Почему государства терпят поражение, а новые предприниматели часто оказываются костью в горле для старой элиты
Обзор книги Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные» от команды MakeRight.
7723 просмотров
Почему одни страны богатые, а другие бедные? На этот вопрос пытались ответить мыслители прошлого, он занимает и современных экономистов, политологов, специалистов по общественным наукам и простых обывателей. Существует несколько теорий, которые объясняют разрыв в благосостоянии разных стран такими причинами, как географическое положение, наличие природных ресурсов, влияние культурных факторов, невежество людей, оказавшихся у власти.
В своей нашумевшей книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные» экономисты Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон предлагают иное объяснение: благосостояние государства зависит от преобладания в обществе инклюзивных или экстрактивных институтов.
Рассмотрим важные идеи книги.
Идея 1. Нельзя свести объяснение причин благосостояния стран к географическим факторам
Показательный пример, почему эта теория не работает, — город Ногалес, который разделен на две части стеной. Одна его часть расположена в США, округ Санта-Круз, штат Аризона, а другая в Мексике, штат Сонора. Средний доход на семью в мексиканском Ногалесе в три раза меньше, чем в Ногалесе США, большинство жителей не окончило школу, в нем высокий уровень преступности и младенческой смертности, продолжительность жизни значительно ниже, чем в американской части, инфраструктура находится в плохом состоянии, чиновники некомпетентны и коррумпированы. Город Ногалес не укладывается в теорию о влиянии географических факторов на благосостояние, ведь разные его части находятся в одном климатическом поясе.
Чем объяснить разницу в уровне жизни в одном городе? В XVI веке началась колонизация Америки. Испанцы грабили и жестоко истребляли местное население, а когда наворовали достаточно золота и серебра, создали сеть институтов, направленных на дальнейшую эксплуатацию населения. Уровень жизни был ограничен минимумом, а все, что местное население получало сверх него, изымалось. Индейцев облагали налогами, забирали земли, принуждали их к труду, заставляли покупать товары по высоким ценам. Это позволило обогатиться узкой группе испанских конкистадоров и приближенных к ним, но установленные ими правила превратили Латинскую Америку в континент с самым высоким уровнем неравенства и подорвали ее экономический потенциал.
С другой стороны, уже к началу XVIII века все английские колонии в Америке имели ассамблеи, в которых представителями были землевладельцы. И хотя эти ассамблеи не могли считаться полностью демократическими, так как в них не могли принимать участие женщины, рабы и мужчины без земли, колонисты обладали гораздо большими правами, чем жители большинства стран того времени. На основе этих ассамблей и были созданы США. В свою очередь, экономические и политические институты Мексики стали наследниками институтов, сформированных в колониальный период и ставших причиной неравенства в этой стране.
Идея 2. Теория культурного детерминизма и «теория невежества» тоже не могут объяснить причины богатства и бедности разных стран
Теорию о влиянии культуры на благосостояние нации нельзя назвать однозначно ошибочной. Тонкость в том, чтобы понимать, как действует это влияние — культурные нормы часто поддерживают имеющиеся в стране институты.
Культурный довод разбивается о пример Южной и Северной Кореи, которые представляли собой одну страну до разделения в середине XX века.
Население обеих стран этнически однородно, но различия в жизни их граждан поразительны. Южная — богатое и развитое государство, а население Северной регулярно страдает от голода. Также данные опровергают предположение Вебера о том, что успехи наций связаны с протестантизмом. Да, Англия и Нидерланды первыми совершили прорыв, но затем к ним подтянулись и католические страны.
Третья популярная теория, объясняющая причины богатства и бедности разных стран, — так называемая теория о невежестве. Ее сторонники видят причины неравенства в том, что власть просто не обладает достаточными знаниями, необходимыми, чтобы сделать страну богатой.
Идея 3. Инклюзивные и эксклюзивные институты определяют благосостояние государства
Пример двух стран, Северной и Южной Кореи, хорошо иллюстрирует основную идею книги. Экономический успех напрямую связан с существующим типом институтов, то есть правил, по которым работает ее экономика, и экономических стимулов, которые они предоставляют гражданам страны. Авторы выделяют два типа экономических институтов: экстрактивные (от англ. to extract — «извлекать», «выжимать») и инклюзивные (от англ. inclusive — «включающие в себя», «объединяющие»).
Руководство Южной Кореи способствовало созданию инклюзивных институтов, которые стимулируют участие больших групп населения в экономической активности.
Обязательным условием инклюзивных институтов являются защищенные права частной собственности, независимая система правосудия, отсутствие преград для участия граждан в экономической активности, свобода выбора карьеры для граждан и свобода входа на рынок для новых компаний.
Идея 4. Несмотря на выгоды инклюзивных институтов, власти не особенно заинтересованы в их построении, и тому есть причины
Экономический рост и внедрение инноваций требуют того, что австрийский экономист Йозеф Шумпетер называл процессом «созидательного разрушения», в ходе которого происходит замена устаревших технологий на новые, трансформируются целые отрасли, новые компании вытесняют бывших монополистов с рынка, происходит смена власти. Этот процесс — залог экономического роста, но естественно, что он пугает тех, кто не хочет терять свое положение.
Страх перед «созидательным разрушением» мешает установлению инклюзивных институтов в обществе.
Идея 5. Выбор инклюзивного или экстрактивного пути во многом определяется «точками перелома»
Такой точкой перелома стала для европейских стран в XIV веке пандемия чумы, прозванная «Черной смертью». Практически во всех европейских странах она выкосила примерно треть населения и привела к примерно одинаковым для всех социально-экономическим последствиям — нехватке рабочей силы и стремлению крестьян избавиться от гнета феодалов. Крестьяне Западной Европы смогли объединиться и со временем добиться освобождения от феодальных повинностей, чего не удалось крестьянам Восточной Европы. В результате уже в XVII веке разрыв между Западной и Восточной Европой был огромным. На Западе крестьяне смогли стать частью рыночной экономики, а в Восточной Европе они, выполняя волю хозяев, производили то, что требовалось Западу. К таким разительным переменам привели, казалось, совсем небольшие начальные отличия: крестьяне на Востоке были немного хуже организованы, чем на Западе, а восточные феодалы, напротив, были объединены лучше, чем западные. Точка перелома, «Черная смерть», сделала эти отличия определяющими.
Первой страной, которая добилась устойчивого роста в XVII веке, стала Англия. Английские революции, в том числе гражданская война (1642–1651) и Славная революция 1688 года, привели к изменению политических и экономических институтов в сторону инклюзивности и к ограничению власти короля. Все граждане получили беспрецедентные по тем временам права, были упразднены монополии, защищены права собственности, наведен порядок в налогообложении, что стимулировало инновации.
Небольшие отличия на старте определили итоговые результаты и позволили Англии вырваться вперед.
Если даже небольшие отличия между странами в результате влияния точек перелома могут стать определяющими, что уж говорить о существенных отличиях.
В точках перелома государство может пойти по пути большей свободы для своих граждан или, напротив, сменить одну тиранию на другую.
Идея 6. Экономический рост в условиях экстрактивных институтов возможен, но он не является устойчивым
Существует два механизма, которые ведут к росту при экстрактивных институтах.
Первый — когда элита направляет ресурсы в высокопроизводительные секторы экономики, обеспечивая лучший уровень жизни для своего населения, хотя большая часть богатства все равно перераспределяется в пользу элиты. Типичный пример экономического роста при экстрактивных институтах — экономическое развитие СССР в период с начала первой пятилетки в 1928 году и до 1970-х годов. Союз достиг высоких темпов экономического роста, так как государство перебрасывало трудовые ресурсы из неэффективного сельского хозяйства в промышленность. Для такого роста требуется политическая централизация государства. Если она есть, то у элиты возникает возможность использовать стимулы для инвестирования и поощрения экономического роста, иногда даже при помощи заимствования элементов инклюзивных институтов.
Второй механизм экономического роста при экстрактивных институтах возможен, когда власть в стране настолько уверена в своих позициях, что может позволить возникнуть инклюзивным институтам.
Однако рост при экстрактивных институтах отличается от роста в условиях инклюзивных прежде всего тем, что экстрактивный рост не стимулирует инновации, а эксплуатирует уже имеющиеся технологии, что в результате приводит к стагнации.
Это и произошло в СССР — к 1970-м годам экономический рост практически остановился. У населения не было стимулов, чтобы поддерживать экономическую активность.
Идея 7. Боязнь созидательного разрушения мешает экономическому развитию
Сейчас Венеция представляет собой главным образом туристический объект, куда приезжают люди, зарабатывающие деньги в других местах, но в XI–XIV веках она была процветающим и могущественным государством. В основе экономического развития Венеции были инклюзивные институты и инновации, которые оказались возможными благодаря им. Важный действовавший в Венеции того времени институт — комменда (commenda), которая предвосхитила акционерные общества и регулировала отношения между инвестором и купцом-путешественником. В Венеции развивалась торговля, появлялся новый класс предприимчивых людей, а политическая система становилась все более открытой.
Однако новые предприниматели оказались костью в горле для старой элиты, чьи доходы начали снижаться, а власть оказалась под угрозой.
Большой совет, в котором заседали представители старой аристократии, запретил комменду, вместо нее была организована система принадлежащих государству торговых галер, а граждан, которые занимались коммерцией, облагали высокими налогами. В результате международную торговлю стали контролировать семьи аристократов, процесс создания инклюзивных институтов был развернут вспять, и вскоре Венеция пришла в упадок.
Идея 8. Инклюзивные институты запускают цикл благотворной обратной связи, а экстрактивные институты — порочный круг
Инклюзивные институты устанавливают правила и ограничивают власть элиты, ставя власть закона выше власти конкретных людей и предоставляя правовое поле, в рамках которого могут действовать участники. Такая власть закона представляет собой результат плюралистических политических порядков и не может существовать в условиях абсолютизма. Дополнительный фактор — наличие независимых СМИ.
В то же время экстрактивные институты запускают самоподдерживающий порочный круг. Борьба за власть в условиях экстрактивных институтов особенно разрушительна и зачастую приводит к огромным человеческим жертвам.
Экстрактивные политические институты практически не создают ограничений для группы лиц, обладающих властью. Это называется «железным законом олигархии». Однако он не представляет собой неизбежность. Но поменять ситуацию, как показывает история, может только одно — создание широкой коалиции, которая могла бы стать влиятельной политической силой, способной выступить против абсолютизма и создать инклюзивные институты.
***
Книга «Почему одни страны богатые, а другие бедные», несмотря на обилие исторических примеров, посвящена одной главной идее. Причина, почему одни страны добиваются высокого уровня благосостояния и долгосрочного экономического развития, а другие стагнируют и беднеют, заключается в том, какие политические и экономические институты в них действуют.
При экстрактивных институтах группа людей получает возможность неограниченной эксплуатации большинства населения. Экстрактивные институты запускают порочный цикл — если в результате переворота власть сменяется, новые правители получают те же неограниченные возможности для эксплуатации и льготы, которые они будут всячески пытаться сохранить.
Экономический рост в условиях экстрактивных институтов возможен, но длится он недолго, так как долгосрочный рост требует процесса созидательного разрушения, замены старых технологий и старых лидеров на новые, а это не на руку тем, кто получает выгоду от использования имеющихся технологий. Сопротивление элит изменениям мешает государству преуспевать в долгосрочной перспективе.
Почему одни страны богатые, а другие красивые – Газета Коммерсантъ № 87 (7049) от 25.05.2021
Экономисты Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон после множества работ, посвященных сравнительно-историческому анализу экономического развития разных стран, опубликовали препринт статьи, в которой совершенно неожиданно предлагают совершенно новый подход к ответу на вопрос: почему одни страны богатые, а другие бедные? Его теперь предлагается искать на стыке институциональной теории, антропологии, социологии — авторы настаивают на том, что экономическое развитие долгосрочно определяется специфическими сочетаниями «подвижных» и «жестких» культурных норм и ценностей, которые могут быть «свободными» и «запутанными». В значительной степени это отказ Робинсона и Асемоглу от попыток найти детерминанты развития в институтах и экономике: по их мнению, обсуждать следует все же особенности культур.
Препринт статьи Дарона Асемоглу из MIT и Джеймса Робинсона из Университета Чикаго «Культура, институты и социальное равновесие: рамочные понятия» с определенной вероятностью станет одним из самых обсуждаемых текстов экономистов, получивших широчайшую известность как авторы книг «Почему одни страны богатые, а другие бедные?» (2012 год, русский перевод — 2016 год) и «Узкий коридор» (2019 год, русский перевод — 2021 год) и серии обычно совместных статей, в которых авторы пытаются теоретически обосновать связь между долгосрочным (в течение, как правило, десятилетий и веков) экономическим развитием сообществ, ассоциируемых с современными «странами» и состоянием политических и экономических институтов в них.
В первой книге основной идеей Асемоглу и Робинсона было развитие концепции «экстрактивных» и «инклюзивных» институтов, преимущественно политических. Во второй книге, более популярной, чем монографической, идея уточнялась: во многом долгосрочная траектория экономического развития по Робинсону и Асемоглу определяется «узким коридором» между «властью общества» и «властью государства» в понимании Томаса Гоббса, создающимся постоянной борьбой между «элитами» (представляющими госаппарат) и «обществом», претендующим на «сковывание» возможностей государства. Вторая книга в силу большей междисциплинарности и не всегда удачных экскурсов в политическую философию критикуется чаще.
Текст, выпущенный Асемоглу и Робинсоном в серии публикаций ассоциации NBER, вполне может быть подготовкой к новой книге, если не замечать, что во многом авторы, внешне развивая часть идей «Узкого коридора», практически полностью возвращаются к тому, с чего начали: идея книги «Почему одни страны богатые, а другие бедные?» практически прямо провозглашала, что дело не в особенностях культур, которые сами по себе детерминантами долгосрочного экономического развития не являются. Эта точка зрения в вульгаризированной форме со ссылкой на «протестантскую этику» социолога Макса Вебера до 1970-х была едва ли не всеобщей, хотя и неполиткорректной, точкой зрения, во многом и опровергалась трудами Асемоглу и Робинсона. В этом же тексте авторы предлагают, отсылая к социологическому фундаменту Толкотта Парсонса и антропологическим работам Клиффорда Гирца и Пола Димаджио, анализировать связь между институциональным развитием обществ, особенностями культуры и «социальным равновесием» (последнее — с неявной отсылкой к успешному невыходу из «узкого коридора», сейчас представленного в мире демократиями в той или иной форме), предполагая также, что долгосрочные конфигурации, складывающиеся в обществах этими связями, могут иметь отношение к результатам долгосрочного экономического развития. «Культура» Асемоглу и Робинсоном определяется в понимании Гирца как исторически транслируемые паттерны верований, отношений, ритуалов, обязательств, координируемые ожиданиями, но с фокусом на экономические и политические особенности таких «культур» (авторы отдельно анализируют ряд африканских культур, Китай, Англию, абстрактно-исламскую культуру, «индийскую систему каст» и культуру североамериканских индейцев кроу).
