Безумие на миллион долларов

Сюзанне было всего 24. У нее только начались первые серьезные отношения, она устроилась на работу в редакцию газеты The New York Post. И вдруг жизнь подбросила девушке непростое испытание.

Началось все с того, что ей стало казаться, будто ее кусают клопы. Затем стали мучить приступы мигрени, бессонница, появилась апатия, усталость. Когда Сюзанну накрыло необъяснимое чувство тревоги, она поняла, что с ней что-то не так. Обратиться к неврологу ей посоветовал… гинеколог, когда услышал, что у нее немеет рука.

До того как узнать правильный диагноз, Сюзанне пришлось пройти немало обследований. За это время ее мучили приступы, которые сама она не помнила, а восстановила по рассказам родных и бойфренда. Один врач счел ее недуг болезнью Пфейфера (инфекционный мононуклеоз), другой — менингитом, третий решил, что пациентка злоупотребляет алкоголем, четвертый предполагал биполярное расстройство. К счастью, одному из неврологов пришла в голову неожиданная мысль: доктор Сухэл Нажар предложил пациентке рисунок-тест, который обычно проходят те, у кого предполагают инсульт или болезнь Альцгеймера.

Сюзанна нарисовала странный циферблат — все 12 цифр на нем расположены с правой стороны, а левая пустует. Это признак воспаления в правом полушарии мозга, которое отвечает за то, что мы видим слева. Так выяснилось, что заболевание у нее не психическое, а аутоиммунное (анти-NMDA-рецепторный энцефалит). Ее мозг атакован ее собственной иммунной системой. Вовремя поставленный диагноз спас жизнь Сюзанны.

Отрывок из книги «Разум в огне. Месяц моего безумия» 

«Я ринулась к кровати и включила телефон: оказалось, прошло два часа! А по ощущениям, не больше пяти минут. Через пару секунд голову снова пронзила мигрень, меня затошнило. Именно тогда я впервые заметила, что с левой рукой что-то не так: ощущение покалывания, как при онемении, только слишком уж сильное. Я сжимала и разжимала кулак, стараясь избавиться от «иголочек», но стало только хуже. Тогда, пытаясь игнорировать покалывание, я бросилась к комоду убрать вещи Стивена ― чтобы он не заметил, что я в них рылась. Но вскоре левая рука совсем онемела».

«Когда врач увидел результат моего теста, он почти засмеялся от облегчения, — вспоминает Сюзанна. — Наши полушария мозга управляют организмом перекрестно, правое отвечает за то, что вы видите слева. Половина циферблата была свидетельством наличия воспаления в правом полушарии моего мозга. Это также указывало на то, что я находилась не по адресу: отделение психиатрии было прежде всего местом, где боролись с симптомами с помощью тяжелых лекарственных препаратов.

Дальнейшее исследование показало, что у меня аутоиммунное заболевание, при котором мой собственный организм атакует мой мозг. О моем варианте — анти-NMDA-рецепторном энцефалите — ученые впервые написали в 2005 году. Так что заболей я на пару лет раньше, и все могло быть иначе…»

Сюзанна Кэхалан

Началось долгое (больше года) и дорогостоящее лечение. Оно закончилось полным выздоровлением. Ей даже не нужно больше принимать лекарства.

Но тот месяц жизни, который она провела в психиатрической клинике, полностью выпал у нее из памяти. Она пыталась заполнить этот пробел, беседуя с врачами и родственниками, просматривая медицинские отчеты и видеозаписи, сделанные в клинике. Она видела себя в состоянии невменяемости: как она плакала, лежа в постели, пыталась сорвать с головы электроды. Она вспоминает, как обнаружила у себя на руках укусы постельного клопа, которого на самом деле не было.

Ей казалось, что ее отец убийца, что она по своему желанию может состарить других людей, что страницы газет и стены комнаты дышат…

Сюзанне повезло — только 10% заболевших, по оценке Сухэла Нажара, получают правильный диагноз. Те же, кто заболел раньше 2005 года, когда впервые было описано это заболевание, вообще не имели шанса. «Если бы я заболела на пару лет раньше, я могла бы провести всю жизнь в психиатрической клинике или даже умереть. Меня отделяла от этого тонкая линия», — признается Сюзанна Кэхалан.

Отрывок из книги «Разум в огне. Месяц моего безумия» 

«Я разбудила его странными глухими стонами, к ним примешивались звуки работающего телевизора. Сначала он подумал, что я скрежещу зубами, но потом, когда скрежетание переросло в высокочастотный визг (как наждачка по металлу) и глухое мычание, похожее на то, что издают душевнобольные, понял, что что-то не так. Он решил, что я не могу уснуть, но повернувшись, увидел, что я сижу на кровати с открытыми глазами ― невидящий взгляд, зрачки расширены… Я вдруг начала размахивать руками перед собой, как мумия; глаза закатились, а тело напряглось. Изо рта сквозь стиснутые зубы хлынула пена и кровь. Этот припадок я так и не помню ― впрочем, как и все последующие».

Вылечившись, Сюзанна решила восстановить все случившееся с ней и написать книгу, чтобы распространить информацию о своей редкой болезни. Ее история спасла уже не одну жизнь, оказалось, данное заболевание поражает молодых девушек и женщин от 12 до 45 лет.

Например, американская студентка-второкурсница по имени Эмили вдруг повела себя странно. Ей казалось, что ее преследуют автофургоны, а врачи — вовсе не врачи, а актеры. Девушка попала в психиатрическое отделение, в котором ее родителям рекомендовали обратиться за пенсией по инвалидности для дочери. Но отец девочки услышал историю Сюзанны Кэхалан и показал неврологу статью о ней. У Эмили оказалась та же болезнь. Через год она уже была здорова, хотя до этого передвигалась в инвалидной коляске.

Анти-NMDA-рецепторный энцефалит ежегодно поражает только в Нидерландах 30-35 пациентов. С учетом других типов болезней, при которых иммунная система организма атакует собственный мозг, это составляет около 100 пациентов в год.

Отрывок из книги «Разум в огне. Месяц моего безумия» 

«Выяснилось, что, помимо сильнейшего тонико-клонического припадка, я также пережила несколько частичных припадков с различными симптомами. Причиной была чрезмерная стимуляция височных долей большого мозга ― части мозга, наиболее подверженной раздражению. Симптомами подобного припадка могут быть приподнятое настроение, как в утро Рождества, сексуальное возбуждение или опыт, который ошибочно принимают за религиозный или мистический.

Некоторые больные сообщают о чувстве дежавю и его противоположности ― жамевю, когда все вокруг кажется незнакомым. Кто-то видит нимбы света, другим мир начинает видеться странно непропорциональным (синдром получил название «эффекта Алисы в Стране чудес») ― это произошло со мной, когда я шла на встречу с Джоном Уолшем».

Сегодня уже известно, что заболеванию, открытому совсем недавно, чаще всего подвержены молодые женщины. В половине случаев причина расстройства неизвестна, в половине — связана с доброкачественной опухолью яичников. Антитела рассматривают опухоль как нечто чуждое организму и начинают атаковать. Когда антитела делают это излишне фанатично, а также нападают на области, где их быть не должно, то речь идет об аутоиммунном заболевании.

Симптомы этого заболевания: внезапное начало психоза и эпилептические припадки при полном отсутствии подобных жалоб ранее или странные движения ртом или руками. Врачи делают забор спинномозговой жидкости и исследуют ее на антитела. Подобный тест со 100% определенностью позволяет установить наличие или отсутствие анти-NMDA-рецепторного энцефалита. Без терапии течение болезни негативное. Около 2/3 пациентов умирает или до конца жизни оседает в домах ухода. Болезнь поддается лечению. Однако оно стоит немалых денег.

Отрывок из книги «Разум в огне. Месяц моего безумия» 

«Никто не знает, почему некоторые люди ― особенно те, у которых нет тератом, ― заболевают анти-NMDA-рецепторным энцефалитом. Нет и базового понимания того, что провоцирует болезнь. Мы не знаем, какие факторы влияют на развитие болезни сильнее ― внешняя среда или генетическая предрасположенность… Но врачи считают, что, скорее всего, причиной заболевания было сочетание воздействия извне ― контакт с чихнувшим, противозачаточные средства, токсичные вещества в квартире ― и генетической предрасположенности к выработке агрессивного типа антител. К сожалению, из-за того, что выяснить реальную причину болезни так сложно, профилактика может быть основной целью врачей; гораздо реалистичнее сосредоточиться на ранней постановке диагноза и быстром лечении».

Эта болезнь уникальна по сравнению с другими видами смертельного энцефалита и аутоиммунными заболеваниями, чреватыми инвалидностью на всю жизнь. Действительно, трудно вспомнить другое заболевание, при котором пациент может находиться в коме и даже при смерти и провести в отделении интенсивной терапии несколько месяцев, а потом полностью ― или почти полностью ― восстановиться.

В случае Сюзанны Кэхалан лечение обошлось в миллион долларов. Но в Европе оно стоит в разы дешевле. С помощью агрессивных лекарств собственную иммунную систему организма «притормаживают». Или фильтруют кровь пациента и убирают из нее ненужные вещества. Подобная терапия возвращает 80% пациентов домой и приводит в конечном итоге к полному выздоровлению. Для лечения необходимо несколько раз провести под капельницей около недели.

На основе своей истории и своих дневниковых записей Сюзанна написала книгу «Разум в огне: месяц безумия». В 2016 году по книге снят фильм с Хлоей Морец в главной роли. Продюсером картины стала Шарлиз Терон.

Сегодня Сюзанна пишет статьи, ведет блог, помогает всем, кто столкнулся с аналогичным диагнозом. Недавно она вышла замуж за своего бойфренда, который поддерживал ее во время болезни.

Читайте также

Разум в огне. Месяц моего безумия. Часть первая. Безумие (Сюзанна Кэхалан, 2012)

Часть первая

Безумие

И мне знаком трепет крыльев в голове.

Вирджиния Вульф, «Дневник писателя: отрывки из дневника Вирджинии Вульф»

1. Клоповый блюз

Наверное, все началось с укуса клопа — постельного клопа, которого на самом деле не было.

Как-то утром я проснулась и увидела две красные точки на широкой фиолетово-красной вене, бегущей вниз по левой руке. Дело было в 2009 году, а тогда в Нью-Йорке все боялись клопов-паразитов: ходили слухи, что они полчищами наводнили офисы, магазины одежды, кинотеатры и даже скамейки в парке. И хотя по природе я не склонна поддаваться панике, уже две ночи подряд мне снились клопы длиною с палец. Пожалуй, мои волнения были оправданы, хотя я тщательно прочесала всю квартиру и не нашла ни одного клопа и никаких намеков на их присутствие. Кроме этих двух укусов. Я даже вызвала службу уничтожения насекомых, чтобы мою квартиру проверили. Усталый, перегруженный заказами латиноамериканец изучил каждый сантиметр моего жилища, даже приподнял диван и стал светить фонариком в такие углы, которые мне в жизни не приходило в голову убирать. После чего вынес вердикт: в моей однушке клопов нет. Я не поверила и вызвала его для обработки. Надо отдать ему должное, он предложил хорошенько подумать, прежде чем выкладывать астрономическую сумму за борьбу, как ему казалось, с воображаемыми клопами. Но я настаивала, так как была уверена: клопы захватили мою квартиру, мою кровать, мое тело, наконец. Тогда он согласился вернуться и опрыскать помещение.

