Книга Луна и грош (The Moon and Sixpence). Сомерсет Уильям Моэм

Kaonasi wrote:Откровенно говоря, главный герой вызывал не столько неприязнь, сколько недоумение. На мой взгляд, сама по себе история до крайности неубедительна. Даже если обратиться к биографии Гогена, история жизни которого тут очевидно взята за первооснову, становится ясно, что без художественного образования, банковские клерки не становятся с бухты барахты великими гениями искусства. И вообще, любому, кому мало-мальски знаком процесс творческого труда, очевидно, насколько происходящее в романе нелепо и не имеет ни малейшего отношения к действительности в целом и художникам в частности. Засим и характеры не убеждают, и сама история выглядит ходульной и надуманной. Уж такое мое впечатление. 

так это же и есть художественный вымысел, не более, и не претендует на истину. всего то не стоит ожидать точных фактов и близости к реальности и для разочарования не будет причин. Это же не научный или исторический труд, а роман. В Мартине Идене Лондона герой, матрос, также за экстремально короткий срок самообразования достигает и превосходит знания сверстников из высшего общества, обучавшихся в лучших университетах страны. Хотя изначально уже во взрослом возрасте и читать то не умел. Так не бывает? Ну и что!  Многие прочитав воодушевились на обучение, на чтение. Мне такие истории, приукрашены ли они или же нет, нужны. Добавляют красок, будоражат волю. Без них жизнь уныла.
Хотя и кем только в жизни люди не становятся. Этому массы примеров. Даже глухо-слепо-немая с младенчества девушка в 19веке, когда еще не было техник обучения подобных людей, будучи уже подростком, когда, как думается, всеп поезда уже ушли, смогла научиться читать и написала книгу! Право же, иногда кажется, что границ возможностей человека не знаешь.

И уж точно гениальность не зависит от наличия того или иного образования, в частности художественного. А Ван Гог? Да и у Гогена разве было худ.образование? И начинал же он как раз как любитель будучи именно брокером. И разве их не признают гениями? И разве оба как раз не «с бухты барахты» бросили свою деятельность и ушли в живопись. Опять же, кем только люди не становятся, как только их жизнь не меняется. Масса биографий повергает в шок, как человек смог в одну свою жизнь вместить десятки жизней. Вот и этот роман, повествующий о воле человека, о его стремлении к своей мечте, о смелости, не смотря на препятствия и осуждения, изменить свою жизнь, одна из любимых книг. Именно потому, что, как кажется, так не бывает. Хотя бывает!

Луна и грош читать онлайн, Сомерсет Моэм

Сомерсет Моэм

Луна и грош

W. Somerset Maugham

THE MOON AND SIXPENCE

Печатается с разрешения The Royal Literary Fund и литературных агентств AP Watt Limited и Synopsis.

Серия «Эксклюзивная классика»

© The Royal Literary Fund, 1919

© Перевод. Н. Ман, наследники, 2012

© Издание на русском языке AST Publishers, 2014

* * *

Глава первая

Когда я познакомился с Чарлзом Стриклендом, мне, по правде говоря, и в голову не пришло, что он какой-то необыкновенный человек. А сейчас вряд ли кто станет отрицать его величие. Я имею в виду не величие удачливого политика или прославленного полководца, ибо оно относится скорее к месту, занимаемому человеком, чем к нему самому, и перемена обстоятельств нередко низводит это величие до весьма скромных размеров. Премьер-министр вне своего министерства сплошь и рядом оказывается болтливым фанфароном, а генерал без армии – всего-навсего пошловатым провинциальным львом. Величие Чарлза Стрикленда было подлинным величием. Вам может не нравиться его искусство, но равнодушны вы к нему не останетесь. Оно вас поражает, приковывает к себе. Прошли времена, когда оно было предметом насмешки, и теперь уже не считается признаком эксцентричности отстаивать его или извращенностью – его превозносить. Недостатки, ему свойственные, признаны необходимым дополнением его достоинств. Правда, идут еще споры о месте этого художника в искусстве, и весьма вероятно, что славословия его почитателей столь же безосновательны, как и пренебрежительные отзывы хулителей. Одно несомненно – это творение гения. Мне думается, что самое интересное в искусстве – личность художника, и если она оригинальна, то я готов простить ему тысячи ошибок. Веласкес как художник был, вероятно, выше Эль Греко, но к нему привыкаешь и уже не так восхищаешься им, тогда как чувственный и трагический критянин открывает нам вечную жертвенность своей души. Актер, художник, поэт или музыкант своим искусством, возвышенным или прекрасным, удовлетворяет эстетическое чувство; но это варварское удовлетворение, оно сродни половому инстинкту, ибо он отдает вам еще и самого себя. Его тайна увлекательна, как детективный роман. Это загадка, которую не разгадать, все равно как загадку вселенной. Самая незначительная из работ Стрикленда свидетельствует о личности художника – своеобразной, сложной, мученической. Это-то и не оставляет равнодушными к его картинам даже тех, кому они не по вкусу, и это же пробудило столь острый интерес к его жизни, к особенностям его характера.

Со дня смерти Стрикленда не прошло и четырех лет, когда Морис Гюре опубликовал в «Меркюр де Франс» статью, которая спасла от забвения этого художника. По тропе, проложенной Гюре, устремились с бо́льшим или меньшим рвением многие известные литераторы: уже долгое время ни к одному критику во Франции так не прислушивались, да, и правда, его доводы не могли не произвести впечатление; они казались экстравагантными, но последующие критические работы подтвердили его мнение, и слава Чарлза Стрикленда с тех пор зиждется на фундаменте, заложенном этим французом.

В человеке заложена способность к мифотворчеству. Поэтому люди, алчно впитывая в себя ошеломляющие или таинственные рассказы о жизни тех, что выделились из среды себе подобных, творят легенду и сами же проникаются фанатической верой в нее.

. Это бунт романтики против заурядности жизни.

Человек, о котором сложена легенда, получает паспорт на бессмертие. Иронический философ усмехается при мысли, что человечество благоговейно хранит память о сэре Уолтере Рэли, водрузившем английский флаг в до того неведомых землях, не за этот подвиг, а за то, что он бросил свой плащ под ноги королеве-девственнице. Чарлз Стрикленд жил в безвестности. У него было больше врагов, чем друзей. Поэтому писавшие о нем старались всевозможными домыслами пополнить свои скудные воспоминания, хотя и в том малом, что было о нем известно, нашлось бы довольно материала для романтического повествования. Много в его жизни было странного и страшного, натура у него была неистовая, судьба обходилась с ним безжалостно. И легенда о нем мало-помалу обросла такими подробностями, что разумный историк никогда не отважился бы на нее посягнуть.

Возможно, что Стриклендову искусству недостало бы своеобразия и могучей притягательной силы, чтобы оправиться от такого удара, если бы человечество, приверженное к мифу, с досадой не отбросило версии, посягнувшей на наше пристрастие к необычному, тем более что вскоре вышла в свет работа доктора Вейтбрехта-Ротгольца, рассеявшая все горестные сомнения любителей искусства.

Доктор Вейтбрехт-Ротгольц принадлежит к школе историков, которая не только принимает на веру, что человеческая натура насквозь порочна, но старается еще больше очернить ее. И конечно, представители этой школы доставляют куда больше удовольствия читателям, чем коварные историки, предпочитающие выводить людей недюжинных, овеянных дымкой романтики в качестве образцов семейной добродетели. Меня, например, очень огорчила бы мысль, что Антония и Клеопатру не связывало ничего, кроме экономических интересов. И, право, понадобились бы необычайно убедительные доказательства, чтобы заставить меня поверить, будто Тиберий был не менее благонамеренным монархом, чем король Георг V.

