Наталья Курчатова

ВОЙНА И МИР В РОМАНЕ З. ПРИЛЕПИНА “ПАТОЛОГИИ” | Опубликовать статью ВАК, elibrary (НЭБ)

Белоус Л.В.

ORCID 0000-0003-3144-0853, кандидат филологических наук, доцент, Северо-Осетинский государственный университет

ВОЙНА И МИР В РОМАНЕ З. ПРИЛЕПИНА “ПАТОЛОГИИ”

Аннотация

Имя Захара Прилепина известно большинству ценителей современной русской литературы. Его творчество неизменно вызывает многочисленные читательские и критические отзывы. Одним из самых ярких произведений писателя является роман-катастрофа о чеченской войне “Патологии”. Принцип, положенный в основу данного текста, далеко не нов и не оригинален, его можно кратко охарактеризовать фразой “война и мир”, потому что повествование базируется на противопоставлении этих двух состояний человека и окружающего мира.

Ключевые слова: Чеченская война, патология, повествование, контраст.

Belous L.V.

ORCID 0000-0003-3144-0853, PhD in Philology, Associate professor, North-Osetian State University

THE WAR AND PEACE IN ZAHAR PRIKEPIN`S NOVEL “PATHOLOGY”

Abstract

The name of Zakhar of Prilepin is known to most judges of modern russian literature. His work always causes numerous reader and critical reviews. One of the brightest works of this author is his novel-catastrophe about chechen war – “Pathology”. The main principle fixed in basis of this text is not new and not original, it can be briefly described by a phrase “war and world” or “war and peace”, because a narration is based on contrasting of these two states of man and surrounding world.

Keywords: the Chechen war, pathology, narration, contrast.

Имя Захара Прилепина (творческий псевдоним Евгения Лавлинского) известно большинству ценителей современной русской литературы. Его творчество неизменно вызывает многочисленные читательские и критические отзывы. Одно из важнейших качеств данного автора – умение создавать эффект присутствия читателя там, где происходит описываемое действие. Особенно это касается романа о чеченской войне “Патологии”.

Известный литературный критик Лев Данилкин определяет жанр текста как роман-катастрофу [4]. “В романе есть все, чтобы держать читателя в напряжении. Живая смена эпизодов, внутренний динамизм, ориентированный на противоестественность происходящего, психологические коллизии в отношении главного героя, находящегося между войной и любовью, как между молотом и наковальней. Чего в этой книге точно нет, так это покоя, созерцательности, умиротворения и рассудительности. Она построена на эмоциях”, – пишет Е.Тарлеева [7].

Д.Быков, писатель, поэт и публицист, считает, что в ряду сочинений З.Прилепина роман “Патологии” стоит особняком. Успех произведения журналист связывает с тем, что автору удалось описать войну с таким омерзением, что читателю становится ясно: “нормальным состоянием для него как раз является счастье, здоровье, любовь, всяческая полноценность; восхищается он всем этим не как подпольный тип, больше всего озабоченный доминированием, а искренне, доброжелательно, никого не желая уязвить” [3]. Д.Быков уверен в возможности огромного влияния текстов З.Прилепина на жителей России: “Проза Прилепина вызывает желание жить – не прозябать, а жить на всю катушку. Еще с десяток таких романов, чтобы уж самых ленивых и безграмотных проняло, – и России не понадобится никакая революция ” [3].

Принцип, положенный в основу одного из самых талантливых текстов Захара Прилепина, далеко не нов и не оригинален, его можно кратко охарактеризовать фразой “война и мир”, потому что повествование базируется на противопоставлении этих двух состояний человека и окружающего мира. Некоторые персонажи могут пребывать как в поле войны, так и в поле мира. Это и Егор Ташевский, и его друзья, о мирной жизни которых читатель почти ничего не знает; и, что удивительно, собаки самых разных пород, которые сопровождают человека и в бою, и в обыденности. Но некоторые персонажи подчеркнуто войны не касаются, как Даша и малыш, появляющийся в первой мирной сцене “Патологий”.

Тема войны и мира представлена не только на уровне композиции, но и на уровне художественных средств языка, к примеру, сравнений, большинство из которых эту антитезу успешно подчеркивают:

– пораженный страхом “ярко-розовый” мозг сравнивается с елочными игрушками [6;70];

– стремящиеся к боевым машинам воины напоминают Егору цыплят и курицу [6;73];

– танк, упершийся в бетонную стену, похож на напуганного таракана [6;74];

– в грузовике спецназовец Ташевский покачивается из стороны в сторону, “будто плюшевый медведь, усаженный на заднее сиденье” автомобиля [6;86];

– состояние мозгов после контузии сопоставимо с провернутым в мясорубке мясом [6;89-90];

– дрожание рук от страха – это танец [6;93];

– доктор дядя Юра с отрубленными руками похож на “пингвина, которого уронили наземь” [6;102];

– военные шумы напоминают о грохоте заводских цехов по сборке металлоконструкций [6;103];

– чеченцы ползут в осажденную школу, как колорадские жуки [6;107];

– перекатывающиеся гильзы издают скрежещущий звук, “словно собравшееся оплодотворяться жучье” [6;127].

Подобных примеров – десятки, их объединяет именно принцип сопоставления войны и мира: детали и особенности боевых будней ставятся рядом с мирными явлениями и объектами.

Флэшбэки в романе, связанные с темой любви в жизни главного героя, не только напоминают о важности мира для воюющих, пребывающих в аду военнослужащих. Любовь в романе своей физиологичностью отчетливо похожа на войну.

Мнения о степени достоверности книги З.Прилепина разнятся очень сильно. Екатерина Тарлеева, к примеру, настаивает на терминах “натурализм” и “фотографичность”, подчеркивая высокий уровень правдоподобия: “Иногда автор впадает в последовательно угнетающий натурализм. Книга вообще оставляет после себя привкус безысходности. Однако это, пожалуй, единственное, что может оставить правда…Война меняет сознание человека, и, думаю, не будет преувеличением сказать, что она напрочь отбивает охоту фантазировать” [7].

А.Бушковский представляет ту группу критиков, которые в достоверности текста очень сомневаются. Его придирки, возможно, убедительны, но достаточно мелочны и на восприятие описываемого в романе так ничтожно влияют, что иначе, как придирками, их именовать не представляется возможным: берет назван Прилепиным “береткой”; сматывание двух магазинов изолентой или пластырем запрещалось командирами, да и не было целесообразно; задержанных чеченцев сначала в тексте шесть, а потом вдруг восемь; трупы, политые бензином, не горят так, как это показано у Прилепина; гимнастерки в чеченскую кампанию уже не носили и так далее. Критик заключает: “За каких ослов принимает Прилепин читателей, не участвовавших в “так называемой контртеррористической операции”, я вижу, но не понимаю, почему он считает дураками тех, кто в ней участвовал? Знает, поди, что солдаты книжек почти не читают. Иначе бы они очень удивились” [1]. Раздражает А.Бушковского и то, что главный герой постоянно боится, борется с охватывающим его ужасом.

Перечислив эти и другие нелепицы и странности “Патологий”, критик приходит к двум выводам: во-первых, истинные военные не читают книг о войне, а тем, кто эти книги пишет, данный факт хорошо знаком. Второй вывод такой: “Стоит только нагнать жути, налить крови побольше, самокритично размазать грязь, добавить чуток эротических сантиментов, и определенный читательский электорат твой” [1].

Но достоверность – это не только знание и точное воспроизведение деталей. Правдоподобие достигается как демонстрацией погруженности автора в тему, так и рядом художественных приемов: использованием настоящего времени, краткими, обрывистыми, информативно насыщенными предложениями, удачными попытками описать то, что происходит в психике человека на войне: “Мы трогаемся, проезжаем всего метров сто, и я внезапно понимаю, что у меня атрофированы все органы, что мой рассудок сейчас двинется и покатится, чертыхаясь, назад, к детству, счастливый и дурашливый. По нам стреляют. Откуда, я не понял. Почему-то мне показалось это совершенно неинтересным. Я зачарованно взглянул на дырку в брызнувшей мелким стеклом лобовухе. Потом, неожиданно для себя самого, ловко открыл дверь, вывалился на дорогу, одновременно снимая автомат с предохранителя, и в несколько кувырков скатился к обочине, в кусты” [6;37]. В этом коротеньком эпизоде четко видно, что в минуты опасности человеческая память срабатывает как фотоаппарат или кинокамера, фиксируя мельчайшие детали, которые в обычной жизни не могут показаться значимыми и важными.

В интервью Леониду Юзефовичу Захар Прилепин рассказал, что Павел Лунгин однажды удивился отсутствию литературы по чеченской войне. Писатель уверен, что ничего странного в этом нет: филологов и писателей во время боевых операций в Чечне практически не было [8]. Л.Юзефовичу же принадлежит одно крайне важное наблюдение: “За “Патологиями” угадывается влияние не Григория Бакланова, а Артема Веселого, не Бондарева и Быкова, а Вс.Иванова, Газданова и Бабеля. Может быть, потому что эта война – тоже отчасти гражданская. Со всеми ужасами таких войн. Хотя Захар, как он написал мне, последний раз был в кино еще в СССР, телевизор не смотрит и только читает книги, его проза удивительно кинематографична – не в том пошлом смысле, что ее удобно переложить в сериал, а в изначальном, опять же из 20-х годов идущем понимании литературы как высокой хроники, обязанной запечатлеть те подробности бытия человека во времени, которые никакими иными способами сохранены быть не могут” [8].

Кстати, некоторое сходство происходящего с кино З.Прилепин отмечает особо: в кино человек вне существующего на экране действа, на войне он тоже как бы вне, потому что иначе страшно так, что страх этот с жизнью становится несовместимым. Оделение себя от происходящего – способ психологической защиты.

Попытки памяти кинематографически точно зафиксировать мелочи иногда приводят к тому, что увидеть картину целиком не получается, мозг отказывается вмещать в себя такой ужас: “Никак не вижу мертвого целиком, ухо вижу его, забитое грязью, пальцы с вздыбившимися ногтями, драный рукав, волосы дыбом, ширинку расстегнутую, одного сапога нет, белые пальцы ноги с катышками грязи между. Глаза боятся объять его целиком, скользят суетно” [6;49].

Мозг не только запоминает окружающее с особой точностью, но еще и вытаскивает из памяти нужную в текущий момент информацию. К примеру, тот факт, что шнурки кислые на вкус, что их можно “пожевывать и посасывать, гоняя по рту приятную солоноватую слюну” [6;118].

Крайне убедительно и психологически достоверно показан поток сознания ожидающего смерти бойца, почти уверенного, что завтра все закончится, пытающегося найти выход, не скрывающего от самого себя мысли о возможном и желанном побеге из кошмара, вполне реально и детально описанном, близком, до мелочей продуманном, но невозможном: “Может, что-то надо сделать? Может, выйти сейчас из “почивальни”, будто помочиться захотел, стукнуть дневального по плечу, дескать, сиди, браток, слушай рацию, схожу вот, помочусь… На улицу выйти и направиться к воротам… Так до самой границы и добегу… А в Дагестане сяду на электричку и буду ехать, пока меня контролеры не снимут с вагона. Тогда сяду на следующую электричку. А потом еще на одну. И приеду в деревню деда Сергея, сниму там домишко какой-нибудь, заведу собаку… Устроюсь сторожем в… чего там осталось-то – колхоз или совхоз?… ни того, ни другого, вроде, уже не осталось… устроюсь сторожить чего-нибудь… пугалом устроюсь на огород… буду в шляпе стоять и в старом пальто, руки расставив… в зубы мне вставят милицейский свисток, буду свистеть, когда вороны слетятся… Приедет комиссия: “Нет ли у вас тут дезертира Ташевского?” Надвину шляпу на глаза – никто не узнает… Да никто и не приедет… Так и буду всю жизнь стоять на огороде… Блаженство какое – дыши, думай, никто не мешает. Совсем не будет скучно. Кто вообще эту глупость придумал – что бывает скучно? Ерунда какая. Ничего нет скучнее, чем умирать. А жить так весело…” [6;67].

В.Маканин в “Асане” очень подробно и точно показывает, как в опасные моменты в человеке активизируется “двойник”, боец начинает беседовать с самим собой, спорить, рассуждать, доказывать правоту внутреннему собеседнику. З.Прилепин подтверждает существование этой психологической особенности на войне: “Ну что, сейчас начнешь думать, как тебе жить хочется? – ерничаю я сам над собой, пытаясь отогнать тоску. – Ну и что? – отвечаю сам себе: – Хочется. Очень хочется… Мама родная, может, меня завтра не станет? Чего я делать-то буду?” [6;66].

Очень подробно, с упоминанием деталей и мелочей, З.Прилепин описывает процесс убивания человека человеком, пожалуй, самое страшное событие, которое в принципе можно вообразить: “Кизя кивком просит Степу отойти. Степа тихо, чуть не на цыпочках отходит от чеченца, словно боясь его разбудить. Кизя, проведя ладонью по изгибу сорокапятизарядного рожка, медленно переносит руку на цевье и сразу нажимает на спусковой крючок. Пуля попадает в грудь лежащего, он, дернувшись, громко хэкает, будто ему в горло попала кость и он хочет ее выплюнуть. Кизя стреляет еще раз, из шеи чеченца, подрагивая, дважды плескает красный фонтанчик. У Кизи до синевы сжаты, словно алюминиевые, покрытые тонкой кожей, скулы” [6;77].

На войне в человеке просыпается звериное, первобытное, интуитивное. К примеру, чутье на запахи, которыми, благодаря стараниям и мастерству Захара Прилепина, насыщен роман: это запахи пота, грязных портянок, тушенки, лука, дыма, крови, сырости, смерти.

Вполне животной можно назвать обостренную до предела чувствительность участников войны: “Даже не зрением и не слухом, а всем существом своим я ощутил движение за этой дверью” [6;26]. Слух обострен до звериного состояния: воины различают малейшие оттенки шумов, по звуку выстрела могут определить тип оружия. В подобные моменты человек ощущает происходящее каким-то неведомым органом, “быть может, затылочной костью” [6;126].

Почти первобытной, неуправляемой и могущественной становится ненависть. Егор говорит, что часто хочется убить всех подряд, без разбора.

Во время боя лица у ребят страшные, взгляды дикие, руки суетливые, “танцующие” [6;108]. Перебинтовать раненого товарища в таком состоянии – большая проблема, поменять рожок автомата – почти нечеловеческое усилие. Это состояние Егор называет “одурелой невесомостью”. Оно отличается тем, что человек начинает видеть даже то, что происходит у него за спиной, замечать вещи, которые никогда не получалось замечать. И еще происходит синхронизация ритмов человека и мира: “Ритм сердца, ритм восприятия, ритм происходящего схож с ритмом движения ложки или нескольких ложек, положенных в кастрюлю ребенком, бегающим по квартире с этой кастрюлей, желая произвести как можно больше шума” [6;109].

Интуитивным, молчаливым становится и общение. Ребята так привыкают к присутствию друг друга, что даже не разговаривают, только переглядываются иногда. Они знают друг о друге главное: они знают, что товарищ на их стороне, даже когда оба молчат [6;116]. Ощущение товарища рядом тоже практически физиологично: “Я смотрю на свои упершиеся в борт машины руки, не видя тех, кто рядом, но чувствую, что нас не хватает. Проредили” [6;95]. Примеров такого бессловесного понимания друг друга в романе множество: “На сотую долю секунды встречаемся глазами с Андрюхой Конем, взгляд его словно намылен – то ли бешен, то ли бессмыслен, но мы сразу понимаем, что и кто из нас будет делать” [6;131].

Опытные вояки говорят новому пополнению, что главное в Чечне – хороший, упрямый командир, который будет бороться за то, чтобы его ребят не завезли куда-нибудь, не забыли там, не бросили. Именно таким командиром практически до конца повествования представляется читателю Семеныч, Сергей Семенович Куцый, но в конце романа спецназовцы узнают о нем крайне неприглядную историю. Война двулика. Для кого-то она является еще и способом заработать немалые деньги. Это факт.

О Семеныче говорят, что он весь а медалях, что “парадку” не поднимешь” [6;8], что он воевал в Афганистане, а потом сражался с ядерным реактором в Чернобыле. Жена от него ушла, болезни к нему пришли.

Семеныч никогда не сдает своих бойцов. Один из них по глупости и любопытству, что заставило командира буквально негодовать, задел растяжку и был ранен, но Семеныч написал в объяснительной бумаге, что боец пострадал при выполнении задания по разминированию помещения.