Хотя проблема меня очень тревожила, я старалась скрывать свое растущее беспокойство от коллег. По понятным причинам мне не хотелось, чтобы меня считали человеком, у которого в кровати водятся клопы. И вот на следующий день я с как можно более невозмутимым видом шла по редакции «Нью-Йорк Пост» к своему рабочему месту. Укусы я замаскировала и старательно делала вид, что у меня все нормально, что ничего не происходит. Хотя в нашей газете «нормально», наоборот, должно было возбудить подозрения.

«Нью-Йорк Пост» известна своей гонкой за самыми актуальными новостями, но на самом деле газете столько же лет, сколько американскому народу. Александр Хэмилтон основал ее в 1801 году — это старейшая газета в стране, которая издавалась непрерывно два с лишним столетия. В первый век своего существования «Пост» сражалась с рабством, поддерживая аболиционистов; во многом ее стараниями был основан Центральный парк. В наше время редакция газеты занимает огромное, но душное помещение; ряды открытых кабинок и гора шкафов с картотекой, где хранятся никому не нужные, забытые документы за несколько десятилетий. На стенах висят давно остановившиеся часы, мертвые цветы, которые кто-то повесил, чтобы засушить; фото обезьянки верхом на бордер-колли и полистироловая перчатка из парка аттракционов «Шесть флагов» — напоминания о прошлых репортажах. Компьютеры на ладан дышат, копировальные аппараты размером с небольших пони. В крошечном чулане, когда-то бывшем курилкой, теперь хранится оборудование, а дверь украшает выцветшая табличка, напоминающая о том, что курилки тут больше нет, — как будто кому-то придет в голову забрести сюда и зажечь сигаретку среди мониторов и видеокамер. Я начала работать семнадцатилетним интерном, и вот уже семь лет редакция «Пост» была моим эксцентричным мирком.

Когда грядет дедлайн, офис оживает: клавиши стучат, редакторы орут, репортеры болтают без умолку — типичная редакция таблоида, как все ее себе и представляют.

— Где чертова картинка к этой подписи?

— Как можно было не понять, что она проститутка?

— Напомни, какого цвета были носки у парня, который спрыгнул с моста?

В такие дни у нас — как в баре, только без спиртного: куча наадреналиненных новостных наркоманов. Лица «Пост» уникальны, таких больше нигде не встретишь: авторы лучших заголовков во всей печатной индустрии; прожженные ищейки, выслеживающие директоров корпораций; амбициозные трудоголики, способные в одночасье расположить к себе, а потом настроить против себя всех вокруг. Но в другие дни в офисе тихо; все молча пролистывают записи из зала суда, берут интервью или читают газеты. Часто — как сегодня, например, — у нас тихо, как в морге.

Направляясь к своему столу, чтобы приступить к сегодняшним делам, я проходила мимо рядов кабинок, промаркированных зелеными вывесками с названиями манхэттенских улиц: Либерти-стрит, Нассау-стрит, Пайн-стрит, Уильям-стрит. Раньше редакция находилась в районе морского порта у Саут-стрит, и ее здание действительно стояло на пересечении этих улиц. Я работаю на «Пайн-стрит». Стараясь не потревожить тишину, сажусь рядом с Анджелой — моей самой близкой подругой из редакции — и натянуто улыбаюсь. Стараясь говорить тихо, чтобы эхо моих слов не разнеслось по безмолвному залу, спрашиваю:

— Ты что-нибудь знаешь об укусах клопов?

Я часто в шутку говорила, что если бы у меня была дочь, мне хотелось бы, чтобы она была похожа на Анджелу. В редакции она была моим героем. Три года назад, когда мы познакомились, она была робкой, учтивой молодой женщиной из Квинса всего на пару лет меня старше. В «Пост» она перешла из маленькой еженедельной газеты, и напряженная работа в крупном городском таблоиде постепенно раскрыла в ней талантливого репортера — одного из самых одаренных в «Пост». Анджела выдавала превосходные репортажи пачками. Поздно вечером в пятницу ее можно было застать за написанием четырех статей сразу на четырех разных экранах. Само собой, я стала на нее равняться. А теперь мне очень нужен был ее совет.

Услышав страшное слово «клопы», Анджела машинально отодвинулась.

— Только не говори, что они у тебя есть, — шаловливо улыбнувшись, проговорила она.

Я начала показывать ей свою руку, но не успела пожаловаться, как у меня зазвонил телефон.

— Готова? — Это был Стив, новый воскресный редактор.

В свои тридцать пять он уже стал главным редактором воскресного выпуска — то есть моего подразделения, — и хотя вел себя дружелюбно, я его побаивалась. По четвергам Стив устраивал встречу с репортерами, где каждый предлагал свои идеи для воскресной газеты. Услышав его голос, я с ужасом поняла, что совершенно не готова к этой встрече. Обычно у меня были заготовлены как минимум три внятные идеи — не всегда гениальные, но, по крайней мере, было что предложить. А сейчас — ничего, совершенно нечем заполнить свои пять минут. Как так могло случиться? Забыть о брифинге было невозможно: это был еженедельный ритуал, к которому все мы старательно готовились даже в выходные.

Позабыв о клопах, я встала, таращась на Анджелу и отчаянно надеясь, что пока доберусь до кабинета Стива, все разрешится само собой.

Я нервно прошагала по «Пайн-стрит» и зашла в его кабинет. Села рядом с Полом — редактором воскресных новостей и моим близким другом, который взял меня под крылышко, еще когда я училась на втором курсе. Я кивнула ему, стараясь однако не встречаться с ним взглядом. Поправила на носу очки с огромными поцарапанными стеклами, которые один мой друг-журналист как-то назвал моим личным средством предохранения, потому что «никто не захочет с тобой спать, пока ты в них».

Некоторое время мы сидели в тишине, и я надеялась, что успокоюсь в присутствии Пола — такого знакомого и импозантного. Копна рано поседевших волос, привычка вставлять слово «хрен» везде и повсюду как междометие — Пол воплощал собой все старомодные стереотипы репортера и был блестящим редактором.

Нас познакомил друг семьи, и летом, после окончания первого курса, Пол дал мне возможность попробовать себя в качестве репортера. Через несколько лет работы «на подхвате» — горячие новости, сбор информации для других репортеров, пишущих статьи, — Пол подкинул мне первое крупное задание: статью о дебошах в студенческом общежитии Нью-Йоркского университета. Я вернулась со статьей и фотками, как я играю в пиво-понг; моя отвага его поразила, и хотя разоблачительная статья так и не вышла в свет, он стал поручать мне все больше репортажей, и, наконец, в 2008 году меня приняли в штат. И вот, сидя в кабинете Стива совершенно неподготовленной к сегодняшней встрече, я чувствовала, что подвела Пола, который верил в меня и уважал, я все еще ощущала себя недоучкой.

Молчание затянулось, и я подняла голову. Стив и Пол выжидающе смотрели на меня, и я начала говорить, надеясь, что по ходу что-нибудь придумаю.

— В одном блоге была история… — пробормотала я, в отчаянии пытаясь зацепиться за обрывки наполовину сформулированных мыслей.

— Так не пойдет, — прервал меня Стив. — В следующий раз найди что-то получше. Договорились? Чтобы ни с чем больше не приходила.

Пол кивнул — его лицо пылало. Впервые за всю свою журналистскую карьеру я села в лужу: такого не случалось даже в школьной газете. Я вышла с собрания, кипя от злости на саму себя, озадаченная собственной тупостью.

— Все нормально? — спросила Анджела, когда я вернулась на свое место.

— Да, только я вдруг разучилась делать свою работу. Но это ерунда, — мрачно пошутила я.

Она рассмеялась, показав немного неровные зубы, которые, однако, ничуть ее не портили.

— Брось, Сюзанна. Что стряслось? Не бери в голову. Ты профи.

— Спасибо, Андж. — Я хлебнула остывшего кофе. — Просто сегодня не мой день.

Вечером, шагая на запад от здания «Ньюскорп» на Шестой авеню, мимо туристической клоаки Таймс-сквер к своему дому в Адской кухне, я размышляла о случившихся за день неприятностях.

Как будто нарочно реализуя стереотип нью-йоркского писателя, я снимала тесную однокомнатную квартиру-студию и спала на раскладном диване. Окна квартиры, в которой царила странная для Нью-Йорка тишина, выходили в общий для нескольких многоквартирных домов двор. Здесь меня чаще будили не завывания полицейских сирен и скрип мусоровозов, а сосед, играющий на аккордеоне на своем балконе.

Несмотря на заверения службы по борьбе с насекомыми, утверждавшей, что мне не о чем беспокоиться, я могла думать только об укусах клопов, отправляя в помойку свои любимые статьи из «Пост», напоминающие о том, какая странная у меня работа — жертвы и подозреваемые, опасные трущобы, тюрьмы и больницы, двенадцатичасовые смены, проведенные на холоде в машине фотографов в ожидании знаменитости, которую нужно было «поймать» и сфотографировать. Занимаясь своим делом, я наслаждалась каждой минутой. Так почему вдруг все начало валиться из рук?

Распихивая свои сокровища по мусорным мешкам, я останавливалась, чтобы прочесть некоторые заголовки. Среди них был самый крупный репортаж в моей карьере: мне удалось договориться об эксклюзивном тюремном интервью с похитителем детей Майклом Делвином. Все СМИ страны гонялись за этой историей, а я была всего лишь студенткой выпускного курса Вашингтонского университета Сент-Луиса. Но Делвин говорил со мной дважды. Однако на этом история не закончилась. После выхода статьи адвокаты Делвина сорвались с катушек; против «Пост» затеяли дело по обвинению в клевете, пытались добиться запрета на публикацию, а местные и национальные СМИ начали критиковать мои методы в прямом эфире, ставить под сомнение этичность тюремных интервью и таблоидов в принципе. Полу в то время пришлось вытерпеть немало слезных звонков от меня, и это нас сблизило; в конце концов газета и мои вышестоящие редакторы за меня заступились.

И хотя этот опыт стоил мне немалого количества нервных клеток, он разжег мой аппетит, и с тех пор меня вроде как провозгласили штатным тюремным репортером. Делвин же получил три пожизненных.

А еще был репортаж о ягодичных имплантах — «Осторожно, сзади», заголовок, который до сих пор вызывал у меня улыбку. Я работала под прикрытием: притворилась стриптизершей, которой нужно дешево увеличить зад, и обратилась к женщине, проводившей нелегальные операции в гостиничном номере в центре. Помню, я стояла, спустив трусы до колен, и прямо-таки обиделась, когда она объявила цену — «тысячу за штуку», то есть вдвое больше, чем взяли с девушки, которая навела нас на это предприятие.

