Список лучших сказок Оскара Уайльда (топ 16)
5.
Издание включает в себя одну из самых знаменитых и умных сказок в мировой литературе – сказку великого английского писателя, поэта и драматурга Оскара Уайльда (1854 – 1900) «Звездный мальчик». … Далее
Мальчик необыкновенной красоты, которого нашел в лесу в золотой мантии и принес домой бедный дровосек, вырос злым, надменным и жестоким. Однажды он выгнал из дома нищенку, которая призналась, что она его мать. И он превратился в мерзкого урода с которым отказывались играть его ровесники. Чтобы искупить свою вину он начал искать свою мать в надежде вымолить у нее прощение…
Вторым произведением на диске является знаменитая английская народная сказка «Волшебные башмаки».
Джек попадает в город печали. С помощью волшебных башмаков ему удается развеселить горожан, освободить сына короля из темницы и помочь девочке Бетси избавиться от преследований герцога Эльва…
Оскар Уайльд.
Действующие лица и исполнители:
Звездый мальчик – Мария Бабанова;
Его мать – Лидия Князева;
Его отец – Евгений Самойлов;
Дровосек – Леонид Пирогов;
Его жена – Лядова;
Зверушки – Н. Чкуасели и Юлия Юльская;
Волшебник – Анатолий Кубацкий;
1-й солдат – Михаил Баташов;
2-й солдат – Леонид Пирогов.
От автора – Михаил Царев.
Оркестр п/у Леонида Пятигорского
Запись 1950 года.
Время звучания 36 минут.
«Волшебные башмаки». Английская народная сказка
Действующие лица и исполнители:
Джек – Олег Анофриев;
Бетси – Раиса Губина;
Король – Юрий Фомичев;
Герцог Эльва – Александр Шатов;
Старик – Дмитрий Фивейский;
1-й стражник и горожанин – Михаил Абрамов;
2-й стражник и горожанин – П. Шеремей.
Оркестр п/у Юрия Никольского.
Запись 1956 года
Время звучания 29 минут .
.. Далее
Оскар Уайльд и его произведения на английском языке с переводом
Данная статья посвящена творчеству писателя Оскара Уайльда, поэтому его биография дана очень кратко и представляет перечисление основных событий жизни. Я попыталась самостоятельно проанализировать творчество Оскара Уайльда, прочитав его произведения, в том числе и на английском языке. Наибольшее впечатление на меня произвела его философская сказка «Рыбак и его душа» — The Fisherman and his Soul (in English). В статье использованы оригинальные выдержки из произведений; названия произведений, год их создания взяты из Википедии.
Читать далее…
Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд |Наверное, никто не является автором большего количества цитат, чем английский писатель Оскар Уайльд. Цитаты
_23.jpg)
Очень многие произведения Оскара Уайльда просто разобраны на цитаты.Предлагаем вашему вниманию лучшие цитаты Оскара Уайльда на английском языке. Ко всем цитатам есть перевод на русский язык. Цитаты настолько разные, что, я думаю, каждый найдет среди этого множества строчки близкие только ему. Мне, например, понравились вот эти.
Читать далее…
Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд |Читать далее…
Страницы: 1 2 3 4 Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд |Яркая биография Оскара Уайльда полная тяжелых несправедливых событий, возможно не сильно отличается от биографии других великих писателей, каждый из которых шел своим путем к славе._26.jpg)
Читать далее…
Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд |Книги на английском языке в оригинале читать и слушать онлайн
Читать книги на английском языке необходимо для поддержания словарного запаса. Но важно не только читать, но и слушать книги на английском языке. Почему? Когда мы слушаем, мы изучаем язык по принципу погружения, как дети. Это самый простой способ, который работает на уровне подсознания. Слушая текст, мы невольно запоминаем правильное произношение слов, улавливаем интонационный рисунок фраз. Если Вы перестаете понимать о чем идет речь, значит Вы либо не знаете слова, либо их звуковой образ в вашей памяти не совпадает с графическим.
Читать далее…
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд, Книги на английском языке в оригинале (in the original) |Оскар Уайльд и Альфред Дуглас. История их отношений известна, но с чужих слов. Снят даже фильм Wilde (1997). Однако много того, что написано, говорит не в пользу Оскара Уайльда. Как же узнать, как все было на самом деле? Кто может лучше рассказать об этом как ни сам Оскар Уайльд? А ведь вся история их отношений изложена в книге «Исповедь». В настоящей статье приводится краткое изложение содержания этого произведения, а также цитаты.
Читать далее…
Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд |Хотите читать классику на английском? Это легко! И серия «Легко читаем по-английски» предлагает целую коллекцию авторов, английских и американских писателей.
Сегодня предлагаю начать с изучения творчества шотландского писателя Оскара Уайльда и его самого известного произведения «Портрет Дориана Грея» (Oscar Wilde. The Picture of Dorian Gray»).
Читать далее…
Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд, Книги на английском для среднего уровня (intermediate) |Аудиокниги просто необходимо слушать при изучении английского языка. Однако воспринимать на слух произведения в оригинале очень трудно. Возникает вопрос как начать слушать книги на английском языке? Мой совет — начинайте слушать адаптированные озвученные тексты. Такие тексты существуют для разных уровней. На нашем сайте мы предлагаем слушать одну и ту же сказку английского писателя Оскара Уайльда «Соловей и роза» в трех вариантах.
Читать далее…
Страницы: 1 2 3 4 5 6 Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд |Только начинаете изучать английский язык? Предлагаем читать и слушать онлайн сказку Оскара Уайльда «Соловей и роза» из книги на английском языке для начинающих.
К тексту сказки прилагается словарь, и аудио на английском языке.
Итак, вам для изучения предлагается 16 существительных (nouns), 14
Сначала выучите слова к первой части, прослушайте и прочитайте произведение Оскара Уайльда «Соловей и роза». Затем перейдите ко второй части.
Читать далее…
Опубликовано в рубрике Fairy Tales / Сказки на английском языке, Oscar Wilde / Оскар Уайльд, Книги для начинающих (beginners) |Приступая к изучению английского языка, следуйте нашим рекомендациям.
Не пытайтесь объять необъятное, сразу выучить английский язык невозможно! Начните с
Читать далее…
Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд |Философская история Оскара Уайльда «Рыбак и его душа» на английском языке с комментариями. Текст рассказа имеет свой ритмический рисунок и просто завораживает читателя. Вы окажетесь на берегу моря, услышите шелест волн и крики чаек, полюбуетесь красотой морских обитателей. Оскар Уайльд как всегда бесподобен.
Для изучающих английский язык рассказ предлагается слушать и читать по частям. Рассказ не адаптирован, но некоторые устаревшие слова заменены на современные аналоги. Их список вы найдете ниже. При подписке на рассказ вы будете получать его продолжение. Удачи вам в изучении английского языка!
Читать далее…
Страницы: 1 2 3 4 5 6 Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд |Думаете читать сказки — это несерьезно? Сказки Оскара Уайльда — это сказки для взрослых!
Сказки — лучшие произведения Дориана Грей, не считая, конечно, его роман-шедевр «Портрет Дориана Грея».
Оскар Уайльд писал их для своих сыновей Сирила и Вивиана, которых очень любил. Сказки написаны в лучшую пору его жизни, когда все казалось еще впереди. В них писатель ищет ответ на вопрос в чем истина: в доброте или в красоте. Кстати, изучающим английский язык — мы советуем читать именно сказки.
Даже в оригинале они не содержат сложных оборотов и книжных слов. Сказки можно не только читать, но и слушать или смотреть онлайн.
Читать далее…
Опубликовано в рубрике Oscar Wilde / Оскар Уайльд |Оскара Уайльд, Как важно быть серьезным, подарочное издание произведений
Оскар Уайльд – один из самых известных английских писателей.
Личность его по-разному оценивалась современниками. Для многих он стал иконой протеста против консерватизма викторианской Англии с её пафосом, вычурностью и снобизмом. Действительно, писатель, не скрывающий своих политических взглядов и сексуальных предпочтений, бросал вызов обществу самим фактом своего существования.
В подарочную книгу, представленную здесь, вошли лучшие его произведения, позволяющие проанализировать личность интереснейшего автора, а также оценить его литературный талант. Центральное произведение сборника – сюрреалистичный роман «Портрет Дориана Грея», рассказывающий о жизни испорченной английской богемы, которая за яркими фасадными красками и снобизмом скрывает разврат и гниль. Также в это подарочное издание вошли сказки, написанные Уайльдом, его пьесы (в том числе знаменитая «Саломея»), поэмы и, конечно же, произведения, созданные им под впечатлением от тюремного заключения. Эта книга в кожаном переплёте поможет вам понять, насколько многогранным был писатель.
Натуральная кожа, рельефное и золотое тиснение, расписной обрез.
Содержание:
ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГРЕЯ. Перевод М. Абкиной.
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
Кентервильское привидение. Романтическая история, где материальное тесно переплетается с духовным. Перевод И.Разумовской и С.Самостреловой.
Преступление лорда Артура Сэвила. Размышление о чувстве долга. Перевод Д.Аграчева.
Сфинкс без загадки. Офорт. Перевод К.Королева.
Натурщик-миллионер. Дань восхищения. Перевод М.Ричардса.
СКАЗКИ
Счастливый Принц. Перевод К.Чуковского.
Замечательная ракета. Перевод Т.Озерской.
Юный Король. Перевод М.Кореневой.
Рыбак и его Душа. Перевод К.Чуковского.
Мальчик-звезда. Перевод Т.Озерской.
ПЬЕСЫ
Саломея. Перевод М.Кореневой.
Веер леди Уиндермир. Пьеса о хорошей женщине. Перевод М.Лорие.
Женщина, не стоящая внимания. Перевод Н.Дарузес.
Идеальный муж. Комедия в четырех действиях. Перевод О.Холмской.
Как важно быть серьезным.
Легкомысленная комедия для серьезных людей. Перевод И.Кашкина.
DE PROFUNDIS. Тюремная исповедь. Перевод Р. Райт-Ковалевой и М.Ковалевой.
ЭССЕ
Упадок лжи. Диалог. Перевод А. Зверева.
Перо, полотно и отрава. Этюд в зеленых тонах. Перевод А.Зверева.
ПОЭМЫ
Сфинкс. Перевод Н.Гумилева.
Баллада Рэдингской тюрьмы. Перевод К.Бальмонта.
Features
| Кол-во страниц | 864 |
Книжный Оскар Уайльд
Вот и стали известны победители первой премии МИФа. Больше недели мы с замиранием сердца следили за голосованием в соцсетях, с ужасом книголюба восклицали «Как!? Надо выбрать только одну?» и просыпались посреди ночи, чтобы перечитать главу из книги-фаворита.
Давайте, наконец, узнаем, кому же достался «Книжный Оскар Уайльд».
А пока книги дефилируют по красной дорожке, пройдите наш тест для книголюба-киномана, выиграйте годовую подписку видеосервиса MEGOGO и получите в подарок книгу о том, как создавать киношедевры. Подробные условия
Подождите, идет формирование теста…
ТЕСТ
Начать тест← Вернуться
{{ state.question + 1 }} / {{ test.questions.length }} Следующий вопрос{{result.current }} / {{result.total }}
Поделиться
Поделиться
Отправить
И барабанная дро-о-о-обь… Вот они, наши победители! Обратите внимание, что с 3 по 9 февраля на всех номинантов — скидка 35%, а на остальные книги на сайте — 20%
Номинанты на премию
Номинанты на премию
Номинанты на премию
Номинанты на премию
Номинанты на премию
Номинанты на премию
Номинанты на премию
Номинанты на премию
Это, конечно, не приглашение на вечеринку Vanity Fair, где вас будут ждать Леонардо ДиКаприо, Хоакин Феникс, Шарлиз Терон и Скарлетт Йоханссон.
Но какому книголюбу милее кинозвезды, когда есть такие приятные мелочи?
Поделиться
Поделиться
Поделиться
Твитнуть
Поделиться
«Оскар Уайльд» Корней Чуковский — читать текст
(Из англо-американских тетрадей)
От автора
В 1916 году, в Лондоне, меня посетил пожилой человек с веселыми молодыми глазами. Когда он назвал свое имя, я с великим уважением пожал его руку, так как это имя Роберт Росс. С детства оно было обаятельно для меня. Роберт Росс, — единственный из тысячи друзей Оскара Уайльда, — не покинул его в несчастии. Он посещал опозоренного поэта в тюрьме, он уплатил все его долги из своего скудного заработка, он взял на себя воспитание его сыновей, он многократно защищал его доброе имя, он спасал его рукописи, он издавал его книги, он ухаживал за ним во время его предсмертной болезни, он — едва ли не единственный — провожал его гроб до могилы. Порою казалось, что все светлое в жизни Оскара Уайльда шло от этого одного человека.
Он был высшим воплощением героической дружбы. Уайльд называл его святым. Немного было таких гениальных друзей в истории всего человечества.
После смерти Оскара Уайльда он с таким вниманием следил за всем, что относилось к памяти его покойного друга, что заметил даже мою статью об Уайльде, написанную на непонятном ему языке, и вот пришел ко мне, к незнакомому, чтобы поговорить о любимом. На следующий день я посетил его в его небогатой квартире, и там он воистину осчастливил меня: подарил мне подлинную рукопись Оскара Уайльда, страницу его «Баллады о Рэдингской тюрьме».
— Я хочу, — сказал он, — чтобы в России, где так любят Оскара Уайльда, сохранялась в память о нем эта рукопись. Больше у меня ничего не осталось из вещей и писаний Оскара Уайльда. Только одна страница, и я с радостью дарю ее русскому. Потом он весь вечер рассказывал о судебном процессе Уайльда, о Уистлере, о лорде Дагласе, о жене Уайльда и о двух его сыновьях, которые были тогда офицерами и находились на фронте.
С тех пор мы, отрезанные от Европы, долго не видели английских газет и журналов. Лишь несколько дней назад я случайно узнал, что Роберт Росс умер еще в позапрошлом году.
Посвящаю эту книгу его памяти.
К. Чуковский
1922
I
Вертлявый, подвижной человечек. Лицо, как у обезьяны, и весь он всклокоченный, грязный. В Дублине так и говорят про него: «Самый грязный человек во всей Ирландии». Это доктор Уайльд, знаменитый хирург, специалист по глазным и ушным болезням: доктор Уильям Уайльд.
Операции он делал вдохновенно. Проезжает однажды какой-то деревней, а он был вечно в разъездах, непоседа! — и узнает, что какой-то деревенский мальчишка только что подавился картофелиной. Без минутного размышления он вынимает из грязного своего кармана самые обыкновенные ножницы, режет ножницами мальчику горло, вытаскивает картофелину, и мальчик спасен. Кажется, он жив и поныне. Его видели недавно в Сан-Франциско.
Вообще ножами и ножницами он владел, как живописец кистью.
Это был художник операций, дерзкий до гениальности. Когда какому то матросу сорвавшийся парус вогнал большую иголку в глаз, и вогнал ее так глубоко, что не за что было ухватиться, чтобы извлечь ее, доктор Уайльд послал за электромагнитом, и стальная заноза сама удалилась из раны!
По всей Европе прошла его слава. В Англии его назначили придворным хирургом, а впоследствии, в 1864 году, сделали сэром. В Стокгольме ему дали орден Полярной Звезды. В Германии ученые медики и поныне чтут его гений. «Из англичан можно назвать только троих великих хирургов», было заявлено на Цюрихском медицинском съезде, — и в числе этих троих сэр — Уильям Уайльд.
Его хватало на все. Он брался за множество дел, и все горело у него в руках. Он издавал какой-то научный журнал, — превосходный! Он основал, чуть ли не в конюшне, больницу для бедных, — великолепную! Он был статистиком, он был археологом, он был этнографом, и за эти труды академия присудила ему золотую медаль, он читал лекции, он путешествовал по Востоку, он писал толстые книги, — о чем угодно, какие угодно, множество книг и статей: о Свифте, о Беранже, о падающих звездах, о новых методах в медицине, о петушиных боях, об угнетенной Ирландии.
Очень пестрая, мелькающая была у этого человека жизнь. Из больницы — в музей, из музея — на любовное свидание. Его дел и увлечений хватило бы на троих. Он был не только археолог, историк, хирург и этнограф, но просто гуляка праздный: любил выпить и вкусно поесть, был гостеприимен и щедр.
И все же прочны и крепки оказались его дела. Та лечебница, которую он основал и в которой безвозмездно пользовал тысячи и тысячи больных, до сих пор остается его памятником. Его работы по ирландской этнографии не забыты и посейчас. Юркий, живой, общительный, он еще студентом стал записывать по деревням национальные ирландские песни, изучать национальные реликвии, развалины старых замков, предания1. В этих научных экскурсиях ему часто сопутствовал сын.
Женщины любили неопрятного, обезьяноподобного доктора. В городе ходило много сплетен о его любовных похождениях. Когда он умирал, у его изголовья, кроме его жены, была еще какая-то женщина, «дама под вуалью»; она приходила каждое утро и только в полночь уходила от него.
Внебрачных детей у него было множество, и он нежно о них заботился.
Жена его смотрела снисходительно на эти романтические склонности. И даже когда какая-то пациентка подала на сэра Уильяма в суд за то, что во время приема он лечил ее слишком страстно, лэди Уайльд не повела даже бровью. Не такой она была человек, чтобы из-за пустяков волноваться.
Вы приходите к ней в гости. Живет она ни бедно, ни богато, но претенциозно, суматошливо. В сенях вы натыкаетесь на судебного пристава, он явился описать имущество. Какие-то субъекты развязано расселись в креслах.
— Кредиторы! — шепчет лакей. — Теперь уже они — господа!
И утирает слезу.
Вы взволнованно взбегаете вверх — утешить бедную даму. Всюду суматоха, кавардак. Вы находите ее в гостиной. Она лежит на диване и декламирует стихи:
— Слушайте! Слушайте! Какая красота, какая стройность!
Вот чему учат страданья твои, Прометей…
Вы заглядываете в эту книгу. Книга греческая. Дама читает по-гречески и тут же очень бегло переводит.
Исполняется слово Зевеса: земля
Подо мною трепещет…
Это «Скованный Прометей» Эсхила. Дама знает и латынь, и древне-греческий, она знает все языки. Но как странно она одета! В пунцовом балахоне, вся в лентах и кружевах, густо напудрена, и словно языческий идол, увешана брошами и медальонами. Кольца, браслеты, драгоценные камни! А если вы придете к ней вечером, когда собираются гости, она встретит вас в золоченой короне! Вечером, при розовых абажурах, ей будет не больше тридцати. Она заведет с вами беседу о живописи, о поэзии и станет без конца восклицать:
— Замечательно! Изумительно! Великолепно!
Или:
— Ужасно! Отвратительно! Позорно!
Преувеличенное негодование и преувеличенное восхищение — такая у нее черта. Она вечно как будто на эстраде, на театральных подмостках. Недаром же что-то равнодушное слышится в ее пылких речах.
Может быть, здесь же, в гостиной, вы увидите ее сына Оскара, избалованного, холеного мальчика. Если она вам скажет, что она назвала его так, потому что шведский король Оскар был его крестным отцом, не верьте: это неправда.
И если она скажет, что сама она из рода великого Данте, тоже не следует верить. Такая страсть у нее к знатным, родовитым, сановным. Она когда-то воспевала революцию, но ей лестно быть королевской кумой. Она взывала к ирландцам: «Наточите против английских тиранов ножи!» — а когда эти английские тираны дали ее мужу титул, она забыла о ножах и умолкла. Да и как могла бы искренно призывать к избиению англичан? — ведь сама была англичанкой. Революция была для нее такая же поза, как и все остальное. Оттого так театрально-риторичны ее революционные писания. Конечно, она человек исключительный: писала стихи, прокламации, сочинила множество книг: о Скандинавии, об Ирландии, и о революции во Франции, и о революции в Италии, конечно, она блестяща, находчива, но когда вы уйдете от нее, вы вздохнете с большим облегчением.
Будь у нее поменьше талантов, она была бы просто хорошая женщина; побольше бы банальности, серости, скуки, — был бы душевный уют. Хоть бы сделала сцену неверному мужу Хоть бы оробела при виде судебного пристава! Но она сидит и читает Эсхила и восклицает: дивно! божественно! и если вы человек простодушный, вам невозможно не возненавидеть ее, — ее пудру, ее золотую корону, — самый воздух вокруг нее, тоже как будто неискренний2.
II
В таком-то неискреннем воздухе, среди фальшивых улыбок, супружеских измен, преувеличенных жестов, театральных поз и театральных слов, — растет пухлый, избалованный мальчик, Оскар Фингал О’Флахерти Уиллз Уайльд.
Он с вялым пренебрежением глядит из окна, как другие дети играют в футбол. Мальчишеские игры не по нем. Он такой степенный и высокомерный. Ему двенадцать лет, а уж он по-воскресеньям носит цилиндр на своих девических кудрях, и товарищи, конечно, ненавидят этого чинного франта. Как-то вечером, в школьном парке, когда торжественной поступью он шествовал мимо них, они накинулись на него, связали его по рукам и ногам, поволокли на высокий пригорок, и, запыленный, исцарапанный до крови, он встал в созерцательную позу и с восхищением мелодически молвил:
— Какой отсюда, с холма, удивительный вид!
Его мать пришла бы в восторг от такой великолепной позы. Этот сын достоин ее. Есть же такая наследственность, такая преемственность жестов и поз:
— Как прекрасен Эсхил! — восклицала она, бравируя пред судебным приставом.
— Как прекрасен пейзаж! — восклицает он, бравируя пред своими обидчиками.
У него, как и у нее, была тысяча разных талантов, но не было одного: таланта искренности и простоты. Он и пред собою не мог не позировать. Незадолго перед смертью, в тюрьме, наедине со своей душой, он писал свою исповедь, великолепные страницы De Profundis, но какая же это исповедь? Это насквозь литература, и даже в последнем унижении, заплеванный и затоптанный, он не умел по настоящему заплакать. Он плакал, — но как благозвучно, с каким прекрасным музыкальным ритмом! Здесь чувствовалось материнское наследие. От отца же Оскар унаследовал разнообразие творческих сил и необузданную любовь к наслаждениям. Когда думаешь об изумительной пестроте его творчества, о том что он с одинаковой легкостью писал и стихи, и философские трактаты, и фарсы, и критические статьи, и рассказы и трагедии, и сказки для детей, и статейки о дамских нарядах, — чувствуешь кровь его отца. Сын таких даровитых, но суетных и суетливых родителей он не мог не жаждать эстрады, публичности, улицы, не мог не пристраститься к отравившим его на всю жизнь салонным великосветским успехам.
Чуть не с пеленок он был гостем провинциального салона своей матери. С тех пор салоны стали его любимой стихией. Без них он не мог ни жить, ни творить. За столом, усыпанным фиалками, в освещенных многолюдных залах в Бостоне, Париже или Лондоне он очаровывал светскую чернь блистательным салонным красноречием. Он был гений разговора, нарядной застольной беседы, (я бы даже сказал: болтовни) — не то чтобы «оратор» или «рассказчик», а именно великосветский говорун, собеседник — ирландская, кельтическая кровь!
— «Когда он говорил, мне казалось, я вижу над его головой сияние, — вспоминает о нем одна великосветская дама, и вот что говорит о встрече, с ним французский писатель Рено: «Он опьянил нас лиризмом. Его речь зазвучала, как гимн. Мы страстно и напряженно внимали ему. Этот англичанин, сперва показавшийся нам таким манерным позером, теперь создавал перед нами величайшую оду, какую только слыхало в веках человечество. Многие из нас, растроганные, плакали… И не забудьте, это было в гостиной, и он говорил только так, как принято говорить в гостиной».
