Самое популярное

Читать книгу 451 градус по Фаренгейту

Рэй Брэдбери 451 градус по Фаренгейту

451° по Фаренгейту — температура, при которой воспламеняется и горит бумага.

ДОНУ КОНГДОНУ С БЛАГОДАРНОСТЬЮ

Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперёк.

Предисловие к изданию романа «451 градус по Фаренгейту», 1966 год

С девяти лет и до подросткового возраста я проводил по крайней мере два дня в неделю в городской библиотеке в Уокигане (штат Иллинойс). А летними месяцами вряд ли был день, когда меня нельзя было найти там, прячущимся за полками, вдыхающим запах книг, словно заморских специй, пьянеющим от них ещё до чтения.

Позже, молодым писателем, я обнаружил, что лучший способ вдохновиться — это пойти в библиотеку Лос Анджелеса и бродить по ней, вытаскивая книги с полок, читать — строчку здесь, абзац там, выхватывая, пожирая, двигаться дальше и затем внезапно писать на первом попавшемся кусочке бумаги. Часто я стоял часами за столами-картотеками, царапая на этих клочках бумаги (их постоянно держали в библиотеке для записок исследователей), боясь прерваться и пойти домой, пока мной владело это возбуждение.

Тогда я ел, пил и спал с книгами — всех видов и размеров, цветов и стран: Это проявилось позже в том, что когда Гитлер сжигал книги, я переживал это так же остро как и, простите меня, когда он убивал людей, потому что за всю долгую историю человечества они были одной плоти. Разум ли, тело ли, кинутые в печь — это грех, и я носил это в себе, проходя мимо бесчисленных дверей пожарных станций, похлопывая служебных собак, любуясь своим длинным отражением в латунных шестах, по которым пожарники съезжают вниз. И я часто проходил мимо пожарных станций, идя и возвращаясь из библиотеки, днями и ночами, в Иллинойсе, мальчиком.

Среди записок о моей жизни я обнаружил множество страниц с описанием красных машин и пожарных, грохочущих ботинками. И я вспоминаю одну ночь, когда я услышал пронзительный крик из комнаты в доме моей бабушки, я прибежал в ту комнату, распахнул дверь, чтобы заглянуть вовнутрь и закричал сам.

Потому что там, карабкаясь по стене, находился светящийся монстр. Он рос у меня на глазах. Он издавал мощный рёвущий звук, словно из печи и казался фантастически живым, когда он питался обоями и пожирал потолок.

Это был, конечно, огонь. Но он казался ослепительным зверем, и я никогда не забуду его и то как он заворожил меня, прежде чем мы убежали, чтобы наполнить ведро и убить его насмерть.

Наверное эти воспоминания — о тысячах ночей в дружелюбной, тёплой, огромной темноте, с лужами зелёного света ламп, в библиотеках, и пожарных станциях, и злобном огне, посетившем наш дом собственной персоной, соединившись позже со знанием о новых несгораемых материалах, послужили тому, чтобы «451 градус по Фаренгейту» вырос из записок в абзацы, из абзацев в повесть.

«451 градус по Фаренгейту» был полностью написан в здании библиотеки Лос-Анджелеса, на платной пишущей машинке, которой я был вынужден скармливать десять центов каждые полчаса. Я писал в комнате, полной студентов, которые не знали, что я там делал, точно так же как я не знал что они там делали. Наверное, какой-то другой писатель работал в этой комнате. Мне нравиться так думать. Есть ли лучшее место для работы, нежели глубины библиотеки?

Но вот я ухожу, и передаю Вас в руки самого себя, под именем Монтэг, в другой год, с кошмаром, с книгой, зажатой в руке, и книгой спрятанной в голове. Пожалуйста, пройдите с ним небольшой путь.

Часть 1 ОЧАГ И САЛАМАНДРА

Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный наконечник брандспойта зажат в кулаках, громадный питон изрыгает на мир ядовитую струю керосина, кровь стучит в висках, а руки кажутся руками диковинного дирижёра, исполняющего симфонию огня и разрушения, превращая в пепел изорванные, обуглившиеся страницы истории. Символический шлем, украшенный цифрой 451, низко надвинут на лоб, глаза сверкают оранжевым пламенем при мысли о том, что должно сейчас произойти: он нажимает воспламенитель — и огонь жадно бросается на дом, окрашивая вечернее небо в багрово-жёлто-чёрные тона. Он шагает в рое огненно-красных светляков, и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем он так часто забавлялся в детстве, — сунуть в огонь прутик с леденцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают на крыльце и на лужайке перед домом, они взлетают в огненном вихре, и чёрный от копоти ветер уносит их прочь.

Жёсткая улыбка застыла на лице Монтэга, улыбка-гримаса, которая появляется на губах у человека, когда его вдруг опалит огнём и он стремительно отпрянет назад от его жаркого прикосновения.

Он знал, что, вернувшись в пожарное депо, он, менестрель огня, взглянув в зеркало, дружески подмигнёт своему обожжённому, измазанному сажей лицу. И позже в темноте, уже засыпая, он всё ещё будет чувствовать на губах застывшую судорожную улыбку. Она никогда не покидала его лица, никогда, сколько он себя помнит.

Он тщательно вытер и повесил на гвоздь чёрный блестящий шлем, аккуратно повесил рядом брезентовую куртку, с наслаждением вымылся под сильной струёй душа и, насвистывая, сунув руки в карманы, пересёк площадку верхнего этажа пожарной станции и скользнул в люк. В последнюю секунду, когда катастрофа уже казалась неизбежной, он выдернул руки из карманов, обхватил блестящий бронзовый шест и со скрипом затормозил за миг до того, как его ноги коснулись цементного пола нижнего этажа.

Выйдя на пустынную ночную улицу, он направился к метро. Бесшумный пневматический поезд поглотил его, пролетел, как челнок, по хорошо смазанной трубе подземного туннеля и вместе с сильной струёй тёплого воздуха выбросил на выложенный жёлтыми плитками эскалатор, ведущий на поверхность в одном из пригородов.

Насвистывая, Монтэг поднялся на эскалаторе навстречу ночной тишине. Не думая ни о чём, во всяком случае, ни о чём в особенности, он дошёл до поворота. Но ещё раньше, чем выйти на угол, он вдруг замедлил шаги, как будто ветер, налетев откуда-то, ударил ему в лицо или кто-то окликнул его по имени.

Уже несколько раз, приближаясь вечером к повороту, за которым освещённый звёздами тротуар вёл к его дому, он испытывал это странное чувство. Ему казалось, что за мгновение до того, как ему повернуть, за углом кто-то стоял. В воздухе была какая-то особая тишина, словно там, в двух шагах, кто-то притаился и ждал и лишь за секунду до его появления вдруг превратился в тень и пропустил его сквозь себя.

Может быть, его ноздри улавливали слабый аромат, может быть, кожей лица и рук он ощущал чуть заметное повышение температуры вблизи того места, где стоял кто-то невидимый, согревая воздух своим теплом. Понять это было невозможно. Однако, завернув за угол, он всякий раз видел лишь белые плиты пустынного тротуара. Только однажды ему показалось, будто чья-то тень мелькнула через лужайку, но всё исчезло, прежде чем он смог вглядеться или произнести хоть слово.

Сегодня же у поворота он так замедлил шаги, что почти остановился. Мысленно он уже был за углом — и уловил слабый шорох. Чьё-то дыхание? Или движение воздуха, вызванное присутствием кого-то, кто очень тихо стоял и ждал?

Он завернул за угол.

По залитому лунным светом тротуару ветер гнал осенние листья, и казалось, что идущая навстречу девушка не переступает по плитам, а скользит над ними, подгоняемая ветром и листвой. Слегка нагнув голову, она смотрела, как носки её туфель задевают кружащуюся листву. Её тонкое матовой белизны лицо светилось ласковым, неутолимым любопытством. Оно выражало лёгкое удивление. Тёмные глаза так пытливо смотрели на мир, что, казалось, ничто не могло от них ускользнуть. На ней было белое платье, оно шелестело. Монтэгу чудилось, что он слышит каждое движение её рук в такт шагам, что он услышал даже тот легчайший, неуловимый для слуха звук — светлый трепет её лица, когда, подняв голову, она увидела вдруг, что лишь несколько шагов отделяют её от мужчины, стоящего посреди тротуара.

Ветви над их головами, шурша, роняли сухой дождь листьев. Девушка остановилась. Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она пристально поглядела на Монтэга, и её тёмные, лучистые, живые глаза так просияли, как будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее. Но он знал, что его губы произнесли лишь простое приветствие. Потом, видя, что девушка, как заворожённая, смотрит на изображение саламандры, на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый к груди, он заговорил:

— Вы, очевидно, наша новая соседка?

— А вы, должно быть… — она наконец оторвала глаза от эмблем его профессии, — пожарник? — Голос её замер.

— Как вы странно это сказали.

— Я… я догадалась бы даже с закрытыми глазами, — тихо проговорила она.

— Запах керосина, да? Моя жена всегда на это жалуется. — Он засмеялся. — Дочиста его ни за что не отмоешь.

— Да. Не отмоешь, — промолвила она, и в голосе её прозвучал страх.

Монтэгу казалось, будто она кружится вокруг него, вертит его во все стороны, легонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась с места.

— Запах керосина, — сказал он, чтобы прервать затянувшееся молчание. — А для меня он всё равно, что духи.

— Неужели правда?

— Конечно. Почему бы и нет?

Она подумала, прежде чем ответить:

— Не знаю. — Потом она оглянулась назад, туда, где были их дома. — Можно, я пойду с вами? Меня зовут Кларисса Маклеллан.

— Кларисса… А меня — Гай Монтэг. Ну что ж, идёмте. А что вы тут делаете одна и так поздно? Сколько вам лет?

Тёплой ветреной ночью они шли по серебряному от луны тротуару, и Монтэгу чудилось, будто вокруг веет тончайшим ароматом свежих абрикосов и земляники. Он оглянулся и понял, что это невозможно — ведь на дворе осень.

Нет, ничего этого не было. Была только девушка, идущая рядом, и в лунном свете лицо её сияло, как снег. Он знал, что сейчас она обдумывает его вопросы, соображает, как лучше ответить на них.

— Ну вот, — сказала она, — мне семнадцать лет, и я помешанная. Мой дядя утверждает, что одно неизбежно сопутствует другому. Он говорит: если спросят, сколько тебе лет, отвечай, что тебе семнадцать и что ты сумасшедшая. Хорошо гулять ночью, правда? Я люблю смотреть на вещи, вдыхать их запах, и бывает, что я брожу вот так всю ночь напролёт и встречаю восход солнца.

Некоторое время они шли молча. Потом она сказала задумчиво:

— Знаете, я совсем вас не боюсь.

— А почему вы должны меня бояться? — удивлённо спросил он.

— Многие боятся вас. Я хочу сказать, боятся пожарников. Но ведь вы, в конце концов, такой же человек…

В её глазах, как в двух блестящих капельках прозрачной воды, он увидел своё отражение, тёмное и крохотное, но до мельчайших подробностей точное — даже складки у рта, — как будто её глаза были двумя волшебными кусочками лилового янтаря, навеки заключившими в себе его образ. Её лицо, обращённое теперь к нему, казалось хрупким, матово-белым кристаллом, светящимся изнутри ровным, немеркнущим светом. То был не электрический свет, пронзительный и резкий, а странно успокаивающее, мягкое мерцание свечи. Как-то раз, когда он был ребёнком, погасло электричество, и его мать отыскала и зажгла последнюю свечу. Этот короткий час, пока горела свеча, был часом чудесных открытий: мир изменился, пространство перестало быть огромным и уютно сомкнулось вокруг них. Мать и сын сидели вдвоём, странно преображённые, искренне желая, чтобы электричество не включалось как можно дольше. Вдруг Кларисса сказала:

— Можно спросить вас?.. Вы давно работаете пожарником?

— С тех пор как мне исполнилось двадцать. Вот уже десять лет.

— А вы когда-нибудь читаете книги, которые сжигаете?

Он рассмеялся.

— Это карается законом.

— Да-а… Конечно.

— Это неплохая работа. В понедельник жечь книги Эдны Миллей, в среду — Уитмена, в пятницу — Фолкнера. Сжигать в пепел, затем сжечь даже пепел. Таков наш профессиональный девиз.

Они прошли ещё немного. Вдруг девушка спросила:

— Правда ли, что когда-то, давно, пожарники тушили пожары, а не разжигали их?

— Нет. Дома всегда были несгораемыми. Поверьте моему слову.

— Странно. Я слыхала, что было время, когда дома загорались сами собой, от какой-нибудь неосторожности. И тогда пожарные были нужны, чтобы тушить огонь.

Он рассмеялся. Девушка быстро вскинула на него глаза.

— Почему вы смеётесь?

— Не знаю. — Он снова засмеялся, но вдруг умолк. — А что?

— Вы смеётесь, хотя я не сказала ничего смешного. И вы на всё отвечаете сразу. Вы совсем не задумываетесь над тем, что я спросила.

Монтэг остановился.

— А вы и правда очень странная, — сказал он, разглядывая её. — У вас как будто совсем нет уважения к собеседнику!

— Я не хотела вас обидеть. Должно быть, я просто чересчур люблю приглядываться к людям.

— А это вам разве ничего не говорит? — Он легонько похлопал пальцами по цифре 451 на рукаве своей угольно-чёрной куртки.

— Говорит, — прошептала она, ускоряя шаги. — Скажите, вы когда-нибудь обращали внимание, как вон там, по бульварам, мчатся ракетные автомобили?

— Меняете тему разговора?

— Мне иногда кажется, что те, кто на них ездит, просто не знают, что такое трава или цветы. Они ведь никогда их не видят иначе, как на большой скорости, — продолжала она. — Покажите им зелёное пятно, и они скажут: ага, это трава! Покажите розовое — они скажут: а, это розарий! Белые пятна — дома, коричневые — коровы. Однажды мой дядя попробовал проехаться по шоссе со скоростью не более сорока миль в час. Его арестовали и посадили на два дня в тюрьму. Смешно, правда? И грустно.

— Вы слишком много думаете, — заметил Монтэг, испытывая неловкость.

— Я редко смотрю телевизионные передачи, и не бываю на автомобильных гонках, и не хожу в парки развлечений. Вот у меня и остаётся время для всяких сумасбродных мыслей. Вы видели на шоссе за городом рекламные щиты? Сейчас они длиною в двести футов. А знаете ли вы, что когда-то они были длиною всего в двадцать футов? Но теперь автомобили несутся по дорогам с такой скоростью, что рекламы пришлось удлинить, а то бы никто их и прочитать не смог.

— Нет, я этого не знал! — Монтэг коротко рассмеялся.

— А я ещё кое-что знаю, чего вы, наверно, не знаете. По утрам на траве лежит роса.

Он попытался вспомнить, знал ли он это когда-нибудь, но так и не смог и вдруг почувствовал раздражение.

— А если посмотреть туда, — она кивнула на небо, — то можно увидеть человечка на луне.

Но ему уже давно не случалось глядеть на небо…

Дальше они шли молча, она — задумавшись, он — досадуя и чувствуя неловкость, по временам бросая на неё укоризненные взгляды.

Они подошли к её дому. Все окна были ярко освещены.

— Что здесь происходит? — Монтэгу никогда ещё не приходилось видеть такое освещение в жилом доме.

— Да ничего. Просто мама, отец и дядя сидят вместе и разговаривают. Сейчас это редкость, всё равно как ходить пешком. Говорила я вам, что дядю ещё раз арестовали? Да, за то, что он шёл пешком. О, мы очень странные люди.

— Но о чём же вы разговариваете?

Девушка засмеялась.

— Спокойной ночи! — сказала она и повернула к дому. Но вдруг остановилась, словно что-то вспомнив, опять подошла к нему и с удивлением и любопытством вгляделась в его лицо.

— Вы счастливы? — спросила она.

— Что? — воскликнул Монтэг.

Но девушки перед ним уже не было — она бежала прочь по залитой лунным светом дорожке. В доме тихо затворилась дверь.

— Счастлив ли я? Что за вздор!

Монтэг перестал смеяться. Он сунул руку в специальную скважину во входной двери своего дома. В ответ на прикосновение его пальцев дверь открылась.

— Конечно, я счастлив. Как же иначе? А она что думает — что я несчастлив? — спрашивал он у пустых комнат. В передней взор его упал на вентиляционную решётку. И вдруг он вспомнил, что там спрятано. Оно как будто поглядело на него оттуда. И он быстро отвёл глаза.

Какая странная ночь, и какая странная встреча! Такого с ним ещё не случалось. Разве только тогда в парке, год назад, когда он встретился со стариком и они разговорились…

Монтэг тряхнул головой. Он взглянул на пустую стену перед собой, и тотчас на ней возникло лицо девушки — такое, каким оно сохранилось в его памяти, — прекрасное, даже больше, удивительное. Это тонкое лицо напоминало циферблат небольших часов, слабо светящийся в тёмной комнате, когда, проснувшись среди ночи, хочешь узнать время и видишь, что стрелки точно показывают час, минуту и секунду, и этот светлый молчаливый лик спокойно и уверенно говорит тебе, что ночь проходит, хотя и становится темнее, и скоро снова взойдёт солнце.

— В чём дело? — спросил Монтэг у своего второго, подсознательного «я», у этого чудачка, который временами вдруг выходит из повиновения и болтает неведомо что, не подчиняясь ни воле, ни привычке, ни рассудку.

Он снова взглянул на стену. Как похоже её лицо на зеркало. Просто невероятно! Многих ли ты ещё знаешь, кто мог бы так отражать твой собственный свет? Люди больше похожи на… он помедлил в поисках сравнения, потом нашёл его, вспомнив о своём ремесле, — на факелы, которые полыхают во всю мочь, пока их не потушат. Но как редко на лице другого человека можно увидеть отражение твоего собственного лица, твоих сокровенных трепетных мыслей!

