Рассказы и малая проза Франца Кафки
de: Das Urteil
год: 1912
перевод: А. Махлина
Чудесным весенним утром молодой коммерсант Георг Бендеманн сидел в своем кабинете с окнами на набережную, на первом этаже одного из многочисленных невысоких и недолговечных домов, отличимых разве что своей высотой и окраской. Он только что закончил письмо к живущему за границей другу юности, с нарочитой медлительностью запечатал его и, опершись о письменный стол, стал глядеть в окно на реку, мост и бледно-зеленые пригорки на том берегу.
Он думал о том, как много лет назад этот его друг, недовольный ходом своих дел на родине, форменным образом сбежал в Россию. Теперь он вел в Петербурге торговое дело, которое поначалу шло очень хорошо, но потом как будто застопорилось, на что его друг жаловался во время своих все более редких приездов. Так и трудился он без пользы вдали от дома, и под бородой на иностранный манер проступало хорошо знакомое с детских лет лицо, желтизна которого все более наводила на мысль о развивающейся болезни. По его рассказам, он не поддерживал тесных отношений с тамошней колонией своих соотечественников; в то же время, общение его с местным обществом не складывалось, и он окончательно обрек себя на холостяцкую жизнь.
Что можно написать такому человеку, который явно сбился с пути, и которому можно посочувствовать и ничем нельзя помочь? Возможно, следовало ему посоветовать вернуться домой, обустроить свою жизнь здесь, возобновить старые дружеские связи, к чему не было никаких препятствий, и в остальном положиться на помощь друзей. Но тем самым ему бы неизбежно дали понять, и чем заботливее, тем острее, что все его старания пропали даром, и что от них следовало в конце концов отказаться, вернуться домой и вечно чувствовать на себе пристальные взгляды, какими провожают вернувшихся неудачников; что только его друзья что-либо смыслят в жизни, а он, взрослый ребенок, должен просто следовать советам оставшихся дома и преуспевающих друзей. И можно ли быть уверенным в том, что все хлопоты, которые пришлось бы на него навлечь, приведут к какой-либо цели? Наверное, его вообще не удастся уговорить вернуться домой, он же сам говорил, что уже не чувствует отношений на родине. И тогда он, несмотря ни на что, останется у себя за границей, с горечью от подобных советов и еще более отдалившись от друзей. Если же он последует советам и, не по злому умыслу, конечно, а по стечению обстоятельств, окажется здешней жизнью подавлен, не сможет найти себя ни среди друзей, ни без них, будет стыдиться своего положения и уже по-настоящему останется без родины и друзей, то не лучше ли ему остаться за границей как есть? Можно ли при таких обстоятельствах рассчитывать на то, что здесь он поправит свои дела?
А потому, если оставалось желание поддерживать переписку, нельзя ему было описывать настояшие новости, даже такие, о которых можно было, не задумываясь, рассказать и самым дальним знакомым. Друг не приезжал уже три года под туманным предлогом нестабильной политической ситуации в России, которая не позволяла даже краткой отлучки мелкого коммерсанта, в то время, как сотни тысяч русских преспокойно путешествуют по всему миру. В жизни же Георга многое изменилось за эти три года. О смерти матери года два назад, с момента которой Георг вел совместное хозяйство со своим престарелым отцом, друг еще, конечно, узнал и выразил в письме свои соболезнования с некоторой сухостью, объяснимой только тем, что пребывание за границей не позволяло осознать горечь подобной утраты. С того времени Георг с большой решительностью взялся за свое торговое дело, как, впрочем, и за все остальные. Возможно, что при жизни матери отец, в делах желавший считаться единственно со своим собственным мнением, сильно ограничивал Георга в его действиях; возможно, что с ее смертью он больше замкнулся в себе, хотя по-прежнему продолжал участвовать в деле; возможно, и даже весьма вероятно, главную роль сыграло счастливое стечение обстоятельств; так или иначе, за эти два года дело неожиданно разрослось, число работников пришлось удвоить, оборот вырос в пять раз, и дальнейший рост не вызывал сомнений.
Друг же об этих изменениях не имел никакого представления. Ранее, в последний раз, кажется, в письме с соболезнованиями, он пытался уговорить Георга переехать в Россию и пространно описывал возможности, что представлял для Георга Петербург при его роде занятий. Суммы были незначительны на фоне той прибыли, которую последнее время приносило Георгу его дело. У Георга вовсе не было желания описывать другу свои коммерческие успехи; да и сделай он это с таким запозданием, вид это имело бы в высшей степени странный. А потому Георг ограничился лишь описанием незначительных происшествий, которые беспорядочно приходят в голову во время спокойных воскресных размышлений. Единственное, чего ему хотелось, это не разрушить то представление о родном городе, которое, скорее всего, создалось у друга за время долглй отлучки, и которое давало ему определенное спокойствие. И так получилось, что Георг описал своему другу помолвку ничем не примечательного человека со столь же непримечательной девушкой в трех написанных в весьма разное время письмах, так что в конце концов друг заинтересовался этим странным событием, что никак в намерения Георга не входило.
Георг гораздо охотнее писал о подобных вещах, чем о том, что он сам месяц назад обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд, девушкой из состоятельного семейства. Он довольно часто говорил со своей невестой об этом друге и их странных эпистолярных отношениях. «Тогда он не приедет на нашу свадьбу», говорила она, «а я очень даже вправе познакомиться со всеми твоими друзьями». «Я не хочу его тревожить», отвечал Георг. «Пойми меня правильно он приехал бы, по крайней мере я в это верю, но он бы чувствовал себя принужденно и ущербно, вероятно, завидовал бы мне, и явно недовольный и неспособный от этого недовольства отделаться, вернулся бы к себе один. Один понимаешь, что это значит?» «Ну, а не может он узнать о нашей свадьбе откуда-нибудь еще?» «Я, конечно, не могу этому помешать, но при его образе жизни это маловероятно». «Если у тебя, Георг, такие друзья, то лучше бы тебе и вовсе не жениться». «Тут мы, конечно, оба виноваты, но у меня сейчас что-то нет желания что-либо с этим делать». И когда она, прерывисто дыша под его поцелуями, успела выговорить: «А все ж таки мне от этого обидно», он про себя решил, что не будет никакого вреда в том, чтобы обо всем написать другу. «Пускай принимает меня таким, какой я есть», сказал он себе. «Не перекраивать же себя для дружбы с ним лучше, чем я есть».
И в том длинном письме, что было написано с утра в воскресенье, он сообщил своему другу о произошедшей помолвке в следующих выражениях: «Наилучшую же новость я приберег напоследок. Я обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд, девушкой из состоятельного семейства, что поселилось в наших краях, когда ты уже давно уехал, так что вряд ли ты ее можешь знать. Поводов написать тебе подробнее о моей невесте еще будет предостаточно; сегодня же хочу тебя обрадовать тем, что я совершенно счастлив, и что изменилось в наших взаимоотношениях единственно то, что отныне ты во мне вместо обыкновенного друга обрел друга счастливого. Помимо того, в моей невесте, которая шлет тебе сердечный привет и вскорости напишет тебе сама, ты найдешь искреннего друга, что вовсе для холостяка немаловажно. Я знаю, что от визита к нам тебя удерживает множество обстоятельств так не послужит ли как раз моя свадьба поводом к тому, чтобы отбросить все препятствия в сторону? Но как бы там ни было, поступай безо всякой оглядки на меня, а только по своему разумению».
Георг на какое-то время застыл за письменным столом, повернув голову к окну и держа в руке письмо. На приветствие проходившего по улице знакомого он ответил едва заметной отстутствующей улыбкой.
В конце концов он засунул письмо в карман, вышел из кабинета, и сквозь узкий корридор прошел в комнату отца, в которой не бывал уже несколько месяцев. К этому, в сущности, не было никакой необходимости, поскольку он постоянно виделся с отцом в конторе, обедали они вместе в трактире, а по вечерам, хоть каждый и выбирал занятие на свой вкус, они обыкновенно оказывались, каждый со своей газетой, в общей гостинной. Единственное, что нарушало этот порядок, были визиты Георга к друзьям или, в последнее время, к своей невесте.
Георга поразило, сколь темно было у отца в комнате в такой солнечный день. Какую все-таки тень отбрасывали высокие стены, окружавшие узкий дворик! Отец сидел у окна в углу, всячески украшенном памятными вещицами покойной матери, и читал газету, глядя на нее искоса и пытаясь тем самым приспособить свои слабеющие глаза. Отодвинутый на край стола завтрак казался почти нетронутым.
А, Георг, произнес отец и двинулся ему навстречу. Его тяжелый шлафрок распахивался при ходьбе, полы развевались; «мой отец все еще гигант», подумал про себя Георг.
Здесь же невыносимо темно, сказал он вслух.
Темно здесь и вправду, ответил отец.
Окно ты тоже держишь закрытым?
Мне так лучше.
На улице ведь очень тепло, сказал Георг, как бы продолжая свою исходную мысль, и сел на стул.
Отец собрал посуду от завтрака и переставил ее на сундук.
Я, собственно, хотел тебе только сказать, продолжал Георг, рассеянно следя за движениями старика, что я как раз сообщил в Петербург о своей помолвке.
Он приподнял письмо в кармане, так что стал виден его край, и опустил его обратно.
Отчего в Петербург? спросил отец.
Как же, моему другу, ответил Георг и попытался встретиться с отцом взглядом. «В конторе-то он совсем другой», подумал Георг, «не то что здесь, развалился как и руки скрестил».
Да, твоему другу, подчеркнуто произнес отец.
