Книга Чемодан. Сергей Довлатов — LibreBook.me
«Чемодан» — сборник рассказов Сергея Довлатова, выпущенный в 1986 году издательством «Эрмитаж» (Энн-Арбор).
В России книга впервые вышла в издательстве «Московский рабочий» (1991).
В 2013 году сборник был включён в список «100 книг», рекомендованный Министерством образования РФ школьникам для самостоятельного чтения.
Герой произведения, уезжая в США, берёт с собой лишь с небольшой фанерный чемодан. Открыв его через несколько лет, он обнаруживает там двубортный костюм, поплиновую рубашку, вельветовую куртку, три пары финских креповых носков, зимнюю шапку из фальшивого котика. Каждый из этих предметов становится поводом для воспоминаний.«Креповые финские носки»
Оказавшись в сложной финансовой ситуации, герой рассказа принял предложение знакомого фарцовщика «войти в долю» и приобрести партию финских креповых носков, которые в ту пору пользовались большим спросом: их можно было сдать оптовикам по три рубля за пару.
«Номенклатурные полуботинки»
Герой попал в бригаду камнерезов, которой поручили вырубить рельефное изображение Ломоносова для новой станции ленинградского метро. После завершения всех работ состоялся банкет. Рассказчик, оказавшись за одним столом с мэром, заметил, что тот снял ботинки. Притянув их к себе, герой нагнулся и спрятал чужую обувь в стоящий рядом портфель.
«Приличный двубортный костюм»
В редакции появился незнакомец по имени Артур, с которым герой сначала спустился в буфет, а потом отправился в ресторан. На следующий день Довлатова пригласили в кабинет редактора — там находился майор госбезопасности. Выяснилось, что Артур — шпион. Майор предложил журналисту продолжить знакомство и сходить с Артуром в театр. Ради такого случая редактор распорядился приобрести для «товарища Довлатова» импортный двубортный костюм в местном универмаге.
«Офицерский ремень»
Действие рассказа происходит во время службы героя в лагерной охране. Однажды старшина приказал Довлатову доставить заключённого в психбольницу на Иоссере. Напарника по фамилии Чурилин герой отыскал в инструментальном цехе, где тот напаивал латунную бляху на кожаный офицерский ремень. Залитый изнутри оловом, такой ремень превращался в грозное оружие.
«Куртка Фернана Леже»
Рассказчик вспоминает о многолетней дружбе с семьёй актёра Николая Черкасова. После смерти народного артиста его вдова Нина Черкасова съездила в Париж и привезла Довлатову подарок — старую, требующую ремонта куртку со следами масляной краски на рукаве. Оказалось, куртка принадлежала Фернану Леже. Вдова художника Надя специально передала куртку для Довлатова, поскольку Леже завещал ей «быть другом всякого сброда».
«Поплиновая рубашка»
В день выборов к герою пришла агитатор Елена Борисовна. Вместо похода на избирательный участок герой вместе с новой знакомой отправился в кино, а оттуда — в Дом литераторов.
«Зимняя шапка»
Вместе с братом Борисом герой поехал в гостиницу «Советская», где их ждали женщины из киногруппы, снимавшей документальный фильм. Во время застолья одна из них — Рита — попросила рассказчика проводить её в аэропорт: нужно было встретить директора картины. На стоянке такси случилась драка с рослыми парнями. Приключения были продолжены в милиции, травмпункте, ресторане. Их результатом стало обретение Довлатовым новой котиковой шапки.
«Шофёрские перчатки»
Довлатов согласился играть роль Петра Первого в любительском фильме, который решил поставить журналист Шлиппенбах. В бутафорском цехе студии удалось найти камзол, шляпу и чёрный парик. Одну из сцен нужно было снять возле пивного ларька. Опасения героя, что в таких одеждах его примут за идиота, не оправдались: появление царя было воспринято очередью как будничное обстоятельство.
Рекомендации в жанре «Современная литература»
| Информация Все библиотеки Рекомендуем |
Ведь мне тридцать шесть лет. Восемнадцать из них я работаю. Что-то зарабатываю, покупаю. Владею, как мне представлялось, некоторой собственностью. И в результате – один чемодан. Причем, довольно скромного размера. Выходит, я нищий? Как же это получилось?!…
Читать онлайн «Чемодан (сборник)» Сергея Довлатова бесплатно без регистрации
Чемодан (сборник)
Сергей Довлатов
Сергей Довлатов – один из наиболее популярных и читаемых русских писателей конца XX – начала XXI века. Его повести, рассказы и записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. «Заповедник», «Зона», «Иностранка», «Наши», «Чемодан» – эти и другие удивительно смешные и пронзительно печальные довлатовские вещи давно стали классикой. «Отморозил пальцы ног и уши головы», «выпил накануне – ощущение, как будто проглотил заячью шапку с ушами», «алкоголизм излечим – пьянство – нет» – шутки Довлатова запоминаешь сразу и на всю жизнь, а книги перечитываешь десятки раз. Они никогда не надоедают.
Сергей Довлатов
Чемодан (сборник)
…Но и такой, моя Россия,
ты всех краев дороже мне…
Александр Блок
Публикуется с любезного разрешения Елены и Екатерины Довлатовых
© С. Довлатов (наследники), 1986, 2012
© А. Арьев, послесловие, 2001
© М. Беломлинский, иллюстрация, 2013
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус»», 2013
Издательство АЗБУКА®
Предисловие
В ОВИРе эта сука мне и говорит:
– Каждому отъезжающему полагается три чемодана. Такова установленная норма. Есть специальное распоряжение министерства.
Возражать не имело смысла. Но я, конечно, возразил:
– Всего три чемодана?! Как же быть с вещами?
– Например?
– Например, с моей коллекцией гоночных автомобилей?
– Продайте, – не вникая, откликнулась чиновница.
Затем добавила, слегка нахмурив брови:
– Если вы чем-то недовольны, пишите заявление.
– Я доволен, – говорю.
После тюрьмы я был всем доволен.
– Ну, так и ведите себя поскромнее…
Через неделю я уже складывал вещи. И, как выяснилось, мне хватило одного-единственного чемодана.
Я чуть не зарыдал от жалости к себе. Ведь мне тридцать шесть лет. Восемнадцать из них я работаю. Что-то зарабатываю, покупаю. Владею, как мне представлялось, некоторой собственностью. И в результате – один чемодан. Причем довольно скромного размера. Выходит, я нищий? Как же это получилось?!
Книги? Но в основном у меня были запрещенные книги. Которые не пропускает таможня. Пришлось раздать их знакомым вместе с так называемым архивом.
Сергей Довлатов «Чемодан» — цитаты из книги
СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ «ЧЕМОДАН»Моя жена говорит:
— Это безумие — жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится…
В зале было пусто.
Только у дверей сидел орденоносец Решетов, читая книгу. По тому, как он увлёкся, было видно, что это его собственный роман.
— Ты выпил? — спросил Безуглов.
— Нет. А у тебя есть предложения?
— Что ты, — замахал ручками Безуглов, — исключено. Я пью только вечером… Не раньше часу дня…
Конечно, я мог бы отказаться. Но почему-то согласился. Вечно я откликаюсь на самые дикие предложения. Недаром моя жена говорит:
— Тебя интересует всё, кроме супружеских обязанностей.
Моя жена уверена, что супружеские обязанности это, прежде всего, трезвость.
— Говорят, ты стал писателем?
Я растерялся. Я не был готов к такой постановке вопроса. Уж лучше бы она спросила: «Ты гений?» Я бы ответил спокойно и положительно. Все мои друзья изнывали под бременем гениальности. Все они называли себя гениями. А вот назвать себя писателем оказалось труднее.
Двести лет назад историк Карамзин побывал во Франции. Русские эмигранты спросили его:
— Что, в двух словах, происходит на родине?
Карамзину и двух слов не понадобилось.
— Воруют, — ответил Карамзин…
Я оглядел пустой чемодан. На дне — Карл Маркс. На крышке — Бродский. А между ними — пропащая, бесценная, единственная жизнь.
Ну, хорошо, съем я в жизни две тысячи котлет. Изношу двадцать пять тёмно-серых костюмов. Перелистаю семьсот номеров журнала «Огонёк». И всё? И сдохну, не поцарапав земной коры?.. Уж лучше жить минуту, но по-человечески!..
Три вещи может сделать женщина для русского писателя. Она может кормить его. Она может искренне поверить в его гениальность. И наконец, женщина может оставить его в покое. Кстати, третье не исключает второго и первого.
Большинство людей считает неразрешимыми те проблемы, решение которых мало их устраивает.
Сергей Довлатов — Чемодан (сборник) читать онлайн бесплатно
Сергей Довлатов
Чемодан (сборник)
…Но и такой, моя Россия,
ты всех краев дороже мне…
Александр БлокПубликуется с любезного разрешения Елены и Екатерины Довлатовых
© С.
Довлатов (наследники), 1986, 2012
© А. Арьев, послесловие, 2001
© М. Беломлинский, иллюстрация, 2013
© В. Пожидаев, оформление серии, 2012
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус»», 2013
Издательство АЗБУКА®
В ОВИРе эта сука мне и говорит:
– Каждому отъезжающему полагается три чемодана. Такова установленная норма. Есть специальное распоряжение министерства.
Возражать не имело смысла. Но я, конечно, возразил:
– Всего три чемодана?! Как же быть с вещами?
– Например?
– Например, с моей коллекцией гоночных автомобилей?
– Продайте, – не вникая, откликнулась чиновница.
Затем добавила, слегка нахмурив брови:
– Если вы чем-то недовольны, пишите заявление.
– Я доволен, – говорю.
После тюрьмы я был всем доволен.
– Ну, так и ведите себя поскромнее…
Через неделю я уже складывал вещи. И, как выяснилось, мне хватило одного-единственного чемодана.
Я чуть не зарыдал от жалости к себе. Ведь мне тридцать шесть лет. Восемнадцать из них я работаю. Что-то зарабатываю, покупаю. Владею, как мне представлялось, некоторой собственностью. И в результате – один чемодан. Причем довольно скромного размера. Выходит, я нищий? Как же это получилось?!
Книги? Но в основном у меня были запрещенные книги. Которые не пропускает таможня. Пришлось раздать их знакомым вместе с так называемым архивом.
Рукописи? Я давно отправил их на Запад тайными путями.
Мебель? Письменный стол я отвез в комиссионный магазин. Стулья забрал художник Чегин, который до этого обходился ящиками. Остальное я выбросил.
Так и уехал с одним чемоданом. Чемодан был фанерный, обтянутый тканью, с никелированными креплениями по углам. Замок бездействовал. Пришлось обвязать мой чемодан бельевой веревкой.
Когда-то я ездил с ним в пионерский лагерь. На крышке было чернилами выведено: «Младшая группа. Сережа Довлатов». Рядом кто-то дружелюбно нацарапал: «говночист».
Ткань в нескольких местах прорвалась.
Изнутри крышка была заклеена фотографиями. Рокки Марчиано, Армстронг, Иосиф Бродский, Лоллобриджида в прозрачной одежде. Таможенник пытался оторвать Лоллобриджиду ногтями. В результате только поцарапал.
А Бродского не тронул. Всего лишь спросил – кто это? Я ответил, что дальний родственник…
Шестнадцатого мая я оказался в Италии. Жил в римской гостинице «Дина». Чемодан задвинул под кровать.
Вскоре получил какие-то гонорары из русских журналов. Приобрел голубые сандалии, фланелевые джинсы и четыре льняные рубашки. Чемодан я так и не раскрыл.
Через три месяца перебрался в Соединенные Штаты. В Нью-Йорк. Сначала жил в отеле «Рио». Затем у друзей во Флашинге. Наконец снял квартиру в приличном районе. Чемодан поставил в дальний угол стенного шкафа. Так и не развязал бельевую веревку.
