Zvukobook.ru - Первый аудиокнижный | Короленко история моего современника: Книга: «История моего современника. В 2-х томах» — Владимир Короленко. Купить книгу, читать рецензии

Содержание

«История моего современника» читать бесплатно онлайн книгу📙 автора Владимира Короленко, ISBN: , в электронной библиотеке MyBook

Еще одна книга из рекомендаций Галины Юзефович, в этот раз — прямое попадание. Из школы я смутно помнила только «Детей подземелья» и «Слепого музыканта», и то, больше внешний вид книжки, чем содержание. И вообще была уверена, что это советский писатель) (я уже упоминала, что с новой и новейшей историей я не дружу совсем в виду полного отсутствия этих периодов истории в школе в период развала союза?)
Короче, взялась как-то попробовать — и втянулась так, что пока все четыре тома не прочитала, не остановилась. И то, с воплем — почему все, хочу еще, дальше! Видимо, Короленко-публицист мне нравится явно больше, чем Короленко- автор художественной литературы (и да простит меня автор). Здесь же у нас воспоминания — детские (он застал отмену крепостного права и польское восстание) и школьные, студенческие, ссыльные — я и не знала, что он семь лет провел по ссылкам. Размышления о народничестве и наивности интеллигенции, верившей в некую метафизическую «народную мудрость», о странностях самодержавия в лице Александра II, которого швыряло от освободителя до ярого реакционера, о жандармском произволе и административных порядках без суда и следствия (спойлер: с тех пор ничего не изменилось). Зарисовки о сибирском быте, о том самом народе, об отдельных друзьях и недругах и вообще ссылочном и жандармском контингенте.
Ужасно жалко, что дальше Александра III повествование не заходит, заканчивается на 1885 примерно году. Такая подача исторического материала мне гораздо симпатичнее, чем в учебниках.
Отдельно интересно замечать, как изменился с тех пор русский язык. Все вот эти мелочи вроде «танцОвали», или там склонение фамилий на «о» (Шевченка, Шевченки, Шевченкой).
В общем, прочитала с огромным и неожиданным для себя удовольствием. Попробовала пару рассказов — все же нет, впечатление не то. А вот эти воспоминания — прекрасно зашли. Попробую поискать еще продолжение его биографии, написанное дочерью, но, боюсь, это уже будет совсем другая история.

Психологизм и лирическая экспрессия образов «Истории моего современника» В. Г. Короленко Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Е.С. Савельева

ПСИХОЛОГИЗМ И ЛИРИЧЕСКАЯ ЭКСПРЕССИЯ ОБРАЗОВ «ИСТОРИИ МОЕГО СОВРЕМЕННИКА» В.Г. КОРОЛЕНКО

В статье предпринята попытка охарактеризовать систему приемов психологического изображения действительности у В. Г. Короленко путем анализа текста автобиографического романа-воспоминания «История моего современника» и выявления особенностей авторского повествования.

Художественное освоение человеческого сознания принято обозначать тер. мином «психологизм». Под психологизмом мы вслед за Л. А. Колобаевой понимаем «способы раскрытия внутренней, духовной и душевной, жизни человека» [1, с. 8].

Жанры, избираемые Короленко — рассказы с элементами автобиографизма, очерки с натуры, рассказы героев в ключе исповеди, задушевной беседы, — как нельзя лучше располагают к использованию приемов психологизма. Следует обратить внимание на то, что психологизм в изображении героев помогает читателю лучше понять не только самих героев, но и автора, который выражает свое к ним отношение, а следовательно, и авторскую идею, заключенную в произведении.

Вызывает немалый интерес проникновение во внутренний мир персонажей романа-автобиографии. Автобиографические произведения обладают очень специфическим, индивидуальным характером. Все помыслы автора автобиографической повести связаны со стремлением полнее описать жизнь своего героя, передать его психологию, его мироощущение.

Одно из ведущих мест в системе приемов психологического изображения В.

Г Короленко занимает авторское повествование.

Принципом, положенным в основу его творчества в общем и «Истории моего современника» в частности, является стремление воспроизводить события с точки зрения «тогдашнего восприятия». Осветим этот прием настолько, насколько он является средством выражения авторской субъективности.

Рассказывая о прошедших годах, Короленко всегда четко разграничивает свою теперешнюю позицию и позицию своего автобиографического героя на данном этапе его развития. Точка зрения автора может дополнять или пояснять точку зрения «современника», но она отнюдь не замещает ее. Замечательно то, что Короленко никогда не пытается скрыть свои «тогдашние» взгляды и убеждения, даже если они идут вразрез с его

современными мыслями. Он может позволить себе лишь выразить свою точку зрения на себя прежнего. Описывая первый год обучения в Технологическом институте, рассказывая о том, что приходилось голодать, Короленко говорит как бы между прочим: «В сущности это было медленное умирание с голоду, только растянутое на долгое время» [3, с. 90]. Автор не стесняется даже самых нелепых, смешных своих ошибок и заблуждений, смеется над своей восприимчивостью к литературным мотивам и типам. В стремлении найти такие слова, «которые бы всего ближе подходили к явлениям жизни» [4, с. 295], «современник» находит определение даже для своего костюма из дешевой материи, сшитого для поездки в столицу провинциальным портным: «Оставив в стороне моду, я чувствовал себя одетым с иголочки, “довольно просто, но со вкусом”» [3, с. 11]. Автор заключает эти слова в кавычки, показывая, что это и есть то определение, подобранное молодым юношей, который хочет выглядеть хорошо, презирая при этом моду и не имея для этого средств. После замечания знакомых дам о непригодности такого костюма для столицы Короленко говорит о своих чувствах: «А я остался с жуткой тоской одиночества в сердце и неприятным сознанием, что мой «немодный, но простой и изящный» костюм привлекает ироническое внимание.

..» [3, с. 14]. Автор опять берет характеристику костюма в кавычки. Конечно, человек, писавший эти строки, уже не думает так, и этими кавычками он подчеркивает разницу между собой и этим юношей, таким юным и наивным.

В первом томе «Истории моего современника», состоящей из пяти частей, в которых рассказывается о раннем детстве писателя, об учебе в пансионе пани Окрашевской, в житомирской и ровенской гимназиях, выступает именно такой образ автора. Читатель воспринимает произведение в двух временных планах, то переносясь в 50-60-е годы XIX века и становясь на позицию ребенка, то поднимаясь к точке зрения автора на происшедшие тогда события.

192

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2008

Такие возвращения автора от описываемых событий к собственному современному мнению продолжаются в течение всего романа. Отметим некоторую их особенность. В первых главах, свое мнение о поступках и мыслях ребенка, которым был когда-то, В.Г. Короленко по праву старшинства высказывает, как правило, в форме утверждения, пояснения, оценки: «Нравы на нашем дворе были довольно патриархальные, и всем казалось естественным, что хозяйка-домовладелица вызывает жильца для объяснений, а может быть, и для внушения» [4, с. 61] — о жильце, позволявшем себе мучить «купленного» мальчика.

Также приемлема форма сентенции, морали, может даже афоризма: «В детской жизни бывают минуты, когда сознание как будто оглядывается на пройденный путь, ловит и отмечает собственный рост. Одну из таких минут я вновь пережил в эту ночь под веяние ветра и его звон в проволоках, смутный, но как будто осмысленный» [4, с. 145].

Авторское вмешательство может носить характер сообщения об исторических фактах, вносимого для освещения и прояснения событий, о которых не может быть рассказано ребенком: «В сентябре 1861 года город был поражен неожиданным событием. Утром на главной городской площади, у костела бернардинов, в пространстве, окруженном небольшим палисадником, публика, собравшаяся на базар, с удивлением увидела огромный черный крест с траурно-белой каймой по углам, с гирляндой живых цветов и надписью: “В память поляков, замученных в Варшаве”» [4, с. 105].

Имеются в тексте и замечания от первого лица, в которых чувствуется ирония, отеческая насмешка над героем: «Как давно это было, и какой я был тогда глупый… И насколько я теперь умнее того мальчишки, который припадал ухом к телеграфным столбам или гордился. чем же? Званием малыша пансионера. А вот теперь я уже “старый гимназист” и еду в новые места на какую-то новую жизнь.» [4, с. 144-145].

В главах, посвященных описанию студенческого времени, автор по-иному выражает свое отношение к поступкам героя. В повествовании явно чувствуется ирония, ее проявления пронизывают весь текст, порой являясь неотделимыми от собственных слов героя. Часто иронические мысли оформляются в замечания от первого лица: «Во мне сложилось заносчивое убеждение, что я едва ли не самый умный в этом городе. Мерка у меня была такая: я могу понять всех

людей, мелькающих передо мной в этом потоке, колышущемся, как вода в тарелке, от шлагбаума до почты и обратно. <.> А они и не догадываются, какие мысли о них и какие мечты бродят в моей голове» [3, с. 12]. Персонаж вроде бы говорит о своем превосходстве над окружающими людьми, однако мы легко вычленяем скрытый смысл, вложенный автором в уста героя. Далее автор дополняет с высоты своего жизненного опыта: «Я был глуп. Впоследствии, когда я стал умнее, я легко находил людей выше себя в самых глухих закоулках жизни» [3, с. 12].

Иногда автор в своих отступлениях прибегает к форме повествования о герое в третьем лице, словно оправдывая его: «А между тем, если читатель подумает, что мой современник был так безнадежно глуп, как может показаться по описанному здесь его настроению, то он, пожалуй, ошибется. Этот застенчивый молодой человек не был лишен даже в эти минуты некоторой наблюдательности…» [3, с. 30]. Такая форма повествования помогает В.Г. Короленко стать ближе к читателю, вести с ним о герое разговор один на один, словно выведя героя в соседнюю комнату.

В «Истории моего современника», произведении, основанном на реальных фактах, встречаются отрывки, в которых говорится о заведомо вымышленных событиях, — это мечтания автора. Этим отрывкам предшествует введение читателя в иную временную протяженность — авторское воображение: «Под слитное жужжание шкивов и движение ремней мое подвижное воображение уносилось далеко от данной минуты. Еще несколько лет. Я овладею техникой, выработаюсь в такого же умного и крепкого рабочего, как этот полесский практикант» [3, с. 54]. Рубленый слог таких отрывков говорит прежде всего о твердости авторских намерений, его вере в то, что так и может действительно произойти, а также о том, что молодой человек, мечтавший в таком ключе о совершенно различных вещах, был очень открыт для всего нового и стремился не к какой-то конкретной цели, а к чему-то вовсе для него не определенному.

Далее картина меняется: расхождение во взглядах сводится к минимуму, увеличивается доля действий героя. Для прямого обращения к читателю, для выражения своей точки зрения Короленко прибегает к отступлениям, в которых говорит о герое в третьем лице: «Читатель уже, вероятно, заметил из предыдущего, что мой со-

временник был особенно восприимчив к воздействию литературных мотивов и типов» [3, с. 73].

В последующих главах увеличивается совпадение мнений героя и автора, поэтому автор все реже прибегает к иронии и характеристикам действий героя. Авторские отступления преследуют теперь одну цель: сделать повествование более стройным, вводя в текст сообщения, отзывы и обобщения об исторических событиях, не коснувшихся лично героя, но имеющих значение для объяснения дальнейших событий. Так, например, не называя источника сообщения, В.Г. Короленко говорит о чигиринском деле, о покушении Соловьева — событиях, происшедших в то время, когда герой находился под арестом в Литовском замке.

Для творчества писателя в целом характерно наличие второго рассказчика, ведущего повествование от первого лица [«Чудная», «Убивец», «Ат-Даван»]. Таким рассказчиком чаще всего выступает человек, случайно встреченный писателем в течение его странствий. Этот человек может быть жандармом, ямщиком, преступником — важно то, что он находится в резком социально-психологическом контрасте с самим автором.

Такое построение произведения дает возможность Короленко выразить не только свою точку зрения на описываемое событие, но и показать проблему изнутри, осветив ее так, как сам участник события ее понимает. Таким образом, определяющая черта рассказчика состоит в том, что он является частью и выразителем умонастроений, характера и речевой культуры единого целого.

В «Истории моего современника» посторонний рассказчик не присутствует. Высказывания персонажей часто имеют форму неразвернутых или развернутых реплик, после которых, как правило, следует авторское мнение, пояснение. Эта особенность продиктована избранным жанром: в автобиографическом произведении автор не должен уступать право повествования. При необходимости охарактеризовать того или иного персонажа автор часто пользуется приемом введения литературного портрета, не доверяя герою самому рассказывать о себе.

В «Истории моего современника» автор стремится к достоверному изображению действительности, что опять-таки продиктовано избранной жанровой формой автобиографического романа-воспоминания. Некоторые легенды и фантастические события (мистический страх перед «тем светом», явление мары) вводятся автором в гла-

вы о детстве, чтобы показать тонкую впечатлительную натуру мальчика. После введения в текст рассказа о чем-то таинственном автор спешит объяснить действительные причины того, что ребенку или неграмотным крестьянам казалось сверхъестественным.

Портрет персонажа в художественном пространстве биографий несет психологическую нагрузку. Особенности внешности даются в сочетании с чертами характера. Рассмотрим характеристику Студенского, владельца корректурного бюро, у которого Короленко работал в 1872 году [3, с. 119124]. Писатель представляет его нам, прибегая к литературной аналогии, усиливающей психологическую глубину образа. «Это была фигура оригинальная, в чисто диккенсовском роде».

В одном предложении ярко описана внешность Студенского. Приведем его полностью: «Высокий, худой, желтый, лицо почти безусое и дряблое, все в мелких складках и морщинках, светлые, неопределенного цвета глаза, производившие впечатление мутных льдинок, и при этом — прекрасные волнистые, светлокаштановые кудри, в рамке которых странно выступала эта безжизненная маска» [3, с. 120]. Эта краткая портретная характеристика создает отталкивающее впечатление о человеке из-за употребления слов, вызывающих определенно отрицательные ассоциации: «лицо <.> дряблое», «глаза, производившие впечатление мутных льдинок». Настороженность в настроении самого Короленко, недоверие его к этому человеку заметно благодаря противопоставлению: прекрасные кудри — безжизненная маска. Наряду с отсутствием развернутого описания можно говорить еще об одной особенности портретной характеристики: чаще всего она носит характер лейтмотива. Далее, рассказывая о Студенском, Короленко часто называет его лицо маской, руки сухими, цепкими и костлявыми, голос тусклым, мертвым, а самого его сравнивает с «сумасшедшим маниаком» или «фантастическим вампиром». Квартиру, отделанную «по странному вкусу» Студенского, где Короленко жил и работал с братом, он описывает так: «Двери и карнизы были черные, даже потолок довольно темного цвета. В общем комната напоминала гроб. От времени до времени черная дверь приоткрывалась, в ней показывалось лицо-маска, и длинная сухая рука Студенского протягивала в щель большой корректурный лист, резко и траурно белевший на темном фоне .» [3,

194

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2008

с. 121]. На писателя и квартира, и ее хозяин оказывали тягостное впечатление: «На меня нападала невольная оторопь».

Портрет героя, изображение его внешности используется не только как прием косвенного изображения внутреннего мира героя, но и указывает на психологическое состояние автобиографического персонажа. Настроение автора проявляется в образе героя, затем воплощается в структуре текста, все части которого подчинены общему направлению творческой мысли автора.

О своем настроении в этот тяжелый период Короленко говорит: «Не могу вспомнить без содрогания об этих двух-трех месяцах моей жизни.». Проследив за биографическими сведениями Короленко, можно понять, чем вызвано такое настроение помимо внешних особенностей хозяина корректурного бюро и обстановки. Поступая учиться в Технологический институт, Короленко был переполнен самыми высокими надеждами, мечтал попасть в Петербург как в другой мир. Но «мечта за мечтой уносятся ветром . » [3, с. 116]. Прожив более двух лет в Петербурге, Короленко не окончил ни одного курса в институте, будучи подхваченным особым течением студенческой жизни. Именно в этом гробу, в корректурном бюро, к писателю приходит осознание, что город остался тем же — могучим, манящим и заманчивым миром, и лишь от человека зависит: увязнуть в бессмысленной работе или идти навстречу своей мечте. Неожиданно для себя Короленко бросает все в Петербурге и уезжает в Москву поступать в Петровскую академию. Немалую роль в этом решении сыграли, видимо, давящая обстановка корректурного бюро Студен-ского и ее хозяин, «фантастический вампир» с мертвым лицом-маской. Так, мы видим субъективную обусловленность между художественным восприятием действительности, рождавшим такие мрачные образы, и общим настроением писателя, окружавшей его действительностью. Этот факт подчеркивает слитность отдельных фрагментов «Истории моего современника», их объединение образом автора.

Вся структура романа-воспоминания и используемые в нем принципы и приемы создания

героев подчинены авторской концепции, представлению автора о судьбе героя.

В создании образов героев автор использует систему художественных средств, которая складывалась на протяжении целых столетий: биографический элемент, систему лейтмотивов, литературные аналогии, портретные характеристики, психологизм. Работая над произведением, Короленко преследует несколько целей: описание собственной жизни, воссоздание художественной панорамы жизни России 60-80-х гг. XIX века и определение идеала человека эпохи. Для достижения поставленных целей писатель идет через приведение широчайшего литературного контекста, раскрытие духовного склада героев, проникновение в их внутренний мир. Для воплощения своего замысла писатель привлекает обширнейший фактический материал.

В.Г. Короленко отличает стремление понять внутренний мир творческой личности в его противоречивой сложности, эволюции. Характер повествовательного стиля, портретный рисунок -приемы, свойственные косвенной форме психологического изображения героев. Повествование от третьего лица дает возможность автору показывать глубоко и подробно внутренний мир героя, психологически интерпретировать его поведение. Портретные характеристики героев являются средством раскрытия психологических особенностей личности: внешние черты героев соотнесены с их внутренним миром. Рассмотрев приемы создания образа главного героя, мы пришли к выводу, что они, будучи традиционными, даже обязательными для автобиографии, отражают в то же время индивидуальность писателя.

Библиографический список

1. Колобаева Л.А. Концепция личности в русской литературе рубежа Х1Х-ХХ вв. — М. : Изд-во МГУ 1990. — 333 с.

2. Короленко В.Г. Собр. соч: В 10 т. — М., 1955. -Т. 1. — 495 с.

3. Короленко В.Г. Собр. соч: В 10 т. — М., 1955. -Т. 6. — 327 с.

4. Короленко В.Г. Собр. соч: В 10 т. — М., 1955. -Т. 5. — 399 с.

Владимир Короленко — История моего современника читать онлайн бесплатно

Владимир Галактионович Короленко

История моего современника. Книга первая

В. Г. Короленко. Собрание сочинений в десяти томах.