Доктор Вейтбрехт-Ротгольц в таких выражениях расправился с добродетельнейшей биографией, вышедшей из-под пера его преподобия Роберта Стрикленда, что, право же, становилось жаль злополучного пастыря. Его деликатность была объявлена лицемерием, его уклончивое многословие – сплошным враньем, его умолчания – предательством. На основании мелких погрешностей против истины, достойных порицания у писателя, но вполне простительных сыну, вся англосаксонская раса разносилась в пух и прах за ханжество, глупость, претенциозность, коварство и мошеннические проделки. Я лично считаю, что мистер Стрикленд поступил опрометчиво, когда для опровержения слухов о «неладах» между его отцом и матерью сослался на письмо Чарлза Стрикленда из Парижа, в котором тот называл ее «достойной женщиной», ибо доктор Вейтбрехт-Ротгольц раздобыл и опубликовал факсимиле этого письма, в котором черным по белому стояло: «Черт бы побрал мою жену. Она достойная женщина. Но я бы предпочел, чтобы она уже была в аду». Надо сказать, что церковь во времена своего величия поступала с неугодными ей свидетельствами иначе.

Глава вторая

Раз так много написано о Чарлзе Стрикленде, то стоит ли еще и мне писать о нем? Памятник художнику – его творения. Правда, я знал его ближе, чем многие другие: впервые я встретился с ним до того, как он стал художником, и нередко виделся с ним в Париже, где ему жилось так трудно. И все же я никогда не написал бы воспоминаний о нем, если бы случайности войны не забросили меня на Таити. Там, как известно, провел он свои последние годы, и там я познакомился с людьми, которые близко знали его …

Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 36 — 40 — 31 Октября 2017

*** ***   36      Следующая неделя была ужасна. Стрев дважды  в  день  ходил  в  больницу справляться о жене, которая по-прежнему не желала его видеть. Первое время он приходил оттуда довольный и воспрянувший духом, так как  дело,  видимо, шло на поправку, а затем в отчаянии, так как осложнение, которого врач все время  опасался,  отняло   надежду   на   благополучный   исход.   Сиделка сочувствовала его горю, но ей нечего было сказать ему в  утешение.  Бедная женщина лежала неподвижно и отказывалась говорить; глаза ее,  устремленные в одну точку, казалось, уже видели смерть. Теперь это был вопрос двух-трех дней, не более. И когда Стрев пришел ко мне поздно вечером, я  понял,  что она умерла. Он был совершенно обессилен. От его  обычной  говорливости  не осталось и следа. Он молча опустился на диван. Я оставил его в покое,  так как знал, что здесь слова утешения бесполезны. Боясь, что он  сочтет  меня бессердечным, я не решался читать и с трубкой в зубах сидел у окна, покуда он не нашел в себе силы заговорить со мной.    — Ты был так добр ко мне, — сказал он наконец. — Все были так добры…    — Глупости, — отвечал я не без смущения.    — В больнице мне сказали, чтобы я подождал. Дали мне стул, и  я  сел  в коридоре у ее дверей. Когда она была уже без памяти, они меня впустили.  У нее рот и подбородок были обожжены. Ужасно,  ее  прелестный  подбородок  — весь израненный. Она умерла совсем спокойно,  я  даже  не  знал,  что  она мертва, покуда сиделка не сказала мне.    Он был слишком утомлен, чтобы плакать. В полной прострации он лежал  на спине, точно в теле его не осталось уже ни капли сил, и вскоре я  заметил, что он уснул.  Впервые  по-настоящему  уснул  за  целую  неделю.  Природа, временами столь жестокая, иногда бывает милосердна. Я накрыл его пледом  и потушил свет. Утром, когда я проснулся,  он  все  еще  спал.  Он  даже  не переменил положения, и очки в золотой оправе по-прежнему сидели у него  на носу.   37      Бланш Стрев умерла при таких обстоятельствах, что нам  пришлось  пройти через множество  отвратительных  формальностей,  прежде  чем  мы  получили разрешение ее похоронить. Дирк и я вдвоем тащились за гробом в карете,  но обратно ехали быстрей, так как возница на дрогах,  покачивавшийся  впереди нас, нахлестывал лошадей, казалось, спеша  стряхнуть  с  себя  даже  самое воспоминание о покойнице. Страшное и незабываемое зрелище!    Я тоже чувствовал  неодолимое  желание  выбросить  из  головы  всю  эту мрачную  историю.  Меня  уже   тяготила   трагедия,   собственно   говоря, непосредственно меня не касавшаяся, и, делая вид перед самим собой, что  я стараюсь для Дирка, я с облегчением заговорил о другом.    — Не думаешь ли ты на время уехать? — сказал я. — Право же, тебе сейчас лучше побыть вдали от Парижа.    Он не отвечал, но я безжалостно настаивал.    — Есть у тебя какие-нибудь планы на ближайшее будущее?    — Нет.    — Ты должен вернуться к жизни. Почему бы тебе не поехать в Италию и  не начать снова работать?    Он опять промолчал, но мне на выручку пришел наш возница. На  мгновение придержав лошадей, он перегнулся с козел и что-то сказал — что  именно,  я не  разобрал  —  и  высунулся  из  окошка  кареты,  чтобы  расслышать:  он спрашивал, куда нас везти.    — Погодите минутку, —  отвечал  я.  —  Я  бы  хотел,  чтобы  мы  вместе позавтракали, — обратился я к Дирку. — Я велю ему свезти  нас  на  площадь Пигаль.    — Нет, я пойду в мастерскую.    — Хочешь, я пойду с тобой?    — Нет, я лучше пойду один.    — Хорошо.    Я крикнул кучеру адрес, и мы опять продолжали  свой  путь  в  молчании. Дирк не был у себя в мастерской с  того  злосчастного  утра,  когда  Бланш отвезли в больницу. Я был рад, что он хочет остаться один, и, проводив его до дверей, с чувством облегчения с ним распрощался.  Я  снова  наслаждался парижскими улицами и радовался, глядя на снующую взад и вперед толпу. День выдался ясный, солнечный, и радость жизни бурлила во мне. Я ничего не  мог с собой поделать. Стрев и его беда вылетели у  меня  из  головы.  Я  хотел радоваться.   38      Я не видел его почти целую неделю. Но наконец под  вечер,  часов  около семи, он зашел за мною и потащил меня обедать. Он был в  глубоком  трауре, котелок его обвивала черная лента, и  даже  носовой  платок  был  оторочен черной каймой. Глядя на этот скорбный  наряд,  можно  было  подумать,  что внезапная катастрофа разом унесла всех его  родных  и  даже  какого-нибудь двоюродного дядюшки у него не осталось на свете. Его кругленькая фигурка и толстые красные щеки смешно контрастировали с траурной  одеждой.  Жестокая участь — даже на беспредельное горе Дирка ложился налет шутовства!    Он объявил  мне,  что  решился  уехать,  только  не  в  Италию,  как  я советовал, а в Голландию.    — Завтра я уезжаю. Скорей всего мы никогда больше не увидимся.    Я попытался что-то возразить, но он слабо улыбнулся.    —  Я  пять  лет  не  был  дома.  Мне  казалось,  что  все  это   отошло далеко-далеко. Я так оторвался от родных  краев,  что  меня  пугала  мысль съездить туда даже на время, а теперь я вижу,  что  это  единственное  мое пристанище.    Он был измучен, подавлен и  мыслями  то  и  дело  возвращался  к  своей нежной, любящей матери. Годами он терпеливо сносил свою смехотворность, но теперь она, казалось, придавливала его к земле. Последний удар, нанесенный изменою Бланш, отнял у него ту живость нрава, которая ему помогала  весело с этим мириться. Больше он уже не мог смеяться заодно с теми, что смеялись над ним. Он стал парией. Он рассказывал мне о своем детстве  в  чистеньком кирпичном домике и о страсти матери к опрятности и порядку. Кухня ее  была истинным чудом белизны и блеска. Нигде ни пылинки, и все на  своем  месте. Аккуратность ее  переходила  в  манию.  Я  как  живую  видел  эту  румяную хлопотливую старушку, что всю жизнь с утра и до  поздней  ночи  пеклась  о том, чтобы домик ее сиял  чистотой  и  нарядностью.  Отец  Дирка,  рослый, сухощавый старик с руками, заскорузлыми от неустанного  труда,  скупой  на слова, по вечерам читал вслух газеты, а его жена и дочь (теперь  она  была замужем за капитаном рыболовецкой шхуны), чтобы не терять  времени  даром, шили. Ничего никогда  не  случалось  в  этом  городке,  отброшенном  назад цивилизацией, и год сменялся годом, покуда не приходила смерть, как  Друг, несущий отдых тем, что усердно потрудились.    — Мой отец хотел, чтобы  я  тоже  стал  плотником.  В  пяти  поколениях переходило у нас это ремесло от отца к сыну. Может быть, в  этом  мудрость жизни: идти  по  стопам  отца,  не  оглядываясь  ни  направо,  ни  налево. Маленьким мальчиком я говорил,  что  женюсь  на  дочке  соседа-шорника.  У девочки были голубые глаза и косички, белые, как лен. При ней все  в  моем доме блестело бы, как стеклышко, и наш сын перенял бы мое ремесло.    Стрев вздохнул и умолк. Мысли его унеслись к тому, что могло бы быть, и благополучие этой жизни, которым он некогда  пренебрег,  исполнило  тоской его сердце.    — Жизнь груба и жестока. Никто не знает,  зачем  мы  здесь  и  куда  мы уйдем. Смирение подобает нам. Мы должны ценить красоту покоя. Должны  идти по жизни смиренно и тихо, чтобы судьба не заметила нас. И любви мы  должны искать у простых, немудрящих людей.  Их  неведение  лучше,  чем  все  наше знание. Нам надо жить тихо, довольствоваться скромным своим уголком,  быть кроткими и добрыми, как они. Вот и вся мудрость жизни.    Я считал, что это говорит в нем его сломленный дух,  и  восстал  против такого самоуничижения. Но вслух сказал другое:    — А как ты напал на мысль сделаться художником?    Он пожал плечами.    — У меня обнаружились  способности  к  рисованию.  В  школе  я  получал награды за этот предмет. Бедная матушка очень гордилась  моим  талантом  и однажды подарила мне ящик с акварельными красками. Она носила мои наброски к  пастору,  к  доктору  и  судье.  Они-то  и  послали  меня  в  Амстердам экзаменоваться в школу живописи. Я выдержал  экзамен.  Бедняжка,  как  она была горда! Сердце у нее разрывалось при мысли о разлуке со мной,  но  она силилась не показать своего горя. Она так радовалась,  что  ее  сын  будет художником. Отец с матерью берегли каждый грош и прикопили довольно денег, чтобы мне прожить  в  Амстердаме,  а  когда  была  выставлена  моя  первая картина, они все приехали, — отец, мать и сестра: мать смотрела на  нее  и плакала. — Его добрые глаза увлажнились. — И  теперь  нет  такой  стены  в нашем домишке, на которой не висела бы  моя  картина  в  красивой  золотой раме.    Лицо Дирка на мгновение засветилось  тихой  радостью.  Я  вспомнил  его холодные жанровые сценки — живописных крестьян под кипарисами или оливами. Как странно они  должны  выглядеть  в  своих  аляповатых  рамах  на  стене крестьянского домика.    — Добрая душа, она думала, что невесть как  облагодетельствовала  сына, сделав из него художника, но, может, лучше бы я покорился воле отца и  был бы теперь просто-напросто честным плотником.    — Ну, а сейчас, когда ты знаешь, что дает человеку искусство, ты бы мог пойти по другой  дороге?  Мог  бы  отказаться  от  того  упоения,  которое испытывал благодаря ему?    — Выше искусства ничего нет на свете, — помолчав, ответил Дирк.    Он долго в задумчивости смотрел на меня, наконец сказал:    — Ты знаешь, я виделся со Стриклендом.    — Ты?    Я был поражен. Мне казалось, что Стреву невыносимо будет его видеть. Он слабо улыбнулся:    — Ты же сам говорил, что я лишен чувства гордости.    — Что ты имеешь в виду?    И он рассказал мне удивительную историю.   39      Когда мы расстались после похорон бедной Бланш, Стрев с тяжелым сердцем вошел в дом. Смутное стремление к самомучительству гнало его в мастерскую, хотя он и содрогался при мысли о страданиях, которые  его  ждут.  Он  едва втащился по лестнице, ноги отказывались ему служить, и, прежде чем  войти, долго стоял у дверей, собираясь с силами.  Ему  было  дурно.  Он  едва  не бросился за мною, чтобы умолить меня вернуться; ему все  казалось,  что  в мастерской  кто-то  есть.  Он  вспомнил,  как  часто  стоял  перед  дверью мастерской, чтобы отдышаться после подъема на крутую лестницу,  и  как  от нетерпеливого желания поскорее увидеть Бланш у него снова захватывало дух. Видеть ее — это было счастье, никогда не утихавшее, и, даже выходя из дому на какие-нибудь полчаса, он рвался к встрече так, словно они  не  виделись целый месяц. Вдруг ему  стало  казаться,  что  она  не  умерла.  Все,  что случилось, только сон, страшный сон, сейчас он  повернет  ключ,  войдет  и увидит ее склоненной над столом в грациозной  позе  женщины  с  Venedicite Шардена, всегда представлявшейся ему образцом прелести. Он быстро вынул из кармана ключ, отпер дверь и вошел.    Мастерская не имела запущенного вида. Аккуратность была  одной  из  тех черт, которые так пленяли его в жене; он с молоком матери впитал любовь  к той радости, которую дают чистота и порядок, и когда  заметил,  что  Бланш инстинктивно кладет каждый предмет на отведенное ему место,  то  теплое  и благодарное чувство поднялось в его сердце. В спальне все было так, словно она только что вышла оттуда: на туалетном столике лежали две щетки и между ними изящная гребенка; кто-то застелил постель, на которой  Бланш  провела свою последнюю ночь дома, и на подушке,  в  вышитом  конверте,  лежала  ее ночная сорочка. Невозможно было поверить, что она уже никогда не войдет  в эту комнату.    У Дирка пересохло в горле, и он пошел в кухню напиться воды. Здесь тоже все было в полном порядке. Над плитой на полке  стояли  тщательно  вымытые тарелки, из которых она и Стрикленд ели в последний  вечер  перед  ссорой. Ножи и вилки были убраны в стол.  Под  колпаком  лежали  остатки  сыра,  в жестяной коробке — горбушка хлеба. Она покупала продукты ежедневно и ровно столько, сколько нужно, так что со дня на день у нее в хозяйстве ничего не оставалось.  Из  протокола,  составленного  полицией,  Стрев   знал,   что Стрикленд ушел из дому тотчас после обеда, и дрожь охватила его при мысли, что Бланш достало силы все вымыть и убрать, как обычно.  Эта  методичность лишний раз доказывала, как обдуманно  она  действовала.  Ее  самообладание было страшно. Острая боль внезапно пронзила его, ноги у него  подкосились. Он доплелся до спальни, бросился на постель и стал звать: «Бланш! Бланш!»    Мысль о ее страданиях была ему нестерпима. Он вдруг  ясно  увидел,  как она стоит в кухне — кухня у них была крошечная, — моет  тарелки,  стаканы, вилки, ложки, до блеска чистит ножи, затем все расставляет по местам, моет раковину и, встряхнув полотенце, вешает его сушиться — оно все  еще  висит здесь, истрепанный серый  лоскут,  —  и  оглядывается  кругом,  все  ли  в порядке. Он видел, как она спускает засученные рукава,  снимает  фартук  — вот он на гвозде за дверью, — достает пузырек со щавелевой кислотой и идет в спальню.    Не в силах терпеть эту муку, он вскочил с кровати  и  бросился  вон  из спальни. Вошел в мастерскую. Там  было  темно,  так  как  кто-то  задернул занавески на огромном  окне.  Стрев  торопливо  раздвинул  их,  и  рыдания сдавили ему горло при первом же взгляде на комнату, в которой он  был  так счастлив. И здесь тоже все осталось без перемен. Стрикленд был  равнодушен к тому, что его окружало, и жил в чужой мастерской, ровно ничего не  меняя в ней. Обстановка у Стрева была продуманно артистичной, в  соответствии  с его представлением о том, как должен жить художник. На стенах  там  и  сям старинная парча, на рояле — кусок дивного поблекшего шелка. В  одном  углу копия Венеры Милосской, в другом —  Венеры  Медицейской.  