как он под локоть поддерживает перебравшего клиента, прислоняя его к стойке, да так, что тот и не заметит, что ему помогли; как за работой не уронит ни одного стакана, не прольет ни капли виски; как аккуратно причесывается, волосок к волоску. Несколько раз она видела, как отец помогал нести гроб на похоронах. Казалось, нет в мире задачи важнее, чем держать ровно спину, смотреть прямо перед собой и не сбиться с шага, спускаясь с мертвым грузом по ступеням церкви под звуки волынок. Отчасти поэтому люди так его уважали. И мать, наверное, тоже.

— Никогда не влюбляйся, — сказала мама, убирая бумаги в ящик бюро — тот самый, где раньше хранилось кольцо. — Только сердце себе надорвешь.

2

Летом пятьдесят второго года мама Эйлин объявила удивительную новость: она беременна. Эйлин ни разу не видела, чтобы родители хотя бы за руки держались. Если б не рассказы тети Китти о том, что мама с папой познакомились в танцзале и прославились как первоклассные плясуны, Эйлин была бы уверена, что они и не прикасались друг к другу никогда. А вот поди ж ты — мама беременна, не хуже других. Чудеса, да и только.

Мама бросила работу на часовом заводе и целыми днями сидела на диване, вязала одеяльце для малыша. Довязав последний уголок, взялась за чепчик. Потом кофточку, потом пинетки — все белоснежное. Крошечные одежки хранились в фигурном платяном шкафу, связанные очень искусно, плотным узором, с аккуратными ровными рядами. Эйлин и не знала, что мама умеет вязать. Может быть, мама вязала раньше — для родных в Ирландии или на продажу? Спрашивать Эйлин не решалась. Не отважилась даже попросить разрешения потрогать мамин выпирающий живот. Чтобы хоть как-то приблизиться к малышу, она тайком разглядывала связанные мамой вещи — гладила, прижимала к щеке. Однажды, когда мама уже легла спать, Эйлин взяла спицы, еще теплые от рук. На спицах болтался недовязанный башмачок. Эйлин старалась вообразить ребенка, который будет жить с ней рядом, чьи щечки она будет покрывать поцелуями, — а представлялось уменьшенное лицо матери с тем слегка удивленным выражением, какое появлялось у нее, когда Эйлин подходила приласкаться. Если очень сильно сосредоточиться, вместо маминого лица появлялось улыбающееся личико младенца, такое светлое и счастливое. Эйлин твердо решила, что подружится с будущим братиком или сестричкой. И полюбит его совершенно по-особенному, отдельно от родителей.

Эйлин так ждала рождения малыша, что просто физически почувствовала, как разбивается сердце, когда отец сказал, что у мамы случился выкидыш. Кровотечение никак не останавливалось, выскабливание не помогло, и тогда ей удалили матку.

После операции у мамы началось воспаление мочевого пузыря. Она чуть не умерла. Все время, пока ей проводили дренирование, мама лежала в больнице. Детей туда пускали неохотно, поэтому Эйлин видела маму всего раз в месяц, а то и реже. Отец почти не говорил о маме все это время — а оно растянулось на несколько месяцев, потом на полгода и даже больше. Если отец брал Эйлин с собой в больницу, то говорил расплывчато: «Пора идти, собирайся». В остальном же маму словно стерли из их жизни.

Эйлин быстро сообразила, что вслух маму вспоминать не следует. Все-таки однажды вечером, недели через две после того, как установился новый порядок, она рискнула несколько раз подряд заговорить на запретную тему — проверить реакцию отца.

— Хватит! — рявкнул он, вставая из-за стола. — Посуду помой!

Эйлин видела по лицу, что отец с трудом сдерживает волнение. Он выскочил за дверь, словно ему невыносимо было оставаться в комнате, где только что поминали отсутствующую жену. А раньше ведь они постоянно ругались. Эйлин решила, что ей не понять сложных взаимоотношений между мужчинами и женщинами.

На ней теперь была вся готовка и уборка. Отец давал деньги на покупку еды и походы в прачечную самообслуживания. Овощи Эйлин покупала на одной из немногих оставшихся в округе ферм — ездила туда на велосипеде. Постепенно она наработала собственное меню, вспоминая, что готовила при ней мать: тушеную говядину с морковкой и зеленой фасолью, запеченное мясо, пресный хлеб на соде вместо дрожжей, бараньи котлетки с печеной картошкой. Позже Эйлин взяла в библиотеке кулинарную книгу и попробовала расширить свой репертуар. Однажды она осмелилась приготовить лазанью и в отчаянии стукнула кулаком по столу, когда все тесто расползлось, — столько работы насмарку!

Вечером она делала уроки при свете настольной лампы, а потом сидела на полу и строила карточные домики или уходила к Шмидтам, соседям сверху, — смотреть телевизор и дивиться тому, что бывают семьи, где мама всегда улыбается, а папа откладывает газету, чтобы поговорить с детьми.

В школе она обычно знала ответ раньше, чем другие девочки соберутся поднять руку, но ей не хотелось привлекать к себе внимание. Если бы можно было выбрать по желанию любую волшебную способность, она бы выбрала способность превращаться в невидимку.

Однажды отец взял ее с собой в Джексон-Хайтс. Он остановил грузовичок у громадного кооперативного жилого комплекса, почти на весь квартал. Они спустились в полуподвальный этаж, в квартиру управляющего, одного из приятелей отца. Из окна полуподвальной кухни, забранного железной решеткой, можно было смотреть наружу на уровне земли. Там росла трава — ослепительно-зеленая. Эйлин спросила, можно ли ей погулять.

— Гуляй, только по траве не ходи, — сказал знакомый отца. — Это даже здешним жильцам не разрешается. Они мне хорошие деньги платят, чтобы этими газонами не пользоваться!

Они с отцом засмеялись — Эйлин не поняла почему.