Том пятый. История моего современника М., ГИХЛ, 1954

Подготовка текста и примечаний С. В. Короленко

OCR Ловецкая Т. Ю.

В этой книге я пытаюсь вызвать в памяти и оживить ряд картин прошлого полустолетия, как они отражались в душе сначала ребенка, потом юноши, потом взрослого человека. Раннее детство и первые годы моей юности совпали с временем освобождения. Середина жизни протекла в период темной, сначала правительственной, а потом и общественной реакции и среди первых движений борьбы. Теперь я вижу многое из того, о чем мечтало и за что боролось мое поколение, врывающимся на арену жизни тревожно и бурно. Думаю, что многие эпизоды из времен моих ссыльных скитаний, события, встречи, мысли и чувства людей того времени и той среды не потеряли и теперь интереса самой живой действительности. Мне хочется думать, что они сохранят еще свое значение и для будущего. Наша жизнь колеблется и вздрагивает от острых столкновений новых начал с отжившими, и я надеюсь хоть отчасти осветить некоторые элементы этой борьбы.

Но ранее мне хотелось привлечь внимание читателей к первым движениям зарождающегося и растущего сознания. Я понимал, что мне будет трудно сосредоточиться на этих далеких воспоминаниях под грохот настоящего, в котором слышатся раскаты надвигающейся грозы, но я не представлял себе, до какой степени это будет трудно.

Я пишу не историю моего времени, а только историю одной жизни в это время, и мне хочется, чтобы читатель ознакомился предварительно с той призмой, в которой оно отражалось… А это возможно лишь в последовательном рассказе. Детство и юность составляют содержание этой первой части.

Еще одно замечание. Эти записки не биография, потому что я не особенно заботился о полноте биографических сведений; не исповедь, потому что я не верю ни в возможность, ни в полезность публичной исповеди; не портрет, потому что трудно рисовать собственный портрет с ручательством за сходство. Всякое отражение отличается от действительности уже тем, что оно отражение; отражение заведомо неполное – тем более. Оно всегда, если можно так выразиться, гуще отражает избранные мотивы, а потому часто, при всей правдивости, привлекательнее, интереснее и, пожалуй, чище действительности.

В своей работе я стремился к возможно полной исторической правде, часто жертвуя ей красивыми или яркими чертами правды художественной. Здесь не будет ничего, что мне не встречалось в действительности, чего я не испытал, не чувствовал, не видел. И все же повторяю: я не пытаюсь дать собственный портрет. Здесь читатель найдет только черты из «истории моего современника», человека, известного мне ближе всех остальных людей моего времени…[1]

Часть первая

Раннее детство

Первые впечатления бытия

Я помню себя рано, но первые мои впечатления разрознены, точно ярко освещенные островки среди бесцветной пустоты и тумана.

Самое раннее из этих воспоминаний – сильное зрительное впечатление пожара. Мне мог идти тогда второй год[2], но я совершенно ясно вижу и теперь языки пламени над крышей сарая во дворе, странно освещенные среди ночи стены большого каменного дома и его отсвечивающие пламенем окна. Помню себя, тепло закутанного, на чьих-то руках, среди кучки людей, стоявших на крыльце. Из этой неопределенной толпы память выделяет присутствие матери, между тем как отец, хромой, опираясь на палку, подымается по лестнице каменного дома во дворе напротив, и мне кажется, что он идет в огонь. Но это меня не пугает. Меня очень занимают мелькающие, как головешки, по двору каски пожарных, потом одна пожарная бочка у ворот и входящий в ворота гимназист с укороченной ногой и высоким наставным каблуком. Ни страха, ни тревоги я, кажется, не испытывал, связи явлений не устанавливал. В мои глаза в первый еще раз в жизни попадало столько огня, пожарные каски и гимназист с короткой ногой, и я внимательно рассматривал все эти предметы на глубоком фоне ночной тьмы. Звуков я при этом не помню: вся картина только безмолвно переливает в памяти плавучими отсветами багрового пламени.

Вспоминаю, затем, несколько совершенно незначительных случаев, когда меня держат на руках, унимают мои слезы или забавляют. Мне кажется, что я вспоминаю, но очень смутно, свои первые шаги… Голова у меня в детстве была большая, и при падениях я часто стукался ею об пол. Один раз это было на лестнице. Мне было очень больно, и я громко плакал, пока отец не утешил меня особым приемом. Он побил палкой ступеньку лестницы, и это доставило мне удовлетворение. Вероятно, я был тогда в периоде фетишизма и предполагал в деревянной доске злую и враждебную волю. И вот ее бьют за меня, а она даже не может уйти… Разумеется, эти слова очень грубо переводят тогдашние мои ощущения, но доску и как будто выражение ее покорности под ударами вспоминаю ясно.

Впоследствии то же ощущение повторилось в более сложном виде. Я был уже несколько больше. Был необыкновенно светлый и теплый лунный вечер. Это вообще первый вечер, который я запомнил в своей жизни. Родители куда-то уехали, братья, должно быть, спали, нянька ушла на кухню, и я остался с одним только лакеем, носившим неблагозвучное прозвище Гандыло. Дверь из передней на двор была открыта, и в нее откуда-то, из озаренной луною дали, неслось рокотание колес по мощеной улице. И рокотание колес я тоже в первый раз выделил в своем сознании как особое явление, и в первый же раз я не спал так долго… Мне было страшно, – вероятно, днем рассказывали о ворах. Мне показалось, что наш двор при лунном свете очень странный и что в открытую дверь со двора непременно войдет «вор». Я как будто знал, что вор – человек, но вместе он представлялся мне и не совсем человеком, а каким-то человекообразным таинственным существом, которое сделает мне зло уже одним своим внезапным появлением. От этого я вдруг громко заплакал.

Не знаю уж по какой логике, – но лакей Гандыло опять принес отцовскую палку и вывел меня на крыльцо, где я, – быть может, по связи с прежним эпизодом такого же рода, – стал крепко бить ступеньку лестницы. И на этот раз это опять доставило удовлетворение; трусость моя прошла настолько, что еще раза два я бесстрашно выходил наружу уже один, без Гандыла, и опять колотил на лестнице воображаемого вора, упиваясь своеобразным ощущением своей храбрости. На следующее утро я с увлечением рассказывал матери, что вчера, когда ее не было, к нам приходил вор, которого мы с Гандылом крепко побили. Мать снисходительно поддакивала. Я знал, что никакого вора не было и что мать это знает. Но я очень любил мать в эту минуту за то, что она мне не противоречит. Мне было бы тяжело отказаться от того воображаемого существа, которого я сначала боялся, а потом положительно «чувствовал», при странном лунном сиянии, между моей палкой и ступенькой лестницы. Это не была зрительная галлюцинация, но было какое-то упоение от своей победы над страхом…

Книга: История моего современника — Владимир Короленко

Загрузка. Пожалуйста, подождите…

Лекарство для империи. История…

Борис Акунин

Восьмой том проекта «История Российского государства» можно было бы назвать «Зигзаги»,…

Сингулярность 1.0. Космос

Евгений Филенко

«Циклопические корабли, растущие сами по себе, как кораллы. Инкубатор нанитов в желудке.…

Властный. Злой. И тоже небритый

Марина Кистяева

«Мужчина выдержал паузу. Потом, чеканя каждое слово, продолжил: – Если тебя что-то не…

Чародей

Владимир Поселягин

Мансур Алиев, в отличие от многих других, не мечтал попасть в другой мир или в новое…

Давай сделаем это

Дина Дэ

Если ты прилежная студентка-девственница, то не стоит знакомиться в клубе с сероглазым…

Король гоблинов

Кара Барбьери

Великая охота на белого оленя окончена. Сила священного животного перешла к Яннеке, а…

Шторм

Фруде Гранхус

Однажды ночью в шторм на Лофотенских островах в районе рыбацкой деревни Рейне с горы…

Инфер 2

Дем Михайлов

Мир, которого мы еще не знали. Постапокалиптичные огромные города, удивительные племена с…

Невест так много, он один. Книга 1

Милена Завойчинская

Непросто быть знатным холостяком, пусть и обремененным сыном-подростком. Все-то хотят его…

Этюд в тонах Шарлотты

Бриттани Кавалларо

Отправляясь в частную школу в Америке, Джейми Ватсон уже знал, кого там встретит. Свою…

Могильный улей

Сергей Аникин

«Могильный улей» – новая повесть молодого автора Сергея Аникина. Тем, кто уж успел…

Брось мне вызов

Лорен Лэндиш

Подруга бросила мне вызов, от которого стоило бы отказаться. Но я зависима от адреналина,…

Люди, которые себя любят. Как думают и…

Анна Погребняк

Вам когда-нибудь приходилось отменять свидание или встречу с друзьями из-за того, что вы…

Зов Полярной звезды

Александр Руж

1923 год. Часть территории бывшей Российской империи отошла Польше, в том числе…

Семь клинков во мраке

Сэмюел Сайкс

У нее украли магию. Бросили умирать. Сэл Какофония была предана теми, кому больше всех…

Любовь с браком. Что делать, когда…

Кристина Курепина

Отношения с мужчиной тот еще квест! Есть решения, которые смогут сделать тебя любящей…

Ты бесишь меня, малыш

Энканта

Лиза – девушка, которая состоит в отношениях доминант/сабмиссив со своим верхом,…

Жизнь по капельке. Медицинский детектив

Нина Лето Романова

Прячется ли убийца среди людей в белых халатах? Возможно ли раскрыть тайну 40-летней…

Я отвернулась

Джейн Корри

Иногда всё решают мгновения. Сорокадевятилетняя Элли лишь на миг отвернулась от…

Обращая сумрак в свет

Мари Бреннан

Изабелла Кэмхерст, леди Трент, известна на весь мир благодаря своим необычайным…

Эксперимент. Самые жестокие…

Ганс Айзенк

Г. Ю. Айзенк – британский ученый-психолог, один из лидеров биологического направления в…

Последняя наира проклятого королевства

Мика Ртуть

«Последняя наира проклятого королевства» – фантастический роман Мики Ртуть, жанр любовное…

Ангельская пыль

Ольга Лучезар

Однажды ночью свернув с привычного маршрута, можно ненароком изменить свою жизнь,…

Слово о полку Игореве

Сборник

Жемчужины светской литературы русского Средневековья XII – XV вв. Поэтичная «Задонщина»…

История моего современника. Книга вторая. by Vladimir Korolenko

Vladimir Galaktionovich Korolenko (Russian: Владимир Галактионович Короленко) was journalist, human rights activist and humanitarian. His short stories were known for their harsh description of nature based on his experience of exile in Siberia. Korolenko was a strong critic of the Tsarist regime and in his final years of the Bolsheviks.

Korolenko’s first short stories were published in 1879. Howev

Korolenko’s first short stories were published in 1879. However, his literary career was interrupted that year when he was arrested for revolutionary activity and exiled to the Vyatka region for five years. In 1881 he refused to swear allegiance to the new Tsar Alexander III and was exiled farther, to Yakutia.

Upon his return from the exile, he had more stories published. Makar’s Dream (Сон Макара, Son Makara) established his reputation as a writer when it was published in 1885. The story, based on a dying peasant’s dream of heaven, was translated and published in English in 1892.

Korolenko settled in Nizhniy Novgorod shortly afterwards and continued publishing popular short stories. He published a novel Слепой музыкант (Slepoi Musykant) in 1886, which was published in English as The Blind Musician in 1896-1898.

After visiting the Chicago exhibition during 1893, Korolenko wrote the story Without Language (Без языка, Bez Yazyka) based on what happens to a Ukrainian peasant who immigrates to the USA. His final story Мгновение (Mgnovenie, «Blink of an Eye»), was published in 1900.

By then, Korolenko was well established among Russian writers. He was a member of the Russian Academy of Sciences but resigned in 1902 when Maxim Gorky was expelled as a member because of his revolutionary activities. (Anton Chekhov resigned from the Academy for the same reason).

In 1895, Korolenko became the editor of the periodical Russkoe Bogatstvo (Russian Wealth) and used this position to criticise alleged injustices occurring under the tsar. He also used his position to publish reviews of important pieces of literature such as Chekhov’s final play The Cherry Orchard in 1904.

Vladimir Korolenko was a lifetime opponent of Czarism and reservedly welcomed the Russian Revolution of 1917. However, he soon opposed the Bolsheviks as their despotic nature became evident. During the Russian Civil War that ensued, he criticized both Red Terror and White Terror.

He worked on an autobiography История моего современника (Istoria moego sovremenika The History of My Contemporary.

Korolenko advocated for human rights and against injustices and persecutions on the basis of social class by his essay В Голодный год (During The Starving Year, 1891–1892), nationalism in his article Мултанское дело (The Multanskoye Affair, 1895–1896), and criticised[1] the anti-Semitic Beilis trial (in his Call to the Russian People in regard to the blood libel of the Jews, 1911–1913).

He died in Poltava in the Ukrainian Soviet Socialist Republic on December 25, 1921.

В.Г.Короленко. МОЕ ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С ДИККЕНСОМ

…Брат получил «два золотых» (30 коп.) и подписался на месяц в библиотеке пана Буткевича, торговавшего на Киевской улице бумагой, картинками, нотами, учебниками, тетрадями, а также дававшего за плату книги для чтения. Книг было не очень много и больше всего товар по тому времени ходкий: Дюма, Евгений Сю, Купер, Тайны разных дворов и, кажется, уже тогда знаменитый Рокамболь… Брат и этому своему новому праву придавал характер привилегии. Когда я однажды попытался заглянуть в книгу, оставленную им на столе, он вырвал ее у меня из рук и сказал:
— Пошел! Тебе еще рано читать романы.
После этого я лишь тайком, в его отсутствие, брал книги и, весь настороже, глотал страницу за страницей.
Это было странное, пестрое и очень пряное чтение. Некогда было читать сплошь, приходилось знакомиться с завязкой и потом следить за ней вразбивку. И теперь многое из прочитанного тогда представляется мне, точно пейзаж под плывущими туманами. …Поединки, нападения, засады, любовные интриги, злодейства и неизбежное их наказание. Порой мне приходилось расставаться с героем в самый критический момент, когда его насквозь пронзали шпагой, а между тем роман еще не был кончен и, значит, оставалось место для самых мучительных предположений. На мои робкие вопросы — ожил ли герой и что сталось с его возлюбленной в то время, когда он влачил жалкое существование со шпагой в груди, — брат отвечал с суровой важностью:
— Не трогай моих книг! Тебе еще рано читать романы.
И прятал книги в другое место.
Через некоторое время, однако, ему надоело бегать в библиотеку, и он воспользовался еще одной привилегией своего возраста: стал посылать меня менять ему книги…
Я был этому очень рад. Библиотека была довольно далеко от нашего дома, и книга была в моем распоряжении на всем этом пространстве. Я стал читать на ходу…
Эта манера придавала самому процессу чтения характер своеобразный и, так сказать, азартный. Сначала я не умел применяться как следует к уличному движению, рисковал попасть под извозчиков, натыкался на прохожих. До сих пор помню солидную фигуру какого-то поляка с седыми подстриженными усами и широким лицом, который, когда я ткнулся в него, взял меня за воротник и с насмешливым любопытством рассматривал некоторое время, а потом отпустил с какой-то подходящей сентенцией. Но со временем я отлично выучился лавировать среди опасностей, издали замечая через обрез книги ноги встречных… Шел я медленно, порой останавливаясь за углами, жадно следя за событиями, пока не подходил к книжному магазину. Тут я наскоро смотрел развязку и со вздохом входил к Буткевичу. Конечно, пробелов оставалось много. Рыцари, разбойники, защитники невинности, прекрасные дамы — все это каким-то вихрем, точно на шабаше, мчалось в моей голове под грохот уличного движения и обрывалось бессвязно, странно, загадочно, дразня, распаляя, но не удовлетворяя воображение. Из всего «Кавалера de Maison rouge» я помнил лишь то, как он, переодетый якобинцем, отсчитывает шагами плиты в каком-то зале и в конце выходит из-под эшафота, на котором казнили прекраснейшую из королев, с платком, обагренным ее кровью. К чему он стремился и каким образом попал под эшафот, я не знал очень долго.
Думаю, что это чтение принесло мне много вреда, пролагая в голове странные и ни с чем не сообразные извилины приключений, затушевывая лица, характеры, приучая к поверхности…

Однажды я принес брату книгу, кажется, сброшюрованную из журнала, в которой, перелистывая дорогой, я не мог привычным взглядом разыскать обычную нить приключений. Характеристика какого-то высокого человека, сурового, неприятного. Купец. У него контора, в которой «привыкли торговать кожами, но никогда не вели дел с женскими сердцами»… Мимо! Что мне за дело до этого неинтересного человека! Потом какой-то дядя Смоль ведет странные разговоры с племянником в лавке морских принадлежностей. Вот наконец… старуха похищает девочку, дочь купца. Но и тут все дело ограничивается тем, что нищенка снимает с нее платье и заменяет лохмотьями. Она приходит домой, ее поят тепленьким и укладывают в постель. Жалкое и неинтересное приключение, к которому я отнесся очень пренебрежительно: такие приключения бывают на свете. Книга внушила мне решительное пренебрежение, я не пользовался случаями, когда брат оставлял ее.
Но вот однажды я увидел, что брат, читая, расхохотался, как сумасшедший, и потом часто откидывался, смеясь, на спинку раскачиваемого стула. Когда к нему пришли товарищи, я завладел книгой, чтобы узнать, что же такого смешного могло приключиться с этим купцом, торговавшим кожами?
Некоторое время я бродил ощупью по книге, натыкаясь, точно на улице, на целые вереницы персонажей, на их разговоры, но еще не схватывая главного: струи диккенсовского юмора. Передо мной промелькнула фигурка маленького Павла, его сестры Флоренсы, дяди Смоля, капитана Тудля с железным крючком вместо рук… Нет, все еще не интересно… Тутс с его любовью к жилетам… Дурак… Стоило ли описывать такого болвана?..
Но вот, перелистав смерть Павла (я не любил описания смертей вообще), я вдруг остановил свой стремительный бег по страницам и застыл, точно заколдованный:
«— Завтра поутру, мисс Флой, папа уезжает…
— Вы знаете, Сусанна, куда он едет? — спросила Флоренса, опустив глаза в землю».
Читатель, вероятно, помнит дальше: Флоренса тоскует о смерти брата. Мистер Домби тоскует о сыне… Мокрая ночь. Мелкий дождь печально дребезжал в заплаканные окна. Зловещий ветер пронзительно дул и стонал вокруг дома, как будто ночная тоска обуяла его. Флоренса сидела одна в своей траурной спальне и заливалась слезами. На часах башни пробило полночь…
Я не знаю, как это случилось, но только с первых строк этой картины вся она встала передо мной, как живая, бросая яркий свет на все, прочитанное до тех пор.
Я вдруг живо почувствовал и смерть незнакомого мальчика, и эту ночь, и эту тоску одиночества и мрака, и уединение в этом месте, обвеянном грустью недавней смерти…
И тоскливое падение дождевых капель, и стон, и завывание ветра, и болезненную дрожь чахоточных деревьев…
И страшную тоску одиночества бедной девочки и сурового отца. И ее любовь к этому сухому, жесткому человеку, и его страшное равнодушие…
Дверь в кабинет отворена… не более, чем на ширину волоса, но все же отворена… а всегда он запирался. Дочь с замирающим сердцем подходит к щели. В глубине мерцает лампа, бросающая тусклый свет на окружающие предметы. Девочка стоит у двери. Войти или не войти? Она тихонько отходит. Но луч света, падающий тонкой нитью на мраморный пол, светит для нее лучом небесной надежды. Она вернулась, почти не зная, что делает, ухватилась руками за половинки притворенной двери и… вошла.
Мой брат зачем-то вернулся в комнату, и я едва успел выйти до его прихода. Я остановился и ждал. Возьмет книгу? И я не узнаю сейчас, что будет дальше. Что сделает этот суровый человек с бедной девочкой, которая идет вымаливать у него капли отцовской любви. Оттолкнет? Нет, не может быть. Сердце у меня билось болезненно и сильно. Да, не может быть. Нет на свете таких жестоких людей. Наконец, ведь это же зависит от автора, и он не решится оттолкнуть бедную девочку опять в одиночество этой жуткой и страшной ночи… Я чувствовал страшную потребность, чтобы она встретила наконец любовь и ласку. Было бы так хорошо… Брат выбежал в шапке, и вскоре вся его компания прошла по двору. Они шли куда-то, вероятно, надолго. Я кинулся опять в комнату и схватил книгу.