Прошло четыре года. Восстановилась наша семья. Дочь стала юной американкой. Родился сынок. Подрос и начал шалить. Однажды моя жена, выведенная из терпения, крикнула:
– Иди сейчас же в шкаф!
Сынок провел в шкафу минуты три.
Потом я выпустил его и спрашиваю:
– Тебе было страшно? Ты плакал/ А он говорит:
– Нет. Я сидел на чемодане.
Тогда я достал чемодан. И раскрыл его.
Сверху лежал приличный двубортный костюм. В расчете на интервью, симпозиумы, лекции, торжественные приемы. Полагаю, он сгодился бы и для Нобелевской церемонии. Дальше – поплиновая рубашка и туфли, завернутые в бумагу. Под ними – вельветовая куртка на искусственном меху. Слева – зимняя шапка из фальшивого котика. Три пары финских креповых носков. Шоферские перчатки. И наконец – кожаный офицерский ремень.
На дне чемодана лежала страница «Правды» за май восьмидесятого года. Крупный заголовок гласил: «Великому учению – жить!» В центре – портрет Карла Маркса.
Школьником я любил рисовать вождей мирового пролетариата. И особенно – Маркса. Обыкновенную кляксу размазал – уже похоже…
Я оглядел пустой чемодан. На дне – Карл Маркс. На крышке – Бродский. А между ними – пропащая, бесценная, единственная жизнь.
Я закрыл чемодан. Внутри гулко перекатывались шарики нафталина. Вещи пестрой грудой лежали на кухонном столе. Это было все, что я нажил за тридцать шесть лет. За всю мою жизнь на родине. Я подумал – неужели это все? И ответил – да, это все.
И тут, как говорится, нахлынули воспоминания. Наверное, они таились в складках этого убогого тряпья. И теперь вырвались наружу. Воспоминания, которые следовало бы назвать – «От Маркса к Бродскому». Или, допустим, – «Что я нажил». Или, скажем, просто – «Чемодан»…
Но, как всегда, предисловие затянулось.
Креповые финские носки
Эта история произошла восемнадцать лет тому назад. Я был в ту пору студентом Ленинградского университета.
Корпуса университета находились в старинной части города. Сочетание воды и камня порождает здесь особую, величественную атмосферу. В подобной обстановке трудно быть лентяем, но мне это удавалось.
Существуют в мире точные науки. А значит, существуют и неточные.
Среди неточных, я думаю, первое место занимает филология. Так я превратился в студента филфака.
Через неделю меня полюбила стройная девушка в импортных туфлях. Звали ее Ася.
Ася познакомила меня с друзьями. Все они были старше нас – инженеры, журналисты, кинооператоры. Был среди них даже один заведующий магазином.
Эти люди хорошо одевались. Любили рестораны, путешествия. У некоторых были собственные автомашины.
Все они казались мне тогда загадочными, сильными и привлекательными. Я хотел быть в этом кругу своим человеком.
Позднее многие из них эмигрировали. Сейчас это нормальные пожилые евреи.
Жизнь, которую мы вели, требовала значительных расходов. Чаще всего они ложились на плечи Асиных друзей. Меня это чрезвычайно смущало.
Вспоминаю, как доктор Логовинский незаметно сунул мне четыре рубля, пока Ася заказывала такси…
Всех людей можно разделить на две категории. На тех, кто спрашивает. И на тех, кто отвечает. На тех, кто задает вопросы.
И на тех, кто с раздражением хмурится в ответ.
Асины друзья не задавали ей вопросов. А я только и делал, что спрашивал:
– Где ты была? С кем поздоровалась в метро? Откуда у тебя французские духи?..
Большинство людей считает неразрешимыми те проблемы, решение которых мало их устраивает. И они без конца задают вопросы, хотя правдивые ответы им совершенно не требуются…
Сергей Донатович Довлатов — Литература. 11 класс. Часть 2.
Литература. 11 класс. Часть 2. И. Н. Сухих
Сергей Донатович Довлатов
(1941-1990)
Основные даты жизни и творчества
1941, 3 сентября — родился в Уфе.
1944 — семья вернулась из эвакуации в Ленинград.
1959 —1962 — учеба на филологическом факультете Ленинградского университета (не окончил).
1962 —1965 — служба в Советской армии, впечатления от которой отразились в повести «Зона» (1982).
1972 —1975 — журналистская работа в Таллине, отчасти воспроизведенная в сборнике «Компромисс» (1981).
1977 — в Америке, в тамиздате публикуется первая «Невидимая книга».
1978 — эмиграция, журналистская и литературная работа в Нью-Йорке.
1980 — 1983 — главный редактор газеты «Новый американец».
1983 — выходит повесть «Заповедник». 1986 — публикация книги «Чемодан». 1990, 24 августа — умер в Нью-Йорке.
Художественный мир прозы Довлатова
Профессия: рассказчик
Сергей Донатович Довлатов родился в самом начале Великой Отечественной войны в эвакуации в Уфе, большую часть жизни прожил в Ленинграде, умер в эмиграции в Нью-Йорке и стал одним из любимых писателей конца XX века всюду, где читают по-русски.
В его записных книжках есть классификация разных типов авторов, напоминающая ту, которую мы уже использовали в учебнике 10-го класса (поэт — писатель — литератор).
«Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик — на уровне сердца, ума и души. Писатель — на космическом уровне.
Рассказчик говорит о том, как живут люди.
Прозаик — о том, как должны жить люди. Писатель — о том, ради чего живут люди».
В других случаях Довлатов сокращал эту триаду до двучлена, всегда сохраняя за собой скромное место рассказчика.
«Не думайте, что я кокетничаю, но я не уверен, что считаю себя писателем, — объясняет он в интервью. — Я хотел бы считать себя рассказчиком. Это не одно и то же. Писатель занят серьезными проблемами — он пишет о том, во имя чего живут люди, как должны жить люди. Арассказчик пишет о том, КАК живут люди. Мне кажется, у Чехова всю жизнь была проблема, кто он: рассказчик или писатель?» («Дар органического беззлобия», 1990).
Среди других русских классиков Довлатов особо выделял Чехова.
«Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее.
Однако похожим хочется быть только на Чехова»(«Записные книжки»).
Довлатов-человек напоминал Чехова высоким ростом. Довлатов-рассказчик походит на Чехова много больше.
Во-первых, краткостью (Чехов, как мы помним, считал ее сестрой таланта). Довлатов написал дюжину книг. Это либо сборники рассказов («Зона», «Компромисс», «Наши»), либо короткие повести («Заповедник», «Филиал»). Единственный законченный Довлатовым роман остался в рукописи. (Чехов тоже так и не написал романа, хотя одно время работал над ним.) Все, что необходимо, рассказчик Довлатов умел сказать в малых эпических жанрах. «Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения…» — признавался И.Бродский («О Сереже Довлатове», 1992).
Во-вторых, общей оказывается исходная точка чеховского и довлатовского художественных миров. Заглянем еще раз в довлатовские «Записные книжки». Там много фраз-афоризмов, то непритязательно-смешных, то задумчиво-печальных: «Я болел три дня, и это прекрасно отразилось на моем здоровье»; «Гений — это бессмертный вариант простого человека». Там не меньше словесной игры, смешных фамилий, оговорок, переделанных цитат (с такими языковыми «молекулами» любят работать авторы-«часовщики»): «Опечатки: “Джинсы с тоником”, “Кофе с молотком”; “Две грубиянки — Сцилла Ефимовна и Харибда Абрамовна”; “Балерина — Калория Федичева”; “Рожденный ползать летать.
.. не хочет!”». Но больше всего там коротких историй о себе и других, об известных всем персонажах и известных только автору родственниках, друзьях и знакомых.
«Соседский мальчик ездил летом отдыхать на Украину. Вернулся. Мы его спросили:
— Выучил украинский язык?
— Выучил.
— Скажи что-нибудь по-украински.
— Например, мерси».
«Я был на третьем курсе ЛГУ. Зашел по делу к Мануйлову. А он как раз принимает экзамены. Сидят первокурсники. На доске указана тема: “Образ лишнего человека у Пушкина”.
Первокурсники строчат. Я беседую с Мануйловым. И вдруг он спрашивает:
— Сколько необходимо времени, чтобы раскрыть эту тему?
— Мне?
— Вам.
— Недели три. А что?
— Так, — говорит Мануйлов, — интересно получается. Вам трех недель достаточно. Мне трех лет не хватило бы. А эти дураки за три часа все напишут».
«Набоков добивался профессорского места в Гарварде. Все члены ученого совета были — за. Один Якобсон (известный филолог Р.
О. Якобсон. — И. С.) был — против. Но он был председателем совета. Его слово было решающим.
Наконец коллеги сказали:
— Мы должны пригласить Набокова. Ведь он большой писатель.
— Ну и что? — удивился Якобсон. — Слон тоже большое животное. Мы же не предлагаем ему возглавить кафедру зоологии!»
Как назвать эти мини-произведения? Это анекдоты, причем не только в современном смысле слова (краткий устный рассказ с неожиданной концовкой), но и в пушкинском понимании. Когда автор «Евгения Онегина» замечает, что герой хранил в памяти «дней минувших анекдоты», он подразумевает не просто смешные и краткие, а примечательные, характерные истории, отражающие какие-то существенные черты известных людей и исторической эпохи.
Довлатов не только собирает и пересказывает анекдоты в записных книжках. Многие его сюжеты (как и чеховские) имеют анекдотическую природу, вырастают из анекдота.
После Пушкина, в писательскую эпоху, к анекдоту стали относиться высокомерно-снисходительно, не считая его серьезным жанром.
Лескова и Чехова некоторые критики презрительно называли писателями-анекдотистами. Но один из современников Довлатова, писатель и литературовед А. Д. Синявский (придумавший себе футуристски-провокационный псевдоним Абрам Терц), создал настоящий панегирик анекдоту, увидев в этом сверхкратком жанре романную широту и философскую глубину.
«Если мы представим себе анекдоты в виде бесконечной цепочки, то она, эта цепочка, охватит чуть ли не все искомые или возможные положения человека на земле. Как таблица химических элементов Менделеева, оставляющая пустоты, незаполненные ячейки для новых валентностей, для новых анекдотов. Общий заголовок этой таблицы, составленный из юмористических притч, гласит: “человеческое бытие”, “человеческое существование”. И эта воображаемая таблица будет отличаться не только полнотой охвата, но философским спокойствием, мудрым юмором, снисходительной высшей точкой зрения на жизнь и на все на свете» (Абрам Терц. «Анекдот в анекдоте», 1978).
В своем размышлении об анекдоте Синявский дважды отсылает к еще одному важному для понимания прозы Довлатова понятию — юмору.
В записных книжках Довлатова есть афоризм и о нем: «Юмор — инверсия жизни. Лучше так: юмор — инверсия здравого смысла. Улыбка разума». В довлатовской статье есть чуть более подробное объяснение.
«Юмор… <…> не цель, а средство, и более того, — инструмент познания жизни: если ты исследуешь какое-то явление, то найди — что в нем смешного, и явление раскроется тебе во всей полноте».
Юмор в отличие от других видов комического прекрасно сочетается с печалью и даже трагизмом, снисходительностью к людям и философским отношением к несовершенству бытия. Немецкий философ А. Шопенгауэр специально подчеркивал скрывающуюся в юморе «глубочайшую серьезность» . Гоголевский смех сквозь слезы в этом смысле — формула юмористического отношения к миру. У Довлатова есть ее своеобразная вариация: «Существует понятие — “чувство юмора”. Однако есть и нечто противоположное чувству юмора. Ну, скажем — “чувство драмы”. Отсутствие чувства юмора — трагедия для писателя. Вернее, катастрофа. Но и отсутствие чувства драмы — такая же беда».