Внутреннее устройство культур авторы делят на оппозиции подвижные (fluid) — жесткие (hardwired), связывая богатство адаптивных возможностей культур с преобладанием абстрактных и специфических норм, которые могут быть «независимыми» (free standing) или «связанными» (entangled).
Конструкция Робинсона и Асемоглу кажется им столь логичной, что в приложении к статье они предлагают даже математизировать анализ «культурных наборов» инструментарием теории графов. Отметим, впрочем, что сдвижение в сторону антропологии с ее специфическим логическим аппаратом, сильно отличающимся от институциональной теории, вряд ли удастся очень легко, тогда как даже неявный шаг Асемоглу и Робинсона обратно в сторону мысли «все дело в культуре» делает их легкой мишенью для агрессивной левой постколониальной политической критики.
Дмитрий Бутрин
Почему одни страны богатые, а другие бедные: происхождение власти, процветания и нищеты
Дарон Аджемоглу, Джеймс А. Робинсон
Москва: АСТ, 2018. — X, 692, [1] с., [8] л. ил.
ISBN 978-5-17-092736-4
Книга Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные» — один из главных политэкономических бестселлеров последнего времени, эпохальная работа, сравнимая по значению с трудами Сэмюеля Хантингтона, Джареда Дай-монда или Фрэнсиса Фукуямы. Авторы задаются вопросом, который в течение столетий волновал историков, экономистов и философов: в чем истоки мирового неравенства, почему мировое богатство распределено по странам и регионам мира столь неравномерно? Ответ на этот вопрос дается на стыке истории, политологии и экономики, с привлечением необычайно обширного исторического материала из всех эпох и со всех континентов, что превращает книгу в настоящую энциклопедию передовой политэкономической мысли.
Книга доступна:
Содержание:
Предисловие
Так близко — и так по-разному
Экономика Рио-Гранде • Основание Буэнос-Айреса • Из Кахамарки… • …до Джеймстауна • Повесть о двух конституциях • Разработать идею, открыть бизнес, получить кредит • Не сходя с привычной колеи • Как заработать миллиард-другой • Подходы к теории мирового неравенства
Теории, которые не работают
Положение вещей • Географическая теория • Влияние культуры • Теория о невежестве
Как возникают богатство и бедность
Экономика 38-й параллели • Экстрактивные и инклюзивные экономические институты • Двигатели процветания • Экстрактивные и инклюзивные политические институты • Почему выбор в пользу процветания делается не всегда? • Долгая агония Конго • Экономический рост при экстрактивных политических институтах
Груз истории: небольшие отличия и точки перелома
Мир, который сотворила чума • Как появляются инклюзивные политические институты • Значительные последствия незначительных различий • Условно детерминированный исторический путь • Положение вещей: в поисках объяснения
«Я видел будущее, и оно работает»: экономический рост в условиях экстрактивных институтов
«Я побывал в будущем» • На берегах Касаи • Длинное лето • Извлечение ренты — ненадежный бизнес • Что же пошло не так?
Отдаляясь друг от друга
Как Венеция превратилась в музей • Римские добродетели… • …и римские пороки • Из Виндоланды никто не пишет • Расходящиеся траектории • Последствия раннего роста
Поворотный момент
Чулочная проблема • Вечный политический конфликт • Славная революция • Промышленная революция • Почему именно в Англии?
Лишь бы не у нас: барьеры на пути развития
Печатать не дозволяется • Небольшая разница, большое значение • Кто боится промышленности? • Морской запрет • Царство пресвитера Иоанна • Дети Самаале • Затянувшийся упадок
Развитие вспять
Пряности и геноцид • Слишком уж обычный институт • Становление двойственной экономики • Развитие вспять
Распространение процветания
Воровская честь • Ломая барьеры: Французская революция • Экспорт революции • В поисках современности
Благотворная обратная связь
Черный акт • Медленная поступь демократии • Как лопаются тресты • Свои люди в суде • Позитивный отклик и благотворная обратная связь
Порочный круг
Вы больше никогда не сядете в поезд, идущий в Бо • От энкомьенды к земельным захватам • От раба к Джиму Кроу • Железный закон олигархии • Негативный отклик и благотворная обратная связь
Почему сегодня государства терпят неудачу
Как выиграть в лотерею в Зимбабве • Крестовый поход детей? • Государство — это кто? • El Corralito • Новый абсолютизм • Царь-хлопок • Игровое поле с уклоном • Почему бедные страны становятся бедными
Ломая привычные схемы
Три африканских вождя • Конец экстрактивного Юга • Возрождение Китая
В поисках причин процветания и бедности
Исторические корни • Неотразимый шарм авторитарного роста • Невозможно сконструировать процветание • Крах международной помощи • Расширение прав
Благодарности
Библиография и источники
Источники для создания карт
Использованная литература
Указатель
Основная рубрика: Философия > Социальная философия > Общество как социальная реальность > Общественные отношения > Неравенство, Экономика > Общественное воспроизводство > Национальное богатство, Экономика > Экономическая история, Политология > Политическая география
«Почему одни страны богатые, а другие бедные» Аджемоглу Дарон, Литвинов Дмитрий Александрович — описание книги | Цивилизация и цивилизации
Алтайский край
Альметьевск
Ангарск
Астрахань
Белгород
Благовещенск
Братск
Брянск
Брянская область
Владивосток
Владимирская область
Волгоград
Волгоградская область
Воронеж
Воронежская область
Грозный
Екатеринбург
Забайкальский край
Зима
Ивановская область
Иркутск
Иркутская область
Кабардино-Балкарская Республика
Калужская
Калужская область
Карачаево-Черкесская Республика
Кемерово
Кемеровская область
Киров
Кострома
Краснодарский край
Красноярск
Красноярский край
Курганская
Курск
Липецк
Москва
Московская область
Нижегородская область
Нижнеудинск
Нижний Новгород
Нижний Тагил
Новосибирск
Новосибирская область
Омск
Оренбург
Оренбургская область
Орловская область
Пенза
Пермский край
Пермь
Приморский край
Республика Адыгея
Республика Башкортостан
Республика Бурятия
Республика Крым
Республика Мордовия
Республика Северная Осетия — Алания
Республика Татарстан
Республика Тыва
Республика Хакасия
Ростов-на-Дону
Ростовская область
Рязань
Самара
Самарская область
Саратов
Саратовская область
Саянск
Свердловская область
Севастополь
Смоленск
Ставрополь
Ставропольский край
Старый Оскол
Тамбов
Тамбовская область
Тверь
Томск
Тула
Тульская область
Тюменская область
Тюмень
Удмуртская Республика
Улан‑Удэ
Ульяновск
Ульяновская область
Усолье‑Сибирское
Усть‑Илимск
Хабаровск
Ханты-Мансийский автономный округ
Челябинск
Челябинская область
Черемхово
Чита
Чувашская Республика
Шелехов
Энгельс
Ямало-Ненецкий автономный округ
Ярославль
Ярославская область
Дарон Аджемоглу, Джеймс Робинсон: Почему одни страны богатые, а другие бедные (аудиокнига)
Дарон Аджемоглу, Джеймс А. Робинсон «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты».
Книга Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные» («Why Nations Fail») – один из главных политэкономических бестселлеров последнего времени, эпохальная работа, сравнимая по значению с трудами Сэмюеля Хантингтона, Джареда Даймонда или Фрэнсиса Фукуямы. Авторы задаются вопросом, который в течение столетий волновал историков, экономистов и философов: в чем истоки мирового неравенства, почему мировое богатство распределено по странам и регионам мира столь неравномерно? Ответ на этот вопрос дается на стыке истории, политологии и экономики, с привлечением необычайно обширного исторического материала из всех эпох и со всех континентов, что превращает книгу в настоящую энциклопедию передовой политэкономической мысли.
Предисловие. Глава 1. Так близко – и так по-разному
Содержание:
00:12 Аннотация
01:06 Предисловие к русскому изданию
15:40 Предисловие
27:02 Глава 1. Так близко и так по-разному. Экономика Рио-Гранде
33:57 Основание Буэнос-Айреса
38:30 Из Кахамарки…
54:37 …до Джеймстауна
01:14:51 Повесть о двух конституциях
01:26:21 Разработать идею, открыть бизнес, получить кредит
01:36:30 Не сходя с привычной колеи
01:43:01 Как заработать миллиард-другой
01:49:05 Подходы к теории мирового неравенства
Глава 2. Теории, которые не работают
В этой главе даётся критика теорий, объясняющих экономическое неравенство: географическая, культурная и т.н. «теория невежества».
Содержание:
00:00 Положение вещей
06:35 Географическая теория
23:20 Влияние культуры
38:03 Теория о невежестве
Глава 3. Как возникают богатство и бедность
В этой главе говорится о том, как возникают богатство и бедность. И как на это влияют экстрактивные и инклюзивные экономические и политические институты.
Содержание:
00:00 Экономика 38-й параллели
08:13 Экстрактивные и инклюзивные экономические институты
16:23 Двигатели процветания
22:35 Экстрактивные и инклюзивные политические институты
33:38 Почему выбор в пользу процветания делается не всегда?
45:41 Долгая агония Конго
55:56 Экономический рост при экстрактивных политических институтах
Глава 4. Груз истории: небольшие отличия и точки перелома
В этой главе говорится о точках перелома, которые меняют траектории развития стран. Например, о пандемии чумы 14 века, определившей различия Западной и Восточной Европы.
Содержание:
00:00 Мир, который сотворила чума
12:53 Как появляются инклюзивные политические институты
19:52 Значительные последствия незначительных различий
31:27 Условно детерминированный исторический путь
37:01 Положение вещей: в поисках объяснения
Глава 5. «Я видел будущее, и оно работает»: экономический рост в условиях экстрактивных институтов
В этой главе говорится об экономическом росте при экстрактивных институтах и о том, почему он не может быть устойчивым. Примерами того служат история СССР и цивилизации майя.
Содержание:
00:00 Я видел будущее
22:58 На берегах Касаи
32:19 Длинное лето
49:32 Извлечение ренты – ненадежный бизнес
01:03:36 Что же пошло не так?
Глава 6. Отдаляясь друг от друга
В этой главе говорится о том, как инклюзивные политические и экономические институты способствуют развитию стран и как их утрата ведёт к упадку общества. Примерами этого служат Венецианская республика и Древний Рим.
Содержание:
00:00 Как Венеция превратилась в музей
18:14 Римские добродетели…
35:49 …и римские пороки
53:07 Из Виндоланды никто не пишет
59:29 Расходящиеся траектории
01:08:53 Последствия раннего роста
Why Nations Fail: в чем ошибается ставшая культовой теория развития | Мнения
Трущобы Бока-ла-Каха расположены почти в центре Панама-Сити среди огромных небоскребов.
Carlos Jasso / Reuters
Краткий пересказ и критический разбор книги Дарона Аджемоглу и Джеймса А. Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты» («Why Nations Fail»).
В западной науке об обществе есть большой раздел теорий развития, призванных объяснить механизмы экономического роста и становления демократии. Изданная в 2011 году книга Аджемоглу и Робинсона «Why Nations Fail» («Почему страны терпят неудачи», в русском переводе «Почему одни страны богатые, а другие бедные») вошла в канон учебных курсов по развитию и в топ-списки экономических бестселлеров. «WNF» претендует на последовательное изложение теории развития с точки зрения институциональной экономики – школы, рассматривающей экономику через влияние на нее институтов – в первую очередь права собственности, законности, конкуренции и политического строя.
«WNF» относится к числу метамонографий: это не самостоятельное исследование, а написанный популярным языком реферат большого количества работ институциональной школы, причем только немногие из них созданы авторами книги лично или в соавторстве. Излагая несколько десятков экономических исследований, Аджемоглу и Робинсон рассматривают их через призму общей теории. По мысли авторов, «институты» разделяются на плохие (экстрактивные) и хорошие (инклюзивные). Экстрактивные институты примерно равноценны рентной экономике – доходу от природных ресурсов, монополий, рабского труда – и олигархической власти, оттесняющей большую часть общества от раздела доходов и принятия решений. Инклюзивные институты – это конкурентная экономика, свободный рынок, открытый для всех предпринимателей, политическая демократия и другие позитивные характеристики, которые, по мнению авторов, присущи современным богатым странам и нескольким избранным историческим обществам. Рост и процветание связаны с наличием инклюзивных институтов. Точных определений и критериев в книге не содержится, характеристики раздаются в основном умозрительно («подобные тем, что существуют в США или Южной Корее»), и эта проблема атрибуции, как мы сейчас увидим, – ахиллесова пята книги.
Авторы книги – экономист и политолог; большая часть работ, использованных для «WNF», также принадлежит экономистам и политологам. Историков среди авторов книги нет, хотя вся книга относится к жанру экономической истории. В итоге у историка чтение «WNF» вызывает желание схватиться за карандаш и начать подчеркивать косяки с точки зрения исторической науки. Перечислить все огрехи невозможно, приведем для иллюстрации лишь некоторые.