Ты же знаешь, отец, что я сначала думал умолчать ему о моей помолвке. Чтобы его не расстраивать, только поэтому. Ты же знаешь, он сложный человек. И я сказал себе он же может узнать о помолвке не от меня, хоть при его образе жизни это и маловероятно помешать я этому не могу, но от меня самого он об этом узнать никак не должен.
Ну, а теперь ты стал иного об этом мнения? спросил отец, положил при этом газету на подоконник, поверх газеты очки и прикрыл их ладонью.
Да, теперь я иного мнения. Если он мне хороший друг, сказал я себе, то моя счастливая помолвка должна и для него быть радостью. Потому я немедля ему об этом написал. Но перед тем, как бросить письмо, я все же хотел тебе об этом сказать.
Георг, произнес отец и широко раздвинул беззубый рот, послушай меня! Ты пришел ко мне, чтобы посоветоваться об этом деле. Это тебе, без сомненья, делает честь. Но это ничто, это ужаснее, чем ничто, если ты мне не скажешь всей правды. Я не хочу сейчас ворошить то, что не имеет к этому отношения. Со смерти нашей любимой матушки стали происходить всякие некрасивые вещи. Думаю, прийдет еще время к этому вернуться, и скорее, чем нам кажется. Многое в делах от меня ускользает, не то, чтобы от меня это скрывали, по крайней мере, мне не хочется верить в то, что от меня это скрывают; сил у меня уже меньше, память слабеет, и меня уже не хватает на то, чтобы следить за всем происходящим. Во-первых,это естественный ход вещей, а, во-вторых, смерть нашей матушки сразила меня сильнее, чем тебя. Но поскольку уж мы заговорили об этом письме, прошу тебя, Георг, не обманывай меня. Это сущий пустяк, что гроша ломаного не стоит, так не обманывай же меня. У тебя действительно есть этот друг в Петербурге?
Георг в смущении поднялся.
Бог с ними, с моими друзьями. Тысяча друзей не заменят мне моего отца. Знаешь, что я думаю? Ты недостаточно о себе заботишься. Но годы берут свое. В магазине ты для меня незаменим, ты ведь это прекрасно знаешь, но если магазин станет вредить твоему здоровью, я его завтра же вовсе закрою. Так нельзя. Мы должны совершенно иначе обустроить твою жизнь. Ты сидишь здесь в темноте, когда в гостинной у тебя был бы прекрасный свет. Ты отщипываешь кусочек за завтраком, вместо того, чтобы как следует подкрепиться. Ты сидишь тут с закрытыми окнами, когда свежий воздух так был бы тебе полезен. Нет, отец! Я приглашу врача и мы будем следовать его предписаниям. Мы поменяемся комнатами ты переедешь в светлую комнату, а я сюда. Для тебя ничего не изменится, все твои вещи переедут с тобой. Но это все со временем, а сейчас приляг ненадолго, тебе непременно нужен покой. Пойдем, я помогу тебе переодется, у меня получится, увидишь. А если хочешь сейчас же лечь в светлой комнате, то полежи пока у меня на кровати. Так было бы, кстати, лучше всего.
Читать Приговор онлайн (полностью и бесплатно)
Франц Кафка. Приговор
Чудесным весенним утром молодой коммерсант Георг Бендеманн сидел в своем кабинете с окнами на набережную, на первом этаже одного из многочисленных невысоких и недолговечных домов, отличимых разве что своей высотой и окраской. Он только что закончил письмо к живущему за границей другу юности, с нарочитой медлительностью запечатал его и, опершись о письменный стол, стал глядеть в окно на реку, мост и бледно-зеленые пригорки на том берегу.
Он думал о том, как много лет назад этот его друг, недовольный ходом своих дел на родине, форменным образом сбежал в Россию. Теперь он вел в Петербурге торговое дело, которое поначалу шло очень хорошо, но потом как будто застопорилось, на что его друг жаловался во время своих всё более редких приездов. Так и трудился он без пользы вдали от дома, и под бородой на иностранный манер проступало хорошо знакомое с детских лет лицо, желтизна которого всё более наводила на мысль о развивающейся болезни. По его рассказам, он не поддерживал тесных отношений с тамошней колонией своих соотечественников; в то же время, общение его с местным обществом не складывалось, и он окончательно обрек себя на холостяцкую жизнь.
Что можно написать такому человеку, который явно сбился с пути, и которому можно посочувствовать и ничем нельзя помочь? Возможно, следовало ему посоветовать вернуться домой, обустроить свою жизнь здесь, возобновить старые дружеские связи, к чему не было никаких препятствий, и в остальном положиться на помощь друзей. Но тем самым ему бы неизбежно дали понять, и чем заботливее, тем острее, что все его старания пропали даром, и что от них следовало в конце концов отказаться, вернуться домой и вечно чувствовать на себе пристальные взгляды, какими провожают вернувшихся неудачников; что только его друзья что-либо смыслят в жизни, а он, взрослый ребенок, должен просто следовать советам оставшихся дома и преуспевающих друзей. И можно ли быть уверенным в том, что все хлопоты, которые пришлось бы на него навлечь, приведут к какой-либо цели? Наверное, его вообще не удастся уговорить вернуться домой, – он же сам говорил, что уже не чувствует отношений на родине. И тогда он, несмотря ни на что, останется у себя за границей, с горечью от подобных советов и ещё более отдалившись от друзей. Если же он последует советам и, не по злому умыслу, конечно, а по стечению обстоятельств, окажется здешней жизнью подавлен, не сможет найти себя ни среди друзей, ни без них, будет стыдиться своего положения и уже по-настоящему останется без родины и друзей, то не лучше ли ему остаться за границей как есть? Можно ли при таких обстоятельствах рассчитывать на то, что здесь он поправит свои дела?
А потому, если оставалось желание поддерживать переписку, нельзя ему было описывать настояшие новости, даже такие, о которых можно было, не задумываясь, рассказать и самым дальним знакомым. Друг не приезжал уже три года под туманным предлогом нестабильной политической ситуации в России, которая не позволяла даже краткой отлучки мелкого коммерсанта, в то время, как сотни тысяч русских преспокойно путешествуют по всему миру. В жизни же Георга многое изменилось за эти три года. О смерти матери года два назад, с момента которой Георг вел совместное хозяйство со своим престарелым отцом, друг ещё, конечно, узнал и выразил в письме свои соболезнования с некоторой сухостью, объяснимой только тем, что пребывание за границей не позволяло осознать горечь подобной утраты. С того времени Георг с большой решительностью взялся за своё торговое дело, как, впрочем, и за все остальные. Возможно, что при жизни матери отец, в делах желавший считаться единственно со своим собственным мнением, сильно ограничивал Георга в его действиях; возможно, что с её смертью он больше замкнулся в себе, хотя по-прежнему продолжал участвовать в деле; возможно, и даже весьма вероятно, главную роль сыграло счастливое стечение обстоятельств; так или иначе, за эти два года дело неожиданно разрослось, число работников пришлось удвоить, оборот вырос в пять раз, и дальнейший рост не вызывал сомнений.
Друг же об этих изменениях не имел никакого представления. Ранее, в последний раз, кажется, в письме с соболезнованиями, он пытался уговорить Георга переехать в Россию и пространно описывал возможности, что представлял для Георга Петербург при его роде занятий. Суммы были незначительны на фоне той прибыли, которую последнее время приносило Георгу его дело. У Георга вовсе не было желания описывать другу свои коммерческие успехи; да и сделай он это с таким запозданием, вид это имело бы в высшей степени странный.
А потому Георг ограничился лишь описанием незначительных происшествий, которые беспорядочно приходят в голову во время спокойных воскресных размышлений. Единственное, чего ему хотелось, – это не разрушить то представление о родном городе, которое, скорее всего, создалось у друга за время долглй отлучки, и которое давало ему определенное спопойствие. И так получилось, что Георг описал своему другу помолвку ничем не примечательного человека со столь же непримечательной девушкой в трёх написанных в весьма разное время письмах, так что в конце концов друг заинтересовался этим странным событием, что никак в намерения Георга не входило.
Георг гораздо охотнее писал о подобных вещах, чем о том, что он сам месяц назад обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд, девушкой из состоятельного семейства. Он довольно часто говорил со своей невестой об этом друге и их странных эпистолярных отношениях. «Тогда он не приедет на нашу свадьбу», говорила она, «а я очень даже вправе познакомиться со всеми твоими друзьями». «Я не хочу его тревожить», отвечал Георг. «Пойми меня правильно – он приехал бы, по крайней мере я в это верю, но он бы чувствовал себя принужденно и ущербно, вероятно, завидовал бы мне, и явно недовольный и неспособный от этого недовольства отделаться, вернулся бы к себе один. Один – понимаешь, что это значит?» «Ну, а не может он узнать о нашей свадьбе откуда-нибудь ещё?» «Я, конечно, не могу этому помешать, но при его образе жизни это маловероятно.» «Если у тебя, Георг, такие друзья, то лучше бы тебе и вовсе не жениться.» «Тут мы, конечно, оба виноваты, но у меня сейчас что-то нет желания что-либо с этим делать.» И когда она, прерывисто дыша под его поцелуями, успела выговорить: «А всё ж таки мне от этого обидно», он про себя решил, что не будет никакого вреда в том, чтобы обо всем написать другу. «Пускай принимает меня таким, какой я есть», сказал он себе. «Не перекраивать же себя для дружбы с ним лучше, чем я есть.»