Чувство драмы, обычно связано в прозе Довлатова с находящимся в центре повествования рассказчиком. В разных книгах он носит различные имена: Алиханов («Зона»), Далматов («Филиал»). Но в «Компромиссе», «Наших», «Чемодане» его зовут так же, как и автора: Сергей Довлатов.
Довлатова-героя, как и других персонажей довлатовской прозы, носящих реальные имена, конечно, нельзя полностью отождествлять с его создателем. Особенностью писательской манеры является правдоподобная выдумка, замаскированная под реальность. Сергей Довлатов — один из литературных героев, образов рассказчика Довлатова.
«Дело в том, что жанр, в котором я, наряду с другими, выступаю, это такой псевдодокументализм. Когда все формальные признаки документальной прозы соблюдаются, то художественными средствами ты создаешь документ… И у меня в связи с этим было много курьезных ситуаций, когда люди меня поправляли.
Читая мои сочинения, они говорили, все это было не так, например, ваш отец приехал не из Харбина, а из Владивостока.
Или история моего знакомства с женой несколько раз воспроизведена в моих сочинениях, и каждый раз по-разному. Была масса попыток объяснить мне, как все это на самом деле происходило. Во всяком случае, правды и документальной правды и точности в моих рассказах гораздо меньше, чем кажется. Я очень многое выдумал», — признавался писатель в одном из интервью («Писать об абсурде из любви к гармонии», 1990).
Отказываясь от писательских претензий на учительство, претендуя всего лишь на анекдотическую историю современной жизни, рассказывая о том, как живут люди, Сергей Довлатов вовсе не отрицал огромного воздействия литературы на человека, но связывал его (и в этом он тоже похож на Чехова) не с проповедью, а с литературным качеством произведения, определяемым талантом.
«Когда вы читаете замечательную книгу, слушаете прекрасную музыку, разглядываете талантливую живопись, вы вдруг отрываетесь на мгновение и беззвучно произносите такие слова:
“Боже, как глупо, пошло и лживо я живу! Как я беспечен, жесток и некрасив! Сегодня же, сейчас же начну жить иначе — достойно, благородно и умно.
..”
Вот это чувство, религиозное в своей основе, и есть момент нравственного торжества литературы, оно, это чувство, — и есть плод ее морального воздействия на сознание читателя, причем воздействия, оказываемого чисто эстетическими средствами…» («Блеск и нищета русской литературы», 1982).
Подведем итог. Вообразим творческую анкету Сергея Довлатова.
Любимый жанр —рассказ или короткая повесть.
Форма мышления — анекдот.
Личные предпочтения, свойство таланта — юмор.
Отношение к действительности — псевдодокументализм, выдумка, которая оказывается правдивее реальности.
Задача — рассказать о том, как живут люди.
Сверхзадача — заставить читателя задуматься и — если возможно — хоть чуть-чуть измениться.
«Я пытаюсь вызвать у читателя ощущение нормы… <…> Одним из таких серьезнейших ощущений, связанных с нашим временем, стало ощущение надвигающегося абсурда, когда безумие становится более или менее нормальным явлением… <.
..> Значит, абсурд и безумие становятся чем-то совершенно естественным, а норма, то есть поведение нормальное, естественное, доброжелательное, спокойное, сдержанное, интеллигентное, — становится все более из ряда вон выходящим событием… <…> Вызывать у читателя ощущение, что это нормально, — может быть, вот в этом заключается задача, которую я предварительно перед собой не ставил, но это и есть моя тема, тема, которую не я изобрел и не я один посвятил ей какие-то силы и время. Если нужны красивые и, в общем, точные и верные слова, то это попытка гармонизации мира» («Писать об абсурде из любви к гармонии»).
«Чемодан»: вещие вещи
Все эти сложные проблемы рассказчик Довлатов мог и умел поставить и раскрыть через внешне непритязательный анекдот. Структуру довлатовской книги можно представить таким образом: медленно вращается колесо «большого», центрального сюжета, а на нем беспрерывно и весело позвякивают бубенчики анекдотов.
Присмотримся пристальнее к нескольким историям, из которых слагается «Чемодан» (1986), одна из лучших довлатовских книг, написанная в эмиграции в Америке, но посвященная, как и почти вся проза Довлатова, России.
Чемодан «Чемодана», кажется, реален. «Вы уехали почти в 37 лет, с одним чемоданом, перевязанным бельевой веревкой…» — интересуется американский литературовед. «Да, чемодан был неказистый. Все так, и что же?» — соглашается и задает ответный вопрос Довлатов (Дж.Глэд «Беседы в изгнании», 1991).
Но у чемодана, возможно, существуют литературные прототипы.
«Всеми фибрами своего чемодана он стремился за границу» — замечено в записных книжках И. Ильфа, по жанру похожих на записные книжки Довлатова, которые мы цитировали.
А у ленинградского писателя В. Голявкина, которого Довлатов знал и ценил, есть коротенький рассказик «О чемодане».
Одна старушка жалуется другой, что уехавший сынок оставил дома ненужный чемодан, и она никак его не может пристроить:
под кроватью будет пылиться, на шкаф не помещается, шкаф на чемодан у людей ставить не принято. «Чемодан, он чемоданом останется — и ничего для него не придумаешь нового. Если бы, например, стол или шкаф, или, к примеру, диван какой, так на диване сидеть еще можно.
А чемодан не пригоден к этому. Горе мне с чемоданом!»
В предисловии к довлатовской книге чемодан оказывается к этому пригоден. Наказанный сын отправляется в шкаф.
«Сынок провел в шкафу минуты три. Потом я выпустил его и спрашиваю:
— Тебе было страшно? Ты плакал?
А он говорит:
— Нет. Я сидел на чемодане».
Но главная, новая, выдумка в другом. Чемодан в довлатовской книге — хранитель «пропащей, бесценной, единственной жизни» (любимый писательский психологический оксюморон).
Книга начинается эпиграфом из А.Блока: «…Но и такой, моя Россия, / ты всех краев дороже мне…» Вспомним этот блоковский текст:
Грешить бесстыдно, непробудно,
Счет потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в божий храм.
Три раза преклониться долу,
Семь — осенить себя крестом,
Тайком к заплеванному полу
Горячим прикоснуться лбом.
Кладя в тарелку грошик медный,
Три, да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И зацелованный оклад.
А воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть.
И под лампадой у иконы
Пить чай, отщелкивая счет,
Потом переслюнить купоны,
Пузатый отворив комод,
И на перины пуховые
В тяжелом завалиться сне… —
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.
В первой редакции блоковское стихотворение называлось «Россия». Под ним стояла дата: 30.ХП.1913 — 26.VIII.1914 (восемь месяцев на шесть четверостиший). Потом от даты осталось только второе число, заглавие исчезло, но текст был включен в третьем томе лирики в раздел «Родина».
Блоковский образ России контрастен. Он строится на противопоставлении благочестия и греховности, душевной щедрости и скопидомства, доброты и равнодушия. Блоковское утвердительное да Довлатов заменяет сомневающимся но. Оно обращено не столько к блоковскому поэтическому сюжету, сколько к сюжетам собственной прозы.
В предисловии, перебирая заглавия, Довлатов словно ищет конструкцию книги, уточняет ее смысл.
«От Маркса к Бродскому» — заглавие идеологическое, история обязательных изучений и собственных увлечений. Правда, в нем скрывается ирония. Маркс, которого в советскую эпоху обязательно «проходили» в школе и институте, представлен не серьезными работами, а страницей газеты «Правда» за май восьмидесятого года (уже в этой детали проявляется довлатовский псевдодокументализм: газета не могла оказаться в чемодане, потому что автор уехал из СССР на два года раньше). И фотография литературного кумира Довлатова Иосифа Бродского находится в довольно странном соседстве с джазовым музыкантом Армстронгом и актрисой Лоллобриджидой в прозрачной одежде.
Другое название — «Что я нажил» — словно колеблется между полюсами духовного и материального. Оно варьирует заголовки детских книжек Бориса Житкова «Что я видел» и «Что бывало».
Окончательный вариант обращает повествование к быту, к немногим вещам, увезенным в эмиграцию. Каждый довлатовский рассказ привязан к вещи и нанизан на стержень биографии главного героя.
Восемь вещей — восемь историй. «Вещественные знаки невещественных отношений»,
как говорил герой романа И. А. Гончарова «Обыкновенная история», классической книги об утрате иллюзий.
В 1927 году писатель-эмигрант первой волны М. А. Осоргин написал рассказ «Вещи человека», который вряд ли был известен Довлатову, но удивительно близок ему по настроению, по пониманию роли родного предмета.
«Умер обыкновенный человек. Он умер. И множество вещей и вещиц потеряло всякое значение…» — так начинается осоргинский рассказ. И вот чья-то белая рука с обручальным кольцом (вдовы? судьбы?) медленно перебирает кургузый остаток карандаша-ветерана, пережившего несколько уборок, прокуренную трубку, давно остановившиеся карманные часы, старые письма, футляр очков, портсигар… Вещи были «маленьким храмом человеческого духа». Теперь «осколки храма стали мусором».
Действительно, в простых предметах, нас окружающих, есть своя философия и даже мистика. Вещи долговечнее человека, они переживают его, оставаясь — для тех кто поймет и увидит — памятником прошедшему времени и ушедшей жизни.
Вещи обладают своей атмосферой. Они плотно срастаются с какой-нибудь ситуацией (у каждого — своей), вызывая обвал воспоминаний.
Психологи различают понятия «значение» и «смысл». Значение — объективно, всеобще (вот стул, вот старый чемодан). Личностный смысл воплощается в значениях, прикрепляется к ним и создает «пристрастность человеческого сознания» (А. Н. Леонтьев). Личностный смысл и превращает обыкновенную материальную вещь в «храм духа».
«Чемодан» — книга о личностных смыслах вещей, которые стали для автора этапами его судьбы, воспоминанием о «такой России».
«Я оглядел пустой чемодан. На дне — Карл Маркс. На крышке — Бродский. А между ними — пропащая, бесценная, единственная жизнь.
Я закрыл чемодан. Внутри гулко перекатывались шарики нафталина. Вещи пестрой грудой лежали на кухонном столе. Это было все, что я нажил за тридцать шесть лет. За всю мою жизнь на родине. Я подумал — неужели это все? И ответил — да, это все.
И тут, как говорится, нахлынули воспоминания.
Наверное, они таились в складках этого убогого тряпья. И теперь вырвались наружу».
В книге подводятся предварительные итоги пропащей, бесценной, единственной жизни. Образ героя-повествователя собирается, складывается из вещей по принципу детской считалки: «Точка, точка, запятая, минус: рожица кривая». Носки, полуботинки, рубашка, костюм, куртка, офицерский ремень, шапка, перчатки — вот и вышел человек-человечек.
И он уже не деталь в пейзаже «зоны» или «заповедника», не один из персонажей на страницах «семейного альбома» , а портрет на фоне вещей и времени. Потому наряду с уже не раз использованными армейским, семейным, газетным пластами жизни появляются студенческие и рабочие истории.
М. Горький придумал когда-то литературную серию «История молодого человека XIX столетия». «Чемодан» вполне может претендовать на фрагментарную историю молодого человека середины века двадцатого. Обыкновенную российскую историю. Забавную и грустную. Развертывающуюся между полюсами анекдота и драмы.
Все начинается с «копеечных», анекдотических историй. Купили носки фарцовщики — а назавтра ими завалили все магазины, и дело прогорело («Креповые финские носки»). Стащил ради шутки работяга у начальника туфли — и тому пришлось притворяться больным, чтобы выйти из конфузной ситуации («Номенклатурные полуботинки»). Приехал дружественный швед писать книгу о России, шесть лет язык изучал — но его приняли за шпиона и через неделю отправили обратно («Приличный двубортный костюм»). Однако эти простые сюжеты автор расцвечивает афоризмами, неожиданными гиперболами, психологическими парадоксами.