Один из наиболее часто упоминаемых авторами «WNF» кейсов – Ногалес, разделенный пополам город на американо-мексиканской границе. Сравнивая два Ногалеса, авторы делают вывод, что различия обусловлены тем, что американский Ногалес живет в пространстве превосходящих американских инклюзивных институтов, а мексиканский – в пространстве худших экстрактивных институтов. Но Аджемоглу и Робинсон говорят о современном Ногалесе. А в 1950 году американский Ногалес был использован для съемок фильма «Оклахома!» как натура бедной сельской Америки, да не 1950-го, а 1900 года: в такой беспробудной нищете и отсталости жил городок. Американские институты больше столетия почему-то не действовали на Ногалес, взлет которого начался намного позже, да и сейчас город по душевому доходу значительно ниже среднеамериканского уровня. В Ногалесе XXI века действует совсем другой институт, который крупный исследователь американо-мексиканского пограничья Джеймс Гербер так и назвал – «институт границы». Составляющие большую часть экономики американского Ногалеса фабрики-макиладоры прибыльны благодаря сочетанию льготного таможенного режима и низкооплачиваемой рабочей силы; упоминая их, книга не использует слово NAFTA, благодаря которому с 1994 года макиладоры и существуют. Бизнес Ногалеса – классический пример пограничной ренты, которая, по терминологии Аджемоглу и Робинсона, – «экстрактивный институт». А кто же крупнейший работодатель американских жителей Ногалеса? По переписи 2010 года, это Министерство внутренней безопасности США, в чьем ведении находится пограничная служба; за ним следует полиция. Это тоже институты, но не инклюзивные: они берут на работу лишь граждан США. Обо всем этом книга умалчивает.
Еще один любимый кейс авторов и всей школы институционализма, приводимый в «WNF», – Венеция, где с конца X века шел резкий рост процветающих торговых компаний, среди основателей которых были люди, не входившие в аристократию. Но почему именно это время – X век? Историк-медиевист в отличие от экономиста отреагирует сразу. В 992 году дож Пьетро Орсеоло получил от византийского императора Василия II хрисовул – жалованную грамоту на «дар императора подданному». Этим документом император оформил отношения с Венецией, номинальной провинцией империи, но фактически независимой. Хрисовул до нас не дошел, но по его описаниям и цитатам можно понять, что это был союзный договор: Венеция должна была по требованию предоставлять активно воевавшему от Крыма до Сицилии императору военный и транспортный флот, а взамен Василий давал республике огромные таможенные льготы во всех владениях империи, – и не исключено, что это был не первый льготный режим. Так сложилась венецианская монополия на международную торговлю, просуществовавшая несколько столетий. Это сразу объясняет возникновение множества торговых предприятий: нобили Венеции эксплуатировали свое исключительное положение в главной сверхдержаве тогдашнего мира, бывшей тогда почти на пике могущества и покорявшей все больше земель.
Что же до формата торговых экспедиций commenda, который, по мнению институционалистов, венецианцы якобы изобрели, то он известен как минимум за тысячу лет до того – из опыта Римской республики. Закон и обычай Рима запрещал благородным сословиям, сенаторам и всадникам, заниматься «низкой» торговлей; но деньги были нужны всем, и по подобию сельскохозяйственной испольщины (урожай пополам между землевладельцем и фермером) был придуман формат «часть владельцу, часть капитану», получивший имя «societas»: отсюда современные «society», «societe» и русская калька «общество». Этот правовой шаблон римского права Венеция, чтившая свое происхождение от Рима, и применила. У византийских греков и мусульман также были аналогичные правовые структуры (хреокойнония и кирад) задолго до появления commenda, что тоже давно описано в исторической литературе.
Итак, если бы авторы были последовательны в своей классификации, они должны были бы признать Венецию идеальным образцом не инклюзивного и конкурентного, а экстрактивного и рентного общества. Но золотой век венецианской торговли, связанный с экстрактивным институтом, не укладывается в концепцию «WNF», и хрисовул Василия был то ли по неведению, то ли сознательно опущен авторами книги.
Институционалисты ухитрились обнаружить «экстрактивные институты» даже в доколумбовой цивилизации майя, что граничит уже не с наукой, а с фантазией. Мы слишком мало знаем о майя, чтобы судить о том, каковы были их социальные порядки: в основном мы оперируем догадками на основе скудных объективных данных. Расшифровать письменность майя не значит понять смысл того или иного слова, руины зданий и остатки вещей говорят и того меньше. Даже причины исчезновения цивилизации майя нам ясны не до конца, и делать на основе имеющихся знаний глобальный вывод об «экстрактивных институтах» по меньшей мере спекулятивно.
Константин Сонин: Почему одни страны богатые, а другие бедные. Один пример
Книга Дарона Асемоглу и Джеймса Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные» (Why Nations Fail) — самая важная, из популярных, книга по экономике XXI века. Она удивительным образом сводит тысячи работ экономистов и специалистов во всех смежных областях — социологов, историков, антропологов — к очень простой модели, объясняющей почему одни страны богатые, а другие бедные. Потому что в одних странах складываются экстрактивные институты, защищающие, ценой эффективности и развития, ренту элиты, а в другие — инклюзивные, дающие возможность конкурировать, хорошо жить и двигаться вперёд.
В книге, конечно, приведены десятки примеров, но главное не в тех примерах, которые есть, а в тех, которые видишь вокруг себя, когда понимаешь модель. Тогда все законы и постановления, ограничивающие конкуренцию на рынке, все преследования политической оппозиции, все механизмы, позволяющие сохранять свой пост — что президента, что директора, что завкафедрой — все это становится просто стандартными иллюстрациями к общей схеме. Вот и закрытие VTimes*, совершенно неполитического издания, под политическим давлением — очередной маленький пример усиления экстрактивных институтов. Тех самых, которые делают страны, в долгосрочной перспективе, бедными.
VTimes, которое до захвата и закрытия бренда год назад называлось «Ведомостями», в течение 20+ лет было главным экономическим изданием — источником информации, фильтром того, что важно и неважно — в стране. Эти же 20+ VTimes было главной школой российской журналистики — вся современная российская журналистика вышла оттуда. И в институциональном смысле, и в личном. Эти же 20+ лет VTimes было центральной площадкой для экономических и политических дискуссий. В области экономики — авторство в VTimes или, до апреля 2020 года, в «Ведомостях» — главное дело для всех ведущих экономических публицистов в России.
Моя колонка в VTimes выходила семнадцать лет — с 2004 года, когда раз в неделю, когда раз в две недели. Это был вызов — создать с нуля современную экономическую колумнистику — чтобы то, что ты пишешь, даже если это просто позиция, опиралось на знания и опыт экономического сообщества. Может больше чем те, что поменяли мои колонки — что вообще могут поменять колонки? — я гордился тем, сколько экономистов стало писать для широкой публики, читая мои тексты. Это была честь — делить площадку с лучшими публицистами страны.
Теперь этой газеты, школы, площадки больше нет. Это не означает, что экономика России рухнет в один день, новости перестанут поступать, а мнение будет нигде невозможно высказать. Конечно, нет. Но это означает, что экстрактивные институты стали на эпсилон сильнее, обществу и бизнесу — чуть сложнее, потому что информация, необходимая для принятия решений, стала чуть хуже, правительству — чуть сложнее, потому что исчезла площадка для дискуссий. Экстрактивные институты стали чуть сильнее, застой чуть глубже, шансы на рост — чуть ниже. И это ровно то, что описано у Асемоглу и Робинсона — застой и стагнация происходят не одним рывком, а складываются потихоньку из маленьких шагов в неправильном направлении.
* — издание признано иностранным средством массовой информации, выполняющим функции иностранного агента, и (или) российским юридическим лицом, выполняющим функции иностранного агента
Почему одни страны богаты, а другие бедны?
«Открытые рынки дают единственную реальную надежду вытащить миллиарды людей в развивающихся странах из крайней нищеты, сохраняя при этом процветание в промышленно развитом мире». 1
— Кофи Аннан, бывший Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций
Многие люди отмечают рождение экономики как публикацию книги Адама Смита Богатство народов в 1776 году.На самом деле, полное название этой классики — An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations , и Смит действительно пытается объяснить, почему одни нации достигают богатства, а другие не достигают этого. Тем не менее, за 241 год после публикации книги разрыв между богатыми и бедными странами стал еще больше. Экономисты все еще уточняют свой ответ на исходный вопрос: почему одни страны богаты, а другие бедны, и что с этим можно сделать?
«Богатые» и «бедные»В обыденном языке термины «богатый» и «бедный» часто используются в относительном смысле: «бедный» человек имеет меньше доходов, богатства, товаров или услуг, чем «богатый» человек.При рассмотрении стран экономисты часто используют валовой внутренний продукт (ВВП) на душу населения как показатель среднего экономического благосостояния в стране. ВВП — это общая рыночная стоимость, выраженная в долларах, всех конечных товаров и услуг, произведенных в экономике в конкретный год. В некотором смысле ВВП страны подобен ее годовому доходу. Таким образом, деление ВВП конкретной страны на ее население — это оценка того, какой в среднем доход экономика производит на человека (на душу населения) в год. Другими словами, ВВП на душу населения является мерой уровня жизни нации, равного .Например, в 2016 году ВВП на душу населения составлял 57 467 долларов США в США, 42 158 долларов США в Канаде, 27 539 долларов США в Южной Корее, 8 123 доллара США в Китае, 1513 долларов США в Гане и 455 долларов США в Либерии (Рисунок 1). 2
ПРИМЕЧАНИЕ: ВВП Либерии в размере 455 долларов на душу населения включен, но не виден из-за масштаба. Республика Корея — официальное название Южной Кореи.
ИСТОЧНИК: Всемирный банк, получено из FRED ® , Федеральный резервный банк Сент-Луиса; https://fred.stlouisfed.org/graph/?g=eMGq, по состоянию на 26 июля 2017 г.
Поскольку ВВП на душу населения — это просто ВВП, разделенный на численность населения, это показатель дохода, как если бы он был разделен поровну между населением. В действительности доходы людей внутри страны могут сильно различаться. Таким образом, даже в стране с относительно низким ВВП одни люди будут жить лучше, чем другие. И в очень богатых странах есть бедняки. По оценкам, в 2013 году (доступны самые последние полные данные о глобальной бедности) 767 миллионов человек, или 10,7 процента мирового населения, жили за международной чертой бедности, равной 1 доллару США.90 на человека в день. 3 Для людей или наций ключ к избавлению от бедности лежит в повышении уровня доходов. В частности, для стран, которые измеряют богатство с точки зрения ВВП, избавление от бедности требует увеличения объема продукции (на человека), производимой их экономикой. Короче говоря, экономический рост позволяет странам избежать бедности.
Как растет экономика?Экономический рост — это устойчивый рост производства товаров и услуг в стране с течением времени.Как страна может увеличить производство? Что ж, производство экономики является функцией ее ресурсов, или факторов производства, (природные ресурсы, трудовые ресурсы и основных ресурсов, , и ), а также производительности этих факторов (в частности, производительности труда и капитальных ресурсов). ), которая называется совокупной факторной производительностью (СФП). Рассмотрим обувную фабрику. Общий объем производства обуви зависит от вводимых ресурсов (сырья, такого как кожа, рабочая сила, предоставляемая рабочими, и капитальных ресурсов, которые представляют собой инструменты и оборудование на фабрике), но это также зависит от того, насколько квалифицированы рабочие и насколько полезны оборудование есть.А теперь представьте себе две фабрики с одинаковым количеством рабочих. На первом заводе рабочие с базовыми навыками перемещают товары на тележках, собирают товары с помощью ручных инструментов и работают на верстаках. На втором заводе высококвалифицированные рабочие используют моторизованные вилочные погрузчики для перемещения поддонов с товарами и электроинструменты для сборки товаров, которые перемещаются по конвейерной ленте. Поскольку вторая фабрика имеет более высокий СФП, она будет иметь более высокую производительность, получать больший доход и обеспечивать более высокую заработную плату своим рабочим. Точно так же для страны более высокий СФП приведет к более высоким темпам экономического роста.Более высокие темпы экономического роста означают, что на человека производится больше товаров, что создает более высокие доходы и позволяет большему количеству людей быстрее вырваться из нищеты. Но как страны могут увеличить СФП, чтобы избежать бедности? Хотя необходимо учитывать множество факторов, следует выделить два.
УчрежденияВо-первых, важны институты. Для экономиста институты — это «правила игры», которые создают стимулы для людей и предприятий. Например, когда люди могут получать прибыль от своей работы или бизнеса, у них появляется стимул не только производить, но и постоянно улучшать свой метод производства .«Правила игры» помогают определить экономический стимул к производству. С другой стороны, если люди не получают денежного вознаграждения за их работу или бизнес, или если выгоды от их производства могут быть лишены или потеряны, стимул к производству будет уменьшаться. По этой причине многие экономисты предполагают, что такие институты, как права собственности, свободные и открытые рынки и верховенство закона (см. Вставку в рамке), обеспечивают наилучшие стимулы и возможности для людей производить товары и услуги.
Северная и Южная Корея часто служат примером важности институтов. В каком-то смысле это естественный эксперимент. У этих двух народов общая история, культура и этническая принадлежность. В 1953 году эти страны были формально разделены и управлялись совершенно разными правительствами. Северная Корея — диктаторская коммунистическая страна, где права собственности, свободные и открытые рынки в основном отсутствуют, а верховенство закона подавляется. В Южной Корее учреждения создают сильные стимулы для инноваций и повышения производительности.Результаты? Северная Корея — одна из самых бедных стран мира, а Южная Корея — одна из самых богатых. 4
ПРИМЕЧАНИЕ. Несмотря на то, что Республика Корея (официальное название Южной Кореи), Китай, Гана и Либерия имели аналогичный уровень жизни в 1970 году, с тех пор они развивались по-разному.
ИСТОЧНИК: Всемирный банк, получено из FRED ® , Федеральный резервный банк Сент-Луиса; https://fred.stlouisfed.org/graph/?g=eMGt, по состоянию на 26 июля 2017 г.
Хотя это кажется простыми отношениями — если правительство обеспечивает сильные права собственности, свободные рынки и верховенство закона, рынки будут процветать, а экономика будет расти — исследования показывают, что сама по себе «история институтов» не дает полной картины.В некоторых случаях государственная поддержка важна для развития экономики страны. Более внимательное рассмотрение показывает, что экономические преобразования в Южной Корее, начавшиеся в 1960-х годах, происходили под диктаторским режимом Пак Чон Хи (который перенаправил экономический фокус страны на ориентированную на экспорт промышленность), а не в условиях сильных прав собственности, свободных рынки и верховенство закона (пришедшее позже). 5 Стремление Южной Кореи к индустриализации стало важным первым шагом в ее экономическом развитии (см. Рост Южной Кореи на Рисунке 2).Китай — еще один пример резко выросшей экономики. За одно поколение она превратилась из отсталой аграрной нации в производственный центр. Китай пробовал рыночные реформы во время династии Цин (чьи модернизационные реформы начались в 1860 году и продолжались до ее свержения в 1911 году) и в эпоху республики (1912-1949), но они не увенчались успехом. Экономические преобразования Китая начались в 1978 году при Дэн Сяопине, который выступил с инициативой правительства по поддержке индустриализации и развития рынков как внутри страны, так и для экспорта китайских товаров. 6 Эти ранние изменения, поддерживаемые правительством, помогли развить рынки, необходимые для текущего резкого ускорения экономического роста (см. Рисунок 2).