ПРИМЕЧАНИЯ

Полный текст см.: Короленко В.Г. Собрание сочинений: В 5 т. — Л.: Худож. лит., 1989-1991. — Т. 4.

Евгений Сю — французский писатель Эжен Сю, автор романов «Парижские тайны» и «Агасфер».

Тайны разных дворов — серия романов немецкого писателя Георга Борна «Тайны Мадридского двора», «Евгения, или Тайны французского двора» и т.д.

Знаменитый Рокамболь — неуловимый разбойник, герой авантюрно-уголовных романов П.А.Понсона дю Террайля «Похождения Рокамболя», «Воскресший Рокамболь» и др.

«Кавалер de Maison rouge» — роман А.Дюма «Шевалье де Мезон-Руж», действие которого происходит во время Французской революции, в разгар Террора.

Павел, Флоренса и др. — первой книгой Ч.Диккенса, которую прочел В.Короленко, был роман «Домби и сын» в переводе И.Введенского. В современном переводе А.Кривцовой имена героев романа звучат иначе — Поль, Флоренс, капитан Катль, Сьюзен и др.

Маргарита Переслегина

История моего современника. В.Г. Короленко » Сочинение на EraInfo.ru

Автобиографизм, историзм, художественное своеобразие. Короленко показал широкий исторический фон эпохи. Однако особенности его личной биографии предопределили круг исторического материала, составившего содержание четырёх книг «Истории моего современника».

Обширен и многообразен круг тем, запечатлённых в «Истории моего современника». В ней широким планом изображены семья и гимназия, студенческая аудитория и нелегальные сходки семидесятников, чердачные трущобы и тюрьмы, канцелярии чиновников и жизнь крестьянской избы. Эпопея охватывает почти тридцатилетний период: от 50-к до середины 80-х годов. Географические масштабы грандиозны. Здесь и захолустная украинская деревенька Гарный Луг и губернский город Житомир, Москва и Петербург, Кронштадт и Вятка, Пермь, Иркутск, заброшенные на край света Березовские Починки и, наконец отдалённая слобода Амга, Якутской области.

Герой «Истории» – юный «современник» Короленко – уносится в воображении «в неведомые края и неведомое время»; его уже влекут битвы, погони, сечи. А где-то там, за пределами усадьбы, идёт своя трудовая жизнь, неведомая и чуждая. От неё веет в наши заколдованные пределы отчуждённостью, презрением, враждой… И нет ничего, что бы связало жизнь воображения, мечты, порыва с этой суровой, но действительной жизнью труда и терпенья…».

У Короленко «не было веры ни в террор, ни в его последствия…» Одна из глав «Истории моего современника» имеет такие подзаголовки: «Трагедия русской революционной интеллигенции. – Борьба без народа». Этот трагизм в положении революционной интеллигенции Короленко понял уже в молодые годы, остаться «без народа» он не захотел. Повесть даёт портреты многих участников общественного движения 60-70-х годов.

В этой среде встречались и «дилетанты от революции», случайные люди, которые после того, как они попадали в руки полиции, давали предательские показания и считали своим долгом выступать с пространными покаяниями. Однако ссыльные скитания Короленко сводили его с людьми значительного революционного темперамента и непреклонной воли, с участниками крупных политических процессов. Он встречался с людьми, привлекавшимися по делу Чернышевского и Писарева.

Большое место в «Истории моего современника» занимает студенческий период жизни Короленко. В ярких картинах Короленко изображает полуголодное существование Короленко во время его учёбы в Технологическом институте, работа в корректорском бюро, «студенческий бунт» в Петровской академии.

Владимир Галактионович Короленко | Encyclopedia.com

(1853–1921), известный русский писатель-новеллист, публицист и политический деятель.

Когда Короленко был арестован в 1879 году за якобы популистскую деятельность и сослан в Сибирь, он использовал это время, чтобы написать много лирических сказок, исключительных по описанию человеческой печали и пустынной природы. Его экзистенциальные страдания в Якутске, во время которых он часто размышлял о самоубийстве, находят выражение в его произведениях.

Действие одного из известных рассказов Короленко «Сон Макара» (1885) также происходит в Сибири.В ней Макар, бедный крестьянин, ставший полудиким из-за связи с якутчанами, мечтает о лучшем будущем. Обычно ему некогда мечтать; его дни заняты тяжелым физическим трудом — рубкой, вспашкой, посевом и измельчением. Он только мечтает, когда он пьян. Однажды в канун Рождества Макар засыпает пьяным сном и видит во сне, что лесной бог Тайон сурово осудил его за его прежние поступки и решил превратить его в почтового коня. В конце концов Макар убеждает Тайона в его врожденной доброте.

В другом известном рассказе «Слепой музыкант» (1886) слепой юноша преодолевает мучительную жалость к себе и становится чувствительным скрипачом, музыка которого приобретает универсальный резонанс. Наблюдая за очарованной публикой, дядя думает о племяннике. «Он понимает страдания. Он получил свою долю, и поэтому он может превратить ее в музыку для этой счастливой публики». Таким образом, талант Короленко заключается в выражении эмоциональных и сентиментальных аспектов жизни, в его сострадании к угнетенным, а также в его мастерских изображениях природы, которые имеют много общего с тургеневскими.

Как и многие русские писатели, Короленко считал, что литература должна играть ведущую роль в продвижении человечества; что писатель не должен бездействовать перед лицом несправедливости. Он стремился создавать произведения, в которых сочетались бы реализм и романтизм. В одном историческом рассказе о восстании евреев против римлян («Повесть о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуде») Короленко опровергает учение Толстого о ненасильственном сопротивлении злу. В таких произведениях, как «День искупления» (сначала под названием «Иом-Кипур», 1890), а затем в «Доме № 13» Короленко также выступал против антисемитизма.Короленко осудил большевистский режим и красный террор, свидетелем которого он стал, в негодующих письмах, которые он написал наркому просвещения Анатолию Луначарскому.

См. Также: интеллигенция; сибирь

библиография

Короленко, Владимир Галактионович. (1972). История моего современника. Нью-Йорк: издательство Оксфордского университета.

Короленко Владимир Галактионович. (1971). Сон Макара и другие рассказы. Freeport, NY: Книги для библиотек Press.

Короленко, Владимир Галактионович и Энтони Лэмбтон. (1986). Плохая компания и другие истории. Лондон: квартет.

Йоханна Гранвиль

История моего современника

Выдающийся писатель конца XIX — начала XX века, Владимир Короленко (1853-1921) был одним из самых привлекательных общественных деятелей своего времени. Максим Горький, близко знакомый с Короленко, писал: «Каждый мой разговор с ним усиливал впечатление о В.Г. Короленко как великий гуманист. Я никогда не встречал среди образованных россиян кого-либо с такой жаждой правды и справедливости, кто бы так остро ощущал потребность воплотить эту истину в жизнь »

Литературное наследие Короленко — его рассказы, рассказы, его объемная История моего современника, — полувековая летопись русской жизни, очерки Сибири, где он жил в ссылке, его воспоминания о Толстом, Чехове, Гаршине и др. другие писатели.

Настоящий том содержит лучшие произведения Короленко семидесятых и восьмидесятых годов прошлого века.Эпиграфом к этой книге вполне может служить строчка из одного из его собственных рассказов: «Человек рожден для счастья, как птица для полета».

Первое издание 19 78 © Издательство «IIporpecc», 1978

Переведено с русского

Дизайн И. Богдеску

Напечатано в Союзе Советских Социалистических Республик
70301-080

К 154–77

014 (01) -78

ПРОГРЕСС * РОССИЙСКАЯ КЛАССИКА СЕРИЯ

ВЛАДИМИР

КОРОЛЕНКО

ИЗБРАННЫЕ ИСТОРИИ

Издательство Прогресс

Москва

1978

СОДЕРЖАНИЕ
Из воспоминаний В.Г. КОРОЛЕНКО — Максим Горький.

Перевод Сюзанны Розенберг

В ПЛОХОМ КОМПАНИИ. Перевод Сюзанны Розенберг

СЛЕПОЙ МУЗЫКАНТ. Перевод Хелен Альтшулер

СТРАННЫЙ. Перевод Сюзанны Розенберг

МЕЧТА МАКАРА. Перевод Сюзанны Розенберг

БОРЬБАЮЩИЙ ЛЕС. Перевод Сюзанны Розенберг

РЕКА ИГРАЕТ. Перевод Сюзанны Розенберг

AT-DAVAN. Перевод Сюзанны Розенберг

ФОНАРИ.Перевод Сюзанны Розенберг

ЖИЗНЬ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВЛАДИМИРА КОРОЛЕНКО — Александр Храбровицкий. Перевод Сюзанны Раисы Бобровой.

ПРИМЕЧАНИЯ

Из воспоминаний В.Г. КОРОЛЕНКО
С именем В.Г. Короленко у меня связывают много теплых воспоминаний, но понятно, что здесь я могу коснуться их лишь кратко. ^¹

Впервые я встретил его, кажется, в 1888 или 1889 году. Приехав тогда в Нижний Новгород, откуда я не помню, я узнал, что там проживал писатель Короленко, недавно вернувшийся из ссылки в Сибири.Я уже читал рассказы, подписанные этим именем, и я помню, что они вызвали новое впечатление, которое не соответствовало тому, которое получило от литературы народников, изучение которой в те дни считалось обязательным для каждого молодого человека, пробужденного к интерес к общественной жизни.

Народники в своих публицистических статьях откровенно говорили вам: «Только так смотрите, так и думайте», и это нравилось многим людям, привыкшим к тому, что ими руководят. С другой стороны, каждому читателю, который был хоть немного разборчивым, было ясно, что рассказы Короленко никоим образом не ставили своей целью принуждение ни ума, ни чувств.

В то время я двигался в кругу «радикалов», как называли себя остатки народников, и в этом кругу работа Короленко не пользовалась особой популярностью. Его рассказ «Сон Макара» был прочитан, но к остальным его произведениям отнеслись скептически, поставив в ряд небольшие жемчужины Антона Чехова, которые, разумеется, совершенно не вызывали серьезного отношения радикалов.

Некоторым новый подход к изображению персонажей из сказок «По следам иконы» и «Речные пьесы» показался автором неугодным скептицизмом.«Ночью», идя вразрез с рационалистами, вызвала немало резкой и резкой критики.

Радикалам противостояли культуристов, человек, которые взяли на себя трудную задачу переоценки старых верований и враждовали с радикалами. Как «бездельников» радикалы назвали « культуртрейгеров». Эти «бездельники» считали В. Короленко с бдительным интересом, высоко ценил его лирическую красоту и тонкое восприятие жизни.

По сути, это были люди доброго сердца, которые боролись с людьми пытливого ума. И сегодня полная неуместность этого спора, проистекающего из предрассудков просвещенных людей, более чем очевидна, потому что Короленко мог в равной степени предложить и людям души и разума. Тем не менее, в то время было много людей, которым пересмотр новым писателем давно устоявшихся и общепринятых суждений и мнений относительно русского народа казался чуждым, неприятным и враждебным их заветному кумиру священной традиции.

Возмущение вызвал Тюлин, главный герой рассказа «Речные пьесы», тип, хорошо знакомый всем по жизни, но совершенно не похожий на стандартного вымышленного мужика, такого, как Поликушка, ^¹ Дядя Минай ^² и другие, любимые интеллигенцией — идеалисты, страдальцы, мученики и любители правды, которыми русская литература так плотно заселяла нищие и убогие села. Во многом этот ветлуга-бездельник был не похож на вымышленного мужика , но он поразительно походил на русского персонажа в целом, героя на час, который вступает в бой только в момент большой опасности и даже на короткое время.

Хорошо помню горячие споры вокруг Тюлина — мужик во плоти или выдумка писателя? Kulturtragers утверждали, что он был истинным и настоящим типом, бессильным создавать новые формы жизни и лишенным склонности к расширению своих интеллектуальных способностей.

«С таким типом европейские формы государственности не скоро будут достигнуты», — заявили они. «Тюлин — это Обломов в крестьянском облачении».

Радикалы же кричали, что Тюлин — праздный вымысел, что европейская культура — не образец для подражания и что Поликушка и дядя Минай создадут культуру более оригинальную, чем западная.

Эти горячие споры и резко противоположные мнения пробудили во мне живой интерес к человеку, который мог волновать умы и сердца людей, и, написав что-то вроде стихотворения в прозе, которое, как мне кажется, я назвал «Песней о старом дубе» , Рукопись отнес Короленко.

Его внешний вид меня очень удивил, потому что Короленко не соответствовал моему представлению о писателе или политическом ссыльном. По какой причине я не знаю, но я представлял писателя худощавым, очень нервным и разговорчивым.Короленко же был коренастым, удивительно спокойным, с здоровым лицом, обрамленным густой кудрявой бородой, и ясными зоркими глазами.

Не походил он и на политических ссыльных, с которыми я уже был хорошо знаком: они всегда казались мне несколько озлобленными и лишь немного тщеславными в своих переживаниях.

Короленко был невозмутим и совершенно невозмутим. Перелистывая страницы моей рукописи, лежащей у него на коленях, он с поразительной ясностью, графически и вкратце объяснил мне, что я написал плохое стихотворение и что на самом деле в нем не так.Его слова глубоко запали мне в голову:

«В молодости все мы склонны к пессимизму. Я не знаю почему — возможно, потому что мы так многого хотим и мало достигаем … »

Я был поражен его тонким пониманием настроения, которое побудило меня написать «Песню о старом дубе», и я могу вспомнить, как мне было стыдно и смущенно, что я потратил время на чтение и критику моего стихотворения. Это был первый раз, когда я показал свою работу писателю, и мне очень повезло услышать такую уместную и разрушительную критику в его адрес.

Повторяю, меня сильно поразила прямолинейная и ясная речь Короленко; люди, среди которых я жил, говорили на загадочном и тяжеловесном языке журнальных статей.

Вскоре после этой первой встречи с Короленко я уехал из Нижнего Новгорода. Я вернулся через три года, пройдя через центральную Россию и Украину, скитаясь и живя в Бессарабии, Крыму и на Кавказе. Увидев и испытав многое, я накопил массу впечатлений и почувствовал себя богатым человеком, который не знает, что делать со своими богатствами, тем, кто по глупости растрачивает свои сокровища, бросая их всем, кто хочет их забрать. .

Я не столько рассказал о своих впечатлениях, сколько спросил, какого они момента и ценности.

В таком приподнятом настроении я снова встретил Короленко. Сидя в его маленькой забитой столовой, я говорил о своих самых глубоких тревогах — об искателях истины, о бездомной и бродячей России, о тяжелой жизни в убогих и алчных деревнях.

В.Г. послушал с задумчивой улыбкой в его умных светлых глазах и вдруг спросил:

«Вы заметили, что все ищущие истины, странствующие по большим дорогам, очень любят себя?»

Я этого, правда, не заметил, и вопрос меня поразил.

В.Г. добавлен:

«И честно говоря, бездельники ужасные ….»

Он сказал это скорее добродушно, чем осуждающе, что только добавило веса и смысла его словам. Вся его фигура и каждый жест говорили о безмятежной силе, а внимательность, с которой он слушал, заставляла говорить кратко и по существу. Его добрые глаза и их задумчивый взгляд взвешивали внутреннюю ценность ваших слов, так что вы волей-неволей требовали от себя лаконичных слов, наиболее точно описывающих ваши мысли и чувства.Я отошел от него, имея некоторое представление о том, что отличает его рассказы о людях от рассказов других людей. Раньше мне, как и многим другим, казалось, что беспристрастный голос правдивого художника — это голос безразличия.

Однако вдумчивые замечания Короленко о русских крестьянах, монахах и искателях истины показали, что он человек, который не ставил себе целью судить людей, но любил их с открытыми глазами и с той любовью, которая приносит маленькая радость и много боли.

В том же году я начал писать в газеты небольшие рассказы, и однажды я был тронут смертью А.С. Гацисский, нижегородец, видный деятель просвещения, написал своего рода фантастическое произведение, в котором крестьяне благодарно отзывались о его жизни над могилой интеллигента.

Встретив меня на улице, В.Г., добродушно улыбаясь, сказал: «Ну, это плохо придумано. Я не вижу смысла писать такие произведения ».

Очевидно, он следил за моей работой.Звонки были нечастыми, но практически каждый раз, когда мы встречались, ему было что сказать о моих рассказах.

«Вы допустили ошибку, опубликовав« Архипанд Лёнка »в газете« Волгарь », это могло быть напечатано в журнале», — сказал он.

«Вы слишком многословны, когда должны быть краткими и лаконичными».

«Не приукрашивайте …»

Его советы и критика всегда были краткими и точными и содержали именно то руководство, в котором я нуждался.Я получил много хороших советов от Короленко и много внимания. И если по разным неизбежным причинам я не воспользовался его помощью, вина и сожаление — на мне.