Абсолютно бытовая, правдоподобная история о неудачной фарцовке на последней странице приобретает фантастический колорит. «Носки мы в результате поделили. Каждый из нас взял двести сорок пар. <…> После этого было многое». Дальше конспективно перечисляются вехи «трудовой» биографии Довлатова-героя: переход на другой факультет, новые финансовые операции, женитьба и рождение ребенка, робкие литературные попытки.
«И лишь одно было неизменным, — продолжает рассказчик. — Двадцать лет я щеголял в гороховых носках. Я дарил их всем своим знакомым. Хранил в них елочные игрушки. Вытирал ими пыль. Затыкал носками щели в оконных рамах. И все же количество этой дряни почти не уменьшалось.
Так я и уехал, бросив в пустой квартире груду финских креповых носков. Лишь три пары сунул в чемодан».
Поделите двести сорок пар на двадцать лет, добавьте кучу брошенных в квартире, использованных и подаренных. Злосчастные носки здесь напоминают сказочную фольклорную кашу, которая не кончается, сколько ее ни ешь.
Но даже в этом абсолютно анекдотическом тексте появляется тень драмы — рассказ о несчастной первой любви, из- за которой и возникла афера с носками. В последних сюжетах грусть, тоска накапливаются, тяжелеют, выходят на первый план, окончательно превращают анекдот в драму.
«Поплиновая рубашка» — история трудных отношений повествователя с женой, рассказанная простодушно, сентиментально, почти по-карамзински: и писатели-неудачники любить умеют.
Парадоксальное двадцатилетнее сосуществование двух не очень удачливых и не очень счастливых людей заканчивается просмотром семейного альбома.
На старых фотографиях перед героем калейдоскопически быстро проходит совсем незнакомая жизнь. Детство, родители, школа, институт, отдых на юге. Самодельная кукла, стоптанные туфли, дешевый купальник. «И везде моя жена казалась самой печальной». И вдруг на последней странице этой трогательно-жалкой родословной появляется квадратная фотография размером чуть больше почтовой марки. «Узкий лоб, запущенная борода, наружность матадора, потерявшего квалификацию. Это была моя фотография. Если не ошибаюсь — с прошлогоднего удостоверения».
Что произошло? Почему у него перехватывает дыхание?
Нормальное детское чувство единственности и незаменимости в мире обычно сменяется у взрослого человека зыбким ощущением анонимности, неуверенности в собственном существовании. Вероятно, это комплекс «маленького человека», «нищего», «изгоя». Лучше всего о нем писали Достоевский и Франц Кафка (Довлатов ценил этого писателя, посвятил ему отдельную статью).
Человек существует, пока он рядом. Он исчезает — ив мире возникает пустота, дыра, абсолютное забвение. И каким же оказывается потрясение, когда он внезапно подслушивает разговор о себе.
Называние вырывает нас из анонимности существования. Фотография в альбоме свидетельствует о том же. «Хотя, если разобраться, что произошло? Да ничего особенного. Жена поместила в альбом фотографию мужа. Это нормально».
Рассказывая похожие истории в «Заповеднике» и «Наших», повествователь подводил итог иронически-застенчивым афоризмом: «Тут уже не любовь, а судьба». Здесь же Довлатов меняет итоговую формулу, обращается к иному, драматически-прямому слову.
«Значит, все, что происходит, — серьезно. Если я впервые это чувствую, то сколько же любви потеряно за долгие годы?..
У меня не хватало сил обдумать происходящее. Я не знал, что любовь может достигать такой силы и остроты.
Я подумал: “Если у меня сейчас трясутся руки, что же будет потом?”».
Однако долго существовать в состоянии такого прозрения невозможно.
Потом оказывается простым и будничным: «В общем, я собрался и поехал на работу…»
Кульминацией «Чемодана» становится последний рассказ «Шоферские перчатки».
Банальная идея «пылкого Шлиппенбаха», расчетливого диссидента («Фильм будет, мягко говоря, аполитичный. <…> Надеюсь, его посмотрят западные журналисты, что гарантирует международный резонанс»), показать советский Ленинград глазами его основателя Петра Великого приводит к неожиданному результату. Одетый Петром герой сначала мерзнет на стрелке Васильевского острова, а потом стоит в очереди у пивного ларька. «Вокруг толпятся алкаши. Это будет потрясающе. Монарх среди подонков», — развивает свою идею неуемный Шлиппенбах.
«Подонки» тут, пожалуй, значит не «мерзавцы», а нечто иное, почти горьковское: «люди дна» — «измученные, хмурые, полубезумные». Среди них какой-то кавказец в железнодорожной гимнастерке, оборванец, интеллигент.
И — первый парадокс: воскресший император оказывается своим в этом жизненном маскараде, «роковой очереди» за пивом.
Ему удивляются так же мало, как ожившему Носу у Гоголя. Он — последний. «Ну что я им скажу? Спрошу их — кто последний? Да я и есть последний». Он подчиняется законам российского демократического похмельного общежития. «Стою. Тихонько двигаюсь к прилавку. Слышу — железнодорожник кому-то объясняет: «— Я стою за лысым. Царь за мной. А ты уж будешь за царем…» (Андрей Платонов, говорят, считал умение стоять в очереди одной из черт настоящего — советского? — интеллигента.)
А активное вмешательство в жизнь диссидента-демократа («Шлиппенбах кричит: — Не вижу мизансцены! Где конфликт?! Ты должен вызывать антагонизм народных масс!») получает — и это второй парадокс — резкий отпор. «Ходят тут всякие сатирики … <…> Такому бармалею место у параши…»
Новая Полтавская битва завершается посрамлением шведского потомка: он смиряется, стоит как все и получает большую кружку пива с подогревом. Памятью об этой истории и остаются шоферские перчатки от костюма Петра, последняя вещь в чемодане.
Довлатовский «Чемодан», в сущности, машина времени. Фанерный сундучок воспоминаний, полный вещих вещей. Жалкая и трогательная память об ушедшей жизни, о родине. «…Но и такой, моя Россия, / ты всех краев дороже мне…»
Следующая книга должна была называться «Холодильник». Но для нее Сергей Довлатов успел написать только два рассказа.
«Все интересуются, что там будет после смерти? После смерти начинается — история» («Записные книжки»).
1. Почему Довлатов назвал себя рассказчиком? С какими авторами XIX века соотносится его профессиональная роль?
2. Какое место в довлатовской прозе занимает анекдот? Какие традиции продолжает писатель?
3. Как в прозе Довлатова связаны чувство юмора и чувство драмы?
4. Почему Довлатов называл свой метод псевдодокументализмом? Как можно объяснить это понятие?
5. Как понимал писатель сверхзадачу, цель своего творчества?
6. Какие рассказы входят в сборник «Чемодан»? Каким образом они объединяются в книгу?
7.
Как автор объясняет изменение заглавия сборника?
8. Какую роль играет в книге эпиграф из А. Блока?
9. Прочитайте фрагмент из стихотворения А. А. Тарковского (1907—1989) «Вещи» (1957).
Все меньше тех вещей, среди которых Я в детстве жил, на свете остается.
Где лампы-«молнии»? Где черный порох?
Где черная вода со дна колодца?
Где «Остров мертвых» в декадентской раме?
Где плюшевые красные диваны?
Где фотографии мужчин с усами?
Где тростниковые аэропланы?
Где Надсона чахоточный трехдольник,
Визитки на красавцах-адвокатах,
Пахучие калоши «Треугольник»
И страусова нега плеч покатых?
Где кудри символистов полупьяных?
Где рослых футуристов затрапезы?
Где лозунги на липах и каштанах,
Бандитов сумасшедшие обрезы?
Где твердый знак и буква «ять» с «фитою»?
Одно ушло, другое изменилось,
И что не отделялось запятою,
То запятой и смертью отделилось.
Тарковский перечисляет ушедшие, исчезнувшие вещи Серебряного века.
Есть ли подобные вещи (необязательно вынесенные в заглавие рассказов) среди описанных Довлатовым? Какие вещи-раритеты вы можете включить в свой сегодняшний список?
10. Последняя книга Довлатова называется «Холодильник» . Для нее писатель успел сочинить лишь два рассказа: «Виноград» и «Старый петух, запеченный в глине». Чем, с вашей точки зрения, можно было дополнить и заполнить довлатовский холодильник?
Литература для дополнительного чтения
Генис А.А. Довлатов и окрестности. — М., 1999.
Довлатов С. Сквозь джунгли безумной жизни: Письма к родным и друзьям. — СПб., 2003.
Сергей Довлатов: Творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю.Арьев. — СПб., 1999.
Сухих И.Н. Сергей Довлатов: Время, место, судьба. — СПб., 1996 (2-е изд. — СПб., 2006; 3-е изд. — СПб., 2010).
Книга: Чемодан Сергей Донатович Довлатов. Аннотация книги
Аннотация книги
Сергей Довлатов — один из наиболее популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы и записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. «Заповедник», «Зона», «Иностранка», «Наши», «Чемодан» — эти и другие удивительно смешные и пронзительно печальные довлатовские вещи давно стали классикой. «Отморозил пальцы ног и уши головы», «выпил накануне — ощущение, как будто проглотил заячью шапку с ушами», «алкоголизм излечим — пьянство — нет» — шутки Довлатова запоминаешь сразу и на всю жизнь, а книги перечитываешь десятки раз. Они никогда не надоедают. Рекомендуем!
Подробная информация о книге
Размеры книги
Количество страниц
160
Автор
Сергей Довлатов
Высота упаковки
189
Глубина упаковки
5
Произведение
Чемодан
Страницы
7-10,11-27,28-44,45-63,64-82,83-99,100-116,117-135,136-154
Тип издания
Авторский сборник
Тип обложки
Мягкая обложка
Ширина упаковки
110
Другие издания книги
0,00
Сергей Донатович Довлатов
Книги из той же серии «Азбука-классика (pocket-book)» Все
0,00
Владимир Набоков
0,00
Август Юхан Стриндберг
0,00
Михаил Булгаков
0,00
Мари Мадлен де Лафайет
0,00
Наполеон Бонапарт
0,00
Роберт Льюис Стивенсон
0,00
Илья Эренбург
0,00
Натаниель Готорн
0,00
Ги де Мопассан
Книги автора Сергей Донатович Довлатов Все
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
0,00
Сергей Донатович Довлатов
Чемодан Сергея Довлатова
Перевод с русского оригинала Антонины В.
Буис, Сергея Довлатова Чемодан прекрасно вписывается как в «Новеллу-витрину» этого месяца, так и в мой проект «Чтение мира». Я никогда не читал Довлатова до того, как купил эту новеллу в магазине «Книги для амнистии» в Кембридже, но был заинтригован ее посылкой: «Через несколько лет после эмиграции из СССР автор обнаруживает, что потрепанный чемодан, который он привез с собой, пылится в доме. задняя часть шкафа.Когда он открывает чемодан, кажущиеся ничем не примечательные предметы, которые он находит внутри, начинают буйно забавную жизнь, поскольку Довлатов анализирует обстоятельства, при которых он их приобрел ».Книги Довлатова были запрещены в России, и он был вынужден жить в изгнании в Соединенных Штатах. Чемодан , впервые опубликованный в 1986 году в России и переведенный на английский язык в 1990 году, является, пожалуй, одной из самых современных русских книг, написанных мужчинами, которые я читал, поскольку я склонен к пухленьким людям вроде Достоевского и Толстого. Чемодан — это комическое произведение, «наложенное на Довлатова характерным для Довлатова темным юмором». Фактически, в аннотации к книге он считается «одним из лучших сатириков двадцатого века».
Чемодан был просто, но эффективно разделен на секции, в которых подробно описаны все вещи, находящиеся в чемодане, от «Финских креповых носков» до «Зимней шляпы». По сути, это образует серию взаимосвязанных рассказов. Рассказчика произведения тоже зовут Сергей Довлатов, но не совсем ясно, является ли это произведение с автобиографическими отголосками с точки зрения существования такого чемодана и его содержимого.