Какой невероятной способностью перевоплощения обладала эта девушка! Она смотрела на него, Монтэга, как зачарованный зритель в театре марионеток, предвосхищала каждый взмах его ресниц, каждый жест руки, каждое движение пальцев.

Сколько времени они шли рядом? Три минуты? Пять? И вместе с тем как долго! Каким огромным казалось ему теперь её отражение на стене, какую тень отбрасывала её тоненькая фигурка! Он чувствовал, что если у него зачешется глаз, она моргнёт, если чуть напрягутся мускулы лица, она зевнёт ещё раньше, чем он сам это сделает.

И, вспомнив об их встрече, он подумал: «Да ведь, право же, она как будто знала наперёд, что я приду, как будто нарочно поджидала меня там, на улице, в такой поздний час…»

Он открыл дверь спальни.

Ему показалось, что он вошёл в холодный, облицованный мрамором склеп, после того как зашла луна. Непроницаемый мрак. Ни намёка на залитый серебряным сиянием мир за окном. Окна плотно закрыты, и комната похожа на могилу, куда не долетает ни единый звук большого города. Однако комната не была пуста.

Он прислушался.

Чуть слышный комариный звон, жужжание электрической осы, спрятанной в своём уютном и тёплом розовом гнёздышке. Музыка звучала так ясно, что он мог различить мелодию.

Он почувствовал, что улыбка соскользнула с его лица, что она подтаяла, оплыла и отвалилась, словно воск фантастической свечи, которая горела слишком долго и, догорев, упала и погасла. Мрак. Темнота. Нет, он не счастлив. Он не счастлив! Он сказал это самому себе. Он признал это. Он носил своё счастье, как маску, но девушка отняла её и убежала через лужайку, и уже нельзя постучаться к ней в дверь и попросить, чтобы она вернула ему маску.

Не зажигая света, он представил себе комнату. Его жена, распростёртая на кровати, не укрытая и холодная, как надгробное изваяние, с застывшими глазами, устремлёнными в потолок, словно притянутыми к нему невидимыми стальными нитями. В ушах у неё плотно вставлены миниатюрные «Ракушки», крошечные, с напёрсток, радиоприёмники-втулки, и электронный океан звуков — музыка и голоса, музыка и голоса — волнами омывает берега её бодрствующего мозга. Нет, комната была пуста. Каждую ночь сюда врывался океан звуков и, подхватив Милдред на свои широкие крылья, баюкая и качая, уносил её, лежащую с открытыми глазами, навстречу утру. Не было ночи за последние два года, когда Милдред не уплывала бы на этих волнах, не погружалась бы в них с готовностью ещё и ещё раз.

В комнате было холодно, но Монтэг чувствовал, что задыхается.

Однако он не поднял штор и не открыл балконной двери — он не хотел, чтобы сюда заглянула луна. С обречённостью человека, который в ближайший же час должен погибнуть от удушья, он ощупью направился к своей раскрытой, одинокой и холодной постели.

За мгновение до того, как его нога наткнулась на предмет, лежавший на полу, он уже знал, что так будет. Это чувство отчасти было похоже на то, которое он испытал, когда завернул за угол и чуть не налетел на девушку, шедшую ему навстречу. Его нога, вызвав своим движением колебание воздуха, получила отражённый сигнал о препятствии на пути и почти в ту же секунду ударилась обо что-то. Какой-то предмет с глухим стуком отлетел в темноту.

Монтэг резко выпрямился и прислушался к дыханию той, что лежала на постели в кромешном мраке комнаты: дыхание было слабым, чуть заметным, в нём едва угадывалась жизнь — от него мог бы затрепетать лишь крохотный листок, пушинка, один-единственный волосок.

Он всё ещё не хотел впустить в комнату свет с улицы. Вынув зажигалку, он нащупал саламандру, выгравированную на серебряном диске, нажал…

Два лунных камня глядели на него при слабом свете прикрытого рукой огонька, два лунных камня, лежащих на дне прозрачного ручья, — над ними, не задевая их, мерно текли воды жизни. — Милдред!

Её лицо было, как остров, покрытый снегом, если дождь прольётся над ним, оно не ощутит дождя, если тучи бросят на него свою вечно движущуюся тень, оно не почувствует тени. Недвижность, немота… Только жужжание ос-втулок, плотно закрывающих уши Милдред, только остекленевший взор и слабое дыхание, чуть колеблющее крылья ноздрей — вдох и выдох, вдох и выдох, — и полная безучастность к тому, что в любую минуту даже и эт

Книга 451 градус по Фаренгейту — читать онлайн

Рэй Бредбери

451° по Фаренгейту

451° по Фаренгейту – температура, при которой воспламеняется и горит бумага.

Дону Конгдону с благодарностью

Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек.

Хуан Рамон Хименес

Часть 1.

Очаг и саламандра

Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный наконечник брандспойта зажат в кулаках, громадный питон изрыгает на мир ядовитую струю керосина, кровь стучит в висках, а руки кажутся руками диковинного дирижера, исполняющего симфонию огня и разрушения, превращая в пепел изорванные, обуглившиеся страницы истории. Символический шлем, украшенный цифрой 451, низко надвинут на лоб, глаза сверкают оранжевым пламенем при мысли о том, что должно сейчас произойти: он нажимает воспламенитель – и огонь жадно бросается на дом, окрашивая вечернее небо в багрово-желто-черные тона. Он шагает в рое огненно-красных светляков, и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем он так часто забавлялся в детстве, – сунуть в огонь прутик с леденцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают на крыльце и на лужайке перед домом, они взлетают в огненном вихре, и черный от копоти ветер уносит их прочь.

Жесткая улыбка застыла на лице Монтэга, улыбка-гримаса, которая появляется на губах у человека, когда его вдруг опалит огнем и он стремительно отпрянет назад от его жаркого прикосновения.

Он знал, что, вернувшись в пожарное депо, он, менестрель огня, взглянув в зеркало, дружески подмигнет своему обожженному, измазанному сажей лицу. И позже в темноте, уже засыпая, он все еще будет чувствовать на губах застывшую судорожную улыбку. Она никогда не покидала его лица, никогда, сколько он себя помнит.

Он тщательно вытер и повесил на гвоздь черный блестящий шлем, аккуратно повесил рядом брезентовую куртку, с наслаждением вымылся под сильной струей душа и, насвистывая, сунув руки в карманы, пересек площадку верхнего этажа пожарной станции и скользнул в люк. В последнюю секунду, когда катастрофа уже казалась неизбежной, он выдернул руки из карманов, обхватил блестящий бронзовый шест и со скрипом затормозил за миг до того, как его ноги коснулись цементного пола нижнего этажа.

Выйдя на пустынную ночную улицу, он направился к метро. Бесшумный пневматический поезд поглотил его, пролетел, как челнок, по хорошо смазанной трубе подземного туннеля и вместе с сильной струей теплого воздуха выбросил на выложенный желтыми плитками эскалатор, ведущий на поверхность в одном из пригородов.

Насвистывая, Монтэг поднялся на эскалаторе навстречу ночной тишине. Не думая ни о чем, во всяком случае, ни о чем в особенности, он дошел до поворота. Но еще раньше, чем выйти на угол, он вдруг замедлил шаги, как будто ветер, налетев откуда-то, ударил ему в лицо или кто-то окликнул его по имени.

Уже несколько раз, приближаясь вечером к повороту, за которым освещенный звездами тротуар вел к его дому, он испытывал это странное чувство. Ему казалось, что за мгновение до того, как ему повернуть, за углом кто-то стоял. В воздухе была какая-то особая тишина, словно там, в двух шагах, кто-то притаился и ждал и лишь за секунду до его появления вдруг превратился в тень и пропустил его сквозь себя.

Может быть, его ноздри улавливали слабый аромат, может быть, кожей лица и рук он ощущал чуть заметное повышение температуры вблизи того места, где стоял кто-то невидимый, согревая воздух своим теплом. Понять это было невозможно. Однако, завернув за угол, он всякий раз видел лишь белые плиты пустынного тротуара. Только однажды ему показалось, будто чья-то тень мелькнула через лужайку, но все исчезло, прежде чем он смог вглядеться или произнести хоть слово.

Сегодня же у поворота он так замедлил шаги, что почти остановился. Мысленно он уже был за углом – и уловил слабый шорох. Чье-то дыхание? Или движение воздуха, вызванное присутствием кого-то, кто очень тихо стоял и ждал?

Он завернул за угол.

По залитому лунным светом тротуару ветер гнал осенние листья, и казалось, что идущая навстречу девушка не переступает по плитам, а скользит над ними, подгоняемая ветром и листвой. Слегка нагнув голову, она смотрела, как носки ее туфель задевают кружащуюся листву. Ее тонкое матовой белизны лицо светилось ласковым, неутолимым любопытством. Оно выражало легкое удивление. Темные глаза так пытливо смотрели на мир, что, казалось, ничто не могло от них ускользнуть. На ней было белое платье, оно шелестело. Монтэгу чудилось, что он слышит каждое движение ее рук в такт шагам, что он услышал даже тот легчайший, неуловимый для слуха звук – светлый трепет ее лица, когда, подняв голову, она увидела вдруг, что лишь несколько шагов отделяют ее от мужчины, стоящего посреди тротуара.

Ветви над их головами, шурша, роняли сухой дождь листьев. Девушка остановилась. Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она пристально поглядела на Монтэга, и ее темные, лучистые, живые глаза так просияли, как будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее. Но он знал, что его губы произнесли лишь простое приветствие. Потом, видя, что девушка, как завороженная, смотрит на изображение саламандры, на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый к груди, он заговорил:

– Вы, очевидно, наша новая соседка?

– А вы, должно быть… – она наконец оторвала глаза от эмблем его профессии, – пожарник? – Голос ее замер.

– Как вы странно это сказали.

– Я… я догадалась бы даже с закрытыми глазами, – тихо проговорила она.

– Запах керосина, да? Моя жена всегда на это жалуется. – Он засмеялся. – Дочиста его ни за что не отмоешь.

– Да. Не отмоешь, – промолвила она, и в голосе ее прозвучал страх.

Монтэгу казалось, будто она кружится вокруг него, вертит его во все стороны, легонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась с места.

– Запах керосина, – сказал он, чтобы прервать затянувшееся молчание. – А для меня он все равно, что духи.

– Неужели правда?

– Конечно. Почему бы и нет?

Она подумала, прежде чем ответить:

– Не знаю. – Потом она оглянулась назад, туда, где были их дома. – Можно, я пойду с вами? Меня зовут Кларисса Маклеллан.

– Кларисса… А меня – Гай Монтэг. Ну что ж, идемте. А что вы тут делаете одна и так поздно? Сколько вам лет?

Теплой ветреной ночью они шли по серебряному от луны тротуару, и Монтэгу чудилось, будто вокруг веет тончайшим ароматом свежих абрикосов и земляники. Он оглянулся и понял, что это невозможно – ведь на дворе осень.

Нет, ничего этого не было. Была только девушка, идущая рядом, и в лунном свете лицо ее сияло, как снег. Он знал, что сейчас она обдумывает его вопросы, соображает, как лучше ответить на них.

– Ну вот, – сказала она, – мне семнадцать лет, и я помешанная. Мой дядя утверждает, что одно неизбежно сопутствует другому. Он говорит: если спросят, сколько тебе лет, отвечай, что тебе семнадцать и что ты сумасшедшая. Хорошо гулять ночью, правда? Я люблю смотреть на вещи, вдыхать их запах, и бывает, что я брожу вот так всю ночь напролет и встречаю восход солнца.

Некоторое время они шли молча. Потом она сказала задумчиво:

– Знаете, я совсем вас не боюсь.

– А почему вы должны меня бояться? – удивленно спросил он.

– Многие боятся вас. Я хочу сказать, боятся пожарников. Но ведь вы, в конце концов, такой же человек…

В ее глазах, как в двух блестящих капельках прозрачной воды, он увидел свое отражение, темное и крохотное, но до мельчайших подробностей точное – даже складки у рта, – как будто ее глаза были двумя волшебными кусочками лилового янтаря, навеки заключившими в себе его образ. Ее лицо, обращенное теперь к нему, казалось хрупким, матово-белым кристаллом, светящимся изнутри ровным, немеркнущим светом. То был не электрический свет, пронзительный и резкий, а странно успокаивающее, мягкое мерцание свечи. Как-то раз, когда он был ребенком, погасло электричество, и его мать отыскала и зажгла последнюю свечу. Этот короткий час, пока горела свеча, был часом чудесных открытий: мир изменился, пространство перестало быть огромным и уютно сомкнулось вокруг них. Мать и сын сидели вдвоем, странно преображенные, искренне желая, чтобы электричество не включалось как можно дольше. Вдруг Кларисса сказала:

Перейти на страницу: 1234567891011121314151617181920212223242526272829303132333435

Читать книгу «451 градус по Фаренгейту» онлайн полностью — Рэй Брэдбери — MyBook.

Ray Bradbury

Fahrenheit 451

© 1951, 1953, 1967 by Ray Bradbury. Copyright renewed 1979, 1981, 1995 by Ray Bradbury

© Бабенко В., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

451º по Фаренгейту^[1] – температура, при которой книжные страницы воспламеняются и сгорают дотла…

Эта книга с благодарностью посвящается Дону Конгдону

Если тебе дали разлинованную бумагу, пиши по-своему.

Хуан Рамон Хименес^[2]

Часть первая. Домашний очаг и саламандра

Жечь было удовольствием.

А особым удовольствием было смотреть, как огонь поедает вещи, наблюдать, как они чернеют и меняются. В кулаках зажат медный наконечник, гигантский питон плюется на мир ядовитым керосином, в висках стучит кровь, и руки кажутся руками поразительного дирижера, управляющего сразу всеми симфониями возжигания и испепеления, чтобы низвергнуть историю и оставить от нее обуглившиеся руины. Шлем с символическим числом 451 крепко сидит на крутом лбу; в глазах оранжевым пламенем полыхает предвкушение того, что сейчас произойдет, он щелкает зажигателем, и весь дом прыгает вверх, пожираемый огнем, который опаляет вечернее небо и окрашивает его в красно-желто-черный цвет. Он идет в рое огненных светляков. Больше всего ему сейчас хочется сделать то, чем он любил забавляться в давние времена: ткнуть в огонь палочку со сладким суфле маршмэллоу, пока книги, хлопая голубиными крыльями страниц, гибнут на крыльце и на газоне перед домом. Пока они в искрящемся вихре взмывают ввысь и уносятся прочь, гонимые черным от пепла ветром.

На лице Монтага играла жесткая ухмылка – она возникает у каждого, кто, опаленный жаром, отшатывается от пламени.

Монтаг знал, что, вернувшись на пожарную станцию, захочет взглянуть в зеркало и подмигнуть себе – комедианту с выкрашенным под негра, словно жженой коркой, лицом. И затем в темноте, уже засыпая, он все еще будет ощущать огненную ухмылку, скованную мускулами щек. Сколько Монтаг себя помнил, она никогда не сходила с его лица.

Он повесил свой черный, с жучьим отливом, шлем и протер его до блеска; затем аккуратно повесил огнеупорную куртку. С наслаждением помылся под душем, после чего, насвистывая, руки в карманах, прошагал по верхнему этажу пожарной станции и бросился в черный провал. В самую последнюю секунду, когда несчастье казалось уже неминуемым, он вытащил руки из карманов, обхватил золотой шест и прервал падение. Его тело с визгом остановилось, каблуки зависли в дюйме от бетонного пола нижнего этажа.

Выйдя со станции, он прошел по ночной улице к метро, сел в бесшумный пневматический поезд, скользивший по хорошо смазанной трубе подземного тоннеля, а затем упругая волна теплого воздуха выдохнула Монтага на кремовые ступеньки эскалатора, поднимавшиеся к поверхности пригорода.

Продолжая насвистывать, он позволил эскалатору вынести себя в неподвижный ночной воздух. Ни о чем особенном не думая, Монтаг зашагал к повороту. Еще не успев к нему приблизиться, он замедлил шаг, словно откуда ни возьмись поднялся вдруг встречный ветер или кто-то окликнул его по имени.

Уже не в первый раз за последние несколько дней, подходя в звездном свете к повороту тротуара, за которым скрывался его дом, Монтаг испытывал это неясное тревожное чувство. Словно за углом, который ему надо было обогнуть, за миг до его появления кто-то побывал. В воздухе, казалось, царила особенная тишина, будто там, впереди, кто-то ждал Монтага, и всего за какое-то мгновение до встречи этот кто-то обращался в бесшумную тень, с тем чтобы пропустить Монтага сквозь себя. Не исключено, что его ноздри улавливали слабый запах духов, а может быть, кожей лица и тыльной стороны ладоней он именно в этом месте ощущал некое потепление воздуха, ибо невидимка одним своим присутствием мог на пять-шесть градусов поднять температуру окружающей его атмосферы, пусть даже всего на несколько мгновений. Понять, в чем тут дело, было невозможно. Тем не менее, завернув за угол, Монтаг неизменно видел одни лишь белые горбящиеся плиты пустынного тротуара, и только однажды ему померещилось, будто чья-то легкая тень, скользнув по газону перед одним из домов, исчезла чуть раньше, чем ему удалось вглядеться или подать голос.

Однако сегодня перед поворотом он так замедлил шаг, что почти остановился. В мыслях своих он был уже за углом, поэтому сумел уловить слабый, еле слышный шепот. Чье-то дыхание? Или всего-навсего напряжение воздуха, вызванное присутствием того, кто тихо стоял там, поджидая его?

Монтаг завернул за угол.