Как известно, с его помощью началось мое сотрудничество с ведущими журналами страны. ^¹

В заключение я хотел бы сказать, что за двадцать пять лет моей литературной деятельности я видел и знал практически всех ведущих писателей, а также имел большую честь знать такого колосса, как Лев Толстой.

Мне В.Г. Короленко стоит особняком от всех, занимая свою особую позицию, важность которой до сих пор недооценивается. Я лично считаю, что этот выдающийся и красивый писатель много рассказал мне о русском народе, чего до него никто не мог сказать. Он произнес это приглушенным голосом мудреца, который прекрасно знает, что всякая мудрость относительна и что нет вечной истины. Но правда, выраженная характером Тюлина, — безмерная правда.В этом персонаже нам дан исторически верный тип великорусского человека — человека, который теперь вырвался из сильных цепей мертвого прошлого и может строить жизнь так, как ему хочется.

Я верю, что он построит ее так, как считает нужным для себя, и знаю, что в грандиозной задаче строительства новой России великолепный вклад В.Г. Короленко, честный русский писатель, человек с большим и сильным сердцем, будет достойно признателен.
Максим Горький

КОРОЛЕНКО ВЛАДИМИР

Поделитесь с друзьями:

Роза Люксембург: Жизнь Короленко (1918)

Роза Люксембург

(1918)

Написано: июль 1918 г. (в тюрьме Бреслау).
Первая публикация: автобиографический роман Владимира Короленко История моего современника (страницы 11-53). Берлин, 1919 г. Люксембург перевела это произведение с русского на немецкий и написала следующий текст в качестве введения.
Источник: International Socialist Review , том 30 № 1, январь-февраль 1969 г., стр. 11–31.
Перевод: с немецкого Фриды Маттик в New Essays: A Quarterly Devoted to Study of Modern Society , Winter 1943.
Транскрипция / разметка: Эйнде О’Каллаган, Даниэль Гайдо и Брайан Бэггинс
Общественное достояние: Люксембургский интернет-архив (marxists.org) 2005. Эта работа полностью бесплатна.

я

«Моя душа тройственной национальности наконец нашла пристанище — и прежде всего в русской литературе», — говорит Короленко в своих мемуарах. Эта литература, которая для Короленко была родиной, домом, народностью и которую он сам украшает, была исторически уникальной.

На протяжении веков, на протяжении средневековья и до последней трети восемнадцатого века, Россия была окутана склеповой тишиной, тьмой и варварством.У нее не было ни развитого литературного языка, ни научной литературы, ни издательств, ни библиотек, ни журналов, ни центров культурной жизни. Залив Возрождения, омывший берега всех других европейских стран и породивший цветущий сад мировой литературы, бушующие бури Реформации, огненное дыхание философии восемнадцатого века — все это оставило Россию нетронутой. . В стране царей еще не было средств для восприятия световых лучей западной культуры, никакой умственной почвы, в которой могли бы пустить корни ее семена.Немногочисленные литературные памятники того времени в их диковинном уродстве выглядят сегодня как продукты коренных народов Соломоновых островов или Новых Гебридских островов. Между ними и искусством западного мира, по-видимому, нет никакой существенной связи, никакой внутренней связи.

Но тут произошло нечто вроде чуда. После нескольких неудачных попыток к концу восемнадцатого века создать национальное самосознание наполеоновские войны вспыхнули, как молния. Глубокое унижение России, пробудившее впервые в стране национальное сознание, как это произошло позже с триумфом Коалиции, привело к тому, что русская интеллигенция была привлечена к Западу, к Парижу, в самое сердце европейской культуры и сблизила их. с новым миром.В одночасье расцвела русская литература, возникшая в сверкающих доспехах, как Минерва из головы Юпитера; и эта литература, сочетающая итальянскую мелодию, английскую мужественность, немецкое благородство и глубину, вскоре переполнилась сокровищем талантов, сияющей красоты, мысли и эмоций.

Долгая темная ночь, мертвая тишина были иллюзией. Световые лучи с Запада оставались неясными только как скрытая сила; семена культуры ждали, чтобы прорасти в подходящий момент.Внезапно возникла русская литература, безошибочный представитель литературы Европы, в жилах которой текла кровь Данте, Рабле, Шекспира, Байрона, Лессинга и Гете. Прыжком льва он искупил пренебрежение веками; на равных она вошла в семейный круг мировой литературы.

Главная особенность этого внезапного появления русской литературы состоит в том, что она родилась из противостояния русскому режиму, из духа борьбы.Эта особенность была очевидна на протяжении всего девятнадцатого века. Это объясняет богатство и глубину его духовного качества, полноту и оригинальность его художественной формы, прежде всего его творческую и движущую социальную силу. Русская литература стала при царизме властью в общественной жизни, как ни в какой другой стране и ни в какое другое время. Он оставался на своем посту в течение столетия, пока его не сменила материальная сила масс, когда слово стало плотью.

Именно эта литература завоевала этому полуазиатскому деспотическому государству место в мировой культуре.Он прорвал возведенную абсолютизмом Китайскую стену и построил мост на Запад. Он появляется не только как литература, которая заимствует, но и как творящая; не только ученик, но и учитель. Достаточно назвать три имени, чтобы проиллюстрировать это: Толстой, Гоголь и Достоевский.

В своих мемуарах Короленко характеризует своего отца, чиновника времен крепостного права в России, как типичного представителя честных людей того поколения. Отец Короленко чувствовал ответственность только за свою деятельность.Ему было чуждо мучительное чувство ответственности за социальную несправедливость. «Бог, Царь и Закон» были вне всякой критики. Как независимый судья он чувствовал себя призванным применять закон только с максимальной скрупулезностью. «То, что сам закон может быть неэффективным, — это ответственность царя перед Богом. Он, судья, так же мало ответственен за закон, как и за молнию небесную, которая иногда поражает невинного ребенка … »Для поколения 18-40-х и 50-х годов социальные условия в целом были фундаментальными и важными. непоколебим.Под бичом чиновничества те, кто служил преданно, без сопротивления, знали, что они могут только согнуться, как под натиском торнадо, надеясь и ожидая, что зло может пройти. «Да, — сказал Короленко, — это был взгляд на мир по единому шаблону, своего рода невозмутимое равновесие совести. Их внутренние основы не были подорваны самоанализом; честные люди того времени не знали того глубокого внутреннего конфликта, который приходит с чувством личной ответственности за весь общественный строй.«Именно такая точка зрения должна быть истинной основой царя и Бога, и пока эта точка зрения остается неизменной, сила абсолютизма действительно велика.

Было бы, однако, неверно считать, что описываемое Короленко состояние души является специфически русским или относящимся только к периоду крепостного права. Такое отношение к обществу, которое позволяет человеку быть свободным от мучительного самоанализа и внутреннего разногласия и рассматривает «волевые условия» как нечто элементарное, принимая исторические акты как своего рода божественную судьбу, совместимо с самыми разнообразными политическими и социальные системы.Фактически, он встречается даже в современных условиях и был особенно характерен для немецкого общества во время мировой войны.

В России это «невозмутимое равновесие совести» уже начало рушиться в восемнадцати-шестых узлах широких кругов интеллигенции. Короленко интуитивно описывает это духовное изменение в российском обществе и показывает, как это поколение преодолело рабскую психологию и было захвачено тенденцией нового времени, преобладающей характеристикой которой был «грызущий и болезненный, но созидательный дух общества. социальная ответственность.”

Пробудить в себе это высокое чувство гражданственности и подорвать самые глубокие психологические корни абсолютизма в российском обществе — великая заслуга русской литературы. С первых дней своего существования, в начале девятнадцатого века, он никогда не отрицал своей социальной ответственности — никогда не забывал быть социально критичным. С тех пор, как она возникла у Пушкина и Лермонтова, ее жизненным принципом была борьба с тьмой, невежеством и угнетением. С отчаянной силой он расшатал социальные и политические цепи, зацепился за них и заплатил за борьбу кровью.

Ни в одной другой стране не было столь заметно ранней смертности выдающихся представителей литературы, как в России. Они умирали десятками в расцвете зрелости, в юном возрасте двадцати пяти или двадцати семи лет, или в возрасте около сорока лет, либо на виселице, либо покончили жизнь самоубийством — прямо или под видом дуэлей — некоторые из-за безумия, другие из-за преждевременного истощения. Так умер благородный поэт свободы Рылеев, казненный в 1826 году как руководитель восстания декабристов.Таким образом, Пушкин и Лермонтов, эти блестящие творцы русской поэзии — оба жертвы дуэлей — и весь их плодовитый круг. Так умер Белинский, основоположник литературной критики и сторонник гегелевской философии в России, а также Добролюбов; и так прекрасный и ласковый поэт Козлов, песни которого, как дикие садовые цветы, превратились в русскую народную поэзию; и создатель русской комедии Грибоедов, а также его старший преемник Гоголь; а в последнее время — блестящие новеллисты Гаршин и Чехов.Другие десятилетиями тосковали в пенитенциарных учреждениях, тюрьмах или в ссылке, как, например, основоположник русской журналистики Новиков; как вождь декабристов Бестужев; как князь Одоевский, Александр фон Герцен, Достоевский, Чернышевский, Шевченко и Короленко.

Тургенев, между прочим, рассказывает, что первый раз, когда он полностью наслаждался песней жаворонка, он был где-то под Берлином. Это случайное замечание кажется очень характерным. Жаворонки поют в России не менее красиво, чем в Германии.В огромной Российской империи есть такие великие и многообразные красоты природы, что впечатлительная поэтическая душа находит глубокое наслаждение на каждом шагу. Наслаждаться красотой природы в его собственной стране Тургеневу мешала мучительная дисгармония общественных отношений, постоянное осознание ответственности за те возмутительные социальные и политические условия, от которых он не мог избавиться и которые, пронзительно, сделали не позволяйте ни на минуту предаться полному самозабвению.Только вдали от России, когда тысячи удручающих картин его родины остались позади, только в чужой среде, упорядоченный внешний вид и материальная культура которой всегда наивно производили впечатление на его соотечественников, русский поэт мог отдаться наслаждению. природа, беззаботная и искренняя.

Конечно, нет ничего более ошибочного, чем представлять русскую литературу как тенденциозное искусство в грубом смысле слова или думать обо всех русских поэтах как о революционерах или, по крайней мере, как о прогрессистах.Такие модели, как «революционный» или «прогрессивный» сами по себе очень мало значат в искусстве.

Достоевский, особенно в его более поздних произведениях, является откровенным реакционером, религиозным мистиком и ненавистником социалистов. Его изображения русских революционеров — злобные карикатуры. Мистические доктрины Толстого отражают реакционные тенденции, если не больше. Но сочинения обоих, тем не менее, оказывают на нас вдохновляющее, возбуждающее и освобождающее действие. И это потому, что их исходные точки не являются реакционными, их мысли и эмоции не управляются желанием сохранить статус-кво и не мотивированы социальной ненавистью, ограниченностью взглядов или кастовым эгоизмом.Напротив, это самая горячая любовь к человечеству и самый глубокий ответ на социальную несправедливость. И таким образом реакционный Достоевский становится артистическим агентом «оскорбленных и обиженных», как называется одно из его произведений. Только выводы, сделанные им и Толстым, каждый по-своему, только выход из социального лабиринта, который, по их мнению, они нашли, ведет их по обходным тропам мистицизма и аскетизма. Но для настоящего художника социальная формула, которую он рекомендует, имеет второстепенное значение; источник его искусства, его одушевленный дух, имеет решающее значение.

В русской литературе также обнаруживается тенденция, которая, хотя и в значительно меньшем масштабе и в отличие от глубоких и всеобъемлющих идей Толстого или Достоевского, пропагандирует более скромные идеалы, то есть материальную культуру, современный прогресс и буржуазное мастерство. Из старшего поколения наиболее талантливым представителем этой школы является Гончаров, а из младшего — Чехов. Последний, в противовес аскетической и морализаторской тенденции Толстого, сделал характерное замечание, что пар и электричество больше любви к человечеству, чем половое целомудрие и вегетарианство.Это несколько трезвое, «несущее культуру» русское движение отличается своим юношеским, зажигательным стремлением к культуре, личному достоинству и инициативе от самодовольного филистерства и банальности французских и немецких обличителей juste milieu . Гончаров, в частности, в своей книге «Обломов», достиг таких высот в изображении человеческой праздности, что нарисованная им фигура заслужила всеобщее признание в галерее великих человеческих типов.

Наконец, в русской литературе есть и представители декаданса.Один из самых ярких талантов поколения Горького — Леонид Андреев, чье искусство источает гробовый воздух разложения, в котором угасла всякая воля к жизни. И все же корень и сущность этого русского декаданса диаметрально противоположны таковым из Бодлера или Д’Аннунцио, где в основе лежит просто перенасыщение современной культурой, где эгоизм, весьма хитрый в выражении, весьма устойчивый по своей сути, больше не находит удовлетворения в нормальном существовании и тянется к ядовитым раздражителям.У Андреева безнадежность проистекает из темперамента, который под натиском тяжелых социальных условий преодолевается болью. Как и лучшие русские писатели, он глубоко вгляделся в страдания человечества. Он пережил русско-японскую войну, первый революционный период и ужасы контрреволюции с 1907 по 1911 год. Он описывает их в таких волнующих картинах, как Красный смех , Семеро повешенных и многих других. .И, подобно его Лазарю, вернувшемуся с берегов страны теней, он не может преодолеть влажный запах могилы; он ходит среди живых, как «что-то наполовину съеденное смертью». Истоки такого декаданса — типично русские: это та полная мера социальной симпатии, при которой рушатся энергия и сопротивление личности.

Именно эта социальная симпатия определяет своеобразие и художественное великолепие русской литературы. Только тот, кто сам затронут и взволнован, может воздействовать на других и волновать их.Талант и гений, конечно, в каждом случае — это «дар Божий». Однако одного большого таланта недостаточно, чтобы произвести неизгладимое впечатление. Кто будет отрицать талант или даже гений Монти, хотя он приветствовал в Данте terza rima сначала убийство римской толпой посла Французской революции, а затем победы этой же революции; одно время австрийцы, а позже Директория; то экстравагантный Суваров, то снова Наполеон и император Франц; каждый раз изливая победителю сладчайшие тона соловья? Кто бы сомневался в большом таланте Сен-Бева, создателя литературного эссе, который со временем поставил свое блестящее перо на службу почти каждой политической группе Франции, разрушив сегодня то, чему он поклонялся вчера, и наоборот ?

Для длительного эффекта, для реального воспитания общества, нужен не только талант.Что требуется, так это поэтическая личность, характер, индивидуальность, атрибуты, глубоко укоренившиеся в великом и всестороннем видении мира. Именно этот взгляд на мир, именно это чуткое общественное сознание так обострило понимание русской литературы социальных условий людей и психологии различных персонажей и типов. Именно это почти болезненное сочувствие вдохновляет его описания яркими красками; это беспокойный поиск, размышление над проблемами общества, которые позволяют ему художественно наблюдать огромность и внутреннюю сложность социальной структуры и воплощать ее в великих произведениях искусства.

Убийства и преступления совершаются повсюду и ежедневно. «Цирюльник X убил и ограбил богатую миссис Y. Уголовный суд Z приговорил его к смерти». Такие объявления из трех строк в утренней газете каждый читал, равнодушно просматривал их, чтобы посмотреть последние новости с ипподромов или новое расписание театра. Кого еще интересуют убийства, кроме полиции, прокурора и статистиков? В основном сценаристы детективов и фильмов.

То, что один человек может убить другого, что это может происходить рядом с нами каждый день, посреди нашей «цивилизации», по соседству с нашим домом, милым домом, трогает Достоевского до самой глубины его души. Как и в случае с Гамлетом, который через преступление своей матери обнаруживает, что все узы человечества развязаны, а мир разорван, так обстоит дело и с Достоевским, когда он сталкивается с тем фактом, что один человек может убить другого. Он не находит покоя, он чувствует ответственность за этот ужас, который тяготеет к нему, как и к каждому из нас.Он должен прояснить душу убийцы, должен проследить его страдания, его невзгоды до самых сокровенных складок своего сердца. Он терпит все свои пытки и ослеплен ужасным пониманием того, что сам убийца — самая несчастная жертва общества. Достоевский громким голосом бьет тревогу. Он пробуждает нас от тупого безразличия цивилизованного эгоизма, который отправляет убийцу инспектору полиции, прокурору и его приспешникам или в тюрьму с надеждой, что таким образом мы все избавимся от него.Достоевский заставляет нас пройти через все пытки, через которые проходит убийца, и в конце концов оставляет нас всех раздавленными. Тот, кто испытал на себе Раскольникова, или перекрестный допрос Дмитрия Карамазова в ночь после убийства его отца, или Воспоминания из Дома смерти , никогда больше не вернется в поддерживающую оболочку мещанства и самодовольного эгоизма. . Романы Достоевского — яростные нападки на буржуазное общество, в лицо которому он кричит: настоящий убийца, убийца человеческой души — это вы!

Никто не мстил обществу такой беспощадной мести за преступления, совершенные против личности, никто не ставил общество на дыбы так хитро, как Достоевский.В этом его особый талант. Но другие ведущие духи русской литературы также воспринимают акт убийства как обвинение против существующих условий, как преступление, совершенное против убийцы как человеческого существа, за которое мы все несем ответственность — каждый из нас. Вот почему величайшие таланты снова и снова возвращаются к теме преступления, как бы очарованные ею, помещая ее перед нашими глазами в высшие произведения искусства, чтобы пробудить нас от бездумного безразличия. Толстой сделал это в Сила тьмы и в Воскресение , Горький в Нижние глубины и в Трое из них , Короленко в его рассказе Шелест леса и в его замечательном Сибирском убийце .

Проституция так же мало специфична для русских, как туберкулез; это скорее самый интернациональный институт общественной жизни. Но хотя он играет почти контролирующую роль в нашей современной жизни, официально, в смысле общепринятой лжи, он не одобряется как нормальная составляющая современного общества. Скорее, к нему относятся как к отбросам человечества, как к чему-то, что якобы выходит за рамки бледного. В русской литературе проститутка рассматривается не в резком стиле будуарного романа, ни в нытье сентиментальности тенденциозной литературы, ни в качестве таинственного хищного вампира, как в «Эрджеисте » Ведекинда.Ни одна литература в мире не содержит описаний более жестокого реализма, чем великолепная сцена оргии в Братьях Карамазовых или Толстом Воскресение . Несмотря на это, русский художник смотрит на проститутку не как на «заблудшую душу», а как на человека, страдания и внутренняя борьба которого нуждаются во всем его сочувствии. Он раскапывает проститутку и реабилитирует ее за преступление, совершенное против нее обществом, позволяя ей соревноваться с самыми чистыми и прекрасными типами женственности за сердце мужчины.Он увенчивает ее голову розами и возносит ее, как и Махадо в своем Баджадере из чистилища порчи и собственной агонии до высот нравственной чистоты и женского героизма.