Мы довольно много узнаем о Довлатове-персонаже из рассказов, которые нам рассказывают. После того, как он был освобожден из тюрьмы в начале работы, он дает краткую оценку своей жизни, и где он обнаруживает себя: «Я почти плакал от жалости к себе. В конце концов, мне было тридцать шесть лет. Работало восемнадцать из них. Я зарабатывал деньги, покупал на них вещи. Мне казалось, что я владел определенной суммой. И все-таки мне нужен был всего один чемодан, причем довольно скромных размеров ».
Довлатов повсюду забавный и язвительный, хотя некоторые главы, безусловно, смешнее других.Он издевается над коммунистическим режимом и образом жизни, которого нужно было придерживаться, когда он был молод и жил в России: «В школьные годы мне нравилось рисовать лидеров мирового пролетариата, особенно Маркса. Просто начни размазывать обычное пятно чернил, и у тебя уже есть сходство … ».
Чемодан был написан и переведен хорошо, но мне он не понравился так сильно, как другие. Написание скорее фактическое, чем красивое, и описания являются поверхностными, когда речь идет о чем-либо, кроме предметов в чемодане.Довлатов, кажется, придерживается метода написания прозы «рассказывай, а не показывай». Это довольно быстрое чтение и временами вдумчивое чтение, но хотя в нем есть социальные комментарии и исторические подробности — черный рынок, политика, подставные лица, промышленность, коммунизм и капитализм и пропаганда, и это лишь некоторые из них, — книга, в ней нет той глубины, которой я ожидал. Время от времени в нем есть глубина, но я чувствую, что это можно было бы использовать для большего эффекта, если бы письмо искрилось больше.
На страницах Чемодан не так много географического ощущения места, что добавило бы глубины и контекста всему. Кроме того, это довольно тяжелый диалог, что мне не очень нравится в историях, если он не сделан невероятно хорошо. Хотя это действительно интересно для тех, кто увлечен русской историей, я обнаружил, что я гораздо больше поклонник описательного разнообразия русской литературы таких авторов, как Достоевский, Пушкин и Булгаков. Чемодан действительно представляет собой серию историй, которые вращаются вокруг умной центральной идеи, но я обнаружил, что она мне понравилась больше, чем ее исполнение.
Чемодан — Alma Books
Количество Чемодан
— ИЛИ —
КупитьЧерез несколько лет после эмиграции из СССР автор обнаруживает, что потрепанный чемодан, который он привез с собой, пылится в глубине шкафа. Когда он открывает чемодан, предметы, которые он находит внутри, начинают буйно забавную жизнь, поскольку Довлатов анализирует обстоятельства, при которых он их приобрел. Рубашка из поплина вызывает в памяти историю ухаживания и брака, пара ботинок вызывает веселое завершение официального банкета, два креповых носка горохового цвета вызывают воспоминания о его попытке стать рэкетиром на черном рынке, а двубортный двубортный костюм напоминает ему о том, как к нему обратились сотрудники КГБ с просьбой шпионить за шведским писателем.
Пропитанный комической ностальгией и наложенный на характерный для Довлатова тёмный юмор и кричащую наблюдательность, « Чемодан » — глубоко человечный, восхитительно ироничный роман одного из лучших сатириков двадцатого века.
Часть собрания трех книг Сергея Довлатова теперь по цене £ 15
ОТЗЫВОВ
Роман, напоминающий фильм Бастера Китона.
Нью-Йорк Таймс
Написано Довлатовым просто, но остроумно, с оттенком ностальгии; ты не можешь не улыбаться повсюду.Его рассказы открывают небольшое окно в повседневную жизнь бывшего Советского Союза.
Наблюдатель
УЗНАТЬ БОЛЬШЕЕго маниакально-забавный, обманчиво простой стиль находится в интимной близости с мрачной комедией жизни.
Хранитель
Хотелось бы, чтобы он жил дольше, был опубликован раньше, дал нам больше.
Франсин Проза
«Чемодан» наполнен иронией о жизни в Советском Союзе
«Чемодан» Сергея Довлатова в переводе Антонины В. Буис, 128 страниц, Grove Weidenfeld, $ 16,95.
СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ скончался в конце лета в больнице Кони-Айленда, эмигрант, далеко от русской родины, для которого он продолжал находить драгоценность, хотя жить в которой все еще было невозможно.
Довлатову было всего 48 лет, и он около 11 лет прожил в США. Он мог оценить иронию смерти в месте, наиболее известном своим разрушенным парком развлечений.
Его книги часто изображают Советский Союз с излишней, иногда почти сюрреалистической абсурдностью, как своего рода ветхий тематический парк. Тема — «величайший шарлатанство всех времен», как он называет коммунистическую систему в небрежном замечании в «Чемодане», своем последнем романе, недавно опубликованном через несколько недель после его смерти.
Тем не менее, все книги Довлатова, переведенные на английский, — это все более или менее воспоминания о его жизни в Советском Союзе. Эмигрантская жизнь, кажется, имела горьковато-сладкий оттенок. Он выбрал эпиграф из поэта Александра Блока для «Чемодана»: «Но и так, моя Россия, ты мне дорога …»
Он был прекрасным сатириком. Его лаконичная, гуманная ирония осветила жизнь в Советском Союзе, как внезапный взрыв смеха во время полицейского допроса. Было бы действительно очень печально, если бы он приехал в изгнание из Советского Союза только для того, чтобы о нем забыли в Америке.
Довлатов может и не обладать надменным величием Солженицына, но у него есть та изворотливая, проницательная, личная честность, которую вы найдете у хороших писателей, действительно знающих свой путь на улицах. Довлатов тусовался с такими же умниками, которых вы найдете в одесских рассказах Исаака Бабеля или в «Чикаго» Нельсона Алгрена.
Вы должны помнить, что Довлатов был охранником в ГУЛАГе, прежде чем сам стал заключенным. Он знал разницу: «Скажу только одно: мне не нравилось сидеть в тюрьме», — написал он в своей книге о своей семье «Наши».
Пять из его книг уже опубликованы на английском языке. Его только начинают публиковать в Советском Союзе, но он становится чрезвычайно популярным.
«Благодаря цензору мое ученичество растянулось на семнадцать лет», — сухо замечает он в «Чемодане».
Он был журналистом в Советском Союзе, на самом деле в Эстонии. В своей первой книге «Компромисс» он сравнивал то, что на самом деле происходило в каждом задании, с написанными им рассказами.
Это упражнение может быть полезным для журналистов во всем мире, включая Соединенные Штаты. Советская журналистика не так уж сильно отличается от американской в том, что она настаивает на тривиальности, безобидности и «патриотичности».
Радостная разница в том, что американские журналисты редко попадают в тюрьму за то, что они пишут. Насколько мне известно, в последнее время никто не был застрелен, за исключением, может быть, во время семейных ссор, а это совсем другое дело.
«Зона» была вдохновлена, если это слово, его жизнью в качестве охранника лагеря. Охранники заключены в тюрьму так же, как и «зэки» — это вызывающее воспоминания слово, которое звучит во всех советских лагерных историях, — поскольку все они замурованы коммунистическим обществом.
Оказывается, все в лагере ищут угол и бутылку водки, или в случае с эстонским «героем» шартрезом.
«Чемодан» по форме напоминает чемодан, который Довлатов носил с собой, когда уезжал из Советского Союза в 1979 году.
Сделанный из потрепанной фанеры, покрытый рваной зеленой тканью и усиленный по углам ржавым хромом, чемодан застрял в глубине шкафа, пока Довлатову не напомнил о нем его сын Николай, родившийся в Америке.
В чемодане находятся старомодный двубортный костюм, креповые носки, полусапоги, офицерский пояс, поношенная атласная куртка, которую когда-то носил французский художник Фернан Леже, рубашка из поплина, зимняя шапка, водительские перчатки — и полжизни воспоминаний.
Это печально забавная история.
Креповые носки напоминают о сделке на черном рынке, разоренной капризами российской экономики. Довлатов в течение 20 лет носит носки зеленого цвета.
Сапоги появились у него на работе мастером памятников в метро. Он самый молодой парень на работе, поэтому ему приходится подниматься по 600 ступеням, чтобы получить водку, несколько раз в день.
Похоже, что в Советском Союзе ничего не обходится без водки, включая охрану заключенных. Довлатов получает пояс и шрам на лбу от другого охранника, такого же сумасшедшего, как невменяемый заключенный, за которым они наблюдают.
Пиджак Леже подарил ему друг его матери. Обе они недолго были актрисами. Мать Довлатова вышла замуж (и развелась) с сомнительным режиссером, ее другом, известным актером Николаем Черкасовым, которого американцы могут вспомнить как Ивана Грозного из фильма Эйзенштейна.
Поплиновая рубашка — подарок его жены, которая уезжает в Соединенные Штаты раньше него.
Довлатов так же откровенен в своей супружеской жизни, как и в своей жизни тюремного надзирателя. В прекрасно вырезанном отрывке он обнаруживает, что его жена поместила его фотографию в фотоальбом.Он тронут.
«У меня не было сил обдумать это. Я никогда не знал, что любовь может быть такой сильной и острой».
И когда он рассказывает сказки о зимней шапке и водительских перчатках, он размышляет о том, куда его привела его жизнь.
Годы его на родине подведены в чемодане, полном хлама и воспоминаний. Его 10 лет в Америке приносят ему джинсы, кроссовки, мокасины, камуфляжные футболки из Banana Republic.
«Но путешествие еще не закончено», — пишет он.«И в конце отведенного мне времени я появлюсь у других ворот. И у меня в руке будет дешевый американский чемодан. И я услышу:« Что ты привез с собой? »
«Вот, — скажу я. ‘Взглянуть.’
«И я также скажу:« Есть причина, по которой каждая книга, даже не очень серьезная, имеет форму чемодана ».
Загляните в эту книгу, которая называется« Чемодан ». » Человек, наполнивший его, достиг этих ворот в конце путешествия.
Чемодан Сергея Довлатова
«Ленин был запечатлен в его знакомой позе — турист, едущий автостопом по шоссе.Его правая рука указала путь в будущее. Его левая сторона лежала в кармане расстегнутого пиджака ».
Слова « Роман » встречаются на обложке книги Сергея Довлатова « Чемодан », но это не точное описание 8 глав книги, которые заполнены разделами « Предисловие, » и «». Вместо послесловия ». В каждой главе Довлатов (1941–1990) исследует один из немногих предметов, найденных в его чемодане — единственный багаж, который он взял с собой, когда уезжал из Советского Союза и эмигрировал в Америку.Вот как начинается книга в Российском визовом и регистрационном бюро (ОВИР):
Вот эта сука из ОВИРА говорит мне: «Каждому, кто уходит, разрешается три чемодана. Это квота. Специальное постановление министерства ».
Нет смысла спорить. Но я, конечно, спорил. «Всего три чемодана? Что мне делать со всеми своими вещами? »
«Как что?»
«Как моя коллекция гоночных машин».«Продай их», — сказала продавщица, не поднимая головы.
Затем, слегка нахмурив брови, добавила: «Если вы чем-то недовольны, напишите согласие».
«Доволен», — сказал я.
После тюрьмы меня все устраивало.
«Ну, тогда не беспокойтесь…»
Через неделю я собирал вещи. Как оказалось, мне нужен был всего-то один чемодан.
Я чуть не заплакал от жалости к себе. В конце концов, мне было тридцать шесть лет.Работало восемнадцать из них. Я зарабатывал деньги, покупал на них вещи. Мне казалось, что я владел определенной суммой. И все же мне понадобился всего один чемодан, причем довольно скромных размеров. Значит, я был беден? Как это случилось?