Безусловно, демократизмом поведение Семеныча не отличается: субординация в армии – непременное условие соблюдения порядка, поэтому ребята даже по интонации командира угадывают его настроение и намерение: “По особым модуляциям в голосе Семеныча Плохиш понимает, что тема поднята преждевременно и припасенный в эрдэшке пузырь имеет шанс быть разбитым и его же, Плохиша, круглую белесую голову” [6;27]. Приказы Семеныча – закон, обсуждению не подлежащий: “Раз Семеныч сказал, что десять, значит, так тому и быть. Не девять и не одиннадцать. Десять. Мы все понимаем” [6;29].

Некоторые командиры до такой степени любят и берегут солдат и младший начальствующий состав, что язык не поворачивается сказать о них “велел” или “приказал”. “В лучшем случае – порекомендовал” [6;48]. Семеныч умел так поговорить с провинившимся бойцом, так его пристыдить, что становилось невозможно повторно подвести ни товарищей, ни командира: “Домой поедешь! – безо всякого перехода говорит Семеныч и впервые брезгливо оборачивается к провинившемуся. – А здесь пацаны будут за тебя искупать. Собирай вещи” [6;57].

Семеныча ребята искренне любят: он кажется родным, ему хочется броситься на шею после боя или сложного задания. Командир не на пустом месте имеет высокий авторитет, он готов за своих подопечных “душу на портянки разорвать” [6;121], если это может помочь хоть кого-то спасти. Семеныч не просто приехал к своим ребятам в заведомо обреченную на гибель школу, но и остался там до самого конца, сделав все возможное, чтобы вывести из ада кого-нибудь живым.

О Семеныче только в последних строчках ребята узнают, что он, якобы, выбил на побитый свой отряд большую сумму денег. “И Семеныч зажал себе треть, и Черная Метка треть. А остальные, быть может, отдадут нам. Но, может, и не отдадут”, – говорит товарищу Хасан, напоминая заодно, что когда Семеныч послал ребят в ночной Грозный, то это было задание, от которого спецы из ФСБ отказывались [6;139].

Как у В.Маканина в “Асане”, в “Патологиях” З.Прилепина много внимания уделено бездарным и недальновидным представителям армейского командования, на совести которых смерти множества молодых, сильных, красивых мужчин.

Автор показывает в одном из эпизодов, как дембелей, разоруженных, сдавших патроны, не обеспеченных надлежащим прикрытием, отправили в пункт переброски на родину, а по дороге их всех расстреляли в упор чеченцы. Ни одного не оставили в живых.

В действиях начальства не всегда просматривалась логика. Егор, например, никак не мог понять, зачем заставляют маршировать тех, кому завтра придется умирать [6;58].

Фактор плохого, бездарного, предательского руководства так остро, как В.Маканина, З.Прилепина не интересует. Он сосредоточен на иных аспектах военной действительности.

В романе очень много жестких, безжалостных, страшных сцен. Но иногда З.Прилепин показывает, что его герои сомневаются в правомерности и обоснованности своих действий. Примером может послужить эпизод, когда расстрелянных чеченцев облили бензином и подожгли, до последнего не веря, что они были боевиками, а не мирными жителями, а от огня в сапогах расстрелянных начали взрываться патроны, ставшие доказательством вины одних и оправданием других участников эпизода.

Иногда опасность вынуждает бойцов делать какие-то странные вещи, испытывать удивительные ощущения, подчеркивающие очень простой факт: они живы. К примеру, Егор утыкается лицом в землю, “блаженно ощутив щекой ее мякоть и сырость” [6;38], или, того хуже, кусает землю зубами, бежит как можно быстрее, потому что остановиться жутко.

Психологическим испытанием является вид изуродованных трупов: “Мы подходим, от вида трупа я невольно дергаюсь. Чувствую, что мне в глотку провалилась большая тухлая рыба и мне ее необходимо немедленно изрыгнуть. Отворачиваюсь и закуриваю” [6;39]. Особенно жалко и непоправимо выглядят трупы юных мальчиков: “Скрюченный юный мальчик лежит на боку, поджав острые колени к животу. И хилый беззащитный зад его гол, штанов на мертвом нет. Кто-то, не выдержав, накидывает на худые белые бедра мертвого ветошь” [6;49]. Истории некоторых бойцов просто душераздирающие. Читатель видит, к примеру, убитого десантника, о котором сослуживцы говорят, что накануне у него дочка родилась.

В Чечне, как и на любой войне, очень много курева и алкоголя. И то, и другое имеет невероятное значение. Курят и пьют даже те, кто никогда не курил и не пил. Причина – страх.

Водка в Чечне была спасением, поэтому Егор Ташевский говорит о ней с нескрываемой нежностью и благодарностью: “Водка, чудо мое, девочка. Горькая моя, сладкая. Прозрачная душа моя” [6;29]. Разлитое спиртное вызывает у ребят смертельную тоску. Егор называет это “исключительно русским чувством” [6;54]. Пьянство – не только спасение. Иногда это до предела отягчающее обстоятельство. Многие одуревшие от алкоголя вояки совершали почти безумные поступки, в результате которых гибли и враги, и друзья. Так, например, автором романа описано, как трое солдат из комендатуры взяли грузовик, укатили за водкой и пропали. Пришлось организовать их поиски и спасение. По счастливой случайности, в ходе этих мероприятий все остались живы, но завершение истории могло быть очень печальным.

Назначение водки – спасение от страха и боли, которыми роман перенасыщен.

Водку Е.Тарлеева называет третьей (после земли и огня) стихией романа: “Драконова вода, призванная убить страх, дать душе возможность забыть, насколько хрупко ее пристанище. Все в этой книге сделано из грубых, необработанных материалов. Есть в этом тексте своя пещерность, звериность, первозданность” [7]

К сигаретам и алкоголю часто примешивается мат, причем, очень разный по своему пафосу: то веселый, то жутковатый, то добрый, то отчаянный. Мат становится неотъемлемым, непременным атрибутом армейской жизни: “Что-то говорим о произошедшем и происходящем, много материмся, кажется, что только материмся, изредка вставляя глаголы или существительные, обозначающие движение, виды оружия, калибры. На каждую «Муху», на каждого «Шмеля», летевших в наши бойницы, раскурочивших школу, приходятся россыпи дурной, взвинченной, крепкой, как пот, матерщины” [6;117].

Два фактора имеют наиболее важное значение на войне, по Прилепину: страх и желание жить [6;24].

О желании жить писатель говорит без надрыва и пафоса, нарочито просто, а потому очень убедительно: “Так хочется жить… Почему так же не хочется жить в обычные дни, в мирные? Потому что никто не ограничивает во времени? Живи – не хочу… Вопросы простые, ответы простые, чувства простые до тошноты. Люди так давно ходят по земле, вряд ли они способны испытать что-то новое. Даже конец света ничего нового не даст…” [6;33]. Война похожа именно на конец света. Для многих людей, вовлеченных в ее орбиту, она и есть конец света. Пусть индивидуальный, но не менее страшный от этого.

А страх действует на человека физиологически, писатель находит очень яркие образы, чтобы передать ощущения от этого звериного чувства: “От страха у меня начинается внутренний дурашливый озноб: будто кто-то наглыми руками, мучительно щекоча, моет мои внутренности” [6;13].

В другом эпизоде физиологическое описание испытываемого ужаса преподносится З.Прилепиным несколько иначе: “Начинают ныть ногти, мне кажется, я их давно не стриг, я даже ощущаю, как они отвратительно скользнут друг по другу, когда нитка выскочит из пальцев. Меня начинает мутить. Закрываю глаза. Во рту блуждает язык, напуганный, дряблый, то складывающийся лодочкой, собирающей слюну, то снова распрямляющийся, выгибающийся, тыкающийся в изнанку щеки, где так и не зажила со вчерашнего дня ранка” [6;70].

Страх бывает разным, иногда это “некая ошпаренная суматошность” [6;53]. Место страха может также занять мутная и странная “душевная духота” [6;62].

Главный и проверенный способ отвлечься от страха – занять себя чем-нибудь, пусть даже едой: “Поедаю суп, не замечая его вкуса, старательно жую большими ломтями откусываемый хлеб – мне кажется, что, двигая скулами, я не думаю, не думаю, ни о чем не думаю”[6;67].

От дикой, нечеловеческой усталости страх уходит, исчезает. У Егора возникает даже сентенция, которую он называет безмерно глубокой: “Усталость выше смерти” [6;124]. Уровень усталости таков, что граничит со смертью, с бесстыдством, с желанием попасть в плен, лишь бы это все сейчас, сию минуту прекратилось: “Долбят зубы, невозможно удержать челюсти… Трясутся руки, плечи, ноги. Я не в состоянии расстегнуть ширинку, чтобы помочиться, – рука все-таки стала клешней, я орыбился, стал рыбой с пустыми белыми глазами, с белым животом, как хотел того… Мочусь в штаны, чувствуя блаженство – горячая, парная жидкость сладко ошпаривает, на несколько мгновений согревает там, где течет, кожу… Хоть бы нас взяли в плен. У костра бы положили, перед тем как зарезать… Я прямо в костер бы ноги протянул…” [6;134]. И даже в таком состоянии обостряющаяся опасность заставляет разум искать способы выжить. При появлении хохлов, воевавших на стороне чеченцев, у Егора “разум оживает, мысли начинают прыгать, как напуганный выводок лягушек: каждая в свою сторону, в мутную воду… Но нет, мне не все равно: что-то внутри, самая последняя жилка, где-нибудь, бог знает где, у пятки, голубенькая, еще хочет жизни [6;136-137].

Ощущение, связанное с тем, что опасность миновала, Егор описывает несколько даже романтично: “Когда тебе жутко и в то же время уже ясно, что тебя миновало, чувствуешь, как по телу, наступив сначала на живот, на печенку, потом на плечо, потом еще куда-то, пробегает босыми ногами ангел, и стопы его нежны, но холодны от страха. Ангел пробежал по мне и, ударившись в потолок, исчез. Посыпалась то ли известка, то ли пух его белый” [6;105].

И еще одним способом забыть страх является юмор. Юмора на войне не меньше, чем в мирной жизни, а вот страха и боли – больше. Но юмор спасает от многих проблем и является той опорой, которая, как ни странно, помогает выживать. К примеру, использование юмора в командирской ругани делает ее не такой жесткой и злобной, а по-отцовски, точнее, по-отечески убедительной: “На построении мы слышим, что весь младший начальствующий состав – размандяи, старший начальствующий состав – размандяи, что если мы по дороге сюда забыли дома воздушные шары, флажки и мыльные пузыри, то…ну и так далее” [6;19].

Юмор проявляется и в кличках, которыми бойцы друг друга награждают. За безрадостный душевный настрой одного из героев называют Монахом и Потоскухой (от слова “тоска”).

Очень распространенной темой грубоватого воинского юмора является однополая любовь.

Юмор бывает смертельно горьким. И это тоже признак войны: “По краю площадки ровно в ряд уложены несколько десятков тел. Солдатики… Посмертное построение. Парад по горизонтали. Лицом к небесам. Команда «смирно» понята буквально. Только вот руки у мертвых по швам не опущены…” [6;48]. Горький юмор распространяется и на своих, и на врагов. Когда спецназовцы идут в ночной Грозный за одним из полевых командиров, то спрашивают у руководства, насколько аккуратно нужно с “добычей” обращаться. И Семеныч, ухмыльнувшись, отвечает: “Без пулевых ранений в голову” [6;59].

Егор Ташевский пытается объяснить себе и окружающим, почему на войне так много шумят, смеются, поют изможденные и измученные воины. Его версия такова: “Хочется петь и кричать, чтобы отпугнуть, рассмешить духов смерти. Кому вздумается стрелять в нас – таких веселых и живых?” [6;45].

Уже после окончания боя, в рассказах и воспоминаниях сам бой тоже выглядит смешным [6;97], рассказы об уже прошедшем событии, особенно когда нет потерь среди личного состава, вызывают хохот и радостное волнение.

Умиротворение на войне тоже можно найти, например, в чистке автомата: “Любовно раскладываю принадлежности пенала: протирку, ершик, отвертку и выколотку. Что-то есть неизъяснимо нежное в этих словах, уменьшительные суффиксы, видимо, влияют… Большим куском ветоши, щедро обмакнув его в масло, прохожусь по всем частям автомата. Так моют себя. Свою изящную женщину. Так, наверное, моют коня. Или ребенка… Автомат можно чистить очень долго. Практически бесконечно. Когда надоедает, можно на спор найти в автомате товарища грязное местечко, ветошью, насаженной на шомпол, ткнувшись туда, где грязный налет трудно истребим, в какие-нибудь закоулки спускового…” [6;39-40].

Товарищество – великий подвиг на войне. Рискуя так дорого доставшимися жизнями, ребята бегут за Кешей, который почти наверняка убит. Но им нужно непременно проверить, так ли это. Дружба на войне особая. И уверенность в том, что в случае чего товарищи прикроют, становится жизнеобразующей.

Видеть своих выживших соратников, даже тех, кто раздражал в мирное время, – огромное счастье: “Я готов заплясать от счастья, и пыльная рожа моя расплывается в самой нежной улыбке, которую способно выразить мое существо” [6;110].

Говорить о погибших ребята-спецназовцы не хотят и не могут. Могут молчать. Один из типичных диалогов на эту тему выглядит примерно так:

“- Степу жалко, – говорит Саня, единственный, кто не улыбается.

– Ничего, – роняет Вася Лебедев. Нет, он не хочет сказать, что все это, мол, ерунда, он хочет сказать, что Степу мы помним и сделаем все, чтобы…

И все поняли, что Вася сказал” [6;106].

Но не только говорить о мертвых пацанах, но и смотреть на них нереально; спецназовцы даже во время боя стараются “не зацепиться зрачками за мертвые руки, ледяные челюсти тех, кто… ” [6;113].

С особым чувством З.Прилепин рисует образы спецназовцев, разные и противоречивые, но одинаково героические, надежные, яркие.

Монах – интереснейший персонаж. Он всех раздражает своей неловкостью, неразборчивостью ответов, голосом, похожим на курлыканье индюка, следами юношеской угревой сыпи и много чем еще. “У него тошный вид” [6;20], – резюмирует Прилепин. Но в конце романа он оказывается одним из самых смелых, терпеливых, умелых бойцов, не бросающих в беде товарищей, даже если для их спасения надо рискнуть собственной жизнью. Монах, кстати, в одном из последних эпизодов вытаскивает Егора из смертельных объятий врага, зарезав сзади хохла, который с ним, с Ташевским, боролся.

Один из самых интересных героев романа – чеченец-полукровка Хасан, “блондин с рыжей щетиной” [6;6]. Хасан любит покрасоваться, повыпендриваться, как истинный кавказский мужчина. Автор открыто называет его хитрым, но Хасан оказался, в конечном итоге, верным и преданным товарищем, настоящим спецназовцем, а его грозненское происхождение много раз выручало ребят, помогало им ориентироваться и в местности, и в психологии чеченцев.

Наверное, не случаен город с обнадеживающим названием Святой Спас, откуда приехали ребята, ставшие героями романа Прилепина. А вот город Грозный похож на ужасные декорации, потому что в нем множество домов, “состоящих из одной лицевой стены, за которой ничего нет” [6;9]. Пятиэтажки выглядят обломанными и раскрошившимися, “как сухари” [6;9]. Если и есть целые дома, то они покрыты отметинами, “как ветрянкой” [6;9]. Грозный странен еще и из-за отсутствия птиц. “Наверное, здесь очень чистые, памятники”, – думает Егор [6;42].

Поначалу некоторые бойцы периодически нащупывали ладонью крестик, но потом, в самых страшных боях, было не до этого, хотя молитвы все равно звучали в головах спецназовцев. Очень необычные молитвы:

– “Господи, только бы не сейчас! Ну, давай чуть-чуть попозже, милый Господи! Милый мой, хороший, давай не сейчас!” [6;25];

– “Господи-Господи-Господи-Господи” [6;72];

– “Господи, помилуй, Господи! Прости меня, Господи! Я больше никогда, никого, никогда!” [6;128].

Кто-то из ребят в особенно острый момент боя вместо молитвы выкрикивает: “Я ненавижу мою мать! Если бы она меня не родила, я бы не умер!” [6;128].