«В истории всего человечества, — свидетельствует его друг Robert Sherard, — не было такого собеседника. Он говорил, и все, кто внимали ему, изумлялись, почему же весь мир не внимает ему!»
Даже незадолго до его смерти, в тюрьме, когда его, больного, поместили в госпитале, он сел на кровати и своей тонкой беседой превратил на минуту острожную палату в салон, очаровав этих убийц и воров, как прежде очаровывал великосветских господ и художников3. Он был как бы Шехеразадой салонов и в этом видел свое главное призвание. Свой магнетизм он любил проявлять в праздничной и праздной толпе, и не для его темперамента было сидеть за столом и водить пером по бумаге. «Я мог бы сделаться популярным писателем, но это так легко», — заявлял он с обычным кокетством, и его друзья вспоминают теперь множество его ненаписанных рассказов, поэм и легенд, множество его несозданных созданий. «Я череcчур поэтичен, чтобы заниматься поэзией», — повторял он не раз, и те сюжеты, которые приходили ему в голову, дарил своему брату Уильяму, который тоже был писателем.
Иногда, в одно утро, Уильям получал от него пять или шесть сюжетов сразу.
Он царь, но он и раб этих салонов. Каким-то особенным тоном он произносит громкие титулы знакомых маркизов и лордов. «Люди нашего круга», говорит он о них в De Profundis, забывая, что отец его был из аптекарей и сделал карьеру горбом. Свою мать в разговоре с другими он неизменно величал «ее сиятельством»4 и говорил о ней так, словно у нее родовые поместья и замки. «Я унаследовал от предков гордое аристократическое имя», — говорит он в своих тюремных записках, но, конечно, британская знать, охотно принимавшая его, как блестящего литературного льва, все же видела в нем постороннего и смотрела на него сверху вниз. Он же только к ней и тянулся, только и руководился ее вкусами.
Быть фланером, быть дэнди — высшее его честолюбие. В середине восьмидесятых годов он, ради денег, работает в лондонских газетах; он критик-фельетонист, чернорабочий, но всячески скрывает это и любит выдавать себя за праздного баловня жизни, за любимца наслаждений и нег.
Ежедневно целые часы он проводит у своего парикмахера. «Тщательно выбранная бутоньерка эффектнее чистоты и невинности», — одно из его изречений. «Красиво завязанный галстук — первый в жизни серьёзный шаг». «Только поверхностные люди не судят по внешности», — повторяет он своим ученикам, а у него всегда были ученики, он учил их, как носить жилеты и как поклоняться красоте; он завораживал их своими речами — о чем угодно, о ком угодно, но больше всего о книгах. Книги он любил, как любят цветы, перебирал их, как самоцветные камни. Его мать и его отец были отменные книжники. Природы он не любил — ни неба, ни деревьев, ни звезд, влюбчив не был, и весь пыл своей чувственной натуры отдал печатным страницам. Он глотал их, как глотают устрицы, своими красными, дряблыми губами, — великий чревоугодник души! — вся жизнь была для него как бы стол, уставленный яствами, и он, как гурман, отведывал то одно, то другое блюдо. Никакою иного восприятия жизни — только гурманское, только вкусовое! Плотоядно смаковал он рифмы Теофиля Готье и картины Уистлера, плотоядно слушал Шопена или «безумно-алую пьесу Дворжака», и смотреть на какой-нибудь красивый предмет, на яркую краску, красную, желтую, зеленую, — только смотреть! — было для него как бы пьянство, будто все впечатления жизни он впитывал в себя этими дряблыми своими губами.
Из великих мировых идей он делал вкусовые ощущения. Учитель, апостол нег, — эта поза ему нравилась больше всего.
— «Почему мы проявляем столько сочувствия к страданиям бедняков? Следовало бы сочувствовать радости, красоте, краскам жизни». Он тысячу раз доказывал, что всякая жертва, всякое мученичество, всякий аскетизм ведут к вырождению и дикости, и эти его красные сенсуальные губы чувствуешь у него в каждой строке:
— «Разве то, что приятно вкушать, не создано для вкушающего? И в том, что сладостно пить, разве заключается отрава?» Пить и вкушать он любил чрезвычайно. «Он был величайший обжора изо всех, каких я когда либо знавал» — читаем о нем в книге Дагласа5.
Он физически не выносил несчастных, некрасивых и бедных: однажды чуть не убежал из гостиной приятеля, так как ее убранство показалось ему неизящным:
— Если я хоть минуту здесь останусь, я заболею! — стонал он.
И точно так же обратился в бегство, когда попал в какую-то трущобу, где копошилась беднота, — даже не поднялся по лестнице, а глянул и в ужасе бросился вон.
Он боготворил поэта Верлена, но, познакомившись с ним и увидев, что тот некрасив, отказался от дальнейшего знакомства.
— Я не могу, — говорил он капризно: — нет, я никак не могу!
III
Modo vir modo femina.
Он смаковал картины и рифмы, но поклонение поэтам и художникам выражалось у него как-то странно. Влюбленный в них, он начинал всячески подражать им, и если, например, садился за письменный стол в белой рясе с черным капюшоном, то лишь потому, что такую же рясу носил Бальзак; если пил абсент, то из подражания Бодлэру; стол он завёл у себя тот же, какой был у Карлейля, и даже голос был у него не собственный, а прекрасная имитация голоса Сарры Бернар. Прическу он заимствовал у Неронова бюста в Лувре. Его роман «Портрет Дориана Грэя» — изумительное подражание Бальзаку и Гюисмансу, в его сказках много Андерсена, его знаменитая поэма «Дом Блудницы» в каждой своей запятой есть сочетание Эдгара По с Бодлэром.
Уистлер едко отзывался о нем:
— «Он вылавливает из наших пуддингов сливы», и открыто обвинял его в том, что, под видом своих собственных лекций, Оскар Уайльд читает чужие 6.
Любить для него означало: имитировать. Он был, до странности, не-творец, не-создатель. В нем не было ничего самобытного. Это чисто женская у него черта: восприимчивость, способность усвоить, принять, впитать в свою кровь, взрастить семена чужих вдохновений и чувств.
Вообще, вся душа была у него до поразительности женская, дамская: он был так по-дамски говорлив, так по-дамски суетен, так по-дамски увлекался нарядами, мог целые дни говорить о выкройках, фасонах и модах, так заботился о своей наружности, о цвете лица и прическе; так по-дамски ценил свои успехи в обществе, жаждал нравиться всем и каждому, даже тем, кого не уважал, и всегда, уходя из гостей, спрашивал кого-нибудь близкого: «ну что, я имел успех?» — и очень страдал, если нет. Он постоянно кокетничал, он любил комплименты (и даже в тюрьме восхищался, что его друг, Роберт Росс, пишет ему комплиментарные письма). Он по-дамски скрывал свои годы, — даже в своих стихах, даже на судебном процессе уменьшал свой возраст на несколько лет, и когда ему было за тридцать, уверял в одной поэме, что он
Лишь двадцать раз видал,
Как осень пышную сменял
Весны ликующий наряд7
Чисто по-женски он боялся не смерти, а умирания; утраты красоты, а не жизни, и так рыдал об этом в «Дориане».
Словом, соберите все мелкие черточки его психологии, и пред вами будет женщина, дама. Все духовное его естество было женское, да и физически он был женоподобен, и только случайно, по недоразумению, по роковому капризу природы, родился в обличии мальчика. В этом его роковое несчастье — тот его «грех», тот «порок», за который его столь жестоко судили.
Как по-женски он ропщет в «Балладе о Рэдингской тюрьме» и в «De Profundis», что арестантский наряд безобразен:
— «Уже одно одеяние наше делает нас смешными!» — «Между всеми отверженными самый некрасивый был я».
Бедная женская душа, заключенная в мужское тело. Здесь будет ее величайшая мука; здесь для нее уготован ее величайший позор.
Как страстно, по-женски, в своих стихах и в прозе он описывает красоту мужчин, розово-белых и смуглых, и как равнодушны, формальны его описания женщин.
— «Ваши губы — розовые лепестки, созданные для мелодии песен и для безумия лобзаний», — пишет он юноше лорду Альфреду, и когда на его скандальном процессе его спросили: правда ли, что в кабинете ресторана он поцеловал мужчину, лакея, он, не подумав, воскликнул из глубины своей женской души:
— Боже сохрани! Ведь он не был красив.
Эти слова погубили его. И даже в своих сочинениях он типичнейший женомуж, modo vir, modo femina, — больше femina, нежели vir.
Жаль, что В. В. Розанов, со своим чрезвычайным чутьем ко всему сексуальному в духовных проявлениях личности, прошел мимо Оскара Уайльда. Для нас творения Уайльда есть точнейшее отражение идеального Вейнингерова Ж. Мы в каждой строке ощущаем эту его женскую сущность и в дальнейшем постараемся обнаружить ее пред читателем. Правда, он женился, как все, но к жене был равнодушен до странности. С иронией писал он о ней почти через год после свадьбы: «Она похожа на райскую птицу, побывавшую под дождем»8.
Его мать, инстинктивно чувствуя в нем не сына, а дочь, недаром долгое время наряжала его, как девочку, — в фартучки, юбочки, ленточки… И любопытнейшее указание биографов: перед тем, как родиться Оскару, она была непоколебимо уверена, что родится непременно девочка. Говорят, что у женщин, которые интеллектуально и всячески стоят выше своих мужей, часто рождаются женственные, женоподобные дети.
Если бы его судьи, которые 25 мая 1895 г. приговорили его к двум годам заключения в каторжной тюрьме, были литературными критиками, они, даже не изучая его жизни, из одних только его книг, поняли бы, что в его преступлении, — если это преступление, — не было так называемой злой воли, а только натуральное проявление извращенного природой организма. Не его была вина, что по отношению к мужчинам он, бедный, естественно чувствовал себя невестой, женой, любовницей. Это можно угадать и в его книгах.
Когда просматриваешь его ранние портреты (они собраны у Шерарда, в «The Story of an Unhappy Friendship»), то изумляешься: ведь это и вправду девочка. Там же есть портрет 1883 года, где Уайльд в каждой черте — переодетая барышня, в полном расцвете девичества! А этот его юный возлюбленный, лорд Альфред, которого он угощает ликерами, ужинами, возит в Монте-Карло, на курорты, за которого платит долги, на которого, как немолодая влюбленная, тратит последние тысячи, — а потом осыпает его упреками и все же не может прожить без него, снова едет за ним, снова отдает ему последнее, и, покинутый, обманутый им, теряет тотчас же всякий вкус к бытию, — чисто женская поздняя безвольная страсть к молодому — пусть и заурядному — самцу.
IV
Раньше, чем судить о его книгах, расскажем его жизнь по порядку. Напомним хотя бы в нескольких беглых строках общеизвестные факты и даты его биографии.
Он родился в Дублине 15 октября 1856 года. Окончив Дублинский Троицкий колледж, где им были проявлены большие успехи в изучении римских и греческих классиков, он поступил в Оксфордский Университет. Летом 1877 гола, на каникулах он совершил экскурсию по Италии и Греции. В 1878 году на ежегодном конкурсе студентов-стихотворцев он получил знаменитую Ньюдигэтову премию за свою поэму «Равенна»9.
Тогда же началось его выступление в роли эстета. Он украсил свою студенческую квартиру подсолнечниками, лилиями, павлиньими перьями, синим фарфором и стал с аффектированной набожностью поклоняться красивым вещам. В этой религии не было ничего нового, так как ее внедряли в нравы английского общества и Рэскин и прерафаэлиты, и (живший в том же Оксфорде) Уолтер Патер, и Уистлер, незадолго приехавший в Англию.
Уайльд не изобрел эстетизма, но он довел его до крайних пределов, сделал его воинствующим, публичным и шумным. В университете студенты разгромили его слишком нарядные комнаты, но это не смутило его. Окончив университет, он явился в столицу в особом эстетическом костюме: в бархатном берете, с длинными локонами, с отложными кружевными манжетами, в коротких панталонах и длинных чулках и добился того, что газеты и широкая публика стали считать его основоположником и вождем «эстетизма». Никто не принимал его всерьез.
Юмористический журнал «Пэнч» добродушно потешался над ним и вообще над эстетами, которых тогда расплодилось немало среди английской золотой молодежи. Это были женоподобные юноши, жеманные и томные, презирающие политику, спорт и торговлю, что чрезвычайно раздражало их отцов. Главою этой молодежи стал Уайльд. В 1881 году вышла книжка его стихов. Стихи были весьма обыкновенные, но благодаря шуму, окружавшему автора, быстро разошлись в пяти изданиях. В октябре 1881 года, в театре «Сэвой», была поставлена забавная оперетка «Терпение», едко осмеявшая эстетов и их молодого вождя.
Оперетка сослужила Уайльду огромную службу. Ее поставили в Америке, но так как янки и в глаза не видали эстетов, то главная соль оперетки ускользала от них. Хлопоча об успехе пьесы, антрепренер придумал отличное средство: он выписал в Америку Оскара Уайльда, чтобы тот, шумя, проповедовал свой эстетизм. Пусть публика смеется над ним, тем охотнее она будет смотреть оперетку! План удался блестяще. Уайльд прибыл в Америку и с большим тактом, талантом, изяществом выполнил свою двусмысленную роль. Через несколько месяцев он вернулся в Америку снова, чтобы поставить там состряпанную им мелодраму из русского быта (!) «Вера или нигилисты», написанную им под впечатлением убийства Александра II. Оттуда он уехал в Париж, расстался с экстравагантным костюмом, начал одеваться, как все, и написал громадную трагедию в духе Елисаветинских трагиков, «Герцогиню Падуанскую». И «Герцогиня Падуанская», и «Вера», и «Стихи» — были чисто ремесленным подражанием разным писателям, но тогда же в 1883 году Уайльд начал свое первое зрелое произведение «Сфинкс», оконченное им лишь десять лет спустя.
Когда средства его истощились, он вернулся в Лондон, стал читать лекции, сотрудничать в газетах — и редактировать журнал «Женский мир». В 1884 году он женился на Констанции Ллойд, которая принесла ему небольшое приданое. В 1885 году появилась «Истина Масок». В 1887 году — «Преступление лорда Сэвила», «Кэнтервильское Привидение», «Сфинкс без загадки» и пр. В 1888 году — первая книга сказок («Счастливый принц» и др.). В 1889 году — «Портрет мистера W. Н.», «Перо, карандаш и отрава», «Упадок лжи». В 1890 году — «Критик как художник» и «Портрет Дориана Грэя». В 1891 году — вторая книга сказок («Молодой король» и др.) и «Саломея». С этого времени кончается период сравнительной бедности Уайльда и начинается время огромных денег и огромного успеха: Уайльд в угоду обывательским вкусам стал писать для театра внутренне банальные, но блестящие пьесы: «Веер лэди Уиндермир» (1892), «Незначительная женщина» (1893), «Идеальный муж» (1894), «Как важно быть серьезным» (1895). Но в самом начале 1895 года его любовная связь с молодым лордом Дагласом, сыном маркиза Куинзбери, вызвала скандальный судебный процесс.
Маркиз оскорбил Уайльда, защищая честь своего сына. Уайльд привлек маркиза к суду за клевету; суд оправдал маркиза и тем самым осудил Уайльда. Уайльду была предоставлена возможность бежать, но он остался в Англии, подвергся пытке вторичного судебного процесса и был приговорен к двухлетнему заключению в каторжной тюрьме. К концу своего пребывания в тюрьме, в 1897 году, он написал обширное письмо к лорду Дагласу, которое восемь лет спустя было опубликовано в отрывках под заглавием «De profundis».
Выйдя из тюрьмы, он под именем Мельмота-Скитальца уехал во французский приморский городок Барневаль, где и написал свою «Балладу о Рэдингской тюрьме». В Варневале он вел идиллическую жизнь, много возился с детьми, ложился в десять, вставал в половине восьмого, но вскоре неожиданно уехал в Неаполь к Дагласу, после чего перестал писать, опустился. Последние два года своей жизни он провел в Риме, в Париже и в Швейцарии. Скончался в Париже 3 декабря 1900 года, перейдя перед кончиной в католичество.
V
Теперь, переходя к его книгам, мы должны с самого начала заметить, что в них, если всмотреться внимательно, есть несколько странных черт. Например: они написаны навыворот. Это очень любопытная особенность.
Возьмем хотя бы рассказ «Кэнтервильское привидение». Тема этого рассказа — вывернутая: кто не читал о том, как привидения пугают людей, но только у Оскара Уайльда люди испугали привидение.
В старинный готический замок, где уже триста лет хозяйничал дух мертвеца, попали современные янки, и бедному призраку пришлось очень плохо: его зашвыряли подушками, окатили водой и до смерти испугали «привидением», сделанным из метлы и тряпки.
В этой веселой балладе Оскар Уайльд взял очень старую, традиционную тему и вывернул ее наизнанку, как мы выворачиваем перчатку или чулок, перелиновал ее, — и следует тут же отметить, что такая у него была привычка: выворачивать наизнанку все, что ни подвернется ему под перо.
Его знаменитый роман «Портрет Дориана Грея» есть идеальный пример такого извращенного сюжета: роман повествует о том, как портрет одного человека состарился, покрылся морщинами, облысел и, даже, кажется, потерял зубы, а сам человек остался юным и неизменно прекрасным.
Или эта легенда Оскара Уайльда о юноше красавце Нарциссе? Все мы читали, — и тысячу раз, — как Нарцисс влюбленными очами гляделся в свое отражение в воде, но только Уайльд мог придумать и рассказать, как вода глядится в очи Нарцисса, т.е. опять-таки вывернул эту легенду наизнанку.
Или в «De Profundis» — религиозное братство атеистов, где неверующий священник молится перед пустым алтарем, и причащает неверующих вином, а не кровью Христовой, и благодарит Бога за то, что его нет, — что это, как не монашеский орден навыворот, святая литургия наизнанку!
А в «Преступлении Лорда Артура Сэвилла» — как задорно поставлены вверх ногами все привычные мысли и образы! Невинный застенчивый юноша замышляет убийство за убийством именно потому, что он так чист и невинен. «Лорд Артур, — говорится в рассказе, — был слишком благороден, не ставил наслаждений выше принципов, и потому не колебался исполнить свой долг»: отравить любимую тетку, взорвать дядю, а кого-то утопить в реке.
И когда этот закоренелый убийца идет совершить преступление, он посылает своей кроткой и чистой невесте роскошную корзину цветов. Еще бы! У Оскара Уайльда убийцы всегда так нежны и утонченны: он рассказывает, как другой убийца, отравив свояченицу, тещу и дядю, отдыхает среди своих редкостных статуй и книг и плачет слезами восторга над идиллической поэзией Уордсворта («Перо, карандаш и отрава»), А третий убийца, Дориан, зарезав своего лучшего друга, начинает рисовать цветы и смаковать стихи Теофиля Готье. Все навыворот, все наоборот в этом перевернутом мире, не только образы или сюжеты, но — и мысли, и вы только вчитайтесь в такие изречения Уайльда:
— Душа родится дряхлой, но становится все моложе.
— Ненужные вещи в наш век единственно нам нужны.
— Холостяки ведут семейную жизнь, а женатые — холостую.
— Ничего не делать — очень тяжелый труд.
— Если скажешь правду, все равно рано или поздно попадешься.
Во всех этих изречениях именно та особенность, что они — наоборот. Берется общепринятая мысль и почти механически ставится вверх ногами. Конечно, банальность остается банальностью, но производит впечатление парадокса. Таких афоризмов наизнанку, таких (как сказал бы Базаров) «противоположных общих мест» у Оскара Уайльда — тысячи. Если, например, до сих пор говорилось:
— Браки совершаются в небе. У него говорится:
— Расторжение браков совершается в небе.
Если существовала крылатая фраза:
— Высшие классы общества да послужат примером для низших!
У него говорится:
— Для чего же и существуют низшие классы, как не для того, чтобы подавать нам, высшим, пример!
Эти перевернутые мысли мелькают у него на каждой странице. Думать для него означало перевертывать мысли. Он постоянно создавал такие афоризмы:
— Естественность это поза.
— Время — потеря денег.
— Своя рубашка дальше от тела.
Когда я впервые знакомился с Оскаром Уайльдом, мне казалось, что фабрикация таких изречений есть, в сущности, дело не трудное. Нужно только, как говорит в романе Уайльда одна девушка, «заново написать все пословицы», всякую пропись перевернуть вверх ногами, и при этом иметь такой вид, будто совершаешь нечто небывало-дерзновенное, возносишь новые скрижали на новый Синай:
— Ради парадокса, Гарри, вы приносите в жертву все.
— Мир охотно идет на этот жертвенник! — отвечает Гарри-Уайльд.
— Вы обращаетесь с миром, как с каким-то стеклянным шариком, — вот какую грандиозную роль приписывал он своим парадоксам.
«Все философские системы я влагал в одну фразу, всё бытие в эпиграмму», — похвалялся он потом в De Profundis — … «Путь парадоксов — путь истины!» «Чтобы испытать действительность, ее надо видеть на туго-натянутом канате. Когда истины становятся акробатами, мы можем судить о них». Принц-Парадокс, повелитель всех истин-акробатов, истин-клоунов, такой титул был ему дороже всего, и он всегда был готов щеголять своими перевернутыми мыслями:
— «Я интересуюсь лишь тем, что меня совсем не касается».
— «Я могу поверить лишь невероятному».
— «Когда люди соглашаются со мною, я вижу, что я неправ».
И так дальше, и так дальше, с тем же механическим однообразием: выворачивает, выворачивает наизнанку всевозможные общие места10.
Нет, — думал я: — это не Царь-Парадокс, это даже не раб Парадокса, это просто словесных дел мастер, изготовитель салонных афоризмов.
Светский человек, чуть ли не родившийся в гостиной, — он усвоил себе вполне, развил и довел до совершенства все методы салонного мышления, этой блестящей, но бесплодной игры ума, где остроумие дороже мудрости, и яркость ценнее глубины, где главная цель блеснуть, поразить, «произвести впечатление», где тихие, заветные мысли были бы совершенно некстати, и даже, пожалуй, нужно, чтобы вы сами не верили в то, что вы так эффектно высказываете, и тогда старая герцогиня Бервик, как это часто бывает на страницах Уайльда, ударит вас по руке своим веером и ласково скажет:
— Какой вы ужасный циник! Приходите к нам завтра обедать!
Здесь высшая награда для салонного ницшеанца.
Он явится завтра к герцогине с большой бутоньеркой фиалок, и там-то, между третьим и четвертым блюдом, заканканируют у него на туго-натянутой проволоке его мысли-клоуны и чувства-акробаты. Он будет требовать уважения к младшим, он докажет, что семейный очаг — настоящая сфера для мужчины, что в душе есть животность, а в теле духовность, что филантропы совершенно лишены всякого чувства человеколюбия, и — «ах!» — воскликнет он, например: — «как я недавно хохотал… на похоронах покойного брата11. Горе у меня выразилось именно так. Всех это, конечно, возмутило, но когда же все не возмущаются! Я находил, что мой смех великолепен. Плакать умеет каждый, я же усилил свое горе далеко за пределы слез».
Здесь тучная герцогиня Гарлей ударит его веером и скажет:
— Вы очень опасны и злы. Приезжайте к нам во вторник обедать.