Две  итальянские горки с дельфтским фаянсом, несколько барельефов. Была здесь в  прекрасной золоченой раме и копия с веласкесова «Иннокентия X», сделанная  Стревом  в Риме,  и  множество  его  собственных  картин,   повешенных   так,   чтобы производить наибольший эффект, тоже в  великолепных  рамах.  Стрев  всегда очень гордился своим вкусом. Он  страстно  любил  романтическую  атмосферу мастерской художника, и хотя сейчас вид всех этих вещей был ему как нож  в сердце, он машинально чуть-чуть передвинул столик Louis XV, принадлежавший к лучшим его сокровищам. Вдруг он заметил холст, повернутый лицом к  стене и по размерам больший, чем те холсты, которыми он обычно пользовался. Дирк подошел и повернул его. На холсте была изображена  нагая  женщина.  Сердце его учащенно забилось, он мигом  понял,  что  это  работа  Стрикленда.  Он отшвырнул картину — какого черта Стрикленд ее здесь оставил? — но  от  его резкого движения она упала на пол лицом вниз.  Неважно,  чья  это  работа. Дирк все равно не мог оставить ее валяться в пыли и  поднял,  но  тут  его одолело любопытство. Чтобы получше рассмотреть картину, он поставил ее  на мольберт и отошел на несколько шагов.    У него сперло дыхание. Картина изображала женщину, лежавшую на  диване; одна рука ее была закинута за голову, другая спокойно лежала  вдоль  тела; одно колено чуть согнуто, другая нога  вытянута.  Классическая  поза.  Все поплыло перед глазами Стрева. Это была Бланш. Отчаяние, ревность и  ярость душили его, он стал громко кричать что-то нечленораздельное; сжимал кулаки и грозил невидимому врагу. Потом опять кричал не своим голосом. Он был вне себя. Это было уж слишком, этого он снести не мог. Он стал оглядываться по сторонам, ища, чем бы искромсать, изрезать картину, уничтожить ее  сию  же минуту, но ничего подходящего ему под руку не попадалось; он рылся в своих инструментах, и тоже тщетно, он сходил с ума. Наконец  он  нашел  то,  что искал, большой шпатель, и с ликующим криком схватил  его.  Размахивая  им, словно кинжалом, он ринулся к картине.    Рассказывая, Стрев снова  пришел  в  неописуемое  волнение  и,  схватив подвернувшийся под руку столовый нож, взмахнул им. Потом занес  руку,  как для удара, но тотчас разжал ее,  и  нож  со  стуком  упал  на  пол.  Стрев посмотрел на меня с виноватой улыбкой и замолчал.    — Продолжай, — сказал я.    — Не знаю, что на  меня  нашло.  Я  уже  совсем  собирался  продырявить картину, как вдруг я увидел ее.    — Кого ее?    — Картину. Это было подлинное произведение искусства. Я не  мог  к  ней прикоснуться. Я испугался.    Он опять замолчал и смотрел на меня с открытым ртом, его голубые глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.    — Это была удивительная, дивная  картина.  Меня  охватил  благоговейный трепет. Еще секунда — и я бы совершил  ужаснейшее  преступление.  Я  хотел получше разглядеть ее и споткнулся о шпатель. Ужасно!    В  какой-то  мере  я  заразился  волнением  Стрева.  Странное  действие произвел на меня его рассказ. Мне вдруг почудилось, что я перенесся в мир, где смещены все ценности,  и  я  стоял  недоумевая,  словно  чужеземец,  в стране, где люди совсем по-иному, совсем  непривычно  реагируют  на  самые простые явления. Стрев пытался рассказывать мне о  картине,  но  речь  его была бессвязна, и мне приходилось  догадываться,  что  он  имеет  в  виду. Стрикленд разорвал путы, связывавшие его. Он нашел не  себя,  как  принято говорить, но свою новую  душу,  насыщенную  силами,  о  которых  никто  не подозревал. Это было не только дерзкое упрощение линий, которое так  полно и неповторимо выявляло личность художника, не только живопись,  хотя  тело было написано с такой проникновенной чувственностью, которая уже граничила с чудом; это было не только торжество плоти, хотя вы реально  ощущали  вес этого  распростертого  тела;  нет,  стриклендова  картина  была  пронизана духовностью, по-новому  понятым  трагизмом,  который  вел  воображение  по неведомым тропам в пустынные просторы, где прорезают  мглу  только  вечные звезды и где душа, сбросив все покровы, трепетно  приступает  к  разгадкам новых тайн.    Я впал в риторику, потому что и Стрев был риторичен. (Кто не знает, что в волнении человек выражается, словно герой романа.) Он  пытался  выразить чувства, ранее ему незнакомые, не смог втиснуть их  в  будничные  слова  и уподобился мистику, который тщится описать несказанное. Одно только  стало мне ясно из его речей: люди говорят о красоте беззаботно, они  употребляют это слово так небрежно, что оно теряет свою силу, и предмет,  который  оно должно осмыслить, деля свое имя  с  тысячью  пошлых  понятий,  оказывается лишенным своего  величия.  Словом  «прекрасное»  люди  обозначают  платье, собаку, проповедь, а очутившись лицом к лицу с Прекрасным,  не  умеют  его распознать. Они стараются фальшивым пафосом прикрыть свои ничтожные мысли, и это притупляет их восприимчивость. Подобно шарлатану,  фальсифицирующему тот подъем духа, который он некогда чувствовал в себе, они  злоупотребляют своими душевными силами и утрачивают их.  Но  Стрев,  этот  вечный  шут  с искренней и честной  душой,  также  искренне  и  честно  любил  и  понимал искусство. Для него искусство значило то же, что значит бог для верующего, и когда он видел его, ему делалось страшно.    — Что ж ты сказал Стрикленду, когда встретился с ним?    — Предложил ему поехать со мною в Голландию.    Я опешил и с дурацким видом уставился на Стрева.    — Мы оба любили Бланш. В доме моей матери для него нашлась бы комнатка. Мне казалось, что соседство простых бедных людей принесет  успокоение  его душе. И еще я думал, что он научится у них многим полезным вещам.    — Что же он сказал?    — Улыбнулся и, кажется, подумал, что  я  дурак.  А  потом  заявил,  что «ерундить» ему неохота.    Я бы предпочел,  чтоб  Стрикленд  сформулировал  свой  отказ  в  других выражениях.    — Он отдал мне портрет Бланш.    Я удивился, зачем Стрикленд это сделал, но не сказал ни слова.  Мы  оба довольно долго молчали.    — А как ты распорядился своими вещами? — спросил я наконец.    — Позвал еврея-скупщика, и он неплохо заплатил мне на круг.  Картины  я увезу с собой. Кроме них, у меня сейчас  ничего  не  осталось,  разве  что чемодан с одеждой да несколько книг.    — Хорошо, что ты едешь домой.    Я понимал, что единственное спасение для него — порвать с прошлым. Быть может,  его  горе,  сейчас  еще  нестерпимое,  со  временем   уляжется   и благодатное забвение поможет ему сызнова взвалить на себя бремя жизни.  Он молод и через несколько лет с грустью,  не  лишенной  известной  сладости, будет вспоминать о своем несчастье. Раньше или позже он женится на  доброй голландке и будет счастлив. Я улыбнулся при мысли о бесчисленном множестве плохих картин, которые он успеет написать до конца своей жизни.    На следующий день я проводил его в Амстердам.   40      Занятый своими собственными делами, я целый месяц не  встречал  никого, кто бы мог напомнить мне об этой прискорбной  истории,  и  постепенно  она выветрилась у меня из головы. Но в один прекрасный день,  когда  я  спешил куда-то, на улице со мною поравнялся Стрикленд. Вид его  напомнил  мне  об ужасе, который я так охотно забыл, и я внезапно почувствовал отвращение  к виновнику всего этого. Кивнув ему — не поклониться было бы ребячеством,  — я ускорил шаг, но через минуту почувствовал, что меня трогают за плечо.    — Вы очень торопитесь? — добродушно осведомился Стрикленд.    Характерная его черта: он сердечно обходился с теми, кто не желал с ним встречаться, а мой холодный кивок не оставлял в том ни малейшего сомнения.    — Да, — сухо ответил я.    — Я немного провожу вас, — сказал он.    — Зачем?    — Чтобы насладиться вашим обществом.    Я смолчал, и он тоже молча пошел рядом со мною. Так мы шли, наверное, с четверть мили. Положение становилось комическим. Но мы как  раз  оказались возле магазина канцелярских товаров, и я решил: может же мне  понадобиться бумага. Это был хороший предлог, чтобы отделаться от него.    — Мне сюда, — сказал я, — всего хорошего.    — Я вас подожду.    Я пожал плечами и вошел в магазин. Но тут же подумал,  что  французская бумага никуда не годится и что, раз уж моя хитрость не удалась,  не  стоит покупать ненужные вещи. Я спросил что-то, чего мне заведомо не могли дать, и вышел на улицу.    — Ну как, купили то, что хотели?    — Нет.    Мы опять молча зашагали вперед и вышли на площадь, в которую  вливалось несколько улиц. Я остановился и спросил:    — Вам куда?    — Туда, куда и вам, — улыбнулся он.    — Я иду домой.    — Я зайду к вам выкурить трубку.    — По-моему, вам следовало бы подождать приглашения, —  холодно  отвечал я.    — Конечно, будь у меня надежда получить его.    — Видите вы вон ту стену? — спросил я.    — Вижу.    — В таком случае, я полагаю, вы должны видеть и  то,  что  я  не  желаю вашего общества.    — Признаюсь, я уже подозревал это.    Я не выдержал и фыркнул. Беда моя в  том,  что  я  не  умею  ненавидеть людей, которые заставляют меня смеяться. Но я тут же взял себя в руки.    — Вы гнусный тип. Более мерзкой скотины я, по счастью, в жизни  еще  не встречал. Зачем вам нужен человек, который не терпит и презирает вас?    — А почему вы, голубчик мой, полагаете, что я интересуюсь вашим мнением обо мне?    — Черт возьми, — сказал я злобно, ибо у меня уже мелькнула  мысль,  что доводы, которые я привел, не делают мне чести, — я  просто  вас  знать  не желаю.    — Боитесь, как бы я вас не испортил?    Откровенно говоря, я почувствовал себя смешным. Он  искоса  смотрел  на меня с сардонической улыбкой, и мне под этим взглядом стало не по себе.    — Вам, видно, сейчас туго приходится, — нахально заметил я.    — Я был бы отъявленным болваном, если бы надеялся взять у вас взаймы.    — Видно, здорово вас скрутило, если уж вы начинаете льстить.    Он осклабился:    — А все равно я вам нравлюсь, потому что нет-нет да  и  даю  вам  повод сострить.    Я закусил губу, чтобы не расхохотаться. Он высказал роковую истину. Мне нравятся люди пусть дурные, но которые за словом в карман не лезут. Я  уже ясно почувствовал, что  только  усилием  воли  могу  поддерживать  в  себе ненависть к Стрикленду. Я сокрушался о своей моральной неустойчивости,  но знал, что мое порицание Стрикленда смахивает на позу,  и  уж  если  я  это знал, то он, со своим безошибочным чутьем, знал  и  подавно.  Конечно,  он подсмеивался надо мной. Я не стал возражать ему и  попытался  спасти  свое достоинство гробовым молчанием и пожатием плеч.                                 Читать  дальше   …                                            ***                 Сомерсет Моэм. Луна и грош. Глава 1    Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 16 — 20                                                                                       Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 21 — 25                                                                                            Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 26 — 30                                                                                       Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 31 — 35                                                                                         Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 36 — 40                                                                                          Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 41 — 45                                                                                         Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 46 — 49                                                                                      Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 50 — 54                                                                                    Сомерсет Моэм. Луна и грош. Главы 55 — 58                                            http://lib.ru/INPROZ/MOEM/moon.txt ***            ***    *** *** *** *** *** *** *** *** *** ПОДЕЛИТЬСЯ     ***           ***   ***                             ***     … Читать дальше »           ***              ***        О, милая, сожру тебя глазами,  И с наслаждением переварю… Соседи во Вселенной мы давно, годами,  Но… Слова желанные лишь в мыслях                  говорю. Зачем, прекрасная, мне позвонила… Твой голос намекает об ином. Но муж, он есть, и это сила. Не позволяет целить в глаз,                 лишь в бровь  Весна опять все чувства обострила,  И видеть, и обнять, и слышать я хочу. Симфония цветов сознанье раздробила. Давно… дней двадцать, случайной встречи, было, об этом лепечу… 13.04.19   * Фото из интернета    Иван Серенький        ***                                                        ***     ***                                                                                                                                                                                                   Турнир по быстрым шахматам, в честь 92-летия, ныне здравствующего патриарха Кубанских шахмат Вертегела Е.И. станица Выселки  ***                            *** *** *** *** ***