И в том длинном письме, что было написано с утра в воскресенье, он сообщил своему другу о произошедшей помолвке в следующих выражениях: «Наилучшую же новость я приберег напоследок. Я обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд, девушкой из состоятельного семейства, что поселилось в наших краях, когда ты уже давно уехал, так что вряд ли ты её можешь знать. Поводов написать тебе подробнее о моей невесте ещё будет предостаточно; сегодня же хочу тебя обрадовать тем, что я совершенно счастлив, и что изменилось в наших взаимоотношениях единственно то, что отныне ты во мне вместо обыкновенного друга обрел друга счастливого. Помимо того, в моей невесте, которая шлет тебе сердечный привет и вскорости напишет тебе сама, ты найдешь искреннего друга, что вовсе для холостяка немаловажно. Я знаю, что от визита к нам тебя удерживает множество обстоятельств – так не послужит ли как раз моя свадьба поводом к тому, чтобы отбросить все препятствия в сторону? Но как бы там ни было, поступай безо всякой оглядки на меня, а только по своему разумению.»
Георг на какое-то время застыл за письменным столом, повернув голову к окну и держа в руке письмо. На приветствие проходившего по улице знакомого он ответил едва заметной отстутствующей улыбкой.
В конце концов он засунул письмо в карман, вышел из кабинета, и сквозь узкий корридор прошел в комнату отца, в которой не бывал уже несколько месяцев. К этому, в сущности, не было никакой необходимости, поскольку он постоянно виделся с отцом в конторе, обедали они вместе в трактире, а по вечерам, хоть каждый и выбирал занятие на свой вкус, они обыкновенно оказывались, каждый со своей газетой, в общей гостинной. Единственное, что нарушало этот порядок, были визиты Георга к друзьям или, в последнее время, к своей невесте.
Георга поразило, сколь темно было у отца в комнате в такой солнечный день. Какую все-таки тень отбрасывали высокие стены, окружавшие узкий дворик! Отец сидел у окна в углу, всячески украшенном памятными вещицами покойной матери, и читал газету, глядя на неё искоса и пытаясь тем самым приспособить свои слабеющие глаза. Отодвинутый на край стола завтрак казался почти нетронутым.
– А, Георг, – произнес отец и двинулся ему навстречу. Его тяжелый шлафрок распахивался при ходьбе, полы развевались; «мой отец всё ещё гигант», подумал про себя Георг.
Приговор и превращение. Франц Кафка
Рубрика: Литература, Размышления Автор: Родион Творогин Опубликовано 20.08.2019 · Комментарии: 3 · На чтение: 6 мин · Просмотры:808
Франц Кафка – редкий писатель. Весь свой талант посвятил он размышлениям об отчуждении человека от своей души. От самого себя.
В блестящей сюрреалистической манере, Кафка четко сформулировал беспощадное давление социума на людей. Показал гнет, сводящий с ума и калечащий души.
Заброшенность, беспокойство, экзистенциальный ужас, лживость социальных масок, ад бюрократической системы – вот основные вопросы кафковской прозы.
Юрий Зверлин «Портрет Франца Кафки» 2013Кафка
Родился Франц Кафка в Праге в 1883 году. Его отец торговал галантерейными изделиями, а мать была дочерью богатого пивовара. В семье рьяно проповедовались идеалы буржуазного образа жизни и поэтому мальчика с детства пытались встроить в матрицу мещанской состоятельности.
Влияние отца было тираническим и распространялось даже на личную жизнь повзрослевших детей. Отсюда становится понятной выбранная Кафкой тематика его произведений. Остервенелую хватку социальных установок он ощутил на себе в полной мере.
Получив юридическое образование, Франц всю свою недолгую жизнь проработал обычным клерком, ничем внешне не выказывая своей потаенной, внутренней работы. Служба не приносила ему удовольствия, он не любил ни начальников, ни коллег. Только литература занимала все его помыслы. Только творчество оживляло тайные уголки его причудливой души. Он сублимировал свои страдания и превращал их в художественную форму. Тонкий самоанализ претворялся под его пером в загадочные притчи. Жизнь Франца Кафки, на первый взгляд невзрачная, скромная и никчемная, была наполнена глубочайшим духовным поиском.
Уйдя во внутреннюю эмиграцию, он посвятил весь свой талант поискам освобождения человека от власти уродливых схем, форм и стереотипов. Находясь под тем же социальным гнетом, испытывая на себе влияние властного отца, он переживал и страдал, осмыслял и препарировал. Жизнь, неуспешная по меркам буржуазного общества, была для Кафки единственно возможной жизнью.
Умер Франц Кафка 3 июня 1924 года от туберкулеза, в возрасте 40 лет. Но, читая его произведения, невольно приходит мысль, что не только болезнь явилась причиной смерти совсем нестарого человека. Кажется, что ему просто надоело жить. Он устал от судьбы, которую ему избрали родители, от постоянного давления обстоятельств и от происходящего вокруг абсурда. Он не хотел жить в мире бездушных автоматов, озабоченных только толщиной кошелька. В мире манекенов, бесконечно ищущих бессмысленные развлечения. Ему это представлялось адом.
Приговор
В коротком и трагическом рассказе «Приговор» Кафка доводит развитие отцовского комплекса до своего логического конца. Словно ушатом ледяной воды он окатывает читателя.
Рассказ представляет собой тягучую смесь из вины, страха, стыда и долга. Влияние отца на главного героя является тотальным. Оно порабощает волю и здравый смысл, отменяя даже инстинкт самосохранения.
Ельке Редер «Иллюстрации к Кафке»Персонаж этой истории Георг Бендеман, приятный молодой человек и успешный коммерсант, пишет письмо своему другу, уехавшему в далекую Россию. В те времена Россия для жителей Праги рисовалась совершенно фантастической и дикой страной, полной настоящих приключений.
В письме Георг рассказывает о своей жизни и о будущей свадьбе. Юноша пишет очень деликатно, умалчивая об успехах в коммерции и о радостях на личном фронте. Он человек тактичный и не хочет обидеть менее успешного товарища. Георг хочет пригласить друга на свадьбу и, решив предварительно посоветоваться с отцом, откладывает письмо.
Разговор с отцом, начавшийся обыденным и спокойным тоном, вскоре превращается в кромешный абсурд, полный мрачного гротеска.
Отец, постепенно заводя сам себя, начинает обвинять молодого человека в неподобающем отношении к себе и к памяти покойной матери. Дальше он упрекает Георга в предательстве друга, говорит, что не желает видеть его невесту и, доводя ситуацию до полного сюра, выносит приговор. Приговаривает сына к казни водой.
Послушный сын, выслушав отца и подчиняясь его авторитету, идет к реке, бросается с моста и погибает.
Согласно древнегреческим мифам, при взгляде на Медузу Горгону человек превращался в камень. Похожее действие оказывает на юношу негативный комплекс отца. Этот страшный гнет накрывает душу и уничтожает личность.
Кафка, знакомый с таким отцом не понаслышке, ищет пути выхода от власти устоявшихся правил и сыновьего долга. И кажется ему, что единственной возможностью сбросить с себя это иго, является смерть.
Сын тянется к отцу за советом, ищет поддержки, а вместо этого попадает в топкое болото насмешек, презрения и сарказма. В тягучий мрак власти…
Превращение
Грегор Замза, проснувшись утром, обнаружил, что превратился в насекомое. В большого отвратительного жука. При этом он сохранил возможность мыслить и понимать происходящее.
Так начинается повесть Франца Кафки «Превращение». Это медленное сюрреалистическое повествование, затрагивающее целый спектр различных социальных установок и комплексов. Типичная для Кафки демонстрация человеческих отношений в их истинном обличии.
Ельке Редер «Иллюстрации к Кафке»Грегор – удачливый коммивояжер, любимый сын и брат. Близкие люди любят его искренне, и его есть за что – Грегор очень хороший человек. Он обладает прекрасными личными и деловыми качествами. Легок в общении, успешен в работе, заботлив дома.
А еще он содержит всю семью… Но не это главное, его ценят не за это. Его ценят, исключительно, за личные качества.
И вот, утром, Грегор Замза не может вылезти из кровати. Он лежит на спине и судорожно шевелит своими тонкими лапками. Он теперь не может ходить на работу, не может себя обслуживать, он даже перевернуться самостоятельно не может.
Метаморфоза, произошедшая с Грегором, одномоментно превратила его из кормильца семьи в неприятную обузу, с которой непонятно что и делать. «Оно», как стали называть бывшего Грегора Замзу, начало доставлять семье ненужные и гнетущие волнения. Близкие люди начинают его люто ненавидеть. Его внешний вид приводит в ужас и может отпугнуть постояльцев (квартира частично сдается в наем). Огромное насекомое запирают в комнате и не дают выползать наружу.
Полностью открытый мир коммивояжера (эта профессия связана с многочисленными переездами и частым переговорами) сужается до размера хитинового панциря, запертого в четырех стенах. Но только в новых условиях Грегор начинает понимать мир. Только лишившись всего, он осознает правду.
Иллюзия
Прежняя жизнь ему представляется иллюзией, а любовь близких – изощренным обманом. Все его любили, пока он соответствовал установленным в обществе стандартам поведения, благополучия и внешнего вида.
Ельке Редер «Иллюстрации к Кафке»Жизнь Грегора становится осмысленной, он глубже погружается в размышления о себе и о жизни. Он понимает, что нет никакой любви, теплоты и добра, а есть лишь холодный мрак корысти и отчуждения. В таком понимании Грегора Замзы прочерчивается кафкианский парадокс – только превратившись в жука, человек начинает существовать осознанно. Становится Человеком.