Соединенные между собой корпуса замыкали собой обширный газон, а по краю газона шла низенькая чугунная ограда — ее легко можно было перепрыгнуть. Вокруг газона и поперек, рассекая его надвое, вела дорожка, вымощенная аккуратно уложенным кирпичом. Эйлин несколько раз обошла два меньших прямоугольника и оба их вместе, слушая, как чирикают среди ветвей птицы и листья шелестят на ветру. Газовые фонари замерли, как часовые, словно охраняя все то великолепие, которое им предстоит освещать вечером. Здесь было удивительно спокойно. Не мельтешат машины, не толпятся прохожие, нагруженные покупками. Прошла одна старушка и, помахав Эйлин рукой, скрылась в доме. Эйлин готова была хоть всю жизнь прожить вот тут, во дворе, разглядывая окна с красивыми занавесками. А по траве можно и не ходить. Вдруг кто-нибудь позовет в гости — тогда Эйлин увидит сверху весь газон целиком. В окне на втором этаже включили свет. Можно было отлично разглядеть всю комнату. Старинные напольные часы и резной буфет благосклонно взирали на миску на столе. Эйлин, даже не видя, знала, что в миске — ее любимые фрукты.

Люди, живущие в этом доме, разгадали какую-то важную тайну жизни, а она, Эйлин, нечаянно подсмотрела их секрет и теперь знает, что есть на свете места, где живет больше счастья, чем в других, обычных домах. Если не знать об этом, то можно довольствоваться тем, что у тебя есть. Эйлин представились другие такие же дома, спрятанные за деревьями и высокими заборами: люди, которые там живут, никому не открывают своих тайн.

Когда у ее туфель протерлись подметки, отец, в блаженном неведении о тонкостях женского гардероба, купил ей новые — ботинки навозного цвета, наверняка мальчишеские. Эйлин отказалась их надевать, и тогда отец конфисковал старую пару, так что выбора у нее не осталось. Назавтра она пожаловалась, что другие девочки над ней смеются.

Отец сказал:

— Это лучше, чем ходить босиком. Они, по крайней мере, теплые.

В ее возрасте, прибавил отец, он бы радовался и поношенным ботинкам, не то что новым.

— Если бы мама была здорова, она бы меня не заставляла такое носить! — сказала Эйлин с горечью.

— Да, но она не здорова. И сейчас ее здесь нет.

Голос у него чуть дрожал, и от этого Эйлин стало так страшно, что больше она не спорила.

На следующий вечер отец принес домой изящные туфли, отливающие перламутровым блеском.

Сказал:

— Чтобы не было больше разговоров.

Мистер Кьоу приходил домой поздно, хотя всегда трезвый и неизменно вежливый, будто он только что к ним переехал, хотя на самом деле жил здесь с тех пор, как Эйлин исполнилось два года.

Она завела привычку готовить и на него тоже, а тарелку приносила к нему в комнату. Он открывал дверь с улыбкой и благодарил за еду. Отец ворчал, что надо бы с него за это брать дополнительно.

У мистера Кьоу среди совершенно седых волос оставалась одна черная прядь, словно кто-то мазнул дегтем. Дома он снимал свой твидовый пиджак с обтрепанными обшлагами, подворачивал рукава и слегка распускал галстук.

У него начались приступы кашля. Однажды ночью Эйлин принесла ему чаю, в другой раз — микстуру.

— Просто мне свежего воздуха не хватает, — говорил мистер Кьоу. — Надо побольше гулять.

Несмотря на кашель, он все еще умудрялся играть на кларнете. Эйлин уже не скрывала, что слушает. Она устраивалась на полу рядом с его дверью, прислонившись спиной к стене, и учила уроки. Иногда еще насвистывала в такт.

Однажды вечером отец молча сидел на диване, с каким-то тревожным лицом. Эйлин, не глядя на него, села на свое обычное место у двери мистера Кьоу. Бормотание в отопительных батареях и звуки кларнета сливались в единую мелодию, не лишенную своеобразной гармонии. Эйлин нечаянно встретилась глазами с отцом, и ей стало не по себе — обычно он на нее не смотрел. Она уткнулась в книгу — «Сказки братьев Гримм» с чудесными иллюстрациями: мистер Кьоу ей подарил накануне. Отец помрачнел, когда узнал. Чуть позже, Эйлин видела, он постучался к мистеру Кьоу и вручил ему деньги.

Она начала читать «Сказку о том, кто ходил страху учиться» и так увлеклась, что ничего не замечала кругом. Вдруг отец шагнул к двери — Эйлин едва успела отскочить. Отец распахнул дверь и крикнул, чтобы мистер Кьоу прекратил шуметь. Мистер Кьоу извинился за беспокойство, хотя Эйлин знала, что никого он побеспокоить не мог, — его игру из-за двери почти и слышно-то не было.

Отец хотел вырвать у мистера Кьоу кларнет. Мистер Кьоу вцепился и не отдавал. В конце концов инструмент разошелся на части и мистер Кьоу чуть не упал, заходясь жутким кашлем. Отец ушел в кухню и включил радио на полную громкость, так что соседи застучали по потолку.

На другой день, когда Эйлин пришла из школы, мистера Кьоу уже не было.

Неделю она с отцом не разговаривала. Если случалось разминуться в квартире, они проходили мимо друг друга молча, словно старая супружеская пара. Потом отец остановил ее в коридоре:

— Он все равно бы съехал рано или поздно.

— Совсем не обязательно.

— Скоро мама вернется.

Эйлин и обрадовалась, и испугалась. Она уже почувствовала себя хозяйкой дома. И отец больше не будет принадлежать ей одной.

— При чем здесь мистер Кьоу?

— Можешь перенести в ту комнату свои вещи.

— А ты не возьмешь нового жильца?

Отец покачал головой. У Эйлин захватило дух.

— У меня будет своя комната?

Отец отвел глаза:

— Мама хочет жить там, с тобой.

3

Мама вернулась домой в среду после Пасхи пятьдесят третьего года. Она пробыла в больнице восемь месяцев.