Не только исключительный человек и ситуация, резко выделяющиеся на сером фоне повседневной жизни, но и сама жизнь, средний человек и его несчастья вызывают глубокую озабоченность в русском писателе, чьи чувства глубоко осознают социальную несправедливость. «Человеческое счастье, — говорит Короленко в одном из своих рассказов, — честное человеческое счастье целительно и возвышает душу.И я всегда считаю, что мужчина скорее обязан быть счастливым «. В другой истории под названием Paradox калека, рожденный без рук, говорит: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Из уст несчастного калека такая максима — очевидный «парадокс». Но для тысяч и миллионов людей не случайные физические недостатки делают их «призвание счастья» таким парадоксальным, а социальные условия, в которых они должны существовать.

Это замечание Короленко на самом деле содержит важный элемент социальной гигиены: счастье делает людей духовно здоровыми и чистыми, как солнечный свет над открытым морем эффективно дезинфицирует воду.Более того, в ненормальных социальных условиях — а все условия, основанные на социальном неравенстве, в корне ненормальны — самые разнородные деформации души склонны к массовому явлению. Постоянное угнетение, незащищенность, несправедливость, бедность и зависимость, а также то разделение труда, которое ведет к односторонней специализации, определенным образом формируют людей. И это касается как угнетателя, так и угнетенного, тирана и раба, хвастуна и паразита, безжалостного оппортуниста и праздного бездельника, педанта и шута — все они в равной степени являются продуктами и жертвами своих обстоятельств.

Это как раз своеобразная психологическая ненормальность, искаженное развитие человеческой души под влиянием повседневных социальных условий, которые побуждали таких писателей, как Гоголь, Достоевский, Гончаров, Салтыков, Успенский, Чехов и других, к описаниям бальзаковского рвения. Трагедия обыденности обывателя, описанная Толстым в его «Смерть Ивана Ильича », не имеет себе равных в мировой литературе.

Есть, например, те негодяи, которые, не имея призвания и непригодные для нормальной жизни, разрываются между паразитическим существованием и случайными конфликтами с законом, образуя отбросы буржуазного общества, которым западный мир ставит знаки. «Никаких попрошаек, разносчиков или музыкантов не допускаются.Для этой категории — типа бывшего чиновника Короленко Попкова — русская литература всегда отличалась живым художественным интересом и добродушной улыбкой понимания. С горячим сердцем Диккенса, но без его буржуазной сентиментальности, Тургенев, Успенский, Короленко и Горький смотрят на этих «заброшенных» людей, как на преступников, так и на проституток, с широким реализмом, как на равных в человеческом обществе. , и именно благодаря такому гениальному подходу добиться высокого художественного эффекта.

Русская литература относится к миру ребенка с исключительной нежностью и нежностью, как показано в работах Толстого Война и мир и Анна Каренина , у Достоевского Карамазова , Гончарова Обломова , Короленко и В плохой компании7. Ночью , а у Горького Трое .Золя в своем романе Page d’amour из цикла Ругон-Маккар описывает страдания безнадзорного ребенка. Но здесь болезненный и сверхчувствительный ребенок, угрюмо затронутый любовью эгоистичной матери, является лишь «средством доказательства» в экспериментальном романе, предметом для иллюстрации теории наследования.

Для русского же ребенок и его душа — самостоятельная сущность, объект художественного интереса в той же степени, что и взрослый, только более естественный, менее испорченный и, конечно, более беспомощный перед пороками общества.«Кто бы ни обидел одного из малых сих … лучше бы ему, чтобы ему на шею повесили жернов» и так далее. Нынешнее общество оскорбляет миллионы этих малышей, отнимая у них самое дорогое и безвозвратное — счастливое, без печали, гармоничное детство.

Как жертва социальных условий, детский мир с его несчастьями и счастьем особенно близок сердцу русского художника. Он не опускается перед ребенком в ложной и игривой манере, которую большинство взрослых считает необходимым, но относится к нему с честным и искренним товариществом, да, даже с внутренней застенчивостью и уважением к нетронутому маленькому существу.

Способ выражения литературной сатиры является важным показателем культурного уровня нации. Здесь Англия и Германия представляют собой два противоположных полюса европейской литературы. Прослеживая историю сатиры от фон Хуттена до Генриха Гейне, можно также включить Гриммельсхаузена. Но в течение последних трех столетий соединительные звенья этой цепи демонстрируют ужасающую картину упадка. Начиная с гениального и довольно фантастического Фишарта, чья буйная природа отчетливо обнаруживает влияние Возрождения, до Мошероша, а от последнего, который хотя бы осмеливается дергать за бакенбарды, до этого маленького мещанина Рабенера — какой упадок! Рабенер, которого восхищают люди, которые осмеливаются высмеивать князей, духовенство и «высшие классы», потому что хорошо воспитанный сатирик должен прежде всего научиться быть «верным подданным», обнажает смертельное пятно немецкой сатиры.В Англии, однако, сатира пережила беспрецедентный подъем с начала восемнадцатого века, то есть после великой революции. Мало того, что британская литература произвела на свет ряд таких мастеров, как Мандевиль, Свифт, Стерн, сэр Филип Фрэнсис, Байрон и Диккенс, среди которых Шекспир, естественно, заслуживает первого места за свой Фальстаф, но и сатира превратилась из привилегии интеллектуалов. в универсальную собственность. Он стал, так сказать, национализированным. Он блестит в политических брошюрах, листовках, парламентских выступлениях и газетных статьях, а также в стихах.Сатира стала самой жизнью и дыханием англичанина, настолько, что даже рассказы Крокера, написанные для девочки-подростка из высшего среднего класса, содержат те же едкие описания английской аристократии, что и рассказы Уайльда, Шоу или Голсуорси.

Эта тенденция к сатире проистекает из давней политической свободы Англии и может быть объяснена ею. Поскольку русская литература в этом отношении похожа на английскую, она показывает, что определяющими факторами являются не конституция страны и ее институты, а дух ее литературы и позиция ведущих социальных слоев общества.С момента зарождения современной литературы в России сатира была освоена на всех этапах и достигла отличных результатов на каждом из них. Стихотворение Пушкина Евгений Онегин , рассказы и эпиграммы Лермонтова, басни Крылова, стихи Некрасова, комедии Гоголя — это всего лишь шедевры, каждый по-своему. Сатирическая эпопея Некрасова Кто может быть счастливым и свободным в России? раскрывает восхитительную силу и богатство его творений.

У Салтыкова-Щедрина русская сатира, наконец, обрела своего гения, который для более сурового бичевания деспотизма и бюрократии изобрел очень своеобразный литературный стиль и свой собственный непереводимый язык и тем самым оказал глубокое влияние на интеллектуальное развитие.Таким образом, русская литература с высокоморальным пафосом объединила в себе художественное осмысление, охватывающее всю гамму человеческих эмоций. Он создал посреди этой огромной тюрьмы, материальной бедности царизма, свое собственное царство духовной свободы и бурную культуру, в которой можно дышать и приобщаться к интеллектуальной и культурной жизни. Таким образом, она смогла стать социальной силой и, воспитывая поколение за поколением, стать настоящим отцом для лучших людей, таких как Короленко.

II

Природа Короленко поистине поэтична. Вокруг его колыбели собрался густой туман суеверий. Не испорченное суеверие современного космополитического декаданса, практикуемое в спиритизме, гадании и христианской науке, а наивное суеверие, обнаруженное в фольклоре — чистом и ароматном, как вольные ветры украинских равнин и миллионы диких ирисов. , тысячелистник и шалфей, пышно растущие среди высокой травы. Жуткая атмосфера в покоях для прислуги и детской в отцовском доме Короленко ясно показывает, что его колыбель стояла недалеко от сказочной страны Гоголя, с ее эльфами, ведьмами и языческим рождественским привидением.

Произошедший одновременно из Польши, России и Украины, Короленко, даже в детстве, должен нести на себе тяжесть трех «национализмов», каждый из которых ожидает, что он «будет ненавидеть или преследовать кого-либо». Однако он не оправдал этих ожиданий благодаря своему здравому смыслу. Польские традиции с их последним дыханием исторически побежденного прошлого тронули его лишь смутно. Его прямолинейность отталкивала смесь шутовского дурачества и реакционного романтизма украинского национализма.Жестокие методы русификации Украины послужили действенным предупреждением против русского шовинизма, потому что нежный мальчик инстинктивно чувствовал, что его тянет к слабым и угнетенным, а не к сильным и торжествующим. Таким образом, из конфликта трех национальностей, сражавшихся на его родной Волыни, он совершил бегство в гуманизм.

В возрасте семнадцати лет без отца, не зависящий ни от кого, кроме себя, он отправился в Петербург, где бросился в водоворот университетской жизни и политической деятельности.Проучившись три года в технологической школе, он перешел в Сельскохозяйственную академию в Москве. Два года спустя его планы были перечеркнуты «верховной властью», как это случилось со многими другими представителями его поколения. Короленко, арестованный как участник студенческой демонстрации, исключили из Академии и сослали в Вологодский район на крайний север европейской части России. После освобождения он был вынужден проживать в Кронштадте под условно-досрочным условием. Спустя годы он вернулся в Петербург и, снова планируя новую жизнь, освоил сапожное дело, чтобы быть ближе к трудящимся и развивать свою личность в других направлениях.В 1879 году его снова арестовали и отправили еще дальше на северо-восток, в деревушку в районе Вятки, на краю света.

Короленко изящно воспринял это. Он пытался извлечь из этого максимум пользы, практикуя свое недавно приобретенное ремесло сапожника, которое помогало ему зарабатывать на жизнь. Только не долго. Внезапно и, по-видимому, без всякой причины, его отправили в Западную Сибирь, оттуда обратно в Пермь и, наконец, в самый отдаленный уголок Дальнего Востока Сибири.

Но даже это не означало конца его странствий.После убийства Александра II в 1881 году на престол вступил новый царь Александр III. Короленко, к тому времени дослужившийся до должности железнодорожника, вместе с другими служащими принес обязательную присягу новому правительству. Но этого было признано недостаточным. Его попросили снова дать присягу как частное лицо и политический изгнанник. Как и все ссыльные, Короленко отказался это сделать, и в результате был отправлен в ледяные пустоши Якутска.

Нет сомнений в том, что вся процедура была «пустым жестом», хотя Короленко не пытался быть демонстративным.Социальные условия не меняются ни прямо, ни материально, независимо от того, присягает ли изолированный ссыльный где-нибудь в сибирской тайге, недалеко от полярного региона, на верность царскому правительству. Однако в царской России был обычай настаивать на таких пустых жестах. И не только в России. Упрямый Eppur si muove! Галилея напоминает нам подобный пустой жест, не имеющий никакого другого эффекта, кроме мести Святой инквизиции, нанесенной замученному и заключенному в тюрьму человеку.И все же для тысяч людей, которые имеют лишь самое смутное представление о теории Коперника, имя Галилей навсегда идентично этому прекрасному жесту, и совершенно несущественно, что этого не произошло вообще. Само существование таких легенд, которыми люди украшают своих героев, является достаточным доказательством того, что такие «пустые жесты» необходимы в нашем духовном царстве.

За отказ принести присягу Короленко четыре года находился в ссылке среди полудиких кочевников в жалком поселении на берегу Алдана, ответвлении реки Лены, в самом сердце сибирской пустоши, в невзгодах. минусовой погоды.Но лишения, одиночество, все зловещие пейзажи тайги и изоляция от мира цивилизации не изменили душевной упругости Короленко и его солнечного нрава. Он охотно участвовал в интересах якутов и разделял их нищенскую жизнь. Он работал в поле, косил сено и доил коров. Зимой он шил туземцам туфли — и даже иконы. Жизнь ссыльного в Якутске, которую Джордж Кеннан называл периодом «погребения заживо», Короленко описал без сожаления и горечи, но с юмором и в картинах самой нежной и поэтической красоты.Это было время, когда его литературный талант созрел, и он собрал богатую добычу, изучая людей и природу.

В 1885 году, после возвращения из ссылки, длившейся (с небольшими перерывами) почти десять лет, он опубликовал рассказ Сон Макара , сразу поставивший его в ряды мастеров русской литературы. Это первое, но полностью созревшее произведение молодого таланта ворвалось в свинцовую атмосферу восьмидесятых, как первая песня жаворонка в серый февральский день.В быстрой последовательности следовали другие зарисовки и рассказы — Записки сибирского путешественника , Шорох леса , В погоне за иконой , Ночью , Йом Киппур , Река рев и многие другие. Все они демонстрируют идентичные характеристики творений Короленко: очаровательные описания природы, милая простота и искренний интерес к «униженным и обездоленным».

Хотя произведения Короленко и носят весьма критический характер, они ни в коем случае не являются полемическими, образовательными или догматическими, как в случае с Толстым.Они просто показывают его любовь к жизни и его добрый нрав. Помимо терпимости и добродушия в своих концепциях, а также помимо неприязни к шовинизму, Короленко — насквозь русский поэт и, возможно, самый «националистический» среди великих русских прозаиков. Он не только любит свою страну, он влюблен в нее, как молодой человек; он влюблен в ее природу, во все интимные прелести этой гигантской страны, в каждый сонный ручей и в каждую тихую окаймленную лесом долину; он влюблен в его простых людей и их наивную набожность, их грубый юмор и задумчивую меланхолию.Он не чувствует себя как дома в городе, ни в комфортабельном купе поезда. Он ненавидит спешку и шум современной цивилизации; его место на открытой дороге. Быстро ходить с рюкзаком и ручным походным посохом, полностью отдаться случайному — следовать за группой благочестивых паломников к волшебному образу святого, болтать с рыбаками ночью у костра или общаться с яркой толпой людей. крестьяне, лесорубы, солдаты и нищие на маленьком потрепанном пароходе и слушание их разговоров — вот такая жизнь ему больше всего подходит.Но в отличие от Тургенева, элегантного и ухоженного аристократа, он не молчаливый наблюдатель. Ему нетрудно общаться с людьми, зная, что сказать, чтобы подружиться и как подобрать нужную ноту.

Так он странствовал по всей России. На каждом шагу он ощущал чудеса природы, наивную поэзию простоты, которая тоже вызывала улыбки на лице Гоголя. В восторге он наблюдал характерную для русского народа элементарную фаталистическую праздность, которая в мирное время кажется непрекращающейся и глубокой, а в бурные времена превращается в героизм, величие и стальную мощь.Именно здесь Короленко наполнил свой дневник яркими и красочными впечатлениями, которые, переросшие в зарисовки и романы, все еще были покрыты каплями росы и отягощены запахом земли.

Своеобразное произведение Короленко — его «Слепой музыкант». Видимо, чисто психологический эксперимент, без художественной проблемы. Рождение калекой может быть причиной многих конфликтов, но само по себе неподвластно человеческому вмешательству, вине или мести. В литературе, как и в искусстве, физические недостатки упоминаются лишь случайно, либо в саркастической манере, чтобы сделать уродливого персонажа более омерзительным, как гомеровские терзиты и заикающиеся судьи в комедиях Мольера и Бомарше, либо с добродушной насмешкой, как в комедиях Мольера и Бомарше. в жанровых картинах голландского Возрождения, например, эскиз калека Корнелиуса Дюссарта.

Не так с Короленко. В центре внимания — страдания слепого от рождения человека, страдающего непреодолимой тоской по свету.

Короленко находит решение, неожиданно показывающее лейтмотив его искусства и, впрочем, характерное для всей русской литературы. Слепой музыкант переживает духовное возрождение. Отстраняясь от эгоизма собственного безнадежного страдания, делая себя выразителем слепых и их физических и душевных страданий, он достигает своего собственного просветления.Кульминацией является первый публичный концерт слепого, который удивляет своих слушателей, выбирая для своих импровизаций известные песни слепых менестрелей, пробуждая, таким образом, волнующее сочувствие. Социальность и солидарность с человеческими несчастьями означают спасение и просвещение как для отдельных людей, так и для масс.

III

Четко очерченная линия разграничения между беллетристами и публицистами, наблюдаемая сегодня в Западной Европе, не так строго соблюдается в России из-за полемического характера ее литературы.Обе формы выражения часто сочетаются, прокладывая пути для новых идей, как это было в Германии в то время, когда Лессинг руководил людьми через театральные обзоры, драму, философско-богословские трактаты или эссе по эстетике. Но в то время как трагической судьбой Лессинга было оставаться одиноким и непонятым на протяжении всей своей жизни, в России большое количество выдающихся талантов в различных областях литературы успешно работали как защитники либерального взгляда на мир.

Александр фон Герцен, известный как писатель, был также талантливым журналистом.В пятидесятые и шестидесятые годы он смог пробудить всю интеллигенцию России своим журналом Bell , который он издавал за границей. Старый гегельян Чернышевский, обладающий таким же боевым духом и живостью, одинаково хорошо разбирался в публицистической полемике, трактатах по философии и народному хозяйству, а также в политических романах. И Белинский, и Добролюбов использовали литературную критику как отличное оружие для борьбы с отсталостью и систематической пропаганды прогрессивной идеологии.На смену им пришел гениальный Михайловский, который в течение нескольких десятилетий руководил общественным мнением, а также оказал влияние на развитие Короленко. Помимо романов, рассказов и драм, Толстой пользовался полемическими памфлетами и морализаторскими сказками. Короленко, в свою очередь, постоянно менял палитру и кисть художника на меч журналиста, чтобы работать непосредственно над социальными проблемами дня.

Некоторыми чертами старой царской России были хронический голод, пьянство, неграмотность и дефицит бюджета.В результате непродуманной крестьянской реформы, проведенной после отмены крепостного права, удушение налогов в сочетании с крайней отсталостью в сельскохозяйственной практике регулярно приводило к неурожаям крестьян в течение всего восьмого десятилетия. В 1891 году наступил апогей: в двадцати провинциях за исключительно сильной засухой последовал неурожай, что привело к голоду истинно библейских масштабов.

Официальный запрос для определения масштабов потерь дал более семисот ответов со всех концов страны, среди которых было следующее описание пера простого священника:

«Последние три года неурожаи подкрадываются к нам, и одно несчастье за другим преследует крестьян.Есть насекомые-вредители. Кузнечики поедают зерно, черви грызут его, а все остальное расправляются с жуками. Урожай был уничтожен на полях, а семена высохли в земле; амбары пусты, хлеба нет. Животные стонут и падают, скот смиренно движется, а овцы гибнут от жажды и недостатка корма … Миллионы деревьев и тысячи фермерских домов стали жертвами пламени. Стена огня и дыма окружила нас … Пророк Зефания написал: «Я истреблю все с лица земли, говорит Господь, — человека, скот и диких зверей, птиц и рыб.’