ТорговляВо-вторых, международная торговля является важной частью экономического роста для большинства стран. Подумайте о двух детях в школьном кафетерии, меняющих батончик мюсли на печенье с шоколадной крошкой. Они готовы торговать, потому что это дает им обоим возможность получить выгоду. Народы торгуют по той же причине.Когда более бедные страны используют торговлю для доступа к капитальным товарам (таким как передовые технологии и оборудование), они могут увеличить свою СФП, что приведет к более высоким темпам экономического роста. 7 Кроме того, торговля предоставляет стране более широкий рынок для продажи товаров и услуг, которые она производит. Однако многие страны имеют торговых барьера , которые ограничивают их доступ к торговле. Недавние исследования показывают, что устранение торговых барьеров могло бы сократить разрыв в доходах между богатыми и бедными странами на 50 процентов. 8
ЗаключениеЭкономический рост менее развитых стран является ключом к сокращению разрыва между богатыми и бедными странами. Различия в темпах экономического роста стран часто сводятся к различиям во вводимых ресурсах (факторах производства) и различиях в СФП — производительности труда и капитальных ресурсов. Более высокая производительность способствует более быстрому экономическому росту, а более быстрый рост позволяет стране избежать бедности. Факторы, которые могут повысить производительность (и рост), включают учреждения, которые создают стимулы для инноваций и производства.В некоторых случаях правительство может играть важную роль в развитии экономики страны. Наконец, расширение доступа к международной торговле может обеспечить рынки для товаров, производимых менее развитыми странами, а также повысить производительность за счет расширения доступа к капитальным ресурсам.
Банкноты1 Глобалист. «Кофи Аннан о глобальном будущем». 6 февраля 2011 г .; https://www.theglobalist.com/kofi-annan-on-global-futures/.
2 Данные Всемирного банка взяты из FRED ® ; https: // фред.stlouisfed.org/graph/?g=erxy, по состоянию на 26 июля 2017 г.
3 Всемирный банк. «Бедность и общее процветание 2016: Принятие равенства». 2016, стр. 4; http://www.worldbank.org/en/publication/poverty-and-shared-prosperity.
4 Олсон, Манкур. «Большие купюры, оставленные на тротуаре: почему одни народы богаты, а другие бедны». Journal of Economic Perspectives , Spring 1996, 10 (2), pp. 3-24.
5 Вен, Йи и Волла, Скотт.«Быстрый экономический подъем Китая: новое применение старого рецепта. Социальное образование». Социальное образование , март / апрель 2017 г., 81 (2), С. 93-97.
6 Вен, Йи и Фортье, Джордж Э. «Видимая рука: роль правительства в долгожданной промышленной революции Китая». Федеральный резервный банк Сент-Луиса Review , третий квартал 2016 г., 98 (3), стр. 189-226; https://dx.doi.org/10.20955/r.2016.189-226.
7 Сантакреу, Ана Мария.«Конвергенция в производительности, интенсивности НИОКР и внедрении технологий». Федеральный резервный банк Сент-Луиса Economic Synopses , No. 11, 2017; https://doi.org/10.20955/es.2017.11.
8 Мутреджа, Пиюша; Равикумар Б. и Спози Майкл Дж. «Торговля инвестиционными товарами и экономическое развитие». Рабочий документ № 2014-012, Федеральный резервный банк Сент-Луиса, 2014 г .; https://research.stlouisfed.org/wp/2014/2014-012.pdf.
© 2017, Федеральный резервный банк Сент-Луиса.Выраженные взгляды принадлежат авторам и не обязательно отражают официальную позицию Федерального резервного банка Сент-Луиса или Федеральной резервной системы.
Почему одни такие богатые, а некоторые такие бедные, Дэвид С. Ландес
В книге «Богатство и бедность народов» Дэвид Лэндс пытается ответить на вопрос, почему одни нации такие богатые, а другие такие бедные (а также почему этот образец сохраняется). И, несомненно, он отвечает на этот вопрос; тщательно и уверенно, с резкостью, которая становится все более редкой при современном, весьма сочувственном взгляде на другие культуры.Его тезис кажется грубым, потому что Ландес категорически заявляет, что когда дело доходит до богатства, культура имеет большое значение. География также имеет значение, как и соседство с нацией. Но все же, по мнению Ландеса, ни одна нация никогда не станет богатой, если она не примет многие культурные особенности индустриальных наций.По мнению Ландеса, богатство является синонимом индустриализации. Это основная мера того, что значит для нации быть богатой. Это чисто экономическая мера, примером которой является легкость, с которой народы страны обеспечиваются предметами первой необходимости и удобствами.Нет никаких болтовни о духовном богатстве или душевном благополучии; нас здесь интересуют только промышленная инфраструктура и мощности, а также полная занятость населения страны в управлении этой отраслью. Его центральный вопрос, таким образом, заключается в том, как и почему в Англии произошла промышленная революция, когда она произошла (в то время как другие страны этого не сделали) и почему одни страны смогли последовать за ними на пути к индустриализации, а другие нет (и все еще не могут внесите это изменение).
Чтобы представить Европу как вероятного кандидата на промышленную революцию, Ландес рассказывает о некоторых нововведениях, которые были развиты там в средневековый период. Хотя эти изобретения, очевидно, являются делом самых высоких умов, мы не придаем им большого значения в нашем историческом повествовании. Вероятно, потому, что мы не знаем, кем были отдельные изобретатели, а наше увлечение повествовательной формой требует присутствия великих мужчин (или женщин, хотя в средние века им не давали особых шансов).Водяное колесо со связанными с ним шестернями и кривошипами, а также плотинами и гонками не только заменило человеческий труд мощностью машин, но и привело к фрезерованию, молотку и прокатке, важнейшим инновациям в текстиле и механической обработке бумаги. Изобретение очков увеличило продолжительность полезной трудовой жизни ремесленника. Механические часы оказали революционное влияние на все население, координируя, упорядочивая и даже контролируя их жизни совершенно новым для мира способом.Печать подвижным шрифтом привела к распространению знаний и распространению инакомыслия. Ландес напоминает нам историю об Адаме и Еве, где они были наказаны за то, что съели плод знания, изгнанием из сада … но они сохранили знание. Даже Бог не обладает достаточной силой, чтобы забрать знания, когда они распространились! Печать действительно была очень мощным изобретением. Хотя китайцы открыли порох, европейцы научились использовать его в оружии; и использовали это они. И, наконец, Ландес вспоминает изобретение рынка, того замечательного механизма, с помощью которого предприниматель может торговать, торговать и получать прибыль на вложенный капитал.Ландес в некотором роде энтузиаст свободного рынка, хотя и достаточно отстраненный, чтобы избегать фундаменталистской чепухи, омрачавшей дискурс в 90-е годы, когда была написана эта книга.
С открытием Нового Света европейцы использовали эти развивающиеся знания для исследования: процесс, который привел к еще большему количеству знаний (не только о Новом Свете, хотя это была довольно большая дыра для заполнения отдела знаний, но и совершенствование инструментов и методов навигации и путешествий по океану и многое другое).Ландес убедительно доказывает, что только европейцы каким-либо образом были способны на этот подвиг. Их ближайшими соперниками были китайцы, которые ни в коем случае не были настоящими соперниками, и эта тема будет затронута позже в книге. Однако открытие Нового Света разделило Европу на две части. Испанцы в своей беспрецедентной и до сих пор непостижимой алчности к золоту стали толстыми, черствыми и ленивыми. Северной Европе пришлось найти другой путь.
Так что же произошло в Англии в 1600-х годах, из-за чего промышленная революция вспыхнула и загорелась? Ландес немного танцует вокруг этого вопроса, ссылаясь на то, что историк отдает предпочтение сложности множества пересекающихся линий прогресса в противовес склонности экономиста к единственному причинному агенту.Он направляет нас к системе производства текстиля в Англии как наиболее плодотворному пути для понимания того, что произошло. Короче говоря (поскольку сам Ландес невысокий, хотя у него более 600 страниц; у меня нет, поэтому я буду намного короче), выпуск был механизмом для обхода гильдий, которые контролировали ремесленное производство на протяжении средневековья и хорошо в ранний современный период. В системе выпуска торговцы сдавали сырье отдельным дачникам, которые превращали эти материалы в готовую продукцию (например,грамм. пряжи в тканый текстиль). Торговец будет платить им за их работу поштучно, поставлять готовую продукцию на рынок и, надеюсь, получать прибыль. Избегая жесткого контроля гильдий, мы получаем прото-капитализм, при котором предприниматель рискует своими деньгами на предприятии, которое, по его мнению, принесет прибыль к моменту производства готового продукта (предвидя будущие потребности людей, которых он хочет продать). Производители также могут оценить свои возможности по сравнению с конкурентами и заключить контракт на свои услуги с тем, кто предложит самую высокую цену.С этой отправной точки в текстильной надомной промышленности мы заставляем производителей делать небольшие, но значимые инновации в технике и оборудовании для повышения их доходов, а продавцы переводят рабочих на фабрики, чтобы более тщательно управлять ими, чтобы уменьшить обезжиривание, и эти процессы обрабатывают обратную связь по каждому из них. другой — самоусиливающимся образом, чтобы в конечном итоге создать индустриальный ландшафт, где производство всего подвергается тщательному анализу со стороны умных изобретателей, которые продолжают разрабатывать лучшие методы, и капиталистов, которые строят огромные фабрики, где они используют эти методы, чтобы производить все больше и больше.Ландес написал исчерпывающую историю промышленной революции в своей книге «Свободный Прометей», так что здесь он просто пробегает по материалам.
Ландес очень увлечен трудовой этикой вебберовских протестантов как одним из важнейших культурных инкубаторов, которые помогли вывести индустриальную революцию. Раннее кальвинистское представление о предопределении (Бог всеведущ, поэтому люди, которые собираются на небеса, уже решено: при рождении человек уже проклят или член избранных) рассматривается как побуждающий людей жить добродетельно, чтобы другие смогут признать их достойными.Для протестантов добродетель проистекала из упорного труда, серьезности, бережливости и честности; не молитва. Почитание инакомыслия среди протестантов породило скептицизм в отношении научных исследований, в то время как католики Южной Европы решительно выступили против инакомыслия, а инквизиция стремилась навязать строгую ортодоксальность.
В Англии продолжали появляться изобретения в текстильной промышленности, и капиталисты стали импортировать новое оборудование на свои фабрики. Одна часть процесса ускорится и приведет к новому узкому месту, поэтому будет продолжаться поиск способа ускорить следующую часть процесса, и самоусиление процесса продолжится.Был изобретен паровой двигатель, и после примерно столетия развития (ну, 50 лет почти без разработки, но много установок, затем 50 лет разработки) он переехал на фабрики, а затем на колеса и воду. На континенте европейцы использовали шпионов, нанимали техников и работали сами, пока, наконец, не совершили собственную промышленную революцию. Англия оставалась лидером почти до Первой мировой войны, но весь континент был вовлечен в процесс непрерывного экономического роста за счет инноваций.Британские колонии в Северной Америке и Австралии индустриализировались вместе с ними, в то время как другие колонии — нет.
Прежде чем рассматривать страны, которые не смогли индустриализировать или добились лишь умеренного успеха, Ландс перечисляет некоторые уникальные особенности Англии накануне промышленной революции. До 1600 года в Северной Европе происходил постепенный, но устойчивый рост знаний и технологий. В других местах, где знания когда-то были главным достижением цивилизации, в первую очередь в Китае и мусульманском мире, рост знаний был намеренно остановлен. и остановка узаконена.Подобное институциональное сокращение знаний происходило в Европе в начале промышленной революции, но протестантам удалось этого избежать. В Северной Европе росла автономия интеллектуальных исследований. Признание фактов, общее понимание того, что было реальным (и смерть магии как инструмент объяснения). Был также интерес к производству вещей; аристократы в Англии принимали активное участие в изучении новых сельскохозяйственных технологий и применении их на своих землях, в то время как аристократы во Франции ценили благородный образ жизни и оставляли земледелие своим управляющим.Среди ремесленников было также общее движение к трудолюбию; идея о том, что если бы им платили больше, они бы выполняли больше работы, в противоположность представлению высшего класса о том, что они будут делать меньше работы, потому что они в основном были ленивыми. Но промышленную революцию в Англии продвигали в основном ремесленники; умные люди-самоучки, которые будут играть с механизмами, пока не найдут путь вперед (Ландес использует эту идею гораздо больше, чем стоит того, чтобы изложить свою более крупную точку зрения).На континенте, пытаясь догнать англичан, французы и особенно немцы создали свою систему формального образования. В то же время англичане полагались на рыночные решения своего рая, основанного на невмешательстве в жизнь, для решения всех своих проблем. К концу XIX века химия и электротехника были слишком сложны для мастеров, и немцы опередили англичан.
В Северной Америке промышленная революция была перенесена на землю, богатую ресурсами, вместе с готовой рабочей силой для создания промышленного центра мира.Почему Южная Америка не смогла повторить успех, достигнутый на Севере? Отчасти испанцы пришли в Новый Свет, чтобы забрать богатство, а не создать его. Это оставило в наследство сильные мужчины-лидеры, которые управляли правительством как рэкетом для защиты. Те же самые сильные люди руководили движениями за независимость и снова прикрывали свои хищные грабежи популистской риторикой. Крупные землевладельцы относились к сельскохозяйственным рабочим как к наемным рабочим, а не к поселенцам в Северной Америке. Когда капиталисты строили заводы, они импортировали все, включая ремонтных рабочих, так что местные знания не развивались.И в довершение всего, постоянный революционный пыл препятствовал как инвестициям, так и иммиграции.
Хотя Китай был первым, кто изобрел или, по крайней мере, самостоятельно изобрел многие инновации, которые привели к промышленной революции, они были очень далеки от индустриализации во время промышленной революции в Европе. То, что они приобрели, либо исчезло, либо было использовано только для развлечения императора и его двора. Никогда не существовало традиции использовать инновации для производства новых знаний.Кроме того, их институционализированное высокомерие и ксенофобия не позволяли им учиться у Запада, в то время как масса дешевой рабочей силы изолировала их от необходимости учиться.