Мама поступила на работу продавщицей в шикарный кондитерский магазин «Лофт» на Сорок второй улице и стала приходить домой поздно, часто выпивши. Эйлин в знак протеста оставляла немытую посуду в раковине и кучи грязного белья в спальне по углам. В школе ее стали дразнить за мятую блузку, и пришлось, хочешь не хочешь, снова взвалить на себя домашнее хозяйство.

Мама начала выпивать и дома. Худая и печальная, она полулежала на диване со стаканом скотча в одной руке и сигаретой в другой. Столбик пепла уныло свисал с кончика сигареты, словно собирался с духом для прыжка. Эйлин беспомощно смотрела, как эта гадость копит силы. Мама держала на коленях пепельницу, но иногда все равно роняла пепел на диванные подушки. Эйлин бросалась его стряхивать. Мама часто так и засыпала вечером на диване, а утром все равно шла на работу, в любом состоянии.

В то лето мама купила кондиционер в универмаге «Стивенс» на Квинс-бульваре. Мастер установил его в маминой с Эйлин комнате. Больше ни у кого на этаже не было кондиционера. Мама пригласила миссис Грейди и миссис Лонг полюбоваться, и они застыли, подставив лица неутихающему сквознячку с таким священным трепетом, словно им показали младенца-Спасителя, творящего чудеса исцеления.

Между собой отец с мамой, когда оба были дома, соблюдали нечто вроде настороженного перемирия. Мама, закрыв дверь в комнату, сидела у окна и смотрела на подступающие сумерки. Эйлин приносила ей туда чай после обеда. Отец за кухонным столом попыхивал трубкой и слушал по радио ирландский футбол. По крайней мере, они по-прежнему жили под одной крышей.

Эйлин не могла спокойно думать о том, как мать каждый день ездит на поезде. Часами просиживая в кухне, она не сводила глаз с двери, представляя себе изломанное тело матери на рельсах подземки. Когда в двери поворачивался ключ, Эйлин вскакивала и принималась мыть посуду или ставила чайник на плиту. Нельзя, чтобы мама видела, как о ней беспокоятся, — Эйлин ей не доставит такого удовольствия.

Однажды вечером, закончив готовить обед и отмывать кастрюли со сковородками, Эйлин без сил рухнула на диван — там уже сидела мать с сигаретой, неподвижно глядя в пространство. Эйлин осторожно пристроила голову к матери на колени и так замерла. Она смотрела, как струйка дыма выходит из бледных губ и как растет столбик пепла на кончике сигареты. У мамы была все такая же гладкая фарфоровая кожа, если не считать новых морщинок у рта и нескольких красноватых прожилок на щеках. И губы все такие же яркие. Только зубы чуточку потемнели.

— Почему ты меня не обнимаешь и не целуешь, как мамы в телевизоре?

Эйлин ждала резкого ответа, но мать молча раздавила окурок в пепельнице и тут же закурила другую сигарету.

Наконец после долгого молчания мама сказала:

— А ты не слишком взрослая для таких нежностей?

Помолчав еще немного, она встала, отодвинув Эйлин в сторону, налила себе вина в высокий стакан и снова села на место.

— Я не такая, как твой отец, — заговорила она. — Я рвалась уехать с фермы, дождаться не могла. Помню, когда собирала вещи, папа сказал маме: «Дейдре, не удерживай ее, пусть едет. Ну какая здесь жизнь для молоденькой девушки?» Мне было восемнадцать. Я думала, что меня ждет сказочная страна, а оказалось — место прислуги на Лонг-Айленде. Ездила на работу и с работы в час пик. Час пик… Ты и не знаешь, наверное, что это значит.

Время от времени мама пускалась в такие вот монологи, с пьяным и злым красноречием. Эйлин тихо сидела и слушала.

— Я воображала, что живу в тех домах, где приходилось убираться. Никто не хотел мыть окна, самая тяжелая работа, а мне нравилось. Можно смотреть сверху на газоны. Ровненькие, без единого камешка. И еще теннисные корты. Травинка к травинке, и хоть бы прутик один не на месте. Как это называется… усмиренный хаос. Мне нравились дюны, где гуляет вольный ветер, волны с барашками пены, парусные лодки у причала. А когда протирала стекла снаружи, я любовалась женщинами, которые лежат себе на диване, точно кошки, налакавшиеся сливок. Я их не винила за безделье. Была бы я на их месте, целый день валялась бы, подпершись, пока не придет время… — она томно повела пальчиком, напомнив этим жестом костлявую Смерть с косой, — снова укладываться на шелковые простыни.

— Приятно, наверное, — отозвалась Эйлин.

Мать ответила не сразу — прошло несколько секунд, пока слова проникли в ее сознание.

— Приятно — совсем не то слово! — сказала она резко. — Это было… волшебно, вот!

Незадолго до Рождества мама велела Эйлин приехать к «Лофту», ближе к концу ее смены. Мама стояла за прилавком, такая спокойная и собранная, — ни за что не догадаешься, что она постоянно выпивает. Эйлин обошла весь магазин, потрясенная роскошью разноцветной глазури, конфет и тортов ручной работы.

Когда смена закончилась, мама дала Эйлин коробку трюфелей и повела ее на Пятую авеню, а там — до пересечения с Тридцать девятой улицей. Они остановились перед витриной «Лорда и Тейлора» — Эйлин раньше видела ее только на снимках в газете. Декорации в витрине — уютные камины и миниатюрная мебель с шелковой обивкой — вызывали те же чувства, что идеальный газон и красивая жизнь за чужими окнами. Хотелось залезть в эту витрину и остаться там насовсем. Дул довольно сильный, но не слишком холодный ветер. Бодрящий запах зимы щекотал ноздри. В сумерках вся улица казалась чуточку волшебной. Эйлин вдруг подумала, что прохожие, глядя на них, видят самых обыкновенных маму с дочкой, которые вышли, как обычно, вдвоем за покупками. Она искала на лицах отражение мысли: «Какая милая семья!»