«Сколько пернатых погибло в лесных пожарах, сколько рыбы на мелководье! … Лось убежал из наших лесов, енот и белка погибли. Небеса стали бесплодными и твердыми, как руда; нет росы, только засуха и огонь. Фруктовые деревья засохли, а также трава и цветы. Малина больше не созревает, нет ежевики, черники или черники повсюду; болота и болота выгорели … Где ты, зелень лесов, о восхитительный воздух, бальзамный запах елей, давший облегчение больным? Все ушло! »

Писатель, как опытный русский субъект, в конце своего письма благоговейно просил, чтобы его не считали «ответственным за приведенное выше описание.Его опасения не были беспочвенными, потому что могущественная знать объявила голод, каким бы невероятным он ни казался, злобным изобретением «провокаторов» и что любая помощь будет излишней.

В результате разгорелась война между реакционными группами и передовой интеллигенцией. Русское общество было охвачено волнением; писатели забили тревогу. Комитеты помощи были созданы в широком масштабе; врачи, писатели, студенты, учителя и интеллектуалы сотнями устремились в страну, чтобы ухаживать за больными, устраивать пункты питания, распространять семена и организовывать закупку зерна по низким ценам.

Все это, однако, было непросто. Весь беспорядок, все освященные веками бесхозяйственности в стране, управляемой бюрократами и армией, вышли на первый план. Было соперничество и антагонизм между администрациями штата и округа, между правительством и сельскими учреждениями, между деревенскими книжниками и крестьянами. К этому добавился хаос идей, требований и ожиданий самих крестьян, их недоверие к горожанам, разногласия между богатыми кулаками и обедневшими крестьянами — все сговорилось, чтобы воздвигнуть тысячи преград и препятствий на пути этих людей. кто пришел помочь.

Неудивительно, что они были доведены до отчаяния. Все многочисленные местные злоупотребления и подавления, с которыми обычно сталкивалась повседневная жизнь крестьян, вскрылись все нелепости и противоречия бюрократии. Борьба с голодом, сама по себе просто благотворительная акция, сразу превратилась в борьбу против социальных и политических условий абсолютистского режима.

Короленко, как и Толстой, возглавлял передовые группы и посвятил этому делу не только свои произведения, но и всю свою личность.Весной 1892 года он отправился в уезд Нижегородской губернии, осиновое гнездо реакционной знати, чтобы организовать столовые в пострадавших деревнях. Совершенно незнакомый с местными обстоятельствами, он вскоре узнал все детали и начал упорную борьбу с тысячами препятствий, преграждающих ему путь. Он провел в этом районе четыре месяца, скитаясь из одной деревни в другую, из одного правительственного учреждения в другое. После рабочего дня он писал в своих тетрадях в старых фермерских домах до глубокой ночи при тусклом свете дымной лампы и в то же время вел в столичных газетах энергичную кампанию против отсталости.Его дневник, ставший бессмертным памятником царскому режиму, представляет ужасную картину всей Голгофы русской деревни с ее попрошайничеством детей, безмолвными матерями, погрязшими в страданиях, плачущими стариками, болезнями и безнадежностью.

За голодом сразу же последовала вторая из апокалиптических всадников — чума. Он пришел из Персии в 1893 году, покрыл низменности Волги и пополз вверх по реке, распространяя свои смертельные пары по голодным и парализованным деревням.Новый враг вызвал особую реакцию среди представителей власти, которая, граничащая со смешным, тем не менее является горькой правдой. Губернатор Баку сбежал в горы, когда разразилась чума, губернатор Саратова скрывался на речном судне во время последовавших восстаний. Астраханский губернатор, однако, взял приз: опасаясь, что корабли, идущие из Персии и Кавказа, могут унести с собой чуму, он приказал патрульным катерам на Каспийское море, чтобы перекрыть доступ к Волге для всего водного транспорта.Но он забыл снабдить помещенных на карантин хлебом и питьевой водой. Было перехвачено более четырехсот пароходов и барж, и десять тысяч человек, здоровых и больных, были обречены умереть от голода, жажды и чумы. Наконец по Волге в сторону Астрахани спустился катер — вестник правительственной задумчивости. В глазах умирающих появилась новая надежда на спасательный корабль. Его грузом были гробы.

Гнев народа разразился, как гроза. Новости о блокаде и страданиях заключенных на карантине хлынули, как пожар по Волге, за ними последовал крик отчаяния о том, что правительство намеренно помогает распространять чуму, чтобы уменьшить ее население.Первыми жертвами «восстания чумы» стали самаритяне, те самоотверженные мужчины и женщины, которые героически бросились в пострадавшие районы, чтобы ухаживать за больными и принимать меры предосторожности для защиты здоровых. Больничные бараки сгорели; врачи и медсестры были убиты. Потом была обычная процедура — казни, кровопролитие, военное положение и казни. Только в Саратове было вынесено двадцать смертных приговоров. Прекрасная страна Волга снова превратилась в дантовский ад.

Чтобы внести смысл и просветление в этот кровавый хаос. требовала высочайшей порядочности и глубокого понимания крестьян и их бедствий. После Толстого никто в России не подходил для выполнения этой задачи лучше, чем Короленко. Одним из первых на месте он разоблачил тех, кто действительно виновен в восстаниях — правительственных чиновников. Записывая свои наблюдения, он еще раз представил публике волнующий документ, не менее великий как по исторической, так и по художественной ценности — Карантин холеры .

В старой России смертная казнь за общеуголовные преступления давно отменена. Обычно казнь считалась честью за политические преступления. Однако в конце семидесятых годов смертная казнь снова стала применяться, особенно в начале террористического движения. После убийства царя Александра II правительство без колебаний приговаривало к виселице даже женщин, как в случае со знаменитой Софи Перовской, а затем и с Хессой Хельфман. Эти казни были исключительными, но они оставили глубокое впечатление на людей.Вновь ужас охватил страну, когда четверо солдат «штрафного батальона» были казнены за убийство своего сержанта, который их истязал. Даже в угнетенной и подавленной атмосфере тех лет общественное мнение могло быть шокировано такими мерами.

Ситуация изменилась с революцией 1905 года. В 1907 году, после того, как абсолютистские силы снова взяли верх, началась кровавая месть. Военные трибуналы созывались днем и ночью; виселица не находила покоя. «Убийцы», люди, принимавшие участие в вооруженных восстаниях, но особенно так называемые экспроприаторы — полувзрослые мальчишки — были казнены сотнями.Это было сделано совершенно бессистемно и с минимальным соблюдением формальностей. Палачи были неопытны, веревки повреждены, виселицы были изготовлены самым фантастическим образом. Контрреволюция предавалась оргиям.

Именно в это время Короленко громко протестовал против торжествующей реакции. Для него характерна серия статей, опубликованных в 1909 году в виде брошюры под названием An Ordinary Occurrence . Как и его статьи о голоде и чуме, в нем нет шаблонных фраз, никакого пустого пафоса.Во всем преобладают простота и деловитость. Актуальные отчеты, письма казненных и впечатления заключенных составляют эту брошюру. И все же он отличается состраданием к человеческим страданиям и пониманием истерзанного сердца. Разоблачая преступления общества, содержащиеся в каждом смертном приговоре, этот маленький труд, полный тепла и высочайшей этики, стал самым волнующим обвинением.

Толстой, которому тогда было восемьдесят два года, написал Короленко, когда его памфлет еще сильно впечатлил:

«Мне только что прочитали Ваш труд о смертной казни, и, хотя я и пытался, я не мог сдержать слез.Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность и любовь к работе, которая одинаково прекрасна по выражению, мысли и чувствам. Его необходимо напечатать и распространить тиражом в миллионах экземпляров. Никакие думские выступления, никакие диссертации, драмы, романы не могли дать таких хороших результатов, как эта работа.

«Это настолько эффективно, потому что вызывает такое сильное сострадание к жертвам человеческого безумия, что каждый готов простить этих жертв, что бы они ни сделали. Однако, даже если попытаться, простить виновных в подобных ужасах невозможно.С изумлением мы узнаем об их самомнениях и самообманах, о бессмысленности их действий, потому что вы совершенно ясно даете понять, что все эти жалкие жестокости совершили лишь противоположное тому, что было задумано. Помимо всего этого, есть еще одна мысль, которую ваша работа заставила меня сильно осознать — чувство жалости не только к убитым, но и к тем бедным, заблудшим и обманутым людям, тюремным надзирателям, палачам и солдатам, которые совершили зверства, не зная, что они делали.

«Можно отметить только одно удовлетворение: книга, подобная вашей, объединит огромное количество еще не затронутых и нетерпеливых людей в группу, которая стремится к высшим идеалам добродетели и истины, вдохновленную группу, которая, несмотря на своих врагов , будет проливать постоянно растущий свет ».

Около пятнадцати лет назад, в 1903 году, немецкая ежедневная газета разослала анкету о смертной казни многим выдающимся представителям искусства и науки. Это были самые блестящие имена в литературе и юриспруденции, цветок интеллекта в стране мыслителей и поэтов, и все они горячо выступали за смертную казнь.Для любого мыслящего наблюдателя это был один из многих симптомов грядущих событий в Германии во время мировой войны.

Одна из черт современной цивилизации состоит в том, что масса людей, когда по той или иной причине защемляет обувь, делает козлом отпущения представителей другой расы, религии или цвета кожи, чтобы освободить свой сдерживаемый дурной характер. После этого он может вернуться к обычной повседневной жизни отдохнувшим. Понятно, что лучше всего в качестве козлов отпущения подходят национальные меньшинства, которые ранее подвергались социальному пренебрежению и жестокому обращению.И только из-за их слабости и прецедента жестокого обращения новые жестокости легко совершаются, не опасаясь упреков. В Соединенных Штатах именно негры подвергаются дискриминации и преследованиям. В Западной Европе эту роль часто навязывали итальянцам.

Примерно на рубеже веков в пролетарском районе Цюриха, в Ауссерзиле, в результате убийства ребенка вспыхнул погром против итальянцев. Во Франции название города Aiguesmortes напоминает о памятном бунте рабочих, которые, озлобленные экономными привычками итальянских мигрантов, которые привели к общему сокращению заработной платы, пытались научить их необходимости повышения уровня жизни в этом стиле. своего предка, Homo hausen из Дордони.С началом мировой войны традиции неандертальца неожиданно приобрели большую популярность. В стране мыслителей и поэтов «великое время» сопровождалось внезапным возвратом к инстинктам современников мамонта, пещерного медведя и шерстистого носорога.

Безусловно, царская Россия еще не была столь высоко цивилизованным государством, и жестокое обращение с иностранцами и другие виды общественной деятельности не были выражением психики народа. Скорее, это была монополия правительства, поощряемая и организованная в надлежащий момент государственными учреждениями и поощряемая с помощью правительственной водки.

Был, например, знаменитый процесс над «Мултан Вотякс» в девяностые годы. Семь вотяковских крестьян из села Большой Мултан Вятской губернии, наполовину язычники и дикари, были обвинены в ритуальном убийстве и брошены в тюрьму. Этот так называемый суд над ритуальным убийством был, конечно, лишь небольшим и случайным инцидентом в политике правительства, которое пыталось изменить подавленное настроение голодных и порабощенных масс, предложив им небольшое развлечение.Но и здесь русская интеллигенция во главе с Короленко снова взялась за дело полудиких вотяков. Короленко рьяно бросился в бой, распутывая лабиринт недоразумений и обмана. Он работал терпеливо и с безошибочным инстинктом поиска истины, что напоминает одного из Жореса в деле Дрейфуса. Он мобилизовал прессу и общественное мнение, добился возобновления судебного разбирательства и, лично взяв на себя защиту, наконец, добился оправдания.

В Восточной Европе наиболее предпочтительным субъектом для отвлечения дурного расположения людей всегда были евреи, и сомнительно, сыграли ли они свою роль до конца. Обстоятельства, при которых произошел последний публичный скандал — знаменитый процесс над Бейлисом, — определенно были по-прежнему в моде. Это еврейское дело о ритуальном убийстве в 1913 году было, так сказать, последним выступлением деспотического правительства, уходящего. Это можно было бы назвать «делом ожерелья» российского режима ancien .Как запоздалое продолжение мрачных дней контрреволюции 1907-1911 годов и одновременно как символическое предвестие мировой войны, это дело о ритуальном убийстве Кишинева сразу же стало центром общественного интереса. Прогрессивная интеллигенция в России отождествляла себя с еврейским мясником из Кишинева. Процесс превратился в поле битвы между прогрессивным и реакционным лагерями России. Этому делу оказали свои услуги самые дальновидные юристы и лучшие журналисты.Что и говорить, Короленко тоже был одним из лидеров поединка. Таким образом, незадолго до поднятия кровавого занавеса мировой войны российская реакция потерпела еще одно сокрушительное моральное поражение. Под натиском оппозиционной интеллигенции обвинительное заключение об убийстве было отменено. В то же время обнаружилось и все лицемерие царского режима, который, уже мертвый и прогнивший внутри, только ждал, пока coup de grace совершит движение за свободу.

В восьмидесятые годы, после убийства Александра II, Россию охватил период парализующей безысходности. Либеральные реформы шестидесятых годов в отношении судебной системы и сельского самоуправления были повсеместно отменены. Во времена Александра III царила гробовая тишина. Обескураженный неспособностью осуществить мирные реформы и очевидной неэффективностью революционного движения, русский народ был полностью охвачен депрессией и покорностью.

В этой атмосфере апатии и уныния в русской интеллигенции начали развиваться такие метафизико-мистические тенденции, которые были представлены философией Соловьева. Влияние Ницше было явно заметно. В литературе преобладали пессимистические оттенки романов Гаршина и поэзии Надсона. Полностью соответствовал господствующему духу мистицизм Достоевского, выраженный в Братья Карамазовы , а также в аскетических учениях Толстого. Идея «непротивления злу», отказ от насилия в борьбе с мощной реакцией, которой теперь должна была противостоять «очищенная душа» личности, такие теории социальной пассивности стали серьезной опасностью для русской интеллигенции. восьмидесятые — тем более, что она была представлена такими увлекательными средствами, как литературный гений и моральный авторитет Толстого.

Михайловский, духовный лидер организации «Народная воля», вел яростную полемику против Толстого. Короленко тоже вышел на первый план. Он, нежный поэт, который никогда не мог забыть происшествие из своего детства, будь то шелестящий лес, вечерняя прогулка по тихим полям или воспоминание о пейзаже в его разнообразных огнях и настроениях, Короленко, который в корне презирал все политика, теперь решительно возвысил голос, проповедуя агрессивную, острую, как саблю, ненависть и воинственную оппозицию.Он ответил на легенды, притчи и рассказы Толстого в стиле Евангелия Легенда о Флоре .

Римляне управляли Иудеей огнем и мечом, эксплуатируя землю и людей. Народ стонал и сгибался под ненавистным игом. Взволнованный видом своего страдающего народа, Менахем Мудрый, сын Иегуды, обратился к героическим традициям своих предков и проповедовал восстание против Реманов, «священную войну». Но затем заговорила секта кротких сосайцев (которые, как Толстой, отвергали всякое насилие и видели решение только в очищении души, в изоляции и самоотречении).

«Вы сеете великие страдания, призывая людей на битву», — сказали они Менахему. «Если город будет осажден и окажет сопротивление, враг пощадит жизни смиренных, но убьет всех, кто сопротивляется. Мы учим людей быть покорными, чтобы они могли спастись от гибели … Нельзя сушить воду водой или гасить огонь огнем. Следовательно, насилие не будет преодолено насилием, это само зло ».

, на что Менахем непоколебимо ответил:

«Насилие ни добро, ни зло, это насилие.Добро или зло — только его применение. Жестокость руки — зло, когда она поднимается, чтобы ограбить или подавить слабых; но если он поднимается для работы или для защиты ближнего твоего, тогда насилие — это благо. Верно, что огонь не тушат, а воду сушат водой, но камень разбивается о камень, и сталь нужно парировать сталью, а насилие — насилием. Знает это: сила Реманов — огонь, а твое смирение — … дерево. И огонь не прекратится, пока не съест все дрова.”

Легенда завершается молитвой Менахема:

«О Адонай, Адонай! Давайте, пока мы живы, мы никогда не откажемся от священного повеления: бороться с несправедливостью … Давайте никогда не будем говорить эти слова: Спасите себя и предоставьте слабых на произвол судьбы … быть на земле. Насилие и подавление исчезнут, и люди соберутся, чтобы отпраздновать праздник братства. И никогда больше человеческая кровь не будет пролита руками человека.”

Как освежающий ветерок, это дерзкое кредо пронеслось сквозь глубокий туман праздности и мистицизма. Короленко был готов к новому историческому «насилию» в России, которое вскоре должно было поднять свою благотворную руку, руку для работы и борьбы за свободу.

IV

Книга Максима Горького Мое детство во многих отношениях является интересным аналогом книги Короленко «История современника ». В художественном отношении они противоположны друг другу. Короленко, как и его обожаемый Тургенев, обладает предельно лирической натурой, нежная душа, человек разноплановый.Горький, в традиции Достоевского, имеет глубоко драматический взгляд на жизнь; он человек сосредоточенной энергии и действия. Хотя Короленко прекрасно осознает всю ужасность общественной жизни, у него есть способность Тургенева представить даже самые жестокие инциденты в настроении улучшающей перспективы, окутанные парами поэтического видения и всем очарованием природных пейзажей. Для Горького, как и для Достоевского, даже трезвые повседневные события полны ужасных призраков и мучительных видений, представленных в мыслях безжалостной резкости, безжалостных, бесперспективных и почти лишенных всех природных пейзажей.

Если, по Ульрици, драма — это поэзия действия, то в романах Достоевского драматический элемент очевиден. Они переполнены действием, опытом и напряжением до такой степени, что их сложные и раздражающие сборники порой кажутся разрушающими эпический элемент романа, вырывающими его границы в любой момент. После прочтения с задыхающейся тревогой одной или двух его объемных книг кажется невероятным, что человек пережил события всего за два или три дня.В равной степени характерна драматическая способность Достоевского представить как главную проблему сюжета, так и великие конфликты, которые приводят к кульминации в начале романа. Предварительные сведения о рассказе, его медленное развитие читатель не испытывает напрямую. Ему остается вывести их из действия в ретроспективе. Горький тоже, даже изображая полную инерцию, банкротство человеческой энергии, как он это сделал в «Нижние глубины », выбирает драму своим медиумом и действительно преуспевает в том, чтобы оживить бледное лицо своих типов.

Короленко и Горький представляют не только две литературные личности, но и два поколения русской литературы и свободолюбивую идеологию. Интерес Короленко по-прежнему сосредоточен вокруг крестьянина; Горький, увлеченный ученик немецкого научного социализма, интересуется городскими пролетариями и в их тени люмпенпролетариатом. Если природа — это обычное место для рассказов Короленко, то для Горького это мастерская, чердак и ночлежка.