Японцы сначала приветствовали жителей Запада и начали изучать их обычаи. Однако в 1600 году они внезапно положили конец этому смешению, и правящий класс попытался заморозить общество до стационарного феодального государства. Сёгунат был похож на средневековую Европу, и, как и в Европе, развился класс торговцев с фанатичной трудовой этикой.Когда это общество рухнуло, Япония с рвением повернулась к современности. Они решили индустриализировать и делать это изнутри, изучая, как проектировать, строить, обслуживать и эксплуатировать оборудование. Они задумали это сделать, и им это удалось.
В мусульманском мире прибыль от завоеваний была далекой секундой по сравнению с выполнением работы Бога (сравните это с протестантскими завоеваниями, когда они начинали и уходили, как только рентабельность уменьшалась). Без частной собственности, договорных прав или безопасности у людей не было стимула начинать путь к индустриализации, только обязанности и подчинение.Даже сегодня в арабском мире мало индустриализации. У нефтедобывающих стран есть великие дворцы для правящего класса, но они покупают внешних экспертов, а не развивают своих собственных, и они ничего не делают для построения экономики за пределами нефти. Культура не ценит новые идеи или открытость, они подавляют половину населения (женщин) и сопротивляются любым идеям, исходящим от враждебного Запада. Интеллектуальное лидерство, которым они владели 1000 лет назад, сегодня ничего не значит.
Landes подводит итоги, рассматривая победителей (богатые страны) и проигравших (бедные страны) с точки зрения их экономического потенциала.Богатство нации — это не деньги, это инновации; это знания и навыки населения и их способность работать вместе, чтобы создавать вещи, а затем делать их так, как они делают их лучше. Любая нация, экономически не развивающаяся, не вводит новшества, а фактически находится в упадке. Упадок, однако, относителен: к другим странам, к прошлому, к политической и военной иерархии. Многое зависит от того, как вы это измеряете. Новые победители находятся в Восточной Азии, которые скопировали Японию с тем же предпринимательским духом, но с более дешевой рабочей силой.Следом идет Китай с еще более дешевой рабочей силой. Новые неудачники такие же, как старые неудачники. На Ближнем Востоке есть нефть и больше ничего. Южная Америка все еще находится на американских горках, занимаясь заимствованиями, чтобы создать промышленность, которая затем терпит крах и оставляет их в долгах. Советский блок — это унылый, уродливый и обедневший мир (Ландес пишет до того, как его хваленый свободный рынок вытолкнул Россию в крупнейший преступный синдикат, который когда-либо знал мир). В Африке сильные диктаторы правят территориями, определенными колониями, которые не имеют смысла, в то время как западные агентства по оказанию помощи тратят деньги на бесполезные проекты, которые всегда терпят неудачу.
Последние 1000 лет были тысячелетием западной цивилизации. Ландес настаивает на том, что никакой культурный релятивизм или обидчивый спиритизм не могут устранить тот факт, что прогресс и современность пришли с Запада. А прогресс Запада проистекает из экономического роста; от изучения того, как создавать изменения, а затем заниматься бизнесом по постоянному созданию этих изменений. Ландес заканчивает тем, что еще раз восхищается магией свободного рынка и задается вопросом, окажутся ли когда-нибудь верными предсказания о пределах роста, которые выдвигались более или менее непрерывно вот уже 250 лет.Это похоже на то, как ранние христиане готовились к возвращению Христа в последние времена (хотя и по более веским причинам). Он заканчивает: «Один из выводов — необходимость продолжать попытки. Нет чудес. Никакого совершенства. Нет тысячелетия. Никакого апокалипсиса. Мы должны культивировать скептическую веру, избегать догм, внимательно слушать и наблюдать, пытаться прояснить и определить цели, чтобы лучше выбирать средства ».
Почему одни страны богаты, а другие бедны? : Planet Money: NPR
Почему одни нации богаты, а другие бедны? В новой книге «Почему нации терпят поражение» пара экономистов утверждает, что многое сводится к политике.
Для исследования книги авторы обыскали мир в поисках населения и географических областей, которые идентичны во всех отношениях, за исключением одного: они находятся по разные стороны границы.
Две Кореи — крайний пример. Но то же самое можно увидеть на границе США и Мексики, Гаити и Доминиканской Республики и десятков других соседних стран. Во всех этих случаях люди и земля были довольно похожи, но граница все изменила.
«Все дело в учреждениях», — пояснил Дарон Аджемоглу, один из авторов.«На самом деле речь идет о созданных человеком системах, правилах, нормативных актах, формальных или неформальных, которые создают разные стимулы».
Когда эти ребята говорят об учреждениях, они имеют в виду как можно более широко: это формальные правила и законы, а также нормы и общепринятые обычаи в обществе. У многих стран есть отличные конституции, но их лидеры имеют обыкновение игнорировать правила, когда им этого хочется.
Аджемоглу и его соавтор Джеймс Робинсон говорят, что ключевое различие между богатыми странами и бедными — это степень, в которой в стране есть институты, которые удерживают небольшую элиту от захвата всего богатства.В бедных странах богатые и сильные давят бедных и бессильных.
Представьте себе бедного фермера на Гаити, в Конго сегодня или в средневековой Европе 500 лет назад. Конечно, он мог бы орошать свою землю, обрабатывать почву и выращивать больше. Но они знают, что существующие институты гарантируют, что член элиты с хорошими связями появится и потребует добычу. Так в чем смысл? У бедных нет стимула вкладывать деньги в землю или бизнес или накапливать сбережения.Результат — неосвоенная земля и бедная нация.
Джеймс сказал: «В конечном итоге нужно изменить то, что эти страны должны перейти к инклюзивным институтам. И это не то, чего можно добиться, бросая в них деньги».
Это может показаться обескураживающим, но их сообщение также вселяет надежду. Бедность — это не просто результат плохой географии, плохой культуры, плохой истории. Это результат наших действий: способов, которыми люди выбирают организацию своего общества.А это значит, что мы можем что-то изменить.
Почему одни страны бедны, а другие богаты?
Луи Путтерман
В своей важной новой книге Why Nations Fail экономист Дарон Асемоглу из Массачусетского технологического института и экономист и политолог Джеймс Робинсон из Гарварда пытаются объяснить, почему одни страны богаты, а другие бедны. Аджемоглу и Робинсон отвергают идею о том, что культура имеет какое-либо отношение к национальному экономическому успеху. Они утверждают, что если немцы более трудолюбивы, чем, скажем, мексиканцы, то это не причина различий в соответствующих экономических показателях их стран, а скорее следствие другой переменной, качества их политических и экономических институтов.
Но отделение качества институтов от культуры, и особенно от норм, лежащих в основе таких аспектов социального взаимодействия, как доверие и взаимность, является сложной задачей. На самом деле может быть так, что нормы влияют на эффективность институтов как раз наоборот.
Эволюционные психологи и те экономисты, которые извлекли уроки из их и связанных с ними социально-биологических подходов, предполагают, что предрасположенность к социальному поведению, включая взаимность, заложена в человеческой природе.Однако многие допускают процесс совместной эволюции, в котором культура и гены работают вместе, чтобы определить, как такие предрасположенности проявляются у каждого человека. Хотя все здоровые люди подвержены влиянию социализации и социальных сигналов в более общем плане, степень проявления просоциального поведения может варьироваться от одного общества к другому, а также от человека к человеку.
Получите Evonomics в свой почтовый ящик
Некоторые из наиболее примечательных свидетельств того, что социальные нормы, различающиеся в разных обществах, играют важную роль в определении относительного богатства наций, были представлены в статье, опубликованной в журнале Science в 2008 году Бенедиктом Херрманном, Кристианом Тони и Саймоном Гахтером.Три бихевиористских / экспериментальных экономиста провели эксперименты с добровольным пожертвованием, подобные тем, которые обсуждались в моих сообщениях «Когда приятные парни заканчивают первым» и «Если я не для себя, кто будет для меня?» Испытуемые сидели в компьютерных лабораториях и принимали ряд решений о том, сколько денег внести на групповой счет, а сколько оставить в своих личных фондах. Общий доход является самым высоким, когда все средства помещаются на групповой счет, но у каждого человека есть стимул удерживать свои собственные средства.В половине периодов испытуемые узнавали, сколько каждый член их группы вложил в групповой счет, и каждому было разрешено уменьшить заработки друг друга за счет некоторой стоимости для себя.
В предыдущих версиях этого эксперимента, проведенного в Швейцарии, Англии, Германии и США, вклады в групповой счет падали с повторением в состоянии без возможности наказания, но увеличивались с повторением в состоянии с наказанием, потому что многие испытуемые брали на себя ответственность наказать безбилетников, которые не участвовали.Относительно небольшое количество испытуемых также наказывали тех, кто внес свой вклад, возможно, в попытках отомстить тем, кто наказал их в предыдущем раунде.
Herrmann и соавторы воспроизвели предыдущие результаты в группах субъектов в США, Австралии, Англии, Швейцарии, Германии, Китае и Южной Корее. Однако, когда они провели аналогичный эксперимент с испытуемыми в России, Украине, Беларуси, Турции, Греции, Саудовской Аравии и Маскате, они обнаружили, что возможность наказать других членов группы имела гораздо меньше возможностей предотвратить снижение взносов, и что вероятная причина заключалась в том, что в этих пулах субъектов наказание кооператоров было почти таким же обычным явлением, как и наказание не сотрудничающих.Как следствие, испытуемые из «плохих» групп зарабатывали в эксперименте меньше, чем их коллеги из «хороших».
Экспериментаторы не забыли, что люди в странах с «хорошо себя ведущими» испытуемыми также имеют тенденцию зарабатывать в среднем больше в повседневной жизни, чем жители других стран. Может ли это иметь какое-то отношение к качеству социальных норм? Исследователи предположили, что это действительно так. Они представили доказательства, свидетельствующие о том, что в странах, где в эксперименте широко применялось наказание сотрудников, данные опроса показывают, что люди обычно меньше доверяют друг другу и что показатели качества управления, например, отсутствие коррупции, также ниже.Если не полностью доказать, можно привести доводы в пользу того, что испытуемые принесли с собой в лабораторию нормы и ожидания относительно готовности других сотрудничать и не использовать друг друга, которые широко распространены в их обществах и которые идут рука об руку с ними. хорошо функционирующая экономика и политическая система.
Я и несколько сотрудников недавно нашли аналогичные доказательства в несколько другом эксперименте. В моем собственном университете Брауна и в университетах Мехико, Инсбрука (Австрия), Сеула (С.Корея) и Улан-Батор (Монголия), у нас были участники более сложного взаимодействия, в котором проблема заключалась в том, чтобы избежать соблазна воровать друг у друга, чтобы усилия можно было сосредоточить на производстве, а не тратить зря на сохранение доходов. В своих первых решениях, прежде чем иметь какой-либо способ узнать, что предпочтут делать другие подданные, значительно больше подданных США и Австрии воздерживались от воровства, чем мексиканские и корейские подданные, с наименьшим процентом воздержания от воровства в монгольской выборке.
Подобный порядок успеха был обнаружен среди тематических групп стран в отношении достижения и соблюдения соглашений о воздержании от воровства в режиме, при котором группы могли обмениваться сообщениями в чатах. Рейтинги стран в исследованиях доверия, качества государственного управления, распространенности коррупции и фактического количества краж в обществе схожи, как и их рейтинги по доходу на душу населения. Таким образом, этот эксперимент также поддерживает идею о том, что усвоение просоциальных поведенческих норм членами общества, подкрепленное уверенностью в том, что большинство других также будут вести себя в соответствии с такими нормами, действительно может быть важным фактором, лежащим в основе богатства или бедности наций.
Первоначально опубликовано здесь.
2016 25 февраля
Пожертвование = меняющаяся экономика. И изменение мира.
Evonomics — это бесплатно, это труд любви и затрат. Мы тратим сотни часов и много долларов каждый месяц на создание, наставничество и продвижение контента, который стимулирует следующую эволюцию экономики. Если вы похожи на нас — если вы думаете, что здесь есть ключевой рычаг для улучшения мира — рассмотрите возможность пожертвования.Мы будем использовать ваше пожертвование, чтобы предоставлять еще больше контента, который изменит правила игры, и распространять информацию о нем среди влиятельных мыслителей повсюду.
ЕЖЕМЕСЯЧНОЕ Жертвование
3 доллара в месяц
7 долларов в месяц
10 долларов в месяц
25 долларов в месяц
Вы также можете стать разовым меценатом, сделав разовое пожертвование на любую сумму.
ОТДАЙТЕ СЕЙЧАС
Если вам понравилась эта статья, вам понравятся и другие статьи по Evonomics…
УЧАСТВОВАТЬ
Мы приглашаем вас принять участие в следующей эволюции экономики. Зарегистрируйтесь сейчас, чтобы быть в курсе событий!
Почему одни такие богатые, а другие такие бедные
Автор (ы): | Ландес, Дэвид С. |
---|---|
Рецензенты: | Де Лонг, Дж. Брэдфорд |
EH ОБЗОР КНИГИ .NET
Опубликовано EH.NET (апрель 1998 г.)
Дэвид С.Landes, Богатство и бедность народов: почему одни такие богатые, а другие такие бедные . Нью-Йорк: W.W. Norton, 1998. 544 стр. 30 долларов США (ткань) ISBN: 0393040178.
Проверено для EH.NET Дж. Брэдфордом Де Лонгом, факультет экономики Калифорнийского университета в Беркли.
Дэвид Ландес изучал историю экономического развития более полувека. Его взгляд на экономический империализм и неформальную империю в Египте девятнадцатого века (банкиры и паши) рассказывает историю о том, насколько малы были выгоды (либо для экономического развития Египта, либо для долгосрочной власти и счастья правящей династии), купленных чрезвычайно за деньги. высокая стоимость заимствования у европейских банкиров.Его непревзойденный обзор технологических изменений и их последствий в Европе с 1750 года («Свободный Прометей») остается самой важной книгой, которую необходимо прочитать серьезным исследователям промышленной революции. Его исследование часового дела как примера технологического развития (Революция во времени) дает подробный взгляд на небольшую часть течения технологического развития. Его работы являются критически важными ориентирами для тех, кто стремится понять Промышленную революцию, которая сделала наш современный мир.