В результате превращения Грегор получил уникальный подарок. Он постиг тайну и убедился в тотальном вранье социального устройства мира. Он увидел ужасающую подлость и лицемерие в человеческих отношениях. Фальшивый автоматизм семейных связей и родственных привязанностей.
Но, при этом, Грегор очень страдает от истин, которые ему открылись. Он хочет хотя бы в себе сохранить частичку настоящего человеческого тепла и борется за это перед лицом жестокого и бессмысленного рока.
Тем временем жизнь дома становится совершенно невыносимой. Во время очередного выяснения отношений, отец бросает в Грегора яблоком, и оно, застряв в сочленениях хитинового покрова, начинает гнить. Постепенно близкие окончательно отдаляются от бедняги и втайне мечтают о его смерти.
Когда он, наконец, умирает, заразившись от того самого сгнившего яблока, семья отмечает это событие выездом на природу. Не скрывая своей радости, все наслаждаются непривычно теплым солнцем. Стараются забыть и выбросить из памяти все последние события. В конце поездки, пишет Кафка, сестра Грегора поднялась и выпрямила свое молодое тело…
На этой фразе автор заканчивает свое повествование.
В последних словах Кафки чувствуется предельный трагизм – он показывает победу здоровой физической жизни над уродливым духом. Биологию, которая торжествует над духовностью. Полный триумф социума…
Родион Творогин «Портрет Франца Кафки» 2019Стихотворение посвященное Францу Кафке находится здесь
Читать Приговор — Кафка Франц — Страница 1
Франц Кафка
Приговор
Чудесным весенним утром молодой коммерсант Георг Бендеманн сидел в своем кабинете с окнами на набережную, на первом этаже одного из многочисленных невысоких и недолговечных домов, отличимых разве что своей высотой и окраской. Он только что закончил письмо к живущему за границей другу юности, с нарочитой медлительностью запечатал его и, опершись о письменный стол, стал глядеть в окно на реку, мост и бледно-зеленые пригорки на том берегу.
Он думал о том, как много лет назад этот его друг, недовольный ходом своих дел на родине, форменным образом сбежал в Россию. Теперь он вел в Петербурге торговое дело, которое поначалу шло очень хорошо, но потом как будто застопорилось, на что его друг жаловался во время своих все более редких приездов. Так и трудился он без пользы вдали от дома, и под бородой на иностранный манер проступало хорошо знакомое с детских лет лицо, желтизна которого все более наводила на мысль о развивающейся болезни. По его рассказам, он не поддерживал тесных отношений с тамошней колонией своих соотечественников; в то же время, общение его с местным обществом не складывалось, и он окончательно обрек себя на холостяцкую жизнь.
Что можно написать такому человеку, который явно сбился с пути, и которому можно посочувствовать и ничем нельзя помочь? Возможно, следовало ему посоветовать вернуться домой, обустроить свою жизнь здесь, возобновить старые дружеские связи, к чему не было никаких препятствий, и в остальном положиться на помощь друзей. Но тем самым ему бы неизбежно дали понять, и чем заботливее, тем острее, что все его старания пропали даром, и что от них следовало в конце концов отказаться, вернуться домой и вечно чувствовать на себе пристальные взгляды, какими провожают вернувшихся неудачников; что только его друзья что-либо смыслят в жизни, а он, взрослый ребенок, должен просто следовать советам оставшихся дома и преуспевающих друзей. И можно ли быть уверенным в том, что все хлопоты, которые пришлось бы на него навлечь, приведут к какой-либо цели? Наверное, его вообще не удастся уговорить вернуться домой, – он же сам говорил, что уже не чувствует отношений на родине. И тогда он, несмотря ни на что, останется у себя за границей, с горечью от подобных советов и еще более отдалившись от друзей. Если же он последует советам и, не по злому умыслу, конечно, а по стечению обстоятельств, окажется здешней жизнью подавлен, не сможет найти себя ни среди друзей, ни без них, будет стыдиться своего положения и уже по-настоящему останется без родины и друзей, то не лучше ли ему остаться за границей как есть? Можно ли при таких обстоятельствах рассчитывать на то, что здесь он поправит свои дела?
А потому, если оставалось желание поддерживать переписку, нельзя ему было описывать настоящие новости, даже такие, о которых можно было, не задумываясь, рассказать и самым дальним знакомым. Друг не приезжал уже три года под туманным предлогом нестабильной политической ситуации в России, которая не позволяла даже краткой отлучки мелкого коммерсанта, в то время, как сотни тысяч русских преспокойно путешествуют по всему миру. В жизни же Георга многое изменилось за эти три года. О смерти матери года два назад, с момента которой Георг вел совместное хозяйство со своим престарелым отцом, друг еще, конечно, узнал и выразил в письме свои соболезнования с некоторой сухостью, объяснимой только тем, что пребывание за границей не позволяло осознать горечь подобной утраты. С того времени Георг с большой решительностью взялся за свое торговое дело, как, впрочем, и за все остальные. Возможно, что при жизни матери отец, в делах желавший считаться единственно со своим собственным мнением, сильно ограничивал Георга в его действиях; возможно, что с ее смертью он больше замкнулся в себе, хотя по-прежнему продолжал участвовать в деле; возможно, и даже весьма вероятно, главную роль сыграло счастливое стечение обстоятельств; так или иначе, за эти два года дело неожиданно разрослось, число работников пришлось удвоить, оборот вырос в пять раз, и дальнейший рост не вызывал сомнений.
Друг же об этих изменениях не имел никакого представления. Ранее, в последний раз, кажется, в письме с соболезнованиями, он пытался уговорить Георга переехать в Россию и пространно описывал возможности, что представлял для Георга Петербург при его роде занятий. Суммы были незначительны на фоне той прибыли, которую последнее время приносило Георгу его дело. У Георга вовсе не было желания описывать другу свои коммерческие успехи; да и сделай он это с таким запозданием, вид это имело бы в высшей степени странный.
А потому Георг ограничился лишь описанием незначительных происшествий, которые беспорядочно приходят в голову во время спокойных воскресных размышлений. Единственное, чего ему хотелось, – это не разрушить то представление о родном городе, которое, скорее всего, создалось у друга за время долгий отлучки, и которое давало ему определенное спокойствие. И так получилось, что Георг описал своему другу помолвку ничем не примечательного человека со столь же непримечательной девушкой в ирех написанных в весьма разное время письмах, так что в конце концов друг заинтересовался этим странным событием, что никак в намерения Георга не входило.
Георг гораздо охотнее писал о подобных вещах, чем о том, что он сам месяц назад обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд, девушкой из состоятельного семейства. Он довольно часто говорил со своей невестой об этом друге и их странных эпистолярных отношениях. «Тогда он не приедет на нашу свадьбу», говорила она, «а я очень даже вправе познакомиться со всеми твоими друзьями». «Я не хочу его тревожить», отвечал Георг. «Пойми меня правильно – он приехал бы, по крайней мере я в это верю, но он бы чувствовал себя принужденно и ущербно, вероятно, завидовал бы мне, и явно недовольный и неспособный от этого недовольства отделаться, вернулся бы к себе один. Один – понимаешь, что это значит?» «Ну, а не может он узнать о нашей свадьбе откуда-нибудь еще?» «Я, конечно, не могу этому помешать, но при его образе жизни это маловероятно.» «Если у тебя, Георг, такие друзья, то лучше бы тебе и вовсе не жениться.» «Тут мы, конечно, оба виноваты, но у меня сейчас что-то нет желания что-либо с этим делать.» И когда она, прерывисто дыша под его поцелуями, успела выговорить: «А все ж таки мне от этого обидно», он про себя решил, что не будет никакого вреда в том, чтобы обо всем написать другу. «Пускай принимает меня таким, какой я есть», сказал он себе. «Не перекраивать же себя для дружбы с ним лучше, чем я есть.»
И в том длинном письме, что было написано с утра в воскресенье, он сообщил своему другу о произошедшей помолвке в следующих выражениях: «Наилучшую же новость я приберег напоследок. Я обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд, девушкой из состоятельного семейства, что поселилось в наших краях, когда ты уже давно уехал, так что вряд ли ты ее можешь знать. Поводов написать тебе подробнее о моей невесте еще будет предостаточно; сегодня же хочу тебя обрадовать тем, что я совершенно счастлив, и что изменилось в наших взаимоотношениях единственно то, что отныне ты во мне вместо обыкновенного друга обрел друга счастливого. Помимо того, в моей невесте, которая шлет тебе сердечный привет и вскорости напишет тебе сама, ты найдешь искреннего друга, что вовсе для холостяка немаловажно. Я знаю, что от визита к нам тебя удерживает множество обстоятельств – так не послужит ли как раз моя свадьба поводом к тому, чтобы отбросить все препятствия в сторону? Но как бы там ни было, поступай безо всякой оглядки на меня, а только по своему разумению.»
Георг на какое-то время застыл за письменным столом, повернув голову к окну и держа в руке письмо. На приветствие проходившего по улице знакомого он ответил едва заметной отсутствующей улыбкой.
В конце концов он засунул письмо в карман, вышел из кабинета, и сквозь узкий коридор прошел в комнату отца, в которой не бывал уже несколько месяцев. К этому, в сущности, не было никакой необходимости, поскольку он постоянно виделся с отцом в конторе, обедали они вместе в трактире, а по вечерам, хоть каждый и выбирал занятие на свой вкус, они обыкновенно оказывались, каждый со своей газетой, в общей гостиной. Единственное, что нарушало этот порядок, были визиты Георга к друзьям или, в последнее время, к своей невесте.