— Запомни: Рождество надо праздновать как следует, — сказала мама в поезде, когда они возвращались домой. — Всегда. Будь ты хоть при смерти — не имеет значения.

Перед сном мама подоткнула ей одеяло — впервые со времени больницы. Проснувшись посреди ночи и увидев рядом пустую кровать, Эйлин выглянула за дверь. Мама полусидела на диване — голова запрокинута, рот раскрыт. В руке зажат пустой стакан. Эйлин в первую минуту испугалась, что мать умерла. Подойдя поближе, увидела, что грудь поднимается и опускается в такт дыханию. Эйлин постояла, посмотрела на нее, затем осторожно, чтобы не разбудить, забрала пепельницу и стакан, положила в раковину. Взяла с маминой кровати одеяло и укрыла спящую. Сама спала с открытой дверью, чтобы видеть маму.

По почте пришла посылка на имя Эйлин. В посылке оказался учебник игры на кларнете, а под ним — сам кларнет мистера Кьоу. Текст на официальном бланке сообщал, что мистер Кьоу скончался от рака легких и завещал Эйлин свой инструмент. Несколько дней она брала кларнет на ночь с собой в кровать, потом мама заметила и запретила — сказала, что это вурдалачество какое-то. Эйлин пробовала даже на нем играть, но бросила — инструмент издавал только придушенные хрипы. Она очень хорошо помнила негромкую, берущую за душу мелодию, которая доносилась из-за стенки, когда играл мистер Кьоу. Стоило закрыть глаза и чуть-чуть сосредоточиться — музыка звучала вновь, словно только и ждала, когда ее разбудит умелый музыкант. А Эйлин и пару нот связно сыграть не могла. Она просто вынимала разобранный кларнет и разглядывала, а потом снова убирала в футляр с мягкой розовой подкладкой. Ей довольно было любоваться на кларнет мистера Кьоу — изящно выточенные деревянные части, поблескивающие медные выступы. Приятно было взвесить их в руке или нажимать на клапаны: они легко подавались, а потом упруго возвращались в прежнее положение. Она любила водить по губам мундштуком, иногда крепко прикусывая узкий кончик, которого касались губы мистера Кьоу.

Никто никогда не дарил ей таких чудесных вещей. Во всем доме не было подобной вещи. Кларнету не место в этой квартире, думала Эйлин. Когда она вырастет — переедет в другой дом, такой красивый, что там и не заметишь кларнета. Мистер Кьоу этого бы хотел. Нужно выйти замуж за такого человека, который сможет ей это дать.

Мы над собой не властны читать онлайн — Мэтью Томас (Страница 5)

— Может, отложишь книжки на пять минут? — спросила мама. — Подвезешь нас с друзьями…

— Куда подвезти? Какие такие друзья?

— Мои друзья, из группы.

Из группы, мысленно повторила Эйлин. Звучит почти светски.

— Возьми мою машину, — сказала она, не отрываясь от учебника.

— Я боюсь ее водить.

Мама всего год как получила права и на дорогах чувствовала себя неуверенно, а «понтиак» был еще совсем новый.

— У меня контрольная.

— Мы договорились подвозить друг друга по очереди. На этой неделе я обещала за всеми заехать.

— Не надо было обещать.

— Ну перестань! — сказала мама. — А то опоздаем.

Первый знакомый жил в районе Джексон-Хайтс. Эйлин удивилась, увидев большой кооперативный жилой комплекс; она-то думала, что люди со средствами не страдают обычными человеческими недостатками. Мама вышла из машины, а Эйлин сейчас же достала учебник. Она решила, что будет заниматься при каждой возможности, даже когда в машину сядут мамины друзья. Нет у нее времени на пустые разговоры, хватит и того, что она согласилась помогать в этом печальном путешествии.

Вернувшись, мама сказала повеселевшим голосом:

— Познакомься, Хайрам, это моя дочь, Эйлин.

— А, — отозвался тот, усаживаясь на заднее сиденье. — Значит, ты у нас сегодня Харон?

— Эйлин, — поправила она.

— Харон, лодочник. На реке Стикс.

— А-а, — сообразила Эйлин. — Ну да.

— Мертвецов через реку перевозит.

Забираясь в машину, Хайрам стукнулся головой и сбил набок накладку, но, вместо того чтобы незаметно поправить, снял ее совсем и снова пристроил на место с такой непринужденностью, будто носил не для того, чтобы скрыть лысину, а чтобы ее подчеркнуть.

— Ты-то как раз очень даже живой, — прыснула мама. — Чего не скажешь о твоей нашлепке!

— Вот тебе мораль: не доверяй мужчинам с заемной шевелюрой.

— Разумный совет, — отозвалась Эйлин.

— Скажи это моей жене! Хотя видели бы вы мои кудри, когда мы с ней познакомились! Я был Самсон.

Эйлин смотрела в зеркальце заднего вида, как он задумчиво глядит в окно. Хайрам перехватил ее взгляд и посмотрел прямо в глаза, словно привык к тому, что за ним наблюдают.

— Бойтесь женщин, приносящих ножницы, — хмыкнул он, словно знал какую-то тайную шутку и благодаря ей все тяжелое и трудное становилось невесомым. — Бойтесь ланчей на три бокала спиртного.

— На один бокал, — поправила мама.

— Ну что же, если уж ехать в преисподнюю, то с шиком! Чудесная машина.

— Спасибо, — сказала Эйлин.

— Наоборот, — возразила мама. — Мы выбираемся из преисподней.

— Да-да, — вежливо согласился Хайрам. — Мы в чистилище, но полны надежд. По крайней мере, не поддаемся отчаянию. А если и поддаемся, то в этой прекрасной машине.