Одна из последних картин, представленная в тексте, тоже выстроена по принципу “война и мир”. Война привела к трагическому итогу: “А в школе уже убили почти всех, кто приехал сюда умереть. Мы, оставшиеся, стояли с обожженными лицами, с обледеневшими ресницами, с больным мозгом, с пьяным зрением, с изуродованными легкими, испытавшими долгий шок…” [6;138]. Мир тут же реагирует на спасение жизни: “Мимо летела ласточка и коснулась крылом моего лица” [6;138].

И еще от мира, от жизни – взгляды спасшихся бойцов в небо, долгие и внимательные, как в детстве [6;139]. В школе же, куда через час, едва придя в себя, поехали “недобитки расформированного отряда”, никого и ничего не осталось: “В овраге возле школы, выставив локти, и колени, и разбитые головы, лежали неузнаваемые, неузнаваемое…” [6;139].

Автор “Патологий” выстраивает историческую линию, подчеркивает преемственность многих сотен поколений воинов, которые перед боем испытывали в разные эпохи примерно одинаковые чувства и эмоции: “Сколько сотен лет лежали так ребятишки на боку, слушая тяжелое уханье собственного сердца, помня о том, что завтра бой, и в этих словах заключались все детские, беспорядочные, смешные воспоминания, старые хвостатые мягкие игрушки с висящими на длинных нитях, оторванными в забавах конечностями, майские утра, лай собаки, родительские руки, блаженство дышать и думать… Даша… – и все это как бульдозером задавливало, задавливает, вминает во тьму то, что завтра” [6;66].

Степень пережитого на войне кошмара оставляет такой заметный след в человеке и на его внешнем облике, что пацаны-спецназовцы вываливаются из “почивальни” “грязные, сырые, черные, бессонные, безумные, похожие, будто братья” [6;127].

Война меняет человека изнутри и снаружи, она отнимает силы, корежит сознание и даже о ладонях бойцов З.Прилепин пишет, что огни стали “разодранными, рваными, с изуродованными линиями жизни и судьбы” [6;132].

Очень точно формулирует свое отношение к “Патологиям” писатель Юрий Козлов: “Испытание войной по Прилепину – это испытание адом (без смягчающих обстоятельств), и каждый тут определяет собственное место сообразно своим человеческим (или нечеловеческим) качествам. А достоинство романа Прилепина в том, что даже в таких кроваво-скотских условиях многие его герои не превращаются в кровавых скотов, хотя и ходят по практически невидимой грани” [5].

Интерес к патологиям объясняется критиками и читателями по-разному. Наиболее убедительной выглядит версия А.Коробова-Латынцева в связи с выходом совместного альбома известного рэпера Пейсмейкера и З.Прилепина “Патологии”: “В “Патологиях” Пейсмейкеру и Прилепину интересны человеческие состояния, неоднозначные, пограничные, рубежные, патологические… Все эти и другие патологии невероятно интересны, созерцая их, мы начинаем что-то понимать о здоровом (должном) состоянии, или по крайней мере задаваться вопросом о том, где же и в чем же заключается здоровое состояние человека? Счастье человека. Война человека. Подвиг его. Родина его” [2].

З.Прилепин, выводя описание произошедших событий на высокий философский уровень, внедряет в текст диалог о Боге, актуализированный во время опасных для жизни боевых действий.

Диалог происходит между Егором и Монахом:

“– Сереж, а правда Бог есть? – спрашиваю.

– Есть, – отвечает он безо всякой ненужной твердости, так, как если бы я спросил у него, есть ли у него родители, или друг, или сестра…

– А зачем он?

– Чтобы люди не заблудились, – отвечает Монах.

– Это живым. А мертвым?

– А ты как думаешь? – спрашивает он вяло.

– Я не знаю… Бог наделяет божественным смыслом само рождение человека – появление существа по образу и подобию Господа. А свою смерть божественным смыслом должен наделить сам человек, – говорю я” [6;117].

И уже после этого важного разговора главному герою романа снятся слова: “Бог держит землю, как измученный жаждой ребенок чашку с молоком: с нежностью, с трепетом… Но может и уронить…” [6;118].

Похоже, что война для Егора Ташевского и для Захара Прилепина, соответственно, и является тем жутким моментом, когда Бог роняет ту самую чашку с молоком.

Начинается роман со страшной сцены мирной жизни, где, как ни странно, навыки быстрого и интуитивного реагирования на ситуацию, отработанные главным героем в ходе боевых операций на Кавказе, не просто пригодились, а помогли спасти свою жизнь и жизнь маленького родного человека. Не только эти навыки “включились” в нужный момент, но и возникшая после ужаса, описанного в романе и пережитого Егором с товарищами, убежденность, что теперь с ним “никогда ничего не случится” [6;3]: если он живым остался после “школьной” грозненской эпопеи, то Бог не может его не пощадить в гораздо менее масштабной транспортной катастрофе.

Бог возникает в последних строчках романа. Только позиция побывавшего в аду героя далека от смирения: он знает, что теперь, после всего, он прав: “Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне”, – выплыла в моей голове большая, как облако, фраза. Мне казалось, что я плачу и собаку обнимаю. Что шепчу: “Сученька моя, прости меня, сученька… пусть меня все простят… и ты, сученька моя…” Мне так казалось. Но я не плакал, глядя сухими глазами в потолок. Ни у кого и ни за что не просил прощенья” [6;140].

Похоже, что именно эта уверенность в своем праве позволяет Егору в первом мирном эпизоде так уверенно и прекрасно спасать человеческие жизни, свою и чужую.

Литература

1.Бушковский А. Изучая патологии //http://magazines.russ.ru/voplit/2011/2/bu8.html.

2.Коробов-Латынцев А. Ричард Пейсмейкер-Прилепин-“Патологии”//http://zavtra.ru/content/view/richard-pejsmejker-zahar-prilepin-patologii/.

3.Отзывы на роман З.Прилепина “Патологии”. Быков Д. http://www.zaharprilepin.ru/ru/otzyvy/.

4.Отзывы на роман З.Прилепина “Патологии”. Данилкин Л. http://www.zaharprilepin.ru/ru/otzyvy/.

5.Отзывы на роман З.Прилепина “Патологии”. Козлов Ю. http://www.zaharprilepin.ru/ru/otzyvy/.

6.Прилепин З. Патологии. Роман. М.: АСТ, Астрель. 2015.

7.Тарлеева Е. “Патологии” Захара Прилепина//http://www.proza.ru/2008/11/12/497.

8.Юзефович Л. “Патологии” Захара Прилепина //http://apn-nn.ru/diskurs_s/590.html.

References

1.Bushkovskij A. Izuchaja patologii //http://magazines.russ.ru/voplit/2011/2/bu8.html.

2.Korobov-Latyncev A. Richard Pejsmejker-Prilepin-“Patologii” //http://zavtra.ru/content/view/richard-pejsmejker-zahar-prilepin-patologii/.

3.Otzyvy na roman Z.Prilepina “Patologii”. Bykov D. http://www.zaharprilepin.ru/ru/otzyvy/.

4.Otzyvy na roman Z.Prilepina “Patologii”. Danilkin L. http://www.zaharprilepin.ru/ru/otzyvy/.

5.Otzyvy na roman Z.Prilepina “Patologii”. Kozlov Ju. http://www.zaharprilepin.ru/ru/otzyvy/.

6.Prilepin Z. Patologii. Roman. M.: AST, Astrel’. 2015.

7.Tarleeva E. “Patologii” Zahara Prilepina//http://www.proza.ru/2008/11/12/497.

8.Juzefovich L. “Patologii” Zahara Prilepina //http://apn-nn.ru/diskurs_s/590.html.

Композиционное своеобразие романа З. Прилепина «Патологии» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 82.1.161.1

КОМПОЗИЦИОННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНА З. ПРИЛЕПИНА «ПАТОЛОГИИ» © Рылова Кристина Юрьевна

аспирант кафедры филологии и методики Педагогического института Иркутского государственного университета Россия, 664003, г. Иркутск, ул. Карла Маркса, 1 E-mail: [email protected]

В статье предпринята попытка рассмотрения романа З. Прилепина «Патологии» в аспекте композиционного и мотивного анализа. Объектом литературоведческого исследования являются ключевые мотивы романа: моста, видения, собаки, отца, реки, которые тесно связаны с темой жизни и смерти. Заявленные мотивы образуют в композиции сквозную смысловую линию и имеют амбивалентное символическое значение: дорога от смерти к жизни, от утраты к восстановлению родового единства лежит через преодоление пространства промежутка, перехода, моста. Ансамбль рассмотренных мотивов раскрывает сущность войны как явления патологического, угрожающего герою не только физической гибелью, но и духовной. Ее «патологии» преодолеваются чувством вины и осознанием безусловности религиозных заповедей.

Ключевые слова: Прилепин, «Патологии», композиция, мотив, пограничное пространство, жизнь и смерть, символический образ, мотив моста, мотив видения, мотив собаки, мотив отца, мотив реки, архетипический образ, зооморфный образ, аллюзия.

COMPOSITIONAL ORIGINALITY OF Z. PRILEPIN’S NOVEL «PATHOLOGY»

Kristina Y. Rylova

postgraduate student, Department of Philology and Methods, Pedagogical Institute of Irkutsk State University 1 Karl Marx Str., Irkutsk, 664003 Russia

The article attempts to review Z. Prilepin’s novel «Pathology» in the aspect of compositional and motivational analysis. It analyzes the main motives in Prilepin’s work: bridge, vision, dog, father, river, is closely connected with the theme of life and death. The semantic line and ambivalent symbolic meaning of these motives in the composition of the novel: the movement from life to death, from loss to rebirth of family unity lies in overcoming border area, crossing, bridge. The combination of these motives reveals the essence of war as a pathological phenomenon, which requires not only physical death, but also spiritual death. The pathology is overcome by feeling of guilty and by knowing of religious commandments. Keywords: Prilepin, «Pathology», composition, motive, border area, symbolic image, motive of bridge, motive of vision, motive of dog, motive of father, motive of river, archetypal image, zoomorphic character, allusion.

Роман З. Прилепина «Патологии», впервые опубликованный в журнале «Север» в 2004 г., был отмечен в критике не только из-за актуальности темы Кавказа. Авторское видение человека на войне, анализ его ощущений и реакции на смерть органично влились в отечественную традицию интерпретации этой темы и, в первую очередь, стали явлением языка. Жанровые и композиционные находки З. Прилепина неоднократно отмечались в качестве основополагающих аспектов художественного своеобразия его прозы. Так, например, в работе Е. Г. Местергази анализ прилепинского романа «Грех» осуществляется через призму жанра, определенного как роман в рассказах [3]. Композиционное своеобразие романа З. Прилепина В. Пустовая также рассматривает как ведущую смыслообразу-ющую особенность [6].

Действительно, композиционное своеобразие романа «Патологии» проявляется как в особом расположении и взаимосвязи «военных» и «мирных» эпизодов, так и во введении в экспозицию «Послесловия», расположенного, вопреки литературным канонам, в начале повествования. Подобное нарушение структуры романа диктует целесообразность его интерпретации через призму композиции. «Послесловие» как стартовая ступень нарратива обеспечивает ему значение своеобразного смыслового центра, куда «стягиваются» наиболее значимые темы и мотивы, обретающие в дальнейшем композиционное и идейное единство. Рассматривая композицию как «соединение частей, или компонентов, в целое», Л. В. Чернец особое внимание уделила повторам символических деталей, образующим мотивы и лейтмотивы, которые обеспечивают «логическую связь в структуре произведения» [1, с. 322, 230].

У Прилепина уже в самом первом предложении: «Проезжая мост, я часто мучаюсь одним и тем же видением» [4, с. 5] — артикулированы образы моста и видения, а их настойчивый повтор в повествовании неизбежно трансформирует образы в мотивы. Значимость мотивов моста и видения обусловлена, во-первых, введением их в сильную позицию текста, во-вторых, графическим отделением от основного повествования отточием и дополнительным междустрочным интервалом, что придает фразе вид эпиграфа. Не претендуя на целостный композиционный анализ романа, остановимся подробнее на рассмотрении смыслового значения указанных мотивов в композиции «Патологий».

Во многих культурах мост означает пограничье, соединяющее полярные точки, а его переход символизирует выход в иное пространство, нередко являющееся чуждым, враждебным, а то и потусторонним. Как и всякое пространство перехода, мост мыслится тем местом, которое представляет максимальную угрозу со стороны злых сил. Отсюда обычай отмечать его начало неким знаком, зооморфным образом, являющим собой символического стража на границе сакрального [2, с. 210].

У Прилепина в качестве такого символического стража выступает собака. Так, в первой главе на обочине перед мостом появляется «псина»: «На обочине крутится волчком собака, на спине ее розовая проплешина, как у паленого порося. Мелькает проплешина, мелькает раскрытая пасть, серый язык, дурные глаза. Кажется, что от собаки пахнет гнилью, гнилыми овощами <… > Псина испуганно вскакивает, будто чувствует, что легла на то самое место, где должна в с т р е т и т ь смерть (разрядка наша. — К. Р.)» [4, с. 21].

Следовательно, мост становится знаком перехода в иную форму бытия, переходом из мира живых в мир мертвых, что подчеркивается появлением животного образа с печатью смерти. Характерно, что омоновцы, отправленные воевать в Чечню, не испытывают к собаке чувства жалости, воспринимая ее появление как роковое предзнаменование. В этом контексте убийство «псины» становится отчаянной попыткой борьбы с судьбой: «Пацаны с ужасом и неприязнью смотрят на нее. Шея неожиданно вскидывает ствол и стреляет собаке в голову, трижды, одиночными, и каждый раз попадает» [4, с. 22]. Количество выстрелов на уровне аллюзии устанавливает интертекстуальные связи с народным эпосом, где герой, вступающий в борьбу с врагом, обычно предпринимает три попытки.

Пространство у моста предстает как гибельное, неживое, похожее на «ужасные декорации»: «Мимо нежилых обгоревших сельских построек, соседствующих с Ханкалой, мы выезжаем к мосту» [4, с. 21]. Возникает своеобразная оппозиция двух миров, находящихся по разные стороны моста. Первый переход «туда» мыслится как р о к о в о й в ы б о р в пользу смерти.

Вот почему перед штурмом чеченского села Егор Ташевский проигрывает в сознании переход моста в обратную сторону как единственный способ избежать гибели: «Выйти за ворота, делая вид, что не слышишь, как тебя кличут с крыши, и пойти, пойти, потом побежать через весь город, до самой Сунжи, до моста… » [4, с. 169].

В «Послесловии» — прологе кровавой трагедии — в воображении героя возникает сюрреалистическое видение катастрофы — падения автобуса с пассажирами с моста в воду, чему также предшествует символическое появление собаки: «Мы едем по мосту <…> Он выносит руку с сигаретой, давит на газ, смотрит в зеркало заднего вида и не знает, что спустя мгновенье его автобус вылетит на бордюр. Быть может, автобус свернул из-за того, что колесо угодило в неизвестно откуда взявшуюся яму. Быть может, на дорогу выбежала собака и водитель неверно среагировал — я не знаю» [4, с. 7]. Так мост вновь предстает в роли сакрального пространства, концентрирующего энергетику смерти.

Мотив видения, прозвучавший одновременно с мотивом моста, также заявлен в роли исходного смыслового тезиса романа. Возникающая в сознании героя при каждом пересечении моста картина крушения является результатом его прошлого опыта, вобравшего в себя не только военные, но и мирные впечатления: «Сны мне снились одни и те же. Сны состояли из запахов <… > Сны — сбывались» [4, с. 18]. Характер видений героя раскрывает одновременно авантюрный склад его психики (стремление испытать острые ощущения) и его уязвимость — страх за другого и готовность любой ценой спасти беспомощное существо.

Мотив видения, как и мотив моста, в тексте выполняет функцию проспекции. Здесь на первый план выходит не событийная, а сенсорная образность. Герой-повествователь не уточняет характер повторяющихся снов и видений, не описывает ситуации, когда они «сбываются», а делает акцент на их повторяемости, цикличности, а также подчеркивает их образный план, реализуемый посредством передачи обонятельных ощущений: «Влажно и радужно, словно нарисованный в воздухе акварелью, появлялся запах лета, призрачных ночных берез, дождей, коротких, как минутная работа сапожника, нежности <… > Белый, стылый, неживой, нарисованный будто бы мелом, сменял запах осени вкус зимы» [4, с. 18].