Луна и грош — Моэм Уильям Сомерсет » Онлайн библиотека книг читать онлайн бесплатно и полностью

Сомерсет Моэм. Луна и грош

1

Когда я познакомился с Чарлзом Стриклендом, мне, по правде говоря, и в голову не пришло, что он какой-то необыкновенный человек. А сейчас вряд ли кто станет отрицать его величие. Я имею в виду не величие удачливого политика или прославленного полководца, ибо оно относится скорее к месту, занимаемому человеком, чем к нему самому, и перемена обстоятельств нередко низводит это величие до весьма скромных размеров. Премьер-министр вне своего министерства сплошь и рядом оказывается болтливым фанфароном, а генерал без армии – всего-навсего пошловатым провинциальным львом. Величие Чарлза Стрикленда было подлинным величием. Вам может не нравиться его искусство, но равнодушны вы к нему не останетесь. Оно вас поражает, приковывает к себе. Прошли времена, когда оно было предметом насмешки, и теперь уже не считается признаком эксцентричности отстаивать его или извращенностью – его превозносить. Недостатки, ему свойственные, признаны необходимым дополнением его достоинств. Правда, идут еще споры о месте этого художника в искусстве, и весьма вероятно, что славословия его почитателей столь же безосновательны, как и пренебрежительные отзывы хулителей. Одно несомненно – это творения гения. Мне думается, что самое интересное в искусстве – личность художника, и если она оригинальна, то я готов простить ему тысячи ошибок. Веласкес как художник был, вероятно, выше Эль Греко, но к нему привыкаешь и уже не так восхищаешься им, тогда как чувственный и трагический критянин открывает нам вечную жертвенность своей души. Актер, художник, поэт или музыкант своим искусством, возвышенным или прекрасным, удовлетворяет эстетическое чувство; но это варварское удовлетворение, оно сродни половому инстинкту, ибо он отдает вам еще и самого себя. Его тайна увлекательна, как детективный роман. Это загадка, которую не разгадать, все равно как загадку вселенной. Самая незначительная из работ Стрикленда свидетельствует о личности художника – своеобразной, сложной, мученической. Это-то и не оставляет равнодушными к его картинам даже тех, кому они не по вкусу, и это же пробудило столь острый интерес к его жизни, к особенностям его характера.