Мама искрилась весельем, когда звонила у очередной двери, усаживала друзей в машину и легкой болтовней поддерживала непринужденную атмосферу. Эйлин так и не смогла раскрыть книгу, даже пока в машине был один Хайрам. Неожиданно для себя она прекрасно провела время. За несколько минут поездки она успела разглядеть каждого и поняла, что позитивный взгляд на жизнь давался им нелегко. Всех удалось доставить в три приема. Припарковавшись у обочины, Эйлин наблюдала в зеркальце, как мама с последней четверкой разнокалиберных приятелей и приятельниц спускается в подвал дома священника.

На обратном пути, после того как они всех развезли по домам, мама курила, выпуская дым поверх чуть приопущенного стекла, и говорила, говорила без умолку. А Эйлин видела, что при всей деланой бодрости уголки рта у матери опущены вниз, как у рыбы, попавшейся на крючок. Мама не верила, что Эйлин ее до конца простила. Эйлин и сама не была в этом уверена, хотя и сказала, что простила, когда мама, усадив ее однажды за кухонный стол, принялась каяться в своих прошлых ошибках, которые Эйлин старалась забыть. Мама силилась зачеркнуть прошлое, а Эйлин не могла от него избавиться. Ее постоянно точила мысль, что все это, казалось бы, прочное благополучие в любую минуту может растаять, раствориться в проклятой жидкости, что пропитала все ее детство, неся с собой гниль и распад. Неистребимый запах прошлого темной тучей висел между ними, отравляя воздух, и не было больше рядом посторонних, чтобы эту тучу развеять.

— Открой, пожалуйста, окно пошире.

Мама без слов повиновалась. Она курила, глядя прямо перед собой, мимо Эйлин, как прежде, в дни запоев. Эйлин остановила машину, вышла и опустила задние стекла до отказа. Она задержалась, глядя на мамин затылок, — на какое-то странное головокружительное мгновенье он показался чужим, будто в машине сидит незнакомая женщина. Эйлин не позволяла себе задумываться о том, что сейчас переживает мать. Ей надо было строить свою жизнь. Будь у нее такой дом, как у некоторых маминых знакомых, ничего бы ей больше и не надо. Так чего же им не хватает? Живи она в таком доме, ей бы не пришлось ездить в чужой машине на собрания группы анонимных алкоголиков в сыром церковном подвале. Она сидела бы и радовалась своему камину, кожаному дивану, книжным шкафам в гостиной, слушала бы тишину, любовалась пустующими пока спальнями, дожидающимися милых, обаятельных гостей. Разве все это не стоит какой-то там выпивки? Но от фактов никуда не денешься: кому-то этого мало. Это тревожило, наводило на мысль о непрочности всякого благополучия. Эйлин вытряхнула эту мысль из головы, словно пыль из восточного ковра. Собственного дома вполне достаточно для счастья, решила она.

6

Всю осень шестьдесят третьего года Эйлин уговаривала кузена Пата поступить в колледж. Накатил декабрь, и уже во многих колледжах прошли все сроки подачи документов. Эйлин решила сделать последнюю попытку.

— Да не гожусь я для колледжа!

Они были в квартире тети Китти. Пат развалился на диване, положив свои здоровенные ноги на кофейный столик, а Эйлин сидела напротив, плотно сдвинув колени под складками плиссированной юбки.

— Чушь!

— Никогда ученьем не увлекался.

Пат, подавшись вперед, стряхнул сигаретный пепел в чашку из-под кофе и снова откинулся на спинку.

— А мог бы отлично учиться! Ты умнее всех своих одноклассников.

— Хватит из меня делать будущего президента!

Сказать по правде, она уже и не надеялась. Пату хватило способностей, чтобы закончить последний школьный год, ни разу не сделав домашнего задания. Инстинктивным умением привлекать людей на свою сторону он ей напоминал отца. И весь этот непосильный груз талантов и возможностей он растрачивает по молодежным барам — ну и пусть, ей уже все равно. Лишь бы только в беду не попал.

— Если бы ты хоть чуть-чуть постарался, мог бы все сдать на отлично даже во сне!

Эйлин, скрестив лодыжки, вертела в руках пачку сигарет и еле удерживалась, чтобы не отогнать плывущее к ней облако дыма.

— Не могу я все время учиться. Я неусидчивый.

— Я за тебя заполню все анкеты…

— Мне двигаться нужно. В помещении я зверею.

Он ткнул в пепельницу окурок и закинул руки за голову.

— Во Вьетнаме подвигаешься, — сказала Эйлин с горечью. — Пока в землю не закопают.

В феврале шестьдесят четвертого ему исполнилось восемнадцать. Эйлин его тормошила, чтобы женился на своей девушке, а он ни в какую. В июне, окончив школу, он получил повестку с вызовом на медосмотр. Эйлин пришла в ужас, потому что Пат был здоров как бык: рослый и сильный, зрение единица и при всем этом избежал семейного проклятия — проблем с коленными суставами. Словом, нечего было и надеяться, что его признают негодным к военной службе. Эйлин уговаривала его записаться в Национальную гвардию, чтобы не отправили куда похуже. После августовской Тонкинской резолюции она была просто уверена, что он поступит в какой-нибудь колледж, а вместо этого Пат через пару недель записался в морскую пехоту.

Быть может, привыкнув побеждать в кулачных драках, он думал, что все несчастья будут от него разбегаться сами. Его отправили на остров Пэррис, проходить курс молодого бойца, затем он прошел спецподготовку по борьбе с танками и был приписан к базе морской пехоты Кэмп-Леджен, в Северной Каролине. Там и оставался до июня шестьдесят пятого, а с началом наземной войны в Южном Вьетнаме записался добровольцем.

Пат позвонил перед самым отъездом. Эйлин, разговаривая с ним, никак не могла представить его себе коротко остриженным, в стандартной одежде, которую носят, кажется, все военные, — рубашка поло и диагоналевые брюки, как будто в одном магазине покупают. Она мысленно видела его в форменном пиджаке школы Святого Себастьяна — на пять классов младше ее самой, он стоит и нетерпеливо переминается с ноги на ногу, пока Эйлин завязывает ему галстук. Пат был ей вместо родного брата.