Журналистика была самым интересным делом на свете: жизнь как в приключенческом романе, только еще удивительнее. Но я не подозревала, что вскоре моя судьба примет настолько странный оборот, что о ней впору будет писать в моем собственном любимом таблоиде.

Хотя воспоминание о «ягодичном репортаже» вызвало у меня улыбку, я и эту вырезку отправила к растущей горе мусора. «Там ей самое место», — фыркнула я, несмотря на то что эти безумные истории были мне дороже золота. В тот момент мне казалось, что я просто должна выбросить все это, но на самом деле подобная беспощадная расправа со следами многолетней работы была мне совершенно несвойственна.

Я, как жадный хомяк, хранила все, что имело для меня сентиментальную ценность, — стихи, написанные в четвертом классе, двадцать с лишним дневников еще со школы. Тогда мне было невдомек, что паника из-за клопов, забывчивость на работе и внезапное желание выбросить всю бумагу были как-то взаимосвязаны — ведь я не знала, что навязчивое ощущение «присутствия насекомых» может быть признаком психоза. Проблема малоизученная, так как люди, страдающие паразитофобией, или синдромом Экбома, чаще обращаются с жалобой на воображаемых насекомых не к психиатрам, а в службу борьбы с паразитами или к дерматологам, и в результате так и живут, не подозревая о своем диагнозе. Мои же неприятности, как оказалось, были гораздо серьезнее чешущейся руки и встречи, к которой я забыла подготовиться.

Несколько часов я убиралась, очищая свою квартиру от клопов, но лучше не стало. Я опустилась на колени у кучи черных мусорных мешков, и вдруг нутро сжалось от необъяснимого ужаса, как при свободном падении, — чувства, похожего на то, что возникает, когда узнаешь о чем-то плохом или о чьей-то смерти. Я встала, и тут голову пронзила боль — ярко-белая вспышка мигрени, хотя мигренями я раньше никогда не страдала. Спотыкаясь, я пошла в ванную, но ноги не слушались, я будто проваливалась в зыбучие пески. Наверное, грипп подхватила, подумала я.

* * *

Скорее всего, никакого гриппа не было, как не было и клопов. Однако какой-то патоген все же проник в мой организм — маленький микроб, запустивший цепную реакцию. Откуда он взялся — от бизнесмена, чихнувшего на меня в метро за несколько дней до этого и выпустившего миллионы вирусных частиц на нас, остальных пассажиров этого вагона? Или я съела что-то, или что-то проникло внутрь через мельчайший порез на коже — может, даже через один из этих загадочных укусов?

* * *

Тут моя память меня подводит.

Врачи и сами не знают, что спровоцировало мою болезнь. Ясно одно — если бы тот бизнесмен чихнул на вас, вы бы, скорее всего, простудились, и этим бы все закончилось. Но в моем случае этот чих опрокинул всю мою вселенную; из-за него меня чуть не приговорили к пожизненному заключению в психушке.

2. Девушка в кружевном лифчике

Прошло несколько дней, и мигрень, неудачный брифинг и клопы почти забылись, а я проснулась, отдохнувшая и довольная, в кровати своего приятеля. Накануне я впервые представила Стивена своему отцу и мачехе, Жизель. Они жили в роскошном особняке в Бруклин-Хайтс. Мы со Стивеном встречались четыре месяца, и знакомство с родителями было для нас серьезным шагом. Правда, с моей мамой Стивен уже был знаком — родители развелись, когда мне было шестнадцать, и у нас с мамой всегда была более тесная связь, поэтому и виделись мы чаще. А вот отец мой был сурового склада, и с ним мы никогда особенно не откровенничали. (Хотя он женился на Жизель почти год назад, мы с братом узнали об этом совсем недавно.) Но ужин выдался на славу — вино, вкусная еда, теплое, приятное общение. Мы со Стивеном ушли под впечатлением, что вечер удался.

Хотя позже отец признался, что в ту первую встречу ему показалось, будто Стивен скорее временное увлечение, чем «долгосрочный» бойфренд, я бы с ним не согласилась. Да, мы начали встречаться недавно, но были знакомы уже шесть лет — когда мы познакомились, мне было восемнадцать и мы оба работали в музыкальном магазине в Саммите, Нью-Джерси. Тогда мы просто вежливо общались на работе, но ни к чему серьезному это не привело, так как Стивен был старше меня на семь лет (для восемнадцатилетней девчонки — разница немыслимая). А потом как-то вечером, прошлой осенью, мы снова встретились на вечеринке у общего друга в баре в Ист-Виллидж. Чокнувшись пивными бутылками, мы разговорились. Оказалось, у нас много общего: нелюбовь к шортам, любовь к Nashville Skyline Дилана^[1].

У Стивена был особый шарм, обаяние бездельника и тусовщика: музыкант, длинные, растрепанные волосы, худощавая фигура, вечно дымящаяся сигарета во рту, энциклопедические познания в музыке. Но самой притягательной его чертой были глаза — доверчивые и честные. Глаза человека, которому нечего скрывать, — когда я смотрела в них, мне казалось, что мы встречаемся уже давно.

* * *

Тем утром, растянувшись на кровати в его огромной (по сравнению с моей) студии в Джерси-Сити, я поняла, что вся квартира в моем распоряжении. Стивен ушел на репетицию своей группы и должен был вернуться лишь вечером, а я могла остаться у него или уйти. Примерно месяц назад мы обменялись ключами. Впервые в жизни у меня был бойфренд, с которым я дошла до этого важного шага, но я ни капли не сомневалась, что поступила правильно. Вместе нам было очень хорошо, мы чувствовали себя счастливыми, ничего не боялись и знали, что друг другу можно доверять. Однако, лежа в кровати в тот день, я вдруг совершенно неожиданно ощутила звонок в голове, мысль, заслонившую собой все вокруг: прочитай его почту.

Иррациональная ревность была мне совершенно несвойственна; никогда раньше у меня не возникало желания нарушить границы чужой частной жизни вот таким образом. Но в тот день, даже не осознавая свой поступок, я открыла его макбук и начала просматривать содержимое почтового ящика. Несколько месяцев скучной повседневной переписки — и вот, наконец, последнее письмо от его бывшей подружки. «Тебе нравится?» — было написано в теме письма. Мое сердце отчаянно заколотилось в груди; я щелкнула мышкой. Она прислала ему свое фото с новой стрижкой: волосы рыжие, соблазнительная поза, надутые губки. Стивен, похоже, ей даже не ответил, а мне все равно захотелось ударить компьютер по экрану или швырнуть через всю комнату. Но вместо того чтобы на этом остановиться, я пошла на поводу у своей ярости и продолжила копать, пока не восстановила всю их переписку за год отношений. Большинство писем заканчивались тремя словами: я тебя люблю. А мы со Стивеном еще даже не признались друг другу в любви. Я в гневе захлопнула ноутбук, хотя трудно было сказать, что именно меня разозлило. Я знала, что он не общался с ней с тех пор, как мы начали встречаться, и не сделал ничего, в чем его можно было бы уличить. Но мне почему-то захотелось поискать и другие следы предательства.

На цыпочках я подошла к его желтому комоду из ИКЕА и тут застыла. Что если у него установлены видеокамеры? Нет, не может быть. Кому придет в голову следить за происходящим в квартире в свое отсутствие, кроме озабоченных родителей, шпионящих за новой нянькой? Но мысль меня не отпускала: а что, если он сейчас за мной наблюдает? Что если это проверка?

Хотя меня испугали несвойственные мне навязчивые мысли, я все же открыла ящики и стала рыться в его вещах, бросая их на пол, пока, наконец, не наткнулась на джекпот: картонную коробку, украшенную наклейками с изображением рок-звезд. В коробке были сотни писем и фотографий — в основном его бывших. Там была одна длинная лента фотографий из фотобудки: он и его последняя бывшая, губки бантиком, смотрят друг на друга влюбленными глазами, смеются, потом целуются. Все происходило прямо на моих глазах, как в детской книжке с картинками: история их любви. Следующее фото: та же девушка в прозрачном кружевном лифчике, стоит, упершись руками в худые бедра. Волосы покрашены в пепельный, но ей идет — она вовсе не похожа на шлюху, как часто бывает у пепельных блондинок. А под фотографиями письма, целая пачка написанных от руки записок, некоторые еще со школьных лет. Верхнее письмо — та же девушка, плачется о том, как скучает по нему, пока живет во Франции. Два слова в письме были написаны с орфографическими ошибками; заметив это, я ощутила такое злорадство, что рассмеялась вслух — прямо загоготала.

А потом, потянувшись, чтобы взять следующее письмо, поймала свое отражение в зеркале комода — в одном лифчике и трусах, с охапкой личных любовных писем Стивена, зажатых между коленками. Из зеркала на меня взглянула чужая женщина — волосы взъерошены, лицо искажено незнакомой гримасой. «Я же никогда себя так не веду, — с отвращением подумала я. — Что со мной? В жизни не рылась в вещах своих приятелей».

Я ринулась к кровати и включила телефон: оказалось, прошло два часа! А по ощущениям, — не больше пяти минут. Через пару секунд голову снова пронзила мигрень; меня затошнило. Именно тогда я впервые заметила, что с левой рукой что-то не так: ощущение покалывания, как при онемении, только слишком уж сильное. Я сжимала и разжимала кулак, стараясь избавиться от «иголочек», но стало только хуже. Тогда, пытаясь игнорировать покалывание, я бросилась к комоду убрать вещи Стивена — чтобы он не заметил, что я в них рылась. Но вскоре левая рука совсем онемела.

Покалывание в руке не ослабевало в течение многих дней, но не оно заботило меня больше всего, а чувство вины и изумление собственным поведением в комнате Стивена в то утро. На следующий день на работе я призвала на помощь Маккензи, нашего редактора по спецрепортажам, и мою подругу, всегда собранную и невозмутимую, как герои сериала «Безумцы»^[2].

— Я сделала что-то очень плохое, — призналась я у входа в здание нашей корпорации, стоя под навесом и кутаясь в узкое зимнее пальто. — Рыскала у Стивена в квартире. Нашла кучу старых фоток его бывшей, перерыла все его вещи. В меня словно бес вселился.

Она взглянула на меня с понимающей усмешкой, откинула волосы с плеч.

— И все? Ничего криминального не вижу.

— Маккензи, да я как с ума сошла. Думаешь, это из-за противозачаточных? Может, у меня от них гормональный сбой?

Я недавно начала принимать таблетки.

— Ерунда это, — отмахнулась она. — Все женщины так делают, Сюзанна, особенно те, кто живет в Нью-Йорке. Мы все метим на первое место. Серьезно, не убивайся. Только больше так не делай.