Читать книгу Приговор Франца Кафки : онлайн чтение
Франц Кафка
Приговор
© И. Татаринова, перевод. Наследники, 2016
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
* * *
Было чудесное весеннее воскресное утро. Георг Бендеман, молодой коммерсант, сидел у себя в кабинете на первом этаже невысокого домика на берегу реки, вдоль которой вытянулся целый ряд домиков того же типа, отличающихся один от другого, пожалуй, только окраской и высотой. Он как раз кончил письмо к другу молодости, живущему за границей, потом с нарочитой медлительностью вложил его в конверт и, облокотясь на письменный стол, стал смотреть в окно на реку, мост и начинающие зеленеть холмы на том берегу.
Он думал о том, что этот друг, недовольный тем, как у него шли дела на родине, несколько лет тому назад форменным образом сбежал в Россию. Теперь у него было торговое дело в Петербурге, которое вначале пошло очень хорошо, но за последние годы как будто разладилось, на что в каждый из своих приездов, от раза к разу все более редких, жаловался друг. Так он и трудился на чужбине без большой для себя выгоды: знакомое с детства лицо, нездоровая желтизна которого наводила на мысль о развивающейся болезни, осталось все тем же, несмотря на чужеземную бороду. По его словам, у него не установилось близких отношений с тамошней колонией его земляков, но и в русские семьи он был не очень-то вхож и, таким образом, обрек себя на холостяцкую жизнь.
Что можно написать такому явно зашедшему в тупик человеку? Ему можно посочувствовать, но помочь нельзя. Не посоветовать ли ему вернуться домой, продолжить свое существование здесь, возобновить старые связи – ведь этому никто не мешает, – а в остальном положиться на помощь друзей? Но ведь это же значит сказать ему – и чем мягче это будет сделано, тем болезненнее он это воспримет, – что до сих пор его старания не увенчались успехом, что ему надо отказаться от своей затеи и ехать домой, где на него будут указывать пальцем, как на неудачника, вернувшегося на родину, это значит сказать ему, что его друзья, никуда не уезжавшие и преуспевающие дома, – люди деловые, а он большой ребенок и ему остается одно: во всем следовать их советам. Да притом еще разве можно быть уверенным, что не зря причинишь ему столько мучений? Возможно, что вообще не удастся убедить его вернуться домой – ведь он сам говорил, что уже отвык от здешних условий, – и тогда он вопреки здравому смыслу останется на чужбине, уговоры его только озлобят, и он еще дальше отойдет от прежних друзей. Если же он все-таки последует советам, а потом будет чувствовать себя здесь униженным – разумеется, не по вине людей, а по вине обстоятельств, – если он не сойдется с прежними друзьями, а без них не станет на ноги, если он будет стесняться и стыдиться своего положения и почувствует, что теперь у него действительно нет больше родины и друзей, не лучше ли тогда для него остаться на чужой стороне, как бы туго ему там ни жилось? Можно ли в таком случае предполагать, что он здесь поправит свои дела?
По этим соображениям не следует сообщать ему, если вообще продолжать с ним переписку, о себе то, что без всяких опасений напишешь просто знакомому. Друг уже больше трех лет не был на родине и давал этому весьма неубедительное объяснение – в России-де очень неопределенное политическое положение, мелкому коммерсанту нельзя отлучаться даже на самый короткий срок. А между тем сотни тысяч русских спокойно разъезжают по всему свету. А ведь именно за эти три года произошли большие перемены в жизни самого Георга. О кончине матери, случившейся около двух лет тому назад, и о том, что с тех пор он, Георг, и его старый отец ведут сообща хозяйство, друг его, правда, еще успел узнать и выразил в письме свое соболезнование, но весьма сухо, причина чего, вероятно, крылась в том, что на чужбине невозможно себе представить всю горечь такой утраты. С тех пор он, Георг, гораздо энергичнее взялся за свое торговое дело, как, впрочем, и за все остальное. Возможно, что при жизни матери отец не давал ему развернуться, так как в делах признавал только собственный авторитет, возможно, что после смерти матери отец хоть и продолжал работать, но стал менее деятелен, возможно – и даже так оно, по всей вероятности, и было, – значительно более важную роль здесь сыграло счастливое стечение обстоятельств, – так или иначе, но за эти два года фирма Бендеман процвела так, как и ожидать нельзя было, пришлось взять вдвое больше служащих, торговый оборот увеличился в пять раз, можно было не сомневаться и в дальнейшем преуспевании.
Но друг ничего не знал о такой перемене. Раньше – последний раз как будто в том письме, в котором он выражал свое соболезнование, – он всячески уговаривал Георга перебраться в Россию и пространно писал о тех перспективах, которые сулит Петербург именно для его, Георга, рода торговли. Цифры, которые называл друг, были совсем незначительны в сравнении с тем размахом, который приобрело торговое дело Георга. Но Георгу не хотелось писать другу о своих успехах в коммерции, а если бы он это сделал теперь, задним числом, это действительно могло бы произвести странное впечатление.
И поэтому Георг обычно ограничивался тем, что сообщал другу о всяких пустяках, которые приходят в голову, когда в воскресенье сидишь и не спеша вспоминаешь вперемежку все что угодно. Ему хотелось одного – не нарушить того представления, которое за долгий период отсутствия сложилось у его друга о родном городе и которым тот удовлетворился. Вот так оно и получилось, что Георг в трех письмах, разделенных довольно большими промежутками, сообщил другу о помолвке достаточно безразличного им обоим человека с не менее безразличной им девушкой, так что в конце концов даже заинтересовал друга этим событием, хотя это совсем не входило в намерения Георга.
Но Георгу было приятнее писать ему о таких делах, чем сообщать, что месяц тому назад он сам обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд – девушкой из состоятельной семьи. Он часто говорил с невестой о своем друге и о той особой позиции, которую занял в переписке с ним.
– Значит, он не будет у нас на свадьбе? – спросила она. – Но ведь я могу претендовать на знакомство со всеми твоими друзьями.
– Я не хочу беспокоить его, – ответил Георг. – Постарайся понять меня: он, конечно, приехал бы, по крайней мере, я так полагаю, но он стеснялся бы и чувствовал бы себя несчастным, возможно, он позавидовал бы мне и уж, конечно, был бы недоволен – и не мог бы побороть свое недовольство – тем, что возвращается один. Один – ты понимаешь, что это значит?
– Но разве он не может узнать о нашей свадьбе стороной?
– Этому я, конечно, помешать не могу, но при том образе жизни, который он ведет, это маловероятно.
– Если твои друзья таковы, то тебе, Георг, вообще не следовало бы жениться.
– Ну тут мы с тобой оба виноваты. Но я не жалуюсь.
И она, прерывисто дыша под его поцелуями, с казала:
– А мне все же обидно.
Он подумал, что и вправду не так уж страшно написать другу обо всем. «Я таков, и пусть берет меня таким, как я есть, – решил он. – Не могу же я переделать себя в угоду нашей дружбе». И в длинном письме, которое он написал этим воскресным утром, он действительно сообщил ему о своей помолвке в следующих словах: «Самую приятную новость я приберег к концу. Я обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд, девушкой из состоятельной семьи, переехавшей в наш город несколько лет спустя после твоего отъезда, так что ты вряд ли ее знаешь. При случае я напишу тебе подробнее о моей невесте, а сегодня достаточно будет сказать, что я очень счастлив и что наши с тобой отношения изменились только в одном – до сих пор у тебя был просто друг, а теперь у тебя будет очень счастливый друг. Кроме того, в моей невесте, которая скоро сама тебе напишет, а пока просит передать сердечный привет, ты найдешь искреннего друга, что для холостяка не такое уж малое приобретение. Я знаю, обстоятельства таковы, что удерживают тебя от приезда к нам, но разве моя свадьба не достаточное основание, чтобы пренебречь всеми препятствиями? Как бы там ни было, считайся только с собой и действуй по своему усмотрению».
Георг долго сидел за письменным столом, глядя в окно и вертя письмо в руке. На поклон знакомого, который проходил мимо по улице, он ответил рассеянной улыбкой.
Наконец он сунул письмо в карман и прошел по короткому коридору в расположенную напротив спальню отца, куда не показывался уже несколько месяцев. Да в этом и не было нужды, потому что они постоянно встречались у себя в магазине и обедали одновременно в ресторане; вечером, правда, каждый сам заботился о своем ужине, но потом, в тех случаях, когда Георг не проводил время с друзьями или невестой, что теперь случалось довольно часто, они обычно сидели еще с полчасика вместе в общей гостиной, каждый уткнувшись в свою газету. Георг удивился, что у отца в спальне темно даже в такое солнечное утро. Как, значит, затемняет комнату, выходящую в узкий двор, высокая стена напро
…
конец ознакомительного фрагмента
Приговор — Кафка Франц » Онлайн библиотека книг читать онлайн бесплатно и полностью
Франц Кафка
Приговор
Чудесным весенним утром молодой коммерсант Георг Бендеманн сидел в своем кабинете с окнами на набережную, на первом этаже одного из многочисленных невысоких и недолговечных домов, отличимых разве что своей высотой и окраской. Он только что закончил письмо к живущему за границей другу юности, с нарочитой медлительностью запечатал его и, опершись о письменный стол, стал глядеть в окно на реку, мост и бледно-зеленые пригорки на том берегу.
Он думал о том, как много лет назад этот его друг, недовольный ходом своих дел на родине, форменным образом сбежал в Россию. Теперь он вел в Петербурге торговое дело, которое поначалу шло очень хорошо, но потом как будто застопорилось, на что его друг жаловался во время своих все более редких приездов. Так и трудился он без пользы вдали от дома, и под бородой на иностранный манер проступало хорошо знакомое с детских лет лицо, желтизна которого все более наводила на мысль о развивающейся болезни. По его рассказам, он не поддерживал тесных отношений с тамошней колонией своих соотечественников; в то же время, общение его с местным обществом не складывалось, и он окончательно обрек себя на холостяцкую жизнь.