В развертывании сюжета сновидение также приобретает символический смысл. Так, запах лета, «влажный и радужный», соотносится с идиллическим периодом жизни Егора, ознаменованным появлением Даши. О том, что сон сбывается, свидетельствует описание ночных прогулок после дождя, наполненных бесконечной нежностью героев друг к другу: «Ночью мы возвращались домой, как обычно, придуриваясь и ласкаясь; считали своим долгом растревожить все лужи на тротуарах и босиком переходили ухоженные, до единой травинки расчесанные газоны на центральных площадях города» [4, с. 17]. «Вкус зимы» во второй части сновидения служит сигналом надвигающейся опасности, обозначенной «белым, стылым, неживым», нарисованным мелом временем-пространством смерти.

Реализация видения Ташевского начинается уже в первой главе «через смену запахов» [4, с. 22], сопровождающую приезд омоновцев в Чечню. Все видения-сны Егора Ташевского репрезентируются преимущественно в парадигме запахов: «сны состоят из запахов»; поездка «воспринимается через смену запахов». Обращает на себя внимание градация обонятельных образов: «…если в Ханкале по-домашнему веет портянками, тушенкой, дымом, а за ее воротами пахнет сыростью, грязью, то ближе к городу запахи становятся суше, злее» [4. с. 22]. Иными словами, по мере приближения героя к эпицентру событий сенсорные образы приобретают все более негативную коннотацию, усиливая тем самым символическое значение смерти, заявленное в самом начале мотивом видения на мосту.

Так мотив видения-сна тесным образом переплетается с мотивами моста-перехода, собаки и сопровождается реакцией страха героя. В очередной раз мотив видения возникает во второй главе в разговоре Егора и Сани Скворца и зеркально отражает видение из «Предисловия»: «Мне в детстве всегда такие случаи представлялись: вот мы с отцом случайно окажемся в горящем доме, среди других людей… Или — на льдине во время ледохода… Все гибнут, а мы спасаемся » [4, с. 33].

И в первом, и во втором случаях спасение героев связано с образом отца. Отец в контексте романа предстает как образ архетипический, обозначающий нерасторжимую «парность» отцовского и сыновнего начал. В предисловии к интернет-изданию романа приводится посвящение, в котором архе-типическая связь поколений устанавливается на уровне «дед-внук»: «Посвящаю эту книгу моему деду, Нисифорову Николаю Егоровичу, честному солдату второй мировой» [5].

Закон парности сохраняется в отношениях героя с приемным сыном («двое очаровательных мужчин, я и приемыш»), и их чудесное спасение обусловлено единством: «В ту секунду, когда водитель потерял управление, я перехватил мальчика, просунув правую руку ему под грудку, и накрепко зацепился пальцами за джинсу своей куртки» [4, с. 8]. Далее это стремление подчеркивается в тексте несколько раз: «в пальцах был намертво зацеплен мой приемыш», «со сведенными насмерть мышцами руки тут же схватили его», «никакая сила не заставила бы меня разжать зубы». И только после спасения Егор отпускает мальчика: «Вскоре меня подхватили чьи-то руки, и нас втащили в лодку. — Дайте ребенка! -велела мне женщина в белом халате. Лодочник без усилия разжал мои руки» [4, с. 14].

Нарушение связи поколений влечет за собой утрату онтологической связи с миром, ослабление веры в свою неуязвимость. Так Егор-отрок временно утратил связь с отцом, когда оставил его, умирающего, и пошел спать. Той же ночью отца не стало. Особо показателен в этом плане эпизод раскаяния после похорон: «…я пришел домой, поставил кипятить чай, взялся подметать пол. Потом бросил веник и под дребезжанье ржавого чайника написал на стене: «Господи б…ь гнойный вурдалак», — я вспомнил, как пишется буква «в»« [4, с. 43]. Обращенные к себе недетские ругательства героя контрастируют с его юным возрастом (он еще не освоил грамоту) и указывают на чувство вины, которое он будет избывать в чеченских воспоминаниях и в отношениях с приемным сыном. Иными словами, в сознании Ташевского путь к нравственному очищению связан с корнями, с эмоциональным переживанием своей принадлежности к семье, стране, традициям и языку.

В композиционном строении романа «Патологии» заметное место занимает образ реки, с которым тесно соотносятся лейтмотивы моста и видения. В традиционном представлении река — символ амбивалентный и в контексте различных ситуаций может выступать в качестве сигнала возрождения или, напротив, смерти [2, с. 272].

У Прилепина значение смерти в символике реки проявляется вполне определенно: в «Предисловии» Егор вместе с малышом тонут в ледяной реке, в детских видениях героя трагедия случается во время ледохода, а в финальных главах романа проливной дождь превращается в грязные потоки, несущие смерть: «Водой приподнимает и шевелит трупы, лежащие на полу. Такое ощущение, что трупы, покачиваясь, плывут» [4, с. 317].

Полярное содержание символики реки проявляется в эпизоде, где отец учил Егора плавать: «.отец не учил меня плавать нарочито, не возился со мной, поддерживая меня под грудь и живот,

чтобы я у него на руках бултыхал ногами и руками. Он даже ничего мне не объяснял. Но я все равно убежден, что плавать меня научил он» [4, с. 38]. Научить плавать здесь — все равно, что дать запасную жизнь. Проекция этого эпизода дана в сцене, где Егор в детстве учит плавать свою собаку Дези: «Я брал дома пакет с печеньем и каждые три-четыре шага бросал печенье Дэзи, подводил свою собаку прямо к реке, а потом спихивал с мостика в воду» [4, с. 75]. Насилие над природой прерывает связь мальчика и животного: «Япобежал за ней, гнал ее до пруда — зачем-то мне хотелось спихнуть собаку в воду, омыть ее. Она послушно добежала прямо до берега, но когда я стал подбегать к ней, злобно, истерично залаяла на меня и, увернувшись от удара палкой, рванула вдоль берега так быстро, что я понял: все, не догнать» [4, с. 80]. Импульс «омыть» Дези — инстинктивная попытка сакрального очищения — не приносит результата, и Егор «лишается своей собаки» — ее любви и доверия. Подчеркнем, что пограничность ситуации усиливается актуализацией мотива моста («спихивал с мостика в воду»). И явно не случайно в эпизоде спасения приемыша Егор хватает его за куртку зубами, как это делают собаки и другие животные. Так «мостик», «река», «собака» из эпизода детства образуют сквозную смысловую линию с чеченскими страницами взрослой жизни героя.

Спасение у Прилепина мыслится, прежде всего, как спасение духовное — как возрождение души, которое становится возможным только при условии сохранения единства. Чтобы возродиться, нужно вынырнуть из ледяной воды со спасенным ребенком в зубах и одновременно преодолеть в себе симптом Чечни. Отсюда в видении «Послесловия» возникает немотивированная трансформация водной стихии в кровавое месиво человеческих тел: «Последние мгновения я двигался в полной тьме и вокруг меня не было жидкости, но было — мясо, кровавое, теплое, сочащееся, такое уютное, сжимающее мою голову, ломающее мне кости недоразвитого, склизкого черепа… Был слышен крик роженицы» [4, с. 12]. Так возрождение души уподобляется процессу нового физического рождения.

Таким образом, особое свойство композиции у Прилепина проявляется в тесном сцеплении реальных, воображаемых и вспоминаемых (ретроспективных) эпизодов, которые соотносятся по принципу диалога с прошлым опытом. Так, например, образ Дэзи посредством ассоциаций оказывается тесно связанным с образом Даши: «Каждое утро просыпалась Даша. Что может быть важнее? И каждое утро, там, в детстве, на улице лаяла моя собака» [4, с. 303]; «Какой же она ребенок, господи, какая у меня девочка, сучка, лапа» [4, с. 28].

Появление Даши в чеченских видениях Ташевского — не только новый поворот к жизни, но и очередная попытка обретения утраченного смысла. Неслучайно образ Даши и образ отца соседствуют в сознании Егора: «Я стал называть ее «Малыш». Так называл меня отец» [4, с. 276]. В детстве герой видит особый смысл в делении столбиком: «Делить столбиком, аккуратно располагая цифры по разным сторонам поваленной набок фамильной буквы «Т», было увлекательным и красивым занятием» [4. с. 36]. В Чечне «фамильный знак» уже связан с воспоминаниями о Даше: «… полежав у нее на поясничке, -мы располагались буквой «Т», — я уезжал на работу в пригород Святого Спаса» [4, с. 28].

Для героя Прилепина значимость собственного существования связана с единством, отсутствие которого рассматривается как ситуация кризисная, ведущая к утрате смысла существования. В связи с этим в сознании героя перманентно присутствует переход, «мост» из настоящего в прошлое, из мертвого пространства в живое, из профанного — в сакральное, из бездумного существования — к осознанному.

В начале романа Ташевский, как и другие омоновцы, мало задумывается над смыслом своего приезда в Чечню, «главное — обустроиться, как следует» [4, с. 24]: парни лениво переругиваются, потешаются друг над другом, «радостно жрут макароны» [4, с. 34]. Любая рефлексия относительно главного вопроса пресекается. Так, Язва обрывает спор Егора Ташевского и Сереги Монаха по поводу сущности войны и нарушения божьих заповедей: «- Эй, софисты, вы достали уже! — кричит Язва» [4, с. 54]. На войне «вопросы простые, ответы простые, чувства простые до тошноты. Люди так давно ходят по земле. Вряд ли они способны испытать что-то новое» [4, с. 81].

Заявленный мотив моста постоянно наращивает свое символическое значение в связи с обратимостью движения. В мифологической традиции смысл опасного перехода и возвращения назад заключается в восстановлении гармоничного единства, целостности мира, обретении героем мудрости, что становится возможным только при условии прохождения через все испытания и возвращения в начальную точку [5, с. 210]. Именно в том случае, когда герой выдерживает испытание, ему открывается подлинная ценность собственного существования. Неслучайно в конце романа возникают отчетливые параллели с толстовским текстом: «В Моздоке парни уже протрезвели и несколько часов лежали на рюкзаках, глядя в небо так долго и так внимательно, как никогда в жизни, наверное, не смотрели» [4, с. 348]. Подобно Болконскому под Аустерлицем, прилепинские герои пытаются найти для себя ответы на онтологические вопросы в немом диалоге с небом.

Истинное понимание смысла происходящего к герою Прилепина приходит не сразу и оформляется как движение от автоматизма поведения солдата к переживанию чувств, не согласующихся с понятиями добра и справедливости. И только после многих потерь приходит убеждение, концентрированно выраженное в названии романа: война и все, что с нею связано, — патология.

Эта логика прослеживается в кольцевом изображении двух перелетов: дорога из мирной жизни в Чечню — безвольное и апатичное движение невесть куда и зачем: «Подумал вяло, что в этом есть какой-то смысл: карты. мы в них играли. в карты. когда летели сюда. Но откуда тут смысл?» [4, с. 348]. Возвращение — это дорога к себе. В этом эпизоде романа в очередной раз появляется образ собаки: «В самолет вместе с нами, хмурыми, полезла пугливая замурзанная псина. Ее шуганули, она отбежала, а потом снова метнулась в разверзнутое нутро борта, увиливая от пугающих и топающих ног» [4, с. 348]. Три предшествующих эпизода явления собаки на пограничном пространстве моста настраивают на восприятие перелета Егора как преодоления, движения-перехода к осознанию ценности и смысла жизни. В этом же смысловом ключе воспринимается и проходной, на первый взгляд, эпизод из «Предисловия»: «.Святой Спас стоит на двух берегах. На одной стороне реки — наш дом. Мы ежесубботне ездим на другую сторону побродить меж книжных развалов в парке у набережной» [4, с. 5].

Таким образом, композиция романа Прилепина аккумулирует ряд смыслообразующих мотивов с определяющим значением жизни и смерти. Война и насилие — явления патологические, по своей сути. Жизнь — преодоление смерти, движение к нравственному возрождению, осознанию духовной символики церкви и ее заповедей, о чем свидетельствует заключительный эпизод: ««Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне», — выплыла в моей голове большая, как облако, фраза» [4, с. 349]. «Большая, как облако, фраза» отсылает к «Посланию к Римлянам святого апостола Павла»: «Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего» [Рим., 8:22]. Так, в финале романа герой Прилепина приходит к пониманию необходимости «искупления» греха и просит прощения у чеченской собаки: «Мне казалось, что я плачу и собаку обнимаю. Что шепчу: «Сученька моя, прости меня, сученька. пусть меня все простят. и ты, сученька моя. » [4, с. 349]. Вина перед «чеченской сученькой» — вина перед поруганной страной, перед погибшими товарищами и перед Богом, чьи заповеди были нарушены в угоду «праведному гневу», оказавшемуся идеологической «патологией». Нельзя с уверенностью утверждать, что возвращение героя из Чечни — это прямая дорога к Святому Спасу. Его сознание раздвоено: душа плачет и просит прощения, а рассудок по-прежнему ожесточен: «я не плакал, глядя сухими глазами в потолок. Ни у кого и ни за что не просил прощенья» [4, с. 349]. Заключительная фраза повествования вновь напрямую проецируется на заглавие романа: страшный опыт не проходит бесследно, оседая патологическими последствиями, преодолевать которые придется всю жизнь, а возвращение — это первый шаг к возрождению.

Литература

1. Введение в литературоведение I под ред. Л. В. Чернец. — M.: Высшая школа, 2004. — 680 с.

2. Купер Дж. Энциклопедия символов. — M.: Ассоциация духовного единения «Золотой век», 1995. — 401 с.

3. Mестергази Е. Г. Жанровое своеобразие романа Захара Прилепина «Грех» II Проблемы поэтики и стиховедения: материалы V междунар. науч.-практ. конф. — Алматы, 2009. — С. 191-195.

4. Прилепин З. Патологии. — M.: Изд-во АСТ, 2015. — 349 с.

5. Прилепин З. Патологии [Электронный ресурс]. — URL: lib.ru> Mемуары и воспоминания>Вячеслав Mиро-нов>prilepin.txt

6. Пустовая В. Человек с ружьем: смертник, бунтарь, писатель II Новый мир. — 2005. — № 5. — С. 151-172.

References

1. Vvedenie v literatyrovedenie / pod red. L. V. Chernets [Introduction to Literary Studies]. Moscow: Vysshaya shkola, 2004. 680 p.

2. Cooper J. Entsiklopediya simvolov [Encyclopedia of symbols]. M.: Association of Spiritual Unity «Golden Age», 1995. 401 p.

3. Mestergazi E. G. Zhanrovoe svoeobrazie romana Zahara Prilepina «Greh» [Genre originality of the novel by Zakhar Prilepin «Sin»]. Problemy poetiki i stihovedeniya: materialy V mezhdunar. nauch.-prakt. konf. — Problems of poetics and prosody: Proceedings of the V sci. intern. conf. Almaty, 2009. Pp. 191-195.

4. Prilepin Z. Patologii [Pathology]. Moscow: AST, 2015. 349 p.

5. Prilepin Z. Patologii [Pathology]. Available at: lib.ru> Memoirs and recollections> Vyacheslav Mironov> prilepin.txt

6. Pustovaya V. Chelovek s ryzh’em: smertnik, byntar’, pisatel’ [A man with a gun: a suicide bomber, a rebel, writer]. Novyj mir — New world. 2005. No 5. Pp. 151-172.