Рассказчик увозит свой чемодан из Советского Союза и, наконец, в Нью-Йорк. Чемодан изготовлен из фанеры , обтянут тканью . Замок не работает, поэтому его обматывают бельевой веревкой, чтобы держать его закрытым. Рассказчик начинает свою новую жизнь в Америке, одевается совершенно по-другому и забывает о своем старом потрепанном чемодане, пока однажды, много лет спустя, он не привлечет его внимание.Он открывает его и видит « жалких тряпок », которые являются остатками его « потерянных жизней ». С этого момента он исследует предметы чемодана, в том числе несколько финских креповых носков, пару полусапожков, костюм, пояс, куртку и т. Д., И каждый предмет одежды является отдельным предметом уникальной советской истории. Например, финские креповые носки — это часть истории черного рынка, которая простирается до капризов потребительства и друзей, потерянных для прошлого.
В то время как Чемодан подробно описывает эти забытые реликвии из жизни рассказчика, рассказанные здесь истории действительно касаются утраченной личности.Предметы, которые что-то значили для рассказчика в Советском Союзе, бесполезны в его новой жизни, и все же, хотя они кажутся «бесполезными», они являются маркерами советской жизни и раскрывают прежнюю личность автора. Рассказчик о судьбе 720 пар бесполезных зеленых финских креповых носков и его друзей Аси, Фреда и Рымара:
Напомнили мне криминальную молодость, первую любовь и старых друзей. Фред отсидел два года, а затем погиб в аварии на мотоцикле на своем Chezet.Рымар проработал год, сейчас работает диспетчером на мясокомбинате. Ася эмигрировала и сейчас преподает лексикологию в Стэнфорде — странный комментарий об американской стипендии .
Довлатов работал журналистом и по совместительству экскурсоводом в Пушкинском заповеднике. В главе A Decent Double — Breasted Suit директор заповедника сообщает рассказчику, что он так плохо одевается, что « его брюки портят праздничное настроение в нашем районе .В обшарпанном старом чемодане рассказчика находится костюм, в котором рассказывается о том, как рассказчик работал газетным репортером и как ему удалось обновить свой жалкий гардероб. Он поставил ряд задач: найти узбека, которого можно процитировать для статьи о Дне Конституции, « современного русского разнорабочего» на День эффективности и «-мать-героиня ». Ситуация усложняется, когда майор КГБ появляется в редакции газеты и начинает расспрашивать рассказчика о приехавшем в гости шведе.Рассказчику удается получить новый костюм из сделки, не поступаясь своей моралью.
Довлатов не смог опубликовать свою работу в Советском Союзе и поэтому тайно вывозил свои работы, которые впоследствии были опубликованы в Европе. В 1979 году эмигрировал в Америку.
Сказанный с самоуничижительным, но в то же время слегка ироничным юмором, в книге есть горьковатая сладость, и я ушел с чувством, что мне хотелось бы познакомиться с Довлатовым.
Моя копия переведена Антониной В.Bouis
Чемодан Довлатова Сергея (электронная книга)
Это название будет выпущено.
Этой книги больше нет в продаже.
Эта электронная книга недоступна в вашей стране.
От российского автора в изгнании книги Зона — «Его рассказы открывают маленькое окно в повседневную жизнь бывшего Советского Союза» ( The Guardian ).
Тонкий, резкий юмор Сергея Довлатова и кривые наблюдения в полной мере проявились в Чемодан , когда он рассматривает восемь предметов — предметов, которые он привез с собой в багаже при эмиграции из СССР Эти, казалось бы, ничем не примечательные вещи, набитые в изношенный чемодан, ведите свою собственную буйно забавную жизнь, пока Довлатов анализирует обстоятельства, при которых он их приобрел, вызывая блестящую серию взаимосвязанных историй: рубашка из поплина вызывает горько-сладкую историю ухаживания и брака, а пара сапог (из тех, что может себе позволить только номенклатура) вызывает веселое завершение официального банкета.Некоторые водительские перчатки — остатки недолгой актерской карьеры Довлатова — делят пространство с неоново-зелеными креповыми носками, напоминая о неудавшейся афере на черном рынке. И в любопытном сопоставлении пояс от формы тюремного надзирателя находится рядом с запачканной курткой, которая когда-то принадлежала Фернану Леже.
Пропитанный комической ностальгией, наложенной на характерное для Довлатова сухое остроумие, Чемодан — это глубоко человечный, восхитительно ироничный роман от «лучшего советского сатирика, появившегося на английском языке со времен Владимира Войновича», согласно Washington Post .
«Итак, первые две трети этого романа читатели увлекутся. . . не дать закончить это. Последние главы будут храниться и лелеяться, раздаваться по одной в качестве награды после плохого дня ». — The New York Times
«Его лаконичная, гуманная ирония осветила жизнь в Советском Союзе, как внезапный взрыв смеха во время полицейского допроса». — The Baltimore Sun
Роман Сергея Довлатова
Этот пост был создан в сотрудничестве с Bloom, литературным сайтом, на котором представлены авторы, первые книги которых были опубликованы, когда им было 40 лет и старше.
1.
В ответ на прозвище «трубадур отточенной пошлости» Сергей Довлатов написал в 1982 году своему другу и издателю Игорю Ефимову: «Я не обижен. Потому что в наши дни очень мало трюизмов ». О своем детстве он утверждал: «Я не коллекционировал марки, не работал с дождевыми червями и не строил модели самолетов. Более того, я даже не особо любил читать. Мне нравилось ходить в кино и бездельничать ». Об отношениях между телом и душой он писал: «Мне кажется, что именно физически здоровые люди чаще всего духовно слепы … Я сам был очень здоровым человеком и не знаю о духовной слабости!»
Для Довлатова типично критиковать его неуспеваемость в целом.В главе своего романа «Чемодан» под названием «Финские креповые носки» о студенческих годах в Ленинграде он писал: «Университетский кампус находился в старой части города. Сочетание воды и камня создает здесь особую величественную атмосферу. В таких условиях тяжело быть бездельником, но я справился ». В отношении советской бюрократии он применил лечебный отрыв от реальности: «Нет смысла спорить. Но, конечно, я спорил ». Снова и снова на протяжении всей своей научной фантастики сторонники Довлатова осуждают путь писателя:« Что касается меня, никогда не было ясно, чем я занимаюсь »; «Я раздал [свои книги] своим друзьям вместе с моими так называемыми архивами»; «Вообще следует избегать художественных профессий.А в сфере семейной жизни он описывает свои отношения с женой так: «Мы оба были хроническими неудачниками, оба расходились с реальностью» и «Мы не воспитывали нашу дочь, мы просто любили ее».
Этот последний комментарий, пожалуй, наиболее показателен из образа действий Довлатова: «просто» одновременно высокомерно иронично и искренне сожалеет. Несколько лет назад, когда я впервые начал читать и писать о Довлатове, я сосредоточился на злобно-юмористической стороне невозмутимости Довлатова — «русского Давида Седариса», как выразился Давид Безмозгис.Но несколько лет спустя, когда он написал еще несколько книг, я обнаружил, что меня больше интересует эта серьезность и сожаление — Довлатов, развивающийся человек и художник, который создал и, да, отточил версию самого себя в своей художественной литературе. это было достаточно искажено, чтобы быть правдой. И правда — нравственная, духовная, художественная — была в конце концов для Довлатова не до смеха. Так же легко, как он высмеивал профессию писателя, например, писать для него было одновременно вопросом принуждения и выживания, рожденного — как мы узнаем из «Зоны», его автобиографического романа о работе тюремным надзирателем в советском лагере — из недалекого предрассудка. -отчаяние:
Вокруг меня происходили ужасные вещи.Люди вернулись в состояние животных. Мы утратили свой человеческий облик — голодные, униженные, замученные страхом.
Моя физическая конституция ослабла. Но мое сознание оставалось безмятежным. Очевидно, это был защитный механизм. Иначе я бы умер от испуга.
Когда на моих глазах за пределами Ропчи задушили лагерного вора, мое сознание не преминуло зафиксировать каждую деталь…
Если я столкнулся с жестоким испытанием, мое сознание тихо радовалось. Теперь в его распоряжении новый материал…
На самом деле я уже писал.Мои произведения стали дополнением к жизни. Дополнение, без которого жизнь была бы совершенно непристойной.
2.
В связи с выпуском в этом месяце первого английского перевода романа Довлатова 1983 года «Пушкинские горы», кажется особенно важным прочитать «Зону» — чтобы сохранить ощущение более прямого тона Довлатова, лишенного иронии или абсурдизма, в своем « сознание », если использовать его собственное слово. «Как и все, что написал Довлатов, — пишет Джеймс Вуд в Послесловии к новому переводу, -« Пушкинские горы »смешны на каждой странице.«Это, конечно, верно в отношении Пушкинских гор, но« Зона », я бы сказал, исключение. Абсурдность жизни в советском лагере для военнопленных передается через фирменные острый глаз и ухо Довлатова, но в нем явно отсутствует легкомыслие. Сконструированный как метафикшн, в котором автор Довлатов, ныне эмигрант из Нью-Йорка, доставляет роман издателю Игорю Ефимову по частям в результате цензуры («несколько смелых француженок … смогли переправить мою работу через таможенные границы. ») — Зона чередует лагерные рассказы и личные письма Игорю; и в нем мы находим уровень экзистенциальной серьезности, не имеющий себе равных в других его работах.В письме к Игорю примерно в середине книги он заявляет:
Я теперь уверен, что зло и добро произвольны. Одни и те же люди могут проявлять равные способности к добродетели или злодейству…
По этой причине мне кажется смешной любая категоричная моральная позиция…
Человек для человека — как бы лучше сказать? — a tabula rasa Другими словами — все, что угодно, в зависимости от стечения обстоятельств.
По этой причине, пусть Бог даст нам стойкость и мужество и, что еще лучше, обстоятельства времени и места, расположенные к добру.
В самом пугающем и, на мой взгляд, самом показательном из повествований в «Зоне» или любой из его работ, если на то пошло, Довлатов (персонажа зовут его «Боб» другие охранники) встречает заключенного по имени Купцов. крутой бродяга. Довлатов и взбешен, и тянет к Купцову:
«Ты пойдешь на работу, иначе погибнешь в изоляторе. Ты будешь работать, даю тебе слово. Иначе будешь квакать.
Зек посмотрел на меня, как на вещь, на иномарку, припаркованную напротив Эрмитажа.Он проследил за линией от радиатора до выхлопной трубы. Затем он отчетливо сказал: «Мне нравится доставлять себе удовольствие». И это мгновение: мираж корабельного мостика над волнами.
Потом позже:
«Вы один против всех. Значит, ты ошибаешься.
Купцов сказал медленно, отчетливо и строго: «Всегда прав».
И вдруг я понял, что этот зек, который хотел меня убить, меня радует, что я постоянно думаю о нем, что я не могу жить без Купцова … что он мне дорог и нужен, что он мне дороже, чем товарищество солдат, проглотивших последние жалкие крошки моего идеализма, что мы были одним целым.Потому что единственный человек, которого ты мог ненавидеть так сильно, — это ты сам.
И еще я почувствовал, насколько он устал.
История заканчивается тем, что Довлатов снова встречает истощенного Купцова, который сидит на корточках у костра и не работает. К тому времени Купцов находился в длительном одиночном заключении. Довлатов снова запугивает его по поводу работы, затем заставляет держать топор и замахиваться на ствол дерева. Вместо этого:
Купцов отошел в сторону. Затем он медленно опустился на колени возле пня, положил левую руку на грубое, блестящее желтое обрезанное дерево, затем поднял топор и позволил ему упасть одним быстрым ударом.
История заканчивается заключенным, кричащим Довлатову: «Что ты стоишь, придурок? Вы выиграли — вызовите медика! » Довлатов ошеломлен своей способностью к садизму, а также чистотой убеждений Купцова: «один человек против всех». Кто пленник, кто охранник? Кто защитник, кто преступник? В письме к Игорю он пишет: «Во всяком случае, я не пишу о тюрьме и зексах. Я хотел написать о жизни и людях ». В лагере случаются смешные вещи, но в «Зоне» Довлатова больше интересует острота этой нелепости, чем юмор.