Со дня смерти Стрикленда не прошло и четырех лет, когда Морис Гюре опубликовал в «Меркюр де Франс» статью, которая спасла от забвения этого художника. По тропе, проложенной Гюре, устремились с большим или меньшим рвением многие известные литераторы: уже долгое время ни к одному критику во Франции так не прислушивались, да и, правда, его доводы не могли не произвести впечатления; они казались экстравагантными, но последующие критические работы подтвердили его мнение, и слава Чарлза Стрикленда с тех пор зиждется на фундаменте, заложенном этим французом.

То, как забрезжила эта слава, – пожалуй, один из самых романтических эпизодов в истории искусства. Но я не собираюсь заниматься разбором искусства Чарлза Стрикленда или лишь постольку, поскольку оно характеризует его личность. Я не могу согласиться с художниками, спесиво утверждающими, что непосвященный обязательно ничего не смыслит в живописи и должен откликаться на нее только молчанием или чековой книжкой. Нелепейшее заблуждение – почитать искусство за ремесло, до конца понятное только ремесленнику. Искусство – это манифестация чувств, а чувство говорит общепринятым языком. Согласен я только с тем, что критика, лишенная практического понимания технологии искусства, редко высказывает сколько-нибудь значительные суждения, а мое невежество в живописи беспредельно. По счастью, мне нет надобности пускаться в подобную авантюру, так как мой Друг мистер Эдуард Леггат, талантливый писатель и превосходный художник, исчерпывающе проанализировал творчество Стрикленда в своей небольшой книжке note 1, которую я бы назвал образцом изящного стиля, культивируемого во Франции со значительно большим успехом, нежели в Англии.

Морис Гюре в своей знаменитой статье дал жизнеописание Стрикленда, рассчитанное на то, чтобы возбудить в публике интерес и любопытство. Одержимый бескорыстной страстью к искусству, он стремился привлечь внимание истинных знатоков к таланту, необыкновенно своеобразному, но был слишком хорошим журналистом, чтобы не знать, что «чисто человеческий интерес» способствует скорейшему достижению этой цели. И когда те, кто некогда встречались со Стриклендом, – писатели, знавшие его в Лондоне, художники, сидевшие с ним бок о бок в кафе на Монмартре – к своему удивлению открыли, что тот, кто жил среди них и кого они принимали за жалкого неудачника, – подлинный Гений, в журналы Франции и Америки хлынул поток статей. Эти воспоминания и восхваления, подливая масла в огонь, не удовлетворяли любопытства публики, а только еще больше его разжигали. Тема была благодарная, и усердный Вейтбрехт-Ротгольц в своей внушительной монографии note 2 привел уже длинный список высказываний о Стрикленде.

В человеке заложена способность к мифотворчеству. Поэтому люди, алчно впитывая в себя ошеломляющие или таинственные рассказы о жизни тех, что выделились из среды себе подобных, творят легенду и сами же проникаются фанатической верой в нее. Это бунт романтики против заурядности жизни.

Человек, о котором сложена легенда, получает паспорт на бессмертие. Иронический философ усмехается при мысли, что человечество благоговейно хранит память о сэре Уолтере Рали, водрузившем английский флаг в до того неведомых землях, не за этот подвиг, а за то, что он бросил свой плащ под ноги королевы-девственницы. Чарлз Стрикленд жил в безвестности. У него было больше врагов, чем друзей. Поэтому писавшие о нем старались всевозможными домыслами пополнить свои скудные воспоминания, хотя и в том малом, что было о нем известно, нашлось бы довольно материала для романтического повествования. Много в его жизни было странного и страшного, натура у него была неистовая, судьба обходилась с ним безжалостно. И легенда о нем мало-помалу обросла такими подробностями, что разумный историк никогда не отважился бы на нее посягнуть.

Но преподобный Роберт Стрикленд не был разумным историком. Он писал биографию своего отца note 3, видимо, лишь затем, чтобы «разъяснить некоторые получившие хождение неточности», касающиеся второй половины его жизни и «причинившие немало горя людям, живым еще и поныне». Конечно, многое из того, что рассказывалось о жизни Стрикленда, не могло не шокировать почтенное семейство. Я от души забавлялся, читая труд Стрикленда-сына, и меня это даже радовало, ибо он был крайне сер и скучен. Роберт Стрикленд нарисовал портрет заботливейшего мужа и отца, добродушного малого, трудолюбца и глубоко нравственного человека. Современный служитель церкви достиг изумительной сноровки в науке, называемой, если я не ошибаюсь, экзогезой (толкованием текста), а ловкость, с которой пастор Стрикленд «интерпретировал» все факты из жизни отца, «не устраивающие» почтительного сына, несомненно, сулит ему в будущем высокое положение в церковной иерархии. Мысленно я уже видел лиловые епископские чулки на его мускулистых икрах. Это была затея смелая, но рискованная. Легенда немало способствовала росту славы его отца, ибо одних влекло к искусству Стрикленда отвращение, которое они испытывали к нему как личности, других

– сострадание, которое им внушала его гибель, а посему благонамеренные усилия сына странным образом охладили пыл почитателей отца. Не случайно же «Самаритянка» note 4, одна из значительнейших работ Стрикленда, после дискуссии, вызванной опубликованием новой биографии, стоила на 235 фунтов дешевле, чем девять месяцев назад, когда ее купил известный коллекционер, вскоре внезапно скончавшийся, отчего картина и пошла опять с молотка.

Прочтите «Луну и шестипенсовик» У. Сомерсета Моэма, прочтите бесплатно на ReadCentral.com

Прочтите то, что я написал Стриклендс, я понимаю, что они должны кажутся призрачными. Я смог их вложить без тех характеристик, которые делают персонажи книги живут своей собственной реальной жизнью; И, задаваясь вопросом, виновата ли я, ломаю себе голову чтобы помнить идиосинкразии, которые могут придать им живость. Я чувствую это, останавливаясь на каком-то трюке с речью или какая-то странная привычка, я смогу придать им значение свойственны самим себе.Как они стоят, они как фигуры на старинном гобелене; они не разделяются себя на заднем плане и на расстоянии кажется, теряют свой образец, так что у вас мало но приятный цвет. Мое единственное оправдание в том, что впечатление, которое они произвели на меня, не было другим. В них была только та тень, которая вы находите в людях, чья жизнь является частью социальной организм, так что они существуют в нем и только им. Они подобны клеткам тела, необходимы, но, пока они остаются здоровыми, охваченными важными все.Стрикленды были средней семьей в среднем классе. Приятная, гостеприимная женщина, с безобидным увлечением маленьких львов литературных общество; довольно тупой человек, выполняющий свой долг в этом состояние жизни, в которое милостивое Провидение поместило ему; двое симпатичных, здоровых детей. Ничего могло быть более обычным. Я не знаю что там было что-нибудь в них, чтобы привлечь внимание любопытный.

Когда я думаю обо всем, что произошло позже я спрашиваю себя, был ли я глуп, чтобы не видеть что в Чарльзе Стрикленде было хоть что-то из общего.Возможно. я думаю что Я собрал за годы, которые проходят между тогда и сейчас неплохое знание человечества, но даже если бы, когда я впервые встретил Стриклендс, у меня был опыт что у меня есть сейчас, я не думаю, что должен был судили о них по-разному. Но потому что у меня узнал, что человек неисчислим, я не должен время дня быть так удивлены новостями, которые достигли когда ранней осенью я вернулся в Лондон.

Я не возвращался двадцать четыре часа в сутки до того, как я наткнулся на Роуз Уотерфорд на Джермин-стрит.

«Ты выглядишь очень веселым и веселым», Я сказал. «Что случилось с вы?»