— Смотри живым возвращайся! — сказала она.

— У нас тут есть напуганные — могу позвать к телефону, их подбадривай. А я — Пат, забыла? Пат Тумулти, не кто-нибудь. До скорого!

— Пока.

— Скажи отцу — я его не опозорю.

Отец Эйлин до такой степени забил племяннику голову патриотическими лозунгами, что Пат воображал, будто ему предстоит увлекательное и героическое приключение.

— Не вздумай там выпендриваться, чтобы его поразить! Он ни за что не скажет, а на самом деле ужасно боится, как бы с тобой чего не случилось.

— Это он тебе сам говорил?

— Что тут говорить, когда и так ясно? Лишь бы ты вернулся целым и невредимым, больше ему ничего не нужно. Ты навоображал о нем невесть что, а самого человека и не видишь.

— Он бы сам поехал добровольцем, только по возрасту не проходит.

— Даже если и так, это ничего не значит. Единственное, что его пугает, — это нормальная жизнь. А ты лучше возьми и меня удиви — возвращайся и заживи нормальной жизнью. Нечего ради него из кожи лезть.

Она буквально услышала, как Пат расправил плечи.

— Скажи ему, что он сможет мной гордиться!

Эйлин вздохнула:

— Сам скажи. Он будет там же, где ты с ним прощался, — в своем чертовом кресле. Он же у нас никуда не ходит. К нему все приходят.

— И скажу!

— До свиданья, Пат! — сказала Эйлин и потом еще повторила про себя: «До свиданья» — не дай бог, окажется «прощай».

Она дождалась, чтобы он первым повесил трубку.

7

Скорей бы настал тот день, мечтала Эйлин, когда она выйдет замуж и сменит фамилию. Тумулти — слишком уж по-ирландски. Торфяные болота, бунтовщические песни, и кипенье в крови, и давнее поражение — настолько давнее, что напоминает о себе шумным весельем в самое неподходящее время.

Эйлин росла в ирландской среде, не задумываясь о том, что она — ирландка. В День святого Патрика, когда весь город праздновал как одна семья, она испытывала нечто вроде первобытной гордости за свою причастность, а жалобные звуки волынок пробуждали в ней древнее чувство верности роду.

Однако в колледже она столкнулась с другим миром, где ее отец не имел никакого веса, и поняла, что мнения окружающих тоже необходимо учитывать. От «Эйлин» уже никуда не денешься, а вот если добавить к имени новую фамилию… Пожалуй, тогда она могла бы даже гордиться своими ирландскими корнями. Сейчас это с ней случалось очень редко, — например, накануне своего девятнадцатого дня рождения Эйлин плакала от радости, когда избрали президента Кеннеди.

Ей хотелось совсем другую фамилию, чтобы звучала нейтрально, создавая иллюзию долгой череды сдержанных протестантских предков. А если такие предки и впрямь будут в наличии — она возражать не станет.

Шел декабрь шестьдесят пятого. Эйлин, как и планировала, окончила колледж за три года и сейчас училась в Нью-Йоркском университете на старшую медсестру. Как-то в перерыве между занятиями она встретилась со своей подругой Рут под аркой на Вашингтон-сквер — подруга работала поблизости, — и они пошли обедать вместе. Был необычно теплый для декабря день. Многие прохожие, кто помоложе, вышли на улицу просто в свитере, без пиджака.

— Ну не то чтобы так уж рвется с кем-нибудь встречаться, — говорила Рут по дороге к закусочной на Бродвее. — Просто у него нет девушки.

Эйлин вздохнула: вот, опять! Приятельницы то и дело объявляли, что нашли для нее идеального молодого человека, а потом оказывалось, что это обыкновенный хвастливый наглый плейбой, который сумел очаровать ее подруг и всех посетителей в баре, а она, Эйлин, не чает, как от него избавиться.

— Найдется для него девушка. Скажи ему — кто ждет, тот дождется.

Ее привлекали надежные, предсказуемые мужчины — а другим девушкам они казались скучными. Эйлин мало встречала таких мужчин. Быть может, они не могли протолкаться через толпу совсем других типов, окружавших ее в барах и тому подобных местах. Ну, тот, кто не может к ней пробиться, ей и не нужен. Лучше быть одной, чем с трусом.

— С тобой невозможно разговаривать! — рассердилась Рут. — О тебе же забочусь! Знаешь что? Не хочешь — как хочешь!

Рут решительно застегнула пальто.

Чувствовалось, что она вся кипит. Рут остановила Эйлин у входа в закусочную:

— Понимаешь, Фрэнк меня специально попросил, а мы с ним только начали встречаться… Хотелось ему помочь. На Новый год желаешь скучать в одиночестве — пожалуйста! Вообще на всю жизнь одной остаться приспичило — да ради бога! Я старалась… Я даже познакомила тебя с Томми Дилейни, и что хорошего?

— От курсанта военной академии Вест-Пойнт как-то не ждешь подвоха, — заметила Эйлин, словно размышляя вслух. — Казалось бы, такой человек должен уметь себя вести.

— Томми — отличный парень! — заступилась подруга.

— Охотно верю, — отозвалась Эйлин. — Откуда мне знать? Он мне и двух слов не сказал. Зато всех в баре успел похлопать по плечу.

— У него много друзей.

— Томми купил на всех выпивку и сообщил, что он — мой будущий муж, хоть я об этом пока еще не знаю. Все закричали «ура». Что за наглость!

Из подъехавшего такси вышел человек с газетой в руке. Высокий красавец-брюнет с короткой стрижкой и в шикарных очках. Эйлин показалось, что он похож на иностранного профессора — грека или итальянца. Она поскорее отвела глаза, пока он не заметил.

— Просто ты Томми понравилась. Он старался произвести впечатление.

— Впечатление!

— Слушай, этот совсем не такой, — смущенно оправдывалась подруга. — Он не станет тебе надоедать. Да он вообще отбрыкивался не хуже тебя!

— А что такое? Он голубой?