Ключом к личности обоих художников является фундаментальная разница в их происхождении.Короленко вырос в комфортной среде среднего достатка. Детство дало ему нормальное ощущение того, что мир и все, что в нем есть, прочно и устойчиво, что так характерно для всех счастливых детей. Горький, частично укорененный в мелкой буржуазии, а частично в люмпенпролетариате, вырос в подлинно достоевской атмосфере ужаса, преступности и внезапных вспышек человеческих страстей. В детстве он уже вел себя как маленький охотящийся волк, оскаливший свои острые зубы перед судьбой. Его юность, полная лишений, оскорблений и угнетения, неуверенности и злоупотреблений, была проведена рядом с отбросами общества и охватила все типичные черты жизни современного пролетариата.Только те, кто прочитал автобиографию Горького, могут полностью представить его удивительный подъем из глубин общества к солнечным вершинам современного образования, гениального артистизма и взглядов на жизнь, основанных на науке. Превратности его жизни символизируют русский пролетариат как класс, который за удивительно короткие два десятилетия также прошел путь от некультурной, неотесанной и трудной жизни при царе через суровую школу борьбы к исторической действия.Это, конечно, совершенно непостижимо для всех культурных филистеров, которые думают, что правильное уличное освещение, поезда, идущие вовремя, чистые воротники и трудолюбивый грохот парламентских мельниц означают политическую свободу.

Великое очарование поэтического творчества Короленко также составляет его ограниченность. Он полностью живет в настоящем, в событиях, в моменте, в чувственных впечатлениях. Его рассказы подобны букету свежесобранных полевых цветов. Но время нелегко с их веселыми красками, их нежным ароматом.Россия, которую описывает Короленко, больше не существует; это вчерашняя Россия. Ушло то нежное и поэтическое настроение, которое окутывало его землю и его народ. Полтора десятилетия назад он уступил место трагической и грозной атмосфере Горьких и им подобных, визжащих штормовых птиц революции. В самом Короленко на смену ей пришла новая воинственность. В нем, как и в Толстом, в конце победил социальный борец; великий земляк стал преемником поэта и мечтателя. Когда в восьмидесятые годы Толстой начал проповедовать свое нравственное евангелие в новой литературной форме — фольклоре, Тургенев писал письма, умоляя мудреца Ясной Поляны от имени отечества вернуться в царство чистого искусства.Друзья Короленко тоже опечалились, когда он отказался от своих благоухающих стихов и бросился в журналистику. Но дух русской литературы, чувство социальной ответственности оказались сильнее в этом богато одаренном поэте, чем его любовь к природе, его тоска по беспрепятственной жизни в странствиях и его поэтические желания.

Унесенный нарастающим революционным потоком на рубеже веков, поэт в нем медленно замолкал, обнажая меч как борец за свободу, как духовный центр оппозиционного движения русской интеллигенции. История современника , опубликованная в его рецензии, Российская казна , является последним произведением его гения, наполовину поэзией, но полностью правдой, как и все остальное в жизни Короленко.

Последнее обновление: 16.12.2008

Владимир Короленко (27 июля 1853 — 25 декабря 1921), публицист и общественный деятель Союза Советских Социалистических Республик, русский писатель

Задний план

Короленко Владимир родился 27 июля 1853 года в Житомире.Сын украинского судьи и польской дворянки.

Образование

Учился в Петербургском техническом институте в 1871 г. и Петровской сельскохозяйственной академии в Москве в 1874 г. Учился в Ровенской гимназии. Учился в Петербургском техническом институте в 1871 г. и Петровской сельскохозяйственной академии в Москве в 1874 г.

Карьера

1876 г. исключен из Петровской сельскохозяйственной академии за участие в студенческих беспорядках.В конце 1870-х гг. Тесные контакты с революционными народническими кругами Санкт-Петербурга. 1879 г. арестован и провел около шести лет в тюрьме и ссылке (Вятская губерния и перманент.

1881 г. сослан в Якутию). 1885-1895 гг. Жил в Нижнем Новгороде, где продолжал писать и занимался общественно-политической деятельностью. Работал в провинциальной прессе, «Русские мои сиРусские ведомости», «Северный вестник» и т. Д.

1896 г. переехал в Санкт-Петербург и помогал издавать народнический журнал «Русское богатство».Описал народную жизнь с гуманистической и демократической точек зрения. Помог смягчить ужасы голода 1891-1892 годов.

1900 избран Почетным членом РАН. 1902 вместе с Чеховым отказался от почетного членства в знак протеста против отклонения кандидатуры Горького. С 1900 г. жил в Полтаве.

Как крестьянский демократ, нападал на автократические излишества, антисемитизм, военные полевые суды и смертную казнь. 1887-1895 гг. Действующий член Нижегородской губернской архивной комиссии.Эта работа пробудила в нем интерес к русской истории и побудила его написать несколько произведений исторической фантастики.

1890-е годы начали собирать материал для исторического романа о восстании Пугачева — «Набеглый царь» («Царь-мародер»), но роман так и не был завершен. 1906 работал над биографией революционера-народника 1. Сев. Мышкин, с которым был лично знаком.

Его интерес к истории наиболее ярко выражен в его «Истории моего современника» (1922), отражающем многие социальные аспекты дореформенной России.Написал статьи и воспоминания о многих общественных и светских деятелях, в том числе о Севере. Г. Чернышевский, Л. Норт. Толстого, Север. К. Михайловский, Г. 1. Успенский; написал около 700 статей, отчетов, очерков и заметок.

Введение в «Жизнь Короленко» Розы Люксембург (январь 1969)

Джордж Сондерс: Введение в «Жизнь Короленко» Розы Люксембург (январь 1969)

Индекс ISR | Главная Газета Индекс

Энциклопедия троцкизма | Интернет-архив марксистов

International Socialist Review , январь-февраль 1969 г.

Джордж Сондерс

Из материала International Socialist Review , Vol.30 № 1, январь-февраль 1969 г., стр. 7-10.
Переписано и размечено Эйнде О’Каллаганом для ETOL .

Вот полузабытая статья о второстепенной фигуре русской литературы рубежа веков. Безусловно, его автор — выдающаяся личность Роза Люксембург. Но почему его стоит переиздать и прочитать сегодня?

Есть по крайней мере четыре причины, по которым эта работа замученного европейского марксиста может многому научить нас в эти времена, когда буржуазные ученые в основном довольствуются неисторической и одномерной литературной критикой, а советская критика продолжает искажаться дискредитированными и одурачивающими. требования «соцреализма».”

Это классика марксистской культурной критики.
Предлагается информативный обзор истории и социальной роли русской литературы в XIX веке, а также ее контрастов с остальной европейской литературой.
Для примера, это осуждение догматических установок и практик сталинской школы литературной критики.
Он представляет собой жизненно важную модель того, как можно умело и гибко применять марксистский метод, чтобы отдать должное как социологическим, так и художественным качествам литературных произведений.

Роза Люксембург написала эту статью как предисловие к своему переводу с русского на немецкий автобиографического романа Владимира Короленко «История моего современника ». Она выполняла эту работу во время своего заключения за социалистическое сопротивление империалистической войне с 1915 по 1918 год. Предисловие было написано в июле 1918 года в тюрьме Бреслау, из которой она была освобождена в ноябре следующего года после немецкой революции.Это одно из последних произведений ее пера (она была убита в январе 1919 года) и наиболее яркое выражение ее талантов в области культурной критики.

Настоящая версия перепечатана из зимнего выпуска 1943 года ныне несуществующего «Новые эссе: ежеквартальное исследование современного общества », с небольшими редакционными исправлениями.

Роза Люксембург редко писала на литературные темы. Когда у нее была возможность, почему она решила иметь дело с меньшим светом русской литературы, а не с одним из ее выдающихся гениев? Она стремилась найти то, что было существенным, а не исключительным в этой великой национальной литературе.

В письме издателю, написанном из тюрьмы, она объяснила:

«Ваша идея, что я должен написать книгу о Толстом, меня совершенно не привлекает. Для кого? Почему? Каждый может читать книги Толстого, и если они не получат от них сильного вдохновения жизни, то они не получат этого ни из одного комментария ».

Фактически, она написала настоящую статью только по настоянию издателя.

Большая часть ее комментариев затрагивает нелитературные вопросы. У нее много резких замечаний, направленных против консервативного чиновничества немецкой социал-демократии.Ее замечания о склонности современной «цивилизации» делать козлами отпущения меньшинства сегодня также имеют международное значение. Интересные отрывки на другие темы написаны ее характерным тоном бескомпромиссной революционной морали, из-за чего Ленин называл ее «орлом», несмотря на некоторые незначительные политические разногласия, которые у него были с ней.

Основное положение Люксембурга относительно русской литературы при царизме — что ее уникальное качество проистекает из ее духа оппозиции режиму — стоит учитывать при оценке любой литературы сегодня, и прежде всего советской литературы, даже если режимы противоположного класса природа задействована.

Что Люксембург подразумевает под «оппозицией режиму»? Она говорит о непринятии статус-кво, о постоянном сомнении и оспаривании фундаментальных предположений. Этот органический дух оппозиции проистекал из крайней напряженности общественной жизни в старой России. В названии известного и популярного стихотворения Н.А.Некрасова выражено почти всеобщее недовольство этой литературы режимом: Кто может быть счастливым и свободным в России?

Бунтарские настроения лучшей литературы при царизме, отказавшейся принимать «вещи такими, какие они есть», стали силой в русской жизни, подрывающей идеологические и моральные основы абсолютизма.«Он создал в этой огромной тюрьме материальную нищету царизма, свое собственное царство духовной свободы» и «воспитывая поколение за поколением» стал «настоящим отемом для лучших людей, таких как Короленко». Почти такими же словами можно было бы описать роль лучших в советской литературе сегодня, поскольку она бросает вызов основным предпосылкам бюрократического режима.

Взгляд Люксембург на политическую функцию искусства также проливает свет на современную советскую литературную жизнь.

Подлинный марксизм, в отличие от сталинской карикатуры, никогда не призывал искусство служить узким политическим целям. Вред, который может нанести узкий утилитарный подход, был проиллюстрирован недавним значительным событием в советской жизни.

Съезд советских писателей был проведен в мае 1967 года, чтобы отметить достижения за полвека после Октябрьской революции 1917 года. Это был только четвертый подобный съезд за более чем 30 лет, и время его проведения подчеркнуло важность, которую нынешний чиновник придает функции литературы в Советское общество.

По иронии судьбы, наиболее значительным событием этого «юбилейного» съезда стало требование прекращения цензуры в смелом открытом письме писателя Александра Солженицына. Это событие драматизировало кризис в самой сердцевине советской литературы. Большая часть советской экономической, социальной и культурной жизни скована требованиями привилегированной бюрократии, взявшей на себя деспотическое руководство пролетарским государством. Сохраняя национализированную собственность и по-своему неэффективно развивая и защищая плановую экономику, эта деспотическая бюрократия ограничивает творческие силы революции.

Подобно тому, как советские рабочие лишены независимого голоса при принятии важных экономических и политических решений, творческие художники используются для «выполнения планов», переданных сверху. Их приказы, как правило, заключаются в прославлении правящего слоя и популяризации его политики в данный момент. Короче говоря, литература и искусство призваны выполнять узко утилитарные политические функции, а цензура имеет тенденцию исключать любую работу, не соответствующую этой роли.

Взгляд Люксембург далек от этого бюрократического подхода, который замаскирован под приливом «социалистического реализма».Точно так же в начале 20-х годов Ленин и Троцкий выступили против инфантильных и догматических защитников утилитарного и недиалектического понятия «пролетарская культура».

Хотя Люксембург выделяет «оппозицию режиму» как «главную характеристику» старой русской литературы, она не имеет в виду, что ее единственной заботой было занять чью-то сторону в политической борьбе того времени. Она имеет в виду нечто гораздо более глубокое и широкое.

«Конечно, нет ничего более ошибочного, чем изображение русской литературы как тенденциозное искусство в грубом смысле слова или представление всех русских поэтов революционерами или, по крайней мере, прогрессистами.Такие образцы, как «революционный» или «прогрессивный» сами по себе очень мало значат в искусстве ».

Если привести это в соответствие с советской литературой, то можно сказать, что

«Нет ничего более ошибочного, чем требовать , чтобы литература была тенденциозной в грубом смысле или чтобы все писатели были революционерами или прогрессистами; такие узоры мало производят искусства ».

Обсуждение Достоевского, сделанное Люксембургом, проясняет этот момент: «Для истинного художника социальная формула, которую он рекомендует, имеет второстепенное значение: источник его искусства, его одушевляющий дух — решающий.«Хотя Достоевский пропагандировал откровенно реакционные идеи, его романы о мучительных дилеммах человеческого существования имеют освобождающий эффект. «Его мысли и эмоции не управляются желанием сохранить статус-кво». Он страдает от существующего социального лабиринта и восстает против него; у него есть неявное видение, что возможно что-то лучшее. Воодушевляющий дух искусства Достоевского, который позволил ему проникнуть в его современников, продолжает оказывать столь же сильное влияние на нас, в то время как неправильные решения социальных проблем, которые он рекомендовал, остаются случайными и не разрушают ценность его творчества как романиста.

При Сталине и произведения Достоевского, и любые дружеские комментарии к ним, например, Люксембург, были фактически запрещены. Они нарушили потребности бюрократического утилитаризма.

Сегодня комментарии Люксембург к Достоевскому вполне могут быть применены к делу заключенного в тюрьму советского писателя Синявского. Многие заметили в его произведениях определенные реакционные, особенно религиозные и антимарксистские тенденции. Но его одушевленный дух — это дух бунта, критического мышления, неприятия догмы, поиска чего-то нового и лучшего.Подавленные и частично подавленные произведения целого слоя современных советских писателей, таких как Синявский и Солженицын, создали новое «царство духовной свободы» вопреки цензуре и всепроникающему конформизму. Этот корпус неортодоксальной литературы снова помогает сформировать новое поколение революционеров, перед которым стоит задача установления полной социалистической демократии в рабочем государстве.

Жизнь Короленко, Роза Люксембург

К началу страницы

Индекс ISR | Главная Газета Индекс

Энциклопедия троцкизма | Интернет-архив марксистов

Последнее обновление 25 июня 2009 г.

0992185_1B3F9_korolenko_vladimir_selected_stories (1).doc — Выдающийся писатель конца XIX — начала XX века Владимир