Она улыбнулась, и ее глаза светились злоба, которую я уже знал. Это означало, что у нее слышал какой-то скандал с одной из ее подруг, и инстинкт писательницы был начеку.

«Вы встречались с Чарльзом Стриклендом, но не вы?»

Не только ее лицо, но все ее тело, дал ощущение живости. Я кивнул. я поинтересовался если бы бедняга был забит на бирже или сбит омнибусом.

«Разве это не ужасно? Он бежит вдали от жены ».

Мисс Уотерфорд определенно чувствовала, что она не могла отдать должное своему предмету на обочине Джермин-стрит, и так, как художник, бросил голый факт у меня и заявила, что не знает подробностей. Я не мог поступить с ней несправедливо, предположив, что столь незначительное обстоятельство помешало бы ей давать их, но она была упрямой.

«Я говорю вам, что ничего не знаю» — сказала она в ответ на мои взволнованные вопросы, а затем: с легким пожатием плеч: «Я считают, что молодой человек в городской чайной покинула ее ситуацию.

Она одарила меня улыбкой и, протестуя помолвка со своим дантистом, беспечно шла. Я был больше заинтересован, чем огорчен. В тех дней мой опыт жизни из первых рук был невелик, и меня взволновало происшествие среди людей Я знал то же самое, что читал в книгах. Признаюсь, время теперь приучило меня к инцидентам этого персонажа среди моих знакомых. Но Я был немного шокирован. Стрикленд определенно был сорок, и я подумал, что это противно, что его человек возраст должен заниматься делами сердца.С высокомерием крайней юности я положил тридцать пять как крайний предел, при котором мужчина может влюбиться, не дурачя себя. И эта новость меня немного смутила, потому что я написал из деревни миссис Стрикленд, объявив о моем возвращении, и добавил это, если я услышал от нее обратное, я бы пришел в определенный день выпить с ней чашку чая. Это был тот самый день, и я не получил ни слова от Миссис.Стрикленд. Она хотела меня видеть или хотела она не? Вполне вероятно, что в волнении в тот момент, когда моя записка ускользнула из ее памяти. Возможно, мне следовало бы поступить мудрее, чтобы не идти. На С другой стороны, она могла бы пожелать сохранить интригу в тайне, и с моей стороны было бы весьма неосмотрительно давать никаких признаков того, что эта странная новость дошла до меня. Я разрывался между страхом обидеть красивую женщину чувства и страх оказаться на пути. я чувствовал, что она, должно быть, страдает, а я не хотел увидеть боль, с которой я не мог помочь; но в моем сердце было желание, которого я немного стыдился, посмотреть, как она это восприняла.Я не знал что делать.

Наконец мне пришло в голову, что я бы позвоните, как будто ничего не произошло, и отправьте сообщение служанка спрашивает миссис Стрикленд, удобно ли чтобы она меня увидела. Это даст ей возможность чтобы отослать меня. Но меня поразило смущение, когда я сказал горничной фразу я подготовился, и пока я ждал ответа в темный проход я должен был призвать все свои силы ум не сбегать.Вернулась горничная. Ее манера подсказала моей возбужденной фантазии полные знания домашнего бедствия.

«Вы пойдете сюда, сэр?» она сказала.

Я последовал за ней в гостиную. Жалюзи были частично задернуты, чтобы затемнить комнату, а миссис Стрикленд сидела спиной к легкий. Ее зять, полковник МакЭндрю, стоял перед камином, греясь спиной незажженный огонь. Мне мой вход показался чрезмерно неловко.Я представил, что мое прибытие заняло их врасплох, и миссис Стрикленд позволила мне прийти только потому, что она забыла отвлечь меня. Мне показалось, что полковнику не понравилось, что его прервали.

«Я не совсем уверен, Вы ждали меня, — сказал я, пытаясь казаться безразличным.

«Конечно, знал. Энн принесет чай через минуту.

Даже в затемненной комнате я мог не скрывает лица миссис Стрикленд весь был в слезах.Ее кожа, никогда очень хорошо, было землистым.

«Помнишь зятя моего, не так ли? Вы встретились за ужином, незадолго до каникулы.»

Мы пожали друг другу руки. Я стеснялась что я не могу придумать ничего сказать, но миссис Стрикленд пришел мне на помощь. Она спросила меня, кем я был делаю с собой летом, и с этим помогите мне удалось завязать разговор, пока не напился чай Принесли. Полковник попросил виски с содовой.

«Тебе тоже лучше, Эми». он сказал.

«Нет; Я предпочитаю чай.

Это было первое предположение, что ничего неприятного не случилось. Я не обратил внимания, и приложил все усилия, чтобы поговорить с миссис Стрикленд. Полковник, все еще стоя у камина, не произнес ни слова. Я задавался вопросом, как скоро я смогу прилично прощаюсь, и я спросил себя, зачем Миссис Стрикленд разрешила мне приехать. Там не было цветов и всяких безделушек, убрал за лето замены не производилось; там было что-то безрадостное и жесткое в комнате, всегда казался таким дружелюбным; это дало вам странное ощущение, как будто кто-то мертвый лежит на другом сторона стены.Я допила чай.

«Выкурите сигарету?» спросила миссис Стрикленд.

Она искала ящик, но его не должно было быть. видел.

«Боюсь, что их нет».

Вдруг она заплакала и поспешила из комната.

Я был поражен. Я полагаю сейчас что отсутствие сигарет, вызванное, как правило, ее муж, заставил его вернуться к ее воспоминаниям, и новое чувство, что маленькие удобства она была раньше отсутствовали, заставило ее внезапно уколоть.Она поняла, что старая жизнь ушла и с ней покончено. Было невозможно поддерживать наши социальные претензии больше.

«Смею сказать, вы бы хотели Мне идти, — сказал я полковнику, вставая.

«Я полагаю, вы слышали этот мерзавец бросил ее! — воскликнул он. взрывоопасно.

Я заколебался.

«Ты знаешь, как люди сплетничают», Я ответил. «Мне неопределенно сказали, что что-то был неправ.»

«Он прикручен. Он уехал в Париж с женщиной.Он ушел Эми без гроша.

«Мне очень жаль» — сказал я, не зная, что еще сказать.

Полковник глотнул виски. Это был высокий худощавый мужчина лет пятидесяти, с поникшим телом. усы и седые волосы. У него были бледно-голубые глаза и слабый рот. Я вспомнил из своего предыдущего встретившись с ним, что у него глупое лицо и что он гордится тем, что за десять лет до него оставив армию, он играл в поло три дня в неделю.

«Я не думаю, что миссисСтрикленд хочет, чтобы я только что побеспокоил меня ». Я сказал. «Ты скажешь ей, как мне жаль? я? Если я могу что-нибудь сделать. Я буду счастлив сделать это ».

Он не обратил на меня внимания.

«Я не знаю, что стать из нее. А еще есть дети. Будут ли они жить в эфире? Семнадцать лет «.

«А семнадцать лет?»

«Они поженились», — отрезал он. «Он мне никогда не нравился. Из конечно он был моим зятем, и я старался изо всех сил этого.Вы считали его джентльменом? она никогда не следовало выходить за него замуж ».

«Это окончательно?»

«Есть только одно ей делать, а это развестись с ним. Вот что я ей говорил, когда ты пришел in. «Подайте прошение, моя дорогая Эми, — сказал я. ‘Вы должны сделать это для себя и ты в долгу перед детьми ». Лучше не позволяй мне его видеть. Мне бы избить его на расстоянии дюйма от его жизни ».

Я невольно подумал, что полковник У МакЭндрю могут возникнуть трудности с этим, поскольку Стрикленд произвел на меня впечатление здоровенного парня, но я ничего не сказал.Это всегда огорчает когда возмущенная мораль не в силах руки для непосредственного наказания грешника. Я собирался сделать еще одну попытку когда вернулась миссис Стрикленд. Она высохла глаза и припудрили нос.