Захар Прилепин: Патологии Артикул: p182881

Сильная вещь. Более чем. Специально написана для наших инфантильных мужиков, что «геройствуют» на улицах. Надо каждому дать почитать, пусть знают, что такое героизм. Обычный, не «пьяно угарный», не тот, что с «понтами» проявляется на более слабом человеке, а такой бытовой…. Простецкий…. Я не берусь утверждать, что все, что написано в этой книге подчеркивает качества мужчины моей мечты. Отнюдь. Но это искренняя исповедь человека прошедшего войну, а в таких рассказах врать нельзя – не получится. Сразу скажу, что книга написана о войне. Исключительно о войне и больше ни о чем. Сейчас по телевизору много военных фильмов показано, но как то они за душу не берут. Толи актеров игра не впечатляет, толи на сказку все похоже? Негодяи в жизни редко промахиваются, а в ящике «амур, лямур». Не война это. А вот в книге война. До печенок! «А я боюсь…. Холодные ладони, и маета, и много без вкуса выкуренных сигарет, и нелепые раздумья, которые неотвязно крутятся в голове. Так хочется жить. Почему так хочется жить? Почему так же не хочется жить в обычные дни, в мирные? Потому что никто не ограничивает во времени? Живи – не хочу…. Вопросы простые, ответы простые, чувства простые до тошноты. Люди так давно ходят по земле, вряд ли они способны испытать что-либо новое. Даже конец света ничего нового не даст…» Человек поехал на войну. Сам поехал, никто не неволил. Как и многие другие, что проходят эту службу с автором книги. Почему они поехали, зачем? С точки зрения простого обывателя это не будет понятно. Думаю, что никогда. Променять мир, спокойствие, посапывание любимого человека в ухо, вопли вечно достающей детворы – это и есть радости жизни. Так что же людей тянет на войну? Для того, чтобы понять то, что они потеряли? «Ну что, сейчас начнешь думать, как тебе жить хочется? – ерничаю я сам над собой, пытаясь отогнать тоску. – Ну и что? – отвечаю сам себе. – Хочется. Очень хочется.» «Все, что было до сегодняшнего дня, — такая ерунда, — думаю я. – Ну зачистки, подумаешь… А завтра кого-нибудь убьют наверняка. Мама родная, может меня не станет? Что я делать то буду?» Вот так всегда. Что имеем, не храним, а потерявши плачем. И люди гибнут. И «наши» и «не наши». Все. Есть одна интересная фраза: «Красота – это мы, люди!». Занятно да? Красота!!! А читаешь и не веришь, хотя минуту назад весь мир казался тебе раем. «Трогается машина. «Нас везут на убой». « Я уверенна, что у многих девушек молодые люди побывали в горячих точках. Представьте, что такая мысль была у каждого человека. Это так страшно. Страшен, наверное, не сам факт смерти, а вот эта безысходность. Что ты ничего не можешь сделать. Вернее сможешь – выпрыгни из кузова, упади на землю, бейся в истерике и тебя отправят на «большую землю». Но ведь не станут. И так и поедут… на убой… «Мы поочередно забегаем с Саней в открытые комнаты, где организованы посты. В соседней с «почивальней» кабинетах нескольких парне зацепило, никто толком не знает, что делать с ранеными, как перевязывать, как положить, что вколоть. Стреляем с Санькой отовсюду». Это апофеоз. У моего деда одним из самых страшных воспоминаний о войне был тот момент отступления, когда пришлось бросать свои «медсанбаты». И раненые выползали на дорогу, в грязных бинтах, плакали, умоляли взять их с собой. Умоляли не бросать и проклинали вслед. Просто представьте, если ваш мозг способен на это. И ведь люди шли мимо, шли и радовались этому. Радовались тому, что могут идти и у них есть шанс, а у раненых его нет. Это было окружение 1941 года… «Падаю на пол, выискивая взглядом Саню, и нахожу его, прижавшегося к стене спиной, сидящего на корточках в грязной воде, озирающегося по сторонам и, кажется, видящего людей, готовых его убить. — Саня! – ору я и тяну вниз руку. Саня, бросив автомат, подпрыгивает, цепляясь двумя руками за мою ладонь, за пальцы мои, за рукав, и я чувствую его цепкую, живучую, жаждущую силу. Но тут эта сила исчезает, сходит на нет, и Саня, прострелянный насквозь, разжимает свои пальцы, и я не в силах его удержать, и мне незачем его держать…. На затылок, на спину падают мне тяжелые гильзы, выплевываемые от пэкаэма. Внизу на первом этаже смеются люди, я слышу их смех. — Сдохните, мрази! – ору я в пролом. – Мы всех вас выебем! Кто-то снизу стреляет в потолок». Дальше я писать не буду. Это страшно. Но книгу прочитать нужно. Прочитать, чтобы усмирять гнев своих родных, усмирять дурь человеческую, чтобы не довести друг друга до убийства. Прочитайте, чтобы любить жизнь. Любить, просто любить! Читайте!

Патологии : роман (Прилепин, З.)

Главный герой, Егор Ташевский — «человек хрупкой психики, робкой смелости» — не умеет вписать войну в своё представление о нормальном. «Патологии» — целый мир, в котором есть боль, кровь и смерть, но есть и любовь, и вещие сны, и надежда на будущее. «Патологии» — роман, открывший России Прилепина-прозаика. Роман о человеке на войне и о войне в человеческом сознании.

Полная информация о книге

• Вид товара:Книги
• Рубрика:Современная отечественная проза
• Целевое назначение:Художественная литература (издания для взрослых)
• ISBN:978-5-17-096556-4
• Серия:Эксклюзивная новая классика
• Издательство: АСТ, Редакция Елены Шубиной
• Год издания:2018
• Количество страниц:351
• Тираж:3000
• Формат:76х100/32
• УДК:821.161.1-31
• Штрихкод:9785170965564
• Переплет:обл.
• Сведения об ответственности:Захар Прилепин
• Код товара:979628

«Патологии» Прилепин Захар — описание книги | Захар Прилепин: проза

Алтайский край

Ангарск

Астрахань

Братск

Брянск

Владимирская область

Волгоград

Воронеж

Екатеринбург

Ивановская область

Кабардино-Балкарская Республика

Калужская

Кемерово

Кемеровская область

Киров

Краснодарский край

Красноярск

Курганская

Курск

Лиски

Москва

Московская область

Нижний Новгород

Новосибирск

Омск

Оренбург

Оренбургская область

Орловская область

Пенза

Пермь

Республика Адыгея

Республика Башкортостан

Республика Бурятия

Республика Крым

Республика Мордовия

Республика Северная Осетия — Алания

Республика Татарстан

Республика Тыва

Россошь

Ростов-на-Дону

Ростовская область

Самара

Саратовская область

Смоленск

Ставрополь

Ставропольский край

Томск

Тула

Тулун

Тюмень

Улан‑Удэ

Ульяновск

Хабаровск

Ханты-Мансийский автономный округ

Челябинск

Челябинская область

Чита

Чувашская Республика

Энгельс

Ярославль

Ярославская область

Читать книгу «Патологии» онлайн полностью📖 — Захара Прилепина — MyBook.

© Захар Прилепин

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Послесловие

Проезжая мост, я часто мучаюсь одним и тем же видением.

…Святой Спас стоит на двух берегах. На одной стороне реки – наш дом. Мы ежесубботне ездим на другую сторону побродить меж книжных развалов в парке у набережной.

За лотками стоят хмурые пенсионеры, торгующие дешёвой сурового вида классикой и дорогой “макулатурой” в отвратных обложках.

Большим пальцем левой руки я приподнимаю корки разложенных на лотке книг. Правую руку держит мой славный приёмыш, трёхлетний господин в красной кепке и кедах, обильно развесивших белые пухлые шнурки. Он знает несколько важных слов, умеет хлопать глазами, у него богатая и честная мимика, мы в восторге друг от друга, хотя он этого никак не выказывает. Мы знакомы уже полтора года, и он уверен, что я его отец.

Сидя на набережной, мы едим мороженое и смотрим на воду. Она течёт.

– Когда она утечёт? – спрашивает мальчик.

“Когда она утечёт, мы умрём”, – думаю я и, ещё не боясь напугать его, произношу свою мысль вслух. Он принимает мои слова за ответ.

– А это скоро? – видимо, его интересует, насколько быстро утечёт вода.

– Да нет, не очень скоро, – отвечаю я, так и не определив для себя, о чём говорю – о смерти или о движении реки.

Мы доедаем мороженое. Он раскрывает рот, чтобы сцапать последние, сладко размякшие, выдавленные из вафельного стаканчика сгустки мороженого. Раскромсанный и смятый, в белых каплях стаканчик доедаю я.

– Кусьно, – констатирует малыш.

Вытираю ему платком липкие лапки, почему-то в грязных потеках липкие щёки и поднимаюсь уходить.

– Давай ещё подождём, – предлагает он.

– Чего?

– Подождём, пока утечёт.

– Ну давай.

Он сосредоточенно смотрит на воду. Она всё ещё течёт.

Потом мы садимся в маршрутку, маленький автобус на двадцать персон плюс водитель, виртуозно рулящий и одновременно обилечивающий пассажиров. Во рту его дымится сигарета, но пепел никогда не упадёт ему на брюки, а рассыплется за окном, на ветру.

Иногда я сомневаюсь в мастерстве водителя. Когда мы, двое очаровательных мужчин, я и приёмыш, путешествуем по городу, я сомневаюсь во всём. Я сомневаюсь в том, что цветочные горшки не падают с балконов, а дворняги не кидаются на людей, я сомневаюсь в том, что оборванный в прошлом месяце провод телеграфного столба не даёт ток, а канализационные люки не проваливаются, открывая кипящую тьму. Мы бережёмся всего. Мальчик доверяет мне, разве я вправе его подвести?

В том числе я сомневаюсь в мастерстве водителя маршрутки. Но сказать, что я сомневаюсь, мало. Ужас, схожий с предрвотными ощущениями, сводит мои небритые скулы, и руки мои прижимают трёхлетнее с цыплячьими косточками тело, и пальцы мои касаются его рук, мочек ушей, лба, я проверяю, что он тёплый, родной, мой, здесь, рядом, на коленях, единственный, неповторимый, смешной, строгий, и он отводит мою руку недовольно – я мешаю ему смотреть, как течёт: мы едем по мосту.

И меня мучает видение. Водитель выносит руку с сигаретой, увенчанной пеплом, за окно, бросает мимолётный взгляд в зеркало заднего вида, пытаясь прикинуть, кто ещё не заплатил за проезд… Правая нога машинально давит на газ, потому что глаза его сотую часть секунды назад уже передали в мозг донесение о том, что дорога на ближайшие сто метров пуста – все легковые машины ушли вперёд. Он выносит руку с сигаретой, давит на газ, смотрит в зеркало заднего вида и не знает, что спустя мгновенье его автобус вылетит на бордюр. Быть может, автобус свернул из-за того, что колесо угодило в неизвестно откуда взявшуюся яму, быть может, на дорогу выбежала собака и водитель неверно среагировал – я не знаю.

Визг женщины возвращает глаза водителя на дорогу, которая уходит, ушла резко вправо, и он уже не слышит крика пассажиров, он видит небо, потому что маршрутка встаёт на дыбы и, как нам кажется… мед-лен-но… но на самом деле мгновенно, – отвратительно, как воротами в ад, лязгнув брюхом о железо ограды, то ли переваливается за неё, то ли просто эту ограду сносит.

Вода течёт. До неё тридцать метров.

Я увидел всё раньше, чем закричавшая женщина. Я сидел рядом с водителем, справа от него, на этом месте должен бы сидеть кондуктор, если б автопарк не экономил на его должности. Я всегда сажусь на место отсутствующего кондуктора, если я с малышом. Когда я один, я сажусь куда угодно, потому что со мной никогда ничего не случится.

В ту секунду, когда водитель потерял управление, я перехватил мальчика, просунув правую руку ему под грудку, и накрепко зацепился пальцами за джинсу своей куртки. Одновременно я охватил левой рукой тот поручень, за который держатся выходящие пассажиры, сжав его между кистью и бицепсом. В следующую секунду, когда автобус, как нам казалось, медленно встал на дыбы, я крикнул водителю, тщетно выправляющему руль и переносящему ногу с газа на тормоз:

– Открой дверь!

Он открыл её, когда автобус уже падал вниз. Он не подвёл нас. Хотя, возможно, он открыл её случайно, упав по инерции грудью на руль и в ужасе упершись руками в приборы и кнопки. Несмотря на крик, поднявшийся в салоне, – кричали даже мужчины, только мой приёмыш молчал, – несмотря на то, что с задних сидений, будто грибы из кошёлки, на лобовуху салона загремели люди и кто-то из пассажиров пробил головой стекло, итак, несмотря на шум, я услышал звук открываемой двери – предваряющийся шипом, завершавшийся стуком о поручень и представляющий собой будто бы рывок железной мышцы. Я даже не повернул голову на этот звук.

Автобус сделал первый кувырок, и я увидел, что пенсионерка, так долго сетовавшая на платный проезд две остановки назад, как кукла, кувыркнулась в воздухе, взмахнув старческими жирными ногами, и ударилась головой о… я думал, что это потолок, но это уже был пол.

Мы, я и мальчик, съехали вверх по поручню, я нагнул голову, принял удар о потолок затылком и спиной, отчётливо чувствуя, что темечко ребёнка упирается мне в щеку, в ту же секунду ударился задом о сиденье, завалился на бок, на другой и, наконец, едва не вырвал себе левую руку, когда автобус упал в реку.

Ледяная вода хлынула отовсюду одновременно. Один мужчина, с располосованным и розовым лицом, посыпанным, будто сахаром, стеклянной пылью, рванулся в открытую дверь и мгновенно был унесён в конец салона водой, настолько холодной, что показалось – она кипит.

Я дышал, и дышал, и дышал, до головокружения. Я смотрел в фортку напротив, в которую, как ведьма, просовывала голову жадная вода. Помню ещё, как один из пассажиров, мужчина, карабкаясь по полу на очередном, уже подводном, повороте автобуса, крепко схватил меня за ноги, зло впился в мякоть моих икр, ища опоры. Я закрыл глаза, потому что сверху и сбоку меня заливала вода, и наугад ударил его ногой в лицо. Здесь я понял, что воздуха в салоне больше нет, и пальцами ног, дёргаясь и торопясь, стянул с себя ботинки.

Автобус набирал скорость. Я открыл глаза. Автобус шёл на дно, мордой вниз. В салоне была мутная тьма. Справа от меня, на лобовухе, лежали несколько – пять, или шесть, или даже больше – пассажиров. Я почувствовал, что они дёргаются, что они движутся. Вода больше не била в салон, оттого, что он был заполнен.

Мальчик недвижно сидел у меня на руках, словно заснул.

Я повернул голову налево, увидел, что дверь открыта, и, оттолкнувшись от кого-то, лежащего под ногами, развернулся на поручне, схватился левой рукой за дверь, за железный косяк, ещё за что-то, видимо, где-то там же начисто сорвал ноготь среднего пальца, изо всех уже, казалось, последних сил дрыгая ногами, иногда впустую, иногда во что-то попадая, двигался куда-то и неожиданно увидел, как автобус, подобно подводному метеориту, ушёл вниз, и мы остались с малышом в ледяной воде, посередине реки, потерянные миром.

Тьма была волнистой и дурной на вкус, только потом я понял, что, кувыркаясь в автобусе, я прокусил щёку, и кусок мякоти переваливался у меня во рту, где, как полоумный атлант, упирался в нёбо мой живой и розовый язык, будто пытающийся меня поднять усилием своей единственной мышцы.

Если бы я мог, я закричал. Если бы задумался на секунду – сошёл с ума.

Подняв голову, я увидел свет. Наверное, никому солнце не кажется настолько далёким, как ещё не потерявшему надежды вынырнуть утопленнику.

До чего легко, по юности, мы с моими закадычными веснушчатыми товарищами носили на руках друг друга, бродя по горло в воде нашего мутного деревенского пруда. Казалось, что вода обезвешивает любую тяжесть.

Какая глупость!

Судорожно дёргая ногами и свободной рукой, отбиваясь так же безысходно и безнадёжно от огромной мертвящей воды, как отбивался бы от космоса, я почувствовал, что не в силах плыть вверх, что не могу тащить на себе свои налипшие джинсы, свою куртку, свою майку, пышные наряды моего обвисшего на руке ребёнка.

Не имело смысла сетовать, что я потеряю несколько десятков секунд на то, чтобы снять хотя бы куртку. Если б я её не снял, через пару минут мы нагнали бы автобус с агонизирующими пассажирами.

Не переставая дрыгать ногами, но поднимаясь в тягучую высь, думается, не более пяти сантиметров в секунду, поддерживая мальчика левой рукой за живот, я попытался вылезти свободной правой рукой из рукава. Бесполезно…

Левой рукой, в пальцах которой был намертво зацеплен мой приёмыш, я дотянулся до правой. Большим пальцем левой я зацепился за правый засученный рукав куртки, сделал несколько нервных высвобождающих движений правой рукой и снова понял, что это бесполезно. Куртку мне не снять.

И тут меня осенило. Я дотянулся левой рукой до лица и схватил мальчика зубами, за шиворот.

…Через три секунды снятая куртка, покачиваясь, поплыла вниз.

Какое счастье иметь две свободные руки! Я сделал несколько рывковых взмахов обеими руками и снова отвлёкся на секунду от плавания, чтобы снять роскошные кеды моего мальчика. Я не видел, как они полетели нагонять мою куртку, но почувствовал, что сам немедленно ухожу вниз, и больше попыток растелешить себя и чадо не повторял.