По тротуару, залитому лунным светом, ветер гнал осеннюю листву, и со стороны казалось, будто идущая впереди девушка, не совершая никаких движений, плывет над тротуаром, подхваченная этим ветром вместе с листьями. Чуть наклонив голову, она смотрела, как носки ее туфель прорезают кружащуюся листву. В тонком, молочно-белом лице таилась тихая жадность впечатлений, бросавшая на все вокруг свет неутолимого любопытства. Взгляд ее был полон нежного недоумения: черные глаза взирали на мир с такой пытливостью, что от них не мог ускользнуть даже малейший жест. Белое платье будто шептало что-то. Монтагу показалось, что он слышит, как в такт шагам покачиваются руки; он даже различил почти неуловимый звук – то был светлый трепет девичьего лика, когда она, обернувшись, увидела, что ее и мужчину, застывшего в ожидании посреди дороги, разделяют всего несколько шагов.

В кронах деревьев над их головами раздавался чудесный звук – словно сухой дождь пронизывал листву. Остановившись, девушка шевельнулась, как бы желая податься назад от удивления, но вместо этого принялась внимательно разглядывать Монтага черными сияющими глазами, будто он только что обратился к ней с какими-то особенно проникновенными словами. Между тем он твердо знал, что его губы произнесли всего-навсего обыкновенное приветствие. Затем, увидев, что девушка, словно завороженная, не может оторвать взгляда от рукава его куртки с изображением саламандры и диска с фениксом на груди, он заговорил снова.

– Конечно же, – сказал Монтаг, – вы наша новая соседка, не правда ли?

– А вы, надо полагать… – она все же сумела отвести глаза от его профессиональных эмблем, – …пожарный?

Девушка тут же умолкла.

– Как странно вы это сказали.

– Я бы… я бы догадалась об этом и с закрытыми глазами, – медленно произнесла девушка.

– Что, запах керосина? Моя жена вечно жалуется, – рассмеялся он. – Сколько ни мойся, до конца ни за что не выветрится.

– Да, не выветрится, – сказала она с благоговейным ужасом.

Монтаг чувствовал, как девушка кружит вокруг него, вертя во все стороны, и легонько встряхивает, выворачивая все его карманы, ни разу к ним не прикоснувшись.

– Керосин, – сказал он, чтобы молчание не затягивалось еще больше, – для меня это все равно что духи.

– В самом деле?

– Конечно. Что тут такого?

Она задумалась, прежде чем ответить.

– Не знаю. – Девушка обернулась в сторону домов, к которым вел тротуар. – А можно мне пойти с вами? Меня зовут Кларисса Макклеллан.

– Кларисса. Гай Монтаг. Будем знакомы. Присоединяйтесь ко мне. Так поздно, а вы бродите одна. Что вы здесь делаете, хотел бы я знать? И сколько вам лет?

Они пошли вместе по серебристой от лунного света мостовой, обвеваемые прохладно-теплым воздухом этой ночи, в котором, казалось, реяли тончайшие ароматы свежих абрикосов и земляники. И только оглянувшись вокруг, Монтаг понял, что это попросту невозможно: время года было позднее.

А рядом никого, кроме этой девушки, чье лицо в лунном свете белело, как снег, и он знал, что сейчас она обдумывает, как лучше ответить на заданные им вопросы.

– Ну так вот, – начала Кларисса, – мне семнадцать лет, и я сумасшедшая. Мой дядя уверяет, что и то и другое неразрывно связано. И еще он говорит: если тебя спросят, сколько тебе лет, то всегда отвечай, что тебе семнадцать и ты сумасшедшая. А хорошо гулять ночью, правда? Обожаю смотреть на мир, вдыхать его запахи. Иногда я брожу до самого утра, чтобы встретить восход солнца.

Некоторое время они шагали молча. Потом она задумчиво произнесла:

– Вы знаете, я совсем вас не боюсь.

– Почему, собственно, вы должны меня бояться? – удивился он.

– Но многие же боятся. То есть, я хочу сказать, не вас, а вообще пожарных. Ведь вы просто-напросто обыкновенный человек, в конце-то концов…

В ее глазах он увидел себя, висящего в двух сверкающих капельках ясной воды, темного и крохотного, но тем не менее различимого во всех мельчайших подробностях, вплоть до складок в уголках рта, словно глаза эти были двумя чудесными кусочками фиолетового янтаря, в которых он мог застыть и навсегда сохраниться в целости и сохранности. Обращенное сейчас к нему лицо было хрупким молочно-белым кристаллом, из которого исходило мягкое ровное свечение. Оно не имело ничего общего с истеричным электрическим светом, но с чем же тогда его можно было сравнить? Он понял: с мерцанием свечи, странно успокаивающим и удивительно нежным. Когда-то – он был еще ребенком – у них в доме отключили свет, и матери удалось отыскать последнюю свечу; она зажгла ее, и за этот короткий час совершилось поразительное открытие: пространство потеряло всю свою огромность и уютно сомкнулось вокруг них, вокруг матери и сына, преображенных и мечтающих лишь о том, чтобы электричество не загоралось как можно дольше…

Неожиданно Кларисса Макклеллан сказала:

– Можно задать вам вопрос? Вы давно работаете пожарным?

– С тех пор, как мне исполнилось двадцать. Вот уже десять лет.

– А вы хоть раз читали те книги, которые сжигаете?

Он рассмеялся:

– Но это же запрещено законом!

– Да-да, конечно.

– В нашей работе есть свои тонкости. В понедельник сжигаешь По, во вторник – Войнич, в четверг – Честертона, сжигаешь их до пепла, потом сжигаешь пепел. Таков наш официальный девиз.

Они прошли еще немного, и девушка спросила:

– А это правда, что когда-то давно пожарные тушили пожары вместо того, чтобы их разжигать?

– Нет. Дома всегда были огнеупорными, можете мне поверить.

– Странно. Я как-то слышала, что было такое время, когда дома загорались из-за всяких несчастных случаев, и приходилось вызывать пожарных, чтобы остановить пламя.

Он рассмеялся.

Девушка бросила на него быстрый взгляд.

– Почему вы смеетесь?

– Не знаю, – снова засмеялся он и тут же осекся. – А что?

– Вы смеетесь, хотя я не говорю ничего смешного, и отвечаете на все мои вопросы мгновенно. Ни разу даже не задумались над тем, что я спрашиваю.

Монтаг остановился.

– А вы и на самом деле очень странная, – произнес он, глядя на Клариссу в упор. – У вас что, вообще нет уважения к собеседнику?

– Я не хотела вас обидеть. Все дело, наверное, в том, что я слишком уж люблю приглядываться к людям.

– А это вам ни о чем не говорит? – Монтаг слегка постучал пальцами по цифрам 4, 5 и 1, вышитым на рукаве его угольно-черной куртки.

– Говорит, – прошептала она в ответ, ускоряя шаг. – Вы когда-нибудь бывали на гонках реактивных автомобилей, которые проводятся там, на бульварах?

– Уходите от разговора?

– Иногда мне кажется, что их водители просто не имеют представления о таких вещах, как трава или цветы, потому что никогда не ездят медленно, – произнесла она. – Покажите такому водителю зеленое пятно – и он скажет: «Да, это трава!» Розовое пятно – «Это розарий!». Белые пятна будут домами, коричневые – коровами. Мой дядя как-то раз решился проехать по скоростному шоссе медленно. Он делал не больше сорока миль в час – его тут же арестовали и посадили в тюрьму на двое суток. Смешно, да? Но и грустно.

– Вы чересчур много думаете, – смущенно заметил Монтаг.

– Я редко смотрю «телестены» в гостиных, почти не бываю на автогонках или в Парках Развлечений. Оттого у меня и остается время для всевозможных бредовых мыслей. Вы видели вдоль шоссе за городом двухсотфутовые рекламные щиты? А известно вам, что было время, когда они были длиной всего двадцать футов? Но автомобили стали ездить с бешеной скоростью, и щиты пришлось наращивать, чтобы изображение хотя бы длилось какое-то время.

– Нет, я этого не знал, – хохотнул Монтаг.

– Держу пари, я знаю еще кое-что, чего вы не знаете. Например, что по утрам на траве лежит роса…

Он внезапно понял, что не может вспомнить, представлял ли себе когда-либо что-то подобное или нет, и это привело его в раздражение.

– А если посмотреть вверх… – Кларисса кивнула на небо, – то можно увидеть человечка на луне.

Ему уже давно не случалось туда глядеть.

Оставшуюся часть пути оба проделали в молчании: она – в задумчивом, он – в тягостном; стиснув зубы, он то и дело бросал на девушку укоризненные взгляды.

Когда они подошли к ее дому, все окна были ярко освещены.

– Что здесь происходит? – Монтагу не так уж часто доводилось видеть, чтобы в доме было столь много огней.

– Ничего особенного. Просто мама, папа и дядя сидят и беседуют. Сейчас это такая же редкость, как ходить пешком. Даже еще реже встречается. Между прочим, мой дядя попал под арест вторично – я вам этого не говорила? За то, что он шел пешком! О, мы весьма странные люди.

– И о чем же вы беседуете?

В ответ девушка рассмеялась.

– Спокойной ночи! – попрощалась она и зашагала к дому. Но потом вдруг остановилась, словно вспомнив о чем-то, и снова подошла к Монтагу, с удивлением и любопытством вглядываясь в его лицо.

– Вы счастливы? – спросила Кларисса.

– Что-что? – воскликнул Монтаг.

Но ее уже не было рядом – она бежала к дому в лунном свете. Парадная дверь тихонько затворилась.

– Счастлив ли я? Что за чушь такая!

Монтаг перестал смеяться.

Он сунул руку в перчаточное отверстие своей парадной двери и дал возможность дому узнать прикосновение хозяина. Двери раздвинулись.

«Конечно, счастлив, как же иначе? – спрашивал он у молчаливых комнат. – А она, значит, думает, что нет?»

В прихожей его взгляд упал на вентиляционную решетку. И Монтаг тут же вспомнил, что за ней хранится. Казалось, спрятанное подглядывает за ним. Он быстро отвел глаза.

Какая странная встреча в эту странную ночь! В жизни не случалось с ним ничего похожего – разве что тогда в парке, год назад, когда он встретил днем одного старика и они неожиданно разговорились…

Монтаг тряхнул головой. Он посмотрел на пустую стену. Там появилось лицо девушки, в памяти оно запечатлелось просто прекрасным, да что там – поразительным.

Лицо было таким тонким, что напоминало циферблат маленьких часов, слабо светящихся в ночной темноте комнаты, когда, проснувшись, хочешь узнать время и обнаруживаешь, что стрелки в точности показывают тебе час, минуту и секунду, и это светлое молчаливое сияние спокойно и уверенно свидетельствует: да, скоро станет еще темнее, но все равно в мире взойдет новое солнце.

– Ну что? – обратился Монтаг к своему второму «я», этому подсознательному идиоту, который по временам вдруг выходил из повиновения и принимался болтать невесть что, вопреки воле, привычке и рассудку.

Он снова посмотрел на стену. До чего же, подумалось, ее лицо напоминает зеркало. Невероятно! Ну многих ли ты еще знаешь, кто вот так же мог бы возвращать тебе твой собственный свет? В общем-то люди скорее похожи… – он замешкался в поисках подходящего сравнения и нашел его в своей профессии, – …похожи на факелы, которые полыхают до тех пор, пока их не потушат. И крайне редко на лице другого случается увидеть отображение твоего же лица, печать твоей собственной сокровенной, трепетной мысли!

До чего же потрясающая сила проникновения в людскую душу у этой девушки! Она смотрела на него, как смотрит зачарованный зритель в театре марионеток, словно предвосхищая каждый взмах его ресниц, каждый жест руки, каждое шевеление пальцев.

Сколько времени они шли вместе? Три минуты? Пять? Но каким же долгим казался этот срок теперь. Каким величественным персонажем она казалась на сцене перед ним, какую гигантскую тень отбрасывала на стену ее изящная фигурка! Монтаг чувствовал: стоит его глазу зачесаться – она моргнет. А если исподволь станут растягиваться мускулы его лица – она зевнет задолго до того, как это сделает он сам.

Слушайте, подумалось ему, ведь если здраво рассудить о нашей встрече, так ведь она почти что ждала меня там, на улице, да еще в такой чертовски поздний час…

Он открыл дверь спальни.

И тут же словно попал в холодный мраморный зал мавзолея после того, как зашла луна. Тьма была непроницаемой: ни намека на серебряный простор снаружи, все окна плотно зашторены, комната была кладбищенским мирком, в который не проникало ни единого звука большого города. Но спальня не была пустой.

Монтаг прислушался.

Едва различимый комариный звон танцевал в воздухе, электрическое жужжание осы, затаившейся в своем укромном, теплом розовом гнездышке. Музыка звучала достаточно громко, он мог даже разобрать мелодию.

Рэй Брэдбери, 451 градус по Фаренгейту – читать онлайн полностью – ЛитРес

Ray Bradbury

Fahrenheit 451

© 1951, 1953, 1967 by Ray Bradbury. Copyright renewed 1979, 1981, 1995 by Ray Bradbury

© Бабенко В., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

451º по Фаренгейту^[1] – температура, при которой книжные страницы воспламеняются и сгорают дотла…

Эта книга с благодарностью посвящается Дону Конгдону

Если тебе дали разлинованную бумагу, пиши по-своему.

Хуан Рамон Хименес^[2]

Часть первая. Домашний очаг и саламандра

Жечь было удовольствием.

А особым удовольствием было смотреть, как огонь поедает вещи, наблюдать, как они чернеют и меняются. В кулаках зажат медный наконечник, гигантский питон плюется на мир ядовитым керосином, в висках стучит кровь, и руки кажутся руками поразительного дирижера, управляющего сразу всеми симфониями возжигания и испепеления, чтобы низвергнуть историю и оставить от нее обуглившиеся руины. Шлем с символическим числом 451 крепко сидит на крутом лбу; в глазах оранжевым пламенем полыхает предвкушение того, что сейчас произойдет, он щелкает зажигателем, и весь дом прыгает вверх, пожираемый огнем, который опаляет вечернее небо и окрашивает его в красно-желто-черный цвет. Он идет в рое огненных светляков. Больше всего ему сейчас хочется сделать то, чем он любил забавляться в давние времена: ткнуть в огонь палочку со сладким суфле маршмэллоу, пока книги, хлопая голубиными крыльями страниц, гибнут на крыльце и на газоне перед домом. Пока они в искрящемся вихре взмывают ввысь и уносятся прочь, гонимые черным от пепла ветром.

На лице Монтага играла жесткая ухмылка – она возникает у каждого, кто, опаленный жаром, отшатывается от пламени.

Монтаг знал, что, вернувшись на пожарную станцию, захочет взглянуть в зеркало и подмигнуть себе – комедианту с выкрашенным под негра, словно жженой коркой, лицом. И затем в темноте, уже засыпая, он все еще будет ощущать огненную ухмылку, скованную мускулами щек. Сколько Монтаг себя помнил, она никогда не сходила с его лица.

Он повесил свой черный, с жучьим отливом, шлем и протер его до блеска; затем аккуратно повесил огнеупорную куртку. С наслаждением помылся под душем, после чего, насвистывая, руки в карманах, прошагал по верхнему этажу пожарной станции и бросился в черный провал. В самую последнюю секунду, когда несчастье казалось уже неминуемым, он вытащил руки из карманов, обхватил золотой шест и прервал падение. Его тело с визгом остановилось, каблуки зависли в дюйме от бетонного пола нижнего этажа.

Выйдя со станции, он прошел по ночной улице к метро, сел в бесшумный пневматический поезд, скользивший по хорошо смазанной трубе подземного тоннеля, а затем упругая волна теплого воздуха выдохнула Монтага на кремовые ступеньки эскалатора, поднимавшиеся к поверхности пригорода.

Продолжая насвистывать, он позволил эскалатору вынести себя в неподвижный ночной воздух. Ни о чем особенном не думая, Монтаг зашагал к повороту. Еще не успев к нему приблизиться, он замедлил шаг, словно откуда ни возьмись поднялся вдруг встречный ветер или кто-то окликнул его по имени.

Уже не в первый раз за последние несколько дней, подходя в звездном свете к повороту тротуара, за которым скрывался его дом, Монтаг испытывал это неясное тревожное чувство. Словно за углом, который ему надо было обогнуть, за миг до его появления кто-то побывал. В воздухе, казалось, царила особенная тишина, будто там, впереди, кто-то ждал Монтага, и всего за какое-то мгновение до встречи этот кто-то обращался в бесшумную тень, с тем чтобы пропустить Монтага сквозь себя. Не исключено, что его ноздри улавливали слабый запах духов, а может быть, кожей лица и тыльной стороны ладоней он именно в этом месте ощущал некое потепление воздуха, ибо невидимка одним своим присутствием мог на пять-шесть градусов поднять температуру окружающей его атмосферы, пусть даже всего на несколько мгновений. Понять, в чем тут дело, было невозможно. Тем не менее, завернув за угол, Монтаг неизменно видел одни лишь белые горбящиеся плиты пустынного тротуара, и только однажды ему померещилось, будто чья-то легкая тень, скользнув по газону перед одним из домов, исчезла чуть раньше, чем ему удалось вглядеться или подать голос.

Однако сегодня перед поворотом он так замедлил шаг, что почти остановился. В мыслях своих он был уже за углом, поэтому сумел уловить слабый, еле слышный шепот. Чье-то дыхание? Или всего-навсего напряжение воздуха, вызванное присутствием того, кто тихо стоял там, поджидая его?

Монтаг завернул за угол.

По тротуару, залитому лунным светом, ветер гнал осеннюю листву, и со стороны казалось, будто идущая впереди девушка, не совершая никаких движений, плывет над тротуаром, подхваченная этим ветром вместе с листьями. Чуть наклонив голову, она смотрела, как носки ее туфель прорезают кружащуюся листву. В тонком, молочно-белом лице таилась тихая жадность впечатлений, бросавшая на все вокруг свет неутолимого любопытства. Взгляд ее был полон нежного недоумения: черные глаза взирали на мир с такой пытливостью, что от них не мог ускользнуть даже малейший жест. Белое платье будто шептало что-то. Монтагу показалось, что он слышит, как в такт шагам покачиваются руки; он даже различил почти неуловимый звук – то был светлый трепет девичьего лика, когда она, обернувшись, увидела, что ее и мужчину, застывшего в ожидании посреди дороги, разделяют всего несколько шагов.