«Мне жаль, что я сломался» она сказала. «Я рада, что ты не уходи.»

Она села. Я совсем не знаю, что сказать. Я чувствовал некоторую застенчивость имея в виду вопросы, которые меня не касались.Тогда я еще не знал, что за грех женщины, страсть обсуждать свои личные дела с кем угодно кто готов слушать. Миссис Стрикленд казалась сделать над собой усилие.

«Об этом говорят?» она спросила.

Меня опешило ее предположение что я все знаю о ее домашних бедах.

«Я только что вернулся. Единственный человек, которого я видела, — Роза Уотерфорд.

Миссис Стрикленд сложила руки.

«Скажите мне, что именно она сказала». И когда я заколебался, она настояла. «Я особенно хочу знать ».

«Вы знаете, как люди говорят. Она не очень надежная, правда? она сказал, что ваш муж бросил вас «.

«Это все?»

Я не хотел повторять слова Роуз Уотерфорд прощальное упоминание о девушке из чайной. Я солгал.

«Она ничего не сказала о его поездке с кем-нибудь? »

«Нет.»

«Это все, что я хотел знать.»

Я был немного озадачен, но все же События Я понял, что теперь могу уйти. Когда я пожал руку миссис Стрикленд, я сказал ей что если бы я мог быть ей полезен, я был бы очень довольный. Она слабо улыбнулась.

«Большое вам спасибо. я не знаю, что кто-нибудь может сделать что-нибудь для мне.»

Стесняюсь выразить соболезнования, я повернулся, чтобы попрощаться с полковником. Он сделал не бери меня за руку.

«Я только что приду. Если вы идете по улице Виктория, я пойдем с тобой.

«Хорошо, — сказал я. «Приходить на.»

Луна и шестипенсовик

Я уже сказал, что, если бы не опасность путешествия на Таити, я, несомненно, никогда бы не написал эту книгу. Именно сюда после многих странствий пришел Чарльз Стрикленд и именно там он написал картины, на которых крепко зиждется его слава. на Таити обстоятельства были для него благоприятными; он нашел себя. Казалось бы, мое посещение этого удаленного острова, , должно немедленно, , возродить мой интерес к Стрикленду, но работа, которой я занимался, занимала мое внимание.В конце концов, я не видел его пятнадцать лет, а с тех пор, как он умер, прошло девять лет. Но я думаю, что это было так, мое прибытие на Таити заставило меня забыть о более важных вещах.

Я помню, что в свое первое утро проснулся рано, и когда я вышел на террасу отеля, никто не шевелился.

Какое-то время казалось, что на завтрак не будет шансов, поэтому я неторопливо спустился к берегу. Китайцы уже были заняты в своих магазинах. Небо по-прежнему было бледным, как рассвет, и над океаном царила призрачная тишина.Я не совсем верил своим глазам. Дни, прошедшие с тех пор, как я уехал из Веллингтона, казались необычными и необычными.

И еще три дня после этого море было бурным. Серые облака гнались друг за другом по небу.

Тихий океан более пустынен, чем другие моря; его просторы кажутся более обширными, и самое обычное путешествие по нему каким-то образом напоминает приключение. Воздух, которым вы дышите, — это эликсир, который готовит вас к неожиданностям.

Муреа, сестринский остров, предстает перед нами в великолепном каменистом , загадочно возвышающемся над морем.

Вас не удивит, если, когда вы приблизитесь к поиску прохода в рифе, он внезапно исчезнет из вашего поля зрения, и ничто не встретится с вашим взором , кроме синего одиночества Тихого океана.

Таити — высокий зеленый остров с глубокими тихими долинами. В их глубинах таится тайна, вниз по которой журчат и плещутся прохладные ручьи и жарко в этих темных местах, жизнь не изменилась веками.

Но чувство печали сокращается и служит только для того, чтобы усилить удовольствие от момента.Ибо Таити улыбчивый и дружелюбный. Нет ничего более успокаивающего, чем вход в гавань Папеэте.

Маленький городок на берегу залива очарователен и белоснежен, а цветы из ярких деревьев , посаженных вдоль улиц, ярко пылали на фоне голубого неба. Толпа у набережной, когда приближается пароход, веселая и хорошо одетая.

Это море коричневых лиц. Создается впечатление цветного движения на фоне пылающего голубого неба .Все делается очень суетливо, разгрузка багажа, таможенный досмотр; и кажется, что все тебе улыбаются. Очень жарко. Цвет вас завораживает.

Упражнение 2. Прочтите отрывок. Из него удалены семь предложений. Выберите из предложений A-H то, которое соответствует каждому пробелу (1-7). Есть одно дополнительное предложение, которое вам не нужно использовать.

A. Я побрел на кухню, но она была заперта, а на скамейке рядом с ней спал наивный мальчик.

B. Красота острова становится все яснее по мере приближения, а его прекрасные вершины становятся более отчетливыми, но он сохраняет свой секрет, когда вы проплываете мимо.

C. Веллингтон аккуратный, аккуратный и английский; он напоминает портовый город на Южном побережье.

D. Это шумная, веселая, оживленная толпа.

E. Даже здесь есть что-то грустное и ужасное.

F. Лодки на причале аккуратные и аккуратные.

г. Потом ветер стих, и море стало спокойным и синим.

H. Вы можете себе представить, что его охраняли полинезийские рыцари.

---

Дата: 11.12.2015; view: 2397

---

Луна по-прежнему остается очень загадочным местом

С самого начала истории люди были очарованы луной. И это увлечение со временем не угасло. Луна — это объект, который вращается вокруг планеты или другого объекта, не являющегося звездой, хотя есть некоторые исключения — экзопланеты, по сути, считаются блуждающими лунами. Эти естественные спутники находятся по всей нашей солнечной системе.Фактически, только в нашей Солнечной системе насчитывается около 200 спутников . Однако это не делает луну Земли менее уникальной.

Первые исторические шаги человечества на Луне произошли немногим более 50 лет назад. Тем не менее, несмотря на все усилия, которые мы вложили в путешествие на Луну, мы все еще мало знаем о лунной поверхности. На самом деле, тот большой серый шар, который вы видите в небе в 239 000 миль от Земли, до сих пор остается загадкой. Сегодня мы рассмотрим некоторые странные и, возможно, тревожные факты о Луне, которые вам следует знать.

Полнолуние не дадут вам уснуть по ночам

Источник: NASA

Это похоже на миф. Это не может быть правдой, правда? Если вы вернетесь в прошлое или потратите некоторое время на просмотр фильмов об оборотнях, вы быстро узнаете, что луна использовалась для объяснения ряда сверхъестественных явлений и странного поведения. Полная луна может не превратить вас в оборотня, но может помешать вам хорошо выспаться.

В 2013 году ученые из Базельского университета в Швейцарии обнаружили доказательства «лунного влияния» на цикл сна.В небольшом исследовании приняли участие 33 добровольца, которые не знали о цели исследования и не могли видеть Луну со своих кроватей. Исследователи обнаружили, что во время полнолуния этим людям требовалось больше времени, чтобы заснуть, спали на 20 минут меньше и проводили в глубоком сне на на 30% меньше времени . Исследование предполагает, что у людей могут быть лунные ритмы. Поэтому в следующий раз, когда у вас возникнут проблемы со сном, проверьте, не сейчас ли полная луна.

Как образовалась Луна?

Источник: Cemagrpahics / iStock

У нас есть общее представление о том, как образовалась Луна, но это всего лишь текущая теория.Одна из гипотез, названная гипотезой гигантского удара, заключается в том, что объект размером примерно с нашего далекого соседа Марса, столкнулся с Землей миллиарды лет назад. Затем это привело к выбросу части Земли в космос. Этот мусор в конечном итоге был захвачен земной гравитацией и оказался на орбите. За миллиарды лет обломки объединились, образовав луну, которую мы видим в небе сегодня.