Теперь Дэвид Ландес переходит к самому важному вопросу: причинам (пока) несовпадающих судеб и относительных уровней благосостояния различных национальных экономик. Название перекликается с Адамом Смитом, но Ландес интересуется как богатством, так и бедностью наций: Адам Смит излагает то, что пошло не так, как фон для своей картины того, как все может идти хорошо, в то время как Ландес также интересуется корнями относительного — и абсолютная экономическая неудача как успех.
Он не терпит ударов — последователи Колумба обращаются с обитателями Карибского моря, Ландес пишет, что «ничего подобного не будет больше, пока нацистские евреи не начнут охоту и убийственные кампании Второй мировой войны.«Landes не идет на компромиссы с любой современной модой. Читатели помнят, как обозреватель за обозревателем осуждали школьные исторические стандарты (которые, по правде говоря, были не очень хорошими), которые требовали, чтобы учащиеся узнали об африканском принце четырнадцатого века Манса Муса, но не о Роберте Э. Ли; читатели Landes найдут три страницы о Мансе Мусе и ни одной страницы о Мастере Роберте.
Теперь мы все мультикультуралисты; или, скорее, серьезные историки давно были мультикультуралистами.
Тем не менее, экономическая история Ландес — это глубоко евроцентричная история.Он ориентирован на Европу без извинений — скорее с презрением к тем, кто закрывает глаза на тот факт, что история последних 500 лет сосредоточена на Европе.
Ландес не считает, что вся история должна быть евроцентричной. Например, он утверждает, что история мира с 500 по 1500 год должна быть в первую очередь исламоцентрической: подъем и распространение ислама были «взрывом страсти и приверженности… самой важной чертой евразийской истории в то, что мы можем назвать средними веками. .”
Но история, ориентированная на понимание богатства и бедности наций сегодня, должна быть евроцентричной. События в Европе и события, происходящие по мере того, как люди в других частях мира пытались выяснить, как бороться с внезапно проявившими себя экспансионистами европейцами, составляют суть истории о том, как некоторые бывшие колонии поселенцев — в основном Западной Европы и Северо-Западной Европы — стали очень и очень богатыми.
Более того, относительная бедность в современном мире является результатом неспособности политической, религиозной и торговой элиты в других местах пройти тест (очень сильно настроенный против них) на сохранение или восстановление независимости от технологий, продемонстрированных люди из Европы — торговцы, священники и головорезы с оружием в старые времена и транснациональные корпорации, международные агентства и люди, вооруженные крылатыми ракетами в наши дни, — которые регулярно появлялись в море на лодках, часто с недружественными намерениями.Пытаться рассказать историю попытки ассимиляции и попытки отторжения, не ставя Европу во главу угла, значит рассказать, что на самом деле * не * произошло.
Таким образом, Ландес ведет интеллектуальную термоядерную войну со всеми, кто отрицает его центральную предпосылку: история богатства и бедности наций за последнее тысячелетие — это история создания в Европе и распространения наших технологий промышленного производства и социологической организации, и Попытки людей в других частях света сыграть на руку в значительной степени были вызваны технологическим и географическим расширением, происходящим в Европе.
Он побеждает в своих интеллектуальных битвах — и не только потому, что как автор он может выставлять соломенных фигур в качестве своих противников. Он побеждает, потому что в большом (и обычно в маленьком) у него есть более сильные аргументы, чем у его интеллектуальных противников, которые считают, что китайские технологии были равны британским до 1800 года, что, если бы британцы не появились, королевские мастерские Могольской Индии превратились бы в ядро промышленно развитой текстильной промышленности, что экваториальный климат так же хорошо подходит, как климат средних широт, для того вида сельского хозяйства, которое может поддержать промышленную революцию, что промышленное лидерство Великобритании над Францией было всего лишь вопросом случая и непредвиденных обстоятельств, или любого другого о множестве других вещей, с которыми Ландес не согласен.
АнализЛандеса подчеркивает множество факторов — некоторые географические, но наиболее культурные, имеющие отношение к тонкой работе производства, власти и престижа в доиндустриальном прошлом, — которые давали евразийским цивилизациям преимущество в скорости технологического прогресса по сравнению с другими. — Евразийские, которые дали европейским цивилизациям преимущество перед китайской, арабской, индийской или индонезийской, что сделало весьма вероятным, что в Европе прорыв к индустриализации произойдет сначала в Великобритании.
И по большому счету именно эти факторы сделали чертовски трудным после промышленной революции для людей в других местах приобретение современных машинных технологий и способов социальной и экономической организации, лежащих в основе промышленного ядра мировой экономики.
Отчет Ландеса о том, почему евразийские цивилизации, такие как Европа, ислам и Китай, имели преимущество в технологическом развитии над неевразийскими (и южными евразийскими) цивилизациями, в значительной степени опирается на климат: что для людей невозможно жить в любом количестве в «умеренном климате». »Климат до изобретения огня, жилья, дубления и шитья (и в случае с железными инструментами в Северной Европе для рубки деревьев), но как только была получена технологическая возможность жить там, где идет снег,« умеренный »климат позволил более высокий материальный уровень жизни.
Я не уверен в этой части его аргумента. Мне всегда казалось, что уровень жизни доиндустриального общества в гораздо большей степени зависел от того, на каком уровне материальных потребностей культура установила свой мальтузианский термостат, при котором население больше не росло. Меня всегда впечатляли рассказы о высокой плотности населения, по крайней мере, в некоторых «тропических» цивилизациях: если они были такими бедными из-за того, что климат так усложнял тяжелую работу, почему (относительно) густое население?
Мне кажется, что аргумент о том, что индустриальная цивилизация вряд ли возникнет в тропиках, опирается на — неявный — аргумент, что некоторые особенности тропического климата удерживают мальтузианские термостаты на низком уровне жизни, и что этот низкий средний стандарт жизни с задержкой развития.Но мне непонятно, как это должно работать.
Напротив, я считаю, что описание Ландеса того, почему Европа — а не Индия, ислам или Китай — очень хорошо продумано и очень убедительно. Но я считаю его неполным. Я согласен с тем, что похоже, что китайская цивилизация провела полтысячелетия в качестве мирового лидера в области технологических инноваций от 500 до 1000. После этого инновации в Китае, кажется, ослабевают. Кажется, мало что делается для дальнейшего развития высоких технологий, таких как текстиль, связь, точная обработка металлов (часовое производство), которые обеспечили технологическую базу, на которой зиждется Промышленная революция.
Мне далеко не ясно, почему это было так. Призывы к внутреннему повороту, подкрепляемому самоуверенным культурным высокомерием времен Мин и Цзин, которое привело к застою, оставляют меня в недоумении. Мы думаем, что между 1400 и 1800 годами население Китая выросло с 80 миллионов до 300 миллионов. Это не означает, что недоедающие крестьяне живут на грани биологического существования. Это не говорит о цивилизации, в которой нельзя делать ничего нового. Он предполагает цивилизацию, в которой усиленно преследуется колонизация внутренних границ и усовершенствования сельскохозяйственных технологий, а уровень жизни значительно превышает социально-культурный уровень прожиточного минимума, что способствует значительному росту населения.
Тем не менее, технологическое превосходство Китая — впечатляющее в полиграфии в тринадцатом веке, впечатляющее в судостроении в пятнадцатом веке, впечатляющее в производстве фарфора в семнадцатом веке — превратилось в значительный технологический дефицит в те же века, когда доиндустриальное население Китая увеличилось в четыре раза. .
Обработка Ландесом истории об ученичестве Англии и ее мастерстве — о том, почему промышленная революция произошла в самом северо-западном уголке Европы, — это, пожалуй, лучшая часть книги.Ему удалось сплести воедино все самые разные нити, от протестантской этики до Великой хартии вольностей и европейской любви к механическому механизму как таковому способу, который многие пытаются, но немногие достигают. Будь я Ландом, я бы сделал больший упор на политику: своеобразную налоговую систему Имперской Испании, пагубное влияние правления Габсбургов и марионеток Габсбургов на север Италии с 1500 года (и пагубное влияние правления норманнов, Гогенштауфенов, Валуа и т. Арагонцы и Габсбурги на юге Италии с 1000 г.), бегство торгового населения Антверпена на север в болото под названием Амстердам, когда они подверглись нежной милости герцога Альва, подробнее об изгнании морисков, евреев и французских протестантов (Безусловно, отмена Нантского эдикта была чрезвычайным потрясением для моих предков Делонга семнадцатого века), чрезвычайное налоговое бремя, возложенное на голландскую торговую экономику из-за накопленного долга, заключающегося в том, что с 1568 по 1714 год мне пришлось потратить на борьбу за достижение и сохранение независимость и т. д.
Я бы также посвятил больше времени самой Британии. Я, по крайней мере, задаюсь вопросом, была ли британская промышленная революция близкой к завершению — не могло ли (как опасался Адам Смит) огромное бремя ганноверского военно-финансового государства чуть не раздавить британскую экономику как яйцо. Частично ответ на этот вопрос дает книга Джона Брюэра Sinews of Power , гениальная работа, в которой излагается невероятная (для того времени) эффективность военно-финансового государства Британии в восемнадцатом веке.Большая часть ответа — промышленная революция. И отчасти ответ таков (как утверждал Джеффри Уильямсон), что бремя первой Британской империи действительно значительно замедлило, но не остановило индустриализацию.
Я не знаю, что я думаю обо всех проблемах взаимодействия первой Британской империи, британского государства и британской индустриализации. Поэтому я несколько разочарован, когда Ландес цитирует Стэнли Энгермана и Барбару Солоу: «Было бы трудно утверждать, что [Британская Карибская империя была] либо необходимой, либо достаточной для промышленной революции, и столь же трудно отрицать, что [она] повлияла на ее масштабы. и время », а затем говорит:« Вот и все.«Я хочу знать мнение Ландеса о том, сколько. Все влияет на все остальное, и когда у экономических историков есть преимущество перед другими, это происходит потому, что они умеют считать вещи — и, следовательно, как использовать арифметику для вынесения суждений относительной важности.
Но жалоба на то, что книга, которая пытается описать мировую историю на 600 страницах, не учитывает, — это жалоба истинного оскала.
Итак, куда нас ведет повествование Ландеса?
Если в повествовании Ландеса и есть единственный ключ к успеху — относительное богатство, то это открытость.Во-первых, открытость — это готовность брать в долг все полезное из-за границы любой ценой с точки зрения ущемленной гордости элиты или ущерба влиятельным интересам. Можно вспомнить Фрэнсиса Бэкона, писавшего около 1600 года о том, как три изобретения — компас, порох и печатный станок — полностью изменили все, и что все три изобретения пришли в Европу из Китая. Во-вторых, открытость — это готовность доверять своим глазам и результатам собственных экспериментов, а не полагаться в первую очередь на старые книги или заявления могущественных и авторитетных авторитетов.
европейских культур было достаточно, но, пожалуй, едва ли достаточно. Предположим, что Филипп II Габсбург «Благоразумный король» Испании и «Кровавая» Мария I Тюдор в Англии вместе создали наследника, который правит Испанией, Италией, Нидерландами и Англией: был бы Исаак Ньютон тогда сожжен на костре, как Джордано Бруно, а оказались бы натурфилософы и механические новаторы Англии семнадцатого и восемнадцатого веков под пристальным вниманием инквизиции? Ни Джордано Бруно, ни Ян Гус, ни Галилео Галилей не считали европейскую культуру в каком-либо смысле «открытой».”
Если есть второй ключ, то он лежит в политике: правительство, достаточно сильное, чтобы удерживать своих слуг от конфискации всего, что им заблагорассудится, достаточно ограниченное, чтобы люди были уверены, что государство вряд ли внезапно подвергнет опасности все, что у них есть, и готово время от времени приносить в жертву официальное великолепие и военную славу, чтобы торговцам и производителям было легче зарабатывать деньги.
Короче говоря, экономический успех требует правительства, которое, как люди привыкли говорить, исполнительного комитета для управления делами буржуазии — правительства, которое чутко реагирует на благосостояние бизнес-класса, класса, который имеют сильную и сознательную заинтересованность в быстром экономическом росте.Правительство, не подчиняющееся тем, кто заинтересован в экономическом росте, скорее всего, вскоре превратится в не более чем ориентированную на перераспределение защиту, обычно с очень коротким временным горизонтом.
Ландес пишет свою книгу как вклад в проект построения утопии — построения гораздо более богатого и равноправного мира без чрезвычайных расхождений между уровнями жизни в Бельгии и Бангладеш, Мозамбике и Мексике, Иордании и Японии, которые мы имеем сегодня. Однако в заключение Ландес становится нехарактерно застенчивым и необычайно скромным, заявляя, что: «Единственный урок, который извлекается, — это необходимость продолжать попытки.Нет чудес. Никакого совершенства. Нет тысячелетия. Никакого апокалипсиса. Мы должны культивировать скептическую веру, избегать догм, внимательно слушать и смотреть… »
Такая смена тона делает книгу короче, поскольку есть много дополнительных уроков, которые можно извлечь из истории Ландеса о богатстве и бедности наций. Вот пять: (1) Постарайтесь убедиться, что ваше правительство — это правительство, которое способствует инновациям и производству, а не правительство, которое поддерживает власть путем массового перераспределения богатства от своих друзей к своим врагам.(2) Повесьте своих священников на ближайшем фонарном столбе, если они попытаются помешать освоению промышленных технологий или форм социальной и политической организации. (3) Признайте, что задача менее производительной экономики состоит в том, чтобы имитировать, а не внедрять инновации, поскольку для инноваций будет достаточно времени после того, как они приблизятся к производственным стандартам ядра промышленности. (4) Признайте, что вещи меняются и что мы должны меняться вместе с ними, так что простой факт, что набор практик был успешным или удобным в прошлом, не является аргументом в пользу его сохранения в будущем.(5) Нет оснований полагать, что то, что отвечает интересам сегодняшней элиты, будь то политическая, религиозная или экономическая элита, отвечает общественным интересам или даже интересам внуков элиты.
Действительно, очень трудно думать о проблемах экономического развития и конвергенции, не зная истории, которую Ландес рассказывает о том, как мы оказались там, где находимся сегодня. Его книга достаточно короткая, чтобы ее можно было прочитать, достаточно длинная, чтобы быть исчерпывающей, достаточно аналитической, чтобы преподавать уроки, достаточно самоуверенной, чтобы стимулировать мысли — и чтобы хоть раз рассердить всех.