3.
Все это — решающий фон для более юмористического творчества Довлатова. В рассказе «Водительские перчатки» Довлатов нанят второсортным шведским журналистом для исполнения роли царя Петра Великого в сатирическом андеграундном фильме. На киностудии реквизитором оказывается тот, кто помнит Довлатова по лагерям.
«Помните изолятор в Ропче?»
«Ага».
«Помните осужденного, который повесил себя на пояс?»
«Неопределенно.”
«Это был я. Качали меня часа два, сволочи. «
Бывший заключенный снабжает Довлатова китчевым царским костюмом, а затем, когда они расходятся, он говорит:« Когда я был внутри, я хотел выйти. Но теперь, если я немного выпью, я начинаю скучать по лагерю. Какие люди! Левша, Одноглазый, Дизель! » Вне контекста это причудливая острая фраза, произнесенная нелепым второстепенным персонажем, но, как читатели «Зоны», мы чувствуем холодный подтекст: что такое свобода в любом случае? Фильм призван затронуть тот же вопрос, его кульминация показывает Петра Великого, мелодраматически встревоженного современным Ленинградом: «Что я наделал?… Зачем я вообще построил этот блудный город?» Да и сам Довлатов борется со своим пост-тюремным заключением: его согласие на роль в первую очередь связано с его бесцельным поведением, его алкоголизмом и постоянным неодобрением его жены.
Более мрачные переживания и глубины Довлатова также помогают нам понять его «цветущее» путешествие. Если комфортное детство сделало его бездельником, а годы тюремного надзирателя разбудили его по зову писателя, то последующие годы превратились в период задержек и фальстартов, когда он изо всех сил пытался выполнить это призвание. Это были годы, характеризовавшиеся пьянством и безденежьем, грудой неопубликованных материалов и, в конечном итоге, «жесткими преследованиями» со стороны советских властей. Наконец, в возрасте 40 лет он воссоединился в Квинсе, штат Нью-Йорк.Y., с женой и дочерью, которые эмигрировали без него, «Компромисс» был опубликован в США небольшой российской эмигрантской прессой. В середине 80-х в журнале «The New Yorker» было опубликовано несколько его рассказов на английском языке, и начали появляться английские переводы его книг, в том числе «Иностранная женщина», «Наш: русский семейный альбом» и «Чемодан». Ни одна из его работ не была опубликована в России до его смерти в 1990 году (после распада Советского Союза).
4.
Но я не хочу показаться жутким.«Искрометный» юмор, на который ссылается Вуд, «шутки, реплики и особая дикая легкомыслие этого писателя» — вот что в первую очередь взволновало меня в творчестве Довлатова. Действительно, веселье — в форме как пьяного, так и трезвого диалога и невозмутимых остросюжетных фраз — наполняет каждую сцену «Пушкинских гор». Я только хочу обратить внимание читателей на дополнительные аспекты творчества Довлатова, многочисленные и столь же полезные. Есть, например, его способности к физическому описанию — чаще всего в форме коротких, отрывочных, резких и резких предложений.Но то и дело случается пир довлатовских наблюдений:
Он уселся, как полицейские, провокаторы и полуночные гости, боком к столу.
Парень выглядел сильным.
Кирпично-коричневое лицо возвышалось над стеной плеч. Его купол венчал ломкий пыльный клочок прошлогодней травы. Лепные арки его ушей поглотила полумрак. В бастионе его широкого твердого лба отсутствовали бойницы. Разинутые губы казались мрачными, как овраг.Его маленькие мерцающие глазки, скрытые ледяным облаком, вопрошали. Бездонный пещерный рот таил в себе угрозу.
Двоюродный брат встал и протянул левую руку, как военный корабль.
Есть также его тонкое внимание к миру природы — способам, которыми природа одновременно и прямо, и прямо воспроизводит человеческие судьбы, — что я особенно заметил в «Пушкинских горах»:
Утро. Молоко с синюшной кожицей. Собачий лай, звенящие ведра… Галки
и
летели по чистому небу.Туман накрыл болото у подножия горы. Овцы серыми стаями лежали на зеленой траве … Желтый песок прилип к моим ботинкам, мокрый от утренней росы. Воздух из рощи носил холод и дым.
И последнее, но не менее важное: чем больше вы читаете Довлатова, тем больше вы цените его особый романтизм, который чаще всего выражается в его одержимости своей женой Леной (произносится «Йенна»). В «Пушкинских горах» образ Довлатова, Борис Алиханов, запутался как в семейной жизни, так и в писательском призвании.Он слишком много пьет и у него накопились долги, поэтому он сбегает в заповедник «Пушкинские горы», где работает экскурсоводом, отдавая (до смешного фальшивый) дань уважения великому поэту Александру Пушкину в интересах паломников. Это своего рода остров неудачников, изобилующий незабываемо эксцентричными персонажами (включая депрессивного гида, рассказывающий истории настолько убедительно, что «туристы падают в обморок от напряжения»), и Борис начинает хорошо приживаться. Но как только он начинает возвращаться к писательству, признанию своих кредиторов и очищению от водки, появляется его жена (технически бывшая жена, но это не имеет особого значения), которую зовут Татьяной в этой версии событий.
Под «этой версией событий» я имею в виду примечательное переосмысление и ревизию Довлатовым через свои метафиксы истории о том, как он встретил свою жену; как они поженились; и то, как ее почти сверхъестественно невозмутимый темперамент и их совместная жизнь совершенно сбивают его с толку. «Пушкинские горы» предлагают еще одну версию их отношений — двое других появляются в фильмах «Полковник говорит, что я тебя люблю» (из «Наших») и «Поплиновая рубашка» (из «Чемодана») — в которых они встречаются на вечеринке артиста.Вот как рассказывает Борис:
Татьяна поднялась над моей жизнью, как утренний свет зари. То есть спокойно, красиво, не вызывая лишних эмоций. Чрезмерным было только ее равнодушие. Ее безграничное безразличие было сравнимо с природным явлением.
Они уходят с вечеринки вместе, она приглашает его к себе на квартиру, они разговаривают, она подает вино.
Произошла пауза, которая в такой ситуации могла быть фатальной…
Как ни странно, я чувствовал что-то вроде любви.
Откуда это взялось? Из какой кучи мусора? Из каких глубин этой жалкой, жалкой жизни? На какой пустой, бесплодной почве цветут эти экзотические цветы? Под лучами какого солнца?
Какие-то арт-студии полны барахла, вульгарно одетых барышень… Гитара, водка, жалкое диссидентство… И вдруг — Господи! — любовь.
Татьяна предлагает «просто поговорить». Борис говорит: «Теоретически это возможно. На практике — нет ». А потом получаем:
Потом было тесно, и были слова, о которых было больно думать по утрам … Так все и началось.И длилось десять лет.
В «Поплиновой рубашке» Лена появляется на пороге его дома в качестве агитатора выборов. Он приглашает ее на чай, затем они идут в кино (не похоже, чтобы голосовать), а затем отправляются на встречу с некоторыми писателями и обедают.
Елена Борисовна поразила меня своей покорностью. Или, точнее, не покорность — скорее какое-то безразличие к реалиям жизни… Решив, что мама уже спит, я повернулся домой. Я даже не сказала «Пойдем со мной» Елене Борисовне. Я даже не взял ее за руку.Мы просто оказались дома. Это было двадцать лет назад.
И, наконец, в «Полковник говорит, что я люблю тебя» Лена появляется в его жизни почти волшебным образом. Он просыпается посреди ночи после пьяного вечера и обнаруживает, что кто-то спит на его диване:
«Кто там?»
«Допустим, это Лена».
Оказывается, один из приятелей Довлатова привел ее в коммуналку, а потом забыл о ней. Довлатов принимает душ, Лена одевается, завтракают. Лена уходит, но сначала говорит: «Я буду здесь около шести.Она возвращается в тот же вечер; и она никогда не уходит.
Во всех трех версиях «безграничное безразличие» его жены (также называемое «крайняя невозмутимость») озадачивает его до раздражения, а иногда и гнева. Но есть моменты, загадочные и восторженные, вроде «Боже милостивый!» откровение выше, или в «Поплиновой рубашке», когда он находит свое изображение в ее фотоальбоме:
Я внезапно осознал серьезность всего. Если бы я впервые почувствовал это только сейчас, то сколько любви было потеряно за долгие годы?
У меня не было сил обдумать.Я никогда не знал, что любовь может быть такой сильной и острой.
Есть только один случай, случай из реальной жизни, который также неоднократно повторяется в творчестве Довлатова, когда его жена теряет свое равнодушие: она решает, что они с дочерью должны эмигрировать в Америку. В «Пушкинских горах», когда Таня объявляет об этом Борису, это его разрушает. Борис пьет один в своей запертой комнате 11 дней. У него появляются галлюцинации; потом заканчиваются деньги и выпивка; затем натягивает одеяло на голову. Наконец звонит Лена из Австрии, говорит, что все в порядке.Борис спрашивает, увидятся ли они снова, на что она отвечает: «Да… если ты нас любишь…»
Довлатов закончил «Полковник говорит, что я люблю тебя», по сути, таким же обменом. И в обеих концовках обеих историй одно и то же возражение Довлатова: «При чем тут любовь? Любовь для молодых … Это выше любви. Это судьба … »
Лена остается загадкой как для Довлатова, так и для читателя. И все же повторения и повторные исследования ее присутствия в его жизни говорят о чем-то столь же реальном, как галка в небе, экзотический цветок или даже желтый песок, прилипший к сапогу.Лена держит Довлатова честным и настороженным:
«Художником нельзя быть за счет другого человека… Это всего лишь слова. Бесконечные, красивые слова … с меня хватит ». (Пушкинские горы)
Мои рассказы не интересовали Лену. Я даже не уверен, что она имела четкое представление о том, где я работал … Моя жена просто брала ближайшую книгу и читала, где бы она ни открывалась. Это раньше меня злило. Потом я понял, что она всегда заканчивает читать хорошие книги… («Поплиновая рубашка»)
«Любить публично — это непристойно!» Довлатов кричит на своего коллегу по заповеднику, который требует от него объяснить, почему он любит Пушкина.И хотя Довлатов не пытается «объяснить» любовь, его попытки понять ее — не говоря уже об эпиграфе романа: «Моя жена, которая была права» — свидетельствуют об исключительном и неизменном почтении Лены.
5.
Сравнения с Хемингуэем небезосновательны: Довлатов был крупным, дородным, темноволосым и усатым мужчиной. Он был физически возбужден (боксер в молодые годы), много пил, журналист. Оба служили в армии и видели невообразимое насилие. «Со своими пороками ты должен быть как минимум Хемингуэем…», — говорит Таня Борису в их последнем споре перед тем, как он направится на Пушкинские горы.Борис утверждает, что презирает работы Хемингуэя, и тем не менее, среди его очень немногих вещей есть «изображение Хемингуэя».
Но различия заметны: на мой взгляд, те годы в лагере — где он столкнулся (и в конечном итоге записал) человечество, которое он нашел в самых темных уголках существования, включая его собственный — вместе с его пожизненным союзом с невозмутимой Леной. , отличало его от более неприкрытого Хемингуэя. К тому времени, когда он написал работу, которая принесла ему признание критиков, моральный центр Довлатова — то есть его способ видеть и изображать человеческие неудачи — был полностью сформирован: он знал, на что он способен, и знал свои ограничения.У него было сплоченное сообщество в русско-американском Нью-Йорке и семья, которую он очень любил. Возможно, как и Борис, он боролся с призраками «непризнанного гения», но он также умел высмеивать саму идею гения, а также разочарования и абсурды остальной жизни. В дальнейшей жизни Хемингуэй становился все темнее и мучился; Довлатов умер молодым от сердечной недостаточности, но за последние 12 лет своей жизни написал 12 книг.