В кронах деревьев над их головами раздавался чудесный звук – словно сухой дождь пронизывал листву. Остановившись, девушка шевельнулась, как бы желая податься назад от удивления, но вместо этого принялась внимательно разглядывать Монтага черными сияющими глазами, будто он только что обратился к ней с какими-то особенно проникновенными словами. Между тем он твердо знал, что его губы произнесли всего-навсего обыкновенное приветствие. Затем, увидев, что девушка, словно завороженная, не может оторвать взгляда от рукава его куртки с изображением саламандры и диска с фениксом на груди, он заговорил снова.

– Конечно же, – сказал Монтаг, – вы наша новая соседка, не правда ли?

– А вы, надо полагать… – она все же сумела отвести глаза от его профессиональных эмблем, – …пожарный?

Девушка тут же умолкла.

– Как странно вы это сказали.

– Я бы… я бы догадалась об этом и с закрытыми глазами, – медленно произнесла девушка.

– Что, запах керосина? Моя жена вечно жалуется, – рассмеялся он. – Сколько ни мойся, до конца ни за что не выветрится.

– Да, не выветрится, – сказала она с благоговейным ужасом.

Монтаг чувствовал, как девушка кружит вокруг него, вертя во все стороны, и легонько встряхивает, выворачивая все его карманы, ни разу к ним не прикоснувшись.

– Керосин, – сказал он, чтобы молчание не затягивалось еще больше, – для меня это все равно что духи.

– В самом деле?

– Конечно. Что тут такого?

Она задумалась, прежде чем ответить.

– Не знаю. – Девушка обернулась в сторону домов, к которым вел тротуар. – А можно мне пойти с вами? Меня зовут Кларисса Макклеллан.

– Кларисса. Гай Монтаг. Будем знакомы. Присоединяйтесь ко мне. Так поздно, а вы бродите одна. Что вы здесь делаете, хотел бы я знать? И сколько вам лет?

Они пошли вместе по серебристой от лунного света мостовой, обвеваемые прохладно-теплым воздухом этой ночи, в котором, казалось, реяли тончайшие ароматы свежих абрикосов и земляники. И только оглянувшись вокруг, Монтаг понял, что это попросту невозможно: время года было позднее.

А рядом никого, кроме этой девушки, чье лицо в лунном свете белело, как снег, и он знал, что сейчас она обдумывает, как лучше ответить на заданные им вопросы.

– Ну так вот, – начала Кларисса, – мне семнадцать лет, и я сумасшедшая. Мой дядя уверяет, что и то и другое неразрывно связано. И еще он говорит: если тебя спросят, сколько тебе лет, то всегда отвечай, что тебе семнадцать и ты сумасшедшая. А хорошо гулять ночью, правда? Обожаю смотреть на мир, вдыхать его запахи. Иногда я брожу до самого утра, чтобы встретить восход солнца.

Некоторое время они шагали молча. Потом она задумчиво произнесла:

– Вы знаете, я совсем вас не боюсь.

– Почему, собственно, вы должны меня бояться? – удивился он.

– Но многие же боятся. То есть, я хочу сказать, не вас, а вообще пожарных. Ведь вы просто-напросто обыкновенный человек, в конце-то концов…

В ее глазах он увидел себя, висящего в двух сверкающих капельках ясной воды, темного и крохотного, но тем не менее различимого во всех мельчайших подробностях, вплоть до складок в уголках рта, словно глаза эти были двумя чудесными кусочками фиолетового янтаря, в которых он мог застыть и навсегда сохраниться в целости и сохранности. Обращенное сейчас к нему лицо было хрупким молочно-белым кристаллом, из которого исходило мягкое ровное свечение. Оно не имело ничего общего с истеричным электрическим светом, но с чем же тогда его можно было сравнить? Он понял: с мерцанием свечи, странно успокаивающим и удивительно нежным. Когда-то – он был еще ребенком – у них в доме отключили свет, и матери удалось отыскать последнюю свечу; она зажгла ее, и за этот короткий час совершилось поразительное открытие: пространство потеряло всю свою огромность и уютно сомкнулось вокруг них, вокруг матери и сына, преображенных и мечтающих лишь о том, чтобы электричество не загоралось как можно дольше…

Неожиданно Кларисса Макклеллан сказала:

– Можно задать вам вопрос? Вы давно работаете пожарным?

– С тех пор, как мне исполнилось двадцать. Вот уже десять лет.

– А вы хоть раз читали те книги, которые сжигаете?

Он рассмеялся:

– Но это же запрещено законом!

– Да-да, конечно.

– В нашей работе есть свои тонкости. В понедельник сжигаешь По, во вторник – Войнич, в четверг – Честертона, сжигаешь их до пепла, потом сжигаешь пепел. Таков наш официальный девиз.

Они прошли еще немного, и девушка спросила:

– А это правда, что когда-то давно пожарные тушили пожары вместо того, чтобы их разжигать?

– Нет. Дома всегда были огнеупорными, можете мне поверить.

– Странно. Я как-то слышала, что было такое время, когда дома загорались из-за всяких несчастных случаев, и приходилось вызывать пожарных, чтобы остановить пламя.

Он рассмеялся.

Девушка бросила на него быстрый взгляд.

– Почему вы смеетесь?

– Не знаю, – снова засмеялся он и тут же осекся. – А что?

– Вы смеетесь, хотя я не говорю ничего смешного, и отвечаете на все мои вопросы мгновенно. Ни разу даже не задумались над тем, что я спрашиваю.

Монтаг остановился.

– А вы и на самом деле очень странная, – произнес он, глядя на Клариссу в упор. – У вас что, вообще нет уважения к собеседнику?

– Я не хотела вас обидеть. Все дело, наверное, в том, что я слишком уж люблю приглядываться к людям.

– А это вам ни о чем не говорит? – Монтаг слегка постучал пальцами по цифрам 4, 5 и 1, вышитым на рукаве его угольно-черной куртки.

– Говорит, – прошептала она в ответ, ускоряя шаг. – Вы когда-нибудь бывали на гонках реактивных автомобилей, которые проводятся там, на бульварах?

– Уходите от разговора?

– Иногда мне кажется, что их водители просто не имеют представления о таких вещах, как трава или цветы, потому что никогда не ездят медленно, – произнесла она. – Покажите такому водителю зеленое пятно – и он скажет: «Да, это трава!» Розовое пятно – «Это розарий!». Белые пятна будут домами, коричневые – коровами. Мой дядя как-то раз решился проехать по скоростному шоссе медленно. Он делал не больше сорока миль в час – его тут же арестовали и посадили в тюрьму на двое суток. Смешно, да? Но и грустно.

– Вы чересчур много думаете, – смущенно заметил Монтаг.

– Я редко смотрю «телестены» в гостиных, почти не бываю на автогонках или в Парках Развлечений. Оттого у меня и остается время для всевозможных бредовых мыслей. Вы видели вдоль шоссе за городом двухсотфутовые рекламные щиты? А известно вам, что было время, когда они были длиной всего двадцать футов? Но автомобили стали ездить с бешеной скоростью, и щиты пришлось наращивать, чтобы изображение хотя бы длилось какое-то время.

– Нет, я этого не знал, – хохотнул Монтаг.

– Держу пари, я знаю еще кое-что, чего вы не знаете. Например, что по утрам на траве лежит роса…

Он внезапно понял, что не может вспомнить, представлял ли себе когда-либо что-то подобное или нет, и это привело его в раздражение.

– А если посмотреть вверх… – Кларисса кивнула на небо, – то можно увидеть человечка на луне.

Ему уже давно не случалось туда глядеть.

Оставшуюся часть пути оба проделали в молчании: она – в задумчивом, он – в тягостном; стиснув зубы, он то и дело бросал на девушку укоризненные взгляды.

Когда они подошли к ее дому, все окна были ярко освещены.

– Что здесь происходит? – Монтагу не так уж часто доводилось видеть, чтобы в доме было столь много огней.

– Ничего особенного. Просто мама, папа и дядя сидят и беседуют. Сейчас это такая же редкость, как ходить пешком. Даже еще реже встречается. Между прочим, мой дядя попал под арест вторично – я вам этого не говорила? За то, что он шел пешком! О, мы весьма странные люди.

– И о чем же вы беседуете?

В ответ девушка рассмеялась.

– Спокойной ночи! – попрощалась она и зашагала к дому. Но потом вдруг остановилась, словно вспомнив о чем-то, и снова подошла к Монтагу, с удивлением и любопытством вглядываясь в его лицо.

– Вы счастливы? – спросила Кларисса.

– Что-что? – воскликнул Монтаг.

Но ее уже не было рядом – она бежала к дому в лунном свете. Парадная дверь тихонько затворилась.

– Счастлив ли я? Что за чушь такая!

Монтаг перестал смеяться.

Он сунул руку в перчаточное отверстие своей парадной двери и дал возможность дому узнать прикосновение хозяина. Двери раздвинулись.

«Конечно, счастлив, как же иначе? – спрашивал он у молчаливых комнат. – А она, значит, думает, что нет?»

В прихожей его взгляд упал на вентиляционную решетку. И Монтаг тут же вспомнил, что за ней хранится. Казалось, спрятанное подглядывает за ним. Он быстро отвел глаза.

Какая странная встреча в эту странную ночь! В жизни не случалось с ним ничего похожего – разве что тогда в парке, год назад, когда он встретил днем одного старика и они неожиданно разговорились…

Монтаг тряхнул головой. Он посмотрел на пустую стену. Там появилось лицо девушки, в памяти оно запечатлелось просто прекрасным, да что там – поразительным.

Лицо было таким тонким, что напоминало циферблат маленьких часов, слабо светящихся в ночной темноте комнаты, когда, проснувшись, хочешь узнать время и обнаруживаешь, что стрелки в точности показывают тебе час, минуту и секунду, и это светлое молчаливое сияние спокойно и уверенно свидетельствует: да, скоро станет еще темнее, но все равно в мире взойдет новое солнце.

– Ну что? – обратился Монтаг к своему второму «я», этому подсознательному идиоту, который по временам вдруг выходил из повиновения и принимался болтать невесть что, вопреки воле, привычке и рассудку.

Он снова посмотрел на стену. До чего же, подумалось, ее лицо напоминает зеркало. Невероятно! Ну многих ли ты еще знаешь, кто вот так же мог бы возвращать тебе твой собственный свет? В общем-то люди скорее похожи… – он замешкался в поисках подходящего сравнения и нашел его в своей профессии, – …похожи на факелы, которые полыхают до тех пор, пока их не потушат. И крайне редко на лице другого случается увидеть отображение твоего же лица, печать твоей собственной сокровенной, трепетной мысли!

До чего же потрясающая сила проникновения в людскую душу у этой девушки! Она смотрела на него, как смотрит зачарованный зритель в театре марионеток, словно предвосхищая каждый взмах его ресниц, каждый жест руки, каждое шевеление пальцев.

Сколько времени они шли вместе? Три минуты? Пять? Но каким же долгим казался этот срок теперь. Каким величественным персонажем она казалась на сцене перед ним, какую гигантскую тень отбрасывала на стену ее изящная фигурка! Монтаг чувствовал: стоит его глазу зачесаться – она моргнет. А если исподволь станут растягиваться мускулы его лица – она зевнет задолго до того, как это сделает он сам.

Слушайте, подумалось ему, ведь если здраво рассудить о нашей встрече, так ведь она почти что ждала меня там, на улице, да еще в такой чертовски поздний час…

Он открыл дверь спальни.

И тут же словно попал в холодный мраморный зал мавзолея после того, как зашла луна. Тьма была непроницаемой: ни намека на серебряный простор снаружи, все окна плотно зашторены, комната была кладбищенским мирком, в который не проникало ни единого звука большого города. Но спальня не была пустой.

Монтаг прислушался.

Едва различимый комариный звон танцевал в воздухе, электрическое жужжание осы, затаившейся в своем укромном, теплом розовом гнездышке. Музыка звучала достаточно громко, он мог даже разобрать мелодию.

Монтаг ощутил, как улыбка соскользнула с его лица, свернулась и отпала, словно жировая пленка, стекла, как капли воска с фантастической свечи, которая горела слишком долго и, скособочившись, погасла. Темнота. «Нет, – сказал он самому себе, – я не счастлив. Не счастлив…» Это было правдой, и он должен ее признать. Свое счастье он носил как маску, но девушка схватила ее и умчалась по газону, и теперь уж невозможно постучаться в двери ее дома и попросить эту маску назад.

Не зажигая света, он постарался представить себе, как будет выглядеть комната. Его жена, распростершаяся на кровати, холодная, не укрытая одеялом, как труп, вываленный на крышку могилы, застывшие глаза прикованы к потолку, будто соединены с ним незримыми стальными нитями. А в ушах – маленькие «ракушки», крохотные, не больше наперстка, плотно сидящие радиоприемники, и электронный океан звуков – музыка, разговоры, музыка, разговоры, – волны которого накатываются и отступают и снова накатываются на берега ее бодрствующего сознания. Нет, комната все-таки пуста. Каждую ночь в нее врывались эти волны звуков, чтобы подхватить Милдред, унести в самый центр океана, туда, где несут свои воды великие течения, и качать там ее, лежащую с широко открытыми глазами, до самого утра. За последние два года не было ни единой ночи, когда бы она не купалась в этом море, каждый раз с новой радостью погружаясь в звуковые струи, и еще, и еще…

В комнате было холодно, но тем не менее Монтаг чувствовал, что не может дышать. Однако у него не было желания отдернуть шторы и распахнуть высокие окна: он не хотел, чтобы в спальню проник свет луны. С чувством обреченности, как у человека, которому предстоит через час умереть от удушья, он ощупью направился к своей собственной разостланной кровати, отдельной, а потому и холодной. За миг до того, как его нога ударилась о лежавший на полу предмет, он уже знал, что непременно споткнется. Чувство это было сродни тому, которое он испытал, когда, еще не свернув за угол, внезапно понял, что в следующую секунду едва не собьет с ног стоявшую там девушку. Его нога своим движением вызвала вибрацию воздуха, а в ответ получила сигнал, отраженный от лежавшего на пути препятствия. Он пнул предмет, и тот с глухим звяканьем отлетел в темноту.

Некоторое время Монтаг, выпрямившись, стоял в молчании, прислушиваясь к той, что лежала на темной кровати в кромешной ночи. Дыхание, выходившее из ноздрей, было столь слабым, что могло пошевелить лишь малейшие формы жизни – крохотный лист, черное перышко, завитушку волоска.

Он все еще не хотел, чтобы в комнату проник свет с улицы. Вытащив зажигатель, он нащупал саламандру, выгравированную на серебряном диске приборчика, щелкнул…

Два лунных камня глядели на него в свете маленького прирученного огня; два бледных лунных камня на дне прозрачного ручья – поверх, не смачивая их, текла жизнь этого мира.

– Милдред!

Лицо ее казалось заснеженным островом, над которым мог пролиться дождь, но она не почувствовала бы дождя; могла промчаться облачная тень, но она не почувствовала бы и тени. Ничего вокруг, только пение осиных наперстков, плотно затыкающих уши, остекленевшие глаза и мягкое, слабое шевеление воздуха, входящего в ноздри и выходящего из них, но ей и дела нет, то ли он сначала входит, а потом выходит, то ли наоборот.

Предмет, который Монтаг отшвырнул ногой, теперь тускло поблескивал под краешком его кровати. Небольшой хрустальный флакончик с таблетками снотворного – еще утром в нем было тридцать капсул, сейчас же он лежал без крышки и, как было видно в свете крохотного огонька, пустой.

Внезапно небо над домом взревело. Раздался невероятный треск, будто две гигантские руки разорвали по шву десять тысяч миль черной парусины. Монтаг словно раскололся пополам. Ему показалось, что его грудь рассекли топором сверху донизу и развалили на две части. Над крышами мчались, мчались, мчались реактивные бомбардировщики, один за другим, один за другим, шесть, девять, двенадцать, один, и один, и еще один, и второй, и второй, и третий, и не нужно было визжать – весь визг исходил от них. Монтаг открыл рот, истошный рев ворвался внутрь и вышел сквозь оскаленные зубы. Дом сотрясался. Огонек в его ладони погас. Лунные камни исчезли. Рука сама рванулась к телефону.

Самолеты сгинули. Он ощутил, как шевелятся его губы, касаясь телефонной трубки:

– Больницу «Скорой помощи»…

Страшный шепот…

Ему показалось, что звезды в небе от рева черных самолетов обратились в мельчайшую пыль, и завтра утром вся земля будет усыпана ею, будто нездешним снегом. Эта идиотская мысль не покидала его, пока он, дрожа, стоял в темноте возле телефона и беззвучно шевелил, шевелил, шевелил губами.

Они привезли с собой эту свою машину. По сути, машин было две. Одна из них устремлялась в желудок, словно черная кобра на дно гулкого колодца, и принималась искать там застойную воду и темное прошлое. Она вбирала в себя зеленую жижу, и та, медленно кипя, поднималась наверх. Выпивала ли она при этом и весь мрак? И все яды, скопившиеся в человеке за годы? Машина молча кормилась жижей, лишь время от времени раздавался булькающий звук, словно она захлебывалась, шаря в потемках. Впрочем, у нее был Глаз. Бесстрастный оператор, надев специальный оптический шлем, мог заглянуть в душу того, из кого выкачивал содержимое внутренностей. И что же видел Глаз? Об этом оператор ничего не мог сказать. Он смотрел, но не видел того, что Глаз узревал внутри. Вся операция походила на рытье канавы во дворе. Женщина на кровати была не более чем твердым мраморным пластом, до которого они случайно докопались. Ну так что? Долбите дальше, глубже опускайте бур, высасывайте пустоту, если, конечно, дергающаяся сосущая змея способна поднять такую вещь, как пустота, на поверхность. Оператор стоял и курил сигарету. Вторая машина работала тоже.