Эйлин сама не знала, зачем упорствует. Почему бы не сделать небольшое одолжение Рут? Просто не хотелось опять разочаровываться, да еще под Новый год. Такси отъехало от тротуара и тут же снова остановилось на углу — посадить молоденькую парочку. Солнце выглянуло из-за тучки. Рут расстегнула пальто.

— Он студент магистратуры, учится в Нью-Йоркском университете. Естественник. Одержимый прямо, из библиотеки не вылезает. Фрэнк за него беспокоится. Решил его немножко растормошить.

Эйлин молчала — не решалась поверить в сложившуюся многообещающую картинку.

— Фрэнк и наплел, будто бы я его совсем замучила просьбами найти для моей подруги кавалера на Новый год.

— Вот еще! — возмутилась Эйлин. — Я не собираюсь никому навязываться.

— Он — настоящий джентльмен. Согласился выручить прекрасную даму. Ничем другим его не проймешь.

— Рут!

Мимо них в закусочную прошли две девушки. Все места у стойки были уже заняты, и свободный столик остался только один.

— А если я скажу, что он собой красавец? Фрэнк сам говорил — все их знакомые девушки считают его очень красивым.

— Вот пусть эти девушки его и забирают, — буркнула Эйлин… и покривила душой.

Она сама удивлялась — с чего вдруг ей хочется защищать этого незнакомого парня от посягательств?

— Ну пожалуйста, ради меня! Честное слово, больше не буду тебя донимать! — упрашивала Рут, открывая дверь закусочной. — Оставайся старой девой, если тебе так хочется.

— Ладно, только имей в виду: я не собираюсь изображать безумную благодарность. Пусть не думает, что он меня осчастливил.

За оставшееся до Нового года время Эйлин убедила себя, что всего лишь бескорыстно помогает подруге сделать доброе дело. Но когда в квартире Рут прозвенел дверной звонок, Эйлин с перепугу заперлась в ванной.

— Прекрати! Я иду открывать.

— Я никуда не пойду. Скажи ему, я заболела или еще что.

— Выходи, поздоровайся! — прошипела Рут под аккомпанемент очередного звонка.

Эйлин слышала, как подруга открывает дверь. Ей понравился голос — негромкий, но в нем чувствуется скрытая сила. Эйлин решила, что все-таки выйдет, но будет мучить молодого человека нещадно. Пусть не смеет думать, будто она в нем нуждается. Тем более сам — какой-то затворник ненормальный. Да его небось за ручку водить надо!

Как только она вошла, Эд встал, не дав ей времени сказать какую-нибудь колкость. Он и в самом деле был красив, хотя его никто не назвал бы смазливым, — худой, ладный, с четкими чертами лицами и обаятельной серьезной улыбкой.

Эд наклонился к ней и шепнул на ухо:

— Я понимаю, что вы могли бы и не соглашаться на эту встречу. Обещаю, я постараюсь, чтобы вам было не очень скучно.

Сердце Эйлин сделало перебой, как мотор, когда его заводят холодным зимним днем.

Танцевал Эд бесподобно. Когда в танце привлек ее к себе, она удивилась, какой он, оказывается, мускулистый. Очки, аккуратная прическа, учтивая манера открывать перед дамой дверь — все это поразило Эйлин, а крепкая спина и плечи дарили ощущение надежности. Сидевшие рядом девушки твердили, что в жизни не встречали такого воспитанного молодого человека. Грамотная речь без всякого акцента придавала ему сходство с профессором из кинофильмов — только без той нотки безумия, которая делает подобных персонажей бесполыми. Зато образованности ему и впрямь было не занимать, — пожалуй, люди ее круга на него посмотрели бы косо. Он мог говорить на такие темы, которые им были недоступны. И почти не пил пива — просто грел бокал в ладонях, будто жертвоприношение божествам застольной беседы. Эйлин беспокоилась, поладит ли он с ее отцом, и потому довольно скоро привела домой знакомиться — вдруг встречи придется прекратить. Однако Эд сумел обезоружить Большого Майка. Эйлин даже притворялась, будто злится от того, как они спелись. Удивляться, собственно, было нечему — Эд вырос в таком же районе, умел врезать как следует, если задирают его друзей, умел и успокоить всех, пока еще не началась потасовка. Его слушали, потому что он урезонивал таким тоном, словно говорит вещи и без того всем хорошо известные.

Он был спортивным от природы. Как-то они играли со старинной подругой Эйлин, Синди, и ее мужем Джеком — тот увлекался гольфом. После удара Эда мячик взмыл в небо и, описав параболу, вернулся к земле крошечной горошиной где-то вдали.

В другой раз они поехали на выходные в Форест-Хиллс, к друзьям Эйлин — Мэри и Тому Кадэхи. Там неподалеку был теннисный корт. Мэри и Том одолжили им костюмы для тенниса, и они стали играть двое на двое — без подсчета очков и чередования подач, просто перекидывались мячом как придется. Под конец Том предложил Эду сыграть один сет вдвоем. Мэри виновато оглянулась на Эйлин. Обе знали, что сейчас будет. Том играл в команде Фордемского университета и славился мощной подачей. В парной игре, да еще с дамами, он обычно сдерживался, зато любил после размазать противника-мужчину.

Он начал с пушечной подачи. Мяч попал Эду в корпус и отскочил вверх, словно хотел еще пару раз стукнуть его по голове. Вторая подача была нацелена Тому прямо в руки. Он в последний миг успел отбить чуть заметным движением кисти. Мяч пролетел над сеткой, чудом ее не задев. Том бросился вперед, но мячик уже покатился по земле. И дальше они шли вровень по очкам и геймам. У Эда была уверенная, стабильная подача, а отбивал он решительно и яростно. Эйлин нравилось смотреть, как он резко взмахивает ракеткой, держа ее перед грудью, словно отвергая подношение. Эд посылал мяч то в один угол, то в другой, гоняя противника по всему корту. В конце концов Том выиграл, но с минимальным отрывом. В их компании результат небывалый.