Что можно написать такому человеку, который явно сбился с пути, и которому можно посочувствовать и ничем нельзя помочь? Возможно, следовало ему посоветовать вернуться домой, обустроить свою жизнь здесь, возобновить старые дружеские связи, к чему не было никаких препятствий, и в остальном положиться на помощь друзей. Но тем самым ему бы неизбежно дали понять, и чем заботливее, тем острее, что все его старания пропали даром, и что от них следовало в конце концов отказаться, вернуться домой и вечно чувствовать на себе пристальные взгляды, какими провожают вернувшихся неудачников; что только его друзья что-либо смыслят в жизни, а он, взрослый ребенок, должен просто следовать советам оставшихся дома и преуспевающих друзей. И можно ли быть уверенным в том, что все хлопоты, которые пришлось бы на него навлечь, приведут к какой-либо цели? Наверное, его вообще не удастся уговорить вернуться домой, – он же сам говорил, что уже не чувствует отношений на родине. И тогда он, несмотря ни на что, останется у себя за границей, с горечью от подобных советов и еще более отдалившись от друзей. Если же он последует советам и, не по злому умыслу, конечно, а по стечению обстоятельств, окажется здешней жизнью подавлен, не сможет найти себя ни среди друзей, ни без них, будет стыдиться своего положения и уже по-настоящему останется без родины и друзей, то не лучше ли ему остаться за границей как есть? Можно ли при таких обстоятельствах рассчитывать на то, что здесь он поправит свои дела?
А потому, если оставалось желание поддерживать переписку, нельзя ему было описывать настоящие новости, даже такие, о которых можно было, не задумываясь, рассказать и самым дальним знакомым. Друг не приезжал уже три года под туманным предлогом нестабильной политической ситуации в России, которая не позволяла даже краткой отлучки мелкого коммерсанта, в то время, как сотни тысяч русских преспокойно путешествуют по всему миру. В жизни же Георга многое изменилось за эти три года. О смерти матери года два назад, с момента которой Георг вел совместное хозяйство со своим престарелым отцом, друг еще, конечно, узнал и выразил в письме свои соболезнования с некоторой сухостью, объяснимой только тем, что пребывание за границей не позволяло осознать горечь подобной утраты. С того времени Георг с большой решительностью взялся за свое торговое дело, как, впрочем, и за все остальные. Возможно, что при жизни матери отец, в делах желавший считаться единственно со своим собственным мнением, сильно ограничивал Георга в его действиях; возможно, что с ее смертью он больше замкнулся в себе, хотя по-прежнему продолжал участвовать в деле; возможно, и даже весьма вероятно, главную роль сыграло счастливое стечение обстоятельств; так или иначе, за эти два года дело неожиданно разрослось, число работников пришлось удвоить, оборот вырос в пять раз, и дальнейший рост не вызывал сомнений.
Друг же об этих изменениях не имел никакого представления. Ранее, в последний раз, кажется, в письме с соболезнованиями, он пытался уговорить Георга переехать в Россию и пространно описывал возможности, что представлял для Георга Петербург при его роде занятий. Суммы были незначительны на фоне той прибыли, которую последнее время приносило Георгу его дело. У Георга вовсе не было желания описывать другу свои коммерческие успехи; да и сделай он это с таким запозданием, вид это имело бы в высшей степени странный.
А потому Георг ограничился лишь описанием незначительных происшествий, которые беспорядочно приходят в голову во время спокойных воскресных размышлений. Единственное, чего ему хотелось, – это не разрушить то представление о родном городе, которое, скорее всего, создалось у друга за время долгий отлучки, и которое давало ему определенное спокойствие. И так получилось, что Георг описал своему другу помолвку ничем не примечательного человека со столь же непримечательной девушкой в ирех написанных в весьма разное время письмах, так что в конце концов друг заинтересовался этим странным событием, что никак в намерения Георга не входило.
Георг гораздо охотнее писал о подобных вещах, чем о том, что он сам месяц назад обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд, девушкой из состоятельного семейства. Он довольно часто говорил со своей невестой об этом друге и их странных эпистолярных отношениях. «Тогда он не приедет на нашу свадьбу», говорила она, «а я очень даже вправе познакомиться со всеми твоими друзьями». «Я не хочу его тревожить», отвечал Георг. «Пойми меня правильно – он приехал бы, по крайней мере я в это верю, но он бы чувствовал себя принужденно и ущербно, вероятно, завидовал бы мне, и явно недовольный и неспособный от этого недовольства отделаться, вернулся бы к себе один. Один – понимаешь, что это значит?» «Ну, а не может он узнать о нашей свадьбе откуда-нибудь еще?» «Я, конечно, не могу этому помешать, но при его образе жизни это маловероятно.» «Если у тебя, Георг, такие друзья, то лучше бы тебе и вовсе не жениться.» «Тут мы, конечно, оба виноваты, но у меня сейчас что-то нет желания что-либо с этим делать.» И когда она, прерывисто дыша под его поцелуями, успела выговорить: «А все ж таки мне от этого обидно», он про себя решил, что не будет никакого вреда в том, чтобы обо всем написать другу. «Пускай принимает меня таким, какой я есть», сказал он себе. «Не перекраивать же себя для дружбы с ним лучше, чем я есть.»
И в том длинном письме, что было написано с утра в воскресенье, он сообщил своему другу о произошедшей помолвке в следующих выражениях: «Наилучшую же новость я приберег напоследок. Я обручился с фройляйн Фридой Бранденфельд, девушкой из состоятельного семейства, что поселилось в наших краях, когда ты уже давно уехал, так что вряд ли ты ее можешь знать. Поводов написать тебе подробнее о моей невесте еще будет предостаточно; сегодня же хочу тебя обрадовать тем, что я совершенно счастлив, и что изменилось в наших взаимоотношениях единственно то, что отныне ты во мне вместо обыкновенного друга обрел друга счастливого. Помимо того, в моей невесте, которая шлет тебе сердечный привет и вскорости напишет тебе сама, ты найдешь искреннего друга, что вовсе для холостяка немаловажно. Я знаю, что от визита к нам тебя удерживает множество обстоятельств – так не послужит ли как раз моя свадьба поводом к тому, чтобы отбросить все препятствия в сторону? Но как бы там ни было, поступай безо всякой оглядки на меня, а только по своему разумению.»
Георг на какое-то время застыл за письменным столом, повернув голову к окну и держа в руке письмо. На приветствие проходившего по улице знакомого он ответил едва заметной отсутствующей улыбкой.
В конце концов он засунул письмо в карман, вышел из кабинета, и сквозь узкий коридор прошел в комнату отца, в которой не бывал уже несколько месяцев. К этому, в сущности, не было никакой необходимости, поскольку он постоянно виделся с отцом в конторе, обедали они вместе в трактире, а по вечерам, хоть каждый и выбирал занятие на свой вкус, они обыкновенно оказывались, каждый со своей газетой, в общей гостиной. Единственное, что нарушало этот порядок, были визиты Георга к друзьям или, в последнее время, к своей невесте.
Приговор, стр. 2 — Рассказы и малая проза Франца Кафки
de: Das Urteil
год: 1912
перевод: А. Махлина
Георг стоял почти вплотную к отцу; тот сидел, уронив седую растрепанную голову на грудь.
Георг, произнес отец не двигаясь. Георг тотчас же опустился возле отца на колени и увидел, что с усталого лица на него, чуть искоса, смотрели огромные зрачки.
У тебя нет никакого друга в Петербурге. Ты всегда любил сыграть с кем-нибудь шутку, и вот даже меня стороной не обошел. И откуда бы у тебя там взялся друг? Уж никак не поверю.
Отец, ну постарайся вспомнить, сказал Георг, приподняв отца с кресла и снимая с него халат, пока тот едва держался перед ним на ногах. Уже скоро три года тому, как мой друг не был у нас в гостях. Насколько я помню, ты его особо не жаловал. Не меньше двух раз я скрыл от тебя, что он сидел у меня в комнате. Я вполне мог бы понять твою к нему неприязнь, у моего друга есть свои странности. Но как-то раз вы все же вели очень приятную беседу. Я был еще так горд тем, что ты слушаешь его, киваешь и задаешь вопросы. Если ты подумаешь, ты обязательно вспомнишь. В тот раз он рассказывал невероятные истории о русской революции. Как он, к примеру, будучи по делам в Киеве, во время мятежа видел на балконе священника, что вырезал у себя на ладони кровавый крест и взывал к толпе. Ты еще сам любил пересказывать эту историю.
За время разговора Георгу удалось усадить отца в кресло и снять с него надетые поверх подштанников панталоны и носки. При виде белья не первой свежести он упрекнул себя за плохую заботу об отце. Следить за сменой отцовского белья, несомненно, входило в его обязанности. Прямого разговора о будущем отца между ним и его невестой еще не было, и их молчаливый уговор предполагал, что отец останется в прежней квартире один. Теперь же он с полной уверенностью решил забрать отца в свою будущую семью. При ближайшем рассмотрении могло даже возникнуть чувство, что уход, ожидавший отца на новом месте, мог оказаться уже не ко времени.
Он на руках отнес отца в постель. Его охватил ужас когда, подходя к постели, он заметил, что отец играет с цепочкой его часов. Он не сразу смог уложить отца в постель, так крепко тот держался за цепочку.