Ею управлял точно такой же бесстрастный оператор в немарком красновато-коричневом комбинезоне.

Эта машина занималась тем, что выкачивала из организма старую кровь, заменяя ее новой кровью и сывороткой.

– Приходится чистить их сразу двумя способами, – сказал оператор, стоя над безмолвной женщиной. – Заниматься желудком бесполезно, если при этом не очищать и кровь. Оставишь эту дрянь в крови, а кровь, как молоточек, бах-бах-бах, ударит в голову пару тысяч раз, и мозг сдается, был мозг – и нет его.

– Хватит! – вскричал Монтаг.

– Ну уж, двух слов сказать нельзя, – ответил оператор.

– Закончили? – спросил Монтаг.

Они тщательно перекрыли вентили машин.

– Закончили.

Их ни капельки не тронул его гнев. Оба стояли и курили, завитки сигаретного дыма лезли им в носы и глаза, но они даже ни разу не моргнули и не поморщились.

– С вас пятьдесят долларов.

– Сказали бы сначала, будет она в порядке или нет?

– Конечно, будет. Вся гадость, что в ней была, теперь вот тут, в чемоданчике. Она ей больше не грозит. Я же говорил: старое берем, новое вливаем – и порядок.

– Но вы же не врачи! Почему они не прислали со «Скорой» врача?

– Черт подери! – Сигарета во рту оператора дернулась. – Да у нас за ночь по девять-десять таких вызовов. Вот уже несколько лет как это тянется, даже специальные машины пришлось сконструировать. Конечно, новинка там одна – оптическая линза, все остальное старое. Зачем еще нужен врач? Все, что требуется, – это двое умельцев, и через полчаса никаких проблем. Послушайте, – сказал он, направляясь к двери, – нам надо спешить. Наперсток в ухе говорит, что поступил новый вызов. В десяти кварталах от вас кто-то еще всыпал в себя флакон снотворного. Звоните нам, если что. Обеспечьте вашей жене покой. Мы ввели ей возбуждающее. Учтите, проснется голодной. Пока…

И мужчины с сигаретами в уголках плотно сжатых губ, мужчины с глазами африканских гадюк, плюющихся ядом, подхватили свои машины, забрали шланг, чемоданчик с жидкой меланхолией, а также вязкой темной слизью, вовсе не имевшей никакого названия, и вышли на улицу.

Монтаг тяжело опустился на стул и посмотрел на лежавшую в кровати женщину. Ее глаза были закрыты, лицо обрело спокойствие; он протянул руку и ощутил на ладони тепло ее дыхания.

– Милдред, – позвал он наконец.

«Нас чересчур много, – подумалось ему. – Нас миллиарды, а это чересчур много. Никто никого не знает. Приходят чужаки и творят над тобой насилие. Приходят чужаки и вырезают твое сердце. Приходят чужаки и забирают твою кровь. Великий Боже, кто были эти люди? Я в жизни их раньше не видел!»

Прошло полчаса.

В жилах женщины теперь струилась новая кровь, и это, казалось, сотворило ее заново. Щеки сильно порозовели, губы сделались очень свежими и очень алыми, они выглядели мягкими и спокойными. И все это сделала чья-то кровь. Вот если бы еще принесли чью-то плоть, чей-то мозг, чью-то память… Если бы они взяли да отправили в химчистку ее душу, чтобы там у нее вывернули все карманы, пропарили и прополоскали, затем заново запечатали бы и утром принесли обратно. Если бы…

Монтаг встал, раздвинул занавески и широко распахнул окна, впуская в спальню ночной воздух. Два часа пополуночи. Неужели это было всего только час назад – Кларисса Макклеллан на улице, потом приход домой, эта темная комната, маленький хрустальный флакончик, который он отшвырнул ногой? Всего только час, но за это время мир успел растаять и возродиться в новом виде, без цвета, без вкуса, без запаха…

Через залитый луной газон из дома Клариссы донесся смех. Дом Клариссы, ее отца, и матери, и дяди – людей, которые умели так спокойно и душевно улыбаться. Но главное – смех был искренний и сердечный, совершенно не нарочитый, и доносился он из дома, сиявшего в этот поздний час всеми огнями, тогда как прочие дома вокруг были безмолвны и темны. Монтаг слышал голоса – люди говорили, говорили, говорили, что-то передавали друг другу, говорили, ткали, распускали и снова ткали свою завораживающую паутину.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Монтаг вышел через высокое окно и пересек газон. Он остановился перед бормочущим домом, укрывшись в его тени, и подумал, что, в сущности, может даже подняться на крыльцо, постучать в дверь и прошептать: «Позвольте мне войти. Я не произнесу ни слова. Мне просто хочется послушать. О чем это вы там говорите?»

Но он ничего такого не сделал, просто стоял, совершенно окоченев, – лицо уже превратилось в ледяную маску – и слушал, как мужской голос (дядя?) размеренно и неторопливо продолжал:

– Ну, в конце концов, мы с вами живем в век одноразовых салфеток. Высморкался в кого-то, скомкал его, спустил в унитаз, ухватил другого, высморкался, скомкал, в унитаз. Причем каждый еще норовит утереться фалдой ближнего. А как можно по-настоящему болеть за национальную футбольную команду, когда у тебя нет программы матчей и ты не знаешь имен игроков? Ну вот скажите мне, какого цвета у них фуфайки, когда команда выбегает на поле?

Монтаг вернулся в дом. Он оставил окна открытыми, проверил, в каком состоянии Милдред, заботливо подоткнул ее одеяло, а затем улегся сам.

Лунный свет озарял его скулы и морщины, прорезавшие нахмуренный лоб, а попав в глаза, тот же свет разливался маленькими лужицами, похожими на серебряные катаракты.

Упала капля дождя. Кларисса. Еще одна капля. Милдред. Третья. Дядя. Четвертая. Ночной пожар. Одна – Кларисса. Две – Милдред. Три – дядя. Четыре – пожар. Одна – Милдред, две – Кларисса. Одна, две, три, четыре, пять – Кларисса, Милдред, дядя, пожар, таблетки снотворного, люди-салфетки, фалды ближнего, высморкался, скомкал, в унитаз. Одна, две, три, одна, две, три! Дождь. Гроза. Дядя смеется. Раскаты грома катятся по лестнице вниз. Весь мир – сплошной поток ливня. Пламя вырывается из вулкана. Все закручивается водоворотом, и ревущая стремнина несется навстречу утру.

– Я ничего больше не понимаю, – сказал Монтаг, положил в рот облатку снотворного и стал ждать, когда она растворится на языке.

В девять часов утра постель Милдред была уже пуста. Монтаг быстро вскочил – сердце его гулко билось – и бросился бегом через прихожую, но у дверей кухни остановился.

Из серебряного тостера выпрыгивали ломтики поджаренного хлеба, паучья металлическая рука тут же подхватывала их и окунала в растопленное сливочное масло.

Милдред наблюдала за тем, как тосты ложатся на тарелку. В ее ушах плотно сидели электронные пчелы, их жужжание помогало ей коротать время. Она внезапно подняла голову, увидела Монтага и кивнула.

– Ты в порядке? – спросил он.

За десять лет пользования ушными наперстками – «ракушками» – его жена научилась профессионально читать по губам. Она снова кивнула. Затем включила тостер, и он опять защелкал, поджаривая свежий ломтик хлеба.

Монтаг сел.

– Не понимаю, с чего бы это я такая голодная, – сказала жена.

– Ты…

– Я ужасно голодна.

– Вчера вечером… – начал он.

– Спала плохо. Чувствую себя отвратительно, – продолжала она. – Господи, как же хочется есть! Ничего не пойму.

– Вчера вечером, – опять начал он.

Милдред рассеянно проследила за движением его губ.

– Что – вчера вечером?

– А ты не помнишь?

– О чем ты? У нас что, были гости, и мы хорошо погуляли? Голова словно с похмелья. Господи, как же хочется есть! И кто у нас вчера был?

– Да так, несколько человек, – ответил он.

– Вот-вот. – Она прожевала кусок тоста. – Желудок болит, но есть хочется до ужаса. Надеюсь, я вчера никаких глупостей не наделала?

– Нет, – тихо сказал он.

Паучьей рукой тостер выхватил ломтик пропитанного маслом хлеба и протянул ему. Монтаг принял тост, чувствуя себя премного обязанным.

– Ты сам тоже выглядишь не лучшим образом, – заметила жена.

Ближе к вечеру пошел дождь, и мир стал темно-серым.

Монтаг стоял в прихожей и прикреплял к куртке значок с пылающей оранжевой саламандрой. Потом долгое время глядел на вентиляционную решетку. Милдред, читавшая сценарий в телевизионной гостиной, ненадолго перевела взгляд на мужа.

– Посмотрите на него! – воскликнула она. – Этот человек думает!

Рэй Брэдбери «451° по Фаренгейту»

Рей Бредбери — очень неровный автор. Он писал совершенно замечательные новеллы вперемешку с полной чушью, пользовавшейся популярностью у читателей из-за сентиментальной слезливости. Сентиментальность Бредбери постоянно путал с поэзией. Нет, когда он был хорош, он был совершенно замечателен, чуть ли не гениален («Калейдоскоп», «Ревун», «Смерть и дева» и многое другое), но когда он был плох, он был просто идиотом.

К плохим книгам Рея Бредбери относится и «451 градус по Фаренгейту», один из самых переоценённых романов в истории НФ.

Мир, описанный в романе, устроен очень наивно, простодушно, как в какой-нибудь детской сказке про Гринча, который украл Рождество.

Впервые я прочитал этот роман в возрасте 14 лет, он произвёл на меня очень сильное впечатление, но не сжиганием книг, а Механическим Псом, машиной-убийцей, стальной блохой величиной с собаку, с жалом, накачанным новокаином. Позже такую машину опишет Лем в «Маске». Механический Пес — это мощно, это страшно, это убедительно. Это как раз та гениальная поэзия, в которой Рей Бредбери взлетал выше всех.

Но сжигание книг — пошлость какая-то, идиотская придумка, воспоминание о нацистах и напоминание о Ку-Клукс-Клане. Если в этом обществе есть машины, есть геликоптеры, телефоны, монорельсы, сложные компьютеры, деформирующие телесигнал, и всё такое прочее (в романа подчёркивается, что на рынок постоянно выбрасываются технологические новинки, то есть исследовательские разработки ведутся где-то в фирмах и университетах), значит, где-то есть какие-то носители информации (условно говоря, книги) для обучения технических специалистов и для записи изобретений. И, значит, есть университеты, и есть кампусы со студентами, да? Более того, значит, есть выпускники школ, идущие поступать в университеты. Но Бредбери это в голову не приходит. Он против индустриального общества (не только тут, но и во многих рассказах) и хоть ты кол ему на голове теши. Сообразить, что без индустриального обществе не будет ни полётов на Марс ни даже его собственной пишущей машинки и «земляничного окошка» с цветными стёклами, бедный Бредбери не в состоянии.

Да и сама идея сохранять книги, заучивая их наизусть — плохая идея, такая же наивная, как история прозрения пожарника Монтэга, крайне неприятного, агрессивного и ограниченного типа.

В общем, роман очень «атмосферный». Ничего, кроме «атмосферы», там нет, он даже не устарел, поскольку уже во время его написания в 50-х годах было понятно, что такой мир не появится да и появиться не может.

Хорошая карикатура на Бредбери и его антитехнологические «атмосферные» настроения есть у Стругацких, в «Улитке на склоне». Там некий поэт всклокоченно рыдает на трибуне, поминая детские перси и ясные глазки, которые не должны закрыться, а над головой его по орбите проходит спутник-убийца.

P.S. Полагаю, что мои краткие заметки по поводу «451 градус по Фаренгейте» не всем придутся по вкусу — ведь у Бредбери и его романа очень устойчивая репутация, это культовый автор, культовая книга, признанная, принятая и… гхм… коронованная в качестве шедевра… Но мне казалось важным высказать своё мнение, отличное от большинства, потому что я в юности часто сталкивался с тем, что брался за культовую книгу с высокой репутацией и обнаруживал напыщенную пустышку. Я был не в восторге, и это меня немало смущало: людям нравится, а я что, самый умный, что ли? Только много позже я понял, что книгу надо оценивать самому, не глядя на её репутацию. Надо самому думать над книгой.

451 градус за Фаренгейтом — Вікіпедія

451° за Фаренгейтом (англ. Fahrenheit 451) — роман-антиутопія американського письменника Рея Бредбері в жанрі наукової фантастики, вперше опублікований у 1953 році. Роман часто розглядається, як один з найкращих його творів.^[1] Роман описує майбутнє американське суспільство, в якому книги заборонені, і будь які знайдені книжки спалюються «пожежниками».^[2] Підзаголовок назви книги пояснює заголовок: «Фаренгейт 451 — температура, при якій загоряється і горить папір…» Головний персонаж, Ґай Монтеґ — пожежник, який розчаровується своєю роллю у цензурі літератури та знищенні знань, врешті-решт, кидає свою роботу і ставить за мету збереження літературних та культурних творів.

Роман став предметом численних інтерпретацій, багато з яких акцентують увагу на історичній ролі спалювання книжок у придушенні інакомислячих та «небажаних» ідей. У радіоінтерв’ю^[3] 1956 року Бредбері сказав, що написав книгу через власну стурбованість (в епоху Маккартизму) з приводу загрози спалювання книжок у США. Пізніше, він описував книгу як коментар до того, як ЗМІ знижують інтерес до читання літератури.^[4]

У 1954, роман отримав премію Американська академія мистецтв та літератури та Золоту медаль Каліфорнійського клубу співдружності.^[5][5][6] Пізніше, у 1984 році, книга отримала премію «Прометей» та одну з лише семи будь коли присвоєних премій «Г’юго» за найкращий роман.^[7]

Книга була присвячена автором «Донові Конгдону із вдячністю».

Назва роману посилається на температуру 451 °F (233 °C), яка, на думку Бредбері, є температурою самозаймання паперу^[8][9]. Загалом, це твердження можна вважати правильним: залежно від виду паперу (товщини, щільності та складу) температура його самозаймання лежить у межах 424–475 °F (218–246 °C)^[10][11].

Сюжет[ред. | ред. код]

Роман «451 градус за Фаренгейтом» розповідає про тоталітарне суспільство, в якому література заборонена, а пожежники повинні спалювати всі заборонені книги, які виявлять, разом з будинками. Власники книг при цьому підлягають арешту, одного з них навіть відправляють до психіатричної лікарні. Автор описав людей, які втратили зв’язок один з одним, з природою, з інтелектуальним спадком людства. Люди поспішають на роботу чи з роботи, ніколи не говорячи про те, що вони думають або відчувають, розмовляючи лише про безглузді дрібниці, захоплюючись тільки матеріальними цінностями. Удома вони оточують себе інтерактивним телебаченням, яке проектує зображення відразу на стіни (в які вбудовані кінескопи), і заповнюють свій вільний час переглядом телевізійних передач, нескінченних і безглуздих серіалів. Однак «щаслива», на перший погляд, держава перебуває на порозі тотальної руйнівної війни, якій все ж судилося розпочатися.

Головний герой роману, пожежник Ґай Монтеґ знайомиться з сімнадцятирічною дівчиною Кларіссою Маклеллан і починає розуміти, що можливе й інше життя. Кларіссу вважають дивною через її захоплення природою, бажанням говорити про почуття, думки і просто життя. Монтеґ любить свою роботу, але таємно забирає з декількох будинків книги, які повинен був спалити. Смерть Кларісси, яку збиває автомобіль, зустріч з жінкою, яка відмовляється покинути свій будинок, залитий гасом, і сама черкає сірником об поруччя та спалює себе разом з книгами, підсилює внутрішній розлад Ґая. Пізніше Ґай пригадує прізвище «Рідлі», яке звучить у фразі тієї жінки: «Будь мужнім, Рідлі. Божою милістю ми запалимо сьогодні в Англії таку свічку, яку, я вірю, їм ніколи не загасити». Начальник Монтеґа, брандмейстер Бітті, пояснює Монтеґу слова старої жінки: «Людина на ім’я Латімер сказав це людині, яку звали Ніколас Рідлі, коли їх спалювали на багатті за єресь в Оксфорді 16 жовтня 1555 року». Монтеґ вирішує кинути свою роботу після того, що сталося. Він прикидається хворим на добу.

Брандмейстер Бітті дає Гаю день на те, щоб отямитися, кажучи, що у кожного пожежника бувають такі хвилини в житті. Але після цього натякає, що Монтеґ повинен принести книгу, яку він вкрав у жінки, яка згоріла, і сховав під подушку, щоб спалити її. Бітті стверджує, що сенс знищення книг полягає в тому, щоб зробити всіх щасливими. Він пояснює Монтеґу, що без книг не буде ніяких суперечливих думок і теорій і ніхто не буде виділятися, ставати розумнішим за сусіда. А з книгами — «хто знає, хто може стати мішенню добре начитаної людини?». Життя громадян цього суспільства абсолютно позбавлене негативних емоцій — вони тільки те й роблять, що розважаються. Навіть смерть людини «спростили» — тепер трупи померлих кремують вже через п’ять хвилин, щоб нікого не турбувати. Монтеґ намагається розібратися в своїх думках, просить свою дружину Мілдред допомогти йому в цьому, починає діставати зі схованки за ґратами вентиляції книги і читати уривки з них, але дружина не розуміє його, вона нажахана тим, що відбувається, кричить про те, що він їх погубить. Вона відсторонюється від нього, надягаючи навушники, спілкуючись зі своїми телевізійними «родичами» і з сусідками.