Позже Маккензи призналась, что ее смутило вовсе не то, что я рыскала в вещах Стивена, а моя странная реакция на этот поступок.

Я заметила Пола, который курил неподалеку, и задала ему тот же вопрос. Кто-кто, а он бы не стал мне врать.

— Нет, ты не ненормальная, — заверил он меня. — И нечего себя накручивать. Все мужики хранят фотографии бывших или еще что-нибудь, что о них напоминает. Трофеи, так сказать, — услужливо пояснил он.

Пол всегда делился мужской точкой зрения, в этом на него можно было рассчитывать. Пол — воплощение всех мужских стереотипов: ест много мяса (двойной чизбургер с беконом и мясной подливкой), играет по-крупному (однажды просадил 12 тысяч баксов за одну партию в блэкджек в казино «Боргата» в Атлантик-Сити) и если празднует, то празднует (синий «Джонни Уокер» в дни выигрышей, двенадцатилетний «Макаллан» — в остальные дни).

Вернувшись на рабочее место, я заметила, что левая рука опять онемела, — а может, онемение и не проходило вовсе? — и, кажется, покалывание распространилось и дальше по левой стороне тела, до пальцев ног. Странно, я даже не знала, волноваться мне или нет, поэтому позвонила Стивену.

— Трудно объяснить — рука затекла как будто, — сказала я по телефону, наклонив голову параллельно столу (провод совсем запутался).

— Как иголочки, что ли? — спросил он, перебирая аккорды на гитаре.

— Иголочки? Наверное. Не знаю. Очень странно. Раньше такого никогда не было, — ответила я.

— А тебя не знобит?

— Да нет вроде.

— Если не пройдет, иди к врачу, наверное.

Я закатила глаза. Услышать такое от парня, который сам много лет у врача не был? Мне нужно было посоветоваться с кем-то еще. Когда мы со Стивеном договорили, я развернула стул и обратилась к Анджеле.

— А ты не чихала неудачно или, может быть, наклонялась и резко выпрямлялась? — Ее тетя недавно так чихнула, что у нее сместился позвоночный диск и онемели руки.

— Сходила бы ты к врачу, — откликнулась наша коллега из соседней кабинки. — Может, конечно, я пересмотрела «Доктора Хауса», но, знаешь, сколько страшных болезней гуляет вокруг?

Тогда я посмеялась над ее словами, но в душе зародились сомнения. Хотя мои коллеги были склонны к преувеличениям — профессиональная особенность, — я услышала в их голосах искреннее беспокойство, и это заставило меня пересмотреть свое беспечное отношение к собственному самочувствию. В тот день в обеденный перерыв я наконец решила позвонить своему гинекологу Элаю Ротштейну, который был для меня скорее другом, чем врачом, — ведь он лечил еще мою маму, когда та была беременна мной.

Ротштейн не был врачом-перестраховщиком: я была молода и в целом здорова, поэтому привыкла слышать от него, что «все нормально». Но на этот раз стоило мне описать свои симптомы, как его обычное радушие испарилось, и он серьезным тоном сообщил:

— Тебе надо как можно скорее записаться к неврологу. И немедленно прекращай принимать противозачаточные.

Он записал меня на прием к известному нью-йоркскому неврологу в тот же вечер.

Его реакция меня встревожила. Я поймала такси и отправилась в верхний Манхэттен. Мы долго юлили в вечернем потоке машин и наконец остановились у внушительного здания в Верхнем Ист-Сайде с грандиозным мраморным лобби и шеренгой привратников у входа. Один из них указал мне на деревянную дверь без опознавательных знаков справа. Контраст между холлом с хрустальными люстрами и невзрачным офисом врача был разительным — я словно совершила прыжок во времени и перенеслась в семидесятые. В приемной стояли три разномастных кресла с твидовой обивкой и диван, обтянутый светло-коричневой фланелью. Я выбрала диван и села ближе к краю, чтобы не провалиться в продавленную середину. На стенах висели картины: чернильный набросок старца с белой бородой, похожего на ветхозаветного Бога и держащего в руках какой-то инструмент, подозрительно напоминающий хирургическую иглу; пасторальный пейзаж и портрет придворного шута. Такое бессистемное оформление комнаты навело меня на мысль, что все в этом офисе, включая мебель, было куплено на гаражной распродаже или выброшено кем-то при переезде и принесено с улицы.

Над стойкой регистрации висело несколько эмоциональных объявлений: «УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА НЕ ЗВОНИТЬ ИЗ ГЛАВНОГО ЛОББИ И НЕ ЖДАТЬ ПАЦИЕНТОВ В ЛОББИ!!!!!!!» «ПРОСЬБА ВНОСИТЬ ВЗАИМОПЛАТЕЖИ^[3] ДО ПРИЕМА!!!!!!»

— Я к доктору Бейли, — проговорила я.

Не улыбнувшись и даже не взглянув на меня, секретарша сунула мне папку с прикрепленным к ней листком.

— Заполните бланк. Ждите.

Я мгновенно заполнила форму. Это был последний раз в моей жизни, когда мне не составило никакого труда описать свою историю болезни. Принимаете ли лекарства по рецепту? Нет. Есть ли аллергия? Нет. Перенесенные операции, заболевания? Тут я замялась. Примерно пять лет назад мне диагностировали меланому в области поясницы. Болезнь поймали на ранней стадии и провели небольшую операцию по удалению. Обошлось без химиотерапии и прочего лечения. Я написала об этом. И хотя тогда я перепугалась не на шутку — рак, да еще в таком молодом возрасте, — мое отношение к своему здоровью в целом осталось спокойным, если не сказать беспечным: ипохондриком я точно не была.

Чтобы затащить меня на рутинный осмотр, маме обычно приходилось названивать мне и умолять, поэтому мое появление здесь, да еще в одиночку и по собственному желанию, было действительно чем-то из ряда вон выходящим. Но внезапная и столь нехарактерная тревога со стороны моего гинеколога заставила меня забеспокоиться. Мне нужны были ответы.

Чтобы не разнервничаться, я начала разглядывать самую странную и яркую картину в приемной — искаженное абстрактное человеческое лицо с черным контуром и яркими цветовыми пятнами — красные зрачки, желтые глаза, синий подбородок, черный нос в форме стрелы. Безгубая улыбка, обезумевший взгляд. Эта картина почему-то мне запомнилась и в последующие месяцы несколько раз всплывала в памяти. Пугающие искаженные черты, совсем не похожие на человеческие, порой успокаивали, порой вызывали отвращение, но пару раз помогли пережить самые темные времена. Потом я узнала, что это была картина Миро 1978 года «Carota» — в переводе с итальянского «морковь».

— Кэллахааааан, — рявкнула медсестра, неправильно произнеся мою фамилию.

Люди часто путали «Кэхалан» с «Кэлахан» — так часто, что я перестала обращать внимание. Я встала и подошла. Сестра проводила меня в смотровую, где никого не было, и протянула зеленую хлопчатобумажную ночнушку. Через пару секунд из-за двери донесся мужской баритон: «Тук-тук!» Доктор Сол Бейли был похож на чьего-нибудь дедушку. Он представился, протянул левую руку — мягкое, но сильное рукопожатие. По сравнению с моей маленькой ладонью его казалась мясистой, внушительной. Он не мешкая приступил к делу.

— Значит, вы пациентка Элая, — произнес он. — Расскажите, на что жалуетесь.

— На самом деле я не знаю. Странное чувство онемения. — Я помахала левой рукой, показывая, где именно. — И еще в стопе.

— Хм-м. — Он прочел мою анкету. — Болезнью Лайма не болели?

— Нет.

Было в его поведении что-то, отчего мне захотелось успокоить его, сказать: «Да забудьте, со мной все в порядке». Не хотелось обременять его своими проблемами.

Он кивнул:

— Тогда ладно. Давайте вас осмотрим.

Он провел стандартный неврологический осмотр. Один из многих сотен, которые мне предстояли. Проверил рефлексы молоточком; реакцию зрачков на свет; оценил мышечную силу, толкая своей рукой мою вытянутую руку; проверил координацию, приказав мне закрыть глаза и поднести пальцы к носу. Наконец он записал в анкете: «Результаты осмотра без особенностей».

— Я бы хотел взять у вас кровь на анализ, провести обследование и сделать МРТ. Я не вижу никаких отклонений, но, чтобы убедиться окончательно, лучше обследоваться, — добавил он.

В другой день я бы отложила МРТ на потом, но сегодня почему-то решила сделать его безотлагательно. В приемной лаборатории меня встретил молодой худощавый оператор и провел в раздевалку. В отдельной комнате он вручил мне хлопчатобумажную ночнушку, велел полностью раздеться и снять украшения, так как они могли помешать работе аппарата.

Когда он вышел, я разделась, сложила одежду, сняла свое счастливое золотое колечко и положила его в шкафчик, запирающийся на ключ. Это кольцо мне подарил отчим на окончание колледжа — золото 14 карат с черным гематитом «кошачий глаз». В некоторых странах считается, что этот камень отгоняет злых духов. Оператор ждал меня у входа в раздевалку. Он с улыбкой проводил меня в комнату с томографом, помог взобраться на платформу, надел на голову шлем, завернул голые ноги в одеяло и вышел наблюдать за процедурой из отдельной комнаты.

Примерно полчаса я пролежала, слушая ритмичный грохот внутри машины, а потом услышала голос оператора, раздавшийся издалека:

— Отлично. Мы закончили.

Платформа выехала из томографа, я сняла защитный шлем, сбросила одеяло и встала на ноги, чувствуя себя неуютно в одной лишь больничной рубашке.

Оператор стоял, прислонившись к стене, и улыбался.

— Кем работаете?

— Репортером в газете, — ответила я.

— Правда? В какой?

— «Нью-Йорк Пост».

— Серьезно? В жизни не встречал настоящего репортера.

Мы зашагали к раздевалке. Я ему не ответила. Оделась как можно быстрее и бросилась к лифтам, чтобы избежать очередного разговора с ним, — он явно флиртовал, и это было неуместно. Процедура МРТ не слишком приятна, но в целом — ничего примечательного. Однако этот визит в лабораторию, и особенно невинный разговор с лаборантом, почему-то запомнился мне надолго — как та картина, «Carota». Со временем мне стало казаться, что флирт лаборанта был не невинным, а злонамеренным — но это ощущение было целиком порождено моим воспаленным мозгом.

Лишь через много часов, по привычке собравшись покрутить кольцо на по-прежнему нечувствительном пальце левой руки, я поняла, что в этот тревожный день случилось кое-что по-настоящему плохое. Я забыла свое счастливое кольцо в том шкафчике.

* * *

— Как думаешь, очень плохо, что у меня по-прежнему рука немеет? — спросила я Анджелу на следующий день на работе. — И вся я какая-то деревянная и чувствую себя странно.

— А может, гриппом заболела?

— Чувствую себя ужасно. Кажется, у меня температура.