Я не знаю лучшего места, чтобы начать думать о богатстве и бедности народов.
(Этот обзор представляет собой более подробный вариант обзора, впоследствии опубликованного (в размере 1/3 объема) в газете Washington Post.)
Дж. Брэдфорд Де Лонг, экономический факультет Калифорнийского университета в Беркли
Де Лонг — соредактор, Journal of Economic Perspectives ; Научный сотрудник Национального бюро экономических исследований; приглашенный ученый, Федеральный резервный банк Сан-Франциско; и бывший (1993-1995) заместитель помощника секретаря (по экономической политике) У.С. Казначейство.
?
Субъекты: | Экономическое развитие, рост и совокупная производительность |
---|---|
Географические области: | Общие, международные или сравнительные |
Период времени (с): | Общее или сравнительное |
Богатство и бедность наций: почему одни так богаты, а другие так бедны
В 1992 году Национальная художественная галерея в Вашингтоне, Д.С., спонсировал специальную выставку, посвященную 1492 году, пятисотлетию открытия Америки. Отражая времена 1990-х годов, выставка пыталась показать существенное равенство всех культур во всем мире в конце пятнадцатого века. Хотя критики радостно протестовали против преувеличений и тенденциозных заявлений на выставке — корейские карты, на которых определенно , а не , показывают Красное море, вопреки утверждениям путеводителя по выставке; Ацтекские ножи, топоры, кинжалы, шпильки, маски-черепа, патологические произведения искусства и т. Д., Которые описывались просто как «предметы религиозного назначения» — факт в том, что спустя столетие после открытия Колумба превосходство Европы во всем мире было неоспоримым.Европейцы захватили основные торговые пути в Азии. Европейцы перевозили огромное количество серебра с рудников Перу через Тихий океан в Манилу и в Китай или через Атлантику на биржи Антверпена и Лондона. Европейцы завоевывали обширные территории в Северной и Южной Америке, порабощая миллионы туземцев и африканцев, а также беспощадно сражаясь между собой. Европейская самобытность была связана не только с оружием, кораблями и торговлей, какими бы важными они ни были.Спустя два столетия после Колумба европейские интеллектуалы закладывали фундамент совершенно иных представлений о том, как устроен физический мир, а несколько позже философы и журналисты попытались применить свою новую физику к человеческому миру. Спустя три столетия после Колумба европейцы и их ответвления в Америке экспериментировали с идеями свободы и только начинали преобразовывать природу промышленного производства и сельского хозяйства. К середине девятнадцатого века, если не раньше, в некоторых странах европейцы и американцы победили нужду и, следовательно, в некоторой степени, смерть.
Это тема профессора Ландеса, которая отличает Запад. У него мало или совсем нет терпения с туманным мультикультурализмом, который рассматривает Запад как повсеместно репрессивный, исключительно жестокий, ответственный за порабощение миллионов во всем мире и преждевременную смерть от бедности и голода миллионов других. В самом деле, чтобы хоть как-то справиться со своим вопросом, профессор Ландес должен взяться за мультикультуралистов, и книга редко упускает шанс выразить свое презрение к тем, кто оправдывает весь остальной мир, к тем, кто обвиняет Запад в своих собственных правах. или неудачи их правителей.
Профессор Ландес также использует поистине грозный научный аппарат для решения своей задачи. Библиография включает около 70 страниц, и его обсуждение включает сравнение Запада с остальным миром от поздней Римской империи, если не раньше, до наших дней. Хотя некоторым может показаться, что их уголок земного шара недооценивается, нельзя отрицать масштаб этой книги. Это большая книга с большим вопросом, который, возможно, могут задать крупнейшие и наиболее важные историки, и, если мы когда-нибудь дадим ответ, тот, который продвигает общественную политику.Неудивительно, что книга по праву была осыпана похвалами самых разных ученых.
Несмотря на то, что эта книга имеет глобальную перспективу, следует сказать, что она представляет собой определенное широкое течение на американской интеллектуальной арене в конце нашего столетия. Тридцать лет назад, например, раньше считалось, что остальной мир может догнать Запад, и что это можно сделать с помощью большой дозы государственного вмешательства. Это могло принять форму коммунистической автаркии или, скажем, «африканского социализма», который требовал активного государства, которое смягчило бы пагубные последствия раннего индустриального капитализма.Бальзам был бы щедрой иностранной помощью. Или в ее западной форме, распространенной на большей части континента в послевоенную эпоху, в Великобритании до прихода к власти миссис Тэтчер и в Канаде сейчас, это называется «промышленной политикой», когда правительство взяло на себя ответственность за стимулирование «белый огонь технологий». Ни одна из этих моделей не имела огромного успеха, отнюдь не потому, что, возможно, они неправильно истолковали историю западного экономического развития. То есть Запад развивался не за счет генерирования капитала в сельском хозяйстве и передачи его в промышленность.Тем не менее, это непонимание истории, казалось, предписывало манипулирование сельскохозяйственным сектором для обслуживания промышленности. Результат был поистине трагичным для России и большей части Африки.
У профессора Ландеса вообще другая схема. Название книги, которое так очевидно напоминает другое, выдает его: Богатство и бедность народов — это неолиберальная, неоклассическая интерпретация экономического роста: государство не мешает, но гарантирует собственность. права и верховенство закона, и действительно использует свои военные ресурсы для продвижения коммерческих интересов; налоги не жесткие, а государственные финансы прозрачны.Прежде всего, существует свобода совести, и большое значение придается бескорыстным исследованиям и изобретениям, а также государственному образованию. Страны, которые этого не сделали или которые повернулись к монахам и религиозным гонениям, после многообещающего начала, такие как Испания и Португалия, пострадали. Профессор Ландес в захватывающей фразе говорит, что они были прокляты своего рода «первородным грехом», который все еще преследовал их триста лет спустя, в терминах паразитических социальных ценностей, ксенофобии, общественной беспомощности, бедности и маргинализации.Иберийские страны принесли эти ценности своим колониям в Новом Свете, и они тоже страдали поколениями бедности, угнетения, политической нестабильности, эксплуататорских институтов и установок и всего остального. Таким образом, с его акцентом на ограниченное государство, верховенство закона, права собственности, прозрачность, упорный труд, подотчетность и все остальное, можно с первого взгляда сказать, что профессор Ландес историзировал широкое течение мысли. что можно найти в аналитических центрах в центре Вашингтона, на редакционных страницах The Wall Street Journal, и даже в либеральной прессе; и, наконец, в академической экономической истории в таких книгах, как «Рычаг богатства » Мокира с темой о слабой, конкурентоспособной европейской государственной системе и уважении прав собственности; или в очень прекрасном произведении Филипа Хоффмана «Рост в традиционном обществе », которое показывает негативные последствия религиозной и гражданской войны и бессмысленной налогово-бюджетной политики для производительности французского сельского хозяйства; или, наконец, в провокационной книге Fruits of Revolution Жана-Лорана Розенталя, в которой утверждается, что отсутствие окончательности во французском праве собственности до революции лишало тех, кто занимался улучшением, уверенности в том, что они сохранят прибыль от своих инвестиций.Улучшение и, следовательно, рост были возможны только с Гражданским кодексом. Несомненно, профессор Ландес сочтет эти аргументы интересными. Они обязательно поддержат его тезис.
Но если бы только плыть против этого широкого течения, я хотел бы предположить, что картина могла бы быть более сложной. Профессор Ландес дает нам картину триумфальной Европы, картину анонимных мастеров, которые подарили нам водяные колеса, очки, порох, тяжелые плуги, ветряные мельницы, бумагу, печатные издания и так далее.Изображение мужчин и женщин, которые были трудолюбивыми, ответственными, трудолюбивыми, разумными, рациональными, которые знали свои интересы и знали, как их преследовать.
Здесь кто-то, глубоко погруженный в социальную историю 1960-х, 70-х и 80-х годов, должен кричать, что здесь что-то не так, что, выражаясь экономическими терминами, это рабочая сила, которая далека от рациональной, разумной. , или что-то еще. Само собой разумеется, что те, кто занимается сравнительной историей, в чем-то разбираются, что Европа действительно была в некотором роде особенной, но мы должны сосредоточиться на том, чем она была.Само по себе простое проявление различия не могло служить объяснением этого различия.
Давайте исследуем социальную историю последних тридцати лет и спросим себя, будет ли это рабочая сила, которую может понадобиться любому жадному комиксу, капиталисту. Или, другими словами, если бы кто-нибудь засунул микрофон (очевидно, несуществующий) под подбородок среднестатистического западного европейца семнадцатого века, под подбородок любого фоторобота протестантского европейца, любого британского европейца или даже любого европейца-кальвиниста. , и спросил их, что его действительно волнует, есть ли кто-нибудь в этой профессии, который думает, что они желали чего-нибудь, кроме спасения своей души? В какой степени европейская культура на популярном уровне отражала жадные, веберианские ценности, которые поддерживает профессор Ландес? Чувствовал ли кто-нибудь удовлетворение от хорошо выполненной работы или, поскольку это трудно понять, насколько простые люди чувствовали себя вознагражденными за свои усилия и что они думали об этом? Мы должны продвигать это как можно дальше, потому что вопрос жизненно важен: в какой степени у нас есть рабочая сила в Европе, которая реагирует на рыночные стимулы?
И когда мы доходим до этого уровня, все становится очень запутанным.Возьмем, к примеру, «Антропология французской совести», , опубликованную Ле Руа Ладури двадцать лет назад. Он никогда не спрашивал о рабочей силе как о факторе производства как таковом, но если вдуматься, многие французы — и, без сомнения, все остальные — были катастрофой с точки зрения нашего фотороботного капиталиста: больные, выпавшие зубы, близорукость, кости, которые так и не зажили, потому что никто не знал, как их исправить; сами мультилаторы, потому что они так мало заботились о своей стране, что предпочли бы нанести топор по пальцу на спусковом крючке или по пальцу ноги, чтобы они больше не могли маршировать; и, несмотря ни на что, побуждать, уговаривать, подкупать или запугивать военного врача, чтобы тот освободил его от военной службы.Еще в 1820 году, в зависимости от региона, от одного из десяти до каждого четвертого молодого человека отказали в военной службе из-за того, что он был слишком короток. Как утверждал Родерик Флауд в пользу Британии, где показатели роста схожи, это означает, что значительная часть населения страдала от почти постоянного недоедания в течение их взросления, и им так не хватало выносливости во взрослом возрасте, что они были неспособны к постоянной работе. Вот и наш европейский человек раннего Нового времени: юноша, почти постоянно испытывающий боль из-за болящих зубов, сломанных костей, плохого зрения, затрудненного дыхания в легких, постоянных головных болей, хромающих конечностей и всего прочего.
Более того, если тело — это такая развалина, подумайте, что историки популярной культуры рассказали нам о том, что было в головах людей: они несли религию, которая была инструментальной, предназначенной для предотвращения любой подлинной или воображаемой катастрофы, поскольку средства контроля реальный мир почти не существовал: амулеты, наполненные кладбищенской грязью, чтобы отразить зло, крещеные коровы, чтобы они жили дольше, статуи святых, измельченные в порошок или утопленные, когда они не могли доставить товары, страшные истории, которые они все рассказывали друг другу, о возвращении духов из ада, или бестелесных голов, плывущих по перекресткам в полночь, и так далее.Существует школа мысли, которая утверждает, что все это было функциональным, что это был способ сделать мир понятным, но совсем недавно Джудит Девлин в сильно недооцененной книге утверждала, что популярная культура до и в течение девятнадцатого века была дисфункциональной. , что он был логически непоследователен, даже в пределах своих собственных терминов, что из-за этого он породил культуру страха и недоверия, подлости и мелкой мерзости, направленной не только на незнакомцев, но и на членов собственной семьи и сообщества.Хотя она могла не согласиться, немецких ведьм Линдала Ропера можно понять также в таких дисфункциональных терминах, когда женщины использовали культуру страха и ужас необычных телесных выделений, чтобы восстановить контроль в своих собственных семьях после родов за счет другие женщины, в данном случае акушерки и кормилицы. Вот и архетип европейца, ужасный человек, ответственный за все бедствия двадцатого века в многокультурном мире, европеец, который нанес серьезную катастрофу нынешнему Третьему миру, но он сделал это плохо, тошнотворно, отвратительно, подлый, жестокий, невежественный и практически невменяемый.
Конечно, это преувеличение, но историки массовой культуры показали, что культура обычных рабочих на фермах и в городах была одержима стремлением избежать проклятия и многого другого, что массовая культура не имела абсолютно ничего общего с изобретательностью. с игрой с машинами, что продвижение было огромным трудом, у которого было слишком мало времени для экспериментов, что обычные люди могли быть, а могли и не быть разумными, рациональными экономическими субъектами, но это нужно продемонстрировать, а не предполагать.Один авторитет — Билл Редди — утверждает, что то, что он называет «рыночной культурой», должно быть изобретено. Тем не менее, если профессор Ландес прав и культура — это все, тогда мы должны спросить, «чья культура»? Кто были те люди, которые достаточно отличались от нормы, которые были достаточно отклонены от центра, чтобы стать исследователями, торговцами, конструкторами кораблей, создателями карт, авантюристами, которые являются подданными Европы профессора Ландеса? Иными словами, кем были эти любопытные в интеллектуальном и культурном отношении люди, которые подарили нам европейский момент? Мы не знаем, но, безусловно, должны.
Есть другой смысл, в котором историк, работающий не на той стороне Ла-Манша, озадачен. Конечно, мы должны задаться вопросом, что же произошло с историей стиля Annales за последние двадцать пять лет. Профессор Ландес видит довольно прямую траекторию европейской истории, которая простирается от средневековья с его знаменитым всплеском изобретений к путешествиям открытий, к распространению европейской торговли на остальной мир и к промышленной революции. , и в настоящее время.По пути некоторые европейские нации продвигаются, а затем падают, пока мы не дойдем до британцев, которые затем задают темп, которому все должны следовать. Это, конечно, карикатура на очень сложную картину, которую очерчивает профессор Ландес, но в ней нет места тому, что можно было бы назвать интерпретацией демографии и выживания. Это точка зрения, выдвинутая Морино и Ле Руа Ладури, которая гласит, что между Черной смертью и где-то далеко в девятнадцатом веке французское сельскохозяйственное производство находилось в застое в фиксированных пределах, что существующая технология накладывала верхнюю границу на степень, до которой может расти производство. , что в мальтузианском смысле растущее население рано или поздно прижалось к этому потолку, и результатом была серия неистовых сокращений и содроганий — растущее обнищание в восемнадцатом веке и трагическая смертность в предыдущем веке.Это то, что Губер назвал «глубоким дыханием истории», медленным восстановлением после Черной смерти, последующим быстрым подъемом до тех пор, пока потолок в конечном итоге не был пробит, каким-то образом — это никогда не объясняется — после середины девятнадцатого века.