Ґай згадує про старого Фабера, якого він зустрів рік тому в парку. Старий сховав щось до лівої кишені пальто, побачивши Монтеґа, різко встав, немов хотів втекти, але Монтеґ зупинив його, потім завів розмову про погоду і т. д. Старий спочатку злякався, але потім зізнався, що він, колишній професор англійської мови, осмілів, став більш балакучим і прочитав напам’ять кілька віршів. Обидва уникали згадування в розмові того, що Монтеґ — пожежник. Фабер написав йому свою адресу на клаптику паперу: «Для вашої картотеки, — сказав старий, — на той випадок, якщо ви надумаєте розсердитися на мене». Ґай знаходить картку колишнього професора, відкривши шафу в спальні, в ящику з написом «Майбутні розслідування» і дзвонить Фаберу. Він з’являється в нього вдома з Біблією і просить вислухати його, навчити розуміти те, що він читає. Фабер дає Монтеґу мініатюрний приймач, схожий на слуховий апарат, для екстреного зв’язку. Вони домовляються про те, що будуть діяти спільно — робити копії книг за допомогою друкаря (знайомого Фабера), чекати війни, яка зруйнує нинішній порядок речей, і сподіватися, що тоді, в тиші, можна буде почути їх шепіт.

Ґай повертається на роботу зі слуховою капсулою у вусі. Мілдред, а до цього дві сусідки, міс Клара Фелпс і місіс Бауелс, яким він, розсердившись через їхні порожні балачки, прочитав вірш «Берег Дувра», доносять, що Монтеґ зберігає вдома книги. Бітті підлаштовує все так, що Ґай приїжджає за викликом на спалення власного будинку. За ним стежить механічний пес, якого Монтеґ завжди побоювався — він був упевнений, що пес налаштований проти нього. За вказівкою Бітті Ґай спалює власний будинок, а потім струменем полум’я з вогнемета вбиває Бітті, який свідомо спровокував його на це, вдаряє двох пожежників і спалює електричного пса. Але електричний пес все-таки встигає зачепити його голкою з новокаїном, одна нога Ґая німіє, і це уповільнює його пересування. Всюди чути виття сирен, за ним женуться поліційні машини, починається організована погоня на поліційних гелікоптерах.

Ґая мало не збиває машина, його рятує падіння. «Водій вчасно зрозумів, навіть не зрозумів, а відчув, що машина, яка мчиться на повній швидкості, наїхавши на лежаче тіло, неминуче перекинеться і викине всіх геть». Тому в останню секунду машина круто повернула і об’їхала Монтеґа. Ґай підбирає книги і підкидає їх в будинок міс Блек і її чоловіка-пожежника. Далі він прямує в будинок колишнього професора. Там господар будинку вмикає телевізор, і вони дізнаються про погоню, яка транслюється з повітря, і про те, що доставили нового електричного пса, який вистежить злочинця. Монтеґ радить своєму союзнику спалити покривало з ліжка, кинути в пічку стілець, протерти спиртом меблі, всі дверні ручки, спалити підстилку в передпокої, — знищити всі речі і предмети, до яких він торкався; Фаберу слід увімкнути на повну потужність вентиляцію у всіх кімнатах, посипати нафталіном все, що є в будинку, увімкнути на повну силу поливні установки в саду, промити доріжки з шлангів, — щоб стерти запах Ґая. Вони домовляються про зустріч через один-два тижні в Сент-Луїсі, за умови, якщо залишаться живими. Монтеґ повинен написати колишньому професору на адресу головної пошти. Туди Фабер відправиться в гості до друкаря. Ґай бере валізу зі старими речами свого соратника і залишає його будинок.

Монтеґ пробирається до річки, перевдягається, заходить в воду, течія підхоплює його і забирає в темряву. Електричний пес втрачає його слід біля річки. Коли Ґай виходить з води, він заходить в ліс, знаходить залізничну колію, що веде з міста углиб країни, бачить далеко вогонь багаття і йде на його світло. Там він зустрічається з купою якихось людей, які ставляться до нього дуже привітно. Серед них: Гренджер, який написав книгу під назвою «Пальці однієї руки. Правильні відносини між особистістю і суспільством»; Френд Клемент, колишній завідувач кафедри Томаса Харді в Кембріджському університеті; доктор Сіммонс з Каліфорнійського університету, знавець творчості Хосе Ортега-і-Гассета; професор Уест, який багато років тому в стінах Колумбійського університету зробив чималий внесок в науку про етику, тепер уже давню і забуту; преподобний отець Падовер — він тридцять років тому виголосив кілька проповідей і втратив парафіян через свій спосіб мислення за один тиждень. У них є портативний телевізор, тому вони заочно знають Ґая. Йому дають випити флакон з безбарвною рідиною, щоб змінити запах поту. Через півгодини, за словами Гренджер, Ґай буде пахнути, як двоє зовсім інших людей. По телевізору вони спостерігають інсценування смерті Монтеґа, — замість нього електричний пес голкою з новокаїном вбиває випадкового перехожого.

Далі з’ясовується, що нові знайомі Ґая — частина спільноти, яка зберігає рядки літературних творів в своїх головах до тих пір, поки тиранія не буде знищена, а літературна культура не буде відтворена (вони бояться зберігати друковані книги, оскільки вони можуть видати розташування повстанців). Кожен з них утримує у власній пам’яті якийсь видатний літературний твір. Монтеґ, який пам’ятає кілька уривків з біблійних книг — Проповідника і Одкровення Іоанна Богослова, приєднується до їхньої спільноти. В одну мить починається і закінчується війна, і група професорів разом з Гаєм спостерігає здалеку за загибеллю міста в результаті атомного бомбардування. У цей момент Монтеґ, який кинувся долілиць на землю, відчуває (або йому здається), що він бачить загибель Мілдред. Фабер уникає загибелі, він перебував в цей час в автобусі, прямуючи з одного міста в інше. Після катастрофи нові однодумці вирушають в дорогу, і кожен думає про своє. «Пізніше, коли сонце зійде високо і зігріє своїм теплом, вони почнуть розмовляти <…> Монтеґ відчув, що в ньому пробуджуються і оживають слова. Що скаже він, коли прийде його черга? <…> „І по цей, і по той бік ріки дерево життя, яке дванадцять раз приносить плоди, яке дає кожен місяць плід свій і листя своє — для оздоровлення народів …“ Так, думав Монтеґ, ось що я скажу їм опівдні. Опівдні … Коли ми прийдемо до міста».

Головні герої[ред. | ред. код]

• Ґай Монтеґ, пожежник
• Мілдред Монтеґ, дружина Ґая, здатна зробити донос владі на чоловіка (у фільмі Лінда)
• Кларіса, молода дівчина, подруга Ґая
• Фабер, професор, друг Ґая (у фільмі немає)
• Брандмейстер Бітті, капітан пожежників

У романі зображено нове, майбутнє споживацьке суспільство (антиінтелектуальна Америка), де панує тоталітаризм і майже повний контроль над суспільством. Керівництво держави намагається підпорядкувати собі навіть думки людей: книги заборонено, незаконним вважають читання і переховування будь-якої літератури, за дотриманням порядку мають слідкувати пожежники. Після того, як будинки почали будувати вогнетривкими, завданням пожежників стало:

На сигнал тривоги виїжджати негайно. Швидко розпалювати вогонь. Спалювати усе дотла. Негайно повертатися до пожежної станції. Бути напоготові до нових сигналів тривоги.[12]

451 градус за Фаренгейтом (233 градуси за Цельсієм) — температура, при якій загоряється папір. Пожежники не гасять вогонь, вони його розпалюють. Вони носять скафандри з зображенням фенікса на грудях і саламандри на плечі. Пожежники — опора режиму, запорука того, що люди не читатимуть книжок, адже книжки примушують думати і самостійно аналізувати. Пожежники спалюють книги і будинки, де їх ховають. Владі легше керувати натовпом, якщо зробити темп життя швидшим, придумувати нові спортивні ігри, розвивати в людях почуття «стадності», автоматизму. Більше швидких машин, кольорових телепрограм, більше шуму, галасу. Будь-яке інакомислення чи самостійна думка робить особу небезпекою для режиму та потенційною мішенню карної пожежної команди.

Це роман про важке прозріння особи в тоталітарному суспільстві. Пожежник Монтеґ теж був його частиною. Його дивацтвом було те, що він таємно забирав книжки з домівок, призначених на повне спалення. Поштовхом до тривожних роздумів стала незвична подія: на черговому спаленні жінка — власниця будівлі і бібліотеки — відмовилась покинути улюблені книжки і загинула в пожежі.

Донос карним органам на чоловіка, який утримує дома книжки, зробила і дружина Ґая — Мілдред. Тепер вже домівку Монтеґів спалюють вщент. Ґай Монтеґ довідався від професора Фабера про існування відлюдників — шанувальників книг — і подався до них. Утопічні принципи збереження знань і скарбів цивілізації для майбутнього розділяв і Бредбері, великий шанувальник бібліотек. Його персонажі фактично чекають героїв, що прийдуть і змінять тоталітарний режим на кращий. Для цього нового суспільства і бережуть знання відлюдники — шанувальники книг.

Історія роману починається з новели «Пожежник», яка була надрукована в журналі «Galaxy Science Fiction» у 1951 році.^[13][14] «Пожежника» Рей Бредбері надрукував на взятій напрокат у громадській бібліотеці друкарській машинці на основі рукописних заміток.^[15] У 1953 році новелу розширено до роману і видано у видавництві «Ballantine Books» під назвою «451 градус за Фаренгейтом».^[15][16]

У 1954 року роман також був надрукований частинами в перших числах журналу «Playboy»^[17][18].

Страшні прозріння Бредбері[ред. | ред. код]

Нові акценти і оцінки роману прийшли в добу комп’ютерів і всесвітньої мережі. Утопічність роману від цього побільшала, адже є надійніші засоби збереження знань, ніж мозок і пам’ять людей. Але побільшала і художня вартість роману з сумними, часом страшними подіями.

Дивним чином відлюдники — шанувальники книг, «живокниги», знайшли собі місце в тоталітарній країні СРСР. За часів Сталіна острах перед несподіваними обшуками карних органів спонукав поетесу Анну Ахматову тільки в пам’яті близьких людей зберігати особливо небезпечні вірші. Ахматова давала вивчити твір, а потім спалювала папери. Твір переходив в невідшукувану форму, все ж продовжуючи існувати. Ахматова довіряла людській голові і добропорядності зберігачів більше, ніж шифрованому запису. Шанувальники творів Ахматової дожили до часів, коли твори стало можна відкрито друкувати і не приховувати від карних органів і обшуків. У системі радянських таборів заборону на деякі книги «не тієї спрямованості» призвів до того що «зеки» заучували ті чи інші твори (вірші, Біблію) напам’ять, передаючи надалі їх зміст іншим ув’язненим усно. Страшні прозріння Бредбері, таким чином, набули трагічної реальності, але в реальній країні, далекій від Сполучених Штатів.

Цензурування роману в тогочасних США[ред. | ред. код]

Фантастичний роман Рея Бредбері відразу зазнав цензурування в країні. Було видано два варіанти, одне видання — для дорослих, друге — для школярів. Видавництво Ballantine Books, що робило видання для шкільних бібліотек, самовільно змінило деякі рядки зі словами «прокляття», «аборт», «пекло», а 2 фрагменти тексту переписало, що було порушенням авторських прав. Ніяких пояснень про зміни тексту читачам не надали, тобто цензура була прихованою, таємною. Друкування паралельних видань — повне для дорослих і цензуроване для школярів — тривало 6 років. Потім ще шість років продавали лише цензуроване видання. Утиски цензури були помічені лише у 1980 році прихильником Бредбері. Тільки після цього автор домігся у видавництва друку лише повного тексту роману, інакше ті мали сплатити грошове стягнення.

Історія з цензурою привернула увагу Американської бібліотечної асоціації, яка виявила, що шкільні клуби так чи інакше скорочували книги. В результаті на шкільні видання почали розміщати помітку, що це видання шкільного книжкового клубу.

• Кінорежисер Франсуа Трюффо у 1966 році зняв кольорову стрічку за романом Бредбері. Ймовірно, з цього фільму розпочалися купюри і відходи від сюжету літературного джерела. Адже за фільмом Трюффо́ Кларіса виживе і покине місто разом із Ґаєм Монтеґом, що став вигнанцем, ізгоєм.
• У 1984 році була створена телевистава «Знак саламандри» — за мотивами фантастичного роману Рея Бредбері. Цікавими додатками в візуальному ряді телевистави були аркуші напівспалених сторінок книг, розвішені в оселі Монтеґів, як незвичні оздоби інтер’єру.
• У 2018 році на американському телеканалі HBO режисер Рамін Бахрані зняв однойменний телефільм, визнаний найкращим телевізійним фільмом на 30-й щорічній премії Гільдії продюсерів Америки^[19].

Глядачів, що любили книжки, болісно зачіпали кадри, де купка маргіналів-вигнанців, які покинули суспільство, навіть почали ототожнювати себе з якоюсь улюбленою книгою. Вони, наче, втратили власні імена і представлялися назвами улюблених видань. Приєднається до них і Ґай Монтеґ. Телефільм в СРСР мав теж свої цензурні утиски. Було незрозуміло, яку саме книгу предтавлятиме Монтеґ. Адже до кола колишніх викладачів університету, а тепер вигнанців, приймали лише патріотів якоїсь книги. В повній англомовній версії книги Монтеґ уособлює фрагменти Старого Заповіту, книги з великим авторитетом. Про це знав і Рей Бредбері. В атеїстичній країні СРСР Монтеґ не мав права уособлювати Заповіт.

• Рей Бредбері свого часу винайшов найпопулярніший формат навушників на сьогодні — так звані «крапельки». У книзі він писав: «У вухах у неї щільно вставлені мініатюрні „черепашки“, крихітні, з наперсток, радіоприймачі — втулки, і океан електронних звуків — музика й голоси, музика й голоси — хвилями омиває береги її мозку».
• Існують думки, що назва фільму американського режисера Майкла Мура «Фаренгейт 9/11» є алюзією на назву твору Рея Бредбері.
• Український письменник Артем Чапай написав оповідання «233 за Цельсієм» із посиланнями на роман Бредбері, в якому також спалюються паперові книжки, але тепер — прихильниками копірайту.

Найавторитетнішим шотландським критиком-фантастикознавцем Дейвідом Прінґлом^[en] роман включено до переліку 100 найкращих англомовних науково-фантастичних романів за період з 1949 по 1984 рік^[20].

• Історія написання роману
• Балд М., Евстратов А. Каролидес Н.Дж., Соува Д.Б. 451 градус по Фаренгейту // 100 запрещённых книг. Цензурная история мировой литературы = 100 Banned Books: Censorship Histories of World Literature. — Екатеринбург: Ультра.Культура, 2008.