Я бросила взгляд на палец левой руки — тот, на котором теперь не было кольца. Меня подташнивало, и было дурное предчувствие, что кольцо так и не найдется. Я жутко переживала, что потеряла его, но почему-то мне духу не хватало позвонить в лабораторию: вдруг скажут, что правда его не нашли? Я иррационально хваталась за пустую надежду: уж лучше вообще не знать, что с ним. Я также понимала, что слишком плохо себя чувствую и скорее всего вечером не смогу поехать на выступление группы Стивена — «Морги». Ребята играли в баре в Гринпойнте, Бруклин. При мысли об этом мне становилось еще хуже.

Анджела посмотрела на меня и сказала:

— Выглядишь неважно. Давай я провожу тебя до дома.

В любой другой день я бы отказалась от ее предложения — особенно учитывая, что был вечер пятницы, дедлайн, когда обычно мы засиживались в офисе до десяти вечера или даже позже. Но меня так мутило, крутило и я настолько злилась на себя, что согласилась. Путь до моего дома обычно занимал пять минут, но сегодня отнял полчаса — после каждого шага мне почти всякий раз приходилось останавливаться, — меня тошнило, но так и не вырвало. Когда мы наконец добрались до квартиры, Анджела заставила меня позвонить врачу, чтобы тот хоть что-то подсказал.

— Это ненормально. Ты уже давно себя плохо чувствуешь, — заметила она.

Я набрала номер горячей линии, работающий в неурочное время, и вскоре мне перезвонил мой гинеколог, доктор Ротштейн.

— У меня хорошие новости. Вчера пришли результаты МРТ — все в порядке. Мы исключили инсульт и тромб — два диагноза, которые очень меня волновали из-за противозачаточных.

— Я рада.

— Да, но я все же хочу, чтобы ты перестала принимать таблетки. На всякий случай, — проговорил он. — На МРТ выявились слегка увеличенные шейные лимфоузлы, так что, скорее всего, это какой-то вирус — возможно, мононуклеоз. Анализы крови еще не готовы, так что точно сказать нельзя.

Я чуть не рассмеялась вслух. Мононуклеоз в двадцать пять лет! Я повесила трубку. Анджела выжидающе смотрела на меня.

— Мононуклеоз, Анджела. Мононуклеоз!

Напряженное выражение тут же стерлось с ее лица, и она рассмеялась.

— Шутишь, что ли? Целовальная болезнь! Тебе что, тринадцать?

Мононуклеоз. Узнав причину своих напастей, я вздохнула с облегчением, и хотя всю субботу пролежала в постели, жалея себя, в воскресенье вечером собралась с силами и отправилась на концерт Райана Адамса^[4] со Стивеном, его сестрой Шейлой и ее мужем Роем.

Перед концертом мы встретились в ирландском пабе и сели в обеденной зоне внизу, под низкой антикварной люстрой, отбрасывавшей на столики тусклые пучки света. Я заказала рыбу с картошкой, хотя меня мутило даже при виде картинки в меню. Стивен, Шейла и Рой о чем-то разговаривали, а я не могла выдавить из себя ни слова.

Прежде я встречалась с Шейлой и Роем всего пару раз и с ужасом думала о том, какое впечатление, должно быть, на них произвожу, но у меня не было сил поддерживать беседу. Думают, наверное, что я пустышка. Когда принесли мою рыбу, я тут же пожалела о том, что вообще заказала еду. Жареная треска в толстом кляре лоснилась жиром, ловившим отблески света от люстры. Картошка тоже была отвратительно жирной. Я возила еду по тарелке, надеясь, что никто не замечает, что на самом деле я не ем.

Мы приехали рано, но в зале уже было полно народу. Стивен хотел, чтобы я стояла как можно ближе к сцене, и стал проталкиваться сквозь толпу. Я пыталась следовать за ним, но, продвигаясь все дальше по тесным рядам зрителей — это были в основном мужчины тридцати с чем-то лет, — чувствовала, как головокружение и тошнота усиливаются.

— Я больше не могу! — крикнула я.

Стивен отказался от своей затеи и подошел ко мне. Я стояла в задней части зала, всем весом навалившись на колонну. Сумочка вдруг стала тяжеленной — по ощущениям килограммов двадцать, не меньше, — и я с трудом удерживала ее на плече, потому что на полу места не было.

Музыка становилась все громче. Я люблю Райана Адамса, но как ни пыталась радоваться концерту, у меня получалось лишь вяло хлопать. За сценой висели две полутораметровые голубые неоновые розы; их контур отпечатывался на сетчатке. Я чувствовала пульс толпы. Парень слева от меня закурил марихуану, и от ее сладкого запаха меня затошнило. Дыхание стоявших сзади парня и девушки обжигало шею. Я не могла сосредоточиться на музыке. Это была пытка.

После мы сели в машину Шейлы, и она повезла нас домой к Стивену в Джерси-Сити. Стивен, Шейла и Рой обсуждали потрясающее выступление, а я так и сидела молча. Моя молчаливость показалась Стивену странной — обычно за язык тянуть меня не приходилось.

— Ну как, тебе понравилось? — спросил он, взяв меня за руку.

— Я почти ничего не помню.

* * *

После тех выходных я взяла три отгула на работе. Три отгула подряд — это очень много, а для нового репортера в штате — особенно. Даже когда я работала до четырех утра, тусуясь по заданию в клубах Митпэкинга, уже через несколько часов, по звонку, была на работе. Больничный не брала ни разу.

Я наконец решила рассказать о своей болезни маме, которая испугалась, услышав об онемении — тем более что чувствительность у меня пропала только с одной стороны. Я заверила ее, что всему причиной мононуклеоз. Папа, кажется, был меньше обеспокоен, но на третий день моего «больничного» вызвался приехать на Манхэттен и повидаться со мной. Мы встретились в пустом кинотеатре на Таймс-сквер и пошли на утренний показ «Рестлера».

— Я пытался забыть о тебе, — говорил дочери Рэнди по кличке «Баран», старый профессиональный рестлер, которого в фильме играет изрядно постаревший Микки Рурк. — Пытался сделать вид, что ты никогда не существовала, но не смог. Ты всегда была моей маленькой девочкой. А теперь я стал старым куском мяса, и я несчастен и одинок. Но я заслужил одиночество. Просто я не хочу, чтобы ты меня ненавидела.

Горячие слезы текли по моим щекам. Мне было неловко, я пыталась сдержать рыдания, но от этого стало лишь хуже. Не говоря ни слова отцу, я вскочила и побежала в туалет; там я спряталась в закрытой кабинке и рыдала до тех пор, пока это чувство не прошло. Затем собралась и вышла, чтобы вымыть лицо и руки, не обращая внимания на встревоженные взгляды блондинки средних лет у соседней раковины. Когда она вышла, я посмотрела на себя в зеркало. Неужели Микки Рурк произвел на меня такое впечатление? Или все дело было в том, что в фильме затрагивалась тема отношений дочери и отца?

Мой отец не был силен в проявлениях чувств, никогда не говорил «я люблю тебя» даже детям. Жизнь его ожесточила. Он и своего отца — моего деда — единственный раз поцеловал, когда тот был при смерти. А теперь вот выделил время в своем расписанном до минут графике, чтобы посидеть со мной в пустом кинотеатре. Это и выбило меня из колеи.

Соберись, шепотом приказала я себе. Ты ведешь себя глупо.

Я вернулась к отцу, который, кажется, даже не заметил моего срыва, и просидела рядом с ним оставшуюся часть фильма уже без эксцессов. Когда пошли титры, отец сказал, что проводит меня до дома, и предложил осмотреть квартиру якобы на предмет клопов, но на самом деле потому, что тревожился о моем здоровье и хотел провести со мной побольше времени.

— Значит, врачи сказали — мононуклеоз? — спросил он.

В отличие от матери, которая дотошно просматривала списки лучших врачей в журнале «Нью-Йорк», отец всегда отличался недоверием к светилам медицины. Я кивнула и пожала плечами.

Когда мы подошли к дому, я снова почувствовала необъяснимый, но уже знакомый страх. Я вдруг поняла, что не хочу, чтобы он заходил внутрь. Когда я была подростком, он, как и большинство отцов, отчитывал меня за беспорядок в комнате. Но сегодня мне было стыдно за себя — ведь моя квартира, по сути, была не чем иным, как метафорой моей неудавшейся жизни. При мысли о том, что он увидит, как я живу, меня охватил ужас.

Конец ознакомительного фрагмента.

Разум в огне. Месяц моего безумия — Сюзанна Кэхалан » 📚 Книгомир — Бесплатная Онлайн Библиотека

1. Клоповый блюз

Наверное, все началось с укуса клопа – постельного клопа, которого на самом деле не было.

Как-то утром я проснулась и увидела две красные точки на широкой фиолетово-красной вене, бегущей вниз по левой руке. Дело было в 2009 году, а тогда в Нью-Йорке все боялись клопов-паразитов: ходили слухи, что они полчищами наводнили офисы, магазины одежды, кинотеатры и даже скамейки в парке. И хотя по природе я не склонна поддаваться панике, уже две ночи подряд мне снились клопы длиною с палец. Пожалуй, мои волнения были оправданы, хотя я тщательно прочесала всю квартиру и не нашла ни одного клопа и никаких намеков на их присутствие. Кроме этих двух укусов. Я даже вызвала службу уничтожения насекомых, чтобы мою квартиру проверили. Усталый, перегруженный заказами латиноамериканец изучил каждый сантиметр моего жилища, даже приподнял диван и стал светить фонариком в такие углы, которые мне в жизни не приходило в голову убирать. После чего вынес вердикт: в моей однушке клопов нет. Я не поверила и вызвала его для обработки. Надо отдать ему должное, он предложил хорошенько подумать, прежде чем выкладывать астрономическую сумму за борьбу, как ему казалось, с воображаемыми клопами. Но я настаивала, так как была уверена: клопы захватили мою квартиру, мою кровать, мое тело, наконец. Тогда он согласился вернуться и опрыскать помещение.

Хотя проблема меня очень тревожила, я старалась скрывать свое растущее беспокойство от коллег. По понятным причинам мне не хотелось, чтобы меня считали человеком, у которого в кровати водятся клопы. И вот на следующий день я с как можно более невозмутимым видом шла по редакции «Нью-Йорк Пост» к своему рабочему месту. Укусы я замаскировала и старательно делала вид, что у меня все нормально, что ничего не происходит. Хотя в нашей газете «нормально», наоборот, должно было возбудить подозрения.