Бог с ним и со всей его пиротехникой! Пускай себе хохочет на погосте! Пускай убийцы у него отличаются нежностью, а человеколюбцы ненавидят людей! Это все лишь кокетство ума, в этом нет ни лиризма, ни искренности, и кто же не отойдет равнодушно от этих равнодушно сфабрикованных фраз. Главное, такой неинтимный писатель! Он как-будто и думает не для себя, а для публики. Любопытно, что у него на душе, когда он остается один, когда не для кого ему мастерить афоризмы. Но другого пути у него не было: таких методов и форм мышления требовала от него та великосветская салонная чернь, ко вкусам которой было приспособлено его дарование. Она же требовала их потому, что при всем своем кажущемся бунтарстве, они, в сущности, вполне безопасны и, выворачивая наизнанку весь мир, оставляют все, как было.
VI
Замечательно, что не только в шутливых комедиях, а в самых серьезных вещах Уайльд проявляет те же приемы мышления. Даже когда он скорбит, он изливает свою скорбь в парадоксах. В «Балладе о Рэдингской тюрьме», например, он патетически возглашает роковой парадокс нашей жизни, что любить это значит убить, что в любви есть смерть и в смерти любовь, — и хотя здесь уже нет былого щегольства остроумием, здесь тот же блеск эффектных парадоксов:
«Всякий убивает того, кого любит (всякий да узнает об этом), — иной ненавидящим взглядом, иной ласкающим словом; трус убивает поцелуем, а кто посмелее — мечом».
«Иной убивает возлюбленных в юности, иной — когда наступает старость; руками Похоти удушают иные любимого, иные руками Золота Самый добрый берется за нож, ибо мертвые так скоро холодеют».
И разве не на том же парадоксе зиждется его ранняя трагедия «Герцогиня Падуанская»:
Меня любил он и за это — смерть.
«Саломея» — тот же парадокс: «в любви есть смерть и в смерти любовь» — и умирает юный сириец, который не вынес жгуче–любовных слов, обращенных Саломеей к Иоканаану; умирает Саломея; умирает Иоканаан; умирает Ирод-Антипа, — вот истинная сущность любви.
Не только свои страсти, но и мысли, драгоценнейшие свои убеждения, фатально выливал он в парадоксы. В книге «Замыслы» он так сосредоточенно говорит о самом дорогом, и все же кажется, будто он только позирует, только играет словами, будто и здесь его мысли, акробаты и клоуны, пляшут-кувыркаются на туго натянутой проволоке. В статье «Критик как художник», в «Упадке лжи» — что ни страница» то перспектива куда-то и вдаль, и в ширь, и какие проникновения, пророчества, но все же, с первого взгляда, вам кажется, что и здесь ненужное сверкание парадоксов, — так весело ставит он вверх ногами банальные прописи и заявляет, что нам нужна ложь, как наука, ложь, как искусство, ложь как общественное благо; что истина погубила красоту; что искренность, вредна для поэзии, что объективная форма есть самая субъективная, что наказание — причина преступления, — и только немногие заметят, какие вещие и мудрые помыслы доведены здесь Уайльдом до нарочитого абсурда. Абсурд — его высшая мудрость, и он не принял бы истины, если бы она не притворилась софизмом.
Как, должно быть, восхищенно ужасалась милая лэди Гэнсингтон, когда он у нее за столом, усеянным фиалками, так задорно и невинно высказывал, будто ее орхидеи прекрасны, как прекрасны семь смертных грехов, будто семи грехам он воздвигнет семь алтарей, и что самое страшное в мире — это семь смертных добродетелей! И сколько раз так же игриво, как будто не веря себе самому, он посрамлял эти «семь смертных добродетелей», сколько писал в своих книгах:
«Совесть и трусость — одно и то же. Совесть — это вывеска фирмы».
«Я могу сочувствовать чему угодно, только не горю людскому».
«Единственный способ отделаться от искушения — это поддаться ему».
И всем казалось такой же клоунадой, таким же сальто-мортале его уверение, будто «порок — элемент прогресса», будто «порок — это единственная красочность, сохранившаяся в нашей жизни», будто «сатана есть утренняя звезда порока»; будто «обладание хорошим поваром гораздо важнее нравственности», ибо «мало утешения в том, что человек, накормивший вас невкусным обедом, безупречен в своей личной жизни», — но для Уайльда в глубине души здесь было торжественное, священное дело, и если не он написал «Переоценку всех ценностей», если «Так говорил Заратуста» вместо него написал другой, то все же в ею легковесных афоризмах, этих веселых набегах на совесть, на долг, на добро, можно найти все зародыши ницшеанства, хотя имя знаменитого имморалиста ни разу не упоминается во всех тринадцати томах сочинений Уайльда.
Титаническая борьба с «добром», этой «рабьей моралью», с фикциями долга и совести, которую с молотом в руке, вел творец Заратустры, у Оскара Уайльда свелась на какие-то ловкие и легкие пируэты, на этакие грациозные взмахи рапиры, но если вглядеться, увидишь и здесь в этом паркетном фехтовальщике упорного и страстного воителя. Он бунтовал против чего угодно, кажется, против всего на свете, он кричал, что ненавидит природу, ненавидит истину, ненавидит искреннее чувство, что он презирает человеческий труд, все наше дело и делание, что всякое прикосновение к действительности для него отвратительно, — или нет, не кричал, а изысканно и жеманно, во фраке и лакированных ботинках, ненатурально-театральным голосом, подражая Сарре Бернар, полу-пел, полу-изрекал среди белых жилетов и бальных декольтэ, — и, я думаю, немногие подозревали тогда, что этот надушенный Заратустра, самодовольный суеслов — есть религиозная и фанатичная душа, рыцарь и паладин единой суровой святыни. Он часто ощущал в себе эту религиозную душу и (таков уж был у него темперамент!) кричал о ней на всех перекрестках, но, кажется, сам себе не верил, и ему не верил никто!
Мы видели, что двадцати с чем-то лет он надел короткие штанишки, взял зачем-то в руки подсолнечник и, переплыв океан, в этаком неподобающем для жреца облачении, на эстрадах и подмостках Нью-Йорка, Чикаго, Бостона доказывал всеми клялся, что он — верный, истинный, единственный служитель этой неизреченной святыни; но чем громче он кричал, тем меньше его слышали, и он лучше всего сохранил свою тайну, столь крикливо разглашая ее.
VII
Эта шумная, громкая тайна, как известно, заключалась в том, что Уайльд боготворил красоту. «Апостол эстетизма» таково было в английском обществе его официальное звание; так величали его газеты и юмористические листки. «Эстет» это было как бы его чином, его саном, его карьерой, профессией, его общественным положением.
— Что вы разумеете под словом эстетизм? — то и дело вопрошали у него репортеры, и он торжественно разъяснял им, что это «величайшее откровение величайшей жизненной мистерии»; они записывали и учтиво ухмылялись, но по лицу их можно было видеть, что они не верили ни единому слову.
Когда он приезжал в провинцию читать лекции о своем эстетизме, его приезд возвещался в таких вульгарно-монструозных анонсах.
Он идет!!!
Он идет!!!
Он идет!!
Кто идет???
Кто идет???
Кто идет???
Оскар Уайльд!!!
Оскар Уайльд!!!
Оскар Уайльд!!!
Великий эстет!!!
Великий эстет!!!
Великий эстет!!!
И всегда вокруг его эстетизма реяли какие-то легкие тени скандала. Он нисколько, например, не растерялся, когда шестьдесят бостонских студентов нарядились в такие же короткие брюки, как он, и во время его лекции, с такими же подсолнечниками в руках, демонстративно прошагали перед ним при одобрительных возгласах публики; когда в американских ресторанах в него швыряли тарелками, когда разбивали стекла его экипажа: эта стихия была для него родная. Не только рекламу, но и анекдот сделал он из своей апостольской миссии! Свой символ веры превратил в оффенбаховщину! Рассказывают, например, что его прихотливые взоры были однажды возмущены неэстетичными лохмотьями какого-то нищего, которого он постоянно наблюдал из окна, и вот он решил заказать бедняку «идеальное нищенское рубище» — картинное и живописное. Взял этого человека к лучшему своему портному, одел его по последней моде и потом самолично наметил, в каких местах нужно прорезать дыры и где сделать симметрические, гармонические пятна, дабы впредь у него перед взорами не было (даже на улице!) никаких неизящных впечатлений.
Таких рассказов об Уайльде множество; он как будто нарочно заботился, чтобы сделать из своей религии — комедию. Когда при везде в Америку, он был спрошен таможенным: не везет ли он с собою каких-нибудь ценностей, подлежащих пошлине, он ответил:
— Ничего, кроме гения!
Он являлся перед публикой в нелепом «эстетическом» костюме, и, кажется, сам не знал, кто же он в сущности такой: рекламист? пророк? или клоун? — и часто ненавидел свой костюм, свои позы, и свой эстетизм. Поразительно было то, что, несмотря на эту ужасную уличную кличку «эстет», он и в самом деле был эстетом; несмотря на эти вульгарные выступления в дешевой роли «апостола красоты», он и в самом деле был ее апостолом и, должно быть, сам не подозревал, сколько жертв и подвигов совершил во имя ее.12
VIII
Красота, которой он служил, была особенная, отмежеванная от всего остального.
Сколько эстетической радости, — радости чисто женской! — доставляло ему, например, созерцание драгоценных камней.
Раскрываю одну его книгу, читаю:
«Там были опалы и сапфиры, опалы в хрустальных чашах, а сапфиры в чашах из ясписа. Крупные зеленые изумруды были разложены рядами на тонких блюдах из слоновой кости, а в углу были шелковые тюки, набитые бирюзой и бериллами. Рога из слоновой кости были полны до краев пурпуровыми аметистами, а рога из меди — халцедонами… На овальных плоских щитах там были насыпаны карбункулы, иные такого цвета, как вино, иные такого — как трава».
Это сказка Оскара Уайльда «Рыбак и его Душа».
Раскрываю другую книгу и читаю:
«У меня есть ониксы, подобные зрачкам мёртвой женщины. У меня есть лунные камни, которые меняются, когда меняется луна, и бледнеют перед взорами солнца. У меня есть хризолиты и бериллы, хризопразы и рубины, сардониксы, гиацинты, халцедоны, я отдам тебе их все и к ним прибавлю другие сокровища».
Это драма Оскара Уайльда «Саломея».
Раскрываю третью книгу и читаю:
«Он часто проводил целые дни, пересыпая из шкатулки в шкатулку оливково-зеленые хризобериллы, которые кажутся красными при сиянии лампы, кимофаны, прорезанные серебряной чертой, точно проволокой, фисташковые хризолиты; розово-красные и винно-желтые топазы, огненно-пурпурные карбункулы с дрожащими в них звездочками о четырех лучах, кровавые венисы, оранжевые и лиловые шпинели; его пленяло красное золото солнечного камня, жемчужная белизна лунного камня» и т. д., и т. д., и т. д.
Это роман Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грэя».
То же в его сказках, стихах, в знаменитой поэме «Сфинкс», в трагедии «Женщина, увешанная драгоценностями». Даже в «Счастливом Принце» — бериллы, сапфиры, рубины, и мрамор, и нефрит, и позолота, а в «Молодом Короле»: жемчуг, агат, бирюза, аметист. Каждая страница его сказок об Инфанте и о Душе Рыбака, словно царская порфира или византийская риза, расшита целыми гирляндами и гроздьями яхонтов, лалов, алмазов, и сколько золота, мрамора, слоновой кости! Ему бы давно пора закончить, а он перечисляет еще и еще, он задерживает действие, он замедляет темп, — лишь бы только натешить свою душу этим созерцанием сокровищ. Не то, чтобы изображать их, а уж только перечислять, только называть их имена было для Оскара Уайльда неизъяснимым блаженством.
И вот еще мельчайшая подробность: он с таким же упоением, — опять-таки женским, дамским, — писал о человеческой одежде. Порою забудет изобразить лицо человека, но его костюм опишет всегда. Раньше костюм, а потом лицо:
— «Ах, если б вы ее видели!» — восклицает Дориан о возлюбленной. — «На ней была бледно-зеленая бархатная курточка с коричневыми рукавами, узкое коричневое заплетенное лентами трико, крошечная зеленая шапочка с соколиным пером, прикрепленным блестящей пряжкой, и плащ с капюшоном на темно-красной подкладке».
Описав так подробно костюм своей милой, он ни слова не сказал о ее лице — и только мимоходом впоследствии заметил, что оно было как белая роза, — и сам Уайльд так часто уподоблялся в этом своему герою. Он еще не заикнулся о наружности своей Инфанты, а с первых же строчек подробно и мелочно, словно в модном журнале, изобразил ее одеяние:
«Платье на ней было серое атласное, с тяжелым серебряным шитьем на юбке и на пышных буфах рукавов, а туго затянутый корсаж весь был расшит мелким жемчугом. Из ее платья когда она шла, выглядывали крохотные туфельки с пышными розовыми бантами. Ее большой газовый веер был тоже розовый с жемчугом» («День рождения Инфанты»).
Великолепно это смакование различных деталей того или иного туалета!.. Если книги Достоевского часто были достоянием психиатров, то книги Оскара Уайльда могут быть незаменимы для ювелиров и художников портняжного цеха. Недаром Оскар Уайльд одно время редактировал «Женский Мир» (Woman’s World) — и чувствовал себя там превосходно: писал о корсетах, о шляпках, о курсах шитья и кройки. И сколько лекций, он прочитал — об одежде!13 О его собственных костюмах, в разные периоды жизни, можно написать диссертацию. — «Оскара Уайльда создали портные, свою первую славу он добыл одеждой», — говорит о нем недоброжелательный Даглас.
И что всего поразительнее: описывая с дамским увлечением всякие бархаты, вышивки, драпировки, вуали — даже кашемировый халат Дориана — все, что создано иглою и резцом, что сотворил человек для украшения человека, он совершенно не замечает, не хочет заметить источник всякой красоты — природу. Этот комнатный, салонный писатель чаще воспевал брилльянты, чем звезды, и синий шелк для него был прекраснее, чем синее небо.
Искусственную красоту он лелеял, а от естественной отворачивался. Он, пожалуй, любил бы природу, если бы ее отшлифовали ювелиры, и рукодельницы расшили бы узорами. Как ему жаль, что Творец не был декоратором и вышивальщиком! В своих книгах он как будто старается исправить эту ошибку Творца. Когда он говорит о природе, он говорит о ней так, будто купил ее у золотых дел мастера или в модной дамской мастерской:
«Туманы — как желтый шарф».
«Сквозь кисейное облако улыбается месяц».
«Пена — как кружево, а луна — в вуали из желтого газа».
«Розовые лепестки, как лоскуточки шелка», — вот его обычные образы.
«Стрекоза, словно синяя нить, пронеслась на кисейных крылышках».
Про Темзу он выразился: «словно трость из яшмы».
«Овощи — как будто из нефрита».
«Море — как щит».
«Земля — как медный полированный диск».
«Луна из тонкого серпа становится серебряным щитом».
«Дерево растет золотое, и плоды у него серебряные».
В зимнюю стужу — «земля, как серебряный цветок, а луна, как цветок золотой».
Как будто в мастерской у Фаберже изготовлена для него природа, и даже морские сирены были у него сработаны кропотливым ювелирным резцом: «Ее волосы, — говорит Уайльд, — были подобны влажному золотому руну, и каждый отдельный волос был как тонкая нить из золота, опущенная в хрустальный кубок. Ее тело было как слоновая кость, а хвост был жемчужно-серебряный. Жемчужно-серебряный был ее хвост, и глаза — аметистово-лиловые».
Ни единого пейзажа, ни дуновения свежего воздуха! — комнаты, стены, ковры! Изо всех созданий природы Уайльд любит только цветы (у него на страницах много орхидей и тюльпанов), но цветы оранжерейные, искусственно выхоленные, тоже как будто не настоящие.
Вообще, ничего настоящего, стихийного, природного, все искусное и искусственное; недаром в одном романе, где выведен Уайльд, изображается, как он взял цветочек гвоздики и велел выкрасить его в зеленую краску, и только такую крашеную гвоздику удостоивал носить в своей петлице. Ах, если б ему позволили раскрасить, перекрасить весь мир! Вот он выводит пред нами слона — и даже слон у него крашеный:
— «Его хобот был расписан шафраном и киноварью, и на ушах у него была сетка из алых шелковых шнурков».
Он пожалуй, хотел бы, чтобы и люди были раскрашены, раззолочены, — подальше от естества и естественности. «Его борода и волосы, — говорит он о ком-то в «Гранатовом Доме», — были окрашены лепестками розы, а щеки были напудрены каким-то мелким золотым порошком. Его ладони и ступни его ног были желты от желтого шафрана. На восходе он вышел в серебряной одежде, а на закате вернулся в одежде из золота. Когда он увидел меня, он поднял свою крашеную бровь».
И, такой раскрашенный мужчина ложится после на крашеные львиные шкуры, ибо разве может Уайльд допустить, чтобы львы были естественной окраски! В «Саломее» у какой-то женщины волосы голубого цвета, а в сказке «Рыбак и его душа» девичьи ноги окрашены лавзонией, и так эффектны у Оскара Уайльда какие-то дикари, которые все тело свое красят черным и желтым, — такие декоративные краски!
Раскрасьте цветы, раскрасьте зверей и людей, сделайте облака из кисеи, а розы — из шелка, а деревья — из золота и серебра, а пену морскую — из кружев, а фавнов — из слоновой кости, — и Оскар Уайльд зарыдает от радости, созерцая такое неестественное естество, такую искусственную природу, как рыдал у него Дориан, и закричит от восторга, как кричал Молодой Король, когда видел тонкие одежды или красивые шали!
Этого короля привезли из лесов, оторвали от природы, и он позабыл о ней, о закатах и восходах, ради бирюзы, шелковых ковров и слоновой резной кости. Ему привезли из Венеции картину и, как перед иконой, он пал перед ней на колени. Он горячими губами, как икону, целовал античную статую.
Уайльд тоже целовал бы античную статую, но совершенно не мог бы понять, почему это русский поэт написал:
И вдруг в каком-то светлом вдохновеньи
Поцеловал я землю.
[А. Федopoв]
И другой слово в слово то же:
И, упав, твое лицо
В губы черные целую.
[Вал. Брюсов]
Целование земли, которое в нашей поэзии так часто —
Вы не умеете целовать мою землю
Так, как я целую.
[Ф. Сологуб]
показалось бы Уайльду весьма неопрятными неэстетическим поступком.
Он был самый оторванный от земли, самый нестихийный, самый неорганический в мире человек, и весьма показательно, что в первой книге стихов он воспевал не героев, не возлюбленных, — как свойственно юным поэтам, — а поэтов: Суинберна, Китса, Россети, Морриса; художника — Барн-Джонса; актеров: Эрвинга, Сарру Бернар, Эллен Терри.
Он книжный, он сочиненный, он насквозь культурный, и если пишет стихи об избиении христиан в Болгарии, то потому, что знает, в какой книге, на которой странице Мильтон написал такое же стихотворение. В юношеской своей поэме «Сад Эрота» он на какой цветок ни посмотрит, сейчас вспомнит какую-нибудь книгу, какую-нибудь книжную легенду, которую вычитал только вчера в излюбленных Оксфордских фолиантах.
Книжные страдания для него мучительнее настоящих, и вот Дориан, когда умерла его невеста, говорит:
— Ах, как бы я плакал, если бы прочитал об ее смерти в какой-нибудь книге!
Но главное и высшее обаяние эта искусственная, как будто не настоящая, комнатная душа видела только в вещах, только в изделиях рук человеческих — и часто, когда он творил для себя, когда он хотел отдохнуть от изнурительного своего остроумия, он не столько пел, не столько живописал, сколько «вышивал» — вышивал шелками, золотом и серебром, и вся его книга «Под сенью гранатов» есть в сущности такое вышивание, и как прекрасно там подобраны шелка:
— «Жрецы, одетые в желтое, безмолвно двигались меж зеленью дерев, и на черных мраморных плитах стоял красный, как роза, дворец, в котором и жил этот бог. Крыша была сделана из зеленою фарфора — цвета морской воды… На голове у жреца была черная митра из войлока, украшенная серебряными полумесяцами».
Это — вышивание, это — узор, это — какой-то самотканный ковер, и в таком (опять-таки женском) рукодельничании была величайшая амбиция Уайльда, как художника. Он так и назвал свои стихи: «Декоративные Панно» — и когда Критики порицали его роман о Дориане Грэе, он гордо ответил им:
— «Это, ведь, чисто-декоративный роман!»
— «Портрет Дориана Грэя — золотая парча!» — хвалил он свое произведение впоследствии. Один герой у него говорит: — «Я хотел бы написать роман, который был бы так же очарователен, как персидский ковер, и, конечно, так же далек от действительности».
Персидский ковер, парча — для Уайльда идеал, высшее выражение красоты, ибо в ковре и в парче нет ни мысли, ни чувства, ни природы, ни сходства с действительною жизнью, а только услаждение глаза. «Одни краски», — восхищается Уайльд — «не испорченные никакою вложенною в них мыслью и не связанные с определенной формой, могут многое сказать душе тысячью разнообразных способов. Гармония тонкой соразмерности линий и пятен отпечатлевается в нашем уме. Повторность узора успокаивает нас. Причудливость рисунка возбуждает воображение».
В своей книге «Замыслы» он восторгается тем, что на персидских коврах нет даже изображения цветов. Когда в «Дориане» он хочет похвалить какую-то книгу, он говорит:
— Она прекрасна, как гобелен!
Каких-нибудь духовных, идеальных, метафизических сущностей он в искусстве не ищет — и откровенно их презирает. В высшей степени сенсуальная натура, он (по-женски!) не признавал никаких отвлеченностей, искусство для него было сладостно, как вино, как духи, как поцелуи. То религиозное и спиритуалистическое содержание, которое внесли в искусство предшественники Уайльда, прерафаэлиты, — для него, их наследника и даже последыша, было враждебно и чуждо. «Форма и цвет говорят нам только о форме и цвете — и больше ни о чем»! — высказывал он не раз. Прозрение миров иных — для него величайший абсурд. Он бы никогда не написал, что
В беспредельное влекома,
Душа незримый чует мир! —
потому что он любил только «предельное», только «зримое», только то, что можно осязать. Мистика и метафизика искусства никогда не соблазняли его.
«Кто же согласится, — восклицает Уайльд, — променять изгиб хотя бы одного лепесточка розы на то бесформенное, неосязаемое существо, которое так высоко ставит Платон? Что нам до откровения Филона, до бездны Эккарта и даже до того чудовищного неба, которое раскрылось пред ослепленными очами Сведенборга?»
Вечность и бесконечность — не для Оскара Уайльда. «Эллины, — твердит он в «Замыслах», — были народом художников именно потому, что им было неизвестно понятие о бесконечном и беспредельном. Мы стремимся только к конкретному, и только одно конкретное может нас удовлетворить14».
«К чему мне моя душа? — готов он сказать вслед за героем одной из своих сказок. — К чему мне моя душа? Ведь, я не могу видеть ее. Я не могу прикасаться к ней. Я не знаю, какой она формы».
Напрасно русские символисты, возникшие в начале двадцатого века, считали его своим. Символизм был ему чужд и враждебен.
IX
Вот такая-то красота, укороченная и урезанная, оторванная от природы, от правды, от духовности, скорее не красота, а красивость, и составляла святыню этой парадоксальной души.
Он видел, сколько всегда тянется рук, чтобы поработить красоту, видел, что она в рабстве у этики, в рабстве у науки и общественности; мы хотим в ней найти философскую мудрость; мы ищем в ней религиозных прозрений, в красоте же есть только одно — красота! Красоте не довлеют ни мысли, ни чувства, и стена из синего фарфора так же прекрасна, как любая картина Леонардо!
Уайльд оборвал все нити между искусством и человеческим сердцем, все нити между искусством и миром, — и, встал на страже, как влюбленный рыцарь, у порога своего божества, — и чуть только ему померещится, что кто-нибудь покушается осквернить этот храм, он всеми стрелами своих парадоксов, всеми шутихами своих афоризмов изгонит оттуда дерзновенного, и его ли вина, что ему не дали другого оружия, а только эти детские стрелы!