• Обкладинка першого англомовного видання

• Видання 2015 року: кишеньковий варіант. Серія «Маєстат слова». Н.К. — Богдан

1. ↑ Reid, Robin Anne (2000). Ray Bradbury: A Critical Companion. Critical Companions to Popular Contemporary Writers (англійською). Westport, CT: Greenwood Press. с. 53. ISBN 0-313-30901-9. «Fahrenheit 451 is considered one of Bradbury’s best works.» 
2. ↑ Seed, David (12 вересня 2005). A Companion to Science Fiction. Blackwell Companions to Literature and Culture (англійською) 34. Malden, MA: Blackwell Publications. с. 491–98. ISBN 978-1-4051-1218-5. 
3. ↑ Ticket to the Moon (tribute to SciFi) (mp3). Biography in Sound. Narrated by Norman Rose. NBC Radio News. December 4, 1956. 27:10–27:30. Процитовано February 2, 2017. «I wrote this book at a time when I was worried about the way things were going in this country four years ago. Too many people were afraid of their shadows; there was a threat of book burning. Many of the books were being taken off the shelves at that time.» 
4. ↑ Johnston, Amy E. Boyle (May 30, 2007). Ray Bradbury: Fahrenheit 451 Misinterpreted. LA Weekly website. Процитовано July 9, 2019. «Bradbury still has a lot to say, especially about how people do not understand his most famous literary work, Fahrenheit 451, published in 1953 … Bradbury, a man living in the creative and industrial center of reality TV and one-hour dramas, says it is, in fact, a story about how television destroys interest in reading literature.» 
5. ↑ ^{а б} Aggelis, Steven L., ред. (2004). Conversations with Ray Bradbury. Jackson, MS: University Press of Mississippi. с. xxix. ISBN 1-57806-640-9. «…[in 1954 Bradbury received] two other awards—National Institute of Arts and Letters Award in Literature and Commonwealth Club of California Literature Gold Medal Award—for Fahrenheit 451, which is published in three installments in Playboy.» 
6. ↑ Nolan, William F. (May 1963). BRADBURY: Prose Poet In The Age Of Space. The Magazine of Fantasy and Science Fiction (Mercury) 24 (5): 20. «Then there was the afternoon at Huston’s Irish manor when a telegram arrived to inform Bradbury that his first novel, Fahrenheit 451, a bitterly-satirical story of the book-burning future, had been awarded a grant of $1,000 from the National Institute of Arts and Letters.» 
7. ↑ Nielsen Business Media, Inc (22 січня 1976). 19th Annual Grammy Awards Final Nominations. Billboard 89 (3): 110. ISSN 0006-2510. 
8. ↑ Rogers, John (June 6, 2012). Author of ‘Fahrenheit 451’, Ray Bradbury, Dies at 91. U.S. News and World Report. Associated Press. Процитовано August 3, 2013. «(451 degrees Fahrenheit, Bradbury had been told, was the temperature at which texts went up in flames)» 
9. ↑ Reid, Robin Anne (2000). Ray Bradbury: A Critical Companion. Critical Companions to Popular Contemporary Writers. Westport, CT: Greenwood Press. с. 53. ISBN 0-313-30901-9. «… the title refers to the temperature at which paper burns …» 
10. ↑ Cafe, Tony. PHYSICAL CONSTANTS FOR INVESTIGATORS. tcforensic.com.au. TC Forensic P/L. Процитовано 11 February 2015. 
11. ↑ Forest Products Laboratory (1964). Ignition and charring temperatures of wood. Forest Service U. S. Department of Agriculture. 
12. ↑ Бредбері Рей. «451° за Фаренгейтом»/Пер. з англ. Є. Д. Крижевича. — К.:Веселка, 1985. — 367 с.
13. ↑ Bradbury, Ray (February 1951). The Fireman. Galaxy Science Fiction. 5 15 (1): 4–61. 
14. ↑ De Koster, Katie, ред. (2000). Readings on Fahrenheit 451. Literary Companion Series. San Diego, CA: Greenhaven Press. с. 164. ISBN 1-56510-857-4. «The short story which Bradbury later expanded into the novel Fahrenheit 451, was originally published in Galaxy Science Fiction, vol. 1, no. 5 (February 1951), under the title ‘The Fireman.’» 
15. ↑ ^{а б} Eller, Jon (2006). Writing by Degrees: The Family Tree of Fahrenheit 451. У Albright, Donn; Eller, Jon. Match to Flame: The Fictional Paths to Fahrenheit 451 (вид. 1st) (Colorado Springs, CO: Gauntlet Publications). с. 57. ISBN 1-887368-86-8. «In 1950 Ray Bradbury composed his 25,000-word novella ‘The Fireman’ in just this way, and three years later he returned to the same subterranean typing room for another nine-day stint to expand this cautionary tale into the 50,000-word novel Fahrenheit 451.» 
16. ↑ Baxter, John (2005). A Pound of Paper: Confessions of a Book Addict. Macmillan. с. 393. ISBN 9781466839892. «When it published the first edition in 1953, Ballantine also produced 200 signed and numbered copies bound in Johns-Manville Quintera, a form of asbestos.» 
17. ↑ Aggelis, Steven L., ред. (2004). Conversations with Ray Bradbury. Jackson, MS: University Press of Mississippi. с. xxix. ISBN 1-57806-640-9. «…[in 1954 Bradbury received] two other awards—National Institute of Arts and Letters Award in Literature and Commonwealth Club of California Literature Gold Medal Award—for Fahrenheit 451, which is published in three installments in Playboy.» 
18. ↑ De Koster, Katie, ред. (2000). Readings on Fahrenheit 451. Literary Companion Series. San Diego, CA: Greenhaven Press. с. 159. ISBN 1-56510-857-4. «A serialized version of Fahrenheit 451 appears in the March, April, and May 1954 issues of Playboy magazine.» 
19. ↑ Results: 30th Annual Producers Guild Awards presented by Cadillac — Producers Guild of America. www.producersguild.org. Процитовано 2019-01-21. 
20. ↑ Дейвід Прінґл: «Наукова фантастика: 100 найкращих романів, англомовна добірка,1949–1984»

по Фаренгейту 451: Резюме и анализ, часть 1 | Подготовка к тесту | Учебное пособие

Резюме и анализ Часть 1 — Очаг и Саламандра

Сводка

В первой части 451 по Фаренгейту представлен персонаж Гай Монтаг, тридцатилетний пожарный двадцать четвертого века (помните, что роман был написан в начале 1950-х годов). В этой антиутопии (ужасной и гнетущей) люди мчатся по дорогам на «реактивных машинах», чтобы снять стресс, «стены гостиной» — это большие экраны в каждом доме, которые используются одновременно для развлечения и правительственной пропаганды, а дома были огнестойкие, что делает работу пожарных, как их обычно называют, устаревшей.Однако пожарным дали новое занятие; они сжигатели книг и официальные цензоры государства. Как пожарный Гай Монтаг отвечает за уничтожение не только найденных книг, но и домов, в которых он их находит. Книги нельзя читать; они должны быть уничтожены без вопросов.

Для Монтэга: «Гореть было приятно». Государство обязало сжечь все книги. Поэтому Монтэг вместе с другими пожарными сжигает книги в знак соответствия.Без идей все подчиняются, и в результате все должны быть счастливы. Когда людям доступны книги и новые идеи, возникают конфликты и несчастья. Поначалу Монтэг считает, что счастлив. Когда он смотрит на себя в зеркало пожарной части после ночи горения, он усмехается «яростной ухмылкой всех людей, опаленных и отброшенных пламенем».

Однако читатель быстро замечает, что все не так, как того хочет Монтэг. Когда Монтэг встречает Клариссу Макклеллан, свою новую жизнерадостную соседку-подростка, он начинает сомневаться, действительно ли он счастлив.Кларисса дает Монтэгу просветление; она спрашивает его не только о его личном счастье, но и о его занятиях и о том, что он мало знает правды об истории. В то же время она также дает читателю возможность увидеть, что правительство кардинально изменило то, что его граждане воспринимают как свою историю. Например, Монтэг никогда не знал, что пожарные тушили настоящие пожары или что рекламные щиты были всего 20 футов в длину. Монтэг также не знал, что люди действительно могут разговаривать друг с другом; Государственное использование стен гостиной устранило необходимость в непринужденной беседе.Кларисса пробуждает любопытство Монтэга и начинает помогать ему обнаруживать, что настоящее счастье уже давно отсутствует в его жизни.

После встречи Монтэга с Клариссой он возвращается домой и находит свою жену Милдред Монтэг (Милли) без сознания; она лежит на кровати с ракушками в ушах и приняла передозировку транквилизаторами и снотворными. Два безличных специалиста, которые приносят аппараты для откачки ее желудка и полного переливания, спасают Милли, но она, возможно, снова передозировка и даже не узнает об этом — по крайней мере, так может показаться.Вопрос о передозировке — будь то попытка самоубийства или результат полного бездумия — никогда не решается. Хотя Монтэг желает обсудить вопрос о передозировке, Милли этого не делает, и их неспособность прийти к согласию даже по этому вопросу предполагает глубокое отчуждение, которое существует между ними.

Несмотря на то, что Монтэг и Милли женаты много лет, Монтэг понимает, после инцидента с передозировкой, что на самом деле он мало что знает о своей жене. Он не может вспомнить, когда и где впервые встретил ее.Фактически, все, что он действительно знает о своей жене, — это то, что ее интересует только ее «семья» — иллюзорные изображения на ее трехстенном телевизоре — и тот факт, что она водит их машину с увлечением на высокой скорости. Он понимает, что их совместная жизнь бессмысленна и бесцельна. Они не любят друг друга; на самом деле, они, вероятно, ничего не любят, кроме, возможно, сжигания (Монтэг) и жизни из вторых рук в воображаемой семье (Милли).

Когда Монтэг возвращается на работу на следующий день, он касается Механической собаки и слышит рычание.Механическую собаку лучше всего описать как устройство террора, машину, которая извращенно похожа на дрессированную собаку-убийцу, но была усовершенствована за счет усовершенствованных технологий, которые позволяют ей неумолимо выслеживать и ловить преступников, оглушая их транквилизатором. Монтэг опасается, что собака почувствует его растущее несчастье. Он также опасается, что Гончая каким-то образом знает, что он конфисковал несколько книг во время одного из своих рейдов.

Начальник пожарной охраны капитан Битти также чувствует несчастье Монтэга.Войдя на верхний уровень пожарной части, Монтэг спрашивает, может ли Механическая гончая думать. Битти, выступающий в роли апологета антиутопии, указывает, что Гончая «не думает о том, чего мы не хотим, чтобы она думала». Мгновенно Битти подозревает это внезапное любопытство в Монтэге и спрашивает, чувствует ли Монтэг в чем-то свою вину.

После нескольких дней встречи с Клариссой и работы в пожарной части Монтэг переживает две вещи, которые заставляют его понять, что он должен изменить свою жизнь.Первый инцидент — это тот, в котором его вызывают в дом неизвестной женщины, чтобы уничтожить ее книги. Ее сосед обнаружил ее тайник с книгами, поэтому их нужно сжечь. Женщина упорно отказывается покинуть свой дом; вместо этого она предпочитает сжигать свои книги. Второй инцидент, который происходит позже в тот же вечер, — это когда Милли говорит Монтэгу, что Макклелланы уехали, потому что Кларисса погибла в автомобильной катастрофе — ее «сбила машина».

Если Гончая и капитан Битти являются показателями растущей «болезни» Монтэга (слова Брэдбери), то известие о смерти Клариссы в сочетании с пожарным вызовом в дом неопознанной женщины приведет к его обращению.Монтэг решает поговорить с Милли о своей неудовлетворенности своей работой пожарного и о внутренних ценностях, которые человек может получить из книг. Внезапно он видит, что Милли не может понять, что он имеет в виду. Все, что она знает, — это то, что книги незаконны и что любой, кто нарушает закон, должен быть наказан. Опасаясь за свою безопасность, Милли заявляет, что невиновна ни в каком проступке, и говорит, что Монтэг должен оставить ее в покое.

После этой конфронтации с Милли, Монтэг решает бросить работу, но вместо этого он решает симулировать болезнь и ложится спать.Когда капитан Битти, который уже с подозрением относится к недавнему поведению Монтэга, обнаруживает, что Монтэг не пришел на работу, он по болезни звонит в дом Монтэга. Битти подбадривает Монтэга, объясняя ему, что каждый пожарный рано или поздно проходит период интеллектуального любопытства и крадет книгу. (Битти, кажется, чудесным образом узнает, что Монтэг украл книгу — или книги.) Битти решительно подчеркивает, что в книгах нет ничего правдоподобного. Он пытается убедить Монтэга в том, что это просто истории — выдуманная ложь — о несуществующих людях.Он говорит Монтэгу, что, поскольку каждого человека раздражает хотя бы какая-то литература, самое простое решение — избавиться от всех книг. Избавление от противоречий в мире положит конец спорам и позволит людям «оставаться счастливыми все время». Битти даже поддерживает своего рода извращенный демократический идеал: избавление мира от всех противоречивых книг и идей делает всех людей равными — каждый мужчина является образом других мужчин. Он завершает свою лекцию, заверив Монтэга, что профессия сжигания книг — почетная, и поручает Монтэгу вернуться к работе в тот же вечер.

Сразу после визита Битти Монтэг признается Милдред, что, хотя он не может объяснить, почему, он украл не одну книгу, а небольшую библиотеку для себя за последний год (всего около 20 книг, одна из которых Библия). Затем он начинает раскрывать свою библиотеку, которую он спрятал в системе кондиционирования воздуха. Когда Милли видит кладовую с книгами Монтэга, она паникует. Монтэг пытается убедить ее, что их жизнь уже находится в таком плачевном состоянии, что исследование книг может быть полезным.Милли не убеждена. Что ни один из них не знает, так это то, что Механическая собака (вероятно, посланная капитаном Битти) уже идет по следу Монтэга, по-видимому, зная разум Монтэга лучше, чем сам Монтэг.

Анализ

451 по Фаренгейту в настоящее время является самым известным письменным произведением Брэдбери в области социальной критики. В нем рассматриваются серьезные проблемы контроля масс со стороны СМИ, запрета книг и подавления разума (с помощью цензуры). Роман исследует несколько поворотных дней в жизни человека, человека, который сжигает книги и, следовательно, является орудием подавления.Этот человек (Монтэг) живет в мире, где прошлое разрушено с помощью шлангов, извергающих керосин, и правительственных методов «промывания мозгов». За несколько коротких дней этот человек превращается из ограниченного и предвзятого конформиста в динамичного человека, приверженного социальным изменениям и жизни, направленной на сохранение книг, а не их уничтожение.

Прежде чем начать роман, обратите внимание на значение названия, 451 градус по Фаренгейту, «температура, при которой книжная бумага загорается и горит». Также обратите внимание на эпиграмму Хуана Рамона Хименеса: «Если вам дадут линованную бумагу, пишите наоборот.«Хименес (1881–1958) был испанским поэтом, получившим Нобелевскую премию по литературе в 1956 году и в значительной степени ответственным за внедрение модернизма в испанскую поэзию. Смыслы обеих концепций — одно — простой факт, а другое — вызов авторитет — приобретает огромное значение к заключению книги.

В первой части книги « по Фаренгейту, 451, » Брэдбери использует машинные изображения для создания обстановки и окружения книги. Он представляет Гая Монтэга, пиромана, который «с особым удовольствием видел, как что-то съедено, чтобы оно почернело и изменилось.»Он сжигает книги, которые он не читал и даже не подвергал сомнению, чтобы обеспечить соответствие и счастье. У Монтэга постоянно выгравированная улыбка; он не думает о настоящем, прошлом или будущем. Согласно заявлению его правительства взглядов, единственная эмоция, которую должен испытывать Монтэг, помимо разрушительной ярости, — это счастье. Он смотрит на себя в зеркало после ночи горения и обнаруживает, что улыбается, и он думает, что все пожарные должны выглядеть как белые люди, маскирующиеся под менестрелей, ухмыляющиеся за своей спиной. маски «сгоревшие».

Позже, когда Монтэг засыпает, он понимает, что его улыбка все еще сковывает мускулы его лица даже в темноте. Язык — «пламенная улыбка, все еще охваченная мускулами его лица» — предполагает, что его улыбка искусственная и вынужденная. Скоро он поймет, что эта маленькая истина — безмерная правда для него самого. В настоящее время Монтэгу нравится работать пожарным. Он «улыбающийся пожарный». Однако эта улыбка и позднее осознание ее искусственности предвещают возможное недовольство Монтэга не только своей работой, но и своей жизнью.Монтэг улыбается, но он недоволен. Улыбка, как и его «обгоревшее» лицо, — это маска.

Вы почти сразу обнаруживаете (когда Монтэг встречает Клариссу Макклеллан), что он недоволен. Сравнивая и противопоставляя двух персонажей, вы можете увидеть, что Брэдбери изображает Клариссу спонтанной и от природы любопытной; Монтэг неискренен и измучен. У Клариссы нет жесткого распорядка дня: Монтэг — человек привычки. Она говорит ему о красоте жизни, о человеке на луне, о ранней утренней росе и об удовольствии, которое она получает от обоняния и взгляда на вещи.Однако Монтэг никогда не занимался такими «незначительными» вопросами.

Кларисса живет с матерью, отцом и дядей; У Монтэга нет семьи, кроме его жены, и, как вы вскоре обнаружите, его семейная жизнь несчастна. Кларисса принимает Монтэга таким, какой он есть; Монтэга немного раздражают особенности Клариссы (то есть ее индивидуальность). «Ты слишком много думаешь», — говорит он ей.

Несмотря на все эти различия, эти двое привлекают друг друга. Бодрость Клариссы заразительна, и Монтэг находит ее необычные взгляды на жизнь интригующими.Действительно, она частично ответственна за изменение отношения Монтэга. Она заставляет Монтэга думать о вещах, о которых он никогда раньше не думал, и заставляет его обдумывать идеи, которые он никогда не задумывался. Более того, Монтэг, кажется, находит в Клариссе что-то такое, что является давно вытесненной частью его самого: «Как зеркало тоже, ее лицо. Невозможно; ибо сколько людей вы знали, кто преломлял вам ваш собственный свет?»

По крайней мере, Кларисса пробуждает в Монтэге любовь и желание наслаждаться простыми и невинными вещами в жизни.Она говорит ему о своем удовольствии позволить дождю литься ей на лицо и ей в рот. Позже Монтэг тоже поворачивает голову к дождю начала ноября, чтобы набрать глоток прохладной жидкости. Фактически, Кларисса за несколько встреч оказывает сильное влияние на Монтэга, и он уже никогда не сможет найти счастье в своей прежней жизни.

Тем не менее, если образы воды в этой ранней сцене подразумевают возрождение или возрождение, эти образы также связаны с искусственностью жизни людей в футуристической антиутопии 451 по Фаренгейту .Каждую ночь перед сном Милдред вкладывает в уши маленькие радиоприемники Seashell Radio, и музыка уносит ее прочь от унылой повседневной реальности. Пока Монтэг лежит в постели, комната кажется пустой, потому что звуковые волны «пришли и унесли ее [Милдред] своими огромными звуковыми потоками, плывя ее с широко открытыми глазами к утру». Однако музыка, которую Милдред считает животворящей, на самом деле лишает ее знаний и смысла жизни. Она отказалась от реальности благодаря использованию этих крошечных технологических чудес, которые внушают безмозглость.Радиоприемники Seashell служат для Милли спасением, потому что они помогают ей избегать мыслей.

Хотя она никогда — или никогда не могла — признать это, Милли Монтэг тоже недовольна. Ее потребность в радиоприемниках Seashell Radio для сна незначительна, если сравнивать с ее пристрастием к транквилизаторам и снотворным. Когда Милли принимает передозировку снотворного (что Брэдбери никогда полностью не объясняет как случайность или суицид), ее спасает машина и двое похожих на машины мужчин, которым все равно, выживет она или умрет.Эта машина, которая откачивает желудок человека и заменяет кровь свежей кровью, используется для предотвращения до десяти необъяснимых попыток самоубийства за ночь — машина, которая очень хорошо показывает социальный климат.

Монтэг понимает, что их неспособность обсудить попытку самоубийства предполагает глубокое отчуждение, которое существует между ними. Он обнаруживает, что их брак распался. Ни он, ни Милли ничего не могут вспомнить об их совместном прошлом, и Милли больше интересует ее семья из трех телевизоров.Телевизор — еще одно средство, которое Милдред использует, чтобы уйти от реальности (и, возможно, от ее несчастий с жизнью и с Монтэгом). Она пренебрегает Монтэгом и вместо этого уделяет внимание своим телевизионным родственникам. Телевизионная семья, которая никогда не говорит и не делает ничего значительного, стремительное упорство, с которым она водит машину, и даже передозировка снотворного — все это для Монтэга индикаторы того, что их совместная жизнь бессмысленна.