«Нью-Йорк Пост» известна своей гонкой за самыми актуальными новостями, но на самом деле газете столько же лет, сколько американскому народу. Александр Хэмилтон основал ее в 1801 году – это старейшая газета в стране, которая издавалась непрерывно два с лишним столетия. В первый век своего существования «Пост» сражалась с рабством, поддерживая аболиционистов; во многом ее стараниями был основан Центральный парк. В наше время редакция газеты занимает огромное, но душное помещение; ряды открытых кабинок и гора шкафов с картотекой, где хранятся никому не нужные, забытые документы за несколько десятилетий. На стенах висят давно остановившиеся часы, мертвые цветы, которые кто-то повесил, чтобы засушить; фото обезьянки верхом на бордер-колли и полистироловая перчатка из парка аттракционов «Шесть флагов» – напоминания о прошлых репортажах. Компьютеры на ладан дышат, копировальные аппараты размером с небольших пони. В крошечном чулане, когда-то бывшем курилкой, теперь хранится оборудование, а дверь украшает выцветшая табличка, напоминающая о том, что курилки тут больше нет, – как будто кому-то придет в голову забрести сюда и зажечь сигаретку среди мониторов и видеокамер. Я начала работать семнадцатилетним интерном, и вот уже семь лет редакция «Пост» была моим эксцентричным мирком.

Когда грядет дедлайн, офис оживает: клавиши стучат, редакторы орут, репортеры болтают без умолку – типичная редакция таблоида, как все ее себе и представляют.

– Где чертова картинка к этой подписи?

– Как можно было не понять, что она проститутка?

– Напомни, какого цвета были носки у парня, который спрыгнул с моста?

В такие дни у нас – как в баре, только без спиртного: куча наадреналиненных новостных наркоманов. Лица «Пост» уникальны, таких больше нигде не встретишь: авторы лучших заголовков во всей печатной индустрии; прожженные ищейки, выслеживающие директоров корпораций; амбициозные трудоголики, способные в одночасье расположить к себе, а потом настроить против себя всех вокруг. Но в другие дни в офисе тихо; все молча пролистывают записи из зала суда, берут интервью или читают газеты. Часто – как сегодня, например, – у нас тихо, как в морге.

📕 Разум в огне. Месяц моего безумия — Сюзанна Кэхалан » 📚 KnigkinDom — Электронная библиотека «Книжкин Дом»

1. Клоповый блюз

Наверное, все началось с укуса клопа – постельного клопа, которого на самом деле не было.

Как-то утром я проснулась и увидела две красные точки на широкой фиолетово-красной вене, бегущей вниз по левой руке. Дело было в 2009 году, а тогда в Нью-Йорке все боялись клопов-паразитов: ходили слухи, что они полчищами наводнили офисы, магазины одежды, кинотеатры и даже скамейки в парке. И хотя по природе я не склонна поддаваться панике, уже две ночи подряд мне снились клопы длиною с палец. Пожалуй, мои волнения были оправданы, хотя я тщательно прочесала всю квартиру и не нашла ни одного клопа и никаких намеков на их присутствие. Кроме этих двух укусов. Я даже вызвала службу уничтожения насекомых, чтобы мою квартиру проверили. Усталый, перегруженный заказами латиноамериканец изучил каждый сантиметр моего жилища, даже приподнял диван и стал светить фонариком в такие углы, которые мне в жизни не приходило в голову убирать. После чего вынес вердикт: в моей однушке клопов нет. Я не поверила и вызвала его для обработки. Надо отдать ему должное, он предложил хорошенько подумать, прежде чем выкладывать астрономическую сумму за борьбу, как ему казалось, с воображаемыми клопами. Но я настаивала, так как была уверена: клопы захватили мою квартиру, мою кровать, мое тело, наконец. Тогда он согласился вернуться и опрыскать помещение.

Хотя проблема меня очень тревожила, я старалась скрывать свое растущее беспокойство от коллег. По понятным причинам мне не хотелось, чтобы меня считали человеком, у которого в кровати водятся клопы. И вот на следующий день я с как можно более невозмутимым видом шла по редакции «Нью-Йорк Пост» к своему рабочему месту. Укусы я замаскировала и старательно делала вид, что у меня все нормально, что ничего не происходит. Хотя в нашей газете «нормально», наоборот, должно было возбудить подозрения.

«Нью-Йорк Пост» известна своей гонкой за самыми актуальными новостями, но на самом деле газете столько же лет, сколько американскому народу. Александр Хэмилтон основал ее в 1801 году – это старейшая газета в стране, которая издавалась непрерывно два с лишним столетия. В первый век своего существования «Пост» сражалась с рабством, поддерживая аболиционистов; во многом ее стараниями был основан Центральный парк. В наше время редакция газеты занимает огромное, но душное помещение; ряды открытых кабинок и гора шкафов с картотекой, где хранятся никому не нужные, забытые документы за несколько десятилетий. На стенах висят давно остановившиеся часы, мертвые цветы, которые кто-то повесил, чтобы засушить; фото обезьянки верхом на бордер-колли и полистироловая перчатка из парка аттракционов «Шесть флагов» – напоминания о прошлых репортажах. Компьютеры на ладан дышат, копировальные аппараты размером с небольших пони. В крошечном чулане, когда-то бывшем курилкой, теперь хранится оборудование, а дверь украшает выцветшая табличка, напоминающая о том, что курилки тут больше нет, – как будто кому-то придет в голову забрести сюда и зажечь сигаретку среди мониторов и видеокамер. Я начала работать семнадцатилетним интерном, и вот уже семь лет редакция «Пост» была моим эксцентричным мирком.

Когда грядет дедлайн, офис оживает: клавиши стучат, редакторы орут, репортеры болтают без умолку – типичная редакция таблоида, как все ее себе и представляют.

– Где чертова картинка к этой подписи?

– Как можно было не понять, что она проститутка?

– Напомни, какого цвета были носки у парня, который спрыгнул с моста?

В такие дни у нас – как в баре, только без спиртного: куча наадреналиненных новостных наркоманов. Лица «Пост» уникальны, таких больше нигде не встретишь: авторы лучших заголовков во всей печатной индустрии; прожженные ищейки, выслеживающие директоров корпораций; амбициозные трудоголики, способные в одночасье расположить к себе, а потом настроить против себя всех вокруг. Но в другие дни в офисе тихо; все молча пролистывают записи из зала суда, берут интервью или читают газеты. Часто – как сегодня, например, – у нас тихо, как в морге.

Сьюзанна Кэхэлан. Как собственный мозг может начать убивать?

Когда эта история произошла с Сюзанной, ей было всего 24 года. Тогда она работала в редакции американской газеты «The New York Post». Недуг проявил себя внезапно. Однажды утром Сьюзанне показалось, что ее стали кусать клопы. Затем ее стала мучить сильная мигрень, бессонница, в связи с чем у нее появилась жуткая усталость. Сюзанна Кэхэлан стала постоянно чувствовать необъяснимое чувство тревоги. Когда она посетила своего гинеколога, тот посоветовал обратиться ей к неврологу, когда услышал, что у нее немеет рука.

С этого начался долгий путь Сюзанны в поисках постановки ей правильного диагноза. Она прошла немало обследований.  Стандартный неврологический осмотр и МРТ головного мозга не выявили проблем, но состояние Кэхэлан ухудшалось с каждым днем. Она плохо спала, мало ела, ее бесили яркие цвета и громкие звуки, пропорции окружающих предметов искажались. Настроение девушки стало практически мгновенно о от отчаяния до эйфории. Неладное стали замечать окружающие ее коллеги, ее парень и родственники. Особенно остро встал вопрос о лечении, когда с Сьюзанной случился ее первый припадок с пеной и следами крови во рту.

Она была вынуждена оставить работу и переехать к матери. Каждый день ее мысли путались, стали проявляться постоянные провалы в памяти, ее охватывала параноидальная агрессия, а через месяц девушка оказалась в психиатрической клинике. С этого момента ее личность полностью исчезла. Ее посещали галлюцинации, приступы паранойи, несколько раз она пыталась сбежать из палаты.

Ни один врач не знал, что с ней не так. Предполагали все: и болезнь Пфейфера, и менингит, и биполярное расстройство, и даже отравление алкоголем. К счастью, доктор Сухэл Нажар предложил своей пациентке пройти тест, где ей потреовалось нарисовать циферблат часов, который проходят те, у кого предполагают инсульт или болезнь Альцгеймера.

Вариант рисунка Сьюзанны наконец-то проявил на свет загадку ее болезни. На ее циферблате все 12 цифр были расположены с правой стороны, а левая сторона пустовала. Это говорило о том, что в правом полушарии мозга, которое отвечает за то, что человек видит слева, у нее прогрессировало воспаление. Сухэл Нажар сказал, что Сьюзанна Кэхэлан страдает от аутоиммунного заболевания — анти-NMDA-рецепторного энцефалита. Ее мозг атакует ее собственная иммунная система. Жизнь Сьюзанны была спасена.

Впервые анти-NMDA-рецепторный энцефалит был описан в 2005 году. Чаще всего эта болезнь поражает молодых женщин. В половине случаев причина заболевания остается не выясненной. В других случаях она ассоциируется с доброкачественной опухолью яичников. Антитела организма видят в опухоли чужеродное тело и начинают ее атаковать. Иногда могут делать это излишне фанатично, нападая на области, где их быть не должно, тогда развивается аутоиммунная реакция тела. Все описанные выше симптомы, которые проявлялись у Сюзанны, как раз относятся к анти-NMDA-рецепторному энцефалиту.

Что бы подтвердить диагноз, врачи делают забор спинномозговой жидкости пациента и исследуют ее на антитела. Подобный тест дает 100%-ый результат.  Болезнь поддается лечению. Посредством лекарств иммунную систему организма пациента «тормозят». В некоторых случаях кровь пациента фильтруют под капельницей и убирают из нее ненужные вещества. В 80% случаев такая терапия приводит к полному выздоровлению больных.

В отличие от других видов смертельного энцефалита и аутоиммунных заболеваний, которые приводят к инвалидности на всю жизнь, это заболевание уникально тем, что пациент может находиться в коме или при смерти, а после лечебной терапии полностью или почти полностью восстановиться.

Видео на английском языке, включите субтитры.

Реклама от Google

«Мозг в огне», Сюзанна Кахалан | «Brain On Fire» подробно рассказывает о незабываемом опыте: NPR

В Нью-Йорке холодная мартовская ночь, и журналистка Сюзанна Кахалан смотрит PBS со своим парнем, пытаясь расслабиться после тяжелого рабочего дня. Он засыпает и просыпается через несколько секунд и обнаруживает, что у нее припадок прямо из The Exorcist . «Мои руки внезапно вылетели прямо передо мной, как мумия, когда мои глаза закатились, а тело напряглось», — пишет Кахалан.«Я несколько раз вдыхал, но не выдыхал. Кровь и пена начали хлестать изо рта сквозь стиснутые зубы».

Трудно представить более кошмарный сценарий, но для Кахалана худшее было еще впереди. В 2009 году репортер New York Post , которому тогда было 24 года, была госпитализирована после того, как — нет другого способа выразить это — потеряла рассудок. Помимо жестоких припадков, ее мучили ужасающие галлюцинации, резкие перепады настроения, бессонница и жестокая паранойя. Кахалан провела месяц в больнице, которую не могли узнать друзья и семья, прежде чем врачи диагностировали у нее редкое аутоиммунное заболевание.«Ее мозг горит», — говорит один врач ее семье. «Ее мозг подвергается атаке ее собственного тела».