Другими словами, профессор Ландес не учел не только крестьян и сельское хозяйство, как указывалось в обзоре МакНила, но он также упустил из виду жизненно важный набор агентов исторических изменений. Кроме того, полярность культуры и структуры явно слишком проста, чтобы быть убедительной.Тем не менее, структура и непредвиденные обстоятельства имеют значение. На одном уровне, например, формулировка Ле Руа Ладури-Морино глубоко пессимистична. Учитывая застой технологического уровня, нет никаких оснований полагать, что вдох и выдох исторического дыхания не могли повторяться много раз — как, без сомнения, это имеет место в европейском опыте и, без сомнения, так трагично в других странах мира. мир тоже.
В конце концов, каков показатель бедности повсюду, почему — это одни нации богатые, а другие бедные? Потому что одной группе достаточно еды, а другой — нет.Несомненно, когда мы приписываем веса уравнению того, что составляет бедность, доступ к продуктам питания должен быть самой большой определяющей характеристикой бедности. А почему европейцы богаты? Потому что европейские страны, а не только Великобритания, вырвались из мальтузианской ловушки, и вырвались из нее раньше, чем предполагают Ле Руа Ладури и Морино. Несомненно, профессор Ландес должен рассказать нам об этом больше, чем он. Тем не менее, «огораживание» занимает всего одну страницу в указателе, «сельское хозяйство» — несколько больше, но ни в каком устойчивом или сравнительном виде нигде в книге, а проблемы демографии и населения почти не обсуждаются вообще.Вместо этого нас быстро переносят в промышленную революцию в Англии, причем очень ловко. Одно из великих качеств профессора Ландеса в этой книге — его способность легко и изящно объяснять очень сложные технические и производственные процессы, но нам нужно было больше узнать о проблеме продуктивности пищевых продуктов, чем нам представляется. В конце концов, индустриализация никогда не происходила без высокопродуктивного сельского хозяйства поблизости и не зря.
Последний пункт касается отношения профессора Ландеса к религии.Он явно считает, что религиозная терпимость — это хорошо. Одним из его любимых примеров катастрофических экономических последствий нетерпимости было изгнание из иберийских королевств евреев и насильственное обращение как евреев, так и мавров. Он говорит, что уступка монахам стоила этим королевствам столетий роста и процветания. Но, конечно, есть контрпримеры, которые усложняют картину. Он ничего не говорит о многочисленных изгнаниях евреев из Франции или Англии в позднем средневековье, возможно, потому, что нет историографии, утверждающей, что это изгнание имело очень пагубный экономический эффект на их соответствующие королевства.Он действительно ссылается на изгнание гугенотов из Франции после 1685 года, но, возможно, учитывая старую книгу Сковилла об удивительно безобидных последствиях отмены Нантского эдикта для экономики, он не претендует на этот акт нетерпимости. В самом деле, многочисленные насильственные изгнания на протяжении европейской истории, безусловно, более сложны, чем простые акты религиозной нетерпимости, и часто были мотивированы политическими и дипломатическими соображениями, в то время как их успех или неудача во многом были связаны с экономическим контекстом и императивами.
В более широком смысле Ланды склонны рассматривать религиозные верования и обычаи как неизменный блок. Похоже, что существует один вид ислама, один вид католицизма, один вид протестантизма. Ислам, например, никогда не определяется иначе, как религия, которая чрезвычайно ослабляет женщин и враждебна техническим инновациям, особенно полиграфии. Почему это должно быть так, независимо от того, являются ли такие явления внутренними или внешними по отношению к религии, что у этих событий есть история и что первые годы распространения ислама не проявляют особой враждебности к женщинам или технологиям — все это только намекал, если вообще, и никогда толком не объяснил.
К христианству относятся также довольно бесцеремонно. Несомненно, профессор Ландес должен сделать больше, чем просто поддержать Макса Вебера, если он хочет исследовать взаимосвязь между религией и экономическим развитием. Спустя столетие после публикации Протестантская этика произвела книжные полки из пригодных для использования материалов. В конце концов, католики — это не те экономические бездельники, которые здесь представлены. Можно показать, что и Реформация, и Контрреформация были частью более широкого проекта, спонсируемого элитой, который был направлен на формирование у их адептов чувства самодисциплины, сдержанности, упорного труда и цивилизованного поведения.К восемнадцатому веку Вовель, Чауну и другие показали, что экстравагантный и буйный католицизм шестнадцатого и семнадцатого веков уступил место более интериоризованному, более рефлексивному, более сдержанному религиозному мировоззрению. Эти события, должно быть, повлияли на отношение к работе, потреблению и управлению, что можно было бы с пользой изучить. Одним из примеров может служить совет, который духовные наставники давали братствам подмастерьев в начале девятнадцатого века, которые давали гордость и настойчивость в хорошо выполненной работе.
У европейского момента была долгая перспектива, длящаяся (пока) пять или шестьсот лет. Однако за столетие до Колумба европейцы были опустошены серией сокрушительных голодовок и нашествий чумы, которые, возможно, унесли жизни более трети населения; с бесконечной войной; и с религиозным расколом и ересью. Кроме того, Европа, похоже, не была такой уж особенной. До самого конца периода голод, чума, религиозные преследования и принуждение, угнетение и все остальное были либо обычным явлением, либо очень реальным риском.Сегодня в мире нет ни одной страны, где ожидаемая продолжительность жизни была бы такой низкой, как это было у большинства европейцев до XIX века. Наконец, общая культура европейцев определенно не была ни очень новаторской, ни очень технологичной. На протяжении всего нашего периода европейцы были одержимы своим спасением; «суеверие» было линзой, через которую люди интерпретировали мир; только меньшинство людей могло читать, а еще меньшее меньшинство могло писать. Очевидно, важный вопрос, насколько многого удалось достичь из такого бесперспективного материала.Дэвид Лэндс заслуживает нашей благодарности за ответ на важный вопрос, когда он знает, что на той стороне Ла-Манша есть множество критиков.
Конкурс сочинений 2004-2005 гг. — Почему одни страны богаты, а другие бедны
Богатство народов: учебник
Введение
Представьте, что вы живете на доллар в день. По данным Всемирного банка, более одной пятой населения мира занимается именно этим, а половина живет менее чем на 2 доллара. Доход на душу населения в странах с самым высоким уровнем дохода более чем в 60 раз превышает доход на душу населения в странах с самым низким уровнем дохода.
Но почему Соединенные Штаты и другие развитые страны так богаты, в то время как многие другие страны бедны? Это один из самых старых и центральных вопросов экономики. Адам Смит, которого многие считают отцом экономики, назвал свою самую известную книгу «Исследование природы и причин богатства народов».
Есть много точек зрения на этот вопрос, и попытка найти быстрый ответ обескураживает. Тем не менее, это одна из важнейших проблем, стоящих перед человечеством.Этот вопрос является центральным для определения качества жизни нынешнего и будущих поколений, и в некоторых случаях это может быть вопрос жизни или смерти. Именно по этим причинам Федеральный резервный банк Миннеаполиса решил задать следующий вопрос на конкурсе студенческих сочинений 2004-2005 гг .:
«Почему одни страны богаты, а другие бедны?»
Подходя к этому вопросу, будет полезно использовать экономические концепции. Отчасти эссе будут оцениваться по тому, насколько хорошо они соответствуют экономическим концепциям, перечисленным в «Экономических принципах, которые следует помнить».Они отражают некоторые общие моменты, с которыми согласны практически все экономисты.
Хотя экономисты согласны с этим, они по-разному подходят к проблеме богатства наций. Например, Роберт Солоу и другие акцентируют внимание на технологиях как на ключевом факторе экономического роста и могут считать, что большая часть различий в национальных доходах объясняется различиями в производительности. Однако экономисты, такие как Джеффри Сакс и Пол Кругман, могут больше сосредоточиться на географии и торговле при учете этих различий.
Эти разные точки зрения не обязательно противоречат друг другу, поскольку ученые, как правило, специализируются в узких областях, чтобы лучше понимать существующие проблемы. Экономисты, изучающие этот вопрос, обращают внимание на разные аспекты. Эти разные подходы могут дополнять друг друга, и их следует понимать вместе. Остальная часть этого учебника знакомит с четырьмя точками зрения и способами, с помощью которых они могут помочь объяснить, почему одни нации богаче других.
Технологии и производительность
Одним из важных факторов материального благосостояния общества является его производительность.Представьте себе две нации, которые были абсолютно идентичны во всех отношениях — ресурсах, населении, культуре и т. Д. — за исключением того, что одно общество имело более высокую производительность. Мы ожидаем, что более производительное общество будет производить больше товаров. Производительность — это не совокупное число (например, выпуск), а показатель (например, выпуск на душу населения). Более высокая производительность означает, что для данного количества людей можно производить больше, что увеличивает благосостояние обычного человека. На протяжении большей части истории человечества продуктивность мало менялась.Хотя история знала важные достижения, такие как компас и печатный станок, только после промышленной революции, начавшейся в конце 1700-х годов, производительность действительно начала расти.
Источник производительности — технологии. Достижения в области технологий, таких как автоматизация или телекоммуникации, позволяют производить больше с меньшими затратами. Однако некоторые элементы общества сопротивляются внедрению новых технологий. Примеры охватывают от руководителей крупных компаний, которые хотят предотвратить конкуренцию, до профсоюзов, которые боятся потерять своих членов из-за автоматизации, до стран, которые препятствуют распространению современных методов ведения сельского хозяйства, потому что опасаются угрозы традиционной культуре.В этих случаях группы могут использовать свою власть, чтобы препятствовать переменам. Это может быть полезно для этих групп в краткосрочной перспективе, но может нанести ущерб благополучию общества в долгосрочной перспективе. Мы ожидаем, что общества, менее устойчивые к изменениям, в конечном итоге станут более производительными и, следовательно, более богатыми.
Учреждения и культура
Технология — это как использование инструментов, так и сами инструменты. То, как мы используем инструменты, является следствием наших институтов, которые влияют на то, как мы организуем нашу деятельность.Самыми ранними достижениями промышленной революции были специализация и разделение труда. Эти разработки носят не механический, а организационный характер. Учреждения — предприятия, правительства и другие организации — являются еще одним важным фактором, объясняющим, почему одни страны богаче других.
Правительства играют множество ролей в обеспечении экономического роста, наиболее важной из которых является защита прав собственности. Политическая стабильность также важна для здоровой экономики; преступность, бедность, неравенство доходов и вооруженные конфликты могут быть как причиной, так и результатом медленного экономического роста.Правительства могут помочь смягчить эти проблемы. Правительство также может играть роль в экономике, корректируя рыночные сбои: устраняя нежелательные побочные эффекты экономической деятельности, такие как загрязнение окружающей среды, и предоставляя важные общественные услуги, такие как дороги и другая инфраструктура. Страны, поддерживающие исследования и разработки, образование и научные исследования, вероятно, улучшат предложение технологий.
Существует множество мнений о том, насколько велико и какую роль должно играть правительство в экономике.Бесспорно то, что правительство способно помочь обществу, устраняя рыночные сбои и предоставляя основные услуги, способствующие экономической деятельности, но коррумпированные или чрезмерно бюрократические правительства часто в конечном итоге приводят к обнищанию своих граждан. Помимо правительства и бизнеса, есть и другие институты, которые формируют экономику. К ним относятся профсоюзы, общественные организации и школы. На еще более абстрактном уровне находится то, что экономист Кеннет Эрроу назвал «невидимыми институтами» морали, обычаев и социальных норм.
География и природные ресурсы
Даже нация, открытая для торговли и технологических изменений, имеющая сильные институты и политику, благоприятствующую росту, может с трудом достичь уровня жизни более богатых стран, потому что не все нации созданы равными с точки зрения географии и природные ресурсы.
Возьмем Соединенные Штаты — самую богатую страну в мире. Есть много исторических и социальных факторов, которые привели к этому успеху, но U.С. также имеет две большие береговые линии, тысячи миль судоходных рек, миллионы акров плодородной почвы и огромные залежи полезных ископаемых и других природных ресурсов. Все эти факторы увеличили потенциал США стать экономическим центром, которым они являются сегодня.
Что немаловажно, в США и Европе умеренный климат. Тропические страны должны бороться с болезнями, которые процветают в их климате, почве и экосистемах, которые менее идеальны для сельского хозяйства, а также с другими проблемами, такими как сильная жара и продолжительные сезоны дождей.Однако этот момент смягчается успехом ряда стран с более теплым климатом, особенно стран Юго-Восточной Азии. Поскольку есть и другие факторы роста, судьба страны не определяется ее географическим положением. Это напоминание о том, что разные точки зрения следует рассматривать вместе.
Свобода и возможности
Хотя свобода — абстрактное понятие, которое трудно измерить, вряд ли стоит оспаривать тот факт, что исторически более свободные нации также превратились в более богатые.«Свобода», о которой часто говорят экономисты, — это свободное предпринимательство. Свобода также относится ко многим политическим и гражданским свободам, которые занимают центральное место в современных демократиях, и они также имеют экономические преимущества. Например, свободная пресса помогает распространять информацию, жизненно важную для принятия экономических решений, и делает деятельность правительства прозрачной.
Freedom также можно определить с точки зрения возможностей. Человек может иметь свободу преследовать творческую цель, в которой он больше всего заинтересован или для которой он лучше всего подходит.В этом смысле государственная политика может укреплять свободу посредством образования, кампаний по распространению грамотности, общественного здравоохранения и программ сокращения бедности. Продвигая возможности отдельных лиц, общество в целом может извлечь выгоду из того, что затем производит этот человек.
Заключение
Во введении обсуждается ряд факторов, влияющих на экономический рост. Теперь ваша очередь использовать ресурсы, доступные в Интернете, библиотеках, вашей школе и сообществе, для исследования и написания эссе этого года.Не забудьте рассмотреть различные элементы, влияющие на рост, и то, как они работают вместе или не работают вообще, чтобы определить, будет ли нация процветающей или бедной.