…бился о воду, рвал её на части, я грёб, и грёб, и грёб.

В какой-то момент я понял, что голову мою выворачивает наизнанку. Будто со стороны я увидел её, вывернутую, как резиновый мяч, – шматок размягчённых костей, украшенных холодным ляпком мозга, ушными раковинами, синим глупым языком… и челюстью, в которой был зажат кусок джинсы.

Я извивался в воде, как пиявка, я вымаливал у неё окончания, я жил последние секунды, и никакая сила не заставила бы меня разжать зубы.

Я никогда не догадывался, что вода настолько тверда. Каждый взмах рук давался мне болезненным, разрывающим капилляры, рвущим мышцы, выламывающим суставы усилием.

Затылок мой саднило от тяжести, и рот мой обильно кровоточил. Сердце моё лопалось при каждом взмахе рук.

Задыхаясь, я уже не делал широких полных движений руками и ногами – я сучил всеми конечностями. Я уже не плыл – я агонизировал.

Не помню, как очутился на поверхности воды. Последние мгновения я двигался в полной тьме и вокруг меня не было жидкости, но было – мясо, кровавое, тёплое, сочащееся, такое уютное, сжимающее мою голову, ломающее мне кости недоразвитого, склизкого черепа… Был слышен непрерывный крик роженицы.

Всплыв, я, каюсь, разжал зубы – разжал зубы и вдохнул, два моих расправившихся лёгких могли принять в себя всю атмосферу. Но тут же всё исчезло – я снова пошёл на дно.

Только потом я понял, почему это произошло: разжав зубы, я выпустил ребёнка; мои, существующие сами по себе, со сведёнными насмерть мышцами руки тут же схватили его, но тело моё некому было, кроме них, держать на поверхности, потому что ноги мои обвисли, как две дохлые рыбы с отбитыми внутренностями.

Даже не знаю, чем я шевелил, дёргал, дрыгал на этот раз, какой конечностью – хвостом ли, плавниками, крыльями, но уже не мог я, увидевший солнце, покинуть его снова.

И оно явилось мне.

Я вдохнул ещё раз. Я вдохнул ещё несколько раз и прикоснулся губами к темени моего ребёнка – оно было сырым и холодным.

Я лёг на спину и обхватил его за грудь. Левой рукой я принялся за свои джинсы. Ремень, пуговица, ширинка… Одно бедро, другое… Это отняло у меня несколько минут. Джинсы застряли у меня на коленях, и я дёргал ногами и понимал, что снова тону, что не могу больше, и по лицу моему беспрестанно текли слёзы.

Мы опять пошли под воду, но здесь это случилось уже в состоянии, которое отдалённо можно назвать сознанием. Я успел глотнуть воздуха и под водой снова взял мальчика в зубы. Обеими руками стянул джинсы, как оказалось, вместе с исподним, и снова судорожно вылез вверх. Наверху ничего не изменилось.

На берегу стояли люди. На балконах домов у реки тоже стояли люди. И на мосту стояли люди, вышедшие из машин. Вдоль ограды на мосту, лая, бегала вислоухая дворняга. Кто-то закричал:

– …ребёнок!

Кто-то уже плыл к нам на лодке. Но я ничего не видел и не слышал.

Нас несло течением, и я начал раздевать своего тяжёлого, как смертный грех, ребёнка. Курточка, синяя, с отличным зелёным мишкой на спине. Голубенькие джинсики, заплатанные колготки. Свитерок всех цветов счастья, оранжевый, и розовый, и жёлтый, махровенький, я оставил, не в силах с ним справиться.

Вскоре меня подхватили чьи-то руки, и нас втащили в лодку.

– Дайте ребёнка! – велела мне женщина в белом халате. Лодочник без усилия разжал мои руки.

Всхлипывая, я следил за женщиной. Она заново творила жизнь ребёнку. Через несколько минут у него изо рта и из носа пошла вода.

Аркадий Бабченко, Война / Тлом [Война]

1В современной русской литературе тема войны не исчерпывается. Вторая мировая война, афганская война и, конечно же, чеченские войны продолжали вдохновлять молодых и менее молодых писателей в постсоветской России. Будь то в более длинной художественной литературе, как в романах Андрея Геласимова — Жажда, , рассказывающая о нелегком возвращении из Чечни сильно изуродованного солдата, и Боги степи, , рассказывающая о дружбе между японским пленником и русским мальчиком. во время Второй мировой войны; или рассказы, близкие к документальным, как в «романах в голосах» Светланы Алексиевич, основанные на интервью; или рассказы, близкие к автобиографии, такие как роман Захара Прилепина Патология и Германа Садулаева Я чеченец.

2Это последняя категория, которая охватывает Войну Аркадия Бабченко (Альпина Non Fiction, Москва, 2015). На полках московских книжных магазинов книга Бабченко в твердом переплете выделяется своей суровой сдержанностью на фоне часто перегруженных цветных обложек, которые, похоже, предпочитают российские издатели. На полностью черной передней обложке два белых слова: война и и — «война» на русском и чеченском языках. Это задает тон повествованиям о двух чеченских войнах, которые автор пережил, как он объясняет в своем предисловии.Аркадий Бабченко, 1977 г.р., изучение права которого было прервано Первой чеченской войной и завершено до Второй чеченской войны, по возвращении из Чечни стал журналистом и, в частности, военным корреспондентом. Его новая карьера стимулировалась его желанием свидетельствовать и передавать о том, что происходит в зонах конфликтов, желание, которое ярко отражено в его прозе.

3 Книга представляет собой сборник из восемнадцати глав / рассказов, написанных в 2000-х годах, большинство из которых уже опубликовано отдельно в журналах или книгах: одиннадцать из них появились в России в 2005 году в сборнике под названием Алхан-Юрт, , изданном Gallimard. на французском языке в 2009 году как La Couleur de la guerre. Итак, эти тексты не новы, но что ново, так это структура коллекции, в которой рассказы представлены почти в хронологическом порядке описываемых событий. Читатель следит за маршрутом рассказчика, кратким описанием довоенного периода, призывом на военную службу и его попытками уклониться от нее, военной подготовкой и ожиданием отправки на фронт, повседневной жизнью в Чечне перед боем, самим сражением и несколькими строками о послевоенный период. К этому изданию автор добавил предисловие и еще несколько пояснительных, публицистических текстов, поместив свой военный опыт в немного более широкий контекст, усилив автобиографический характер и документальность, важность как очевидца в целом.

4 Большинство произведений написано от первого лица рассказчиком, имя которого совпадает с именем автора («90% этих текстов автобиографичны», — говорит он нам), а некоторые написаны от третьего лица, описывая другое. героя, но постоянно повторяя другие истории, с частым использованием свободной косвенной речи, которая приближает их к повествованию от первого лица. Таким образом, это видение изнутри, всегда с одной и той же точки зрения, которое автор хочет дать читателю, как можно ближе к реальности войны, как он ее пережил.

5 Военная литература — это литература потрясений, пределов, порогов — всегда на грани смерти, нравственного нарушения или уничтожения. Все истории пропитаны атмосферой трагедии, без эпического вдохновения древней драмы: предсказанная смерть, ожидающая каждого солдата, закрывает его жизненный горизонт и улавливает его в настоящем, трясине войны, управляемой страхом, несправедливостью и ужасом. . Все экстремально: очень жарко, очень холодно, и страх — это правило перед тотальной анестезией разума и моральным ступором, которые характерны для этих молодых солдат, стареющих раньше срока в течение нескольких дней или недель.

6 Великий герой этих историй — человеческое тело, его навязчивая вездесущность. Как для персонажей, которые ни в коем случае не могут забыть страдания собственного тела, так и для тех, кто умирает в агонии или уже перешел демаркационную линию в смерть. А также для читателя, потому что тема тела повторяется инвазивно и исчерпывающе, поскольку тела описываются очень подробно с физиологической точки зрения. Читателя не щадят ничего — лютый холод, голод, гнойные раны, всевозможные биологические жидкости.Для Бабченко слабость тела и разума этих едва 18-летних призывников — ужасно конкретная метафора разложения России, которая гниет с головы до ног: президенты страны прокляты и несут ответственность за все зло. Этим злом были и остаются алкоголизм, бедность, коррупция, а в огромных бараках России — голод и насилие.

7 Жестокость врага, чех , конечно же, описывается: выхолащивание, перерезание горла, рабство, бомбардировки, в грубых, нейтральных терминах, которые делают их еще более невыносимыми.Но эти описания немногочисленны и далеки друг от друга по сравнению с насилием над русскими солдатами из России. . . Русские солдаты. Это центральная тема в этих рассказах, где Бабченко показывает то, что он видит как полное моральное опустошение российской армии в Чечне. Солдат жестоко избивают, пинают, унижают, и перечисление этих издевательств занимает центральное место в повествовании. Порог человеческого и терпимого постоянно переступают. Это уже не война черного и белого, друга и врага, а варварство, в котором все сливается воедино.Это мрачное наблюдение, как и у Шамалова, которого цитирует автор: нет братства, нет доброты, есть лишь несколько мимолетных ощущений близости, как у животных.

8Книга не содержит поэтических моментов, как в великолепном произведении Исаака Бабеля «Красная конница » или в более позднем произведении Олега Ермакова «Афганские сказки», , ни каких-либо интеллектуальных размышлений; это сырье для жизни обычных парней, в которых нет ничего героического и которые не борются за идею.Описание повседневной жизни персонажей совершенно приземленное. Что отличает эти тексты, так это полное отсутствие какого-либо идеологического дискурса, отдаленного взгляда на войну или каких-либо метафизических соображений. Вот мы в окопах, в хижинах, в танках, в уборных вместе с новобранцами; внешний мир практически не существует, за исключением мимолетной тени жены, матери или девочки, которые остаются абстрактными и далекими. Эта война не имеет смысла ни для рассказчика, ни для других персонажей: они были отправлены сюда случайно по призыву и вернулись во Вторую войну из-за жадности или из-за того, что они не могли жить в мирное время.Ведь война, говорит нам Бабченко, никогда не оставляет солдата, который больше не может жить «нормально», и это обратная сторона трагедии. Как он говорит в своем заключении: война — это ловушка, крап к миссии; он никогда не заканчивается не только на местах, где террористические атаки продолжают убивать даже после мирных соглашений, но также и в умах и душах.

9 Автор признает: письмо — это терапия, реабилитация, но даже не оно может вернуть вас к реальной жизни, выжженной из вас где-то на равнинах Чечни.Эти истории составляют сокрушительное обвинение Бабченко, фигуры молодежи, принесенной в жертву на алтаре бессмысленной, абсурдной войны, грязной войны и еще одной. Но нечего сказать, это будет последний.

Захар Прилепин | ЦИК ArtsLink

Андрей Аствацатуров | Читать Россия

Родился: 1969

Quick Study : Андрей Аствацатуров пишет автобиографическую прозу, в которой исследует свое прошлое и свой город Ленинград-ул. -Петербург, с юмором, который его издатель сравнивает с юмором Вуди Аллена.

Дело Аствацатурова : На своей основной работе Аствацатуров является академиком, специализирующимся на Генри Миллере и Т.С. Элиот: преподает на кафедре истории иностранной литературы Санкт-Петербургского государственного университета и возглавляет литературную программу в Смольном колледже, учреждении, основанном СПбГУ и Бард-колледжем. Дебютная книга Аствацатурова « Люди в обнаженном виде » вошла в шорт-лист премий «Национальный бестселлер 2010» и NOS, а его вторая книга, Skunkamera , вошла в шорт-лист NOS, где получила приз читателей.

Псссс… ……… : Аствацатуров был номинирован на премию «писатель года по версии GQ» за 2010 год.Он также вел передачу «Дом писателя» на петербургском телеканале.

Места Аствацатурова : Ленинград (родился) и Санкт-Петербург (нынешнее место жительства). Россия. В 2009 году Аствацатуров заявил, что никогда не уедет. (Он также сказал, что стеснялся признаться, что впервые посетил Москву в возрасте 35 лет.)

Слово об Аствацатурове : В рецензии на Skunkamera критик Галина Юзефович пишет, что успех творчества Аствацатурова заключается в определенном том, что объединяет его разнообразные рассказы с очарованием: это что-то есть «фигура автора … рассказчик.Этот интеллектуал и неудачник в очках, постоянная жертва уличных головорезов, смешон, без денег и жалок, возбуждая в читателе как сочувствие, так и (особенно) искреннюю привязанность ».

Аствацатуров на Аствацатурове : Аствацатуров назвал свой Люди в обнаженном виде «ироническим автопортретом». Он считает, что его читатели — это в первую очередь 18-40 лет. Он также сказал русскому Newsweek , что, по его мнению, «читателям сегодня, вероятно, нравятся истории о неудачниках вроде меня», и сказал, что ему, как и его герою, не особенно везет.

О писании : Отвечая на вопрос в интервью о том, как он пишет, Аствацатуров сказал, что русские авторы стремятся сделать свои тексты «умными и глубокими», объявляя о своих намерениях и давая своим персонажам монологи или делая «серьезные философские отступления», а-ля Толстой и Достоевский. Но, по его словам, «в американской традиции, к которой я принадлежу, писатели пытаются укоренить свои идеи в самих событиях. Я думаю, что говорю очень небанальные философские вещи, используя забавные истории и даже анекдоты.Аствацатуров считает себя следователем линии таких американских писателей, как Шервуд Андерсон, Хемингуэй, Сэлинджер и Воннегут, а также русской традиции Сергея Довлатова.

Аствацатуров рекомендует : В кратком видеоролике 2011 года Аствацатуров рекомендовал российских писателей Дмитрия Быкова (включая его биографию Пастернак), Леонида Юзефовича, Андрея Геласимова, социальных романов Захара Прилепина Sankya и Pathology ’s и Германа Садула ’s и Германа Садула .D. и Табличка .

Письмо из России | Dalkey Archive Press

Контекст № 19

Дмитрия Голынко-Вольфсона

Самые известные и самые обсуждаемые романы современности кажутся мне продуктом социального пессимизма, который в эпоху Путина характеризует мировоззрение культурной элиты. Эта элита (или несколько элит), совершенно нетерпимая к олигархии, узаконенной при Ельцине, и испытывающая отвращение к абсолютной безнаказанности административного деспотизма Путина, чувствует, что курс неолиберальной реформы подвел ее и провалил. правые «Молодые либералы», в свою очередь.Хотя бюрократическая власть в России, кажется, проявляет относительную терпимость, на самом деле она только придумывает новые системы контроля, и поэтому современная литература пытается изобрести новые зоны автономии, места, где современный человек может найти себя, может найти свою независимость. , личная принадлежность — пусть даже на короткое время.

Для многих авторитетных писателей или их молодых коллег попытка найти «территории свободы» становится не только культурной миссией, но и большой этической ответственностью.Поиск «чистого» человечества, неподвластного никаким социальным моделям, имеет мало общего с реальной политической историей России или Советского Союза. Сегодня «территории свободы» можно найти в заново изобретенной альтернативной России: утопической России, которая якобы существовала «когда-то давно». В отличие от утопии русского авангарда, который смотрел в апокалиптическое будущее, сегодняшняя утопия смотрит в прошлое, пытаясь найти убежище от катастрофических 90-х и удушающего застоя путинизма.

В большинстве современных русских художественных произведений мы редко встречаем сцены конструктивного социального или политического активизма, а вместо этого неизбежно встречаются лейтмотив побега, или, точнее, «счастливый конец», представляющий их героям более справедливое и подлинное существование. Для наиболее влиятельных авторов или для тех, кто утверждает, что они таковы, задача теперь состоит в том, чтобы придумать больше и лучше альтернативных моделей России прошлого и настоящего, не говоря уже о любых поворотах сюжета, которые необходимы, чтобы добавить их героям экзистенциальную аутентичность и подлинность. этическое обоснование.

Новый роман Виктора Пелевина, Священная книга оборотня , вышел ровно через год после его предыдущего выхода, Диалектика переходного периода из Ниоткуда в Некуда . Нигде в никуда), оба изданы ЭКСМО, одной из крупнейших издательских монополий в России. В настоящее время Пелевин — одна из самых ярких «звезд» русской прозы, а также кумир многих различных городских субкультур, особенно программистов, хакеров и другой компьютерной интеллигенции.

В каждом из своих новых романов Пелевин совершает чудо-перевоплощение: превращает пошлые советские анекдоты в мудрые поучительные притчи.