Кахалан, которая с тех пор выздоровела, почти ничего не помнит о своей месячной госпитализации — это милосердная амнезия, которую восприняло бы большинство людей, столкнувшихся с той же болезнью. Но лучшие репортеры никогда не перестают задавать вопросы, и Кахалан не исключение. В эпизоде ​​ Brain on Fire, журналистка воссоздает — с помощью видеозаписей службы безопасности больниц и интервью с друзьями, семьей и врачами, которым наконец удалось спасти ее жизнь — ее адский опыт жертвы энцефалита, вызванного анти-NMDA рецепторами.Результатом стал своего рода антимемуар, личный рассказ о борьбе молодой женщины за выживание в одной из самых жестоких болезней, которые только можно представить. И на каждом уровне это замечательно.

Лучшие журналисты ценят дистанцию ​​и объективность, поэтому неудивительно, что самой сложной темой для автора новостей, вероятно, является она сама. И хотя она молода, Кахалан твердо принадлежит к старой школе репортеров — она ​​пишет с невероятным чувством жесткости и упорным отказом перестать копаться в своем прошлом, даже когда оно глубоко ранит.Один из самых волнующих моментов в Brain on Fire наступает, когда Кахалан, готовя статью New York Post о своей болезни, смотрит видео о себе в больнице. Она в ужасе, но обнаруживает, что не может отвести взгляд. «Я была ужасно худой. С ума сойти. Злая», — пишет она. «У меня было сильное желание схватить видео и сжечь их или, по крайней мере, спрятать их подальше от глаз».

Сюзанна Кахалан — репортер и рецензент в газете New York Post. Джули Стэпен / Free Press скрыть подпись

переключить подпись Джули Стэпен / Free Press

Но она этого не делает, и она едва вздрагивает, когда ее близкие рассказывают ей о параноидальных иллюзиях, которые держали ее в своих руках в течение нескольких недель.В Brain on Fire нет тщеславия — Кахалан рассказывает, как одержимо искал в электронной почте своего парня признаки того, что он ей изменяет (а это не так), и громко настаивал на том, что ее отец убил его жену (она была жива). Кахалан — не что иное, как цепкая, и она прекрасно смягчает свою жестокую честность сочувствием и чем-то вроде уязвимости.

Это бесспорно, что Cahalan одаренный репортер и Мозга в огне потрясающе храбрая книга.Но даже более того, она от природы талантливый стилист прозы — сообразительный, но всегда неприхотливый — и ее почти невозможно перестать читать, даже в самых болезненных отрывках книги. Размышляя о том, как найти украшение, которое она потеряла во время болезни, она пишет: «Иногда, когда они нам нужны, жизнь заворачивает для нас метафоры в маленькие бантики. Когда вы думаете, что все потеряно, то то, что вам нужно больше всего, неожиданно вернуться «.

Brain on Fire происходит из места сильной боли и немыслимой изоляции, но искупление находит в неослабевающей, дерзкой стойкости Кахалана.Неожиданный подарок — книга одного из самых смелых молодых журналистов Америки.

«Мозг в огне: мой месяц безумия» Сюзанна Кахалан Краткое содержание сюжета

Книга начинается с рассказа Сюзанны о галлюцинации из больницы. Она просыпается и обнаруживает, что сдержана. «Пурпурная дама» пытается успокоить Сюзанну, но Сюзанна становится злой и параноиком. Она начинает снимать провода с головы и замечает оранжевую полосу на своем запястье с надписью: «РИСК ПОЛЕТА.»

Затем Сюзанна возвращается к тому моменту, когда у нее началась болезнь. Однажды утром она просыпается и обнаруживает укусы на руке, которые она приписывает клопам. На следующий день на работе она пытается поговорить со своей подругой Анжелой о ее укусах, но прерывается, когда звонит ее телефон. Сюзанна приходит в ужас, когда слышит по телефону Стива, воскресного редактора — она ​​забыла о своей еженедельной встрече, чтобы подавать истории. Позже Сюзанна выбрасывает все свои сохраненные статьи, которые она написала, чтобы подготовиться к истребителю. Несколько дней спустя Сюзанна внезапно охвачена непреодолимой ревностью и решает прочитать электронные письма своего парня Стивена.Она проводит два часа, просматривая электронную почту и его туалетный столик, но думает, что с ней что-то не так, если она делает это. Затем ее левая рука немеет, что ее беспокоит так же, как и ее паранойя. Коллега предлагает Сюзанне обратиться к врачу. Когда она звонит своему гинекологу доктору Ротштейну, он направляет ее к доктору Бейли, уважаемому неврологу. Неврологический осмотр доктора Бейли дает нормальные результаты, но он заказывает анализ крови и МРТ. В лаборатории техник-мужчина проводит Сюзанну через процесс МРТ.Она чувствует, что он слишком кокетлив, и быстро уходит, забыв при этом свое счастливое кольцо. Несколько дней спустя доктор Ротштейн звонит Сюзанне и говорит, что, вероятно, у нее моно.

Когда через несколько дней Сюзанна почувствовала себя лучше, Стивен взял ее на концерт. Сюзанна не может есть свою еду, ее тошнит и кружится голова на концерте, а потом она признается, что даже не может этого вспомнить. Когда Сюзанна наконец сообщает родителям, что ей плохо, родители обеспокоены. Через несколько дней Сюзанна чувствует себя лучше и убеждает Стивена поехать с ней в Вермонт.Когда она пытается кататься на лыжах, на вершине горы у нее начинается паническая атака.

Неделей позже Стив просит Сюзанну взять интервью у Джона Уолша, ведущего шоу America’s Most Wanted. В день интервью Сюзанна идет по коридору в New York Post и замечает, что стены дышат, а потолок расширяется. Сюзанна с трудом может следовать за мистером Уолшем, когда берет у него интервью, и не помнит, как шла домой той ночью. На следующее утро Сюзанна замечает, что рекламные щиты на Таймс-сквер яркие и вибрирующие.Она хочет, чтобы ее вырвало, и она с трудом работает. Когда она, наконец, приходит, Сюзанна испытывает перепады настроения за своим столом — она ​​переходит от злости и разочарования к сильному счастью за считанные минуты, и все это время она рыдает. В ту ночь Сюзанна не могла даже представить себе, как съела тщательно приготовленный ужин Стивена. Когда он включает телевизор и засыпает, у Сюзанны случается припадок.

Сюзанна приходит в сознание в реанимации и считает, что умирает от меланомы, которая у нее была несколько лет назад.Врач скорой помощи настаивает, что они не могут оставить Сюзанну, и Стивен звонит маме Сюзанны. На следующий день мама Сюзанны и ее муж Аллен прибывают на Манхэттен, чтобы убедить Сюзанну переехать домой в Саммит, штат Нью-Джерси. Сюзанна испытывает там новые приступы, и ее мама забирает ее обратно к доктору Бейли. Он прописывает Сюзанне противосудорожные препараты и направляет ее к психиатру. Психиатр прописывает антипсихотические препараты. Через несколько дней у Сюзанны снова ужасный приступ.Мама Сюзанны срочно назначается доктору Бейли, где медсестра проверяет электрическую активность мозга Сюзанны с помощью теста ЭЭГ. Хотя Сюзанна явно нездорова — она ​​пыталась выпрыгнуть из движущейся машины по дороге на прием, — результаты нормальные. Сюзанна обвиняет свою маму в попытке обмануть ее.

Мама Сюзанны устраивает Сюзанну на ночь с отцом в Бруклине. Ее отец и его жена Жизель сопровождают Сюзанну в ее квартиру, прежде чем отправиться в свой дом.Сюзанна обвиняет отца в ее похищении. Когда они наконец достигают Бруклина, Сюзанна устает и слышит, как Жизель называет ее избалованным отродьем. Она проводит ночь, колеблясь между тем, чтобы попросить папу сесть с ней и изгнать его из комнаты. Она рассказывает ему ужасные вещи и галлюцинирует, что он убивает Жизель. Утром родители Сюзанны говорят и решают, что Сюзанну нужно положить в больницу. Они возвращают ее к доктору Бейли, который настаивает на том, что она страдает от алкогольной абстиненции, но наконец устраивает для нее кровать в Нью-Йоркском университете.В вестибюле Сюзанна уходит купить кофе. Она страдает припадком и не помнит ни одного следующего месяца.

Персонал больницы подключает Сюзанну к 24-часовому аппарату ЭЭГ. В ее комнате на этаже эпилепсии также есть камеры для записи припадков. Она настаивает на том, чтобы ее отца и Аллена не пускали в ее комнату, и галлюцинирует, что медсестры смотрят, как она пользуется ванной. Она паникует и пытается убежать. Доктор Руссо и доктор Сигель осматривают Сюзанну на следующий день, и маме Сюзанны сразу же понравился доктор.Сигель. В течение следующих нескольких дней к команде Сюзанны присоединяется больше врачей, которые предлагают диагнозы, такие как неуточненное расстройство настроения, неуточненное психотическое расстройство или биполярное расстройство. Она продолжает галлюцинировать, что о ней говорят по телевизору, что приводит к новой попытке побега. Когда медсестры намекают ее отцу, что ее переведут в психушку, если попытки побега продолжатся, ее отец начинает читать вне ее комнаты каждый день.

Через неделю психоз Сюзанны отступает, и персонал больницы назначает спинномозговую пункцию.Когда начинается вторая неделя, Сюзанна начинает невнятно произносить слова и позволяет своему языку высовываться изо рта. Доктор Сигель объясняет своим родителям, что спинномозговая пункция показывает повышенный уровень лейкоцитов, что указывает на инфекцию. Несколько друзей приезжают навестить Сюзанну в течение следующих нескольких дней и шокированы ее внешним видом, и мама Сюзанны также потрясена, когда узнает, что доктор Сигел больше не работает над делом Сюзанны. Доктор Руссо объясняет, что врач по имени доктор Наджар взял на себя эту операцию и хотел бы сделать еще одну спинномозговую пункцию.Тест показывает, что уровень лейкоцитов намного выше, чем в первом тесте, что указывает на то, что у Сюзанны есть форма энцефалита (отек мозга). Спустя несколько дней доктор Наджар наконец прибывает, чтобы представиться Сюзанне. Он просит ее нарисовать циферблат по памяти. Сюзанна старательно рисует часы со всеми числами на правой стороне, что указывает на воспаление правой части ее мозга. Доктор Наджар организует биопсию мозга и отправляет образцы крови и спинномозговой жидкости Сюзанны доктору.Далмау, которая обнаружила аутоиммунный энцефалит против рецепторов NMDA в 2007 году.