Но как только он оказался в постели, все как бы успокоилось. Он сам укрылся и высоко натянул на себя одеяло. Он невраждебно глядел на Георга.
Ты ведь припоминаешь о нем, не правда ли? спросил Георг и одобряюще кивнул ему.
Я хорошо укрыт? спросил отец, как будто не мог разглядеть, хорошо ли укрыты ноги.
Так тебе будет хорошо, сказал Георг и получше подоткнул одеяло.
Я хорошо укрыт? опять спросил отец с каким-то странным интересом.
Только не волнуйся, ты хорошо укрыт.
Нет! выпалил на это отец, отшвырнул одеяло с такой силой, что оно на мгновенье раскрылось в полете, и встал на кровати в полный рост. Лишь одной рукой он слегка придерживался за плафон.
Знаю, укрыть меня хочешь, яблочко мое, но я еще пока не укрыт! И хоть бы это были мои последние силы на твою долю с лихвой хватит. Знаю я твоего друга, такой сын был бы мне по душе. Потому-то ты и лгал мне все эти годы, отчего ж еще? Думаешь, у меня сердце за него не болело? Оттого-то запираешься у себя в кабинете не беспокоить, хозяин занят, чтоб только сочинять свое лживые письмишки в Россию! Но отца-то не учить, как сына насквозь видеть. Как вообразил себе, что под себя подмял, так подмял, что можешь усесться на него своей задницей, а он и не пошевелиться, тут-то мой сыночек задумал жениться!
Георг наблюдал ужасную картину, которую являл собой отец. Образ петербуржского друга, внезапно столь хорошо признанного отцом, вызвал у него ни на что не похожее щемящее чувство. Он видел его, затерянного в далекой России. Он видел его в дверях пустого, разграбленного магазина. Сейчас он стоял среди обломков полок, растерзанных товаров, рушащейся арматуры. Отчего пришлось ему так далеко уехать!
Так смотри же на меня! вскрикнул отец, и Георг почти машинально побежал к кровати, пытаясь ухватить все на лету, но замер на полпути.
Оттого, что она юбки задрала, затянул отец, оттого, что эта мерзкая коза вот так юбки задрала, тут он, пытаясь это изобразить, задрал рубаху так высоко, что на ляжке у него показался полученный на войне шрам, оттого, что она вот так, и вот так, и вот эдак юбки задрала, ты на нее и бросился, и чтобы ею преспокойно удовлетвориться, ты осквернил память нашей матери, предал друга и отца в постель засунул, чтоб тот не дергался. А тот еще дергается, не видишь?
Теперь он стоял без всякой поддержки и пинал воздух ногами. Проницательность исходила от него лучами.
Георг стоял в углу, как можно дальше от отца. В какой-то момент он твердо решил очень внимательно за всем следить, чтобы какой-нибудь обходной маневр сзади или сверху не застал его врасплох. Теперь это давно забытое решение опять промелькнуло в его мозгу и исчезло, словно кто-то продернул короткую нитку сквозь игольное ушко.
Но друг все же не предан! кричал отец, подкрепляя свои слова маятникообразными движениями указательного пальца. За него здесь был я!
Комедиант! вырвалось у Георга; тут же осознав, что он наделал, с застывшим от ужаса взглядом, он слишком поздно укусил себя за язык, так что тот скрутился от боли.
Да уж, конечно, я ломал комедию! Комедия! Хорошее слово! Какое еще утешение оставалось старому вдовому отцу? Скажи-ка и на мгновенье ответа побудь моим живым сыном, что мне еще оставалось в моей задней комнате, преследуемому неверными подчиненными, с пронизывающей до костей старостью? А мой сын торжествующе шел по свету, заключал подготовленные мною сделки, кувыркался от радости и красовался перед отцом, как неприступная честность. Ты думаешь, я б тебя не любил я, что тебя породил?
«Сейчас он наклонится», подумал Георг. «Хоть бы он упал и разбился! «, с шипением пронеслось в его мозгу. Отец наклонился вперед, но не упал. Когда Георг, против его ожидания, не подошел ближе, он опять выпрямился.
Стой, где стоишь, ты мне не нужен! Думаешь, у тебя хватит сил сюда подойти и торчишь там потому, что тебе так угодно. Ошибаешься! Я все еще намного сильнее. Был бы я один пришлось бы мне, наверное, уступить, но мать отдала мне свою силу, и с твоим другом я прекрасно договорился, вся твоя клиентура у меня вот тут, в кармане!
«Так у него и в ночной рубахе карманы», про себя подумал Георг, и ему показалось, что этим замечанием отца можно было бы смести с лица земли. Он на мгновенье подумал об этом, и немедленно все забыл.
Возьми-ка свою невесту под ручку и покажись мне на глаза! Я ее вон смету, очнуться не успеешь!
Георг скорчил недоверчивую гримасу. Чтобы придать сказанному больше значимости, отец лишь мотнул головой в сторону стоящего в углу Георга.
Как же ты меня сегодня позабавил, когда пришел спрашивать, писать ли твоему другу о помолвке! Он же все знает, дурачок, он же все знает! Я же написал ему, поскольку ты забыл отобрать у меня перо и бумагу. Потому-то он и не приезжал все эти годы, ему все известно в сто раз лучше, чем тебе самому, твои мятые нечитанные письма у него в левой руке, а мои-то у него в правой, чтоб читать!
От вдохновения, его рука взметнулась над головой.
Он знает все в тысячу раз лучше! кричал он.
В десять тысяч раз! сказал Георг в насмешку, но, еще не успев сорваться с языка, слова зазвучали с убийственной серьезностью.
Уже много лет я поджидаю, когда ты прийдешь ко мне с вопросом! Думаешь, меня что-нибудь еще волнует? Может, думаешь, я газеты читаю? На тебе! и он швырнул в Георга газетной страницей, которая каким-то образом тоже попала в постель. Старая газета, с уже совершенно неизвестным Георгу названием.
Долго ж ты думал, пока не созрел! Мать ушла в могилу, не дождалась этого светлого дня, друг погибает в своей России, уже три года тому был до смерти желтый, да и я, сам видишь какой. На это-то у тебя глаз хватает!
Так ты меня выслеживал! воскликнул Георг.
Отец, походя, произнес сочувственно:
Это ты, по всей видимости, хотел сказать раньше. Теперь это уже не подойдет.
И уже громче:
Так вот теперь ты знаешь, что есть помимо тебя, а то до сих пор ты только о себе знал. В сущности, ты был невинным ребенком, но в самой своей сущности был ты исчадием ада! А потому знай: я приговариваю тебя к казни водой!
Георг почувствовал, как что-то гонит его из комнаты. Стук, с которым отец рухнул за его спиной на постель, все еще стоял у него в ушах. На лестнице, по ступенькам которой он несся, как по наклонной плоскости, он сбил с ног служанку, которая как раз собиралась наверх для утренней уборки. «Господи!», вскрикнула она и закрыла передником лицо, но он уже скрылся. Он выскочил за ворота, его несло через проезжую часть к воде. Он уже крепко схватился за поручни, как голодный за кусок хлеба. Он перепрыгнул на другую сторону, как превосходный гимнаст, каким он в юности был к родительской гордости. Все еще цепко держась слабеющими руками, он разглядел между спицами ограды омнибус, который легко заглушил бы звук его падения, слабо вскрикнул: «Милые родители, я ведь вас всегда любил», и разжал руки.
В этот момент через мост шел совершенно нескончаемый поток машин.
Le Verdict Франца Кафки
Книга должна быть как топор для замерзшего моря внутри нас
Знаменитая цитата Кафки — прекрасное начало для Суждения, поскольку он считал, что литература может изменить человека, открыв его в глубины своего внутреннего «я», в сознание, в которое он может окунуться, только чтобы найти его ужасное «я». Драма отца и сына, написанная за одну ночь с дикой страстью и пугающим откровением, посылает леденящие кровь волны прямо вам по позвоночнику, создавая тревожное искусство, которое является жестоким и тревожным.
Книга должна быть как топор для замерзшего море внутри нас
Знаменитая цитата Кафки является прекрасным открытием для Суда, поскольку он считал, что литература может преобразовать человека, открыв ему глубины его внутреннего «я», сознания, в которое он может окунуться, только чтобы найти ужасное я его.Драма об отце и сыне, написанная за одну ночь с дикой страстью и пугающим откровением, посылает леденящие кровь волны прямо через ваш позвоночник, создавая тревожное искусство, которое является жестоким и тревожным, заставляет вас чувствовать себя некомфортно, захватывает вас врасплох, но никогда не покидает вас. — это для вас мир Кафки. Наказание за неудавшуюся попытку узурпировать власть, хрупкий переход от громкого сопротивления к покорному принятию. То, что начинается с скромной, практически сонной истории о том, как Георг составляет письмо и решает сообщить о своих обязательствах перед удаленным компаньоном в Санкт-ПетербургеВ Петербурге происходит резкий и ужасный поворот, когда он говорит о письме и товарище с отцом. «Я скрываюсь в этот момент?» — спрашивает папа. «Нет!» он кричит, теряя покрывало, оставаясь на кровати, после чего высмеивает, позорит и яростно разбирает своего сына. Это происходит так внезапно, что мы, читатели, подобно главному герою Джорджу, потрясены и удивлены.