В Священная книга оборотня все сферы русской жизни изображаются как настоящая оргия оборотней, но выход из этого кошмара лежит не через серебряные пули и тому подобное, а через возвышенную любовь. Оборотни в современной России — отнюдь не просто сказочные персонажи. В СМИ регулярно обращают внимание на новые разоблачения так называемых «перебежчиков» в высших рядах МВД и ФСБ, связанных с преступными организациями и «выпасающих» эти государственные учреждения в интересах мафии.По словам Пелевина, все агенты политической власти — включая правоохранительные органы, олигархию и Кремль — тайно или открыто являются оборотнями, дьявольскими существами из преступного мира. Таким образом, для этих безжалостных современных монстров любовь из положительной повседневной ценности превратилась в нечто революционное.

Роман Пелевина рассказывает трогательную историю о любви двух оборотней, лисенка и большого волка. Лисица работает проституткой в ​​московских гостиницах и становится любовницей волка Александра Серого, лейтенанта Федеральной службы безопасности, который своей волшебной палочкой оживил российскую нефтяную промышленность.

Интенсивность его эмоциональных переживаний заставляет волка терять свои сверхъестественные способности. Любовь превращает его в обыкновенную собаку по прозвищу Пес «Пиздец», обычного чиновника госбезопасности. Но лиса достигает мистического просветления, растворяясь в переливающемся свечении прямо над Битцевским парком, где Пелевин любит кататься на велосипеде. Мнения лиса о жизни очень близки к мнению автора: для Пелевина даже современный автор — умный оборотень, трансформирующийся, чтобы лучше адаптироваться к мировому рынку, чтобы завоевать право на независимое мнение.

Новый роман Владимира Сорокина (еще один бесспорный знаменитость, и «священной коровой» московского концептуализма), озаглавленный Put Bro (Путь Бро) и опубликованы Захарова, является второй частью, наряду с его предыдущего романа, Лёд (Лед) — из обещанной трилогии о «Братстве Света». Опубликованный в 2002 году Ad Marginem, Ice имел эффект взрыва бомбы как среди поклонников Сорокина, так и среди его противников. В Ice члены секретной гностической секты охотятся за «сестрами и братьями» на темных московских улицах и переулках — и они делают это, поражая грудь своих целей ледяными молотками: единственный способ, которым они могут начать «Говорите от всего сердца.Число братьев и сестер на свободе ограничено: их ровно 23 000, и у всех голубые глаза и светлые волосы (что вызывает у Сорокина обвинения в симпатиях к протонацистам).

Bro’s Way — приквел к Ice и касается формирования Братства Света. Используя свой обычный метод сочетания приемов из разрозненных повествовательных традиций, Сорокин начинает свой «Путь брата» в стиле дворянского романа, продолжается в стиле революционных мемуаров и заканчивается мрачным афористическим апокрифом.Книга рассказывает о биографии основателя Братства («Бро») с детства до окончания Второй мировой войны, когда он умирает от духовного истощения. На момент его смерти Братство Света, уже проникшее в высшие эшелоны большевистской и нацистской власти, теперь тайно управляет как страной льда (так Сорокин называет Россию), так и страной порядка (Германия). Все, кто не умеет «говорить от души», то есть не брат и не сестра, попадают в категорию «мясорубки», а это практически 100% населения России.Альтернативная модель России в романе Сорокина похожа на очищающее «Гностическое Ничто». Выход в такое альтернативное существование возможен только через превращение человека в чистую духовную энергию.

Территория свободы в новом романе Эдварда Лимонова « Торжество метафизики », опубликованном Ad Marginem, находится на кровати в бараках лагеря для военнопленных. Лучшую или даже идеальную версию России — Россию, в которой человек может свободно и счастливо дышать — можно найти, только следуя парадоксальной логике сокамерника Савенко (имя при рождении Лимонова), в строгом режиме колонии, где он отбывает наказание.

«Триумф метафизики» автобиографичен. В апреле 2001 года Федеральная служба безопасности арестовала Лимонова как лидера национал-большевистской партии. Лимонову было предъявлено обвинение в попытке свержения режима и торговле оружием. После того, как он отсидел два года в Лефортовской колонии во время затяжного судебного разбирательства, Лимонов был приговорен к еще четырем годам каторжных работ и переведен в Заволжскую колонию № 13. Там он провел несколько тяжелых месяцев, до своего досрочного освобождения, и это Это то место, где происходит сухой и стальной сюжет «Триумф метафизики ».Сдержанный, документальный стиль романа напоминает традицию «лагерного письма», достигшего апогея у Шаламова и Алешковского.

Второй роман Александра Гольдштейна, Pomni o Famaguste (Помни Фамагусту), был опубликован в издании Новое литературное обозрение (Новое литературное обозрение). Идеальная альтернативная Россия в романе Гольдштейна приравнивается к потерянной империи. Для Гольдштейна эта империя — воображаемая историко-культурная банальность, ныне сохранившаяся только в коллективной памяти.Стилистически сложная, напоминающая узоры персидского ковра, эта книга может быть русской версией Поминки по Финнегану . Но в отличие от фрески Джойса преобладающим мотивом в романе Гольдштейна является траур — печаль по поводу метафизических измерений империи. Фамагуста, от названия книги, — это название греческой гавани на Кипре, которая в 1974 году в результате территориального конфликта попала под власть Турции. Лозунг: «Помните Фамагусту!» напоминает нации о ее болезненных потерях, поддерживая ее героические усилия по консолидации.По мнению Гольдштейна, утопическая Россия может быть достигнута только путем накопления своего рода памятного горя.

Venerin volos (Maidenhair), обладатель Национальной премии «Бестселлер», написанный Михаилом Шишкиным (автор живет в Цюрихе), был издан Vagrius летом 2005 года. Литературные качества книги Шишкина выделяются даже в сравнении с другие выдающиеся романы, перечисленные здесь. В этой книге мы находим ясность языка и искусные стилистические изменения, которые варьируются от репортажных описаний зверств в Чечне до сентиментальных дневниковых записей старшеклассницы и многослойных метафор, напоминающих произведения Милорада Павича.На самом деле безупречный блеск произведений Шишкина не только отличает его роман, но и наносит ему вред: после прочтения книги чувствуется некое несоответствие между ее стилистическим оформлением и пронзительным, человеконенавистническим сюжетом.

Роман построен в формате вопросов и ответов, якобы являясь транскрипцией допроса, записанного в офисе, где содержатся нелегальные иммигранты на швейцарской границе. Переводчик, альтер эго автора, переводит показания беженцев из России, просящих политического убежища в Швейцарии.Заявители «оплакивают» варварства и мучения в русских школах, тюрьмах или армейских казармах. Но переводчик убежден, что их признания — выдумка, ужасы, придуманные просто для того, чтобы они могли получить визы: его работа должна заключаться в том, чтобы «признать правду», но вместо этого он искажает их истории, чтобы иммиграционное бюро в Берне могло отклонить их заявления. Постепенно описания петиционеров превращаются в безжалостный отчет о безнадежном ужасе современной России.

В интимных, конфессиональных тонах молодые писатели Линор Горалик и Станислав Львовский используют темы детства и прошлого в своем совместном произведении Polovina neba (Половина неба), изданном «Новым литературным обозрением».Действие романа разворачивается в пассажирском отсеке самолета Air France, где Марк, успешный фотожурналист, возвращается в Россию после посещения Маши, своей давней школьной любви, которая с тех пор эмигрировала в Соединенные Штаты и поселилась там. В самолете Марк думает о том, что связывает его с Машей, и вспоминает события своего путешествия. Марк уехал в Америку, чтобы узнать, было ли его детское влечение к Маше искренним, но их встреча потерпела сокрушительное фиаско: Маша очень счастлива в браке и мудро забыла их смутное детское увлечение.

Поначалу кажется банальным рассказом о невозможности вернуться к иллюзиям прошлого. Но парадокс книги заключается в том, что и для Марка, и для Маши эти пустяковые и частично забытые элементы их безмятежного детства — единственное, что в них действительно живо, что действительно ценно. По мнению авторов этого романа, экзистенциальная аутентичность может быть достигнута только с помощью именно таких ошибочных воспоминаний, которые позволяют вам погрузиться в счастливое, воображаемое прошлое, где вы, наконец, можете быть в гармонии с собой.

В комическом, гротескном романе Сергея Носова « Грачи улетели », изданном в Санкт-Петербурге «Лимбус Пресс», печальная троица сорока с лишним неудачников (посредственный школьный директор, сторож заброшенной фабрики , и бедный немецкий иммигрант) неожиданно получает шанс оживить свое потускневшее прошлое. Молодой немецкий искусствовед публикует статью, в которой она с энтузиазмом утверждает, что их акт хулиганства двадцать лет назад, когда трое мужчин помочились в Неву с Дворцового моста, на самом деле был произведением гениального концептуального искусства.

В результате герои оказываются в эксцентричных кругах петербургской богемы и начинают жить полноценной жизнью. Излишне говорить, что их вновь обретенная популярность быстро превращается в откровенный фарс. Носов — в несколько назидательной манере — предполагает, что даже кажущиеся безобидными маскарады, пытающиеся реабилитировать прошлое, в конечном итоге дорого обойдутся претендентам. Но такие попытки неизбежны и, возможно, даже необходимы, поскольку они добавляют фактуру подлинного опыта повседневной жизни.

Преувеличенно мрачная версия «исхода» таких авантюр предлагается в романе Серая слёз (Серая слизь) рижских журналистов Александра Гарроса и Алексея Евдокимова, также опубликованном Limbus Press. По мнению авторов, для людей из провинциальных посткоммунистических регионов, таких как их родная Латвия, в наши дни столкнулись с потребностями глобального капитализма («серая слизь», окружающая их со всех сторон — комфортные стандарты жизни в теперь бесплодных и стандартизированных капиталистических условиях. общества), единственный действительно благородный путь, который может пойти честный человек — это самоубийство.

Документальный роман Захара Прилепина о чеченской военной роте, красноречиво озаглавленный Patologii (Патологии) и опубликованный издательством «Андреевский флаг», стал succès de scandale года. По мнению Прилепина, патологии, которыми он занимается, — это не только российская военная оккупация автономной республики и совершенный там геноцид. Прежде всего, патология здесь — это апатичный цинизм, с которым постсоветское общество относится к бесчеловечным зверствам, совершаемым неконтролируемой российской армией.«Патология» — это еще и карательная операция, проводимая подразделением российского спецназа, которое на протяжении всего романа занимается методическим истреблением всего мужского населения оккупированного Грозного. Роман представляет собой дневник, написанный главным героем, который вместо того, чтобы мучиться чувством раскаяния из-за зверств, в которых он принимает участие, беспокоится только о том, чем занимается его сексуальная любовница дома в его отсутствие. .

Роман Прилепина своим нейтральным разговорным языком и плотностью сюжета напоминает медицинскую карту, диагностирующую неизлечимые «патологии» российского общества.Общество страдает не простым безразличием, а печальной бесчувственностью. Он признает «патологическую» несправедливость нынешнего политического режима, но не готов отказаться от своих удобств, чтобы выступить единым фронтом сопротивления.

После романа Прилепина становится ясно: личное отстранение от социальных «патологий» невозможно. Но признание невозможности этого побега — условие для новых эстетических и этических прорывов.

____________________

Перевод Аны Лучич
____________________

← Вернуться к индексу

Евгений Прилепин — факты, биография, карьера, собственный капитал

В 2000 году в Нижнем Новгороде Прилепин начал работать в местной газете Дело, после чего быстро стал довольно популярным журналистом.Через год после приема на работу Захар стал главным редактором газеты.

Первые опусы писателя Прилепина стали появляться в 2003 году, тогда это были стихи. В это время был написан первый роман «Патология», в котором красной нитью проходит тема чеченской войны. Сначала она была по частям напечатана в журналах, а в 2005 году опубликована отдельной книгой.

С 2006 года в различных издательствах издаются произведения «Санкья», «Грех», «Туфли, полные горячей водки», «Я приехал из России», «Терра Тартарара.Это касается лично меня. «Именины сердца». Беседы с русской литературой ».

Прилепин получил образование в Школе государственной политики, основанной Фондом Михаила Ходорковского «Открытая Россия». В 2007 году писатель стал одним из соучредителей Народного движения, идеологией которого был «демократический национализм».

В том же году Захар Прилепин завел блог на открытой платформе Live Journal. Здесь писатель смело освещает интересующие его темы, пишет о личном творчестве, литературе и политике.Захар не скрывает своей твердой позиции по многим чувствительным политическим вопросам.

2009 год ознаменовался для Прилепина получением серебряной медали Бунинской премии за сборник «ТерраТартарара. Это касается лично меня. «Одновременно Захар был назначен секретарем Союза писателей России. Кроме того, он начал свою карьеру телеведущего, работая в программе PostTV.

В 2010 году Захар Прилепин подписал обращение к российским властям от оппозиции и объяснил в интервью, что считает Владимира Путина системой, и «необходимо изменить всю систему, чтобы получить открытое политическое пространство.«Активист не раз встречался с Президентом России лично, беседовал с ним на разные темы, в том числе политические.

В 2011 году автор получил премию Supernatsbest за роман «Грех». Эта же работа получила звание «Национальный бестселлер».

Захар любит русский рок и иногда сам пишет музыку. В 2011 году он дебютировал с альбомом «The Four Seasons», записанным с его собственной группой «Elefunk» на лейбле Midday Music.

В том же 2011 году известный мужской журнал GQ назвал Прилепина писателем года.В то же время автор был удостоен премии «Бронзовая улитка» за роман «Черная обезьяна».

В 2012 году Захар написал учебник по современной литературе «Книжник» и опубликовал рассказы в сборнике «Восьмерка».

Спустя год мужчина стал ведущим авторской творческой программы «Прилепин» на канале «Дождь». Программа была в формате беседы с приглашенными гостями, а в конце шоу гость должен был поделиться своим творчеством: прочитать отрывок из прозы, спеть и тому подобное.

В 2014 году роман «Обитель» принес Захару Прилепину престижную премию «Большая книга», учрежденная деловыми кругами России. Победителей выбирает жюри из 100 человек, среди которых ученые и художники, журналисты и общественные деятели.

В 2015 году писатель продолжил телевизионную карьеру. Захар взял на себя обязательство вести музыкальное шоу «Соль» на канале РЕН ТВ, где пообщался с популярными российскими музыкантами на важные социальные темы. В эфир вышло 65 серий, а в начале 2016 года Прилепин открыл новую авторскую программу «Чай с Захаром» на православном канале «Царьград ТВ».Через год этот проект закрыли.