Для Монтэга эти открытия трудно выразить; он лишь смутно осознает свое несчастье — и несчастье Милли — когда у него первый инцидент с Механической собакой.В каком-то смысле недоверие Пса к Монтэгу — его рычание — является барометром растущего несчастья Монтэга.

Капитан Битти интуитивно чувствует растущее недовольство Монтэга своей жизнью и работой. Битти — умный, но в высшей степени циничный человек. Он, как это ни парадоксально, начитан и даже готов позволить Монтэгу проявить легкое любопытство по поводу того, что содержится в книгах. Однако Битти, как защитник государства (тот, кто пошел на компромисс со своей моралью ради социальной стабильности), считает, что все интеллектуальное любопытство и жажда знаний должны быть подавлены на благо государства — для конформизма.Он даже допускает извращение истории, как это проявляется в Firemen of America : «Основано в 1790 году для сжигания английских книг в колониях. Первый пожарный: Бенджамин Франклин …» Битти может терпеть любопытство к книгам до тех пор, пока он не будет терпеть это. поскольку это не влияет на действия. Когда любопытство к книгам начинает влиять на поведение человека и его способность подчиняться — как это делает Монтэг, — любопытство должно быть строго наказано.

Когда Монтэга вызывают в дом неизвестной женщины «в древней части города», он с изумлением обнаруживает, что женщина не бросит свой дом или свои книги.Женщина явно мученица, и ее мученичество глубоко повлияло на Монтэга. Перед тем, как сгореть, женщина делает странное, но важное заявление: «Сыграйте мужчину, мастер Ридли; сегодня мы зажжем такую ​​свечу, по милости Божией, в Англии, и я надеюсь, что она никогда не погаснет». Николас Ридли, епископ Лондона в шестнадцатом веке, был ранним мучеником за протестантскую веру. Он был признан виновным в ереси и приговорен к сожжению на костре вместе с другим еретиком Хью Латимером. Слова Латимера Ридли — это те слова, на которые ссылается неопознанная женщина, прежде чем она будет подожжена.(Обратите внимание, что пара визуальных метафор знания традиционно относилась к женщине, иногда купающейся в ярком свете или держащей горящий факел.) Как ни странно, слова женщины пророческие; Недовольство Монтэга из-за ее собственной смерти от огня побуждает его исследовать, что такое книги на самом деле, что они содержат и какое удовлетворение они предлагают.

Монтэг не может понять происходящие внутри него изменения. С тошнотворным осознаванием он понимает, что «всегда ночью срабатывает будильник.Никогда днем! Не потому ли, что ночью огонь красивее? Больше зрелища, лучшее зрелище? »Он спрашивает, почему именно этот пожарный вызов было так сложно сделать, и он задается вопросом, почему его руки кажутся отдельными существами, прячающими под пальто одну из книг женщины. Ее упрямое достоинство заставляет его открыть для себя то, что написано в книгах.

Если Кларисса возобновит свой интерес к полному волнению жизни и Милдред откроет ему несчастье существования отдельного человека в его обществе, женщина-мученик олицетворяет для Монтэга силу идей и, следовательно, силу книг, за которые его общество пытается изо всех сил. подавить.

Когда Милдред сообщает Монтэгу, что Макклелланы уехали, потому что Кларисса погибла в автомобильной катастрофе, недовольство Монтэга его женой, своим браком, своей работой и его жизнью усиливается. Когда он все больше осознает свое несчастье, он чувствует себя еще более вынужденным улыбнуться фальшивой, сжатой улыбкой, которую он носил. Он также понимает, что его улыбка начинает исчезать.

Когда Монтэг впервые задумывается о том, чтобы на время бросить работу, потому что Милли не предлагает ему сочувствия, он симулирует болезнь и ложится спать.(Честно говоря, Монтэга тошнит, потому что накануне ночью он заживо сжег женщину. Его болезнь, так сказать, тяготит его совесть.)

Капитан Битти, как отмечалось ранее, с подозрением относился к недавнему поведению Монтэга, но он не знает об интеллектуальных и моральных изменениях, происходящих в Монтэге. Однако он понимает недовольство Монтэга и посещает Монтэга. Он говорит Монтэгу, что книги — плод воображения. Огонь хорош тем, что устраняет конфликты, которые могут вызвать книги.Позже Монтэг приходит к выводу, что Битти на самом деле боится книг и скрывает свой страх презрением. По сути, его визит является предупреждением для Монтэга, чтобы книги не соблазняли его.

Обратите внимание, что Битти неоднократно демонстрирует отличное знание книг и чтения в этом разделе. Очевидно, он использует свои знания, чтобы побороть и развеять сомнения, которые испытывает Монтэг. Фактически, Битти указывает, что книги бессмысленны, потому что человек как существо удовлетворен, пока его развлекают и не оставляют в нерешительности ни в чем.Книги создают слишком много путаницы, потому что интеллектуальный образец для человека — «из детской в ​​колледж и обратно в детскую». Следовательно, книги нарушают обычный интеллектуальный образ человека, потому что им не хватает окончательной ясности.

Еще один интересный момент, обсуждаемый Битти в этом разделе, — это то, как люди относятся к смерти. Обсуждая смерть, Битти отмечает: «Через десять минут после смерти человек — это сгусток черной пыли. Давайте не будем спорить о людях с воспоминаниями». Битти, таким образом, вводит идею о том, что люди не скорбят о смерти в настоящее время.Также в этой дискуссии между Битти и Монтэгом читатель может задаться вопросом, была ли смерть Клариссы случайной, как утверждает Битти, «такие странные, как она, случаются нечасто. Мы знаем, как пресечь большинство из них в зародыше, в самом начале».

Основные события Части 1 связаны с вырожденным будущим, в котором книги и независимое мышление запрещены. Обратите внимание, однако, на безоговорочную надежду и веру Брэдбери в простого человека, изображающие жизнь пожарного из рабочего класса. Хотя Монтэг не обладает глубокими мыслями или речами, его трансформация произошла благодаря его врожденному чувству морали и растущему осознанию человеческого достоинства.

Обратите также внимание на двойной образ огня в его разрушительной и очищающей функциях. Хотя огонь разрушителен, он также согревает; отсюда и название первой части «Очаг и Саламандра». Очаг предлагает дом и утешительный аспект огня — его способность согревать и готовить. В древней мифологии саламандра была существом, способным пережить огонь. Возможно, сам Монтэг изображен в упоминании о саламандре. Его работа диктует, что он живет в среде огня и разрушения, но Монтэг понимает, что саламандра способна ускользнуть от огня — и выжить.

Глоссарий

этот великий питон пожарный шланг, напоминающий огромного змея; ключевой образ в романе, который служит напоминанием об искушении Адама и Евы ослушаться Бога в Эдемском саду.

451 градус по Фаренгейту температура, при которой книжная бумага загорается и горит.

книги с голубиными крыльями книги оживают и хлопают «крыльями», когда их бросают в огонь. Эта связь между книгами и птицами продолжается на протяжении всего текста и символизирует просветление через чтение.

шлем цвета черного жука В литературе жук с его выступающими черными рогами является символом сатаны. Здесь автомобили напоминают жуков в антиутопическом обществе.

бесконечно без ограничений или границ; выходя за рамки меры или понимания.

саламандра мифологическая рептилия, напоминающая ящерицу, которая, как говорят, жила в огне. В представлении о природе саламандра — это визуальное изображение огня. В мифологии он переносит пламя, не сжигая.

феникс в египетской мифологии, одинокая птица, которая живет в Аравийской пустыне 500 или 600 лет, а затем поджигает себя, возродившись из пепла, чтобы начать новую долгую жизнь; символ бессмертия.

Clarisse Имя девушки происходит от латинского слова самых ярких .

Гай Монтаг Его имя предполагает две важные возможности — Гай Фокс, зачинщик заговора с целью взрыва здания английского парламента в 1605 году, и Montag, торговая марка Mead, американской бумажной компании, которая производит канцелярские товары и печи.

человек на луне восприятие детьми контуров лунной поверхности как лица, которое смотрит на них сверху вниз. Изображение отражает деспотическую природу общества, сжигающего книги, потому что человек на Луне всегда наблюдает за ними.

мавзолей большая внушительная гробница; часто символ смерти используется в литературе. Используется для описания интерьера спальни Гая.

лунный камень опал или молочно-белый полевой шпат с жемчужным блеском, используемый в качестве драгоценного камня.Лунный камень связан с Меркурием, мифологическим проводником, который ведет души в подземный мир.

черная кобра «всасывающая змея», которая качает живот Милдред, повторяет более раннее изображение питона; у безличных мастеров, которые им управляют, «глаза гадюки». Тот факт, что у него есть глаз, предполагает наличие зловещей и агрессивной оптоволоконной трубки, которая исследует внутренние органы тела и даже душу.

электронные пчелы футуристические «ушные раковины», которые блокируют мысли и вытесняют их бессмысленными развлечениями.

ТВ-салон многомерное семейство медиа, которое вовлекает зрителя в действие, тем самым вытесняя настоящую семью зрителя.

Так сказала дама. Быстрое возвращение на сцену, которое Милдред использует вместо нормального разговора.

хоботок трубчатый орган для восприятия; нос или морда.

морфин или новокаин седативное и обезболивающее средство.

Битти , капитан пожарных, который «ловит» Монтэга, хорошо известен.

4 ноября пожарные играют в карты в начале Дня бедствия (4 ноября), накануне Дня Гая Фокса, когда костры и сжигание парней в чучелах ознаменовывают его Пороховой заговор, неудачную попытку уничтожить Якова I и его сторонников-протестантов угнетавшие католиков.

Стоунман и Блэк пожарных, имена которых предполагают, что жестокость их сердец, а также цвет их кожи и волос происходят от контакта с дымом.

Бенджамин Франклин Основатель первой пожарной компании Америки в Бостоне в 1736 году.

Сыграйте человека, мастер Ридли; Сегодня мы зажжем такую ​​свечу, по милости Божией, в Англии, и я надеюсь, что она никогда не погаснет! Епископы Хью Латимер и Николас Ридли, протестантские сторонники покойной королевы Джейн Грей, были сожжены на костре за ересь в Оксфорде 16 октября 1555 года. Они отказались поддержать католичку королеву Марию, утверждая, что она была незаконнорожденной дочерью Генрих VIII, рожденный после того, как женился на жене своего покойного брата Екатерине Арагонской. Позже капитан Битти декламирует последнюю часть цитаты и указывает, что он кое-что знает из истории.

крикет Английский сленг для честной игры; спортивное мастерство.

Время спало в лучах полуденного солнца из Главы 1 Dreamthorp , сборника эссе Александра Смита, кружевницы из Глазго.

Вавилонская башня в Бытие 11: 1–9, мифическое объяснение того, как дети Ноя стали говорить на разных языках. Слово babel означает смешение голосов, языков или звуков.

центрифуга Вид вращающегося в большом круговороте подчеркивает впечатление Монтэга оторванности от реальности.

какофония резкий, резкий звук; бессмысленный шум.

pratfall сленг для падения на ягодицы, особенно для комического эффекта, как в бурлеске.

автоматический рефлекс Битти использует этот термин, чтобы описать, как люди перестали использовать свой мозг и начали зависеть от нервных функций, которые не требуют мысли.

терменвокс имени русского изобретателя Леона Терменвора; один из первых электронных музыкальных инструментов, тон и громкость которого можно регулировать, перемещая руки между двумя выступающими антеннами.

наши пальцы в дамбе. — намек на легенду о голландском мальчике, который совершил благородную, самоотверженную службу, сдерживая море, удерживая палец в дыре в дамбе.

Подсчитано, что одиннадцать тысяч человек несколько раз терпели смерть, вместо того чтобы сдаться, чтобы разбить яйца на меньшем конце. Джонатан Свифт иллюстрирует ничтожность человеческих споров в Книге I, главе 4 книги Путешествий Гулливера .Сатира в произведениях Свифта подчеркивает абсурдность того, до какой степени общество пойдет на навязывание конформизма. Когда Монтэг читает эту цитату Милли, он указывает, что люди готовы умереть, а не подчиняться, даже если другие могут считать их позицию абсурдной или иррациональной.

по Фаренгейту 451, Рэй Брэдбери — Книжная остановка

Отправлено: 30 августа 2010 г. по curlygeek04

10 комментариев

Я прочитал 451 по Фаренгейту за два дня в эти выходные. Не так много книг, которые заставят вас по-другому взглянуть на мир, когда вы закончите, и для меня это была одна из них.

Книга рассказывает историю Монтэга, пожарного, из американского городка недалекого будущего. В ближайшем будущем книги незаконны, правительство контролирует все средства массовой информации, а пожарные сжигают дома, в которых хранятся книги, при таком незначительном количестве улик, как телефонный звонок.Монтэг встречает Клэр, девушку, которая заставляет его задуматься о том, почему он делает то, что делает. Затем он должен сжечь дом женщины, которая готова сгореть заживо, а не оставить свои книги. Это вызывает в Монтэге восстание против системы сжигания книг.

Как и в случае с другими его книгами, образы, которые создает Брэдбери, долговечны и тревожны — я не забуду Механическую гончую, «семьи» в стенах и людей, которые все выходят из дома одновременно, потому что телевидение говорит им.

Но больше, чем просто образы и всегда красивая проза Брэдбери, эта книга о том, что мы считаем само собой разумеющимся — о силе литературы и языка; потребность людей мыслить критически; и необходимость тишины и времени, чтобы поразмыслить над тем, что мы читаем. (По этому поводу см. Недавнюю статью в New York Times о том, как технологии удерживают нас от того времени, чтобы начать процесс.)

В этой истории правительству не нужно очень стараться, чтобы заставить людей замолчать, — люди сделали это сами.Изобретение телевидения заставляет людей перестать читать и разговаривать друг с другом. Затем правительство понимает, насколько люди легче управляются, когда перестают думать, и запрещает книги. Никто не возражает настолько, чтобы протестовать, за исключением небольшого меньшинства ученых. Телевидение становится «семьей», и люди «взаимодействуют» с ним. Люди счастливы и процветают, и хотя идет война, никто не знает и не заботится о ней.

Битти, старший пожарный, объясняет философию сжигания книг:

«Цветные не любят Черное самбо .Сожги это. Белым людям не нравится Uncle Tom’s Cabin . Сожги это. Сомоне написал книгу о табаке и раке легких? Люди-сигареты плачут? Сжечь книгу … Если вы не хотите, чтобы человек был политически несчастным, не давайте ему двух сторон в вопросе, чтобы его беспокоить; дай ему один. А еще лучше не давайте ему ничего ».

Эта книга была опубликована в 1953 году, и очевидно, что многие из мрачных предсказаний книги не сбылись — фактически, сегодня общение настолько открыто, насколько это возможно.У нас есть Интернет, сотни частных кабельных каналов, обычное и спутниковое радио, а также любые книги, которые нам нужны, благодаря онлайн-магазинам и большим коробкам. Что еще более важно, телевидение не заставило людей перестать читать. Некоторые даже утверждают, что Интернет позволяет нам читать больше.

В то же время озабоченность Брэдбери телезрителем как пассивным не мыслящим человеком сегодня кажется ОЧЕНЬ актуальной. Нет сомнений в том, что мы смотрим телевизор иначе, чем читаем, что мы перестаем осмысленно взаимодействовать друг с другом и впитываем сообщения, не задумываясь о них.Во времена Брэдбери популярное телевидение создавалось, чтобы успокаивать (например, «Отец знает лучше», оставь это Биверу). Сегодня он создан, чтобы шокировать. Но я не уверен, что это иначе. Даже когда мы смотрим ужасающие вещи по телевизору, мы все равно выключаем телевизор и занимаемся своим днем.

Конечно, мы можем смотреть обучающие телепередачи, если захотим — но есть ли реальная разница между просмотром шоу вроде «Разрушителей мифов» и «Настоящих домохозяек Нью-Джерси»? Может быть, не по мнению Брэдбери.Битти объясняет, что правительство пытается «набить [людей] негорючими данными, забить их настолько чертовски полными« фактами », что они чувствуют себя напичканными, но абсолютно блестящими информацией. Тогда они почувствуют, что думают, они получат чувство движения без движения. И они будут счастливы, потому что подобные факты не меняются ».

В мире по шкале Фаренгейта в градусах по Фаренгейту связь контролировалась правительством; сегодня может быть вредно иметь слишком много вариантов медиа.Мы все больше и больше прислушиваемся к тем, кто согласен с нами, поэтому вместо того, чтобы получать доступ к объективным источникам информации, мы должны выбирать, и мы обычно выбираем тех, кто согласен с нами. Итак, вы смотрите Fox News, потому что вы уже разделяете их точку зрения, а они, в свою очередь, просто укрепляют эту точку зрения, не предлагая нескольких точек зрения. В интервью 2003 года, посвященном 50 ^{-й годовщине выхода книги, Брэдбери выражает обеспокоенность по поводу того, что телевизионные новости вводят зрителей в заблуждение, и я определенно согласен.}

Я прочитал 451 по Фаренгейту в бумажной форме, что необычно для меня в наши дни, но на Kindle этого не было. Фактически, Брэдбери, которому в этом месяце исполнилось 90 лет, категорически отказался размещать свои книги на Kindle или других электронных книгах. Две недели назад он сказал LA Times: «У нас сейчас слишком много машин».

Однако в книге Брэдбери очень ясно дает понять, что значение имеет не формат книги, а мыслительный процесс. Когда бумажных книг нет, персонажи запоминают слова, чтобы их можно было воспроизвести позже.Один из персонажей говорит, что «книги были лишь одним из видов вместилища, в котором мы хранили множество вещей, которые боялись забыть. В них вообще нет ничего волшебного. Магия только в том, что написано в книгах, в том, как они сшили для нас лоскутки вселенной в одну одежду ».