Патетична и грандиозна такая борьба человека со всею жизнью, со всею вселенной, во имя чего бы такая борьба ни велась. Взять какой-нибудь гвоздик мироздания, пылинку — любую, ведь их так много! — и заслонить этой пылинкой весь мир, и сделать из этой пылинки своего фетиша, отдать ей всего себя, — это ли не высший пафос истинно-религиозной души!
О, сколько протянуто рук, чтобы поработить красоту! То Оскару Уайльду почудится, что к красоте подкрадывается мораль и хочет сделать ее своею служанкою, и вот уже, закрыв глаза, ничего не видя и не слыша, он стремглав налетает на врага, и от морали ничего не остается: мы уже видели, как исколол он ее своим булавочным копьем. «Всякое искусство безнравственно! — запальчиво возглашает он. — Всякое искусство — преступление». «Зло есть проявление идеи о красоте». Смотрите: вот отравитель и убийца, а как изысканно они служат искусству. Убив свою возлюбленную, Дориан отправляется в оперу и с упоением слушает Патти. Убив художника Бэзиля, он берет роскошное издание тонкого французского поэта и восхищается стихами о Венеции, об этой «бело-розовой Венере со струисто-жемчужной грудью»15.
И когда преступника — в рассказе Оскара Уайльда — упрекают, зачем он отравил какую-то девушку, он оправдывается именно эстетикой:
— То, что я сделал, действительно ужасно, но у этой девушки были такие толстые ноги.
А когда Оскару Уайльду померещилось, что искусство хотят подчинить порывам и упованиям нашего сердца, он тотчас же восстал и на сердце человеческое.
— «Искренность в малой мере опасна для красоты, а в большой — прямо пагубна».
— «Ведь все плохие стихи — порождение искреннего чувства».
— «Красота, настоящая красота, кончается там, где начинается одухотворенность».
И он не только высказывает это, он пытается это доказать. Актриса Сибилла Вэн, в его романе, была гениальной актрисой и великолепно играла влюбленную, покуда сама не была влюблена. Но когда она влюбилась, когда в ее жизни появился настоящий Ромео, когда она ощутила себя Джульеттой — она стала играть Джульетту бездарно, мертво и напыщенно. Искренность ее чувства помешала ее игре; искренность помешала искусству! «Душа есть только у искусства, а у человека души нет!» — вот до какого абсурда, по обычаю, доводит Уайльд свою заветную мысль.
Но главный его враг и обидчик, от которого он должен был защищать красоту, была жизнь, то, что называется действительностью: люди, природа, дела, все факты и явления бытия. Как смеют утверждать, что жизнь — это главное, а искусство только отражение, только зеркало жизни! Что жизнь выше, реальнее искусства! Нет, это жизнь, как жалкая обезьяна, подражает во всем искусству, копирует все его движения и жесты. Искусство — единственная реальность, а в жизни все — призраки, химеры и фантомы. «Я люблю театр, он гораздо реальнее жизни!» — вызывающе повторяет Уайльд. — «Офелия более реальна, чем играющая ее актриса», доказывает он в «Дориане». «Этот танцор плясал, как марионетка, но, конечно, не так натурально», — говорит в его сказке какая-то девочка. Марионетки натуральнее людей! и Уайльд рассказывает, как Великий Инквизитор, сжегший живых людей без счету, увидав игру марионеток, растрогался и прошептал, что ему больно видеть, что простые куклы на проволоках, из дерева и крашеного воска, могут быть так несчастны и переживать такие тяжкие бедствия».
«Единственно реальные люди — это те, которые никогда не существовали», — и с ошеломительным остроумием Уайльд доказывает, что жизнь плетется где-то позади за искусством, и что лондонские дамы, например, одно время не только перенимали прически и платья с картин Россети и Барн-Джонса, но даже лица свои сделали такими, какими видели их на этих картинах. И так бывает всегда. Гамлета изобрел Шекспир, и сколько в жизни потом появилось Гамлетов и Гамлетиков! «Весь мир предался меланхолии, оттого, что когда-то вздумала загрустить марионетка». Нигилиста изобрел Тургенев, и жизнь уже потом воспроизвела этот тип. О, не даром греки в спальне у новобрачной ставили красивую статую. Греки знали, что, если в минуту страсти она будет смотреть на эти создания искусства, то зачатые ею дети окажутся красивы, как статуи. Жизнь позаимствует и воплотит линии и образы искусства.
Так прочь же жизнь! Она не нужна, сделаем из нее создание искусства, будем певцами, художниками, архитекторами своей собственной жизни. Превратим ее в симфонию или в золотую парчу, будем созерцать ее, как древнюю трагедию. «Для Дориана Грэя» — говорит Уайльд — «сама жизнь была первым и величайшим из искусств», — и вот Дориан сегодня превращает себя в католика, завтра в дарвиниста, послезавтра в мистика; художественно перевоплощается, творит свою жизнь, как легенду, веря, что в этой «творимой легенде» больше реальности, больше правды, чем в действительной жизни.
Творите же из жизни легенду, как в рассказе Уайльда лэди Алрой, этот «Сфинкс без загадки». Она была такая скучная, ничем не выдающаяся, и вот создала свою жизнь, как сказку, сама выдумала себе какую-то несуществующую тайну, — сделала себя самое как бы произведением искусства и стала обаятельно-прекрасной.
И эта милая девочка Сэсили в комедии «Как важно быть серьезным»: она сама себе писала любовные письма, она обручилась с незнакомым (и даже несуществующим) возлюбленным, и в этом поэтическом преобразовании скудного бытия — ее главное, ее единственное очарование. «Будьте же, люди, поэтами своей жизни! — убеждает Уайльд. — Верьте, что ложь поэзии правдивее правды жизни».
И он рассказывает мудрую сказку о «Преданном друге». Один был правдивый друг, а другой притворщик и лжец. Один был предан на деле, а другой только на словах. Один неискренне, но поэтически рассказывал о дружбе, только рассказывал, а другой — всей душой этой дружбе служил и даже жизнь отдал за друга, И что же! Для сердца человеческого, оказывается, были нужнее не дела, а слова, поэтическое притворство, сладостная легенда дружбы, не лик, а личина, и если один отдал другому свою жизнь, так именно за эту личину, за эту легенду, за лживые и сладкие слова.
О, слова поэзии властительнее над человеком, чем дела жизни, — они более факты, чем сами факты: именно из-за слов и только слов, люди восходят на костры.
— «Слова, слова, простые слова! Да разве в жизни есть хоть что-нибудь более реальное, чем слова!» — восклицает Уайльд в «Дориане». «Маска всегда скажет нам больше, чем самое лицо», повторяет он в «Замыслах».
И не говорите ему, что наши дела и поступки, все строительство и созидание жизни, даже наши подвиги и наше геройство имеют хоть какую-нибудь ценность.
Нет, во всех наших поступках мы рабы, и только в искусстве, только в творчестве — свободны:
— «Когда человек действует, он марионетка; когда он описывает, он поэт».
— «Всякое действие ограничено и относительно. Беспредельна и абсолютна лишь греза».
— «Историю может делать всякий, писать ее может только великий человек!».
Как ничтожны были те герои, которых воспел Гомер, перед ним самим, перед Гомером!
Проклянем же всякое делание, будем сновидцами и созерцателями, попытаемся не делать, но быть — или вернее: воплощаться то в то, то в другое создание искусства. «Ничего не делать — самое трудное дело в мире, самое трудное и самое интеллектуальное… Избранные существуют для того, чтобы совершенно ничего не делать».
X
Вот мозаически составленный мною, — боюсь, чересчур кропотливо! — из памфлетов, сонетов, комедий, трагедий, сказок, статей, повестей, афоризмов — символ веры этого фланера и дэнди, и мы с удивлением видим, что перед нами и вправду религиозный фанатик, упрямый, прямолинейный, доведший свою веру до последней, невозможной черты, отвергший, как некий Савонарола, решительно все, что неугодно его сектантскому богу.
Мы видели, как он восстал против жизни, против неба, против совести, против морали, против природы, против души человеческой и против истины (прочтите его «Упадок Лжи», — и все из-за того, что ему всюду мерещились поработители и осквернители его Дульцинеи)!
Мы много встречали проповедников искусства для искусства и мучеников этой идеи, и героев, но такого Савонаролы, такого фанатика, который сделал бы искусство мерилом всех вещей и ценою всех ценностей, мир еще никогда не видал. Самая напряженность, самое постоянство этой единственной его заветной мысли, единственного подлинного чувства, — в каких бы личинах они ни являлись перед нами, говорят нам о их религиозной сущности. Это была единственная точка, вокруг которой он заставил вращаться весь мир. Это было солнце его мира. Ничего, что фанатически отгоняя от искусства все его «посторонние примеси»: чувство, разум, добро, он, в конце концов, как мы видели, должен был остаться с одним только персидским ковром, с одним только орнаментом и декоративными тканями, стал рыцарем и Дон-Кихотом персидского ковра, это ничего, потому что такими и бывают всегда настоящие сектанты-фанатики: пусть символом всей их святыни будет какая-нибудь самая малая малость, они отдадут за нее и душу, и тело.
Трогательно наблюдать, как Уайльд, подобно всем одержимым, видит в своей вере панацею решительно всех болезней и зол. Дориан лечился созданиями искусства, будто это были пилюли, и мы не раз читаем в романе: «красота цветов исцелила его от страданий».
Заговорите при Уайльде об ужасах милитаризма, и с великолепной наивностью он тотчас же даст вам совет:
— «Начните служить искусству, и война сама, собою прекратится».
«Конечно, — поясняет он в «Замыслах», — люди не скажут: мы не станем вести войны против Франции, потому что проза ее совершенна, но так как французская проза совершенна, они перестанут ненавидеть страну»16.
Заговорите о братстве народов, и вы услышите от Уайльда:
— Искусство создает среди людей новое братство.
Заговорите о воспитании, он скажет:
— Если детей вырастить среди прекрасных созданий искусства, то… и т. д.
О чем бы вы ни заговорили, он всегда переведет на свое. Он был уверен, что его трактат о социализме — есть трактат о социализме, а на самом деле, вчитайтесь, конечно, это трактат об искусстве. Его тюремная исповедь «De Profundis», тоже свелась на эту единственную тему. Его роман — о чем, как не об искусстве! В нем главное действующее лицо — портрет. Уайльд умудрился написать, даже целую повесть, где главные персонажи — сонеты Шекспира!
Как и все одержимые, он умел говорить лишь о своем, и даже утка в одной его сказке крякает о художественной критике. Когда в «De Profundis» он захотел восславить Иисуса Христа, он сказал: — «Иисус Христос был гениальный художник!» Высшей хвалы он и представить себе не может, и с какой благочестивой наивностью воздает Богочеловеку эту высшую честь: сопоставляет Его с Софоклом и Шелли.
И в своих сказках, когда он хочет наградить добродетель, он (инстинктивно!) награждает ее красотой. Это единственная для него ценная награда. И он не знал иной кары, чем уродство, — проследите-ка все его сказки: звездный мальчик был злой, и оттого он безобразен, как жаба. Сделался хороший, и превратился в красавца.
XI
Но вот поразительная и почти невероятная черта.
Был король — совсем как Оскар Уайльд: он без экстаза не мог созерцать ни бирюзу, ни слоновую кость, ни шелковые персидские ковры, и ни о чем ином в последнее время не думал, а только о золотой парче, в которую он должен облечься, о короне, украшенной яхонтами и о жемчужном жезле. Над этими бесценными уборами ювелиры трудились день и ночь, и даже такой строгий ценитель, как Оскар Уайльд, остался бы доволен их работой. Но во сне король увидал, что яхонты эти добыты страданием и что «на станке Скорби бледными руками Страдания» выткана золотая парча.
Тогда король отрекся от яхонтов, отрекся от мантии, вообще от всех созданий искусства, которые он так религиозно обожал, и — чудо! — Уайльд не покарал его за такое отступничество, а, напротив, именно за это, за отречение от красоты, наградил его новой красотой: «лучи соткали для короля мантию, прекраснее той, которая была приготовлена для его торжества. Сухой посох зацвел лилиями белее жемчуга, и цветы их засверкали серебром… И как ангельский лик стало лицо короля».
И другая сказка — точно такая же: статуя «Счастливого Принца», тоже ради человеческих страданий, отреклась от своей красоты, от сапфиров, от рубина и золота, и стала прекраснее прежнего перед Господними взорами в раю.
Что же это такое? Величайшая красота — в отречении от красоты, это пишет Уайльд в ту самую пору, когда с особенной страстью защищает свою бессмысленную, безчувственную, бездуховную красоту-декорацию, красоту-узор, — и разве не против себя выступает он в своей романтической сказке о «Соловье и Розе», о том, как поэт-соловей хотел создать прекрасную песнь и для этого грудью прижался к острому, колючему шипу, и шип вонзался все глубже, и по каплям сочилась живая кровь, и только кровью, только смертью, только жертвой, только последним страданием была осуществлена красота!
Что же это такое? Уайльд против Уайльда! Какое-то странное судьбище: Уайльд — и прокурор, и судья, и обвиняемый. И когда в одной его сказке Рыбак, который отрекся и от мудрости и от богатства, и от своей любви, не отрекся от красоты, Уайльд жестоко покарал его за это. Тут же рядом, в одно и то же время, этот парадоксальный человек, с одинаковой безумной чрезмерностью, проповедует и радость красоты и красоту страдания. Из той же глины, из которой была изваяна статуя вечного горя, ваятель лепит (в одной его притче) прекрасную статую радости.
Что же это такое? Уайльд и сам не знал. Ему вначале казалось, что это у него лишь декоративный эффект, такой же, как и все остальное. Кровь человеческая часто бывает прекрасным колоритным пятном!
— Я думал, что это у меня просто фраза! — чистосердечно признавался он впоследствии (см. De Profundis).
И, конечно, в первое время это было почти так. Как опытный литературный мастер, Уайльд не мог не понимать, что в страдании очень много разных поэтических возможностей, и часто говорил о страдании чересчур красиво, чересчур эффектно, чересчур поэтично, так что литература литературою и оставалась; вы можете восхищаться ею, но плакать над нею не станете. Как бисер, он нанизывает фразу на фразу, и вслушайтесь: это только фразы! Они прекрасны, но не слишком ли прекрасны! — «Поистине, Скорбь есть владычица этого мира, и нет ни одного человека, кто избег бы ее сетей, — ритмически скандирует Уайльд. — Есть такие, у которых нет одежды, и есть такие, у которых нет хлеба. В пурпур одеты иные вдовицы, а иные одеты в рубище. Прокаженные бродят по болотам, и они жестоки друг к другу. По большим дорогам скитаются нищие, и сумы их пусты. В городах по улицам гуляет Голод, и Чума сидит у городских ворот».
В этих ритмических фразах, конечно, не прилив сострадания и нежности, а все такое же вышивание шелками и бисером, такое же равнодушное, прекрасное рукоделие великого декоративного мастера.
Но когда, наконец, совершилось: когда в ручных кандалах, в одежде каторжника, с обритой головой, «клоун страдания», стоит он среди толпы, и толпа гогочет над ним, и кто-то плюет ему в лицо, когда боль, позор и унижение наконец-то пришли к нему, и он каторжник Рэдингской королевской тюрьмы, и его друзья покинули его, и его жена умерла от горя, и от него отняли его детей, и он разорен, и у него нет даже денег, чтобы пригласить адвоката, и книги, сочиненные им, сожжены, и пьесы его сняты со сцены, и самое имя его сделалось словом запретным, тогда-то (как принято думать) он обрел себя впервые и уже не шепотом, как прежде, не в иносказаниях и притчах, а громко, торжественно, могуче пропел восторженный гимн страданию в своих пленительных Записках из мертвого дома.
— Где страдание, там Святая Земля! — выкрикнул он с новой фанатичностью. — Сердца только затем и существует, чтобы быть разбитыми!
Только в муках рождаются миры, и без мук не проходит ни рождение ребенка, ни рождение звезды. Страдание — напряженнейшая, величайшая реальность мира. Страдание — единственная истина, никакая истина не сравнится с страданием. Страдание величайшее счастье, — вот последний, о, нисколько не салонный парадокс, который дала ему жизнь. За весельем и смехом может скрываться жестокий и грубый темперамент; за страданием кроется только страдание. Страдание не носит маски, как радость. Счастие, успех, благополучие могут быть грубы по внешности и вульгарны по своему существу, но страдание — самое нежное, что только есть на земле… и т. д., и т. д., и т. д. И, конечно, величайшая хвала, которую он может воздать этому новому своему божеству — та же самая его вечная хвала: страдание — высшее проявление искусства.
Наконец то этому страдальцу-эстету открылась вся эстетика страдания, и он с удивлением вспомнил, что и прежде — «в ярме наслаждений» — он чувствовал то же самое, что «прообраз и тень» таких чувств являлись и в былых его книгах. Но теперь его осенило вполне: «страдание и то, чему учит оно, — вот новая для меня вселенная».
О, счастлив тот, чье сердце может
Разбиться на пути!
Как иначе очистить душу
И новый путь найти?
Когда не вглубь сердец разбитых, —
Куда Христу сойти?17
Это не просто гимн страданию — это религиозный псалом. Признав страдание единственною сущностью мира, Уайльд — с той же своею сектантскою страстью, во имя этого нового бога, отвергает все остальное. — «Мораль мне не поможет, — говорит он. — Религия мне не поможет». — «Разум мне не поможет». — И, заново отринув все ценности, — религию, разум и мораль, — он, как некогда из искусства, сделал теперь алтарь из страдания и так же безоглядно поклоняется этой новой святыне. «Ко мне шли, — говорит он в De Profundis: — чтобы научиться радостям жизни и радостям искусства. Но кто знает? — может быть, я избран для того, чтобы научить людей более великому: смыслу и красоте страданий».
Когда-то он высокомерно творил, что только в таких несчастных странах, как Россия, «единственным путем к совершенству, пожалуй, является страдание», но что для остальною человечества нужна проповедь нег и услад; теперь он с благоговением поминает имя Достоевского и молится «белоснежному Христу, пришедшему, как он творит, из России».
Это преображение Уайльда было особенно оценено нами, русскими, и нет такой русской статьи, посвященной Уайльду, где не твердили бы о его раскаянии, перерождении, катарсисе. А между тем, если вникнуть внимательно, такого перерождения не было.
Это смиренномудрое страдальчество — такая же поза, как и все остальное.
Бедный Уайльд утешался ею, как мог. Здесь была его последняя услада. Он драпировался в свой арестантский наряд и по-женски примерял, словно пред зеркалом, «терновый венец страдания». Вечный позер и актер (ирландская, кельтическая кровь!) он так вдохновенно разыграл пред собою эту роль просветленного мученика, что и сам поверил в нее и сам умилился ею, и вот потекли, заструились прихотливые, великолепные периоды его музыкальной композиции — De Profundis.
Это была бы великая книга, мировое откровение для всего человечества, если бы в ней оказалась хоть одна нетеатральная фраза, нашелся хоть один не-эффектный жест! Каждая ее строчка есть чудо искусства, но — искусства ораторского. Нарочита и вычурна ее старательная простота! Как восхищались ею знатоки изящного слога, специалисты по красноречию, когда она появилась в печати. — «Вы только вслушайтесь, сколько раз повторяется здесь это f: «If after I am free a friend of mine gave a feast», смаковал один, а другой прибавлял: «Какие дивные нюансы ритмики, какая превосходная инструментовка!» И приводил эту изумительную строчку: — «I am completely penniless and absolutely homeless». (См., наприм., Ингльби. «Oscar Wilde», 371-378).
Но чем больше таких восторгов, тем явственнее ощущаешь, что пред тобою опять декламация, а не исповедь, что все это для эстрады, а не для души, что Уайльд и здесь — Уайльд: поведи ею на дыбу, все равно не вырвешь задушевного.
В своих тюремных записках он, например, уверяет себя, что его, наконец-то, потянуло к природе — к простому и первобытному. Но когда читаешь этот излишне-красивый, чересчур музыкальный период: «Природа, чей благодатный дождь падает на правых и неправых, найдет для меня ущелья, где бы мог я укрыться, и глухие долины, в молчании которых мне никто не помешает рыдать. Она осыплет свои ночи звездами, чтобы никто не мог преследовать меня; в великих водах она очистит меня, исцелит меня горькими травами» — когда читаешь эти размерные строки, чувствуешь, что все безнадежно, что природа здесь не причем, что это поток восхитительных слов, которыми он сам же зачарован, и дайте ему свободу, он кинется не в «глухие долины», не в «ущелья», а в тот же Париж, в рестораны, в ночные кафэ, не к «великим водам природы», а по-прежнему к коньяку и абсенту! Не даром же он всю жизнь учил, что природа существует лишь затем, чтобы иллюстрировать творения поэтов, что картины Коро и Констэбля лучше подлинных видов природы.
— Тюрьма совершенно переродила меня, — сказал он Андре Жиду, посетившему его в Берневале. — Все прежнее — позади, начинается новое.
Но что же новое? Где же перерождение? Уайльд, написав De Profundis, прославив блаженство страдания, — вскоре по выходе из Уэнсворта снова нарядился в экстравагантный костюм, привлекающий всеобщее внимание, снял безумно роскошную виллу — на последние деньги, подаренные ему друзьями, снова окружил себя поклонниками, молодыми людьми, к неудовольствию суб-префекта полиции, и осаждаемый письмами и телеграммами того самого лорда Альфреда, которого он так проклинал в De Profundis, и от которого отрекался, как от виновника всей своей гибели, снова сблизился с ним, поехал к нему в Позилиппо, в Неаполь, до последней минуты требуя от жизни услад, ни разу ни проявив ни того отречения, ни самоотвержения, которое прославил в «De Profundis».
В этой тюремной исповеди он старательно подкрепляет себя чужими именами и мыслями. Словно не доверяя себе, он ссылается на Еврипида, на Франциска Ассизского, на Линнея, Кропоткина, Уордсуорта, Ренана, Данте, Эмерсона, Гете, Шекспира, Мэтью Арнольда, Бодлэра, Дюма, Вэрлэна, Достоевского, Уолтера Патера и т. д., и т. д. Он и здесь был гениальный имитатор и создавал эту новую роль по тысяче многоразличных образцов.
И вот агония: последние годы, предсмертные. Полутруп, получеловек, в полутемной какой-то конуре. Ютится из милости, под чужою фамилией. Утром бутылка абсенту и вечером бутылка абсенту. Полученный в юности сифилис разъедал его отравленный вином организм. Лютая головная боль по неделям не покидала его. Последняя его острота была, что он жил не по средствам, и вот не по средствам умирает.
Изредка — в ресторане с друзьями (снова зеркала и огни!), но в публике ропот, подбегает лакей, и нужно уходить. А если не к зеркалам и огням, куда же ему пойти? Он всю душу, все творчество отдал зеркалам и огням, — праздничной и праздной толпе. Он был лучшее и благороднейшее, что только создано так называемым «обществом», «светом»: его вкусы и образы, его темы и стиль, его восприятие жизни и приемы мышления — все было взращено и взлелеяно великосветской салонной культурой, которая в нем, в его творчестве, получала на миг как бы оправдание и смысл. И она же привела его к гибели. А другой культуры он не знал. Демократию не мог полюбить, как ни старался. «Я не люблю твоих сынов, Демократия! их тусклые, тупые глаза не видят в мире ничего, кроме собственных постылых несчастий», — писал он в одном раннем сонете.
Правда, он был социалист, но — салонный.