В больнице проводятся тесты для измерения когнитивных функций и способности говорить Сюзанны, и она получает низкие баллы по всем из них. Во второй половине дня ей официально поставили диагноз аутоиммунный энцефалит, связанный с рецепторами NMDA, и ей сообщили, что ей нужно будет пройти УЗИ, чтобы проверить яичники на наличие тератом, типа опухоли. Во время УЗИ у Сюзанны появляются галлюцинации, опухоли не обнаруживаются. Доктор Наджар объясняет Сюзанне и ее родителям свой план лечения, который, по его мнению, должен вернуть Сюзанне 90% ее прежнего состояния.На следующий день родители Сюзанны и друг из колледжа помогают перевезти Сюзанну домой. Сюзанна становится параноиком из-за того, что Стивен бросит ее к подруге, но это часть нормального процесса выздоровления — пациенты проходят через те же симптомы в обратном порядке по мере выздоровления.

Сюзанна говорит, что невозможно говорить о том, каково это быть сумасшедшим, потому что она этого не помнит и не осознавала себя в то время. Через несколько недель после освобождения Сюзанны один из племянников Стивена боится ее, и она начинает понимать, что она не такая, какой была раньше.Когда Сюзанна летом посещает семейные свадьбы и вечеринки, она борется со стыдом из-за своей внешности (стероиды делают ее лицо опухшим и заставляют ее набирать вес) и того факта, что ей трудно разговаривать. Люди говорят с ней медленно, потому что не понимают, что она их прекрасно понимает — она ​​просто не может хорошо говорить. Ей приходится принимать лекарства шесть раз в день, и она обижается на маму, когда она заставляет ее принимать их. Ее мама также настаивает на том, чтобы Сюзанна прошла обследование в реабилитационном центре.Хотя Сюзанна показывает очень низкие результаты по некоторым тестам, она лучше всех оценивает ее аналитическое мышление. Это указывает на то, что Сюзанна борется со своим телом; ее ум острее, чем когда-либо.

Во время своего третьего пребывания в больнице для лечения Сюзанна начинает вести дневник и ей становится любопытно, что с ней случилось. Ее отец помогает ей вести дневник и с тревогой обнаруживает, что Сюзанна ничего не помнит после приступа в вестибюле больницы. В конце концов, он дает ей свой личный дневник, когда она находилась в больнице, потому что ему слишком сложно говорить об этом опыте.Отношения Сюзанны с мамой улучшаются, когда ее мама наконец признается, как она боялась смерти Сюзанны.

Хотя Сюзанна продолжает поправляться, она постоянно переезжает к маме и Аллену. Для нее это означает отказ от свободы. Чтобы бороться с этим, Сюзанна начинает вести списки и читать. Она также начинает заниматься, чтобы похудеть, хотя признает, что ее зацикленность на своем теле только скрывала ее страхи, что она никогда больше не будет прежней.

Осенью Сюзанна наконец возвращается к работе.Она пишет несколько статей из дома, прежде чем вернуться в полную силу. После посещения одной из лекций доктора Наджара о болезни Сюзанны Стив просит Сюзанну написать статью о ее опыте. В ходе своих исследований она была шокирована, обнаружив, что, хотя болезнь была обнаружена только недавно, врачи считают, что она существует вечно, и, вероятно, виноваты в симптомах, которые побудили к экзорцизмам, особенно у детей. Она также связывается с доктором Бейли и обнаруживает, что он никогда не слышал об этой болезни.После публикации статьи почтовый ящик Сюзанны наводняется электронными письмами от людей, которые сами страдают этим заболеванием, или членов их семей.

Сюзанна признается, что помнит только свои галлюцинации из больницы, которые врачи приписывают тому факту, что галлюцинации создаются мозгом и поэтому помечены как более важные. Однако по мере того, как Сюзанна продолжает выздоравливать, она обнаруживает, что некоторые вещи вызывают слабые воспоминания о ее пребывании в больнице. Через два года после освобождения Сюзанна возвращается в больницу.Она сталкивается с «фиолетовой дамой» на посту медсестры, и медсестра обнимает ее. Хотя первая галлюцинация Сюзанны была ненастоящей, медсестра была реальной. Год спустя Сюзанна посещает пациента Нью-Йоркского университета, которого направил доктор Бейли.

Мозек в пламенеч / Brain on Fire (2016)

оленина

Спойлер: Яко chápu, Proc фильм vznikl .. «Mozek v plamenech» zachycuje Silný životní příběh úspěšné Mladé novinářky, která себе začne chovat velmi bláznivě .. Takže pokud Цзи на poslední chvíli nespasila geniální DIAGNOZA mohla skončit яко vězeň ве vlastním Tele делать konce života někde v blázinci.. Šílený .. Bohužel z mého pohledu se film nepovedl .. Chloë Grace Moretz strašně přehrávala .. Polovina jejího výkonu mne nechávala chladnou a ta druhá byla spíš úsměvná. okamžiky .. Béčkový film do telky .. Škoda .. (22.3.2018)

кэнкаку

Vemte jméno hlavní hrdinky a prožeňte googlem. Dostanete se na stránky wikipedie (kterou doslovně film cituje mimochodem), kde se dozvíte o tom «ohni» co má v mozku.Takže film o jedné vzácné existující nemoci (217 Diagnostikovaná … tak moc vzácná), kterou chytla novinářka = proflákla to dostatečně mediálně do světa. Kdyby se to stalo řidiči metra, by akorát hovno (а не книга фильм). В je celé. Хлоя грайе файн, jen ji nebaštím tech udávaných 21 (vypadá na 15 a je jí 18). A jo, je to blbý, že se to může stát. Ale koukat na to hodinu a půl nepotřebuju. (15.1.2020)

мира.л

Teda já jsem od toho nic moc nečekal, a o to milejší to bylo překvapení.Nepříliš dlouhá jednohubka, od které jsem se nedokázal odtrhnout a s napětím sledoval, co se z toho vyklube, jak to dopadne. Osobně jsem typeoval, že nemůže skončit jinde než pevně přikurtovaná na Psychiatrii. Od Chloë výborně zahráno. (1.2.2019)

ЭЛЕР

Až do príchodu Dr. Najjara mi to celé prišlo ako nejaké divné sci — fi a ešte aj nemastné — neslané. Потом к začalo byť trochu vážne, a nakoľko som išla do filmu bez toho, aby som o tom niečo vedela, tak ten koniec bol pre mňa celkom prekvapivý.Але хадам фильм помогает с освещением. Slabúčka trojhviezda. (11.2.2018)

Морхольт

Хлоя Грейс Моретц už za sebou sice má pěknou řádku rolí, ale teprve tohle byl film, ve kterém měla složit zkoušku z dospělosti. A moc jí nevyšla. Snahu jí upřít nelze, ale ať už dostane hysterák, stihomam, nebo se chová úplně normálně, pořád je to to samé. Nejsilnější v kramflecích je ve chvílích, kdy leží paralyzovaná v posteli. Na druhou stranu člověk nemá chuť jí za její výkon zabít, takže ve školní stupnici bych jí ocenil trojkou.A tu bych vlastně dal i celému filmu, který je postavený právě na výkonu hlavní představitelky, protože všechno ostatní je rutina podle žánrových standardů, kterřá ničím nenadvapí nepvécne a už. 50% (20.7.2017)

Мозг в огне — Фильм (2016)

Atteinte d’une mystérieuse maladie qui la ronge, une jeune journaliste cherche à comprendre ce qui lui come tout en combattant la psychose, la catatonie et l’amnésie.

Кастинг: главные исполнители, мозг в огне

Завершился кастинг фильма «Мозг в огне»

VS

6

Красная стрела Симптомы без игнорирования

Заместитель сына отрывок à l’âge vulte, la carrière de Chloë Grace Moretz piétine dangereusement.Sans doute handicapée par son Physique de femme-enfant, la comédienne похожий на то, что у мала фу à трувер де ролей qui lui permettraient de se renouveler et de donner une nouvelle dimension à son jeu d’actrice. Mais, ces derniers temps, l’espoir renaît, entre le film de Louis C.K., «I Love You Daddy», драма «Неправильное образование Кэмерона Поста» и римейк «Suspiria» à venir, sa carrière paraî … Lire l’avis à Propos de Brain on fire

5

23 июн 2018

2

Жюли Паке Le message du film est plus que dérangeant

Фильм средство передвижения по психологической идееологии.Этот фильм: mieux vaut souffrir de n’importe quelle maladie Potentiellement mortelle que de Finir en hopital Psychiatrique. спойлер après cette ligne Colère des parent quand ils apprennent que leur fille est surement bi-polaire. Soulagement quand il est avéré qu’elle a une excitation du cerveau qui ne lui permettra pas de recouvrir toutes ses Capacités intellectuelles et moteurs. Иль … Lire l’avis à Propos de Brain on fire

3 3

23 июля 2019

Критика: avis d’internautes (13)

Мозг в огне

• Tri:
• рекомендаций
• положительных
• отрицательные
• плюс récentes

«Qui peut se résoudre à la folie, peut aussi se résoudre à la sagesse» Publilius Syrus

Décidément, j’enchaîne les très bonnes сюрпризы.Je ne comprends pas .. Je ne comprends vraiment pas, malgré le faible nombre de notes pour ce film (normal, il n’est même pas sorti en France), pourquoi il a peine la moyenne, avec une note moyenne qui se retrouve à peine au-dessus de 5/10. Car honnêtement, pour ma part, гормональная проблема ритма фильма, который будет выглядеть дюре … Lire l’avis à Propos de Brain on fire

16

8

папагубида · 4 аоûт 2017

Мозг в огне!

Alors que la carriére de Chloë Grace Moretz похожа на эту подвесную подвеску для актрисы прогрессивной, голосовой и удобной, и т. Une jeune femme a une vie rêvée.Un petit ami avec qui elle s’entend parfaitement, un bon boulot, et elle bosse avec sa meilleure amie… Bref, tout semble parfait… sauf qu’elle va, un jour, se mettre àvoir des crises, de … Lire la Critique de Brain в огне

7

Дэвид Румо · 20 лет 2018

Это прекрасный фильм, который вы видите на бис в детском саду.

«Elle boit trop, elle a une vie qui va trop à 100 à l’heure …» disait le médecin … Nous nous sommes tous retrouvés un jour avec des симптомов необъяснимых и необъяснимых (mêmes bénins) face à notre docteur qui nous dit «ce n’est rien», «reposez-vous» и т. д. Quand l’état de specifices personnes virent à l’extrême d’un point de vue comportemental (плюс que des симптомы телосложения … Lire l’avis à Propos de Brain on fire

2

9

Макс D · 7 октября 2018

Découverte Мозг в огне

Par curiosité vue que netflix me le Proposait, j’aime beaucoup les movies tiré d histoire vrai, je Trouve que ce film est bien, mais Assez plat au niveau des Relations Entre les personnages on ne reste que en surface com une impression pour ne pas choqué ou donner un propre avis car и проследите свою историю на pu voir des medecin qui se reposait sur leur acquis et un autre medecin… Lire l’avis à Propos de Brain on fire

6

Svnel · 21 июля 2018

Pas mal

Фильм vraiment pas mal.