«Мы не мы сами» Мэтью Томас

Родившаяся в 1941 году, Эйлин Тьюмулти выросла в семье ирландских иммигрантов в Вудсайде, Квинс, в квартире, где настроение колеблется от горя до веселья, в зависимости от того, закончились ли гости и сколько алкоголя у пчел

Эйлин Тьюмулти родилась в 1941 году. Ее родители-ирландцы-иммигранты воспитывают ее в Вудсайде, Квинс, в квартире, где настроение колеблется от горя до веселья, в зависимости от того, закончились ли гости и сколько выпито алкоголя.

Когда Эйлин встречает Эда Лири, ученого, чья манера поведения не похожа на поведение мужчин, с которыми она выросла, она думает, что нашла идеального партнера, который перенесет ее в космополитический мир, в котором она так мечтает жить. Они женятся, и Эйлин быстро обнаруживает, что Эд не стремится к тем же, все более крупным ставкам в американской мечте.

Эйлин поощряет своего мужа хотеть большего: лучшей работы, лучших друзей, лучшего дома, но с годами становится ясно, что его растущее сопротивление является частью более глубокого психологического сдвига. Неизбежная тьма входит в их жизнь, и Эйлин, Эд и их сын Коннелл отчаянно пытаются сохранить видимость реальности, которую они знали, и сохранить, несмотря на все трудности, лелеемую ими идею будущего.

«Через Лири» романист Мэтью Томас описывает историю американского века, в частности, обещания семейного счастья и экономического процветания, которые захватили сердца и умы после Второй мировой войны.Результат — захватывающее и впечатляющее произведение искусства; тот, который напоминает нам, что жизнь — это больше, чем счет побед и поражений, что мы живем, чтобы любить и быть любимыми, и что мы должны сказать друг другу об этом, прежде чем момент ускользнет.

Эпическая по размеру, героическая по характеру, мастерская в прозе, «Мы — не наши» знаменует появление нового крупного таланта в современной художественной литературе.

Мэтью Томас (Автор книги «Мы не сами»)

«Мы не мы сами» Мэтью Томас

Родившаяся в 1941 году, Эйлин Тьюмулти выросла в семье ирландских иммигрантов в Вудсайде, Квинс, в квартире, где настроение колеблется от горя до веселья, в зависимости от того, закончились ли гости и сколько алкоголя у пчел

Эйлин Тьюмулти родилась в 1941 году. Ее родители-ирландцы-иммигранты воспитывают ее в Вудсайде, Квинс, в квартире, где настроение колеблется от горя до веселья, в зависимости от того, закончились ли гости и сколько выпито алкоголя.

Когда Эйлин встречает Эда Лири, ученого, чья манера поведения не похожа на поведение мужчин, с которыми она выросла, она думает, что нашла идеального партнера, который перенесет ее в космополитический мир, в котором она так мечтает жить. Они женятся, и Эйлин быстро обнаруживает, что Эд не стремится к тем же, все более крупным ставкам в американской мечте.

Эйлин поощряет своего мужа хотеть большего: лучшей работы, лучших друзей, лучшего дома, но с годами становится ясно, что его растущее сопротивление является частью более глубокого психологического сдвига. Неизбежная тьма входит в их жизнь, и Эйлин, Эд и их сын Коннелл отчаянно пытаются сохранить видимость реальности, которую они знали, и сохранить, несмотря на все трудности, лелеемую ими идею будущего.

«Через Лири» романист Мэтью Томас описывает историю американского века, в частности, обещания семейного счастья и экономического процветания, которые захватили сердца и умы после Второй мировой войны.Результат — захватывающее и впечатляющее произведение искусства; тот, который напоминает нам, что жизнь — это больше, чем счет побед и поражений, что мы живем, чтобы любить и быть любимыми, и что мы должны сказать друг другу об этом, прежде чем момент ускользнет.

Эпическая по размеру, героическая по характеру, мастерская в прозе, «Мы — не наши» знаменует появление нового крупного таланта в современной художественной литературе.

«Мы не мы сами» Мэтью Томас

Родившаяся в 1941 году, Эйлин Тьюмулти выросла в семье ирландских иммигрантов в Вудсайде, Квинс, в квартире, где настроение колеблется от горя до веселья, в зависимости от того, закончились ли гости и сколько алкоголя у пчел

Эйлин Тьюмулти родилась в 1941 году. Ее родители-ирландцы-иммигранты воспитывают ее в Вудсайде, Квинс, в квартире, где настроение колеблется от горя до веселья, в зависимости от того, закончились ли гости и сколько выпито алкоголя.

Когда Эйлин встречает Эда Лири, ученого, чья манера поведения не похожа на поведение мужчин, с которыми она выросла, она думает, что нашла идеального партнера, который перенесет ее в космополитический мир, в котором она так мечтает жить. Они женятся, и Эйлин быстро обнаруживает, что Эд не стремится к тем же, все более крупным ставкам в американской мечте.

Эйлин поощряет своего мужа хотеть большего: лучшей работы, лучших друзей, лучшего дома, но с годами становится ясно, что его растущее сопротивление является частью более глубокого психологического сдвига. Неизбежная тьма входит в их жизнь, и Эйлин, Эд и их сын Коннелл отчаянно пытаются сохранить видимость реальности, которую они знали, и сохранить, несмотря на все трудности, лелеемую ими идею будущего.

«Через Лири» романист Мэтью Томас описывает историю американского века, в частности, обещания семейного счастья и экономического процветания, которые захватили сердца и умы после Второй мировой войны.Результат — захватывающее и впечатляющее произведение искусства; тот, который напоминает нам, что жизнь — это больше, чем счет побед и поражений, что мы живем, чтобы любить и быть любимыми, и что мы должны сказать друг другу об этом, прежде чем момент ускользнет.

Эпическая по размеру, героическая по характеру, мастерская в прозе, «Мы — не наши» знаменует появление нового крупного таланта в современной художественной литературе.