— «В интересах самих же богатых мы должны завести социализм», — таков был лозунг этого салонного Бебеля. Те бедняки, которых в его повестях наблюдают из окна или кэба разные высокородные дэнди, ничего кроме брезгливого сострадания и ужаса не внушают этим господам.
Если бы Уайльд прожил еще два-три года, до той поры, когда его эстетизм стал достоянием демократических и полудемократических масс всей Европы, он быть может ощутил бы себя окрыленным для нового творчества. Но он умер накануне своей славы, не предчувствуя, что через несколько лет его имя станет всемирным.
Печальны были его предсмертные дни.
В мае 1900 года он приехал в Париж — умирать. Дни и ночи проводил в кафэ, много пил и не брезгал развлекать своей изумительной речью незнакомых собутыльников, — каких-то студентов, которые относились к нему свысока. Кроме французского поэта Поля Фора и еще двух-трех человек, он не встречался ни с кем. Все двери были заперты для него. Деньги у него водились случайные, и он не умел их беречь. Порою он испытывал большую нужду, но уже не боролся с нуждой. Вообще он уже ни с чем не боролся: им овладело равнодушие к себе и ко всему своему, — предсмертная покорность судьбе. В сентябре у него начался менингит, тяжелое заболевание мозга18. Ужасные головные боли мучили его по целым неделям, но он уже не мог отказаться от ежедневных бутылок вина. 10 октября он подвергся небольшой операции, не имеющей отношения к его главной болезни. После операции он настолько оправился, что 29-го октября встал с постели и ушел в кафэ. 30-го он взял фиакр и отправился кататься по Парижским садам, — это была его последняя прогулка. Вернувшись, он слег и уже не вставал: очень ослабел, часто бредил, порою истерически плакал. 29-го ноября он перешел в католичество и был соборован католическим патером. На следующий день началась агония, свидетелем которой был его друг Роберт Росс, описавший ее в одном частном письме.
— «Около половины шестого утра, — пишет Росс, — он вдруг неузнаваемо переменился, изменились все черты его лица и началось то, что называется предсмертным хрипением. Такого хрипения я еще никогда не слыхал. Оно было похоже на отвратительный скрип мотыля и не прекращалось до последней минуты. Глаза перестали реагировать на свет. Пена и кровь непрерывно шли изо рта. Хрипение становилось все громче. В три четверти второго дыхание резко изменилось. Я подошел к кровати и взял умиравшего за руку. Пульс бился беспорядочно. Из груди у него вырвался глубокий вздох, единственный подлинный вздох за все это время; руки и ноги, казалось, непроизвольно вытянулись; дыхание стало слабее, и ровно в 50 минут второго он скончался.
3 декабря 1900 года состоялись скудные похороны на невзрачном парижском кладбище. За гробом шло два-три человека. 20-го июля 1909-го года, благодаря хлопотам Роберта Росса, прах поэта был торжественно перенесен на кладбище Рerе Lachaise, и над могилой воздвигнут громоздкий и пышный памятник.
Послесловие
Судьба словно ждала, чтобы Оскар Уайльд скончался, и подарила мертвому ту всемирную славу, которой он так жаждал при жизни.
Как бы мы ни относились к его творчеству, мы должны признать, что он заслужил эту славу, так как он умел писать для всего человечества. Форма его произведений оказалось по вкусу разноязычной, разноплеменной, международной, всемирной толпе, которая и в кинематографе, и в дешевых театрах, и в тысяче популярных изданий поглощает с колоссальным аппетитом и «Дориана Грэя», и «Саломею», и «Счастливого принца». Слава Уайльда давно разошлась по всему континенту, от Атлантического океана до Тихого, и, кажется, нет языка, на который не были бы переведены его книги.
Не странно ли что этот салонный эстет стал через несколько лет после смерти одним из самых демократических, плебейских писателей?
Конечно, до широкий международной толпы не доходят ни орнаменты его нарядного стиля, ни его эстетико-религиозные догматы, но ей довольно и причудливой фабулы, которая у Оскара Уайльда всегда необычайно эффектна. Ни у кого из основоположников эстетической школы, ни у Раскина, ни у Уолтера Патера, ни у Джона Эддингтона Саймондса не было такой эффектной фабулы, и только Уайльд придал их учению те крылья, на которых оно облетело весь мир.
К нам в Россию Оскара Уайльда принесла та самая волна символизма, которая около четверти века назад хлынула к нам из Европы, неся на своем хребте и Эдгара По, и Ибсена, и Метерлинка, и Бодлэра, и Верлэна, и Д’Аннунцио, и Пшебышевского. Русский читатель поневоле воспринял Уайльда, как одного из вождей символизма, хотя идейно с символизмом Уайльд боролся всю жизнь, ратуя за чистое эстетство, свободное от мистики и метафизики. В искусстве он любил лишь материю, а всякую отвлеченную красоту презирал, — и странно было видеть его имя рядом с именами Гиппиус, Сологуба и Блока. То были поэты нездешнего мира, а он только здешним и жил. Это недоразумение произошло оттого, что в русском символизме с самого начала наметилось пагубное для него тяготение — к декадентству, — к эстетизму, — к модернизму. Русский символизм никогда не имел строго очерченных рамок, и по мере своего развития все больше расплывался в модернизме, вовлекая в свой круг враждебные и чуждые ему идеи, имена, направления. Только этим можно объяснить, почему в лагере русских символистов явились такие писатели, как например, Шнитцлер, Кузмин, Ведекинд и Оскар Уайльд. Произведения Оскара Уайльда много способствовали внутреннему разложению русского символизма, превращению его в общедоступный, — ненавистный символистам — style moderne. Ибо Уайльд, по самому существу своего дарования, по всем своим литературным приемам был, как мы только что видели, популяризатор искусства и, сам не сознавая того, творил для широкой толпы, падкой на салонную эстетику, приспособляя к ее вкусам высшие достижения французских и английских художников.
За это то и недолюбливали его англичане. В России объясняли их нелюбовь лицемерием и ханжеством, но главные причины были иные. Дело в том, что, в глазах англичан, Уайльд не был зачинателем нового стиля, а, напротив, завершителем старого. Те черты его творческой личности, которые кажутся нам столь самобытными, не могли в такой же степени привлекать англичан, для которых он — подражатель. Они часто ощущали его, как вульгаризатора своих мудрецов и поэтов. Успех Уайльда в России отчасти объясняется тем, что русские читатели не знали ни Китса, ни Суинбэрна, ни прэрафаэлитов, ни Раскина, ни Уолтэра Патэра, ни Саймондса, ни других вдохновителей того ренессанса, блестящим эпигоном которого явился Оскар Уайльд. Русская литература всегда была далека от английской, и оттого черты, присущие многим английским писателям, у нас были сочтены принадлежностью одного только Оскара Уайльда.
Но как бы ни были глубоки и возвышены те литературные гении, которыми вдохновлялся Уайльд, у них не было одного дарования, присущего только ему: они не умели писать для всех, для широкой международной толпы, они творили только для тесного круга ценителей. Он же апеллировал ко всем, ко всему человечеству, и — единственный из всего поколения — сделался всемирным писателем.
Те были слишком британцы, слишком островитяне, — почвенные, национальные гении.
Он же рядом с ними — иностранец. Для англичан он не английский писатель. Он писатель без почвы, без родины, самый интернациональный изо всех британцев 80-х и 90-х годов.
В этом была его сила — и слабость.
1. Cэр Уильям Роберт Уиллз Уайльд (1815-1876), вице-президент Королевской Ирландской Академии: директор глазной и ушной лечебницы св.Марка в Дублине, написал следующие книги: «Описание путешествия в Мадейру, Тенерифф, Алжир, Египет, Палестину, Кипр и Грецию» (1840). — «Австрия, ее литературные, научные и медицинские учреждения» (1843). — «Красоты Бойна и Блэкуотера» (1849). «Последние годы Свифта» (1849). — «Ирландские народные суеверия» (1852) и несколько медицинских трактатов. О нем см. Cambridge History of English Literature, XIV, p.572, Critical Dictionary, by S.Austin Allibon, Philad. 1900, vol.III, p.2718.
2. Лэди Джэн Франциска Уайльд (1826-1896) особенно памятна в литературе как автор риторических стихов о картофельном голоде в Ирландии. Писала под псевдонимом Сперанца. В 1864 г. ее стихи были собраны в отдельную книжку «Poems by Speranza». В 1870 г. эта книжка вышла повторным изданием, с портретом автора. И сейчас еще в специальной литературе цитируются такие ее книги, как «Древние обряды, заклинания и медицинские обычаи в Ирландии», «Старинные Ирландские легенды» и пр.
3. Oscar Wilde: The Story of An Unhappy Friendship, by Robert Sherard. London, 1909, pp.226-227.
4. Альфред Даглас. Оскар Уайльд и я, стр. 47-55.
5. «Oscar Wilde and Myself» («Оскар Уайльд и я»), p.150.
6. Уистлер был большой остроумец, и про одну его остроту Оскар Уайльд воскликнул:
— «Как жаль, что ее придумал не я».
— «Ничего! вы придумаете ее завтра» — утешил его насмешливый друг.
Благосклонный к Уайльду Рэнсом пишет о его книге стихов:
— «Мильтон, Данте, Марлоу, Китс, Роберт Броунинг, Росетти, Моррис, — вот недурной каталог пострадавших от пиратства этого литературного корсара».
7. Эти строки перенесены тридцатилетним Уайльдом из его ранней поэмы «Равенна» в поэму «Сфинкс».
8. А через два года после свадьбы предался извращенностям, которые и погубили его. Именно к этому времени и относится лучшая пора его творчества. Он пишет в эту пору «Перо, карандаш и отрава», «Упадок лжи», «Саломею», «Сказки», «Критик, как художник», и т.д. Расцвету его женственност соответствует расцвет его таланта.
В молодости он увлекался женщинами, но к 35-ти годам охладел к ним. В пору его театральных успехов, он был окружен почитательницами: «оскаристок» была целая секта, и он, сенсуальная натура, был поразительно равнодушен к ним.
9. Сэр Роджер Ньюдигэт завещал Оксфордскому Университету капитал для выдачи денежной премии победителю на ежегодном конкурсе поэтов-студентов.
10. Подобное эпизодически встречается и в нашей словесности. У Некрасова: «По шапке — Сенька». У Михайловского: «Не пей из колодца, — наплевать придется». У Н. Бурлюка: «Один семерых не ждет». В английской — это сделалось манией. Все творчество современного даровитого писателя Честертона заключается в таком перевертывании всевозможных общепринятых мыслей, с тем, однако, чтобы все по-прежнему осталось на старом месте.
11. См. пасквильный роман современного писателя Роберта Гиченса «The Green Carnation», где изображен Оскар Уайльд и один из его друзей лорд Альфред Даглас. Роман был переведен на русский язык и лет 25 назад напечатан в журнале «Русская Мысль» под заглавием «Зеленая Гвоздика». Многие думали, что этот роман написал сам Уайльд. Такое предположение оскорбляло его. «Нет — говорил он, — я автор цветка, а не книги. Я сочинил этот великолепный цветок, но не эту пошлую и бледную книгу, которая присвоила себе его причудливо-прекрасное имя. Цветок — произведение искусства. Книга — нет!».
12. Замечательно: эти строки были уже написаны и напечатаны мною, когда в книжке Артура Рэнсома, вышедшей года два или три спустя, я встретил ту же мысль: «У него, — говорит Артур Рэнсом, — были все свойства шарлатана, кроме одного: он действительно был тем, чем притворялся». Рэнсом отлично выразил то ощущение, которое было и у меня: «Уайльд принимал позу эстета. Он был эстет. Он принимал позу блестящего человека. Он был блестящий человек. Он принимал позу культурного. Он был культурен».
13. О роли костюма в поэзии он написал целый трактат «Истина Масок», и там, наперекор всему свету, с великим увлечением доказывал, что нет ни одного драматурга, который придавал бы так много значения костюмам для достижения иллюзионных эффектов, как именно Шекспир, что фасоны воротников, цвет чулок, узор на дамском платочке были принимаемы Шекспиром близко к сердцу, и что только из-за этого многие его творения оказались так поэтичны и глубоки.
14. «Пусть другие верят в невидимое, — пишет он в «De Profundis», — я верю только в то, что можно видеть и осязать, на земле я обрели и всю красоту небес и все ужасы преисподней». «Истинная тайна мироздания, — утверждает лорд Генри: — в видимом, а не в невидимом».
15. «Область искусства вне сферы морали!» — утверждает Уайльд в «Замыслах». — «Эстетика выше этики». «Этические пристрастия в художнике — непростительная манерность стиля». «Понимание красок и цветов важнее в развитии личности, нежели понятия о зле и добре».
16. Эта мысль, очевидно, была очень ему дорога, он повторил ее несколько раз: см., например, его лекции: «Ренессанс английского искусства», «Об украшении жилищ».
17. Перевод Валерия Брюсова.
18. См. «Oscar Wilde», by Arthur Ransome, pp.216-219.
Цитаты и высказывания Оскара Уайльда — 82 цитаты
Те, кто видит различие между душой и телом, не имеют ни тела, ни души.
Оскар Уайльд
#4297
Я вовсе не хочу знать, что говорят за моей спиной, — я и без того о себе достаточно высокого мнения.
Оскар Уайльд
#4234
Женщины созданы для того, чтобы их любили, а не для того, чтобы их понимали.
Оскар Уайльд
#4168
В наши дни большинство людей умирает от ползучей формы рабского благоразумия, и все слишком поздно спохватываются, что единственное, о чем никогда не пожалеешь, это наши ошибки и заблуждения.
Оскар Уайльд, из книги «Портрет Дориана Грея», 1890
#3962
Мир делится на два класса — одни веруют в невероятное, другие совершают невозможное.
Оскар Уайльд
#3675
Мужчин можно анализировать и обсуждать, женщин же только обожать.
Оскар Уайльд
#3622
Естественность — всего лишь поза, и к тому же самая раздражающая из всех, которые мне известны.
Оскар Уайльд
#3436
Большинство из нас — это не мы. Наши мысли — это чужие суждения; наша жизнь — мимикрия; наши страсти — цитата!
Оскар Уайльд
#3289
Именно те страсти, природу которых мы неверно понимаем, сильнее всего властвуют над нами. А слабее всего бывают чувства, происхождение которых нам понятно.
Оскар Уайльд, из книги «Портрет Дориана Грея», 1890
#3257
Если вы хотите узнать, что на самом деле думает женщина, смотрите на нее, но не слушайте.
Оскар Уайльд
#3204
Влюбленность начинается с того, что человек обманывает себя, а кончается тем, что он обманывает другого. Это и принято называть романом.
Оскар Уайльд, из книги «Портрет Дориана Грея», 1890
#3199
Мужчины всегда хотят быть первой любовью женщины. Женщины мечтают быть последним романом мужчины.
Оскар Уайльд
#3004
Циник — это, человек, который всему знает цену и ничто не в состоянии оценить.
Оскар Уайльд
#2826
Только воображение рисует нам отвратительные последствия каждого нашего греха. В реальном мире фактов грешники не наказываются, праведники не вознаграждаются.
Оскар Уайльд, из книги «Портрет Дориана Грея», 1890
#2825
Грех, совершенный однажды с содроганием, мы повторяем в жизни много раз — но уже с удовольствием.
Оскар Уайльд
#2277
Мы превращаемся в отвратительных марионеток с неотвязными воспоминаниями о тех страстях, которых мы слишком боялись, и соблазнах, которым мы не посмели уступить. Молодость! Молодость! В мире нет ничего ей равного!
Оскар Уайльд, из книги «Портрет Дориана Грея», 1890
#2114
Когда меня выпустят на свободу, я попросту перейду из одной тюрьмы в другую.
Оскар Уайльд
#1828
Нельзя доверять женщине, которая не скрывает свой возраст. Такая женщина не постесняется сказать все что угодно.
Оскар Уайльд
#1422
Абсурдно делить людей на хороших и плохих. Люди бывают или забавные, или занудные.
Оскар Уайльд
#1282
Из всех художников, которых я знавал, только бездарные были обаятельными людьми. Талантливые живут своим творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны. Великий поэт — подлинно великий — всегда оказывается самым прозаическим человеком. А второстепенные — обворожительны. Чем слабее их стихи, тем эффектнее наружность и манеры. Если человек выпустил сборник плохих сонетов, можно заранее сказать, что он совершенно неотразим. Он вносит в свою жизнь ту поэзию, которую не способен внести в свои стихи. А поэты другого рода изливают на бумаге поэзию, которую не имеют смелости внести в жизнь.
Оскар Уайльд, из книги «Портрет Дориана Грея», 1890
#1118
Идея, пожалуй, имеет тем большую самостоятельную ценность, чем менее верит в нее тот, от кого она исходит, ибо она тогда не отражает его желаний, нужд и предрассудков…
Оскар Уайльд, из книги «Портрет Дориана Грея», 1890
#1095
Я не могу управлять направлением ветра, но всегда могу так поставить паруса, чтобы достичь своей цели.
Оскар Уайльд
#999
Настоящая великая страсть встречается ныне довольно редко. Это привилегия людей, которым больше нечего делать.
Оскар Уайльд
#973
Мода — это форма безобразия, настолько невыносимого, что мы вынуждены менять ее каждые полгода.
Оскар Уайльд, из журнала «Unique», 2008
#935
Как легко обратить в свою веру других, и как трудно обратить самого себя.
Оскар Уайльд
#898
Поверхностными людьми я считаю как раз тех, кто любит только раз в жизни. Их так называемая верность, постоянство – лишь летаргия привычки, или отсутствие воображения. Верность в любви, как и неизменность мыслей, — это попросту доказательство бессилия… Верность! В ней – жадность собственника. Многое мы охотно бросили бы, если бы не боязнь, что кто-нибудь другой это подберёт.
Оскар Уайльд
#752
Частенько подлинные трагедии в жизни принимают такую неэстетическую форму, что оскорбляют нас своим грубым неистовством, крайней нелогичностью и бессмысленностью, полным отсутствием изящества. Они нам претят, как все вульгарное. Мы чуем в них одну лишь грубую животную силу и восстаем против нее. Но случается, что мы в жизни наталкиваемся на драму, в которой есть элементы художественной красоты. Если красота эта — подлинная, то драматизм события нас захватывает. И мы неожиданно замечаем, что мы уже более не действующие лица, а только зрители этой трагедии. Или, вернее, то и другое вместе. Мы наблюдаем самих себя, и самая необычайность такого зрелища нас увлекает.
Оскар Уайльд, из книги «Портрет Дориана Грея», 1890
#698
Двадцать лет любви делают из женщины развалину; двадцать лет брака придают ей сходство с общественным зданием.
Оскар Уайльд
#690
Красота, подлинная красота, исчезает там, где появляется одухотворенность. Высокоразвитый интеллект уже сам по себе некоторая аномалия, он нарушает гармонию лица. Как только человек начинает мыслить, у него непропорционально вытягивается нос, или увеличивается лоб, или что-нибудь другое портит его лицо.
Оскар Уайльд, из книги «Портрет Дориана Грея», 1890
#612
Тот, кто смотрит на дело с обеих сторон, обычно не видит ни одной из них.
Оскар Уайльд
#601
Работа — последнее прибежище тех, кто больше ничего не умеет.
Оскар Уайльд
#529
Мужчина может быть счастлив с любой женщиной, до тех пор, пока он её не любит.
Оскар Уайльд
#463
Гуманизм противоестественен, ибо помогает выжить ничтожнейшим.
Оскар Уайльд
#108
Оскар Уайльд: биография, творчество, болезнь и смерть
Он слишком долго был незаурядной личностью и человеком-вызовом. Когда он поехал в Америку читать лекции, на вопрос таможенников «что вы будете декларировать?», ответил: «мне нечего декларировать, кроме моей гениальности».
Жизни великих личностей редко протекают гладко. Почему лучшие из лучших, щедро одарённые талантами, взмывают к солнечному свету, а затем рушатся на самое дно? Попытаемся разобраться с одной из таких биографий.
Оскар Уайльд родился 16 октября 1854 года в ирландском городе Дублин, в семье врача, придворного хирурга, удостоенного титула лорда. Отец Оскара, сэр Уильям Уайльд, стал основоположником отохирургии и разработал операцию, проведение которой позже потребовалось его сыну и внуку (младшему сыну Оскара). Но обе были сделаны слишком поздно…
Выпускник Оксфорда с красным дипломом, одарённый писатель и поэт, величайший драматург Европы конца XIX столетия. Модник, повеса и острослов, вдохновляющий толпу бесконечными афоризмами. Специалист в том, что мы сейчас называем «отрицательным» пиаром и имиджмейкер от Бога. Чудесный семьянин, замечательный отец и тайный сторонник запретной любви. Возмутитель общественного спокойствия и самовлюблённый нарцисс, широким мазком написавший безнравственный портрет Дориана Грея. Каким на самом деле был этот человек?
В мае 1895 года в Центральном уголовном суде Лондона шёл скандальный процесс… Самоуверенный и одетый «с иголочки» подсудимый сидел в вальяжной позе. Им был… Оскар Уайльд. При оглашении приговора – два года тюрьмы и тяжёлых работ, зал удовлетворённо загудел.
Ещё недавно он вёл жизнь талантливого и во многом – обласканного дарования, для которого не существовало авторитетов и условностей. Казалось – ему прощается всё. А через пять лет он превратится в жалкого, сломленного человека, забытого всеми и умирающего в заштатном гостиничном номере.
Процесс над Оскаром Уайльдом сложно понять без постижения сути викторианской морали — весьма суровой патриархальной модели жизни. Уайльд был осуждён за… содомию.
По иронии судьбы, произведение, принёсшее писателю славу – «Портрет Дориана Грея», стало основным способом обвинения Оскара Уайльда.
В тюрьме его ждали ужасная еда, отсутствие книг и возможности работать, пытки и издевательства, насмешки заключённых. Это были два года в аду.
После заключения он был вынужден эмигрировать и уехал в Париж, где написал своё знаменитое завещание – отчаянный крик одинокого человека.
Известно, что находясь в тюрьме, Оскар Уайльд оступился и ушиб правое ухо, начавшее у него болеть гораздо ранее. Биографы полагают, что несчастный случай вызвал обострение болезни. Действительно, в письме от 2 июля 1896 года, адресованного британскому министру внутренних дел, Уайльд жалуется на практически полную глухоту правого уха от «нарыва» и разрыва барабанной перепонки. При этом, по словам Уайльда, его даже не пытались лечить.
После выхода из тюрьмы, состояние Уайльда ухудшилось. Болезнь прогрессировала. Врач при британском посольстве в Париже поставил писателю диагноз – мастоидит (воспаление сосцевидного отростка височной кости). Заболевание характеризуется такими симптомами, как повышенная температура, интоксикация, слабость и тошнота, боль в ухе и за ухом. При распространении воспалительного процесса появляется отёк и краснота в заушной области.
Чем опасен мастоидит? Воспаление может попасть в оболочки головного мозга и вызвать менингит. Также мастоидит может привести к полному разрушению среднего уха и потере слуха.
Уайльду было предложено сделать срочную операцию, которая и была проведена 10 октября 1900 года. Современные врачи считают, что, вероятнее всего, в ходе хирургического вмешательства у писателя были удалены барабанная перепонка и практически все структуры среднего уха. Операция принесла свой эффект – состояние Уайльда улучшилось, но ненадолго. Спустя время болезнь не только обострилась, но и вызвала осложнения. У писателя был диагностирован менингоэнцефалит.
Спасти Оскара Уайльда не удалось. Он умер в 1900 году, не дожив нескольких дней до конца XIX века и трёх лет до окончания эпохи, которую принято называть викторианской.