Захар Прилепин — «Санька», «инкаву черный»

Захар Прилепин — умбали иквазидзо угхеква, абафулафули, абанемпембелело аманани йенккубеко «Санка» ииновели, «инкаву черный», «Патология», «Исоно», блогер owaziwayo nentathela
Ukuzama ukuqhelana ngexesha kunye iitekisi, ngoko ngenkuthalo ekhuthazwa macala onke isithuba abeendaba isampuli a uncwadi omtsha high-high, iinoveli Prilepina ndemka kwi «kamvaaye njholkayqa yangeliqa ya».Чеченский кубулава кунье нобоми бемихла абахлобо абатша Лимонов, нгенха езизату эзахлукенейо занге кубонакала кум амабали нгэмпумелело. Чечня — «mngxuma black» kwezopolitiko Russian, ezoqoqosho, ubuntatheli abangafuniyo ukuthetha ngayo uphando manani. Oonobangela kunjalo, iziphumo kulo impixano, ukuzalana uhlangothi — zonke ligutyungelwe bubumnyama, ucazululo kakhulu imeko abavikeli amalungelo oluntu banomdla kuphela wathi kulo kulo abaziindlodlo. Bakholelwa ukuba umbuzo onjalo ingachazwa ngokwaneleyo ngumbhali, utyunjwe ukuba ibhaso yoncwadi, epapashwe КВЬТЕ «Огонек», ukubonakala kumabonwakude, kwaye ка в yokuba isenzo solwaphulo-mthetho okanye ixhoba ля «наемники Березовский» elandelayo, ayikwazi kuzola, ль ncwadi lisekhona kuyinto engafundwanga.Лимонов, мна ндиномдла ноба Умбали оканые умхлели и интшукумо зийингози улутша. Интересно Апо isazela kunye стыда umntu ukuzithethelela Сталин ngayo репрессии akalutho amaxhoba (АБАНТУ abathile 600 amawaka), нина nilifungayo West, kunye neenqobo Zayo ubuxoki, bevakalisa inkqubo yiSoviet phambili, ngoxa ekhumbula inkululeko, lwentando yesininzi, unyulo, leeNkundla elizimeleyo, ngokukhawuleza kangangoko nedorazvalennaya umatshini ingcinezelo lwamazwe eliphambili wayichukumisa kuye. kwiingxelo ezidlulileyo eziphosakeleyo Limonov na khetho, kodwa inokusebenza itshintshile.Yaqhubeka ayicacanga, idemokhrasi kunye nowiso-mthetho oluzimeleyo ababhali abadumileyo kuyimfuneko kuphela yokusetyenziswa zizo, okanye watshintsha iimbono zakhe abathandwayo kwinkumente karhulqumente? Lo mbuzo kuphela umdla malunga Limonov nabalandeli — kusenokwenzeka ukuba «Sanka» impendulo inoveli kuyo, ngoko ke apho.
Прилепинские чтения Квабонакала умдла. izicatshulwa Viscous ngaphandle iingcamango ezintsha, uyadika iingxoxo kunye aseAven ngemiba mbumbulu-up, inkcazelo izenzo zakhe ezinxilisayo.Enye elilwela ubulungisa kwezentlalo kunye akukho iiresiphi ezicacileyo kunye nemfundo kwezoqoqosho. Kodwa Прилепин kwabonakala кум isithembisa wezopolitiko njengomthuthi iingcamango zentlalo-yentando yesininzi, kutsha NJE ийэ kwabonakala enye kuphela olugqithayo nomsinga «wayevuka от ngamadolo Zalo». Umlweli Ekusondeleni ubulungisa kwezentlalo, uyise abantwana abaninzi, ilungu iimfazwe чеченец, siyathandaza ekusebenzisaneni ezicacileyo kunye norhulumente kunye Нако ukudibanisa amagama kwizivakalisi ezinentsingiselo — ngubani на ongathanda ukuba Абэ баннер nenkcaso
Я inoveli «Черная обезьяна», Око kukuthi isiqulatho wathi — «umntu umlinganiswa zikhangela ngokwabo eRashiya ezimbini Sewaka» kunye ngokweentloko ekugqibeleni umgxeki ngolangazelelo ukuhlangabezana umbhali.NguDmitry Bykov wathi lo mbhalo Prilepin waphila ngokuvisisana noko kulindelekileyo ibekwe kulo ngaphambili, kwaye akakwazi ngoku ukubhala kwiminyaka emihlanu, ngoko ekhutshwe enamzandla umsese. Я ukufunda yaye kwi ilahleko. Akukho iyelenqe ecacileyo, ngoko adventures abafana polubogemnogo ekucamngceni nomfazi wakhe kwinkosikazi yakhe, inkosikazi yakhe njengehenyukazi eli, esidlo — uphando izihloekoomi.keyomfazi Ngenxa yoko — «пшик». Ngokoqobo, akucacanga ukuba yintoni sikhona, kutheni kubhaliweyo.Bububhanxa izicacele eyabhalwa, ulwimi edakumbile ejavujavu, akukho amabinzana ezilumayo, акухо шутит смешно.
Kutshanje Funda udliwano-ndlebe kunye ohloniphekileyo, akukho muntu, Сергея Yurskogo, kwafunyaniswa ukuba «Санька» wavula ngenxa Kuye, kwihlabathi elitsha ayaziwa, Yintoni ihlabathi, ayichazi, ndiyarhana ukuba umbuzo ubomi kunye nobomi bemihla kwiphondo России abalandeli ка Лимонов. Xa inoveli ukuba unawo imiboniso ezimbalwa Bothukile, eyenzelwe abantu bayathatheka, kodwa akukho nto malunga lizwe kunye neengxaki zawo.Нгоко ке, око амаYiputa abephathe ibhokisi nesidumbu lemo kayise ngokusebenzisa iindlela yesikhumba engqeleni kunye themba lokwenene yingqele ekufeni, mhlawumbi yekuthatheni isikweacmozileucaka necmovezileucaka ocmo. Кодва Ингкаманго Айихо Йокукала, Квайе Ндаво Ихангелека Нгати Исиквенгана Энгаксабиси Трэш-Триллер Кулуца. Ebetha i mapolisa ophambili uqhushululu ekufeni emahlathini, ngqwabalala kakhulu, kodwa uyadika njengoko abanye itekisi xa iyonke. Andazi ukuqonda око wavula isithuba esitsha Sergeyu Yurskomu xa efunda.Ukuba bacinge ukuba uluntu ubugcisa kude kakhulu ubomi babantu, ukuba bachukunyiswa amaqhinga abasweleyo abanjalo.
Аматуба Политическая Прилепина квакхона квакала кунье немибонисо эбусика. Ndafumanisa ukuba asyingcamango olukhulu ngasekhohlo kukho isoyikiso ukuba urhulumente, ngathi thina aba semngciphekweni ixesha elide. Укуба революция ия куба, бархат-ямафепхандаба йобусошияли акудала куни номнквено патернализм кунокуба айе энконзвени «озеро» лвенцебензисвано.
Hi ndlela leyi, kwiinyanga yokugqibela zanyamalala isithuba zosasazo kunye Prilepin yeelamuni.Ngethemba, zanyamalala ngequbuliso akazalani fomato kwakhona indima yombhali, asiyo bugbear eklasini ofundileyo, kwaye uzama ukubhala in ehambelana udumo nje ithemba, kodwa sele kwasekwa zesaqamo11 ehambelana udumo nje ithemba, kodwa sele kwasekliqobile Russian

Захар Прилепин «Обитель»: аннотация

Одно из самых заметных литературных событий в России последних лет — роман Захара Прилепина. «Обитель», краткое содержание которой вы найдете в этой статье, представляет собой повествование о жизни Соловецкого лагеря особого назначения в конце 20-х годов ХХ века.

Роман «Обитель»

В 2014 году написал свой последний на данный момент роман Захар Прилепин. «Обитель», краткое содержание которой уже сегодня можно спросить на экзамене в вузе, в короткие сроки приобрела читательскую любовь.

Работа опубликована в издательстве АСТ. Он стал лауреатом престижной национальной литературной премии «Большая книга».

Стоит отметить, что главный писатель — это люди. Книга Захара Прилепина «Обитель» знакомит с удивительными архетипами человека. И некоторые из них придумал автор, а некоторые существовали на самом деле.Как, например, начальник Соловецкого лагеря Федор Иванович Эйхманс. В романе он образован под именем Эйхманис.

Главный герой, конечно же, придуман. Это 27-летний Артем, попавший в лагерь еще до сталинских репрессий. Но даже у его возлюбленной есть свой исторический прототип. Галина в романе — настоящая возлюбленная Эйхмана Галина Кучеренко.

Сокамерники Артема также скрывают прототипы реальных персонажей советской действительности. Митя Щелкачев — академик Дмитрий Сергеевич Лихачев.Начальником Ногтевского лагеря был Александр Петрович Ногтев, первый глава Соловков еще до Эйхмана. Френкель — Нафтали Аронович Френкель, один из лидеров ГУЛАГа. Борис Лукьянович — Борис Лукьянович Солоневич, русский писатель и общественный деятель, проведший 8 лет в соловецких лагерях.

Захар Прилепин

Прежде чем понять, чем так важен роман Прилепина «Обитель», необходимо сначала узнать больше об его авторе.

Прилепин родился в 1975 году в Рязанской области.Когда ему было 11 лет, семья переехала в Нижегородскую область. Его родители получили квартиру в городе Дзержинске.

Был призван в армию, но вскоре поступил в строй. Учился в милицейском училище, служил в ОМОНе. Параллельно я начал учиться на филологическом факультете Нижегородского университета. Именно тогда З. Прилепин впервые проявил живой интерес к литературе. «Обитель», краткое содержание которой находится в этой статье, была задумана автором значительно позже, но первое в своей творческой карьере он освоил литературными приемами.

В 2000 году Прилепин начинает работать журналистом, уходит с работы в правоохранительных органах. Тогда он выходил под разными псевдонимами, например, Евгений Лавлинский. Прилепин увлекается идеологией Национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова, пишет газета «Лимонка». Он возглавляет периодическое издание НБП в Нижнем Новгороде. Тогда он написал свои первые рассказы, став одним из первых представителей современной военной прозы вместе с Карасевым и Бабченко.

Публикации Прилепин

Свой первый роман Захар Прилепин написал в 2004 году. Он назывался «Патология», он был посвящен чеченской войне. Это самая правдивая и реалистичная работа. Главный герой — командир спецназа, который отправляется в командировку на Северный Кавказ.

Второй роман «Санкья» создан в 2006 году. Он посвящен участникам вымышленного радикального движения «Союз творящих». Это намек на Национал-большевистскую партию.Главный герой — один из активных участников этого движения, участвует в конфликтах с государством, уходит в активное подполье, в результате принимает участие в вооруженном перевороте в одном из районных центров.

В 2007 году Прилепин написал роман «Грех». Он состоит из рассказов на самые разные темы. Ключевые повествования посвящены теме юношеского взросления главной героини, поиску основных представлений об окружающем мире.

В 2011 году выходит очередной роман автора «Черная обезьяна.«Это обширное журналистское расследование, которое посвящено загадочному случаю кровавого насилия в маленьком провинциальном городке. В центре повествования — загадочные детоубийцы, которые хотят знать, что именно. А этот роман о правде, которая в окружающая жизнь становится все меньше и меньше. Захватывающий сюжет этого романа не позволяет оторваться от чтения ни на минуту. Главное, что это произведение может вызвать желание изменить мир, которое мы видим за своим окно, к лучшему.

Все эти произведения предшествовали основному и крупнейшему роману, написанному автором на сегодняшний день. В этой статье вы ознакомитесь с ее кратким содержанием. Стоит прочитать «Обитель» Захара Прилепина.

Смысл романа

Большинство критиков и почитателей творчества автор отмечает, что его творчество просто сияет здоровьем и жизнью, хотя и посвящено одной из самых позорных страниц в истории советской власти — организации сосредоточения. лагеря. Они убили миллионы людей, еще больше подорвали их здоровье, были вынуждены навсегда расстаться со своими семьями.

Самое главное, что события, которые описывает автор, происходят задолго до сталинских репрессий, когда людей массово отправляли в лагеря. Конец 20-х годов в Советском Союзе был еще довольно либеральным временем, когда репрессивная машина только начинала набирать обороты.

При всем разнообразии лагерного материала, который я выбрал, это был Соловецкий лагерь Прилепин. «Обитель» (краткое содержание книги поможет лучше узнать ее) — роман, повествующий об уникальном монастыре.Его издавна населяли священники, которые на долгие годы сознательно отрезали себя от внешнего мира. Советская власть превратила монастырь в лагерь особого назначения, не искоренив полностью из суровых мест монахов, их порядки и обряды.

Галстук роман

На Соловецких островах соседствуют монастырские озера и кельи с лагерными бараками. Вот новый начальник лагеря, человек образованный и умный. Пытаюсь провести эксперимент по перековке человека.Сконструируйте из преступников и каторжников по политическим статьям здоровых членов советского общества. Похожая идея, кстати, прослеживается в романе Булгакова «Собачье сердце». Там профессор Преображенский в результате медицинского эксперимента руководит новой советской формацией. Эйхманис поступает иначе.

Новый смотритель Соловецкого лагеря устраивает по точному замечанию одного из героев романа цирк в аду. Есть библиотека, театр, но есть карцер и карцер.Творчество и самообразование необходимо сочетать с тяжелым повседневным физическим трудом. А в одной бараке живут политические и преступники, из-за чего всегда возникают конфликты, чаще социальные. В такой сложной ситуации оказывается главный герой Артем, который приезжает отбывать наказание на Соловках.

Ковать нового человека

По замыслу Эйхманиса, новый советский человек должен расти в этом тяжелом и суровом северном климате. В магазинах на Соловках торгуют булавками и сладким мармеладом, но при этом вырывают кресты со старых кладбищ и плавают по реке огромные бревна.В романе Прилепина «Монастырь», краткое содержание которого поможет лучше понять замысел автора, рассказывается о том, как люди пытаются объединить эти две противоположности в сверхчеловеческом усилии.

За окном 20-х годов ХХ века. Только что стихла битва Гражданской войны. Поэтому люди среди заключенных самые разные. Здесь можно встретить и офицера армии Колчака, и представителя духовенства, которые еще не сообразили, насколько Советская власть нетерпима ко всяким проявлениям веры, и рассердили чекиста.Но больше всего, конечно, обычных преступников.

Главный герой романа

Так оказывается и Артем — главный герой романа «Обитель» Прилепина. Краткое содержание поможет разобраться в его истории, из-за которой он оказался на Соловецком лагере.

Политический дискурс далеко позади, за решеткой оказался за убийство собственного отца, который устроил домашнюю драку, пытаясь защитить оставшихся родственников от его агрессии. Деяния молодого человека не оценили, в результате он фактически находился на каторге.

Состав романа

Состав этого произведения несложный. Роман Захара Прилепина «Обитель», краткое содержание которого вы сейчас читаете, полностью построен на жизненной линии главного героя. Все события, описанные на страницах, так или иначе связаны с ним.

Прилепин отмечает, что в жизни, как в творчестве, большое значение для окружающих имеет дело. Именно череда иногда нелепых совпадений приводит к тому, что главному герою удается проявить свои лучшие дерзкие качества и не бояться, то есть не тонуть на местном жаргоне.Артем проходит большинство опасностей, которые часто настигали его друзей или соседей по бараку. Часто можно сравнить Артема с героем жуткого романа. Так строит Захар Прилепин «Обитель».

Артем получает место в спортивной компании, а это значит особый уход, лечение и питание. Ему удается приручить воров в своем бараке, с чем не могут справиться интеллигентные политзаключенные. Вместе с Эйхманисом отправляется на поиски таинственных сокровищ, спрятанных монахами Соловецкого монастыря в древности.Все время ему удается получать новые встречи, что значительно облегчает его существование на Соловках.

Линия любви

Линия любви также встречается в романе. Артем влюбляется в Галину, наставницу и по совместительству возлюбленную Эйхманиса. Развитию отношений способствует его новое назначение. Он получает место на отдаленном острове, на котором необходимо ухаживать за лисами. В результате Галина регулярно навещала его, якобы для того, чтобы оценить, как он выполняет свою работу.

При этом делает много ошибок. В основном из-за вспыльчивого и неудобного характера. Помощь, как всегда, помогает делу. Удачу, которая сопутствует главному герою, можно назвать одним из полноценных персонажей, населяющих роман Прилепина «Обитель». Краткое содержание произведения также должно рассказать о смертельных опасностях, подстерегающих главного героя. Это и затачка преступников, и пули красноармейцев, и заговоры соседей по бараку.Ему также разрешают пройти мимо незавидного нелегального секретного сотрудника советских спецслужб, главная задача которого — разоблачить всех, кто его окружает.

Характер главного героя

Вместе с тем он очень умело выписывает характер героя Захара Прилепина. «Обитель», краткое содержание которой вы читаете, позволяет в полной мере ощутить этот искренний русский дух. Артем постоянно демонстрирует визуальные парадоксы национального характера.

Он редко думает о своем будущем, когда все это происходит наиболее удачно.У него чуткий чувственный ум, но в то же время максимально прямой. Готов проявить свои эмоции, например, прыгнуть от восторга, кто бы ни был в этот момент рядом с ним.

При этом он отнюдь не положительный персонаж. Хотя Артем умеет заступиться за слабых и обиженных, в другой раз, в похожей ситуации, он вполне может присоединиться к толпе, которая будет издеваться над слабыми. Здесь проявляется вся двойственность человеческой натуры. Присущее человеку чувство жалости заменяет в нем бережное отношение к жизни.

Вечные вопросы

Герой Прилепина постоянно задает вопросы о смысле жизни, его посещают размышления о смысле Достоевского. Их подробно описывает Прилепин. «Обитель», краткое содержание которой позволяет узнать основные из них, дает ответы на различные вопросы. В моем сердце есть ядовитый червь? Что есть Бог? Есть ли в мире счастье?

Найти однозначные ответы на эти вопросы герою, конечно, не удается, но то, как он их пытается найти, многое говорит о его личности.

Побег с Соловков

Пожалуй, кульминация романа — попытка пейзажа с Соловецких островов.