Более подходящим сравнением был бы Чехов, от которого, по мнению некоторых критиков, унаследовали ясность и отстраненность его повествовательного голоса.Если Чехов считал, что «человек станет лучше, когда вы покажете ему, какой он есть», Довлатов, возможно, не знал, что означает «лучше» или как он выглядит. Тем не менее, он все же наблюдал и передавал своих собратьев с той же непоколебимой невозмутимостью: кем бы вы ни были, что бы вы ни делали или не собираетесь делать, вы достойны моего внимания, моего сознания на самом глубоком духовном уровне.
И при чем тут любовь? В интервью Paris Review с дочерью Довлатова Катериной — «Катей», которая прекрасно перевела «Пушкинские горы», она рассказывает:
Это должно было быть идеально.И мой английский далек от того, как мой отец использовал русский язык. Он оттачивал свое мастерство. Писал медленно и кропотливо… Это была огромная ответственность. Я не хотел подвести папу.
Что касается Лены, ее загадка остается неизменной. На вопрос, что ее мать думает о переводе, Кэтрин ответила: «Она сказала мне, что он ей понравился. Она думала, что это хорошо читается и было забавно ». Видно только лицо Лены: по словам Довлатова, «беззаботная, как плотина», безмятежно сдерживающая поток прожитых жизней.
Распаковка чемодана Сергея Довлатова | ПОРОГ
Распаковка чемодана Сергея Довлатова
фото © Анна, 2011
Алан МакМонагл
Однажды в начале восьмидесятых годов русский писатель-эмигрант Сергей Довлатов открыл дверь редко используемого туалета в своей квартире в Форест-Хиллз в Нью-Йорке.Из затхлого помещения он достал давно забытый фанерный чемодан. Замок был сломан, его удерживала веревка для белья. Это был чемодан, который он взял с собой несколько лет назад, когда бежал из СССР. Он открыл чемодан и увидел восемь разных предметов: несколько финских креповых носков, пару полусапожков, приличный двубортный костюм, офицерский пояс и поплиновую рубашку, пиджак, принадлежавший некоему Фернану Леже, зимнюю одежду. шапка и комплект водительских перчаток.
Эти предметы, в свою очередь, становятся участниками сборника рассказов Довлатова Чемодан , , поскольку альтер-эго автора переходит к инвентаризации обстоятельств, при которых он получил их.
Именно эти обстоятельства занимают центральное место и придают этим историям их юмористическую, насыщенную и неотразимую энергию. Действие происходит в 1960-х годах в великом городе русской литературы Ленинграде. Это Россия социалистической идеологии: полиция мысли следит за каждым вашим шагом; старший брат парит. Однако вместо того, чтобы просто ругать репрессивную систему, Довлатов переворачивает ожидания, принимая условия своего существования как дополнительную демонстрацию человеческого положения и абсурдности внутри нас.Его подход оригинален и восхитителен, он наказывает обстоятельства своей жизни, не произнося ни слова в гневе и не позиционируя своего рассказчика-альтер-эго как ожесточенную жертву.
Таким образом, рассказы идеально подходят для их повествовательной точки зрения от первого лица — предпочитая характеристики и ситуации сюжету, тон «одолжи мне свои уши» создает впечатление, что эти язвительные комические сказки предназначены для вас и никого другого. Атмосфера рассказов полна хаоса, но в то же время неотразимо человечна.Возьмите исповедальный тон «Номенклатурных полусапожек». Двое мастеров-каменотесов, любящих выпить водки и насмехаться над ними, берут рассказчика в ученики. Получив важное поручение (быть готовыми к благоприятному визиту), они приступили к созданию шедевра, одновременно пытаясь сохранить потребление водки. Они разорены и нуждаются в деньгах. Они не могут работать без питья. Они не могут пить без хитрого путешествия из своей подземной мастерской до ближайшего магазина бутылок.Их дорога извилистая, и каждый поворот и поворот — удовольствие, пронизанное тонкой иронией и веселой наблюдательностью.
Однажды я посетил мастерскую известного скульптора. Его незаконченные работы маячили по углам. Я быстро узнал Юрия Гагарина, Маяковского, Фиделя Кастро. Пригляделась и замерла — все голые. Я имею в виду, абсолютно голый. С добросовестно смоделированными ягодицами, половыми органами и мышцами. Я почувствовал холодок от страха.
«Ничего необычного», — пояснил скульптор.«Мы реалисты. Сначала делаем анатомию, потом одежду… »
Сюжетная постановка великолепна. В «Финских креповых носках» рассказчик присоединяется к все более некомпетентной банде черных маркетологов. В «Офицерском поясе» весело рассказывается об усилиях двух тюремных охранников, неуклюжих и неумелых, которых попросили сопроводить заключенного, притворяющегося сумасшедшим. «Поплиновая рубашка» с таким автобиографическим звучанием повествует о том, как малоизвестный писатель впервые встречает свою жену и как он пытается произвести на нее впечатление, проводя ее в литературный салон, посещаемый большинством людей. известные писатели того времени.В конце концов, один из этих писателей замечает рассказчика и признает отрывок из его сочинений, прежде чем вынести приговор: «Я читал ваш юмористический отрывок в Aurora. Это дерьмо. Как и в случае с другими историями, именно такие моменты легкого пафоса усиливают эти самоуничижительные ситуации.
Альтер-эго Довлатова в «Приличном двубортном костюме» выглядит немного лучше. Здесь, под видом своих журналистских полномочий, он получает сомнительную роль, сопровождая подозреваемого в шпионаже в театр.У него нет ничего подходящего для ношения, и офицер КГБ, ведущий его дело, настаивает, что газета, над которой работает наш рассказчик, кашляет над ценой на новый костюм. К концу рассказа наш рассказчик заполучил модный костюм и еще несколько «концертов». Тем не менее, мы никогда не сомневаемся, что эта маленькая удача обошлась гораздо дороже, и она скоро откроется. Так оно и есть.
В «Зимней шляпе», к его вечному ужасу, не одна, а три подруг рассказчика влюбляются в его брата.В «Водительских перчатках» ничего не подозревающему рассказчику отводится роль царя Петра Великого в короткометражном фильме, который хочет снять коллега по газете, высмеивая парализующую политическую систему. И, несмотря на все остроумие и шутливые шутки, демонстрируемые в «Жакете Фернана Леже», мы постепенно начинаем осознавать хрупкую чувствительность этой басни о принце и нищем.
Всю сознательную жизнь меня инстинктивно тянуло к поврежденным людям — беднякам, хулиганам или начинающим поэтам. Я тысячу раз пытался завести респектабельных друзей, но всегда тщетно.Только в компании дикарей, шизофреников и негодяев я чувствовал себя уверенно.
И все же, несмотря на все разочарования и ошибки, несостоявшиеся амбиции и несостоявшиеся планы, несмотря на все невыполненные обещания и сорванные мечты, Довлатов никогда не позволяет своим рассказчикам позиционировать себя как жертвы. И его противники никогда не бывают злодеями пьесы. Если и есть одна существенная истина, пытающаяся прорваться сквозь хаотический мир его писаний, так это то, что условия нашего существования часто несправедливы, суровы и даже жестоки — но, эй, давай продолжим.
В любой из историй Довлатова столько осознанности, знания и инстинкта. Он избегает явных прозрений и легких выходов, предпочитая вместо этого творить чудеса из, казалось бы, банального. Он бросает вызов своим альтер-эго на небезопасную территорию и очень резок, когда что-то не получается:
Неудивительно, что моя жена говорит: «Тебя интересует все, кроме супружеских обязательств». Под «супружескими обязательствами» моя жена в первую очередь подразумевает трезвость.
~ «Водительские перчатки»
Его женщины жестки, демонстративны и не боятся действовать.Между тем, его люди пьют, флиртуют, время от времени спотыкаются, играют в кости с властью и, как следствие, режимом, который может погасить их, как мякина на ветру. Жизнь в рассказе о Довлатове — это сиюминутный хаос, полный случайных жестокостей, издевательств над собой и энергичного неповиновения. А затем, когда вы меньше всего этого ожидаете, сквозь него просачивается нежность с дразнящим намеком на скрытую уязвимость; тоска по другому, более яркому миру.
Я увидел небо огромное, бледное и таинственное. Так далеко от моих проблем и разочарований.Так чисто. Я смотрел на него с восхищением, пока ботинок не ударил меня ногой в глаз. И все потемнело…
~ ‘Winter Hat’
Довлатов не только страдает хаосом в своих рассказах, но и остроумно забавен. Он мастер этой хитрой штуки, non sequitur , и его тяжелый пафос может разбить вам сердце, даже если вы не знаете, что с вами происходит. Вуди Аллен сказал, что комедия — это трагедия плюс время, и я чувствую, что он «позаимствовал» эту строчку у одного из великих русских.Но я думаю, что комедия и трагедия идут рука об руку, сосуществуют; одно проливает свет на другое. В случае Довлатова его мрачный юмор — это всегда намек на нелогичность человеческого поведения и на стены, которые мы постоянно строим вокруг себя. И, несмотря на античный юмор, над этими историями нависает фильм сожаления — едва заметного, но все же присутствующего — наряду со слоями серьезности, которых редко достигают более знаменитые писатели.
Я пил изрядное количество; следовательно, я тусовался в каких-то странных местах.Это заставило многих людей подумать, что я общительный, тогда как все, что вам нужно было сделать, — это протрезветь меня, чтобы моя общительность исчезла.
~ «Поплиновая рубашка»
Эти разрозненные элементы (юмор, хаос, сожаление, искренность) идеально подходят для довлатовских водочных баров, черных рынков и сомнительных ломбардов; коррумпированные чиновники и друзья-перебежчики; мелкие воры, неумелые аферисты и сорванные дела. У каждой истории есть свое собственное мнение: она может сбиться с пути, внезапно дернуться в неожиданном и неожиданном направлении, а затем, точно так же, мы снова вернемся на знакомую землю, счастливые, что нас тайно вовлекли в интермедию.
В течение многих лет произведения Довлатова были запрещены в его родной стране. Ему часто приходилось прибегать к контрабанде своих рукописей из страны, а авторы были готовы рисковать и подвергаться наказанию. Затем, начиная с 1976 года, он начал находить аудиторию среди россиян на Западе, после чего последовал период жестких преследований со стороны советских властей. В 1978 году эмигрировал в США. Рассказы Довлатова начали появляться на английском языке в 1980-х годах, и его отстаивал журнал New Yorker , который опубликовал девять его рассказов в период с 1981 по 1989 год.В конце концов он поселился в Форест-Хиллз, штат Нью-Йорк, где умер в 1990 году в слишком раннем возрасте сорока восьми лет, оставив в наследство двенадцать опубликованных книг . Замечательный американский комментатор во всех областях литературы Франсин Проз сказала: «Хотелось бы, чтобы он жил дольше, публиковался раньше, давал нам больше».
Больше всего в рассказах Довлатова меня привлекает его замечательная способность одновременно заниматься миром и отстраняться от него:
«Люди проплывали, как рыбы в аквариуме.’
~« Финские креповые носки »
Я думаю, что в концепции этой коллекции тоже есть что-то благородное, что-то, что свидетельствует о сумасшедшем времени в жизни подвергнутых цензуре граждан; нечто чистое и правдивое, магия, которая превращает The Suitcase в коллекцию, которая представляет собой нечто большее, чем сумма ее частей, и подходящее свидетельство жизни, прожитой под давлением. Каждый раз, когда я читаю эти истории, я чувствую родство с ними и их заботами. В послесловии Довлатов написал: «Есть причина, по которой каждая книга, даже не очень серьезная, имеет форму чемодана.«И для меня эта коллекция — чемодан, который стоит распаковывать снова и снова.