Он считал, что искусство и мораль – разные вещи, полагая первое надморальным. Единственную задачу художника видел в том, чтобы очаровывать, восхищать и доставлять удовольствие. А для этого не требуется никакой морали, — полагал Уайльд.
Перед смертью он скажет: «Всё в моей трагедии было отвратительно, вульгарно и не стильно. Я вложил свой гений в свою жизнь и всего лишь свой талант – в свои книги».
Умерев, он почти мгновенно вписался в другую литературу и иной литературный век, название которому – серебряный. Уайльд сразу стал известен в России. Уже в 1916 году известный нам всем Корней Чуковский отправившись в Англию, встречается с Робертом Россом — ближайшим другом писателя и выпускает собрание сочинений Оскара Уайльда. Он стал писателем для всех. Его произведения читают и дети, и взрослые.
Каждая жизнь представляет собой определённый урок. Жизнь Оскара Уайльда, складывавшаяся так счастливо и закончившаяся трагически, преподносит нам один из главных уроков. Общество любит удачливых людей и отворачивается от неудачников. При этом проявляет эту любовь особенным образом – завидуя.
Топ-5 лучших книг Оскара Уайльда, которые вы должны знать
Топ 5 лучших книг Оскара Уайльда, которые вы должны знатьОскар Уайльд был ирландским писателем, который жил и работал в Лондоне и Париже в 19 веке. Уайльд, пожалуй, наиболее известен своими пьесами и своим единственным романом Картина Дориана Грея .
Уайлд родился в Дублине, Ирландия, в 1854 году. Он проявил интерес к письму и чтению в очень раннем возрасте, что, скорее всего, благодаря его матери, которая сама была поэтессой! Уайльд тоже был отличником и окончил уважаемый Тринити-колледж в Дублине.
После учебы Уайльд переехал в Лондон, чтобы продолжить писательскую карьеру. Он опубликовал свой первый сборник стихов под названием « стихотворений » в 1881 году, когда ему было всего 27 лет. Затем Уайльд отправился путешествовать по Европе и Соединенным Штатам, читая лекции в разных местах.
ЗатемУайльд опубликовал свой единственный роман, Изображение Дориана Грея в 1888 году. Роман произвел фурор (я расскажу вам подробнее позже), а Уайльд стал еще более известным.В это же время он начинает писать пьесы, в том числе одну из своих самых известных: « Как важно быть серьезным».
Хотя Уайльд пользовался славой и признанием благодаря своим произведениям, его личная жизнь была довольно бурной. Его гомосексуальность был общепризнанным фактом, который принимали его друзья, но вы должны помнить, что викторианская Англия 19-го века была, ну, ханжеской. гомосексуальность был преступлением.
Уайльд состоял в отношениях с довольно известным и уважаемым человеком по имени лорд Альфред Дуглас.В конце концов пара была раскрыта, а Уайльда предстали перед судом за грубое непристойное поведение. Его признали виновным и посадили в тюрьму на 2 года. Затем он отправился в ссылку в Париж.
Последние годы Уайльда были прожиты в Париже в нищете и болезнях. Когда-то любимого и уважаемого автора оставили умирать во Франции после освобождения из тюрьмы. Английское общество полностью отвергло его.
Уайлд умер в 1900 году в возрасте 46 лет от менингита. Похоронен на кладбище Пер-Лашез.
Теперь, когда у вас есть небольшой опыт работы с Уайльдом, вы читаете, чтобы услышать мои рекомендации по чтению! Как я уже упоминал, Уайльд написал только один роман. Но он издал несколько сборников пьес, стихов и рассказов!
Ниже вы найдете 5 моих лучших книг Оскара Уайльда, которые вам следует знать.
1. Изображение Дориана ГреяЗаглавная карточка гравюры 1891 года Изображение Дориана Грея Чарльза Рикетса — WikiCommons
В этом списке нет определенного порядка, но я признаю, что «Изображение Дориана Грея» — моя любимая работа Оскара Уайльда! Это первый и единственный роман, который когда-либо написал Уайльд, и первое произведение ирландского автора, которое я когда-либо читал.
Роман рассказывает историю человека по имени Дориан Грей. Дориан — красивый и богатый британский светский человек, который, по сути, подписывает сделку с дьяволом, чтобы вечно оставаться молодым. Я не хочу вдаваться в подробности, так как не хочу портить историю, но скажу вам, что это средство для перелистывания страниц!
Есть художник, картина и лорд, на которых вы должны следить, и, конечно же, сказки о разврате. Это чтение — отличное введение в сардонический и сатирический стиль Уайльда.
Когда The Picture of Dorian Gray было опубликовано, оно было встречено большой критикой. Комментарии Уайльда о высшем классе в Англии в то время, а также его намёки на гомосексуальность заставили нервное викторианское общество отвергнуть роман.
Однако спустя годы после смерти Уайльда, Картина Дориана Грея стала известна как острая атака на социальные ценности викторианской эпохи, и ее обожали как читатели, так и критики.
2. Важность серьезного отношения и другие аспектыВажность быть серьезным и другие пьесы из коллекции Kips Bay, Карл Микой — Flickr
Как важно быть серьезным — самая известная пьеса Уайльда.Это также последняя пьеса, которую он когда-либо написал! Она считается одной из самых легких комедий, когда-либо написанных Уайльдом, а также его шедевром.
Спектакль рассказывает о двух главных героях, которые живут в Лондоне. У каждого из них есть альтер-эго, которое позволяет им путешествовать в различных социальных кругах и избегать безрассудства, которое не одобрялось в то время в британском обществе. Это называется «захоронение», что означает, что персонажи сохраняли один образ, когда они были в Лондоне, а другой — в сельской местности.
Как и большинство работ Уайльда, Важность быть серьезным комментирует высокие социальные стандарты, которых ожидали от британцев в то время. Он наполнен сатирой и сарказмом, тоже характерными для стиля Уайльда.
Выпуск пьесы стал наивысшей точкой в карьере Уайльда, но премьера пьесы также ознаменовала начало его падения. Вы помните роман с неким лордом Дугласом, о котором я упоминал? Что ж, отец Дугласа, маркиз Куинсберри, планировал пойти на представление и подарить Уайльду букет гниющих овощей, чтобы отметить свое пренебрежение отношениями с сыном.
Однако Уайльд узнал о том, что задумал маркиз, и запретил ему входить в театр. Это был поворотный момент для Уайльда, так как в знак мести маркиз оставил неприятную записку на пороге Уайльда. Записка гласила: «Для Оскара Уайльда, изображающего из себя содомита в клубе Уайльда».
Уайльд подал в суд на маркиза за клевету, и как только дело дошло до суда, Уайльда (как вы знаете) приговорили к тюремному заключению.
3. Счастливый принц и другие сказкиИллюстрация из Счастливый принц и другие сказки Чарльза Робинсона — WikiCommons
Счастливый принц и другие сказки — это сборник из пяти рассказов, которые Уайлд написал для детей.Несмотря на то, что они были ориентированы на детей, коллекция понравилась и взрослым!
В книгу вошли хорошо известные рассказы Уайльда, такие как Счастливый принц и Эгоистичный гигант . Хотя эти истории явно легкие и юмористические, они также полны моральных посланий и тем, связанных с жадностью, эгоизмом и гордостью.
Счастливый принц , в частности, рассказывает историю о принце, которому после смерти удостоили статуи. С такой высоты (и из загробной жизни) принц наконец осознает и видит страдания, которые переживают его подданные.Принц сожалеет о том, что не смог помочь бедным при жизни, что является ясным посланием для читателя.
Многие рассказы сборника воспроизведены сами по себе или по постановке пьес. Я думаю, что Уайльд одобрит!
4. De ProfundisОбложка De Profundis от EGIZU Getxo Euskaldun Elkartea — Flickr
Переходя к книге, которая намного мрачнее, чем сборник детских рассказов выше, De Profundis был написан, когда Уайльд был заключенным в тюрьме Reading Gaol.Я не назову это романом, потому что это действительно длинное письмо, которое Уайльд написал Дугласу, когда тот находился в тюрьме.
Первая половина письма состоит из истории любви Уайльда и Дугласа и чрезмерного образа жизни, который они вели вместе. Уайльд признает тот факт, что именно этот образ жизни в конечном итоге привел к его осуждению и тюремному заключению. Вторая половина посвящена времени, проведенному Уайльдом в тюрьме, и духовности, которую он там нашел. Он даже доходит до того, что соотносит себя с Иисусом Христом.
Уайльду было разрешено написать письмо, но ему не разрешили его отправить. Новый тюремный охранник твердо убежден, что для сокамерников лучше писать, чем заниматься физическим трудом. Каждый день после написания письмо конфисковалось тюремными надзирателями, а законченный вариант ему не возвращали, пока он не был освобожден.
De Profundis был опубликован в 1905 году, через пять лет после смерти Уайльда, его другом Робертом Россом. Первая версия была подвергнута цензуре (Росс перед публикацией), и все упоминания о семье Куинсберри (как вы помните, лорд Дуглас был Куинсберри) были удалены.Другая автобиографическая информация о Уайльде также была удалена.
Сегодня вы сможете найти полную версию, которая стала доступна в 1962 году благодаря публикации сборника писем Уайльда.
5. Баллада о тюрьме для чтения1904 издание The Ballad of Reading Gaol — WikiCommons
Последняя книга в моем списке из 5 лучших книг Оскара Уайльда, которую вы должны знать, — это длинное стихотворение под названием The Ballad of Reading Gaol .Уайльд написал стихотворение после того, как был освобожден из тюрьмы и поселился на своей новой родине, во Франции.
Поэма рассказывает историю человека по имени Чарльз Томас Вулдридж, товарища по заключению, казненного через повешение за убийство своей жены. Стихотворение фокусируется на казни Вулдриджа, а также является комментарием к тюремной жизни и мыслительному процессу заключенных во время наказания.
Уайлд связывает свою жизнь с жизнью Вулдриджа: Вулдридж был в конечном итоге разлучен со своей женой после того, как убил ее, а Уайльд был разлучен со своей собственной женой и детьми (да, Уайлд был женат и был отцом!), Когда он был осужден и отправлен в тюрьму.
Стихотворение было опубликовано в 1898 году, но Уайльду оно явно не приписывалось. Автор был указан как «C.3.3». что является намеком на тюремную камеру Уайльда: он находился в тюремном блоке 3, на лестничной площадке 3, в камере 3. Издатели Уайльда сочли за лучшее публиковаться под этим псевдонимом, поскольку Уайльд был довольно известен после ареста. Уайльд не принимал участие в этой работе до 1899 года.
ЗаключениеОскар Уайльд, к сожалению, прожил короткую жизнь и умер в молодом возрасте.Это заставляет задуматься, какие еще романы, пьесы и стихи он мог бы написать, если бы никогда не был заключен в тюрьму и оставлен в изгнании во Франции.
Отличный способ отдать дань уважения этому великому писателю — отправиться на кладбище Пер-Лашез в Париже, чтобы посетить его могилу. Вы заметите, что его надгробие покрыто поцелуями губной помады: традиция для поклонников Уайльда, которые посещают могилу. Не забудьте свою помаду, чтобы тоже отдать дань уважения.
Если вы хотите узнать больше о Париже и его знаменитых жителях с некоторыми из наших опытных местных гидов, нажмите здесь, чтобы узнать больше о наших вариантах пешеходных экскурсий!
Лучшие книги об Оскаре Уайльде
Распространено мнение, что Оскар Уайльд — праздный эстет.Это честный образ?
Это тщательно продуманный образ, разработанный Уайльдом. Например, когда актер-менеджер Джордж Александер сказал ему взять сцену из Важность быть серьезным , он ответил: «Эта сцена, которую вы считаете излишней, стоила мне ужасного изнурительного труда и душераздирающего нервного напряжения. Вы можете мне не верить, но уверяю вас, что на то, чтобы написать, у меня ушло целых пять минут! »
Тем не менее, большую часть своей карьеры он был очень трудолюбивым. Как важно быть серьезным прошло около восьми проектов; он начинался примерно в два с половиной раза длиннее его окончательной сжатой версии. Уайльд отточил каждое слово. Но ему нравилось производить впечатление, будто он просто накатал это как ленивый блеск.
Я также думаю, что Уайльд был категорически против той викторианской рабочей этики, которая заключалась в послушании. Была идея, что если у вас есть характер, порядочность, целеустремленность и самообладание, то даже посредственные люди могут процветать.Такая этика самопомощи Сэмюэля Смайлса во многом поддерживает идеологию свободного рынка и невмешательства. Это оправдывает высокую конкуренцию на рынке. Это дополняет псевдодарвиновскую идею о том, что заслуги будут расти, а система не является фиксированной. Но, напротив, Уайльд прекрасно осознавал, насколько на самом деле зафиксирована система.
Итак, с одной стороны, эстетика красоты, праздности и гениальности Уайльда предполагает, что он настолько гениален, что ему не нужно прилагать никаких усилий в своей работе.Но он также сопротивляется утилитаризму и подобному духу соревнования.
Были ли более прямые пути его политического участия?
Замечательный микс. Он называл себя социалистом и даже в некотором роде анархистом. Он подписал петицию о помиловании некоторых анархистов, приговоренных к смерти в Чикаго. Он выручил Джона Барласа, молодого революционера, арестованного за стрельбу из пистолета возле палаты общин. И он выразил свое восхищение русскими нигилистами и многими ведущими социалистами.
Однако он не был Джорджем Бернардом Шоу. Он не проводил кампанию в окружных советах. Он не входил в активные политические группы.
В интеллектуальном плане марка социализма, которую он продвигал в Душа человека при социализме , является фантастически идеальной, когда государство предоставляет вам все, что вам нужно, а затем вы можете делать все, что захотите. Идея заключается в том, что каждый может быть денди-эстетом, если он этого хочет. Они, как социалисты, не будут обязаны делать какие-то жесткие взятки в местные комитеты или отказываться от своего личного вкуса в роскоши.
В книге « Душа человека при социализме » Уайльд пишет, что «карта мира без утопии не заслуживает даже взгляда». Является ли это утопическим элементом его политики?
Да. В более общем плане утопизм был сильным элементом социалистической политики конца XIX века. Подумайте о ком-то вроде Уильяма Морриса, который был утопическим провидцем. Даже Джордж Бернард Шоу, архетип фабианского социалиста, был в некоторых отношениях утопистом.Его пьесы полны видений будущего. Эти видения не обязательно идеальны, но они исследуют идею о том, что « если мы пойдем отсюда, , это будет тем местом, где мы закончим ». Уайльд включил это течение в радикальную политику, а затем воспринял это довольно извращенно в своей собственной направление.
Не могли бы вы подробнее рассказать о политическом видении этой работы?
Он излагает видение, в котором у человека больше нет никаких обязательств работать, чтобы поддерживать себя, подчиняться какой бы то ни было власти.
Отчасти он опровергает многие благочестивые ожидания относительно социализма. Социализм Уайльда заключается не в том, чтобы немногие счастливчики отказывались от своей роскоши ради многих страдающих. Он не основан на какой-либо идее филантропии, благотворительности или равенства разделения для всех. Вместо этого он основан на принципе удовольствия. Он основан на идее, что есть достаточно, чтобы обойтись. Государство решит эту проблему. Машины сделают всю работу. Больше никакого неприятного труда!
Замалчивая, как всего этого на самом деле нужно было достичь, Уайльд продолжает утверждать, что сочувствие страданию не облагораживает, а болезненно и унизительно.
Вместо этого, говорит он, вы должны иметь сочувствие с удовольствием. Вы должны желать, чтобы все остальные были такими же радостными, счастливыми и свободными, как и вы. Он утверждает, что вся власть унижается. Правовая, судебная и пенитенциарная системы унижают людей, навязывающих власть, в такой же степени, как и заключенные и осужденные. Он также выступает против брака и семьи, которые он считает ограничением личности.
«Как важно быть серьезным, ложь оказывается правдой»
Можно прочитать Важность быть серьезным вместе с таким политическим посланием, потому что в этой пьесе каждый каким-то образом бросает вызов ограничениям власти.Все молодые люди поступают именно так, как хотят, и оправдывают это своим поступком. Все заканчивается совершенно благополучно, когда все получают то, что хотят. Все они такие удивительно эгоистичные.
Это интересное сочетание, потому что Как важно быть серьезным иначе можно было бы истолковать как довольно легкомысленный фарс. Уайльд описал это как «бабочка для бабочек».
«Бабочка для бабочек» прекрасно вписывается в самооценку Уайльда как интеллектуального эстета.Но на самом деле я считаю, что это анархическая пьеса.
В некотором смысле это соответствует традиционной структуре фарса. Большинство фарсов начинается с того, что кто-то лжет, совершает преступление или совершает ошибку. Затем они лгут, чтобы скрыть это. Из этой лжи возникает все больше и больше осложнений. В конце большинства фарсов раскрывается и прощается изначальная ложь или грех. Власть восстановлена. Люди возвращаются на свои места.
Однако, в The Importance of Being Earnest ложь оказывается правдой.Всем разрешено лгать. На самом деле, невозможно сколько-нибудь значимым образом отделить ложь от правды. Персонажи становятся теми, кем притворяются. Хотя леди Брэкнелл является олицетворением авторитета и этикета общества, в конце концов она не обладает властью.
Отражается ли идея анархии на уровне языка?
Да. Отчасти это в каламбурах, но также и в том, как этот язык в пьесе означает все, что вы хотите. Один из моих любимых моментов — это когда Алджернон притворяется Эрнестом.Джек входит в траур по своему брату Эрнесту, его альтер-эго, которого он решил убить. Тут вбегает Сесили и говорит, что вы никогда не угадаете, кто пришел в гости — ваш брат Эрнест! Джек говорит: «У меня нет брата», на что Сесили отвечает: «О, не говори так! Как бы плохо он ни поступал с вами в прошлом, он все еще ваш брат ».
Джек непреднамеренно выпалил правду — что у него на самом деле нет брата — но это волшебным образом превращается во что-то еще, и интриги продолжаются.
Это происходит на всем протяжении: всем, что кто-то говорит, можно манипулировать. Язык становится средством творчества. Например, Сесили пишет в своем дневнике, что она помолвлена с Эрнестом, после чего кооптирует Алджернона, чтобы тот стал Эрнестом, и объявляет, что они помолвлены. И к концу спектакля это стало правдой.
В каком-то смысле слова можно бесконечно адаптировать к любому случаю. В языке есть эластичность и игривость. Рассмотрим проповедь доктора Часубла о значении манны в пустыне, которую можно проповедовать на похоронах, праздновании урожая, крестинах, конфирмациях или даже на любом религиозном празднике.
«Существует лингвистическая поверхность каламбуров, острот, эпиграмм и парадоксов, которую критики иногда считают абсурдной. Но под ним феноменальный анализ мощности »
Но, наоборот, пьеса показывает, как общество контролирует личность. Когда леди Брэкнелл берет интервью у Джека, она использует этикет, чтобы полностью контролировать ситуацию. Игра полна правил, которые варьируются от правил о том, как правильно есть булочки, до правил о старых и новых деньгах и необходимости иметь родителей, чтобы доказать ваше семейное происхождение.
Можно ли это назвать феминистской пьесой?
Несколько лет назад мой наставник в колледже Кристофер Батлер говорил о пьесе как о матриархате, и это стало отправной точкой моей работы над Уайльдом. Во главе стоит не только леди Брэкнелл, но и Сесили и Гвендолен. Они берут на себя инициативу в своих отношениях и делают предложения. Так что да, в этой пьесе именно женщины обладают реальной властью и авторитетом.
Это более широкая тема в пьесах Уайльда?
В пьесах Уайльда есть лингвистическая поверхность каламбуров, острот, эпиграмм и парадоксов, которые критики иногда считают абсурдными.Но за ним стоит феноменальный анализ власти — того, кто обладает экономической властью, и того, как мораль встроена в системы власти, которые контролируют поведение людей и контролируют доступ к обществу.
Женщины явно подвержены этим формам власти. У них нет независимых экономических средств: это зависит от того, за кого они женятся и какую власть они имеют в этом браке. Нравственность — это одновременно система, используемая против женщин, и система, которую некоторые женщины умеют использовать.
Действительно, некоторые пьесы посвящены женщинам, которые достаточно умны, чтобы играть в эту игру и обходить эту систему.Миссис Эрлинн в фильме «Вентилятор леди Уиндермир» и миссис Оллонби в фильме « Женщина, не имеющая значения» — женщины, которые очень сознательно играют в систему. В A Woman of No Importance есть замечательная фраза о том, как важно играть с огнем, потому что те, кто играет с огнем, никогда не обгорают.
Опять же, есть момент, когда миссис Оллонби говорит о том, что жизнь женщин намного лучше, чем мужчин, потому что на них наложено гораздо больше правил, поэтому есть еще много правил, которые они могут нарушить.Миссис Оллонби — персонаж, способный стоять над системой и обходить ее.
Wilde также изображает жизни людей, которые приняли общепринятую мораль, и показывает, насколько этим жизням угрожает опасность. Миссис Арбутнот в фильме « Женщина, не имеющая значения» — это увлекательное исследование женщины, чьи инстинкты явно противоречат морали, в которую она верит. Ее мучает чувство вины, но эта вина становится своего рода силой. Как жертва матери-одиночки, роль жертвы или мученика становится для нее средством сопротивления лорду Иллингворту и его желанию взять на себя ответственность за их сына.
Один из афоризмов в предисловии к «Изображение Дориана Грея » гласит, что «все искусство совершенно бесполезно». Это эстетический роман?
Вопрос на миллион долларов: «Что такое эстетический роман?». Конечно, невозможно читать The Picture of Dorian Grey как прямое заявление об эстетике.
«Повсюду роман вызывает радость от поверхности и внешнего вида вещей»
Люди пытались предложить такие интерпретации.Например, они прочитали роман как об опасностях отношения к жизни исключительно как к искусству, как это делает Дориан. Он относится к фундаментальным жизненным событиям — например, к женщине, совершающей самоубийство, потому что он отверг ее и разбил ей сердце, — как если бы это была игра или просто эстетическое зрелище. В таком случае роман можно рассматривать как предупреждение о том, что нельзя рассматривать красоту как единственное ценное качество жизни.
Беда таких интерпретаций в том, что роман невозможно читать, не получая от него эстетического удовольствия.Повсюду роман вызывает радость от поверхности и внешнего вида вещей.
Есть один момент, когда Дориан планирует принимать какие-то наркотики; Как только он совершает этот злой поступок, повествование останавливается и дает чудесно подробное описание флорентийского шкафа, в котором хранятся наркотики. Он делает паузу, чтобы оценить шкаф, прежде чем история продолжается.
Сам роман требует от читателя аналогичной эстетической оценки. Если вы хотите участвовать в романе, вы должны ценить его так же, как Дориан ценит шкафы, ковры, гобелены и драгоценности.
Красота обманчива или красота может быть моральным ориентиром? Предполагает ли роман, что, если вы будете судить по внешнему виду, вы будете сбиты с толку, как люди, которые думают, что Дориан не может быть виновен в преступлениях, которые он совершил, потому что он красив? Или концовка романа, в которой Дориан волшебным образом становится уродливым, когда его «наказывают» за свои грехи, подтверждает связь между нравственностью и красотой? Вы можете предложить одинаково убедительное прочтение в любом случае, но только отбросив половину свидетельств в романе.
Итак, это роман, связанный с красотой, эстетикой и идеей о том, какой должна быть эстетическая жизнь, но он не предлагает ответов.
В романе лорд Генри Уоттон посылает Дориану желтую книгу, которая описывается как «ядовитая». В чем значение этой книги?