Повествование движется как адский кошмар, в котором Георг неустанно пытается оправдать свое решение не приглашать друга во время помолвки.Повествование вызывает всю вашу симпатию к другу Георга, однако вы действительно ничего не могли с этим поделать, поскольку все его усилия были неудачными. Мужчина будет держаться подальше от всех своих знакомых в далекой России, он будет так же отчужден и здесь из-за досадных, но жестоких обстоятельств. Однако какое право имеют другие, чтобы направлять его в его ситуации — почему его существование зависит от желания других, насколько недостоверным может быть его существование. Возможно, вы захотите направить его и тем самым вывести повествование из преисподней антипатии, но вы не решитесь сделать это, поскольку это может вообще ничего не изменить или, возможно, у вас нет на это права.Хотя отчуждение и одиночество отдаляют вас от ваших эмоций, ваши истинные эмоции выплескиваются из вашего сознания только тогда, когда им предоставляется возможность смоделировать ваши наперсники, но они также помогают вам держать ваши ужасные ощущения глубоко похороненными в неизвестной глубине вашего сознания. Однако, если вы не сдерживаете свои эмоции, как это не делает друг Георга, вы будете так же несчастны в компании своих друзей, как и в одиночестве, потому что истинные эмоции нежелательны и неоправданны в нашем обществе, поскольку они могут мешать ненадежным людям. равновесие общества.
Что вы могли бы сказать такому человеку, который явно заблудился, которому вы могли бы посочувствовать, но ничем не могли помочь? Если вы посоветуете ему вернуться домой и начать здесь свою прежнюю жизнь ..
По мере того, как вы исследуете дальше, вы обнаруживаете нераскрытый уголок человеческой психики, вы вступаете в суп из постоянной борьбы между отцом и сыном. При этом каждый из участников драмы изо всех сил пытается повернуть повествование в свою пользу.Отец, который чувствует себя подорванным и испытанным более молодым возрастом, который чувствует, что его искореняют и в конечном итоге вытесняют, который не чувствует, что о нем уважают или о нем должным образом думают; и сын, который набирает силу и влияние, собирается жениться и готов ожидать родительской работы по отношению к своему отцу. Маятник силы продолжает колебаться между сыном и отцом, которые отстаивают все свое существо, подавляя существование друг друга, только чтобы раскрыть ужасающую историю человеческого существования, в которой вина, размышления и отвращение отбрасывают вас от так называемой морали.Кафка дает нам состояние ума, прогресс и мотивацию, но не философскую основу или моральную оценку: нам не говорят, какие идеалы или мировоззрение принять, ни о том, какие психологические или религиозные мотивы может быть пассажир, в этом отношении можно сказать, что это экзистенциальная история человеческих эмоций — трактат об истине, которая изменяется в зависимости от эмоций, поскольку и отец, и сын используют свои собственные версии истин, чтобы черпать из этого силу.
Вы пришли поговорить со мной по этому поводу, получить мой совет.Это делает вам кредит, без вопросов. Но это ничего не значит, меньше, чем ничего, если ты сейчас не скажешь мне всю правду. Я не хочу поднимать чужие дела. После смерти вашей дорогой матери, безусловно, произошли неприятные события. Возможно, пришло время поговорить о них, немного раньше, чем мы могли ожидать.
Как и в большинстве рассказов Кафки, «Суд» также характеризуется осторожным и преднамеренным использованием прилагательных, которые придают повествованию своего рода сдержанность, как если бы его подталкивала вперед некая неизвестная демоническая сила, чтобы вызвать тревогу. опыт.Это создает иллюзию того, что рассказы Кафки имеют смысл, даже если их глубочайшая психологическая цель — предложить наиболее косвенное отражение его личной деятельности и страданий. Рассказы Кафки нельзя отнести к типичному жанру научной фантастики или фэнтези, эти рассказы не подчеркивают разумную последовательность или построение мира, но работают со страстью и силой ясновидения. Они приправлены мелкими деталями, где правда истории распадается вокруг нее и превращается с непредвиденным обоснованием во что-то новое.Мы втягиваемся в вымышленный мир Кафки, где он ломает стены типичного реализма (каким мы его знаем), погружая нас в более глубокие психологические значения, где преобладает эмоциональная боль и дислоцированные личности. Эту историю можно легко пересказать к одному из великих и совершенных произведений поэтического воображения, почерпнутых из физических схваток человечества.
Нет ничего такого, что, за исключением длительного, глубокого положения Кафки и огромного страха перед его капризным отцом, может служить его защитой.Он поднимает вторую половину истории до уровня сюрреализма и, в этом смысле, до разумно таинственного дурного сна. Необычайно короткий и толстый язык остается отвратительным отличием от преобладающих тем нервозности и судьбы в обезумевшей гонке Георга к его кончине. Как и Георга Бендеманна, Кафку мучили разногласия между его призванием и литературными амбициями, а также его собственная двойственность в отношении брака, который, по его мнению, приносил величайшее счастье, но который, как он боялся, задушит его творчество.Напряжение, лежащее в основе истории, начинает проявляться по мере того, как вы перемещаетесь по слоям внутри слоев и разворачиваете их, властно замаскировавшись, чтобы случайный читатель мог это пропустить.
Я такой, какой есть, и все, — сказал он себе, — я с трудом могу взять себе ножницы и вырезать другого человека, который мог бы быть ему лучшим другом.
4,5 / 5
.Le Verdict et autres récits, édition bilingue Франца Кафки
Короткий, но очень глубокий рассказ о различных аспектах:1. Отношения между отцом и сыном.
2. Как мы быстро меняем свои эмоции и мысли — мы можем перейти от сочувствия и щедрости к гневу или от любви к ненависти за считанные секунды.
3. Вину несем от самых абсурдных вещей.
4. Как каждый человек живет в своем собственном мире, со своими видениями и эгоизмом.
5. Вина, которую несет каждый, какой бы абсурдной она ни была.
6. Вердикт, который мы выносим себе и другим, от компании
Короткий, но очень глубокий рассказ о различных аспектах:1. Отношения между отцом и сыном.
2. Как мы быстро меняем свои эмоции и мысли — мы можем перейти от сочувствия и щедрости к гневу или от любви к ненависти за считанные секунды.
3. Вину несем от самых абсурдных вещей.
4. Как каждый человек живет в своем собственном мире, со своими видениями и эгоизмом.
5. Вина, которую несет каждый, какой бы абсурдной она ни была.
6. Вердикт, который мы выносим себе и другим, постоянно осуждая наши собственные ссылки.
7. Место силы, в котором мы ставим себя над другими — через социальную иерархию (например, отношения отца и сына) и идеи, которые мы развиваем, например предполагаемую «жалость», которую мы испытываем к другим, мы постоянно ставим себя выше других.
8. Различные персонажи, которых мы создаем из самих себя, которые мы показываем на работе, в обществе и дома, в нашей близости.
9. «Колодец тщеславия», которым мы являемся.
Помимо всего этого, в рассказах Кафки постоянно присутствуют и другие проблемы: отчуждение, осуждение и абсурдное осуждение.
Повествование вращается вокруг персонажа, который вступает в помолвку и решает рассказать о своей помолвке другу, который переехал в другой город, испытывает трудности и не хочет возвращаться в свой родной город из-за стыда за то, что не дал ни в чем в жизни.
Главный герой не хочет рассказывать другу о своей помолвке, чтобы не сделать его более несчастным.Георг работает и живет со своим отцом, вдовцом и стариком.
Большая часть истории происходит в темной комнате с закрытыми окнами, в разговоре между отцом и сыном о решении Георга рассказать другу о своей помолвке и о речах, которые отец произносит для него в свете этого события. .
Как и в других историях, Кафка пробуждает к жизни эгоистичные пропорции, которые бросают вызов самому себе и определяют его пределы: его горизонт, его надежды, ожидания, воспоминания и пороки, достигающие самого себя: абсурдное значение.
_____
Uma história curta, mas muito profunda sobre Diferentes аспектос:
1. A relação entre pai e filho.
2. Como mudamos de emoção e de pensamentos rapidamente — podemos ir da empatia e da generosidade à raiva, ou do amor ao ódio em questão de segundos.
3. A culpa que carregamos das coisas mais absurdas.
4. Como cada indivíduo vive em seu próprio mundo, com suas próprias visões egoísmo.
5. A culpa que cada um carrega, por mais absurda que ela seja.
6. O veredito que impomos à nós mesmos e aos outros, por um julgamento constante por nossas próprias referências.
7. О lugar de poder onde colocamos nós mesmos sobre os demais — através deierarquias sociais (como a relação de pai e filho) и sobre as idéias que desenvolvemos, por exemplo a suposta «pena» que sentimstantemen conteros, colocamos acima dos demais.
8. Os diferentes personagens que criamos de nós mesmos que mostramos no trabalho, na sociedade e em casa, na nossa intimidade.
9. O «poço de vaidade» que somos.
Em torno de tudo isso, há outras questões constantemente presentes nas histórias de Kafka: alienação, condenação e a condenação absurda.
Narrativa gira em torno de um personagem que torna-se noivo e resolve contar ou não seu noivado a um amigo que mudou-se para outra cidade e que passa por dificuldades e que não quer retornar à sua cidade de origem pela vergonha de нет тер дадо сертификат эм нада на вид.
О протагонисте нет, если кто-то другой, кто знает, что никто не знает.Георг trabalha e mora com o pai, um homem viúvo e já velho.
A maior parte da história se passa dentro de um Quarto escuro, com as janelas fechadas, numa converta entre o pai eo filho sobre a decisão de Georg contar do noivado ao amigo e os discursos que o pai faz para ele em função desse acontecimento .
Como em outras histórias, Kafka provoca apontando à vida as proporções egoístas que desafiam e definem os limites dela mesma: seu horizonte, suas esperanças, expectativas, memórias e depravações, chegando quemao dela fim.