Предварительный просмотр неформатированного текста: Выдающийся писатель конца 19-е и начало 20 век, Владимир Короленко (1853-1921) был одним из самых привлекательные общественные деятели своего времени. Максим Горький, которому было тесно познакомился с Короленко, писал: «Каждый мой разговор с ним усилило впечатление о В.Г. Короленко как великий гуманист. я никогда не встречал среди культурных Россияне кто-нибудь с такой жаждой за правду и справедливость, любой чувствующий так остро потребность в воплощении эта правда в жизни » Короленко литературный наследство состоит из его рассказов, рассказов, его объемная «История моей» Современный, а полвека летопись русской жизни, зарисовки Сибири, где он жил в ссылке, его воспоминания о Толстом, Чехов, Гаршин и другие писатели. Настоящий том содержит Короленко лучшие произведения семидесятые и восьмидесятые годы прошлого век.Строка из его собственного рассказы вполне могут служить эпиграф к этой книге: «Человек рождается для счастья, как птица для полета ». Первое издание 1978 г. © Издательство «IIporpecc», 1978 г. © Перевод на английский, Progress Publishers 1978, Переведено с русского Дизайн И. Богдеску Отпечатано в Союзе Советских Социалистических Республик. 70301-080 К —————- 154—77 014 (01) -78 4 ПРОГРЕСС * РОССИЙСКАЯ КЛАССИКА СЕРИЯ ВЛАДИМИР ИЗБРАННЫЕ ИСТОРИИ КОРОЛЕНКО Издательство «Прогресс» Москва 1978 5 СОДЕРЖАНИЕ Из воспоминаний В.Г. КОРОЛЕНКО — Максим Горький. Перевод Сюзанны Розенберг В ПЛОХОЙ КОМПАНИИ. Перевод Сюзанны Розенберг СЛЕПОЙ МУЗЫКАНТ. Перевод Хелен Альтшулер СТРАННЫЙ. Перевод Сюзанны Розенберг МЕЧТА МАКАРА. Перевод Сюзанны Розенберг МОРЧУЩИЙ ЛЕС. Переведено Сюзанна Розенберг РЕКА ИГРАЕТ. Перевод Сюзанны Розенберг АТ-ДАВАН. Перевод Сюзанны Розенберг ОГНИ. Перевод Сюзанны Розенберг THE ЖИЗНЬ А ТАКЖЕ РАБОТА ИЗ ВЛАДИМИР КОРОЛЕНКО от Александр Храбровицкий.Перевод Сюзанны Раисы Бобровой. ПРИМЕЧАНИЯ 6 Из воспоминаний В.Г. КОРОЛЕНКО. С именем В.Г. Короленко я связываю многие фонды. воспоминания, но понятно, что я могу коснуться только их вкратце здесь. 1 Я впервые встретил его, кажется, в 1888 или 1889 году. в Нижнем Новгороде, откуда не помню, узнал что писатель Короленко, недавно вернувшийся из ссылки в Сибирь, проживал там. Я уже читал рассказы, подписанные это имя, и я помню, как они вызывали новое впечатление что не соответствовало полученному из литературы народников, изучение которых было в те времена считается обязательным для каждого молодого человека, пробужденного интерес к общественной жизни.В своих публицистических произведениях народники откровенно говорит вам: «Просто так и думайте», и это привлекло многие люди, которые привыкли к идее, что их ведут. С другой стороны, каждому читателю, который хоть немного проницательно, было ясно, что рассказы Короленко никоим образом не устанавливают чтобы обуздать ум или чувства. В то время я находился в кругу «радикалов», так как остатки народников называли себя, и в этом кругу Работа Короленко не получила особого одобрения.Его история «Сон Макара» был прочитан, но остальные его произведения обработаны. скептически, поставлен в ряд с маленькими жемчужинами Антона Чехова что, разумеется, совершенно не вызвало серьезного отношение радикалов. Некоторым новый подход к изображению персонажей из люди в рассказах «За иконой» и «Река Пьесы », казалось, выдавали в авторе неугодное скептицизм. «Ночью», идя вразрез с принципами рационалистов, породили немало резких и горьких критика.Радикалам противостояли культуртраги, лица кто приступил к трудной задаче переоценки старых верований, и кто был в ссоре с радикалами. Это было как «Бездельников», которые радикалы называли Культуртрейгеры. Эти «бездельники» считали В. Короленко работал с бдительным интересом и высоко ценил мнение о ее лирической красоте и тонком восприятии жизни. По сути, это были люди с добрым сердцем, которые лиц пытливого ума. И сегодня полная неактуальность 1Эти воспоминания содержатся в речи Максима Горького в 1918 г. в Петрограде на митинг, посвященный 65-летию Короленко.7 этот спор проистекает из предрассудков просвещенных лиц более чем очевиден, ибо Короленко столько же предлагать людям души и разума. Тем не менее в то время было много людей, которым новая редакция писателя давно устоявшейся и принятой суждения и мнения относительно русского народа казались чуждыми, неприятными и враждебными их заветной идол священной традиции. Негодование вызвал Тюлин, главный герой сериала. рассказ «Река играет», тип, который все хорошо знали в жизни, но все же который был совершенно не похож на стандартного вымышленного мужика, такого как Поликушка, 1 Дядя Минай 2 и другие любимые интеллигенция — идеалисты, страдальцы, мученики и любители правды кем русская литература так густо населяла нищие и убогие деревни.Как бы ни был этот бездельник Ветлуги в отличие от вымышленного мужика, он был поразительно похож к русскому персонажу вообще герой на час зашевелился к действию только в момент большой опасности и даже в этом случае краткое заклинание. Я хорошо помню горячие споры вокруг Тюлина — был он мужик во плоти или выдумка писателя? В Культурщики утверждали, что он был настоящим и настоящим типом, бессильны построить новые формы жизни и лишены склонность к расширению своих интеллектуальных способностей.«С таким типом европейские формы государственности не являются скоро будет достигнуто », — сказали они. «Тюлин — это Обломов в крестьянском одежда. » Радикалы же кричали, что Тюлин — праздный вымысел, что европейская культура не была образцом для подражания и что Поликушка и дядя Минай создадут культуру оригинальнее, чем у Запада. Эти горячие споры и резко противоположные мнения пробудил во мне живой интерес к человеку, у которого сила волновать умы и сердца людей, и, написав что-то вроде стихотворения в прозе, которое, кажется, я назвал «Песня Старого дуба », я отнес рукопись Короленко.Его внешний вид меня очень удивил, потому что Короленко не стал соответствуют моему представлению о писателе или политическом ссыльном. Для чего Причину не знаю, но я представлял писателя худощавым, нервным и говорливым. Короленко, с другой рука, коренастая, удивительно спокойная, со здоровым лицом в обрамлении в густой кудрявой бороде и ясных зорких глазах. 1Главный персонаж одноименного рассказа Льва Толстого. 2 Популярный персонаж очерка народнического писателя Н. Коронина-Петропавловского. 8 И он не походил на политических ссыльных, среди которых я уже имел широкое знакомство: они мне показались неизменно несколько озлобленный и пустяковое тщеславие о свой опыт.Короленко был невозмутим и совершенно невозмутим. Как он повернулся страницы моей рукописи, лежащие у него на коленях, он принес домой мне с поразительной ясностью, графически и кратко, что я написал плохое стихотворение, и что в нем было плохого. Его слова глубоко запали мне в голову: «В юности все мы склонны к пессимизму. Я вряд ли знать почему — возможно, потому что мы так многого хотим и достигаем маленький….» Я был поражен его тонким пониманием настроения, которое побудило меня написать «Песнь о старом дубе», и я могу помню, как мне было стыдно и стыдно за то, что уделял время чтению и критике моего стихотворения.Это было в первый раз я показал свою работу писателю, и я Мне очень повезло услышать столь точную и разрушительную критику Это. Повторяю, меня сильно поразила прямолинейность Короленко и четкая речь; люди, среди которых я жил, говорили запутанный и тяжеловесный язык журнальных статей. Вскоре после этой первой встречи с Короленко я уехал из Нижнего. Новгород. Я вернулся через три года после того, как через центральную Россию и Украину, в роуминге и проживании в Бессарабия, Крым и Кавказ.Увидев и много пережил, почерпнул массу впечатлений и чувствовал себя богатым человеком, не знающим, что делать со своим богатства, тот, кто по глупости растрачивает свои сокровища, бросая их повсюду для всех, кто хочет их забрать. Я не столько рассказывал о своих впечатлениях, сколько спрашивал, что момент и ценность они были. В таком приподнятом настроении я снова встретил Короленко. Сидя в его маленькой, забитой столовой, я говорил о своих самых сокровенных тревоги — искателей истины, бездомных и бродячих Россия, о тяжелой жизни в убогих и алчных деревнях.В.Г. слушал с задумчивой улыбкой в умных светлых глазах и спросил вдруг: «Вы замечали, что все искатели истины бродят по большие дороги очень любят себя? » Я этого, правда, не заметил и был поражен вопрос. В.Г. добавлен: «И, честно говоря, они ужасные бездельники…» 9 Он сказал это скорее добродушно, чем осуждающе, что только добавило веса и смысла его словам. Его весь фигура и каждый жест говорили о безмятежной силе, а внимательность, с которой он слушал, заставляла говорить кратко и по существу.Его добрые глаза и их задумчивые взгляд взвешивал внутреннюю ценность ваших слов, так что волей-неволей вы требовали от себя лаконичных слов, которые могли бы наиболее точно опишите свои мысли и чувства. Я ушел от него с полным пониманием того, что отличало его рассказы о человеческие существа из рассказов других людей. Раньше это было мне, как и многим другим, казалось, что беспристрастный голос правдивый художник был голосом безразличия. Однако вдумчивые замечания Короленко по поводу Русские крестьяне, монахи и искатели истины открыли ему быть человеком, который не ставил себе целью быть судьей людей, но любил их с открытыми глазами и с добрым любви, которая приносит небольшую радость и много боли.В том году я начал писать в газеты рассказы, и однажды, тронутый смертью А.С. Гацисский, а Нижегородец, бывший видной фигурой в просветления, я написал некую фантастическую пьесу, в которой крестьяне благодарно заговорили над могилой интеллигента о его жизни. Встретив меня на улице, В.Г., добродушно улыбаясь, сказал: «Ну, это было плохо продумано. Не вижу смысла писать такие штуки ». Очевидно, он следил за моей работой. Мои звонки были не частыми но практически каждый раз, когда мы встречались, ему было что сказать о моих рассказах.«Вы ошиблись, опубликовав« Архип и Лёнка »в газету Волгарь, его можно было вынести в журнал », — сказал он. «Вы слишком многословны, когда должны быть краткими и кратко ». «Не приукрашивайте людей ….» Его советы и критика всегда были краткими и точными, содержащий именно то руководство, которое мне было нужно. Я получил много хорошие советы от Короленко и много внимания. И если по разным неизбежным причинам я не воспользовался его помощь, вина и сожаления — мои.Хорошо известно, что моя связь со страной ведущие журналы начали с его помощью. 1 1М. Горький имеет в виду свой рассказ «Челкаш», написанный под впечатлением от разговора с Короленко и вывел с его помощью в журнале «Русское Богатство 10». В заключение хочу сказать, что за двадцать пять лет моей литературной деятельности я видел и знал практически все ведущие писатели, и им выпала большая честь знать, Тоже такой колосс, как Лев Толстой. Мне В.Г. Короленко стоит особняком, держа в руках его собственная особая позиция, важность которой должна этот день был оценен неадекватно.Я нахожу лично что этот выдающийся и красивый писатель сказал мне великий дело о русском народе, которого до него никто не был способен сказать. Он произнес это приглушенным голосом мудрец, который прекрасно знает, что всякая мудрость относительна и что нет вечной истины. Но правда, выраженная Характер Тюлина — безмерная правда. В этом персонаже мы дан исторически верный тип великорусского человека — человек Кто теперь вырвался из сильных цепей мертвых прошлое и может строить жизнь так, как хочет.Я верю, что он построит его так, как сочтет нужным для себя, и я знайте, что в грандиозной задаче построения новой России великолепный вклад В.Г. Короленко, честный россиянин писатель, человек с большим и сильным сердцем, сочтет достойным признательность. Максим Горький (Русское богатство). До сих пор рассказы Горького появлялись в провинциальных газетах. только пресса 11 ВЛАДИМИР КОРОЛЕНКО В ПЛОХОЙ КОМПАНИИ Из воспоминаний детства друга I. РАЗРУШЕНИЯ Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Мой отец, охваченный горем, казалось, полностью забыл о моем существовании.Он Иногда ласкал мою младшую сестру, и заботился о ней по-своему, ибо она была изображением нашей матери. Но я вырос, как какой-то дикий саженец в поля; никто не обратил особого внимания на меня, и не было наложено никаких ограничений на мою Свобода. Маленький городок, в котором мы жили, был называется Княже-Вено, или Княжеский город. Это был резиденцией приходящей в упадок, но гордой 12 польской семьи, и имел типичные черты большинства малых городов на юго-западе провинции, где среди будничной жизни тяжелый труд и мелкая суета еврейского предприятия, последние из польских дворян жили в печальном затмении своего бывшего величие.Когда вы подошли к городу со стороны восток, первое здание, бросающееся в глаза будет тюрьмой, самой большой в городе заметный образец архитектуры. В сам город простирался ниже, вдоль берега его сонных, заплесневелых водоемов. К нему вела пологая дорога. с обычными городскими «воротами». Сонный солдат-инвалид, его фигура в пятнах солнца сам по себе знак безмятежного сна, медленно поднял перекладину — и вы в городе до того, как вы узнали о Это. Серые заборы и мусор разбросаны со всякой дрянью теперь чередовалась с полуслепыми лачугами, затопленными глубоко в землю.Далее был широкий квадрат, с разных точек которого там зияли темные врата еврейские гостиницы, и где правительство офисы произвели мрачную ноту своим резко побеленные стены и суровые казарменные фасады. Вы прошли через 13 узкая река над деревянным мостом так дряхлый от возраста, что скрипит и покачивался под тяжестью вашего экипажа. Мост вёл в еврейский квартал с его большие и маленькие магазины, менялы за открытыми прилавками и женщинами торгуют своими горячими булочками на улице под солнцезащитными козырьками и навесами.Там зловоние и грязь, и рои дети валяются в пыли. Но в дело минуты, вы бы вышли в снова открытое. Мягко прошептали березы над кладбищем ветер шевелил пшеничные поля, и нарисовал печальный, нескончаемый настройтесь с телеграфных проводов вдоль Дорога. Река, перекинутая рухнувшим вниз мост берет начало из одного пруда и разлили в другой. Город был поэтому сели на север и юг широкие участки воды и болот. Из года в год пруды росли больше. неглубокие и заросшие утиной травкой; густые высокие камыши, вздымающиеся, как море, распространяются на бескрайних болотистых просторах.Там был остров посреди одного из пруды. На острове стоял старый замок наполовину погребенный в руинах. 14 Я вспоминаю, с каким трепетом смотрел на это грандиозное, ветхое здание. Самый странный об этом рассказывали сказки, и было сказано о самом острове, что это было искусственно накопленный трудами Турецкие военнопленные. «Старый замок стоит на человеческих костях «, — сказал старый жителей города, и со страхом я использовал представить себе тысячи турецких скелеты держатся костлявыми руками остров с высокими тополями Ломбардии и старый замок.Это сделало замок из конечно, выглядят еще круче. Четный в некоторые яркие летние дни, когда смелые солнечным светом и птичьим криком, мы рискнул довольно близко, мы были бы схвачены внезапной паникой. Так страшно было бы черные пустые окна смотрели на нас, заброшенные комнаты, такие живые с таинственными шорох, и так жуткое эхо падения каменная крошка и гипс, за которыми мы бежали милая жизнь, со странным стуком, топот и кудахтанье звенело в ушах. Но в бурные осенние ночи, когда громадные тополя метались и стонали в из-за прудов хлынули порывы ветра, старый замок вдохновил весь город ужас.Запуганные евреи закричали: Ой-вей-мир, благочестивые старухи крестились, 15 и даже кузнец, наш сосед, который отрицал демонический вид как таковой, не стал бы выйди в его двор на такой ночи без крестного знамения и бормоча молитву за мертвые души ‘ отдыхать. Старый седобородый Януш, который от нужды жилья укрылись в одном из подвалы замка, сказал, что он ясно слышал крики из-под земли на такие ночи. Турки буйствовали, гремят костями и громко упрекают польских лордов за их жестокость.Оружие звенело в залах замка и вокруг него на острове. С громкими криками Польские лорды сплотили своих людей. Януш утверждал, что может довольно отчетливо слышать, несмотря на вой шторма, топот лошадей, лязг мечи и командные крики. Он даже заверил нас, что однажды он услышал прадед нынешнего графа, который был известен своими кровавыми делами, въехать в середину острова и ругаться на турок, приказывая им держаться их языки и называя их «сыновьями суки «.Потомки этого графа уехали их родовые чертоги давным-давно. Чем больше 16 часть золотых монет и сокровищ которые когда-то наполнили их сейфы попали через мост в Еврейские лачуги; и последние отпрыски этого славная семья построила себе простой белокаменный дом на вершине холма, на некотором удалении от города. Там, в высокомерное и высокомерное уединение, они вытащил унылый, но все же внушительный существование. Иногда старый граф, как разорение сам, как замок на острове, явиться в город на своей английской кобыле, в сопровождении его дочери, изможденной и величественный, одетый в черное, который ехал рядом с ним и последовал за почтительное расстояние от жениха.Гордый графиня была обречена на девицу. В дворяне, которые, возможно, стремились к ней рука, вышла в мир в погоне за иностранный купцы богатый дочери покинуть свои исконные дома или продавать их евреям за бесценок и в городе не осталось никого, кто осмелился бы поднять глаза на прекрасная леди. Когда мы, дети, видели это группа из трех человек, мы бросились по пятам, исчезает с пыльных улиц как стая испуганных птиц, устремляющихся в нашу 17 ярдов и оттуда глядя на торжественные лица обладателей классных замок.На холме к западу от города, среди затонувших могилы и рушащиеся кресты, стояли давно заброшенная часовня. Когда-то это было заветное детище солидного города что лежала в долине внизу. В ответ на звон его колокола, собрал горожане, одетые в чистые, если не роскошные куртки и посохи для переноски вместо лязгающих сабель дворяне, тоже вызванные колоколом часовни из отдаленных деревень. Из часовни открывался вид на остров и его высокие темные тополя. Но замок, презрительно прячущийся за своей мантией кустарников, были потеряны из виду, за исключением те моменты, когда ветер юго-западный, вырвавшись из камышовой стены, прокатится по острову.Тогда из за ветром тополей поймал блеск окон и замок казалось, хмуро смотрел на часовню. Теперь оба были мертвы. Исчезли яркие замки глаза и игра вечернего сияния на их; крыша часовни провалилась в несколько мест и штукатурка упала от его стен, и вместо ясных высоких частот …
Просмотр Полный документ

Роза Люксембург и постколониальная критика — Spectre Journal

Георг Адлер, Питер Худис и Аннелис Лащица, ред., Письма Розы Люксембург . (Лондон: Verso Books, 2011).

Рори Касл, «Все сокрытые горькие слезы»: семья, идентичность и формирование революционного

«Red Rosa», Международная конференция Розы Люксембург (Чикаго, 2018 г.), http://www.internationale-rosa-luxemburg-gesellschaft.de/html/chicago_2018.html

Кимберли Энн Коулз, Ким Ф. Холл и Аянна Томпсон, «БлэкКККШекспиров: А

.
Призыв к действию в области исследований Средневековья и раннего Нового времени », MLA Profession (осень 2019 г.), https: // professional.mla.org/blackkkshakespearean-a-call-to-action-for-medieval-and-early-modern Studies /? utm_source = mlaoutreach & utm_medium = email & utm_campaign = proffall19
Друцилла Корнелл и Джейн Анна Гордон, ред., Креолизирующая Роза Люксембург (Роуман и Литтлфилд: 2021).
Hamid Dabashi, On Edward Said: Remembrance of Things Past (Чикаго: Хеймаркет: 2020).
Субхоранджан Дасгупта, «Критика творчества и культуры Розы Люксембург», Институт исследований развития (Калькутта, май 2009 г.).
Пауль Фрелих, Роза Люксембург: идеи в действии , Транс Джоанна Хорнвег (Лондон: Плутон, 1972).
Майкл Леви, Пожарная тревога: Чтение книги Вальтера Бенджамина «О концепции истории » (Лондон: Verso, 2005).
Роза Люксембург, «Адам Мицкевич», Роза Люксембург: Избранные политические и литературные Произведения: 11–16.
Роза Люксембург, «Дух русской литературы: жизнь Короленко», 1918, Waters, ed. 340-364
Роза Люксембург, «Рецензия: Меринг о Шиллере.» Роза Люксембург: Избранные политические и литературные произведения: 16-20.
Роза Люксембург, «Застой и прогресс марксизма», Уотерс, изд. 106-111.
Роза Люксембург, «Толстой как социальный мыслитель», Роза Люксембург Избранные политические и литературные произведения: 20-26.
Издание Филиппо Меноцци, Роза Люксембург: капитализм, империализм и постколониализм. Новые формации 94 (октябрь 2018 г.).
Роза Люксембург: Избранные политические и литературные произведения.История революции 10.1 (2009).
Эдвард Саид, «Критика / самокритика», Linguafranca 2.

Короленко история моего современника: Книга: «История моего современника. В 2-х томах» — Владимир Короленко. Купить книгу, читать рецензии | ISBN 978-5-00112-132-9

«История моего современника» читать бесплатно онлайн книгу📙 автора Владимира Короленко, ISBN: , в электронной библиотеке MyBook

Психологизм и лирическая экспрессия образов «Истории моего современника» В. Г. Короленко Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Владимир Короленко — История моего современника читать онлайн бесплатно

Книга: История моего современника — Владимир Короленко

История моего современника. Книга вторая. by Vladimir Korolenko

В.Г.Короленко. МОЕ ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С ДИККЕНСОМ

ПРИМЕЧАНИЯ

Маргарита Переслегина

История моего современника. В.Г. Короленко » Сочинение на EraInfo.ru

Владимир Галактионович Короленко | Encyclopedia.com

библиография

История моего современника

Роза Люксембург: Жизнь Короленко (1918)

Роза Люксембург

(1918)

я

II

III

IV

Владимир Короленко (27 июля 1853 — 25 декабря 1921), публицист и общественный деятель Союза Советских Социалистических Республик, русский писатель

Задний план

Образование

Карьера

Введение в «Жизнь Короленко» Розы Люксембург (январь 1969)

Джордж Сондерс

0992185_1B3F9_korolenko_vladimir_selected_stories (1).doc — Выдающийся писатель конца XIX — начала XX века Владимир

Роза Люксембург и постколониальная критика — Spectre Journal

Related Posts

Post A Comment