Самым непосредственным отсылкой к желтой книге является роман Дж. К. Гуйсманса « À rebours » (« против природы»). Это французский роман об аристократе, который ведет чисто аморальную жизнь чувств.Есть способ, которым Дориан моделирует свою жизнь на этом основании.
Но вы также можете интерпретировать эту книгу как Уолтера Патера «Возрождение ». Вывод к книге Патера — прожить свою жизнь с этим «твердым, похожим на драгоценный камень пламенем»; жизнь — это не плод опыта, а сам опыт.
Патер удалил этот вывод во втором издании книги, потому что опасался, что это может испортить некоторых молодых людей, в чьи руки попало. Вы можете прочитать Дориан Грей как книгу «что, если».Как бы это выглядело, если бы вы были испорчены? И это реальный страх или нет?
Также стоит иметь в виду, что, хотя Дориан винит книгу в своей коррупции, предисловие к роману ставит под сомнение идею о том, что книга может испортить. Он считает, что «не существует такой вещи, как моральная или аморальная книга. Книги написаны хорошо или плохо. Это все’.
Расскажите нам о рассказах Уайльда.
Мне нравятся все истории, но я бы выбрал две, чтобы обратить особое внимание: «Рыбак и его душа» и «Портрет мистера В. Х.». Хотя многие истории Уайльда кажутся простыми, но имеют изюминку, эти две очевидно и неизбежно сложны.
«Рыбак и его душа» прекрасно сочетается с Дориан Грей . История отчасти напоминает «Русалочку» Ганса Христиана Андерсена: рыбак влюбляется в русалку, и, чтобы войти в море и быть с ней, он должен отрезать себе душу.
В некотором смысле это разновидность фаустовской сделки. В интерпретации Уайльда душа становится другим персонажем сказки, когда она была вырезана. Он уходит и переживает необыкновенные приключения, а затем возвращается и пытается соблазнить рыбака своими впечатлениями.
История прерывается по-разному. Вопреки прямолинейной траектории многих сказок, существуют чрезвычайно подробные описания экзотических городов, торговцев и банд бродяг, с которыми душа сталкивается в своих приключениях.Эти описания, как и в Dorian Grey , просто приятно читать. Они существуют ради них самих.
История создана священником, который отказывается благословить рыбака и русалку. Но невозможно читать эту историю в каких-либо чисто христианских рамках. Есть ведьмы, и священник оказывается неправ во всех смыслах.
В общем, многие сказки Уайльда требуют толкования морали, а затем сбивают их с толку. Они предлагают версии простой морали, которая тогда не совсем соответствует всей истории.Вы не уверены, в каких рамках вы должны их читать. Еще больше усложняет ситуацию то, что кажущаяся простая мораль различных историй противоречит друг другу.
Получайте еженедельный информационный бюллетень Five Books
«Портрет мистера У. Х.» трудно читать в рамках какого-либо одного жанра. Это рассказ или литературная критика сонетов Шекспира?
Это одно из самых ранних прочтений гомосексуального желания в сонетах Шекспира.Он содержит подробный анализ образов Шекспира и того, как вы могли бы интерпретировать сонеты, но это все, что связано с рассказом. Предлагается ли это как серьезное чтение или предлагается как ошибочное прочтение? Это история о гомоэротичности сонетов Шекспира? Или это сказка о том, что это ошибочная теория? Как вы определяете, истинно ли какое-либо литературное чтение?
Это своего рода бесконечный и рецессивный зеркальный зал, в котором то, что вы в конечном итоге видите, отражается вами.Он удивительно игривый и феноменально смелый, особенно если учесть, что он был опубликован в конце девятнадцатого века.
Какие события привели к тому, что Уайльд написал работу, которая стала известна как De Profundis ?
Очень просто. Уайльд написал его как письмо лорду Альфреду Дугласу, когда тот находился в тюрьме в Рединговой тюрьме. Он растягивал правила: ему разрешалось писать письма в тюрьме, поэтому он написал письмо объемом почти сто страниц после того, как оно было опубликовано.
Был ли лорд Альфред Дуглас действительно предполагаемой читательской аудиторией, весьма сомнительно. Закончив писать рукопись в тюрьме, Уайльд попросил сделать несколько ее копий, разослать отрывки другим людям и оставить копии у Мора Адей и Роберта Росс, потому что они были его литературными исполнителями и, следовательно, должны иметь все его работы. Все это говорит о том, что это не просто письмо бывшему любовнику.
«Он говорит, что отправить кого-то в тюрьму за любовь к мальчикам или мужчинам — и мысль о том, что тюрьма помешает вам сделать это — явно смешно»
Уайльд всегда играет с жанром.Жанр — это то, как произведения продаются и продаются, а также формирует правила и ожидания в отношении того, как мы читаем произведения. Как и во многих других работах Уайльда, трудно понять, как классифицировать De Profundis .
Его называют тюремным письмом, но это также своего рода извинение — самооправдание, а не извинение. Это также форма биографии, манифест об искусстве, демонстративное неприятие стандартов и суждений общества и декларация цели его будущих планов по художественному самоопределению.
Wilde чрезвычайно преуспел в формировании своей будущей репутации с De Profundis . Например, он написал: «Я был человеком, который находился в символическом отношении к искусству и культуре моего времени», и это помогло сформировать то, как его думали с тех пор.
Всегда ли он думал, что его посадили в тюрьму по ошибке?
В принципе, да. После осуждения он не отрицал, что делал то, за что был заключен в тюрьму. Но он говорит, что отправлять кого-то в тюрьму за любовь к мальчикам или мужчинам — и мысль о том, что тюрьма помешает вам сделать это — явно смешно.Он прямо говорит в De Profundis , что законы, осуждающие его, были неправильными и несправедливыми.
Он продолжал демонстрировать непокорность после того, как вышел из тюрьмы, написав «Балладу о читающей тюрьме» и свои письма министру внутренних дел и в газеты. Он выступал за тюремную реформу, выступая против обращения с детьми и психически больными в тюрьме.
Единственный раз, когда он подчинился закону, это когда он обратился к министру внутренних дел с просьбой о досрочном освобождении на том основании, что он теряет рассудок.Тогда он охарактеризовал свой гомосексуальность как болезнь, болезнь. Он фактически цитировал в качестве авторитетов таких людей, как Чезаре Ломброзо и Макс Нордау, которые патологизировали преступника и осуждали гомосексуальность. Это была его самая низкая точка.
Изменились ли его политические взгляды, когда он был заключен в тюрьму, или есть преемственность с его более ранним политическим видением Душа человека при социализме ?
Здесь много преемственности. В «Балладе о читающей тюрьме» и De Profundis он критикует тюремную систему и лицемерие общества.В обеих этих работах он переворачивает идею тюремной иерархии, как это было в «Душа человека при социализме» . Именно заключенные сострадательны и обладают воображением, и именно те, кто осуществляет над ними власть, унижены и жестоки этой властью.
Единственный пункт, в котором Уайльд действительно изменился — который носит скорее философский, чем политический характер, — касался ценности страдания. В книге «Душа человека при социализме » он говорит, что сочувствие страданию просто унизительно.Отчасти он имел отпор викторианской сентиментальности страдания и представлению о том, что бедные и слабые каким-то образом очищаются или облагораживаются своими страданиями.
В De Profundis он отказывается от этой точки зрения. Он говорит, что страдание действительно имеет ценность. В страдании встречаются эмоции и форма. Некоторые из самых сильных переживаний, например, пребывание в тюрьме, где время останавливается и все, что у вас есть, — это ваши мысли, означают, что вы можете видеть всю свою жизнь: вы живете каждое мгновение во времени одновременно.Это придает различную эмоциональную глубину; из этого вырастают сострадание и воображение.
Мы не говорили о том, что Оскар Уайльд был ирландцем. Это то, что важно помнить при чтении его работ?
Уайльд менял свои национальные пристрастия на протяжении всей своей жизни, отчасти из соображений удобства. Иногда он преуменьшал свое ирландское происхождение. Например, он потерял ирландский акцент, когда поступил в Оксфорд. Он мог говорить о «нашей английской земле» и присоединяться к Шекспиру, Мильтону, Вордсворту, Шелли и Китсу как к одним из величайших деятелей английской литературы.Тем не менее, когда Salome было отказано в лицензии на исполнение, он очень ясно дал понять, что он не англичанин, а ирландец. В какой-то момент он говорил о подаче заявления на получение французского гражданства, потому что французы ценили истинную ценность свободы творчества.
Сказав это, он крайне критически относился к британскому правлению в Ирландии и на протяжении всей своей жизни был стойким защитником ирландского национализма. Я думаю, что его ирландское происхождение означало, что он очень хорошо осознавал власть — власть, которая осуществлялась над его страной, и самооправдывающие нарративы власти.
Но ирландское ли его творчество? Критики Уайльда активно обсуждают этот вопрос. Он заимствует материал из ирландских сказок, легенд и народных сказок. В некотором смысле, хотя он и выдавал себя за часть английского высшего общества, он делал это таким образом, чтобы все было связано с представлением. Многие из его работ денатурализуют и деконструируют образ, который представляет себе английское общество. Его юмор был удивительно подрывным и разъедающим.
Как и в случае с его сексуальностью, его ирландское происхождение поставило его вне мейнстрима.Он был инсайдером-аутсайдером с жанром, и он был инсайдером-аутсайдером с литературным истеблишментом. Он выучил правила и мог играть в них, но абсолютно в своих интересах.
Five Books стремится обновлять свои рекомендации по книгам и интервью. Если вы участвуете в интервью и хотите обновить свой выбор книг (или даже то, что вы о них говорите), напишите нам по адресу editor @ fivebooks.com
Интервью Five Books обходятся дорого. Если вам понравилось это интервью, поддержите нас, пожертвовав небольшую сумму.
Семь основных текстов Оскара Уайльда
Знаменитый ирландский писатель XIX века, стихи, рассказы и пьесы Оскара Уайльда снискали ему преданных поклонников во всем мире.В свое время он был одним из самых популярных драматургов Лондона, и сегодня его самые известные произведения остаются нарицательными. Запомнившийся как тюремное заключение за гомосексуальность и раннюю смерть, так и литературный талант, Уайльд выглядит потрясающе, и его работы до сих пор вдохновляют миллионы людей в Великобритании, Европе и мире.
Полный провал в свое время, единственный роман Уайльда, Картина Дориана Грея, был опубликован в 1890 году. Лишь много лет спустя аудитория оценила произведение как резкое нападение на современные социальные ценности.Роман, насыщенный его знаменитым остроумием и сатирой, сосредоточен на темах экстравагантности, аморальности и красоты. Повествование основано на фаустовской концепции молодого человека, продающего свою душу в обмен на вечную молодость. По мере того как портрет молодого человека увядает и тускнеет, его собственная красота сохраняется во всей красе. Роман поднимает целый ряд жизненно важных вопросов, таких как ценность искусства для искусства и тщеславие общества. Типичная вильдеевская эпиграмма из романа гласит: «Единственный способ избавиться от искушения — поддаться ему».
Уайльд был более плодовитым драматическим писателем. Социальная комедия « Как важно быть серьезным», широко считается величайшим шедевром писателя. Главные герои пьесы пытаются уйти от бремени своих социальных обязанностей, изображая фальшивых персонажей, что приводит к непонятным и забавным последствиям. Прославленная за ослепительный юмор, пьеса также действует как фантастическая социальная сатира, в которой тривиально трактуется все, что было дорого викторианскому обществу. Остроумие, с которым изображены узнаваемые типы персонажей и знакомые проявления человеческой ошибки, объясняет вечную привлекательность пьесы.Популярность экранизации 2002 года с Колином Фертом и Риз Уизерспун в главных ролях является доказательством того факта, что Уайльд остается столь же значимым сегодня, как и когда-либо.
Опубликованный в 1888 году сборник из пяти рассказов, в том числе известные фавориты, такие как Счастливый принц и Эгоистичный великан, , представляет собой совсем другую сторону творчества Уайльда. Эти сказки о храбрых животных и благородных принцах, адресованные детям, могут показаться причудливыми, но пусть это вас не обманет. Каждая изящно созданная история скрывает важное моральное послание и универсальные темы, такие как эгоизм, жадность и гордость.Трагический финал «Соловья и розы», например, выступает как глубокая критика человеческой алчности и ставит под сомнение идеал истинной любви. Удивительно глубокий и изящно написанный, талант Уайльда проявляется на каждой странице, в каждом тщательно подобранном слове.
Еще одно из самых знаменитых произведений Уайльда — его трагедия « Саломея» , опубликованная в 1891 году и первоначально написанная на французском языке. Лишенная его обычного остроумия и юмора, эта пьеса вместо этого насыщена навязчиво поэтическими описаниями и образами.В нем рассказывается библейский рассказ о Саломее, падчерице царя Ирода, которая болезненно просит голову Иоанна Крестителя на блюде. Убедительные описания Уайльда иллюстрируют как великолепные взлеты, так и безжалостные падения, которых может достичь человечество, и все, на что способны человеческие эмоции.
«Веер » леди Уиндемир, впервые исполненный в 1892 году, язвительно высмеивает мораль викторианской Британии с забавными результатами. Сосредоточенный на предполагаемом романе между мужем леди Уиндемир и персонажем по имени миссис Эрлинн, пьеса затрагивает основные и связанные понятия, такие как семейные отношения, любовь и мораль.Спектакль обеспечивает превосходное сопоставление комического и серьезного, гарантируя, что идеи, которые он представляет, обладают реальным воздействием. Значимость этих тем все еще резонирует сегодня, гарантируя, что Уайльд всегда остается актуальным. Одна из самых известных цитат пьесы гласит: «Мы все в сточной канаве, но некоторые из нас смотрят на звезды».
Поклонникам Уайльда, желающим изучить историю создания иконы, следует прочитать De Profundis , длинное письмо, написанное Уайльдом во время его заключения.Осужденный за непристойное поведение за гомосексуальные отношения, Уайльд был приговорен к двум годам каторжных работ. Его название означает «из глубины», а его содержание рассказывает как о его отношениях с лордом Альфредом Дугласом (которому адресовано письмо), так и о расточительном образе жизни, который привел к его осуждению. Письмо, опубликованное в 1905 году, своим мрачным тоном и душераздирающими историями резко контрастирует с прежней философией удовольствия Уайльда.
Освободившись из тюрьмы, Уайльд покинул Великобританию и Ирландию, чтобы никогда не вернуться ни в одну из них.На своей недавно принятой родине, Франции, он написал свою последнюю работу The Ballad of Reading Gaol . Это развернутое стихотворение 1898 года во всех подробностях описывает жестокость тюремной жизни и глубину его страданий в это время. Несколько лет спустя Уайльд умер в возрасте 46 лет в нищете. Эта баллада — очень трогательное повествование о несправедливости жизни и ужасах тюремной системы и знаменует трагический упадок одного из величайших героев литературы.
Марианна изучает иностранные языки и ведет блог-блогер о путешествиях. Она видит необычное, любит исследования, любит пищевые приключения и любит каламбур.Посетите ее блог Охота по России , чтобы узнать больше.
Ирландия | Карта, флаг, столица и факты
Ирландия , Ирландия Эйре , страна Западной Европы, занимающая пять шестых самого западного крупного острова Британских островов.
Британская викторина
Викторина по географии Ирландии
Ирландию называют Изумрудным островом из-за ярко-зеленых лугов.Эта викторина проверит, что вы знаете о некоторых других особенностях земли, которой является Ирландия.
Великолепные пейзажи атлантического побережья Ирландии обращены к океану шириной 2 000 миль (3200 км), а его географическая изоляция помогла ему развить богатое наследие культуры и традиций, которые изначально были связаны с гэльским языком. Омываемые обильными дождями пастбища, покрытые зелеными насаждениями, создают зеленый пейзаж, который является причиной известного прозвища «Изумрудный остров».Ирландия также известна своим богатством фольклора, от рассказов о крошечных лепреконах со спрятанными горшочками с золотом до рассказов о святом покровителе, Патрике, с его легендарным избавлением острова от змей и его известным использованием трехлистного трилистника в качестве символа. за христианскую троицу. Но в то время как многие могут думать об Ирландии как об очаровательной стране, республика была окружена постоянными проблемами — эмиграцией, культурной и политической идентичностью и отношениями с Северной Ирландией (включая 6 из 32 графств Ирландии в провинции Ольстер, которые остаются частью Объединенное королевство).В начале 21 века давние экономические проблемы Ирландии уменьшались из-за ее разнообразной экономики, ориентированной на экспорт, но в 2008 году снова обрушился бедствие, когда страну обрушился новый финансовый и экономический кризис, завершившийся очень дорогостоящей финансовой помощью. ирландская экономика Европейским союзом (ЕС) и Международным валютным фондом.
Ирландия Encyclopædia Britannica, Inc.Появление Ирландии как независимой страны — явление относительно недавнее.До 17 века политическая власть широко распределялась между довольно слабо построенной сетью небольших графств в часто меняющихся союзах. После так называемого «бегства графов» после неудачного восстания в начале 17 века Ирландия фактически стала английской колонией. Он был официально включен в состав Соединенного Королевства в 1801 году. Закон о самоуправлении 1914 года был принят, но так и не был реализован из-за про-профсоюзных воинств на севере, начала Первой мировой войны и последующей ирландской войны за независимость.В 1920 году остров был фактически разделен с образованием Северной Ирландии, области из шести графств с делегированными полномочиями в пределах Соединенного Королевства, тогда как в соответствии с англо-ирландским договором от 6 декабря 1921 года остальные 26 графств стали Ирландским свободным государством. самоуправляемый доминион в Британском Содружестве и Империи. В 1937 году южный штат принял новую конституцию, которая предлагала более надежное выражение суверенитета, а в 1949 году он формально вышел из Содружества как Ирландская Республика.
С тех пор Ирландия интегрировалась с остальной частью Западной Европы. Он присоединился к Европейскому экономическому сообществу (предшественник ЕС) в 1973 году. Хотя страна в целом сохранила нейтральную роль в международных делах, в 2008 году Ирландия стала препятствием для принятия Лиссабонского договора — соглашения, направленного на оптимизацию процессов и процессов в ЕС. придав ему более высокий международный статус — когда ирландцы проголосовали против принятия договора на общенациональном референдуме. Однако договор был одобрен ирландскими избирателями на втором референдуме, проведенном в следующем году.
Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчасИзучите историю ирландского народа и влияние массовой эмиграции в Америку во время голода 19 века.
Обзор народа Ирландии с акцентом на влияние массовой эмиграции в Соединенные Штаты в 19 веке. .
Encyclopædia Britannica, Inc. См. Все видеоролики к этой статьеИрландия, в зависимости от сельского хозяйства, долгое время входила в число беднейших регионов Европы, являясь основной причиной массовой миграции из Ирландии, особенно во время цикла голода в 19 веке.Около 40 миллионов американцев ведут свое происхождение от Ирландии в результате этого травматического исхода, как и миллионы других людей во всем мире. Каждый год члены этой диаспоры посещают свои исконные земли и налаживают связи с давно потерянной семьей.
Изучите культуру и традиции космополитического города Дублина, моду, музыку, Тринити-колледж и оживленные пабы, часто посещаемые туристами и дублинцами
Обзор Дублина.
Contunico © ZDF Enterprises GmbH, Майнц Посмотрите все видеоролики к этой статьеСтолица Ирландии — Дублин, густонаселенный и богатый город, в мегаполисе которого проживает более четверти всего населения страны.Старые портовые кварталы города уступили место новой жилой и коммерческой застройке. Корк, второй по величине город Ирландии, представляет собой красивый соборный город и порт на юго-западе. Другие основные центры включают Уотерфорд, Уэксфорд и Дроэда на восточном побережье, Слайго на северо-западе и Лимерик и Голуэй на западе.
Хотя Ирландия сейчас одновременно урбанизирована и европеизирована, ее культура сохраняет многие уникальные черты, а ее жители высоко ценят фольклорные и социальные традиции, которые в значительной степени берут начало в сельском прошлом страны и прославляют его.В «Размышлениях во время гражданской войны» Уильям Батлер Йейтс, возможно, самый известный поэт Ирландии, вызывает в памяти идиллическую и идеализированную сельскую местность, место, центральное место в воспоминаниях миллионов эмигрантов страны и их потомков:
Акр каменистой местности земля,
Где символическая роза может расцветать,
Старые рваные вязы, бесчисленные старые шипы,
Звук дождя или звук
От каждого дующего ветра;
Водяная курица на ходулях
Снова переправляется через ручей
Испугано плесканием дюжины коров.
Земля
Республика Ирландия занимает большую часть острова, лежащего к западу от Великобритании, от которого она отделена на расстоянии от 11 до 120 миль (18–193 км) Северным каналом. , Ирландское море и пролив Святого Георгия. Расположен в зоне умеренного климата между 51 ° 30 ‘и 55 ° 30’ северной широты и 6 ° 00 ‘и 10 ° 30’ западной долготы — на севере, как Лабрадор или Британская Колумбия в Канаде, и на западе, до западноафриканского штата Либерия — это самый западный форпост на атлантической окраине евразийской суши (абсолютная крайность которой — остров Тирахт, самый западный член островов Бласкет, которые лежат у полуострова Дингл и являются частью графства Керри).Ирландия, которая, как и Великобритания, когда-то составляла часть этой суши, расположена на европейском континентальном шельфе, окруженная морями, глубина которых обычно составляет менее 650 футов (200 метров). Наибольшее расстояние с севера на юг на острове составляет 302 мили (486 км), а с востока на запад — 171 милю (275 км).
Рельеф
Территория республики представляет собой широкую холмистую центральную равнину, подстеленную известняками. Эта равнина почти полностью окружена прибрежными высокогорьями, которые значительно различаются по геологическому строению.Ровность центральной низменности, которая по большей части находится на высоте от 200 до 400 футов (60 и 120 метров) над уровнем моря, во многих местах смягчается невысокими холмами высотой от 600 до 1000 футов (180–300 метров). Низменность с множеством озер, большими болотами и невысокими грядами очень живописна. Основными горными хребтами являются горы Блю-Стэк на севере, горы Уиклоу на востоке (на вершине горы Лугнаквиллия на высоте 3039 футов [926 метров]), горы Нокмилдаун и Комера на юге, Рикс Макгилликадди на юго-западе и Двенадцать булавок на западе.Каррантуохилл, расположенный на высоте 3414 футов (1041 метр) в Риксе Макгилликадди, является самой высокой точкой республики. На западе и юго-западе дикое и красивое побережье сильно изрезано там, где горы Донегол, Мейо, Голуэй и Керри выходят в Атлантический океан, разделенные глубокими заливами с широким ртом, некоторые из которых — заливы Бантри и Дингл. пример — это, по сути, затопленные речные долины. Напротив, восточное побережье мало изрезано, но большая часть торговли страны проходит через ее порты из-за их близости к британским и континентальным рынкам.
Прибрежная горная окраина иллюстрирует сложную геологическую историю страны. На западе и северо-западе, а также на востоке горы сложены в основном гранитом. Старый красный песчаник преобладает на юге, где параллельные складчатые горные хребты тянутся с востока на запад, разделенные известняковыми долинами рек. Ирландия испытала по крайней мере два общих оледенения — одно покрыло большую часть страны, а другое простиралось на юг до линии, соединяющей Лимерик, Кашел и Дублин, — и характерное разнообразие ирландских пейзажей во многом обязано этому влиянию ледников.Обширные площади торфяных болот, которые можно найти по всей стране, являются заметной особенностью ландшафта.
Оскар Уайльд все еще жив! Лучшие книги об Оскаре Уайльде
Автор: Tom Cardamone
14 октября 2020
«Сновидец — это тот, кто может найти свой путь только при лунном свете, и его наказание — то, что он видит рассвет раньше всего остального мира». –Оскар Уайльд
В 2015 году я отправился в единственное самое смелое путешествие, которое может предпринять любой заядлый читатель: я публично отказался от покупки книг на год на весь год, чтобы посвятить себя сокращению непрочитанных стопок, которые я купил в предыдущие десятилетия.
Это беспрецедентное приключение было в первую очередь экономическим: в то время я потратил непомерную сумму своего дохода на книги и различные средства массовой информации и чувствовал, что конкретные сокращения помогут возобладать над тем, что начиналось как страсть, но соскользнуло в навязчивую идею. Книги, которые я тогда был вынужден рассматривать, были предсказуемо странной партией — прямым отражением моего вкуса в целом, плюс связанные с этим эфемеры. Именно по этой причине, и только по этой причине, я проглотил книгу Дугласа Мюррея «Бози : биография лорда Альфреда Дугласа » (2000) об исторически проблемном твинке Оскара Уайльда. Bosie лежал у меня на полках десять лет, упакованный и распакованный в двух районах и трех квартирах. Печально известный лорд Альфред Дуглас, по-прежнему отстающий от Оскара с — самой необычной и веселой строкой, когда-либо увековеченной в поэзии: «Любовь, которая не смеет произносить ее имя». Я ожидал быстрого прочтения, предварительных осуждений и некоторых непристойных сплетен. Вместо этого я обнаружил, что медитативная, полностью конкретизированная жизнь созрела для переосмысления, основанная на семейной трагедии, глубоких исследованиях и неожиданных прозрениях.Внезапно мне стало не хватать Оскара Уайльда. Затем я прочитал книгу Томаса Райта «, построенную из книг: как чтение определило жизнь Оскара Уайльда », опубликованную в 2010 году. Эта литературная детективная работа воссоздает личную библиотеку Уайльда, массово проданную после суда над ним. распаковывает книги, которые питали необыкновенное воображение и критику Уайльда.
Эти книги об Уайльде продолжали появляться. Его изумрудная тень вырисовывается крупно в богато иллюстрированном Дэвида Скала «Нечто в крови, человек, который написал Дракулу ».Этот фолиант легко мог бы расширить подзаголовок «И ужасно боялся Оскара Уайльда». Я просмотрел эту книгу один раз в прошлый Хеллоуин и рекомендую ее, поскольку она содержит одно веселое откровение за другим, касающееся Брэма Стокера, с долгим, долгожданным отступлением от буйства Уайльда и его безвременного падения с благодати, которое, скорее всего, плотнее запечатало дверь туалета Стокера. чем любой гроб. В книге Скала о Дракуле была представлена расширенная библиография ранних попыток нажиться на скандальной репутации Уайльда, в том числе Психических посланий 1923 года от Оскара Уайльда , написанные, когда автор, Хестер Дауден, находилась в предполагаемом трансе (позже пародированном Джеймсом Джойсом в Finnegans Пробуждение ).
Быстрый обзор книг по Уайльду отражает постоянный интерес к его жизни и работе. ( Падение Дома Уайльдов Эмер О’Салливан, 2016, Оскар Уайльд: Нераскаявшиеся годы Николаса Франкеля, 2017 и Создание Оскара Уайльда Мишель Мендельсон 2018, среди других названий). Это увлечение существовало вскоре после его смерти. Друзья и коллеги доводят работу до закваски, насколько это возможно благодаря времени, его уничтоженному персонажу ( Письма Сфинксу от Оскара Уайльда и Воспоминания об авторе Ады Леверсон, 1930).Друг Оскара Фрэнк Харрис опубликовал ранние воспоминания об Уайльде и одну из первых биографий в 1916 году (подробнее о Харрисе ниже). Сын Уайльда, Вивиан, написал Сын Оскара Уайльда в 1954 году.
В то время как сочинения Уайльда непрерывно печатались и исследовались в кино на протяжении десятилетий, его биографии расширились рассказами об историях его матери, жены ( Женщины Уайльда, , Элеонора Фицсиммонс, 2015), отца ( Безумный, плохой). , Опасно знать: отцы Уайльда, Йейтса и Джойса , Колм Тойбин, 2018), друзья ( Андре и Оскар: Гид, Уайльд и веселое искусство жизни, , Джонатан Фрайер, 2014) и даже лесбиянка. родственница, поразительно похожая на своего печально известного дядю, которого она изображала в костюме на вечеринках ( «Истинный Уайльд: тревожная история Долли Уайлд», «Необычная племянница Оскара» , 2000, Джоан Шенкар).
Излишне говорить, что у меня нет чтения, и, хотя я ослабил привычку читать одну книгу об Уайльде в год, я покупаю гораздо больше, каждая из которых раскрывает еще одну увлекательную грань Уайльда. Недавно я прочитал книгу Дэвида М. Фридмана « Wilde in America: Oscar Wilde and the Invention of Modern Celebrity 2014», в которой подробно описываются приключения молодого Оскара на пике его социальных способностей, когда по его прибытии в Нью-Йорк, когда его спросили, был ли он что-нибудь заявить, как он сказал: «Ничего, кроме моего гения.Он не только загипнотизировал молодую страну, жаждущую культуры, но, сделав это до написания своих пьес или романа, Оскар Уайльд стал первым человеком, прославившимся.
Даже когда я не искал Уайльда, он был там. Я просмотрел мощную автобиографию Питера Макгофа Я видел будущее, и я не пойду: Художественная сцена и центр Нью-Йорка в 1980-х годах для этих самых страниц, которые заканчиваются тем, что Макдермотт и Макгоф устанавливают храм Оскару Уайльду, теперь постоянно в Лондоне.И Оскар до сих пор делает новости: выведенная из эксплуатации тюрьма Уайльд, увековеченная в стихотворении «Баллада о тюрьме для чтения», только в этом году лишена возможности превратиться в центр искусств. Однако в 2016 году такие художники, как Стив Маккуин, преобразовали пустые клетки с уважением к Уайлду. Там Патти Смит и Руперт Эверетт (чья очередь в роли Уайльда на сцене в фильме «Поцелуй Иуды» и на экране в фильме «Счастливый принц » заставляет думать, что он рожден для этой роли), среди прочих, читают вслух «De Profundis». целиком.
_________________
Дрейфуя на этом спасательном плоту из книг, любопытствуя о том, как другие восприняли литературный след Уайльда, я обратился к писателям — всем из которых мне выпала большая удача и привилегия работать над антологиями. Crashing Cathedrals: Edmund White по книге и «Потерянная библиотека: открытая заново веселая фантастика», — с предложением прислушаться к некоторым книгам об Уайльде, которые украшали их полки.
Оскар Уайльд: его жизнь и признания Фрэнка Харриса, 1916
Уэльсско-ирландско-американский писатель Фрэнк Харрис (1856-1931) вел «красочную» жизнь.Взад и вперед между Европой и Америкой (гражданином которой он стал в 1921 году) он работал ковбоем, юристом, менеджером отеля, писателем и редактором. Он женился на англичанке, которая умерла через год. Он был прежде всего сказочником. Он сказал правду, как заметил Макс Бирбом, «только тогда, когда его изобретение подешевело». Он был совершенно ненадежным рассказчиком, и его научно-популярные книги лучше всего читать как вдохновленные, а не описания реального поведения, произнесенных слов, намерений и действий персонажей, таких как Уайльд, с которыми он «работал» в своих книгах. .Уайльд, который сам не был приверженцем реальной жизни, был идеальным субъектом Харриса. Их дружба была искренней, пока она длилась, пока Уайльд не оказался в тюрьме и Харрис не украл у него идею пьесы, которую Уайльд намеревался написать, пообещав дать Уайльду за это деньги, но не смог. «Фрэнк Харрис, — говорил Уайльд о своем бывшем друге, — однажды был принят во всех больших домах». У него «нет чувств». В этом секрет его успеха ».
Последнее завещание Оскара Уайльда Питера Экройда, 1983
В этом вымышленном дневнике, описывающем последние дни Уайльда в парижском изгнании, Питер Акройд умело передает афористический, парадоксальный голос мятежного художника-критика.Если Ричард Элльманн в своей авторитетной биографии — литературный детектив, пытающийся обработать свои доказательства извне внутрь, Акройд энергично чревовещает своего субъекта изнутри, позволяя одержать себя раненой, любящей, опьяненной красотой душе Уайльда. Истину можно обнаружить, просеивая свидетельства, но ее можно также, возможно, даже более эффективно, реконструировать с помощью серии проницательной, хорошо продуманной лжи, о чем сам Уайльд хорошо знал. Очаровательное свидетельство дающей жизнь силы воображения.
Грегори Вудс, автор книги HominternКто был этот человек?: Подарок мистеру Оскару Уайльду Нил Бартлетт, 1988
Книга Нила Бартлетта « Кто был тот человек ?: Подарок для мистера Оскара Уайльда» — это одновременно и портрет Уайльда и его времен, и мемуары о собственной жизни Бартлетта как гея, отображающие Лондон 1890-х годов на жизнь 1980-х годов. . Бартлетт говорит, что его предмет — «та часть моей истории, которая называется« Оскар Уайльд »».В высшей степени риторический, поэтичный и драматический, эротический и лагерный, это восхитительный акт трансисторической идентификации. Это первая книга, которая полностью берет на себя ответственность за Уайльда для поколения после освобождения геев. Опубликованный в разгар гомофобии, связанной со СПИДом, в средствах массовой информации, он является гордым воспеванием гей-гедонизма.
Оскар Уайльд Ричард Эллманн, 1988 и Грубая непристойность: Три судебных процесса над Оскаром Уайльдом Мойзес Кауфман. 1999
Я живу с Оскаром Уайльдом с самого последнего класса старшей школы, когда я написал мою дипломную работу на английском языке «Оскар Уайльд: художник как гомосексуал.(Он был единственным геем, которого я знал в 1969 году; мои одноклассники и даже мой учитель думали, что я выбрал эту тему только для того, чтобы шокировать. Я с сожалением сообщаю, что моя диссертация была такой: «Да, Уайльд был гомосексуалистом, но это нормально, потому что он также написал Важность быть серьезным »). Поэтому, когда я пошел посмотреть высоко оцененную пьесу Мойзеса Кауфмана« Грубая непристойность: три процесса над Оскаром Уайльдом »в 1997 году, я подумал, что это будет хорошая ночь в театре, но Ничего нового не узнаю. Вместо этого я был потрясен, наэлектризован.В этой документальной пьесе использованы настоящие слова судебных процессов и газетное освещение, но настолько хорошо подобранный и изобретательно поставленный, что знакомая история снова стала новой. Майкл Эмерсон в роли Уайльда отлично справился с этим. Это было похоже на чтение большой литературной биографии.
Жаждущий большего «Оскара», я вернулся к «окончательной» биографии Ричарда Эллмана, которую прочитал вскоре после того, как она вышла в 1988 году. Он дал нам остроумного, эрудированного, игривого писателя во всей его литературной славе, интеллектуала, замаскированного под шоумена. .Эллманн был особенно хорош под влиянием таких мыслителей, как Джон Раскин и Уолтер Патер. Он был хорош на первых встречах с лордом Альфредом Дугласом. Но отчеты о процессе были до странности абстрактными, даже отрывочными, особенно после яркой инсценировки Кауфмана. Элльманн умер за шесть месяцев до появления его книги, но его издатель настаивал на том, что рукопись доставлена и готова к публикации. Я не так уверен. Возможно, Элльманн чувствовал, что ему не нужно вдаваться в подробности испытаний, поскольку они были в центре внимания более ранних книг.Его рассказ о двух годах тюрьмы Уайльда разрушителен, показывая, как это сломило его дух. Тем не менее, я сильно подозреваю, что Элльманн вернулся бы и привел бы пробные главы в лучшую форму, если бы его здоровье было крепче и он прожил бы дольше.
Но я еще не закончил с Уайльдом. Я снова увидел пьесу Кауфмана, когда на главную роль был выбран мой хороший друг (и литературный агент) Эдвард Хибберт. Эдвард сыграл Уайльда как самого умного, дерзкого, самого ослепительного человека в комнате, хвастуна, который не сомневался в себе, считал себя неуязвимым.Когда испытания уничтожили его, мы увидели, как с большой высоты упал великий человек. В тексте не было изменено ни слова, но игра Эдварда превратила пьесу из прекрасной биографии в мощную драму. Может быть, моя дружба с Эдвардом повлияла на мое восприятие — Эдвард обычно — самый ослепительный человек в комнате — но его Уайльд имел новый смысл.
Мораль этих двойных прочтений двух разных портретов может заключаться в том, что лучшие жизненные истории никогда не бывают тем или иным.Люди часто призывают к окончательной жизни, окончательной интерпретации известного мужчины или женщины, но такого животного нет. Меняются не только времена и появляются новые свидетельства, но и жизнь человека настолько богата и разнообразна, что о ней можно написать сколько угодно правдивых книг. Самые интересные люди не остаются неподвижными, как статуи, а продолжают меняться, двигаться и танцевать даже после смерти.
Филип Ф. Кларк, редактор стихов
A&U MagazineИтальянская мечта Оскара Уайльда: 1875-1900 , Дэмиан Пресс, 2020.
Геи всегда искали какое-то убежище — те особенные пейзажи, которые их приветствовали; где они могли прожить свою жизнь и свою сексуальную идентичность со свободой, недоступной в их родных странах — немного Александрии, Итаки, Миконосе, Тунисе, Провинстауне, разума и тела. В этой богато иллюстрированной книге Ренато Миракко показывает нам Италию Уайльда; в частности, Неаполь. Из трех главных путешествий туда, до и после его разрушительных испытаний, это было место, где Уайльд искал «шедевры из мрамора и плоти».«Это был рай плоти и свободы, охватывающий его веселую жизнь. В письмах, документах и фотографиях Миракко показывает, что человек, оскорбленный и окончательно сломленный, искавший звезды с горы или водостока, нашел свои созвездия.
_________________
Оскар Уайльд никогда не покидал наше сознание. Нью-йоркский книжный магазин «Мемориал Оскара Уайльда» (1967–2009) с гордостью выдержал годы вандализма, прежде чем закрылся во время последнего финансового кризиса. Храм Оскара Уайльда Макдермотта и Макгофа был установлен в церкви Деревни на улице , 13, в Вест-Виллидж, в 2017 году перед переездом в Лондон.Пышная, декадентская и (для Манхэттена) явно массивная таверна теперь появилась на 27 -й улице . Все часы в баре Оскара Уайльда установлены на 13:50, момент его смерти. Тем не менее, книги, обсуждаемые здесь, доказывают, что его бессмертие — это постоянно разворачивающаяся гвоздика восторга. Давайте сделаем наше празднование остроумия и мудрости Оскара Уайльда постоянным, объявив его день рождения международным праздником. Сразу же каждое 16 октября давайте дарить друг другу наши любимые квир-книги и цитировать Оскара, поднимая коктейли, подбадривая его живое великолепие.И наш.
Наши любимые цитаты Оскара Уайльда
Цитаты Оскара Уайльда о жизни
«Жизнь никогда не бывает справедливой. . . И, возможно, для большинства из нас это хорошо, что это не так ». Идеальный муж
«Жить — редчайшая вещь в мире. Большинство людей существует, вот и все ». Душа человека при социализме
«Совершенно осознать свою природу — вот для чего здесь каждый из нас». Изображение Дориана Грея
«Ничто не должно быть недосягаемым.Жизнь — это надежда ». Бесполезная женщина
«Чтобы вернуть себе молодость, Джеральд, я бы ничего не сделал, кроме как заниматься спортом, рано вставать или быть полезным членом общества». Бесполезная женщина
«Эгоизм — это не жить так, как хочется жить. Он просит других людей жить так, как хочется жить ». Душа человека при социализме
«Есть только одна вещь на свете хуже, чем о том, о чем говорят, и о ней не говорят.’ Изображение Дориана Грея
«Когда боги хотят наказать нас, они отвечают на наши молитвы». Идеальный муж
Цитаты Оскара Уайльда об искусстве
«Искусство — это наиболее интенсивная форма индивидуализма, известная миру». Душа человека при социализме
«Ибо прошлое не должно было быть человеку. Настоящее — это то, чем мужчина не должен быть. Художники — это будущее ». Душа человека при социализме
«Все искусство совершенно бесполезно.’ Изображение Дориана Грея
Цитаты Оскара Уайльда об уверенности в себе
«Я настолько умен, что иногда не понимаю ни единого слова из того, что говорю». Замечательная ракета, Счастливый принц и другие истории
«Любить себя — начало романтики на всю жизнь». Идеальный муж
Цитаты Оскара Уайльда при чтении
«Не существует моральной или аморальной книги. Книги написаны хорошо или плохо.Это все.» Изображение Дориана Грея
«Я слишком люблю читать книги, чтобы писать их». Изображение Дориана Грея
Цитаты Оскара Уайльда о любви
«Сердца разбиты». De Profundis
«Кто беден, будучи любимым?» Неважная женщина
«Какая глупость любовь! Она не так полезна, как логика, поскольку всегда говорит о вещах, которые не произойдут, и заставляет поверить в то, что не соответствует действительности.’ Найтенгейл и Роза
«Любовь легко убить». Вентилятор леди Уиндермир
Цитаты Оскара Уайльда о дружбе
«Смех — вовсе не плохое начало для дружбы, и, безусловно, лучший конец для одного». Изображение Дориана Грея
«Между мужчинами и женщинами дружба невозможна. Есть страсть, безразличие, любовь, но нет дружбы ». Fan Lady Windemere’s Fan
Цитаты Оскара Уайльда о женщинах
«Женщин следует любить, а не понимать.Преступление лорда Артура Сэвила, Счастливый принц и другие истории
«Каждая женщина — мятежник и обычно бунтует против самой себя». Неважная женщина
«Никогда нельзя доверять женщине, которая сообщает свой настоящий возраст. Женщина, которая скажет тому, кто скажет что угодно ». Женщина, не имеющая значения
«Пока женщина может выглядеть на десять лет моложе своей дочери, она полностью удовлетворена». Изображение Дориана Грея
Цитаты Оскара Уайльда о мужчинах
«Всякий раз, когда человек делает совершенно глупую вещь, это всегда из самых благородных побуждений.’ Изображение Дориана Грея
«Мужчина может быть счастлив с любой женщиной, если он ее не любит». Изображение Дориана Грея
«Мужчины стареют, но никогда не становятся хорошими». Вентилятор леди Уиндермир
Счастливый принц и другие истории
Оскара Уайльда
Купите книгуAmazonBlackwell’sBook DepositoryBookshop.org WaterstonesWH SmithWorderyFoyles
Этот сверкающий сборник рассказов, от комиксов до сказок, непременно очарует и взрослых, и детей.
Красиво иллюстрированный Чарльзом Робинсоном и Уолтером Крейном, это издание библиотеки коллекционера Macmillan «Счастливый принц и другие истории» также включает послесловие автора Дэвида Стюарта Дэвиса.
Купить книгуAmazonBlackwell’sBook DepositoryBookshop.org WaterstonesWH SmithWorderyFoyles
Важность того, чтобы быть серьезным и другие пьесы
Оскара Уайлда
Купить книгуAmazonBlackwell’sBook Depository 9004 Worderstones Неважная женщина, идеальный муж и Как важно быть серьезным — одни из самых любимых и цитируемых пьес на английском языке.
Это издание библиотеки коллекционера Макмиллана «Важность быть серьезным и другие пьесы»4 перекликается с книжной формой, в которой Уайльд изначально настаивал на публикации своих пьес, и включает иллюстрации Обри Бердсли и послесловие Неда Халлея.
Купить книгуАмазонкаКнижное хранилище Блэквелла Bookshop.orgWaterstonesWH SmithWorderyFoyles
Изображение Дориана Грея
Оскара Уайлда
Купить книгуКнижное хранилище AmazonBlackwell Книжный магазин.orgWaterstonesWH SmithWorderyFoyles
Оскар Уайльд долгое время был гей-иконой из-за его обращения с гомосексуальным желанием в своих произведениях — храбрость, которая вызвала жесткую цензуру со стороны его издателя и шокировала его аудиторию 19-го века. Картина Дориана Грея следует за художником Бэзилом Холлуордом, который пытается нарисовать портрет Дориана Грея в полный рост, его музу и объект страсти. Но по мере того, как Дориан исследует свой собственный гедонизм и чувственность, картина начинает трансформироваться, отражая жестокие чувства Дориана, в то время как сам Дориан остается нетронутым.
Купить книгуAmazonКнижное хранилище Блэквелла Bookshop.org WaterstonesWH SmithWorderyFoyles
Полное собрание сочинений Оскара Уайльда — Лучшая в мире коллекция Apple Books
Полное собрание произведений Оскара Уайльда Лучшая в мире коллекция
Это лучшая в мире коллекция Оскара Уайльда, включающая самый полный доступный набор работ Уайльда, а также множество бесплатных дополнительных материалов.
Оскар Уайльд
Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайлд был ирландский поэт и драматург.Уайльд стал одной из самых известных личностей своего времени, известной своим остроумием, яркой одеждой и блестящими навыками разговора. Темы его произведений включают декаданс, двуличие, красоту и острую сатиру.
Уайльд также известен своим знаменитым арестом и тюремным заключением за преступление (на тот момент) гомосексуализма. В последний год пребывания в тюрьме он написал De Profundis (опубликовано посмертно в 1905 году), длинное письмо, в котором обсуждается его духовный путь. через его испытания, образуя темный противовес его прежней философии удовольствия.
Жизнь и творчество Уайльда остаются одними из самых популярных предметов в английской литературе, и темы его работ сегодня звучат так же сильно, как и в его время.
Полная коллекция «Must-Have»
В этой неотразимой коллекции вы получите полный набор работ Уайльда, включающий более 140 работ — Все пьесы, Все стихи, Все книги, Все художественные произведения, Все короткие произведения и его собственная автобиография. С двумя полными биографиями, одна написана любовником Уайльда. Плюс дополнительный бесплатный бонусный материал.
Включено произведений:
Пьес, в том числе:
Вера (Нигилисты)
Идеальный муж
Важность того, чтобы быть серьезным
Саломея
Книги
Picture Of Dorian Grey
Dek. Сказки и детская фантастика Уайльда удивительны, душераздирающие, полны юмора для молодых, старых и всех любителей литературы.
Преступления и другие рассказы лорда Артура Сэвила
Счастливый принц и другие сказки
Гранатовый дом
Поэзия
Более 100 красивых стихов, которые требуют прочтения и перечитывания.Включена «Баллада о тюрьме для чтения» о времени, проведенном Уайльдом в тюрьме, и удостоенная наград «Равенна»
Shorter Works
Уайльд был пристальным наблюдателем, и его небольшая работа включает его взгляды на жизнь и общество, которые все еще актуальны для сегодняшнего дня Мир. К более коротким работам относятся:
Некоторые замечания о важности ничего не делать
Правда о масках
Душа человека
Книги об Уайльде
Обе биографии охватывают всю жизнь Уайльда, тюремное заключение и карьеру.
Оскар Уайльд, его жизнь и признания — Написано близким другом и редактором Фрэнком Харрисом.
Оскар Уайльд и я — Знаменитая книга любовника Уайльда Альфреда Дугласа, дающая более личный взгляд.
Ваши бесплатные специальные бонусы
Искусство и мораль — защита Дориана Грея — Дориан Грей вызывает много споров в прессе. Вот «история» противоречия, рассказанная в статьях в прессе и ответных письмах Уайльда.
Critic In Pall Mall and Reviews — острые обзоры Уайльда
Примечания к историческому контексту и литературному контексту — Подробные объяснения Викторианской эпохи и викторианской литературы, написанные специально для этого сборника.